"Полное выздоровление" - читать интересную книгу автора (Тюрин Александр Владимирович)

4

В палате, разрезанной на одиночные боксы, их было пять. «Пятеро смелых», как выражалась опасливая нянечка. Алкаш широкого профиля по кличке Муму; бомж Андрон с пятидесятилетним стажем; Никита, пострадавший от любви, он же по совместительству спидоносец; юноша Петя с вызолоченным кудрявым чубчиком — из начинающих террористов, группировки «Смерть Носатым». И Матвей Малов. Непродолжительное время в их рядах находился шестой, некто Гур. Но повинуясь закону пяти, он исчез при невыясненных (никто не хотел выяснять) обстоятельствах.

Ночью, по таинственным причинам он оказался рядом с Муму, который ворочался на койке, страдая тяжелой формой беспокойства. Алкаш вдруг стал звать на помощь — и товарищи не подвели. Стрелой мелькнул бомж Андрон и так обработал подозрительную личность тапком по рылу, что та стала хладным прахом. Петя с чубчиком попытался еще раздавить Гура отсутствующими сапогами. Желая быть хоть чем-то полезным, владелец СПИДа справил малую нужду на темную личность, которая, когда очухалась, без лишнего шума выползла за дверь. Правда, позавтракав, Муму вдруг вспомнил, что «этот самый, кажись, закурить просил…»

Но после случившегося ЧП началась самая обычная жизнь. Алкаш то экономил таблетки как буржуазия, то по-пролетарски швырял их в пасть словно лопатой и прихлебывал горячий чифирь, создавая комплексное удовольствие. Но он был резко несогласен, он неустанно клеймил позором тех, кто заманивает честных трудящихся в институтские клетки. Измученный таким зудежом юноша-террорист пытался научить Муму оттягиваться на манер народных богатырей прошлого, плавными жестами показывая ему микрокосмическую орбиту богатырской силушки и точку выхода таинственной «живой воды».

«Насчет «живой воды» я тебя понял,— откликался Муму, стараясь попасть тяжелым, как гаечный ключ, пальцем по носу собеседника, и тут же переключался без связи: «Ну-ка скажи, шкет, космос наш?» — «Спустим в сортир «носатых» и будет наш»,— терпеливо успокаивал его Петя, после чего алкаш-страдалец ненадолго окостеневал.

Юный террорист тоже был несчастлив, здесь никто не понимал принципов его борьбы. Медперсонал считал его олигофреном, товарищи по несчастью упорно отказывались вникать в его построения. Петя переживал, что не может сражаться с таинственным заговором «носатых» против прежней природно-почвенной жизни. Той самой, которая у предков протекала на печи, на завалинке, в баньке, за столом — со жбаном бузы. Это «носатые» своими успехами заставляют всех соперничать и вкалывать, не покладая рук и ног. Это «носатые» своей вертлявостью лишают человека сладости мирного отдыха, мешают хороводам и посиделкам, где могли бы предаваться соитию родственные души. Это «носатых» надобно, преодолевая зевоту, изничтожать без устали. Или хотя бы гадить им под двери, поджигать почтовые ящики и мочиться в парадной. С увядающей радостью юноша вспоминал последний поединок с «носатыми» у выхода из оперного театра, когда потери врага составили трое очков, двое зубов и один ридикюль.

Бомж по ночам взлетал с койки и, побежденный силой тяготения, шлепался на пол. Болезному Андрону во сне, да и наяву мерещилось, что того и гляди, подоспеет исполнительный лист с алиментами за полвека, а также кипа повесток в суд и военкомат.

Даже пострадавший через секс Никита чего-то боялся, его гнусавый голосок все реже разливался переливами заразительного (в разных смыслах) хохота. «Доктор ножницы схватил и полперца отхватил»,— делился мрачными прогнозами он.

Матвею жилось много лучше других, и он это признавал. Все желания исполнялись, потому что были близки к нулю. Побои исцелялись, хрип в груди затихал, кости срастались, карандаш, свистнутый со стола доктора, шуршал по клочкам бумаги.

