"Щит побережья. Книга 1: Восточный Ворон" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 7

По дороге к Волчьим Столбам Стюрмир конунг не произнес ни слова. Даг шагал рядом с ним, торопливо перебирая в памяти впечатления от пира и стараясь в них разобраться. Теперь он понимал, почему конунг так надолго задержался здесь и почему он так мрачен. Слэтты не так уж горят желанием помогать квиттам. Да и Стюрмир конунг, если честно, тоже хорош! Даг с детства был приучен уважать старших и не осуждать других, пока не разберется в их поступках как следует, но сейчас не мог не признать, что конунг квиттов ведет себя в Эльвенэсе не лучшим образом. По крайней мере, не лучшим для того, кто хочет найти дружбу и помощь! На ходу бросая взгляды на замкнутое лицо Метельного Великана, Даг изо всех сил сдерживал желание высказать все, что он об этом думает. Прямо говоря, конунг годится ему в отцы и не просит совета у юнцов, не бывавших еще ни в одной битве. Но и конунг находит своей доблести и опыту не лучшее применение! Ничего хорошего не добьешься, если будешь ссориться со всей слэттинской знатью и грубить самому конунгу! И Альвборг! Она стоит большего, чем мрачное равнодушие! Судя по восторженному вниманию, которым ее окружают, она имеет здесь вес и очень даже может помочь.

– Ну, видел? – бросил Стюрмир конунг, когда они вошли в дом. – Великаны пусть возьмут всех этих болтунов!

– Значит, ты не доверяешь слэттам? – быстро спросил Даг, радуясь, что конунг сам начал разговор.

– Как же им можно доверять? Они думают только о себе!

– Если ты им не доверяешь, то чего вообще мы здесь ищем? Зачем связываться с людьми, которым не доверяешь? Уж лучше бы мы надеялись только на себя, чем понадеемся на них, а они нас подведут!

– Да где же взять таких, кому можно доверять? – гневно воскликнул конунг. – В каждом, кого ни возьми, сидит трус и предатель! Сидит и только ждет удобного случая!

Даг промолчал. Может быть, конунг имеет в виду и его тоже?

– Они меня уже три месяца кормят обещаниями! – продолжал Стюрмир. – И все норовят побольше выторговать для себя! Честь, доблесть, слава для них – ничто, дрянной товар, соленой селедки не стоит. Им нужна одна выгода! Гостиные дворы им подавай на каждом побережье, на каждом тинге с полным содержанием! За мой счет! Думают, я богаче самого Ньёрда! Торговать на тингах без пошлин! Им и так некуда девать серебра! Такие пиры, как вчерашний, они закатывают чуть ли не каждый день!

– Но если они все-таки могут нам помочь, то жалеть для них уступок – неумно! – отрезал Даг. За время этого горячего спора вся его робость перед конунгом прошла, и он говорил то, что думал. – Поскупиться сейчас значит остаться без помощи и потерять все!

– Все! – возмутился Стюрмир. – Я пока еще сам стою на ногах и не нуждаюсь в подпорках! Как-нибудь справимся и без них!

– Торбранд Тролль, как говорят, тоже не нуждается в подпорках! – заметил Даг, знавший, что конунг фьяллей лет на десять моложе Стюрмира. – Однако он попросил помощи у Бьяртмара Миролюбивого и не жалеет делиться с ним добычей. И вот – они захватили наш Север! У нас на побережье в каждой усадьбе живут беглецы оттуда!

Стюрмир насупился и промолчал, только тяжело всхрапнул, как конь.

– Они же родичи, – вставил конунгов кормчий, Оттар Горбатый. – Им легче сговориться, и они больше верят друг другу.

– А кто мешает и нам стать родичами слэттов? – не отступал Даг. Его возмущало то, что столько драгоценного времени потрачено впустую, когда кое-что можно было сделать! – Не ты ли, Оттар, рассказывал мне, что Хильмир конунг предлагает нашему конунгу свою дочь Альвборг в жены? Ведь это ее мы сегодня видели на пиру?

– Да уж, этот лысый торгаш хочет спихнуть за меня свою дочку! – ответил ему сам Стюрмир. – Видно, уж слишком дорого она ему обходится!

– Красное платье каждый день! – неодобрительно поддержал своего вождя Оттар кормчий. – Такими застежками и валькирии в Валхалле не каждый день щеголяют!

При упоминании о застежках Стюрмир конунг помрачнел еще больше. Поражение в споре о серебряных воронах, которое нанес ему Рагневальд Наковальня, больно уязвило его самолюбие. Все здесь хотят его унизить! Иначе зачем Рагневальду понадобилось тащить свою добычу в усадьбу конунга и при всех преподносить застежки Альвборг, как не затем, чтобы досадить конунгу квиттов?

Даг двинул бровями. Уж он не стал бы отказываться, если бы его хотели женить на Альвборг! Статная, ясноглазая, облитая сиянием золотистых волос дочь Хильмира показалась ему самой прекрасной женщиной на свете, и девять лет, на которые она была его старше, ничуть не мешали его восхищению.

– Я не могу оставить мою жену, – сказал Стюрмир. Чувствуя себя обиженным, он искал причины, по которым не хотел брать то, что ему не давалось. – Ее родичи Лейринги поднимут вой до самого Асгарда, и тогда со всей южной четвертью будет нелегко сладить. Ты ведь не стал бы моим лучшим другом, если бы я сперва взял в жены твою сестру, а потом отослал ее назад и взял взамен слэттинку?

Даг не возразил: это справедливо. Очень глупо ссориться со своими ради того, чтобы приобрести ненадежную дружбу чужих. Однако брак самого Стюрмира, – не единственный выход.

