"История одного десанта" - читать интересную книгу автора (Тюрин Александр Владимирович)

4

Раз, и чужаки уже были там, за оградой, на пути к дому, моему дому. Мне сразу показалось, что все увиденное и услышанное — полноценный бред. Что я был ранен на острове, а все соратники действительно пали смертью храбрых. Хорошо, если бы так. Но это не так. Стреляли из бластера, грязнули этой машинкой воспользоваться не могли, только свои. Ведь на спусковой крючок в состоянии нажать лишь палец со знакомым рисунком кожи, в противном случае последует электрошок… Эх, разлетелись все мои вихри, не скликать их вместе.

Вместо оборонительного смерча, к которому я уже начал привыкать, появилось вокруг меня нечто другое. ОНО пришло со стороны озера и прилепилось ко мне, как заяц к дедушке Мазаю. Некая туча, вернее силовая среда. Голова раскрылась как раковина и мозг испарился в эту среду. Мои небогатые мысли неожиданно насытились силой.

А затем опустились в озеро. Вода словно состояла из множества пульсирующих ниточек. В них вибрировала энергия, вибрации были и мощными, и слабыми, где частыми, где редкими.

Я погрузил в озеро свою покалеченную ногу. Вода оказалось густой, немного слизистой, что в данном случае не вызвало протеста и осуждения. Я чувствовал животную ауру, только на сей раз совершенно дружественную, как бы материнскую. Симпатизирующая, иного слова не подберешь, вода, вначале растворила огонь в моей болячке, потом вымыла испорченное мясо. Тяжесть сползла с моей конечности, злобно оглядываясь из-под нависшего лба.

Я вижу неожиданно крупным планом, как нити, из которых состоит живая вода, принимаются штопать рану. Нога для удобства становится похожей на носок, что натянут на стакан. Нити сплетаются и ложатся слой за слоем на мое ранение. Штопанье заканчивается, вынимайте-получите, распишетесь потом.

Виденья виденьями, но на месте дырки оказалась вполне кондиционную новая плоть, от которой по ноге распространялись приятные ощущения. Правда “штопка” все-таки выделялась и цветом, и структурой, однако мне в соляриях еще долго не красоваться, поэтому будем считать, что пришлась она ко дворцу. Я поднялся, пошагал, попрыгал — мне все понравилось, под носом проснулась улыбка. Хоть показывай меня в передаче “Смех после жизни”.

А теперь “адью”, пора прощаться с райским уголком, церемония расставания и так затянулась. Пускай оружие у меня забрали, однако ничто не мешает выследить бывших товарищей. Им же надо где-то перекантоваться днем, чтобы ночью вызвать спускаемый модуль. За это время они, безусловно, дождутся от меня подлянки, злости-то я много поднакопил.

Разбег, толчок на здоровую ногу, нормальное приземление — вот уже я по ту сторону забора, надеюсь, и по ту сторону зла. Двадцать торопливых шагов в лес, и я понимаю, что опять осечка, озеро не отпускает меня. Я на аркане. Ниточки из штопки вытягиваются и рукоделие мое распускается. Быстро приползает зубастым червяком боль. И тяжесть тут как тут, похожа на свинью, которая катается по моей ноге. Космике бы направить на меня свой благосклонный взор, так нет же, и пружинка воли будто выскочила из меня. С эдакими делами я далеко не пойду, даже не поползу. Какой смысл ползти, если экс-товарищи рано или поздно устроят финиш. Поставят на тебя свои сапоги и раздавят как гада подколодного. И я сделал единственное, логически вытекающее из обстановки — вернулся за забор. Пневмопрыг был с заботою оставлен с внешней стороны ограды — ОНИ, стервяки, загодя знали весь сценарий.

За забором все пошло обратным ходом, как в пущенном вспять мультике — восстановилась в прежнем качестве моя штопка. Неизбежным образом, как я ни противился, поднялось настроение. Так, может, озеро, в каком-то смысле, не только зло? Оно держит интересного ему человека при себе, не отпускает, зато подлатать может, если тот прохудился и пустил сок.

Мокрая одежка упорно забирала остатки тепла. Видимо, жировых запасов вовсе не осталось, не добывалось АТФ на безжирье. Прямой электроразогрев без нормальной котлеты в брюхе тем более исключался.