Кроме того, Малову было приятно, что им заведует старшая сестра Исидова. И пусть это вряд ли имело какое-нибудь значение, старался вести себя красиво — как актер на сцене. Аккуратно ел, спал, захлопнув рот, не позволял себе мелких шалостей.

Со всеми, даже с распоследней сволочью старшая сестра обращалась как хорошая птичница с яичками — быстро, аккуратно, упруго, даже нежно. Единственное, что ему не нравилось в Исидовой — она делала уколы. Инъекциями занимались, конечно, и другие сестры, но Исидова лично, раз в день, колола каждого пациента в главную мякоть. Ее настойчивость в занятии этим делом, а также необходимость показываться в столь неромантическом виде перед дамой, беспокоили Малова. Правда, недолго. Ведь он не мог не заметить, что лечение благотворно подействовало на его однодельцев. Ошибки быть не могло: разгладились лица, помягчали манеры, от пациентов нельзя было теперь услышать громкого слова или неприличного звука, увидеть ужимки и прыжки.

Алкоголик внешне уже не напоминал монтировку, он ничего не искал теперь, кроме пользы своему телу. Говорил всем: «Дурак я был» и налегал на атлетическую гимнастику: благо здесь имелся отличный спортзал. Пелена лет свалилась с него, и он стал ладноскроенным джентльменом с усами-пружинами. Он рассказывал прилежно внимающему террористу про особо точный фрезерный станок — тут и выяснилось, что когда-то Муму трудился в космическом центре.

Оказалось, и террорист Петя может быть полезным человеком. Он сразу дал совет, как поднять производительность станка на десять процентов: выходить на работу на полчаса раньше. И, наконец, согласился не изничтожать «носатых», а победить их упорным трудом.

Бомж Андрон вежливо, но настойчиво принуждал всех вытирать ноги и мыть руки по десять раз на дню. Он повесил на окно занавески вместо жалюзи и развел цветы, он пек пироги по забытым рецептам бабушки Матрены. Администрация ни в чем ему не перечила. У него даже прорезался тенор. «Наш уголок нам никогда не тесен»,— звучало в палате, особенно, когда там находилась Исидова.

Спидоносец Никита тоже стал выправляться. Для начала он сменил выпирающие кости и члены на округлый вид. Попросил фрак — ему принесли. Когда с пациентами ужинала Исидова, он галантно шутил и даже ухаживал за ней — тонко и ненавязчиво. Потом прочитал по материалам прессы лекцию о большой роли женщины-матери и труженицы в обществе, в борьбе за мир и озеленение, объяснил, за что ее нужно уважать.

Однажды во время процедуры Малов засмотрелся на Исидову, которая, в свою очередь любовалась содержанием ампулы, входящим в шприц.

На ум пришло несколько строчек, Малов почувствовал, что они ускользают, и вытащил бумажку с карандашом. Чтобы чиркнуть про то, как светлые воины, представляющие лекарства, грызут блюющих ядом микробов. «Трупы бацилл валялись на огороде и в поле, в шкафах и на стульях. Враги убивали их повсюду, где встречали и где не встречали тоже. Бациллам отрывали жгутики, выдирали митохондрии, вышибали с одного удара нуклеотиды. Уцелевших прогоняли сквозь прямую кишку.»

— Значит, вы пишете,— с грустью зафиксировала сестра и положила прохладную ладонь на жаркую голову Малова. — Бедный вы мой.

— Почему бедный?. У меня есть зубная щетка, трусы, расческа. Хотя уж, конечно, изюм из булки не выковыриваю.

— Мы поможем вам,— ее глаза посветлели от устремленности в какую-то даль,— и многим другим.

— При чем тут другие? — пожал плечами Малов,— на всех не напасешься.

— Доктор Козлов стоит на том, что любая психопатология — всегда ускоритель системных поражений организма. Это рычаг, что сворачивает нормальный химизм среды. Дыра, через которую уходит энергия и входит болезнь.

— Ну, Козлов! Я смотрю, ему сказать такое, что плюнуть. Милочка моя, привет и прости от патологий, живущих у меня и исправно отрабатывающих свою жилплощадь. Не будем устраивать экскурсии по многострадальному родному телу.