– Если ты сам не хочешь брать ее в жены, то ведь это может сделать кто-нибудь другой, – заметил он, глядя в насупленное лицо конунга. При свете факела тот, с резкими морщинами и встопорщенными бровями, казался совсем стариком. Да уж, какой из него жених для йомфру Альвборг! – Наверняка среди твоих людей найдется кто-нибудь, кто будет ей подходящей парой.

– Уж не ты ли? – не без язвительности вставил Оттар кормчий. Прыть молодого хёвдингова сына настораживала: не очень ли много он хочет на себя взять?

Стюрмир посмотрел в лицо Дагу.

– А хоть бы и я, – не смущаясь, ответил Даг. – И род, и положение, и заслуги моего отца таковы, что родство с ним не опозорит никакого конунга. И если ты, конунг, сам посватаешь ее для меня, нам едва ли откажут.

Стюрмир помолчал. Если Альвборг и впрямь отдадут этому юнцу после того, как ему самому не раз выказали пренебрежение, это будет так унизительно… Невозможно!

– Я ни о чем не стану просить этого торгаша! – тяжело вымолвил Стюрмир. – Довольно я его упрашивал. И я по горло сыт его дружбой. Мы отплываем сразу же, как только будут готовы корабли.

Даг не стал возражать и спорить дальше. Лицо конунга, его голос, весь его облик говорили о каменно-твердой решимости поступить по-своему. Готовясь ко сну, Даг посмеивался про себя, сам удивляясь своей смелости. Видела бы его сейчас Атла! Дагу вспоминался насмешливый взгляд ее больших серых глаз, и на душе впервые за весь этот бесконечно длинный день было весело. Честное слово, ему не верилось, что он провел в устье реки Видэльв всего один неполный день. Казалось, что, с тех пор как он в последний раз перепрыгнул через борт «Длинногривого», прошло года два! За один этот день в Эльвенэсе Даг набрал столько разных впечатлений, сколько не имел дома за целый год. Голова гудела, перед глазами плыли размытые цветные пятна, красные и зеленые, как камешки в глазах тех серебряных воронов. «Не засну», – успел подумать Даг, опуская голову на подушку. И тут же заснул – как провалился.

Наутро Стюрмир конунг, ничуть не повеселевший, повторил вчерашние распоряжения: готовить «Рогатого Волка» к отплытию и запасаться едой в дорогу.

– Со стороны здешнего конунга было бы неплохо снабдить нас едой и поправить нам оснастку! – ворчали хирдманы Стюрмира. – По его милости мы торчим здесь уже четвертый месяц.

Большая часть отправилась проверять оснастку «Рогатого Волка», который все это время томился в корабельном сарае, остальные собрались запасаться едой в дорогу. Даг присоединился к ним. Сидеть с мрачным и неразговорчивым конунгом было неприятно, да и получше посмотреть Эльвенэс хотелось. К утру проснулось любопытство, а когда еще получится попасть сюда? Вспоминая Хельгу, Даг ощупывал крупные серебряные монеты в кошельке – хорошо бы купить ей в подарок что-нибудь такое, чего дома не видали. Вроде тех воронов, которые вчера улетели от Стюрмира и попали в конце концов к дочери Хильмира конунга.

– У них тут каждый день торг! – объяснял Дагу по дороге Оттар Горбатый. – Надо только знать, к кому пойти. Тут купцы зимуют с любым товаром и всю зиму торгуют. За хлебом надо к говорлинам идти – у них дешевле.

Проходя по улицам меж усадеб и дворов, Даг не раз слышал в говоре толпы упоминания о квиттах, Квиттинге, фьяллях. Похоже, здесь не только торг, здесь и тинг тоже круглый год. Двое мужчин, один по виду торговец, в большой ушастой шапке из говорлинского меха, а второй хирдман, спорили так оживленно, что Даг даже остановился послушать. Собравшаяся вокруг толпа время от времени высказывала свое мнение.

– Теперь только последний дурак будет поддерживать этого Стюрмира! – восклицал торговец. – Он не нужен даже своим собственным квиттам, почему мы должны ему помогать? Никто не спасет обреченного, знаете такую поговорку? Если он не может удержать власть в собственной стране, пусть сам справляется со своими делами!

– Сразу видно торгаша – не видишь дальше своего носа! – свысока смеялся хирдман. – Если мы бросим Стюрмира без помощи, то потеряем на Квиттинге и то, что имеем! Где ты летом пристанешь там с твоим товаром? С кем будешь торговать? С лисицами и росомахами? Без нас фьялли там все разорят, а за железо заломят такую цену, что ты будешь утирать слезы своей роскошной шапкой!

– Придется нам покупать у бьярров их дубины и бронзовые топоры! – смеялись в толпе. – А железо станет дороже золота, и конунги будут дарить дружине не золотые кольца, а железные! Пойду припрячу старый дырявый котел – дочери на приданое хватит!

– А Стюрмир нам не поможет! – не обращая внимания на смех дураков, увлеченно доказывал торговец. – Он больше не конунг! Зачем он нам нужен?

– Его сын ничем не лучше! Кто он, этот Вильмунд – мальчишка, и больше ничего! Что он успел совершить, чем прославился? Что-то не слышно о его подвигах!

– Надо поддержать того, кто имеет дружбу с нашим конунгом! – встрял в разговор еще один слэтт, одетый совсем скромно – ремесленник, не больше. Но его слушали, и он важно продолжал: – Если наш конунг сейчас поддержит Стюрмира, то он еще может выиграть эту тяжбу с сыном. А если наш конунг отступится, то потеряет все!

– Правильно конунг решил выдать йомфру Альвборг за Стюрмира!

– Он еще ничего не решил! Такого родича приобретать опасно!

– Рагневальд Наковальня этого не допустит! Если йомфру Альвборг не отдадут ему, он вообще не пойдет ни на какую войну!

