"В кругу друзей" - читать интересную книгу автора (Тюрин Александр Владимирович)

3

Он очнулся, когда бледный солнечный луч осторожно коснулся его век. Летягин открыл глаза и увидел грязные половицы. «Вроде только вчера мыл пол. Уборщица я, что ли?» Он сел. Машинально обернулся к зеркалу. Ничего там не нашел, кроме опухшей скверной физиономии, которая пригодилась бы разве что художнику-абстракционисту. И срисовывать не надо, достаточно сделать отпечаток. А за рамкой картины остались бы зуд по коже, ломота в костях и гудение в голове в унисон сливному бачку. «Всю ночь пролежал на полу. Вчера, наверное, не меньше двух фугасов принял. Хорошо хоть не обмочился, а то бы еще простуду подхватил и оскорбил свое человеческое достоинство». Все-таки самого худшего он избежал, и поэтому было немного приятно.

От вчерашнего разговора остались самые смутные воспоминания: шикарный ворс ковра, какой-то пес и почему-то Геродот. Летягин подумал, что ему известно о Геродоте. Клятва Геродота? Нет, вроде не то. Отец географии – точно. Отец, это хорошо, но писал о каких-то людях с песьими головами или даже безголовых. Или не он? Вдруг дошла напряженка момента. До всякой чуши ли ему сейчас? Аттестация на носу, техпроект заваливается. И еще народный суд, чья-то короткопалая рука уже достает из ящика массивного стола папку с надписью «Летягин».

Летягин поежился. Вдобавок стало очень тоскливо в желудке. Молодой человек поднялся тяжело, как пень, поддетый зубом экскаватора, и вступил грозным шагом на кухню, где хранились товары первой необходимости, не нуждавшиеся ни в какой кулинарной обработке. Обычно он заглатывал их механически, до чувства легкой дурноты.

Летягин оторвал кусок от постылой колбасы и попытался съесть его. Раз – и ничего. Раз-два-три. И не получилось. Все потуги были напрасными. Кусок не лез в горло. А голод становился при этом не меньше, а больше. Хотелось чего-то такого, чего не было вокруг. Летягин в изнеможении привалился к стене. Он решил, что случился шизовый заскок. Не мог он, еще вчера в общем-то нормальный человек, уписывающий колбасу за обе щеки, превратиться за одну ночь в проклятого патриотической печатью кришнаита-вегетарианца или подозрительного йога-сыроядца. Нет, он доложен быть в порядке. Организм сам себя обманывает, ведь обманывают же себя глаза, нос и уши. Сейчас надо выйти на улицу, где кислород, озон, где все пройдет.

На улице действительно немного полегчало. Летягин шел и ровно ничем не отличался от остальных людей. Вначале. Потом, правда, остановился и на собственное удивление прилип к витрине мясного отдела магазина, на которой, естественно, вместо мяса висели соответствующие картинки. Очертания и названия кусков мало соответствовали направлению критического реализма, и уж тем более цвет, фальшиво бодренький, красный-красный. Но именно он и привлек внимание Летягина, вернее, какой-то его части. Та самая часть пришла в восторг и разговелась грезами, отнюдь не свойственными Летягину в целом. Мыслеобразы стали обволакивать его, образуя панорамный кинозал на одну персону.

Георгий увидел заколотого тельца, похожего на серую кляксу, сияющую на этом фоне рану, из которой сочился дымный алый ручеек. Из глубины булькающей, как наваристый борщ, мглы вылетали и лопались пузыри, открывая грубые ноздри, ощеренные пасти, низкие морщинистые лбы и срезанные дегенеративные подбородки. Рожи изо всех своих подлых сил лезли к тельцу. Бодая друг друга, скуля от нетерпения, припадали к ране и ручейку, жадно хлебали – и утончались, светлели. Вырисовывались изящно очерченные носы и подбородки, гладкие лица, узкие злые губы. Летягин почувствовал, что некой частью и он находился там, в видении, и ему тоже надо. Это было подобно включению штепселя в розетку. Он на одно мгновение поддался порыву, всего на одно мгновение, и...

Раздался звон, плеснуло мыслями по сотрясенной голове. Летягин прянул назад и ощутил спиной обращенные на него взгляды прохожих.

– Откуда только такие приезжают. И все им мяса, мяса. Утробы ненасытные...