Малов тут заметил, что Исидова смотрит на него ласково, но деловито, будто он сам был каким-то вирусом. Показалось, решил он. Но когда Матвей вернулся с обеда, то обнаружил, что смыло все его достояние, и огрызок карандаша, и жеванную бумагу. Нарушитель не только проник в тайник подушки, но даже зашил ее напоследок, проявив определенную заботливость. Ни перековавшийся алкаш, ни начавший мирную жизнь террорист не смогли что-либо добавить или убавить по сути происшедшего.

— У кого-то припадок? — отреагировала на появление сердитого пациента Исидова.

— У меня припадок. Сейчас завизжу как свинья. Какие-то жлобы свинтили мои канцтовары.

— Матвей, не надо так говорить о людях, выполняющих свой долг. У нас действуют разумные ограничения.

— Ну, ладно, на жлобов они еще не тянут. Выполнили задание, можно и галочку поставить. А теперь отдайте.

— Нельзя,— милым голосом сказала Исидова,— вы считаете себя талантливым человеком, но талант един, попробуйте свои силы в чем-нибудь другом. К сожалению, ваша пространственная дельта-синусоида четко показывает перевозбуждение одних зон и угнетение других. Страдает ваш иммунитет, неустойчивы плазменные структуры крови.

— Ну, а мне-то зачем надо, чтоб они были устойчивы? Это, может, тем нардепам требуется, которые сочинили последние два закона. Но я с такими друзьями даже мочиться рядом не стал бы.

— Вашим ртом сейчас говорит болезнь. А моя задача — увидеть вас, Матвей, полноценным, здоровым и счастливым. Ваше так называемое «творчество» — это просто уход организма из состояния равновесия. Ваша так называемая «муза» — тот же самый продукт неравновесного состояния, что и остальные болезни.

Эдакие пронзительные слова Малову, действительно, никто не говорил. А вдруг, в самом деле, он, ища себя, заблудился в гнилых потемках?

— Я, пожалуй, даже взволнован заботой. И мама предупреждала меня: «Матюша, ты пустоцвет». Ну, полечи, сестричка. Прикажи сделать клизму, авось письменное искусство из меня и выскочит.

Исидова закинула ногу на ногу, и Малов заметил, что к его приходу надеть она успела только один чулок, а коленка у нее гладкая, будто не настоящая. И вообще-то, она — вполне… страсти разжигает. Наверное, он даже может под каким-нибудь предлогом до этой дамочки, в целом, и до ее коленки, в частности, дотронуться. Например, облокотиться, зашатавшись от сильного чиха. Нахрен всю писанину, если Исидова не отскочит. А ведь, пожалуй, не отскочит.

Но вдруг Малов сообразил, что она купила его за несколько минут своей мнимой доверительностью, а еще пуще своими убедительными рельефами. Не за дорого, кстати. Нет, мотать отсюда. Это ж не тюрьма. Пусть штрафанут, пусть месячишко попрессуют в исправильнике. А потом — воля. И живописуй любимых бацилл хоть пальцем на дерьме.

Раненый в душу Малов грубо толкнул дверь сестринской и, тяжко топая, отправился в свой бокс. У него найдутся сообщники, уговаривал себя горе-писатель, макая перегревшуюся голову под кран — смелые, наглые — такие, как он. Не могут не тосковать однодельцы по другим измерениям жизни. Алкоголику, наверняка, снятся парки, скамейки, щебетание птичек, стаканы с красным и белым. Бомж хочет услышать стук колес, который бесплатно понесет его на юг, к звенящим истекающим соком базарам и надежной крыше теплого небосвода над головой. Подданный Венеры, должно быть, соскучился по боевым подругам. А террорист тоскует по звонкому выкликанию лозунгов в кругу товарищей по борьбе. И возможности для побега найдутся, даже при запертых дверях и зарешеченных окнах. Есть у кое-кого золотые руки, пригодные для распиливания решеток, есть подсобные материалы для вязания веревок.