– А войны и не будет, если ее не отдадут за Стюрмира! Если она не будет женой Стюрмира, зачем наш конунг станет ему помогать?

У Дага голова шла кругом, он уже не успевал осмыслить каждый поворот спора. И торговец, и хирдман, и ремесленник были такие обыкновенные, непримечательные, и от этого казалось, что таких, как они, – сотни и тысячи, что их устами говорит весь Эльвенэс. Перед ним стояли всего лишь торговец, хирдман и ремесленник, но дело Стюрмира конунга на глазах катилось в пропасть, точно приговор ему произнес сам Один. Дага коробила вольность, с которой здешние простолюдины обсуждали дела Стюрмира конунга, не раз подмывало вмешаться, но он сдерживался: не дома. А слэтты не обращали на Дага никакого внимания, хотя узнать квитта было нетрудно: и застежка плаща с волчьей головой, и две тоненькие косички на висках, заправленные за уши, сразу отличали его от слэттов.

Нет, кто-то все же его заметил. Глядя в раскрасневшееся, разгоряченное спором лицо торговца, Даг внезапно ощутил на себе чей-то взгляд. Подняв глаза, он встретил этот взгляд – спокойный, внимательный, проницательный. В пяти шагах от него в толпе стоял… Даг даже не сразу поверил своим глазам – решил, что мерещится, что это лицо, снившееся ночью, перескочило в толпу прямо из его собственной памяти. Наследник, Хеймир сын Хильмира, в той же белой медвежьей накидке, с теми же тремя или четырьмя серебряными цепями на груди, стоял за спиной у торговца в меховой шапке и внимательно слушал спор, ни словом, ни движением не выдавая своего интереса или даже присутствия.

– А если йомфру Альвборг… – начал ремесленник и вдруг замер с открытым ртом.

Наследник приветливо, чуть снисходительно улыбнулся и кивнул: дескать, продолжай, добрый человек, что ты хотел сказать? Но ремесленник не стал продолжать, а закрыл рот и поклонился. Толпа зашевелилась, люди стали оборачиваться, потом заахали, закланялись. Приняв эту дань почтения, Наследник так же, без единого слова, пошел прочь. Три хирдмана шагали по бокам и сзади, создавая вокруг него небольшое, но неприкосновенное пространство. И толпа уже не возобновляла прежнего разговора. Ни страха, ни смущения на лицах не было заметно, просто Наследник одним своим появлением как будто решил все споры.

Даг смотрел вслед неторопливо шагающему Наследнику не отрываясь. За вчерашний день он достаточно много услышал об этом человеке. Это он, по словам Стюрмировых хирдманов, выступал против того, чтобы оказывать помощь Стюрмиру конунгу. Если бы не он, то, несмотря на грубость Стюрмира, расчетливый Хильмир конунг уже давно дал бы и людей, и корабли, и даже свою дочь Альвборг для закрепления союза.

Забыв об Оттаре и прочих, от которых он давно отстал, не видя ничего, кроме белого меха накидки Хеймира, Даг стал пробираться следом. Если кто-то и может дать ему ответ – то только он, Наследник.

– По… Подожди, послушай! Хеймир сын Хильмира! – крикнул Даг, приблизившись шага на три.

Против его ожиданий, Наследник тут же остановился и обернулся, точно ждал оклика. Даг приободрился: он думал, что привлечь внимание этого гордеца будет так просто.

– Тебя зовут Даг сын Хельги? Сын Хельги Птичьего Носа, хёвдинга восточного берега? Так? – уверенно уточнил Наследник. Он ничуть не удивился, что за ним бежит квитт, с которым они никогда и двумя словами не обменялись.

– Так, – подтвердил Даг. – Я хочу поговорить с тобой.

Наследник спокойно и с неким интересом разглядывал лицо собеседника, и Даг вдруг растерялся, забыл, что хотел сказать. Наследник был старше всего лет на семь, но выглядел мудрее, будто живет не в первый раз. Они с Дагом казались людьми каких-то разных пород. В лице Хеймира отражались ум, глубина, уверенность, готовность быстро осмыслить все, что придется услышать, связать с уже известным, принять решение. Даг же выражал само чистосердечное и честное невежество, жажду истины и справедливости.

– У вас, я думаю, каждый кузнец не позволяет себе распоряжаться рукой дочери конунга? – спросил Наследник, намекая на только что услышанный спор, и улыбнулся, точно хотел подбодрить собеседника.

От звука его голоса у Дага несколько полегчало на сердце: всегда приятно, когда с тобой разговаривают.

– Да! – тут же согласился он и торопливо продолжил: – Я говорил со Стюрмиром конунгом и с другими нашими людьми. Стюрмир конунг живет здесь четвертый месяц, потому что вы не можете решиться ни дать ему помощь, ни отказать в ней. Не подумай, что я хочу обидеть тебя или твоего отца, но почему вы медлите, позволяя чуть ли не рабам обсуждать ваши решения? Почему вы не созовете тинг, не принесете жертвы, не попросите совета у богов?

– У богов? – повторил Наследник и даже приподнял брови, точно его очень удивило это предложение. С поднятыми бровями он стал вдруг очень похож на отца, и Дагу на миг померещилось, что перед ним стоит сам конунг слэттов.

– Да, – подтвердил Даг. – Все же так делают…

Лицо Наследника выразило сомнение. Он снова стал самим собой, то есть чем-то большим, чем просто конунг. «Делают-то все, но всем ли это приносит пользу?» – казалось, хотел он сказать. А Даг вдруг заметил, что Наследник чуть ниже его ростом. Это его удивило: сын Хильмира конунга держался так величаво и уверенно, что казался выше всех.