Впрочем, я продолжал наблюдать кое-что крупным планом. Воздух тоже состоял из пульсирующих нитей и напоминал бороду Ветра Ветровича из детской книжки. Мысли о теплой одежде, проникнув в атмосферу, снова занялись ткачеством. Причем надо было соблюдать сложную последовательность разного рода вибраций, чтобы они не отталкивали друг друга, не сплетались в тесный комок, а лишь деликатно притягивались.

Соединившиеся нити охотно прянули мягкой волной и облепили меня со всех сторон чем-то прозрачным, но более приятным, чем даже тончайшая ангорская шерсть. Получился вдохновляющий теплый буфер между мной и надоедливым холодом, испускающий все ту же дружественную ауру заботливой самки. Мне почему-то представилась муха, укутываемая заботливым ухажером пауком. Но тут новая напасть: организм разморило от тепла и тогда обозначилась голодная дыра желудка, которая стала выдвигать одно требование за другим, то слабым, то грубым пением.

И тогда моя мысль заслужила звание “немеркнущей”, потому что нашла еще один приемчик — отобрала самые тонкие, мягко вибрирующие нити, сбила их и предложила попробовать на вкус.

На вкус оказалось что-то вроде крайне разреженной сахарной ваты — но голод и аппетит быстро удовлетворились и пропали. Харч мгновенно впитался в сосуды и капилляры, не дойдя даже до кишок. Что уж тут “константировать”.

Нити, конечно, не мои, но они вполне помогают умственному развитию и обслуживает потребности моего организма в конкретном районе Земли — в принципе, это стоит только поприветствовать. Подчиняются они и все тут. Может, ни на что другое не способны. Пусть только профессор какой-нибудь возмутиться чародеянием и ненаучностью происходящего. Я его мигом успокою. Дескать, милый мой, электричество мы тоже считали чужой непонятной силой, а потом приручили и онаучили ее. Теперь вообще оказалось, что она нам родная и мы напичканы ей, мы чуть ли не состоим из нее, как колобок из теста. Короче, протестовать против подчинения мне озерных нитей я не стану и чужих протестов не приму.

Мои мысли продолжали заниматься прядением, искусно подбирая нити и сплетая их в веревки, а веревки в канаты. Мне показалось, что образующийся ковер может удержать мое изрядно заморенное тело и я, не заколебавшись, сделал шаг вверх.

Нога угнездилась в воздухе! Еще несколько приставных шагов — и все-таки я соскользнул вниз. Соскользнул, а не рухнул носом в землю. Еще поработал над прочностью ковра и своей балансировкой, и вот я уже двумя ногами на чем-то зыбком, но прочном, руками отмахиваю, как клоун на канате.

Десяток раз свалился, а потом попер по лунной дорожке. Теперь я был свой в воздушной стихии, ровня птицам и пчелам. Черновая работа уже вытекала из заднего подсознания, а передним сознанием можно было класть лишь крупные мазки.

Мысли образовали что-то похожее на сельскохозяйственные угодья. (Не наши космические-гидропонические, а земные.) В прозрачную почву просыпались невидимые семена. И вот стали подниматься навстречу звездному небу прозрачные растения, на вид почти что живой хрусталь.

Моя флора походит на здоровенные звезды-радиолярии. Они вырабатывают из ветра, дождя и лучей светлый питательный сок. Несколько фотонов, атомов кислорода, молекул воды, и организм живет не тужит, потому что легким его телесам много не надо. Слабенький электролиз водяного пара наполняет полости звезд водородом, что утягивает их на самые верхние небесные полянки, которые выглядят снизу просто облачками.

Дальше уже пошли тезисы. Моих радиолярий будет столько видов и пород, что заселят они весь воздух, сделаются пригодны для супа и компота, мы станем летать на них, доить и даже жить в их экзоскелетах — как бы жутко это ни звучало.

Вот где — в воздушной стихии — буду обитать я, как эльф, с кружечкой эля из перебродившего радиолярного сока в руке. Да что там эля — отличного самогона (дрожжи как-нибудь достанем). Заживу здесь, при звездах, а не в заколдованной деревеньке, не на говнистых островах — если, конечно, меня забудет родное правительство или назначит сюда резидентом. Наберу население из эльфов вроде меня, организую выборы себя в цари. Из экзоскелетов понастроим замков воздушных. Где-то наверху станет радоваться жизни феодал, а чуть пониже бабы с мужиками будут возделывать звездно-радиолярные поля. Крестьяне, конечно, крепостные — никуда они от нас дернуть не захотят. И никакой несправедливости — совьешь себе тропку наверх и выбьешься в начальники. Кому жратва из радиолярий надоест, станет по-паучьи ловить в свои тенета следующие мимо стаи птиц, косяки рыб, стада скотов, самолеты. Я же, чиркая ногтями по щипковому инструменту, пропою о воздушной жизни, с пуантами на носках протанцую ее. “Хорошо пишется в деревне,— говаривал писатель Тургенев, но добавлял,— в моей личной”.