– Эн нет. Этот местного разлива. Физиономия на обезьянью задницу похожа. Из табуретки, наверное, гонит, Самоделкин хренов...

– Гражданин, вам плохо? Ему плохо!

– Ему очень хорошо... Только спать пора...

– Товарищ, ваши документы.

На этот раз пришлось обернуться. Сержант, скептически оглядев наружность Летягина, смешком встретил протянутый в открытом виде служебный пропуск.

– Фокусничаешь, – сказал правоохранитель краем рта и положил пропуск себе в карман, – пойдем-ка в отделение, – и положил гирю ладони на плечо Летягина.

«Почему именно я?» – спрашивал себя Летягин, маясь на жесткой скамье в ожидании «обслуживания». Как и большинство хороших вопросов, этот не имел грамотного ответа.

Размышления были прерваны сержантом, который ввел Летягина в закуток, где сидел участковый – лейтенант Батищев, и представил как бездокументного, пьяного гражданина, желающего разбить витрину.

– Фамилия, – лейтенант бросил взгляд птицы, питающейся падалью.

– Летягин Георгий Тимофеевич, 29 полных лет, русский, – бойко затараторил задержанный, пытаясь произвести благоприятное впечатление, – образование среднее специальное, родился в поселке Горловка Лебяжинского...

– Помолчи, – почти грустно сказал лейтенант и стал заполнять бумаги, – видишь, тут люди работают.

Наверное, участковый знал о Летягине больше, чем сам Летягин, поэтому задал первый вопрос после того, как исписал полстраницы.

– Давно пьешь?

– Товарищ лейтенант, какое-то недоразумение, я – Летягин Георгий Тимофеевич, никогда у вас, так сказать, на учете не стоял.

– Вот это и плохо, вот это упущение с нашей стороны, – оживился лейтенант. – Взяли бы мы тебя на контроль раньше, сегодня бы ты не пытался у нас витрину разбить и, может быть, вообще находился в другом месте... Постой! Летягин, говоришь, тебя зовут...

Медленно, но верно закрутились колеса, и телега лейтенантской памяти проследовала до остановок под названием «Потыкин» и «Дубилова». Так, Летягин, потыкинский дружок, плохой квартиросъемщик, вредящий соседке – миленькой пампушке Дубиловой.

Лейтенант внезапно встал и скрылся за дверью. Появился он только через психологически тяжелых для Летягина полчаса.

– Есть у меня сомнения, гражданин хороший, на законных ли основаниях были вы прописаны на занимаемой вами жилплощади. Где вы находились 25 апреля 19... года?

Летягин опешил, но загадка далась ему сравнительно легко.

– Скорее всего, в рейсе.

– А прописаны вы были именно 25-го апреля.

Что мог сказать Летягин – ордер не мог ждать, и все операции за него проделал Потыкин.

– Сколько вы ему заплатили?

– За что? Мог он, конечно, пятерку стрельнуть. А потом, в основном, я у него.

– А не был ли вызван ваш визит к Потыкину 10 сентября, накануне его смерти, неурегулированными денежными спорами? Поссорились ли вы в тот вечер? – не обращая внимания на возражения соцвреда продолжал лейтенант. Он так вошел в роль, что речь его стала напоминать звуковую дорожку какого-то кинофильма.

Летягин пугался, пугался и вдруг понял, что пугаться дальше некуда. Вдруг страшно захотелось, чтобы жирный боров лейтенант лежал полуживой тушей, как привидевшийся у витрины телец. «И пусть все уроды хлебают – не жалко. Потом перевязать и на поправку».

– Вы очень тонко ведете следствие, – вдруг заявил Летягин – это у вас, конечно, прирожденное. Как жаль, что ничего уголовного я не содеял и не могу дать проявиться вашему таланту в полной мере. Даже совершенные мною административные нарушения не могут быть покараны, в чем виноваты бюрократическая гниль в порочном союзе с так называемым бардаком. Я ведь вам принесу любую справку, что был здесь или, допустим, на Луне. Все схвачено. Честному милиционеру связаны руки и ноги...

Летягин говорил и удивлялся, откуда в нем способности к лести и вранью. Порой он не находил новых фраз и повторял старые, но лейтенант только кивал, а потом и кивать перестал, а клюнул носом и замер. Летягин уже растерялся, гипнотический дар и поэзия заклинаний никогда не числились за ним, скорее, наоборот.