– Когда у нас на Остром мысу был осенний тинг, Стюрмир конунг принес жертвы и попросил совета у богов, – продолжил Даг, но сам уже невольно усомнился, а правильно ли это было. – И сами боги через Волчий Камень велели квиттам искать помощи у слэттов…

Наследник слегка кивнул и на миг опустил веки, намекая, что это он знает и повторять не стоит.

– Пойдем-ка, – сказал он и знаком предложил Дагу идти вперед. Вокруг них уже скапливались любопытные, так что это было вполне своевременно.

– Почему вы не соберете тинг? – повторил Даг.

– Потому что люди должны решить, что им говорить на тинге. Решить, чего они хотят, – ответил Хеймир, глядя куда-то в толпу, но не останавливая взгляда ни на ком в отдельности. – Иначе будет не тинг, а женская перебранка. А боги… Видишь ли, боги хотят того, чего хочет большая часть народа.

– Что? – Даг нахмурился и заглянул в лицо Наследнику. Этих простых слов он не понял. – Ведь люди хотят того, чего хотят боги!

– Ну, да, – невозмутимо согласился Наследник. – Так оно и есть. Боги вкладывают в головы людей свою волю, а люди даже не знают об этом. Тинг всегда кричит то самое, чего хочет Один, голос тинга и есть голос богов. Запомни на всякий случай, – Наследник вдруг остановился и посмотрел в глаза Дагу, и Даг против воли, не замечая этого, пригнул голову, чтобы не смотреть в серые проницательные глаза Наследника сверху вниз, – уверенно править людьми будет только тот конунг, который поведет их в ту сторону, в какую они сами хотят идти. Пусть люди думают, что конунг ведет их – ответственность приятнее спихнуть на чужую шею. Но на самом деле конунг – только штевень корабля. Ведь корабль несет штевень, а не штевень тащит за собой весь тяжелый корабль, верно? Что бы там ни говорил Эгиль о своей замечательной «Жабе».

Наследник усмехнулся, и Даг перевел дух. А Наследник вдруг спросил:

– Так ты уверен, что квитты хотят получить помощь от слэттов?

– Конечно. – Даг вскинул глаза, не зная, зачем задавать вопрос, на который может быть только один ответ. – Квитты вообще не хотят никакой войны! – вдруг вырвалось у него. Другому он не сразу решился бы признаться в этом, чтобы не навлечь на себя и на все племя подозрения в трусости, но глаза Наследника говорили: ему можно. – Нам и так неплохо! У нас на восточном побережье живут мирные люди!

– Это хорошо! – Наследник задумчиво кивнул и двинулся дальше, и Даг пошел рядом с ним, как привязанный. – Вот что! – через несколько шагов сказал Наследник. – Ты, я вижу, не отличаешься робостью, Даг сын Хельги. Поговори со своим конунгом. Меня он не любит и мои слова пропускает мимо ушей. Но с тобой, мне кажется, у нас одна цель. Я тоже хочу, чтобы на Квиттинге оставалось как можно больше неразоренных земель. Так скажи ему…

Наследник на миг запнулся, глядя мимо Дага, взгляд его стал сосредоточеннее и острее, а потом он произнес:

Что там говорил Эгиль вчера на пиру про Сторвальда? Так и сыплет стихами, как обычной речью? Выходит, не он один здесь такой. Наследник складывает стихи не хуже, насколько Даг мог судить. И не медленнее. Впрочем, Даг уже держался настолько высокого мнения о сыне Хильмира конунга, что не удивился. Было бы странно, если бы тот не владел всеми девятью искусствами лучше всех ныне живущих.[35]

– Ты понял? – окончив вису*, Наследник остро глянул Дагу в глаза.

Даг кивнул. Сейчас он еще не очень понял, чего хочет от него Наследник, но его строчки так глубоко отпечатались в памяти Дага, что он мог их вспомнить и обдумать на досуге как следует.

Кивнув на прощанье, Наследник пошел прочь. Через три-четыре шага он обернулся:

– Да, вот еще что. Даже если Стюрмир конунг собирается отплыть в ближайшие дни, ему нет надобности беспокоиться о хлебе и корабельных канатах. Все будет ему доставлено.

Даг опять кивнул, имея в виду поблагодарить. Спокойно, с видом непринужденного достоинства, которое сильнее любой заносчивости, Наследник удалялся куда-то к морю через суетливую, деловитую толпу Эльвенэса, и три хирдмана по бокам создавали вокруг мохнатого пятна белой накидки небольшое, но неприкосновенное пространство.

После отплытия кораблей в Хравнефьорде стало пустовато и скучно. Почти на каждом дворе и в каждой усадьбе не хватало сына, брата, мужа – тех, кто отправился или на юг с Брендольвом, или на юго-восток с Дагом. Сразу обнаружилось, что зима, что дни коротки и пасмурны, а ночи – долги и темны. Раньше, при наплыве гостей и новостей, этого как-то не замечали, но теперь зима заявила о своих правах во всей полноте.

Вечерами все оставшиеся дома пораньше собирались в кружок к очагу, но разговоры велись вялые. По привычке принимались за саги, но довольно скоро подвиги Сигурда или Вёлунда* наводили на мысль об отсутствующих близких, и языки начинали молотить обмолоченную солому – толковать о том, о чем никто не мог сказать ничего нового. «Хотелось бы знать, благополучно ли сойдет дорога… Любопытно, легко ли найти подходящий ночлег по пути к слэттам… Как-то их там примут? Говорят, Хильмир конунг учтив и гостеприимен… Ну, да! То-то Стюрмир конунг у него загостился… Ну уж такого знатного человека, как сын хёвдинга, он ведь примет как следует… Да… Хотелось бы знать…»

Прежде самая веселая из всех, теперь Хельга стала едва ли не самой грустной.