Стоп. В какой-то дали дрогнули очень мощные струны, а внутри меня откликнулись потайные пружинки; руки-ноги так затряслись, что я их еле унял.

Сразу прекратилось порхание. Жить в воздушной стихии видишь ли захотелось. Да там все прозрачное! Даже в уборную нормально не сходить. А рев моторов, а лязг гусениц и запах перегретого двигателя, а пробиваемый космическими раздолбаями вакуум? Как без этого всего вписаться в божественный ветер и выполнить сверхценную миссию пилота? Да и вообще, долго ли я протяну, будучи такой отличной мишенью. Чтоб ухлопать меня, не надо даже ракеты расходовать, достаточно дробовика.

И кроме того, как появились нечаянно воздушные нити, так и истают. Поведешь себя не по правилам, и даже взмахнуть крылами не успеешь — сразу башкой в пол. Вот человечество в лице своих лучших представителей сколько пудов говна съело, чтобы добраться до электрической силы. Зато уж как добралось, как схватило — не отнимешь. Абсолютная надежность.

Я ощутил присутствие империи, почувствовал ее глубокие пульсы. Мысли втянулись обратно в голову, Космика руками-протуберанцами коснулась моей защитной оболочки — и завертелся мой индивидуальный смерч. Он кинулся на воздушную полянку и моментально разнес в клочья: крушить — не строить. Я, как замечтавшийся циркач, кувыркнулся вниз, положив конец номеру. Хорошо хоть на мелководье оказался, раз-два саженками, и я уже на бережке. Все, на сегодня решил больше не играть: карты крапленые, партнер — шулер. Прощай, озеро. Надеюсь, свидимся при более благоприятных для меня обстоятельствах.

Не было тех проклятий врагам, которых я случайно не вспомнил, когда, преодолев забор, тащился по колющемуся беспорядочному лесу. Особенно запомнилось такое: “Чтоб вас больше никогда не пустили в сортир и кормили только старым горохом”. Тряпка на ноге набухла от крови, голова опухла от боли. Тяжелый ветер гулял во мне, как в стакане. Добраться до какой-нибудь дороги или сгинуть в лесу — не было других граней на костяшках, бросаемых судьбой. Причем “сгинуть” казалось более подходящим для меня вариантом, потому что немного погодя совсем перестал соображать, где я уже шлялся и где нет. Анима, правда, сообщала безучастно мой курс и исчисляла пройденный путь, но от этого легче не становилось — я ее тоже возненавидел. Приходилось биться только за то, чтоб не вернуться обратно к озеру. Но все равно заворачивал назад. Может, был в этом элемент наваждения — ведь столько раз брал я ориентир на какого-нибудь лесного великана, а потом испарялся он куда-то. Болото оказалось у меня вначале слева, спустя какое-то время справа и, наконец, спереди! Я так для себя решил: лучше стать симпатичным лесным скелетом, у которого из глаз тянется брусника, а изо рта приветствует земляника, чем в очередной раз бороться с невыносимыми искушениями.

И вот почва, захлюпав, принялась тормозить до полной остановки мои еле движущиеся колени, запас грозных выражений начал истощаться, умные мысли навсегда распрощались с неуютной для них головой, АТФка уже не вылезала из митохондрий, гормоны затаились в эндокринной системе. В соответствии с потоком несчастий я стал загибаться и пропадать. И когда уже редкий березняк зашумел надо мной отходной молитвой, к этому бормотанию вдруг присоединился знакомый мне звук — один к одному журчание воды, текущей в унитазе. Так поет только двигатель спускаемого модуля. Тут у меня для начала умеренное горе — никак четверка злыдней рыщет по следу, чтоб не перепоручать природе уничтожение моих потрохов, а развлечься самой. Потом слабенько замерцало во тьме — вдруг К250, Бурелом, не скурвился, как остальные, и пытается меня выковырять из этой параши?