В дальнейшем Малов не терял времени даром, он намекал своим товарищам, он отзывал их в сторону по одному и по двое. Однако…

— Сменять светелку-бокс на коммунальный подвал в крысиной республике? Где живот болит и фурункулы чешутся,— огрызнулся бомж Андрон. — Шалишь, инженер человеческих душ. А до юга поди доберись. Сбросят пацанята под колеса, и читай в газете: «Снова найден бездокументный труп».

— Ну, залудил, Матвейка. Мне что опять в ханурики подаваться? — возмутился алкаш. — А я ведь могу сейчас не только сантехником, но и в космическом центре служить. Подам запрос за подписью главврача, дескать, с пьянкой завязал, готов к тонкой работе над ракетами. А пока останусь здесь, опыт свой буду охапками передавать молодежи. Понял, пис-ссатель?

— Ну, может, добрый витязь, хватит точить свой меч Онан,— подступился Малов к спидоносцу Никите. — Или чудом нашлась та неприхотливая девушка, которую ты смог притянуть за уши?

Спидоносец толково объяснил, что торопиться ему особенно некуда. Он любит плотски свою надувную подругу и, пока что платонически — не отвечая уколом на укол — сестру Исидову. Малов удивился. Значит, такой распространитель заразы как Никита уже довольствуется малым. В том же ряду дивных исцелений явно находятся и разумные преобразования других однодельцев. Это означает, что доктор Козлов действительно обладает страшной лечебной силой. Но только ли лечебной?

Даже некогда юный террорист Петя посмотрел взглядом старухи.

— Мы уже немолоды, а там,— он махнул на окно,— ничего от таких как мы не надо. Ты, хоть и «носатый», а не пробил лунку и не всплыл наверх. Связи у тебя лишь на уровне очереди по сдаче пустой стеклотары и художества твои никого не возбуждают. Значит, ты заранее всем надоел. Что ты ТАМ забыл, Малов?

— А ты, значит, прикипел к этой убогой жизни, маленький?

— Мы ТАМ появимся,— мечтательно закатив глаза, заявил юноша,— однако, новыми лучшими людьми. Я всегда хотел быть вместе с товарищами, только товарищи попадались не те. Но сейчас мы работаем на какую-то очень серьезную Систему. Она не бросит на полпути, она позаботится о нас, потому что мы будем ее витриной. «Люди полностью совместимые с киберсистемами — совместимые с Будущим». Вот какая вывеска зажжется у нас на лбу. А не таким, как мы, сильно поплохеет. В этом можешь быть уверен, Малов. Но надо делать то, что требуется Системе, а не то, что прибредится твоему гнилому кочану. И тогда Система всегда будет стоять за твоей спиной. Ты уже никогда не останешься один против всех. Тебя не посадят на перо криминалы, тебя не потопчет легавка. Все будут понимать, что с тобой не стоит связываться… Слушай, если Системе понадобится, я стану даже слону яйца качать. Это вполне отвечает моим принципам.

И Петя вернулся к починке дверного замка.

— Между прочим, Малов, у меня здорово получается. И ты не ерунди, а подыщи себе занятие. Так скорее окажешься на воле.

Мысль о сообщниках исчезла из головы Малова также быстро, как и появилась. Он — волк-одиночка. Звучало красиво и ободряюще. Но нужно торопиться. У него в голове будто мокрая тряпка прохаживается — там с каждым днем все менее пестро, все более серо.

Малов принялся было обрабатывать решетку окна коронкой зуба и свивать из сэкономленной туалетной бумаги веревку, даже пытался сигнализировать наволочкой от подушки наблюдателям из общества защиты животных.

И вдруг решил — хватит цацкаться. Диверсия, захват заложников, киднэппинг, надо показать серьезный мужской подход.