– Обручение переменило нашу девушку! – поговаривали домочадцы Тингваля. – Смотрите – она теперь уже так не прыгает, не смеется чуть что.

– Уж не сглазил ли ее кто-нибудь? – шептали женщины и косились в сторону Вершины.

– Да при чем тут сглаз, сохрани богиня Фригг! Проводить разом и брата, и жениха – тут заскучаешь!

Хельга была благодарна домочадцам, которые сами себе объяснили ее тоску и не приставали с расспросами. Сама она целыми днями думала о Даге и мечтала, чтобы он поскорее вернулся. Она так привыкла быть с ним, что теперь постоянно ощущала рядом зияющую пустоту. Место на скамье, не занятое Дагом, светилось и казалось мертвым. Хельга все время думала о Даге и тосковала, но мысли о брате защищали ее от мыслей о другом – о том, что остался за стеной зимних сумерек. Теперь уже зная, что своей тоской порождает и в нем тоску по невозможному, Хельга старалась сосредоточить все устремления своей души только на Даге. Если бы он был с ней, родной, спокойный, надежный, как скала, не задающий вопросов, готовый всегда помочь чем угодно! Тогда Хельга не чувствовала бы себя так одиноко в доме, полном близких людей. Брат оставался самой сильной ее привязанностью в разноликом человеческом мире, и Хельга тосковала по нему как по самой надежной защите от тоски по Ворону – по иной жизни, которую он ей открыл. Стараясь отвлечься, Хельга целыми днями искала себе дело, но, отыскав, уставала от любой, даже простой работы за считаные мгновения. И ветер был холоднее, и вечер темнее, чем в прошлые зимы, и каша со сливками и малиной казалась противна, как сухой олений мох.

Когда в Тингваль приковылял старый Блюнд из Гнезда – дворика над самым морем, – Хельга обрадовалась ему, как радовалась в былые дни знатным и разговорчивым гостям. Ей стал дорог любой повод не оставаться наедине со своими мыслями, и даже согнутый, кашляющий старик был хорош тем, что не пускал к ней прекрасный смуглый призрак.

– Как у вас там дела? Как поживаете? Не слышно ли чего? – набросилась она на старика с расспросами, готовая выслушать даже новости вроде того, что большая сеть опять прохудилась, а собака ощенилась сразу восемью щенками.

– Кто-то перебил нам все горшки в кухне! Никто и не видел! – пожаловался Блюнд. – Вчера вечером – только и слышали грохот.

– Может, опять тролли? – хихикнула Скветта.

– Нет, я слышал шаги за дверью. И следы видел на дворе. Человеческие. – Старик покачал головой и добавил: – А Гудфрида слегла! Уже третий день. Не ест ничего, только воду пьет. А работать кто будет? Хорошо бы фру Мальгерд послала ей рунную палочку…

– Бабушка, а можно я отнесу! – взмолилась Хельга. – Тут не так уж далеко. Мне все равно нечего делать, пока шерсть не высохла!

– Хорошо! – Заглянув в ее умоляющие глаза, фру Мальгерд вздохнула. Когда окрашенная шерсть высохнет, Хельга мгновенно придумает себе другое дело, лишь бы не сидеть на одном месте. – Только возьми с собой кого-нибудь, не ходи одна.

Блюнду дали мешочек съестных припасов, и старик отправился восвояси. А фру Мальгерд вынула из сундука небольшую ясеневую палочку, срезанную во время убывания луны, и принялась готовить амулет. Забившись в угол, Хельга наблюдала за тем, как она сперва бормочет что-то про себя, глядя на гладкую палочку у себя в руках – подбирает руны, потом осторожно царапает их самым кончиком ножа, чтобы посмотреть, красиво ли вышло. Это очень важно, объясняла бабушка Хельге, красивое заклинание действует гораздо лучше корявого. Потом следует вырезать заклинание, потом завернуть палочку в девять слоев кожи или бересты и девять раз обмотать ремешком. А размотать должен сам больной перед тем, как положить палочку под подушку. И тогда сила убывающей луны унесет болезнь. Глядя, как внимательно и кропотливо работает бабушка Мальгерд, Хельга завидовала ее мудрости, терпению, вниманию – всему тому, чем она так мечтала обладать… Бабушка Мальгерд не слушала песен ветра, не парила над туманным морем в объятиях человека-ворона, но знала о связи земли и небес не меньше, чем ее внучка, любимая духом побережья. Мало видеть невидимое и слышать неслышное – надо еще уметь обратить свою зоркость во благо. И сейчас, томимая своим влечением к Ворону, Хельга терзалась угрызениями совести перед человеческим родом, который ее вырастил и который она едва не покинула, и особенно сильно хотела быть ему полезной. И особенно мало верила в свою способность что-то сделать…

Крепко сжимая в ладони замотанную палочку для невестки старого Блюнда, Хельга отправилась в Гнездо. С собой она взяла Атлу, а когда они выходили из ворот усадьбы, их догнал Равнир.

– Возьмите и меня! – попросил он. – Даг не взял меня в поход, так, может, с тобой, Хельга Ручеек, мне больше повезет.

– Странно! – Атла выразительно пожала плечами. – Мы ведь идем не к Хрингу Тощему и не к Фроди Бороде. У Блюнда нет дочери, а его невестка некрасива и больна… Короче, чего тебе там надо?

– Хочу пройтись с такой красоткой, как ты! – съязвил Равнир в ответ. – Выпал же и мне удобный случай, когда твоего Вальгарда Зубастого нет поблизости!

– Да уж конечно, у него есть теперь занятие поважнее, чем бегать за девушками! – не растерялась и Атла.