И вот надо мной задрожал воздух, потом появилось расплывчатое пятно. Вскоре маскировка была снята и я увидел модуль, похожий на палку колбасы. Наконец люк типа “глаз” раскрылся и… показалась проклятая физиономия Крюка. Нашли-таки. А как сопротивляться? Испортить воздух в упор? Несолидно для кшатрия.

— Что-то не слышу приветственных речений,— сказал он и получил в предательскую харю порцию грязи.

Харя сразу же скрылась, я только успел услышать: “Разве так шутят? Нет, он теперь псих… разложение мозга…” Тут же модуль протянул свою знаменитую руку с тридцатью пальцами и, как я ни закапывался в грязь и ни прятался под корни, выудил меня за ногу. Достал, будто марсианского жука. Через полминуты я уже валялся в кабине, закованный в кандалы, принайтованный к переборке, прикрытый прозрачным футляром. Клетка из неявной стала явной, роль диковинного гада за мной сохранилась. Ну, сейчас мучить будут — ведь и сам я жукам из чистого баловства крылышки отрывал, не задумываясь об их личностях. Представься возможность — обязательно бы извинился перед ними.

Крюк и Кнопка были тут рядышком и о чем-то шептались, поглядывая на меня. Кресло пилота повернулось, и я увидел К250. Кто он сейчас, уже кукла или еще свой парень Бурелом?

— Ну что, допутешествовался, Штеккер? Зверствовать будешь или поговорим нормально?

— Чувствую, захомутали и тебя. Век свободы не видать, если вру,— всплыли откуда-то слова раннего Финогенова.

— Может психоадаптационных таблеток пережрал, вот и принимает нас за каких-нибудь инопланетных монстров? — посоветовался Бурелом с Крюком.

— Не знаю, пережрал он или перепил, но кажется мы его надолго потеряли,— отозвался негодяй-перевертыш.

— А может и навсегда,— как бы в шутку добавила Кнопка.

— Терять решили… да грохните вы меня по-человечески. Не по ботинкам влупите, зануды, а в башку.

Тут Бурелом сделал вид, что заметил мою искалеченную ногу, скомандовал кибердоктору, который сунул ее в заживитель и стал пускать в меня всякие инъекции. Так у злодеев тоже принято: залечить, а потом изничтожить по всем правилам. Ну, а вдруг Бурелом не совсем плохой? Аура у него вполне наша. Впрочем у остальных тоже, но это дело оборотни умеют выправлять.

— Бурелом, а Бурелом. Вдруг ты еще нормальный. Тогда бей своих товарищей в упор, чтоб не встали. Оглуши их хотя бы. Вон как затылками удачно подставились. Сегодня в полночь я им доверился, и вот что из этого вышло. Крюк сам в меня палил, никому не перепоручил.

— Может у него из-за раны заодно и воображение воспалилось? — всполошился разоблаченный Крюк.

— Не ерзай,— предупредил я его,— сейчас К250 с тобой разберется. Не он, так я. Когда нога заживет, уложу тебя одним ударом и во время церемонии прощания спущу в сортир, украшенный розами.

— А я тебя двумя ухайдакаю, но сейчас,— огрызнулся неумытый перевертыш с мордой, все еще заляпанной моей грязью.

— Ну и что докажешь этим? Что ты предатель и жлоб?

— Слушай, обалдуй,— заявила мне Кнопка тоном медсестры из лечебницы для слабых мозгами,— вчера вечером мы были на орбите. В пол одиннадцатого получили сигнал спешного вызова, а с полуночи искали тебя и всю первую группу в квадрате 9. Однако там ни одного нейтринного маяка, едва твой нащупали, только уже в квадрате 12.

— Чудаков тут нет, которым можно такие романы травить,— парировал я.

— Особенно про этот вызов. Кто звал-то? — И не обращая больше внимания на явных врагов стал рассказывать Бурелому свою горькую повесть, может даже лебединую песню выводил. И еще, время от времени, просил его взять на мушку остальных присутствующих.

Дослушав, все стали спорить меж собой, на почве чего у меня развился психоз, сколько процентов из того, что я живописал, было чистой галлюцинацией, и могли ли действительно взять основную группу под контроль какими-то психотронными средствами. Я же предлагал злодеям не придуриваться, и если они меня не собираются убивать и мучить прямо сейчас, то лучше бы дали пожрать. За это их меньше проклинать буду. Питатели мне в пасть вложили, чтоб отстал — я бросился на жратву, как тот самый зверек. Ну а, в основном, они старались не обращать на меня внимания. Хотя и посоветовали умерить потребности, иначе, дескать, перестану целиком помещаться в скафандре.