– Учтите, товарищ угомонился ненадолго, но если сотворить то, что велит ваша совесть, сделается он тихий и послушный, – сказал издалека, а может, изнутри очень резонный голос, – вокруг ведь никого. Отличный момент.

– Цапай мента, цапай, пока не поздно, – возник еще один невидимый собеседник, весьма истеричный и злой.

– Кто вы? – простодушно спросил Летягин.

– Мы – твоя совесть, – слаженным дуэтом ответили голоса.

Летягин всполошился – псих-заболевание стремительно прогрессировало. Но хлопот и так хватало, поэтому он решил не придавать голосам никакого особого значения. «Попробовал бы кто-нибудь Жанну Д'Арк придурочной назвать – крестьяне сразу бы за нее пасть порвали. А ведь у девки и не такие нашептывания случались. Может, у нас с Жанной просто совесть говорливая».

– Ты вооружен, ты отлично вооружен, – не отвязывался резонный голос.

А Летягину ненадолго показалось, как будто его подхватила ВОЛНА и покачала на себе, заодно что-то полезло из челюстей, а язык стал пухнуть. Георгий ткнул пальцем в рот и чуть не поцарапался – клыки уже оснастили его кусательно-жевательный аппарат. Опущенные глаза увидели, что язык свисает теперь ниже подбородка и вдобавок заострился.

Страшное ночное видение, годившееся только на роль вакхического сна-кошмара, переходило в разряд реальностей и требовало себе места.

«Чудовищем быть нельзя – лучше в тюрьму», – лихорадочно прикинул вспотевший Летягин.

«Может, лучше чудовищем – не накладно ведь. А там и до чудотворца один шаг. В тюрягу пусть другие топают», – сказал злой голос.

«Но это не по-человечески», – гаркнул вовнутрь Летягин.

«Человек многогранен. Пора изживать стереотипы... Впрочем поздно, в следующий раз изживешь. Проходит оцепенение у товарища», – резонный собеседник заволновался.

И, действительно, лейтенант уже расправлял, как крылья, плечи с погонами и пялился на Летягина яснеющими глазами.

– Что это у вас там? – запинаясь и теряя пивной румянец со щек прошептал он; задержанный только пожал плечами. – Нет... подождите в коридоре...

Летягин тут же испарился, а участковый стал думать о нем, потирая виски впервые в жизни заболевшей головы.

«Если соединить вместе так называемые укусы клопа на шее Потыкина, визит к нему Летягина, мотивы, которые всегда удается найти, возможно имеющиеся у Летягина специальные приспособления для убийства и гипнотические способности, то получится совершенно неплохая версия. И можно подавать рапорт начальству о переводе на следственную работу, уже с начатым делом, очень неплохим делом. Пожалуй, разговор с Летягиным еще не окончен».

Пока лейтенант Батищев предавался таким приятным мыслям, Летягин беседовал со своей новой «совестью». Ведь сражаться с тем, что сидело в нем так прочно, было под силу разве что нейрохирургу. По договоренности один из голосов стал отзываться на кличку Резон, а второй удовольствовался прозвищем Красноглаз.

– Раз вы возникли, так не мешайте мне хотя бы, – говорил Летягин, – все же вы не заморские генералы, а своя родная шизия.

– Кто мешает? – захлебывался Красноглаз. – Мы же твои маленькие друзья. Одни тебя и любим. Во-первых, с нами не пропадешь. Во-вторых, убить, полюбить, а особенно выпить кровь – всегда поможем. Будем обслуживать регулярно, по расписанию – чтобы ни дня без этого дела.

– Как это кровь? – обомлел Летягин.

– Сядь да покак, – нагрубил в первый раз Красноглаз.

– Домой вам возвращаться нельзя, – талдычил свое Резон, – лейтенанта вспугнули, он сейчас звонит в РУВД. А там запросто вытребуют ордер на арест. Попадете в следственный изолятор, и уж признаетесь во всем...

– ...В чем был и не был виноват, – закончил Красноглаз.

– Чего же делать? – растерянно спрашивал Летягин.

– Для начала сходить в прокуратуру. Поинтересуйтесь там насчет клыков, и вообще, – в словах Резона сквозил ощутимый намек на что-то понятное им всем.