– Ой, перестаньте! – попросила Хельга. Эти слова напоминали ей все самое неприятное, что случилось в последнее время: злосчастный поединок Вальгарда с Аудниром и отъезд Дага.

Равнир и Атла замолчали, но ненадолго. Вскоре они опять принялись болтать, то посмеиваясь, то перебраниваясь, но не слишком всерьез, чтобы требовалось их мирить. Хельга приотстала. Тропинка шла вдоль моря, и она вглядывалась в сереющую даль, зачарованная таким близким, властным, ненужным, но неодолимым воспоминанием.

А в голубизне неба за фьордом она видела стройную высокую фигуру женщины, которая легко и неспешно шла по воздушной тропе между облаками и вершинами гор. Ее одежда была белой, как облака и снег, и белые волосы вились широкой волной, а на прекрасном лице застыла печаль, взгляд ярко-синих глаз грустно скользил по молчащей, замершей земле. Всю зиму прекрасная Фрейя* ищет своего мужа и не может найти его, и от ее горя тоска полнит сердца всех живых. А когда Фрейя найдет его, тогда она засмеется и волосы ее вспыхнут золотым солнечным блеском. Сердце мира наполнится любовью и радостью, и наступит весна…

– Кого ты высматриваешь, девушка? – Равнир обернулся на ходу, приостановился, чтобы Хельга могла их догнать. – Наших героев ждать еще слишком рано. Может быть, Леркена?

– А кто такой этот ваш Леркен? – осведомилась Атла. – Я уже не в первый раз о нем слышу.

– Это был скальд, он жил лет триста назад, – охотно пустился рассказывать Равнир. Рассказывать он и умел, и любил, и ради этого удовольствия готов был даже отложить на время перепалку. – Никто не умел слагать стихи так красиво, как он, только люди часто обижались: из его стихов не очень-то поймешь, про кого именно они сложены. Их можно было отнести сразу ко всем людям. Понимаешь, это так странно! Все равно как если бы ты заказала нашему Орму башмаки для себя, а он сшил такие, что и Вальгарду придутся впору!

Девушки засмеялись, вообразив подобную обновку.

– Да уж и мы на Севере слышали, какими должны быть стихи! – фыркнула Атла. – Наш хёльд тоже любил их складывать. Строчку сворует у одного, строчку у другого, кеннинг у третьего – вот и он как бы тоже скальд!

– Наш Леркен ни у кого ничего не воровал! – Равнир даже обиделся. – А у него не воруют, потому что его стихи сразу видно! Но был один человек, который его стихов терпеть не мог. У Леркена была жена. Ее звали Сигне, она была молода и очень красива. Когда она расчесывала свои волосы, то в доме становилось от них светло. А когда она кричала на своего мужа, если он возвращался с очередного пира слишком поздно и слишком пьяный, то даже чайки разлетались от испуга.

Хельга слушала, и хорошо знакомая сага вдруг навела ее на неожиданную мысль. Ведь не она первая за триста лет увидела Блуждающего Скальда. И не она одна знала, что дух побережья может принимать человеческий облик – тот облик, которым одарило его сознание людей, думающих о нем и стремящихся к нему. Значит, были и другие, кто переживал тот же мучительный разлад, кто понял судьбу Леркена и соединил ее со своей. Значит, и другие до нее вот так же вглядывались в воздушную тропу между морем и небом, примеривались, куда поставить ногу. И все эти люди нашли какой-то выход. Какой?

…Жена его Сигне сердилась, что Леркен так часто ездит по пирам петь свои песни и совсем не бывает дома. И однажды во время его поездки она умерла. Вернувшись, Леркен нашел ее мертвой. «Часто я забывал о тебе, – сказал он тогда. – Но теперь я сам сделаю все, что нужно». И взял он жену свою на руки, положил в лодку и повез искать место, где можно было бы похоронить ее. А на море поднялся туман, и Леркен потерял берег. Сколько ни плыл он, факелом освещая путь, берег не показывался и туман поглощал его снова. С тех пор он так и плавает, Леркен Блуждающий Огонь, и не гаснет его факел, и по-прежнему прекрасно лицо его мертвой жены, а сам он лишен смерти…

В Гнезде жена Блюнда встретила гостей ворчливыми причитаниями.

– Все миски перебил! – заговорила она, едва буркнув что-то вместо приветствия. – Чтоб его тролли взяли!

– Да кого? – не понял Равнир.

– Того, кто все это натворил! – Старуха кивнула на кучу черепков в углу, которую не выбрасывала нарочно для того, чтобы показывать соседям. – А с котлом что сделал!

Она подняла обеими руками черный котел, и гости ахнули: железные бока были сплющены и почти прижаты друг к другу, словно слепленные из мягкой сырой глины.

– Да он сам – из рода великанов! – определил Равнир и дернул себя за кончик носа. – Таких силачей у нас в округе немного!

– Исключая тебя! – съязвила Атла.

– Вчера вечером я был занят! – надменно заверил Равнир.

– И кто может это подтвердить? Сольвёр, Скветта или Хлодвейг дочь Хринга?

Хельга тем временем прошла во вторую каморку, где лежала больная. Гудфрида, еще молодая женщина, поблекла и выглядела старше своих лет из-за частых болезней, неудачных родов и полуголодной жизни – к Гнезду примыкало лишь несколько клочком тощей каменистой земли, и зачастую домочадцы Блюнда месяцами питались только тем, что он выловит из моря.

– Фру Мальгерд прислала пшена и масла – Блюнд варит кашу, от хорошей еды ты окрепнешь! – старалась подбодрить ее Хельга. Тесная, темная, душная и не слишком теплая каморка наводила на нее отчаянную тоску, и она старалась не думать – каково жить здесь всегда.