Когда в животе накопилось достаточно жизненных благ и АТФка вновь заструилась по моим жилам, я попытался привлечь внимание, но с полным ртом не получалось. Тогда поскорее прожевал, набрал воздуха побольше и заорал так, чтоб все замолчали.

— Стоп! Я хочу развлечься чем-нибудь ментальным — у меня пока вес мозга прежний. Давайте поиграем в научную дискуссию вчетвером. Может, это меня порадует перед процедурой казни. Только условия таковы: вы изначально не считаетесь куклами, а я — психом. Все буду доказывать и выводить, как на защите диссера.

Продолжил, не дожидаясь их согласия, так сказать, с “чистого листа”. Готовых мыслей в голове, естественно, не было, и я просто, слегка отфильтровывая, сливал из своего умственного бачка.

— Начнем с того, что Анима припасает важные аудио-данные, то есть, записывает любой разговор в радиусе тридцати метров, относящийся ко времени чрезвычайного происшествия. Каковым безусловно является подлый выстрел в мою ногу.

Бурелом немедленно поднес считыватель к моему лбу, и по кабине разнесся зловещий голос Крюка, бережно сохраненный Анимой с той поры, как он меня покалечил, послышалось и характерное сморкание сквизера.

— Ну, как теперь будем выворачиваться? Бурелом, если ты еще не с ними, то переходи на мою сторону и будь готов к любым фокусам. А ты, Крюк-изменник, не закусывай губу, раз тебя приперли. Ты лучше расслабься, тебе светит смертная казнь через аннигиляцию. Кстати, это не самый худший вариант.

На лице Бурелома читалась искренняя растерянность:

— Погоди ты, Штеккер, со своей аннигиляцией.

А разоблаченный Крюк стал корчить из себя ученого.

— Штеккер столкнулся с непонятными ему вещами и, будучи человеком малообразованным, средних умственных способностей, дал совершенно поверхностные объяснения. Я его не виню, ему же надо было как-то спасать свою слабую психику. Вот он и придумал могучие психотронные излучатели, а также инфекцию, влияющую на все мозги, кроме его собственных. Однако, нашему скромному герою так и не удалось спасти свою психику. Погрузившись в шизопатическое состояние, он якобы встретился с людьми из резервной группы, то есть с нами, видел воскресших покойников и так далее… Ну, по большому счету: кому на Земле нужна психотронная установка?

— Мне! Навел бы ее и заставил бы вас плясать, как пьяных тараканов,— пытался вклиниться я, но Крюк продолжал радоваться своим словам.

— Никакие псих-лучи не принудят человека ползти по отвесной стене. И самое главное, кибероболочки способны управлять населением и без психотроники, им достаточно биоинтерфейсов. Выйти из-под контроля может разве что убогая деревня с несжатой полосой. Замкнутые спивающиеся группы населения, вроде вырожденцев-омменовцев, вообще не должны быть интересны оболочкам.

Крюк затих, как бы задумавшись.

— Ну, говори, если что-то сочинил,— не сдержался на этот раз Бурелом.

— В большинстве случаев Штеккер становится свидетелем того, что какой-нибудь гражданин исчезает, поглощается, растворяется, но затем появляется вновь. И начинает вести себя совершенно иначе, чем раньше. Похоже, вся хохма в том, что эта персона пропадает безвозвратно, то есть погибает, а на ее месте появляется совсем другое существо! Которое мы звучно назовем КОНВЕРТАНТОМ. Наш конвертант заимствует у ликвидируемой личности некоторые свойства, черты характера, наверное, часть памяти. Но задачу и сверхзадачу выполняет уже другую. Ну, на что это похоже?

— На тебя, паршивец,— огрызнулся я.

— На биоробота-мимикроида! — воскликнул Бурелом, радостно, как детсадовец, угадавший загадку. Простоват он все-таки.

— И почему бы в такого мимикроида не вмонтировать еще гравитатор? — вдохновился своим “открытием” Крюк.

— Ну, зачем, голова ты садовая, роботу иметь супердорогой гравитатор? Чтоб заставить меня ползать по стенке? — попробовал осадить я лжеученого.

— Давай, без “зачем”. Конечно же, твои ползанья по стене говна не стоят,— пренебрежительно высказался Крюк.