И в означенный час нечто, похожее на разладившийся автомат, ворвалось в ординаторскую, где дежурил врач Куценко и, грузно навалившись со спины, принялось вязать докторские руки, приговаривая: «Тебе — каюк. Сейчас наступит, долго мучиться не будешь». Маленький доктор однако не растерялся, будто предвидел такой выброс злой энергии. Он, уйдя чуть вниз и вбок, ткнул громилу острым кулачком в пах, а потом резко выпрямившись — острым затылком в нос. Находясь в сильном затемнении, агрессор стал выдавать удары, которыми можно было уложить и быка хороших размеров. Но доктор аккуратно уходил от немилосердных кулаков. А затем подловил момент. Когда озверевший налетчик хорошо открылся, Куценко сделал захват руки, и, вывернув кисть, направил его тело в стену.

Впрочем, отчаянно борющийся киднэппер сумел немного свернуть и попал в стеллажный шкаф. Тот превратился в обломки и осколки. Спирт покинул разбитые колбы. Почуяв его запах, распоясавшийся злодей заревел как динозавр, который упустил вкусную добычу, и чиркнул спичкой. Той самой, прибранной со стола доктора.

Голубые огоньки сразу украсили руки и спину Малова. Чтобы избавиться от язычков пламени, он кое-как поднялся на четвереньки и, в обрамлении деталей шкафа, стал скакать по комнате, оставляя красные лучи от порезанных рук и коленей. Малова вынесло в коридор, но он не слышал топота ног, сотрясающего пол. Затем плотная материя облепила его, как земля покойника. Боль брызнула и замерла, покачивая ядовитыми головками. Он разглядывал их, а игла хозяйничала в его заднице. Боль унялась резко, ее сдернули как пенку с молока. Но вместе с ней ушел и воздух, будто Малова подсоединили к мощной помпе.

— Выключите насос, черти,— беззвучно орал он.

Насосы и черти были не при чем, химия поглаживала его дыхательный центр и щекотала клеточные мембраны, а потом погасила импульсы в коре и подкорке мозга. В покрывших мозг потемках и молчании появились неизвестные враги. Идя вглубь, они изводили смертным ядом все мешающее им и не трогали то, что доставляло им уют.

Малов открыл глаза, сфокусировал взгляд и сказал:

— Любая работенка у вас ладится, завидую. — Исидова орошала какой-то жидкостью его ожоги. Как всегда ее действия были умелыми, но почему-то особо смахивающими на работу с неодушевленным предметом. Надо было срочно избавиться от обиды на старшую медсестру. «Вы хотите, чтоб я стал частью многоголовой твари под именем «здоровый коллектив», вы это получите».

— Знаете, Исидова,— Малов приподнялся и облокотился на подставленное ею плечо,— я, кажется, вполне поддаюсь лечению. И теперь приступаю к оздоровительной процедуре.

— Какой-какой? — не поняла дама в белом.

— А вот такой,— Малов сжал кусок чего-то сытого холеного из исидовских телес и швырнул ее на пол. Она, бледная, всхлипывающая, попыталась заползти под топчан.

— Вы серьезно облегчили мою работу, я люблю темные места,— и нырнул следом.

Под топчаном завозились, торчащие наружу четыре ноги исполнили незатейливый танец. Потом ненадолго все стихло, и наконец, лежак перевернулся. Показалась яростно чихающая Исидова.

— Вы заплатите за это.

— Мы не в магазине, ваше замечание неуместно,— отозвался с пола Малов,— особенно после того, что между нами произошло. Не будете же вы говорить, что израненный больной человек с успехом покусился на вас. Нет, вы скажете, моя несравненная (в масштабах больницы): это была любовь на поле боя. В самом деле, ожоги горят, ужасть, почти как следы от ваших поцелуев.

— И не пытайтесь, лысый болван, догадаться, что я скажу и сделаю,— фыркнула Исидова, поправляя халат, прическу и еще что-то. — Вставайте же, не могу я весь день с вами возиться, через четверть часа инструктаж доктора Козлова.

А у Малова защемило сердце. Не от страха. Он знал наверняка, Исидова сейчас как ни в чем не бывало займется его ожогами. Просто он почувствовал

— что-то смылось безвозвратно. Малов прикинул, что это было, но так и не смог понять. Всю ночь он ворочался из-за холода снаружи и жара внутри, а наутро заметил, что его ногти заметно подросли, посерели и несколько заострились.