– Спасибо, – невнятно поблагодарила Гудфрида. Она даже не подняла головы, а только повернула к Хельге бледное лицо с отекшими веками, отчего глаза ее казались какими-то посторонними. – Только мне каша не поможет. Я знаю – Кальв больше никогда не вернется. Он погибнет, и я умру вместе с ним.

– Что ты говоришь! – Хельга замахала руками. Она помнила, что муж Гудфриды уплыл на корабле Брендольва, и дурное пророчество касалось обоих. – С ними ничего не случится! Брендольв не допустит этого! Он уже не раз был в походах и доказал свою удачу! Он вернется, и Кальв вернется. Вот увидишь!

– Брендольв хёльд, может, и вернется, – равнодушно согласилась Гудфрида. – У знатных много удачи. А нам не хватит. Кальв не вернется. Я знаю. За мной приходила норна и стояла у ног.

– Так я же принесла тебе рунную палочку! Возьми разверни!

Хельга торопливо сунула в руки женщине палочку, завернутую в кожу. Равнодушно, как по обязанности, Гудфрида стала разматывать ремешок и девять слоев кожи, а Хельга зачем-то считала про себя, хотя этого не требовалось. Нет, так нельзя! Если не думать, не верить, не искать сил, пробужденных и призванных ворожбой, то никакие руны не помогут. Где же вы, силы? «Давать должен тот, кто сам имеет!» – шепнул ей в самое ухо голос Ворона, живой, теплый, близкий, точно он стоял за плечом. Глядя в дым очага широко раскрытыми застывшими глазами, Хельга видела трепет туманного моря и бессловесным порывом души звала к себе все это – голос ветра и движение сока под древесной корой, мягкость мелкой волны и шершавость гранита. Сотни нитей сплелись и окутали ее живой тканью; Хельга протянула руки, точно просила о чем-то…

В дыму очага возник образ бабушки Мальгерд – немного сгорбленной, но по-своему изящной, величавой, красивой в своей синей накидке и с серым покрывалом на голове… Только это не фру Мальгерд, а какая-то другая женщина… Незнакомая, но лицо ее так мудро и приветливо, словно знаешь ее всю жизнь… Отчаянным усилием Хельга старалась удержать видение, зная, что впервые в жизни может не просто видеть, а и сделать что-то полезное. Призрачная женщина стояла возле изголовья Гудфриды и держала ладони наготове, точно хотела что-то в них принять.

Гудфрида размотала палочку и сунула ее под подушку, а потом уронила голову. Женщина в дыму очага свела ладони вместе, и между ними затлел огонек. Сначала слабый, он разгорался с каждым мгновением ярче, и вот уже добрая диса держит в ладонях яркое пламя, которое освещает всю ее фигуру… Гудфрида подняла голову, удивленно огляделась.

– Откуда так хорошо пахнет? – спросила она.

От звука ее голоса дым заколебался сильнее. Женская фигура растаяла. Хельга стояла не шевелясь и все еще видела дису с огнем на ладонях. Она была совершенно обессилена, но счастлива, уверенная, что главное сделано.

– Каша готова! – Из кухни просунулась голова Блюнда. – Будешь есть?

А Хельга тихо смеялась от радости, прижала ко рту кулак. Она поняла, что означало ее видение.

– Я видела дису! – сказала она Гудфриде. – Диса стояла возле изголовья и держала огонь на ладони. Это огонь твоей жизни, и он был очень силен и ярок! Это значит, что ты выздоровеешь и Кальв вернется живым. Я знаю! Знаю!

Гудфрида и Блюнд удивленно смотрели на дочь хёвдинга, не зная, верить ли ее словам. Они стояли тут же, но не видели никакой дисы. Старуха возле очага неприязненно трясла головой.

– Диса, диса! – бормотала она. – Добрые дисы только для знатных людей. Живу шестьдесят лет, а не видела ни одной доброй дисы. К нам заходят только злые!

Но разубедить Хельгу старухина болтовня не смогла бы. Душа ее ликовала, и даже серое небо казалось просветлевшим. «Ты видишь! Ты видишь!» – взывала она к Ворону, позабыв намерение больше не звать его. Но сейчас она не могла иначе, все ее существо стремилось к нему, как река стремится к морю. «Милый мой, любимый, дорогой!» – пело само ее сердце, и простым и естественным делом казалось обращать к духу побережья слова человеческой любви. На сердце у Хельги было горячо, и она знала, что этот жар греет Ворона, это странное существо, которое больше человека, но меньше божества. Боги сотворили его, соединив в его духе бесчисленное множество духов природы, а люди пробудили в нем разум и чувство, взывая к его защите своим разумом и чувством. А она, Хельга по прозвищу Ручеек, дала ему любовь, порожденную ее собственной готовностью любить. «На дар жди ответа», – говорил Отец Богов. Дух побережья отозвался, в ответ на ее любовь дав ей неведомые ранее силы.

Короткий зимний день кончился быстро, и когда Хельга, Атла и Равнир шли по тропинке обратно, сумерки уже сгущались.

– Как под котлом, – определил Равнир, окинув тоскливым взглядом чугунный небосвод.

Девушки вздохнули в ответ. Зимняя тьма угнетала, недостаток света мучил, как удушье.

– А как же вандры живут? – бормотала Атла. – У них, говорят, зимой солнце и вовсе не встает…

– Ты бы еще про Эльденланд вспомнила!