— Стоят, стоят. Трех тонн, как минимум — столько сил потрачено.

Крюк аккуратно проверил мою Аниму, уж нагрузки на мой организм она не забыла зафиксировать.

— Сила гравитационного типа была направлена под углом к вектору земного тяготения. Она как бы выдергивала вещество твоего тела из ячеек нормального гравиполя. Пока ты ей не сопротивлялся, чувствовал легкость, если рыпался, то получал тяжесть.

— Сам ты конвертант. И вообще надо добавлять слова “мне так кажется”. Ведь не очень-то клеится твоя теорийка. Я что-то не видел, чтобы ты или Кнопка — век бы вас не знать — где-нибудь поглощались или растворялись.

— Ты, Штеккер, прямолинеен, если не сказать большего. Я корешился с Тумблером, а Кнопка с Фиксой служили вместе и ночевали в одном кубрике. Следовательно, сведения о нас были выужены из Тумблера и Фиксы. А после полуночи, когда мы приземлились, нас могли просто отсканировать. По крайней мере, было у нас на пару минут помутнение в мозгах — тогда нам показалось, что это результат жесткой посадки.

— Крюк, а ты не пробовал ночевать в одном кубрике с Фиксой? — задрался я.

— Лучше засни, Штеккер,— озлилась Кнопка. — По-моему, на твою башку даже психический луч расходовать жалко.

— Поправка принята. Можно вопрос?

— Здесь вопросы задаем мы. Мне надоело слушать глупости,— отшила она.

А что, если прислушаться к лжеученому? В самом деле, при первом свидании не очень-то я разглядывал Крюка и Кнопку. Может, действительно, длина носа не очень совпадала или там размер задницы. Не проверял я, имеются ли у них Анимы и нейтринные маяки. Кстати, я был едва знаком с Крюком и Кнопкой; так, все понаслышке. И сюда летели в разных отсеках. Вот сейчас я вижу, что Крюк, несмотря на кличку, вполне разумный товарищ — выучил список мудрых фраз. А тот, предыдущий, двух слов связать не мог.

— Да, по Крюку есть несовпадения. С Кнопкой сложнее. Та, конвертантка, вела себя развязно и вообще была не прочь пошалить. А как на самом деле у тебя с этим, милая?

— Я тебе сейчас выдерну вторую ногу,— зарычала К678.

По-моему, непритворно. Все ясно, это Диана Охотница, готовая истребить любого, кто заметит у нее голую ляжку.

— Целую, я несколько успокоен. У конвертантки были получше манеры, чем у тебя, а еще говорят: копия, копия. Но в любом случае ты должна оголиться и показать какую-нибудь отличительную черту, чтоб я был уверен в тебе.

Тут она несколько запуталась, валькирьевская честь боролась в ней с чувством долга. Рука несколько раз бралась за крючок молнии на комбинезоне и снова падала.

— Ладно уж, будем считать, что конвертантка обнажилась бы при первом удобном случае,— решил я прийти на помощь воительнице, авось мне благородство зачтется.

Остальные мужики разочарованно отвернулись, и Крюк, тщательно облизав губы, продолжил свою тронную речь.

— Вот что мне показалось наиболее любопытным. На бедного Штеккера то и дело накатывали ауральные волны, характерные для простейших живых организмов. Это лучшее доказательство того, что общался он с биороботами, в которых текут лишь примитивные психические процессы.

— Вот такие закидоны мне уже меньше нравятся, Крюк. Ты как с кафедры выступаешь. Забыл только пальцы за фалды заложить. Может, с ходу растолкуешь, зачем на острове-пупе имеется фабричка по изготовлению ВСЕГО из ОДНОГО и того же материала? И какого рожна этим конвертантам надо еще СОБЛАЗНЯТЬ добычу, вместо того, чтоб сразу шарахнуть ей по рогам своей гравитационной силищей? Да и почему спущенные с конвейера мимикроиды так скромничают первые несколько часов? Совсем ведь дохленькие поначалу, как жуки, наевшиеся буры. Неувязочки, да? Концы с концами не сходятся?

— Может что-то предложить желаешь? — недовольно забухтел “разбомбленный” оппонент. — Или опять рубаху на груди будешь рвать?

— Хватит бодягу разводить, вот что. Шизопатию, которую вы мне клеили, все равно не забуду, но спасибо, что хоть дауном не прозвали. Дарю идею, как прощупать теорию практикой. Нам нужен пленный.