Тени от кустов и валунов шевелились под ветром, точно живые, под обрывом берега было совсем темно. Хорошо знакомый берег казался чужим и неприветливым, как владение инеистых великанов, и все трое невольно прибавляли шагу, торопясь добраться до людных мест. В ясный день кого только здесь не встретишь – кто к морю, кто от моря с корзиной рыбы, кто на пастбище, кто с лошадью в лес, один в нарядной одежде едет в гости, другой любезничает у каменной изгороди с соседской скотницей… А сейчас – только ветер и валуны, точно от создания мира тут не бывало людей. Как в том пророчестве: «Земли тогда не было, не было неба. Трава не росла, всюду бездна зияла…»

– Вон еще кто-то бродит! – сказал вдруг Равнир. – Не пойму… Еще кому не сидится-то дома в такую троллиную погоду?

– Где? Кого ты увидел? – насторожилась Атла.

Хельга вздрогнула и поспешно огляделась. Она сомневалась, что Ворон покажется при Равнире и Атле, но не могла не ждать – а вдруг… Однако то, что она увидела, не имело с Вороном ничего общего.

– Вон, возле камня! – Равнир показал рукой на что-то большое, шевелящееся возле самой полосы прибоя. – Эй!

Но ответа на окрик не последовало. Темная сгорбленная фигура медленно брела впереди, не оглядываясь, слегка покачивалась на ходу, корочка льда обламывалась под тяжелой поступью.

– Не кричи! – попросила Атла и неуверенно добавила: – Это не медведь?

– Откуда? – удивился Равнир. – А тролль его знает…

Хельга поежилась и схватила Равнира за локоть. Темная молчаливая фигура дышала чем-то необычным, неприятным… Нет, очертания были вполне человеческие, в них даже угадывалось что-то знакомое. А голос в глубине души твердил, что лучше бы им этого неприкаянного гуляку не встречать….

Равнир тоже хмурился, вглядывался, стараясь узнать полузнакомую фигуру. Но кричать он больше не пробовал.

– Да великаны с ним! – решил Равнир наконец. – Нам все равно не по пути.

Темная фигура медленно удалялась вдоль берега, а тропинка на Тингваль уходила от моря. Ветер пробирал дрожью даже через меховую накидку, под небом было неуютно. Скорее хотелось в теплый дом, в тесный кружок у очага.

– Орре наверняка опять рассказывает про Греттира! – сказал Равнир, когда до ворот усадьбы оставалось шагов пятьдесят. – Он же вчера добрался как раз до того, как Греттир пришел в усадьбу Торхалля… У которого всю скотину погубил оживший мертвец…

Хельга вдруг остановилась. Темная сгорбленная фигура, неуклюже бредущая по самой полосе прибоя, опять встала у нее перед глазами. Ее осенила такая догадка, от которой волосы шевельнулись и по спине пробежала холодная дрожь, точно озябший тролль погладил мохнатой лапой.

– Этот… кого мы видели… – пробормотала она, подняв к лицу Равнира бессмысленный от ужаса взгляд. – Если бы я не знала, что он умер… я бы сказала, что это Ауднир…

Несколько мгновений Равнир недоумевающе смотрел на нее, а потом до него дошло. Резко оглянувшись к морю, он схватил Хельгу за руку и бегом потащил в ворота усадьбы. Густая липкая тьма выползала из моря и тянула руки им вслед.

Хринг хёльд по прозвищу Тощий очень уважал старину. Род его был небогат, но древен и происходил от потомков самого Хельги Убийцы Хундинга. Того, о котором говорит сказание:

Хринг Тощий очень любил поговорить о своем предке и гордился им тем более, что в настоящем предметов гордости у него оставалось немного. В округе Тингваля род его считался не самым богатым, свою жизнь он прожил тихо и скромно, поскольку слабая грудь и кашель, мучивший его с детства, не позволяли мечтать о морских походах и воинской славе. К счастью, сын его Рамбьёрн унаследовал родовую гордость, но не унаследовал болезни, так что теперь, сидя по вечерам у огня и слушая тихие вздохи жены и дочери, Хринг хёльд мечтал о новой славе, которую добудет Рамбьёрн под предводительством Брендольва сына Гудмода и молодого Вильмунда конунга. Может быть, Хринг Тощий еще доживет до того дня, когда эти древние стены снова покроются ткаными коврами, на столы встанут золоченые кубки, горящие так ярко, что не потребуется огня…

– Что-то дверь скрипит! – сказала фру Арнтруда. Сидя у очага, она пряла шерсть, и ее суровый вид без слов говорил: чем предаваться пустым мечтаниям, лучше бы раздобыть что-нибудь существенное для дома и хозяйства! А то опять позовут на пир, а хозяйке нечего надеть! – Ты заперла хлев?

Она обернулась к служанке. Снилла, притворно суетливая и непроходимо ленивая худощавая женщина, усердно закивала:

– Заперла, заперла! А как же! Такой ветер!

– Это ветер где-то шумит, – сказала Хлодвейг. – Когда тихо, каждую мышь слышно.

Был бы дома Рамбьёрн, любитель поговорить, никто из них не услышал бы ветра. Хлодвейг не любила долгих зимних вечеров, когда от ужина до отхода ко сну не услышишь ничего, кроме скрипа дверей да голосов домочадцев. За каждого из них Хлодвейг сама могла бы сказать решительно все, что только тому может прийти в голову. «Говорила я тебе – лучше мой молочные ведра, а то скиснет…» – это мать. «Я все вымыла и высушила на ветру! – клянется Снилла. – Это Снют рядом разбросал рыбьи отходы – нет бы сразу отнести в хлев…» «Весь фьорд тогда был покрыт кораблями, и у каждого была золоченая голова дракона на носу! – вспоминает отец о тех походах, которых никогда не видел, но которые скрашивают его собственное серое существование. – И у каждого паруса были цветные, красные, синие, зеленые, а у конунга Хельги даже шитый золотом…» «Ох, как кости ноют! – кривит морщинистое лицо Снют, старый работник. – Это опять к снегу…»

Хлодвейг не удержалась от вздоха. Напрасно она все-таки побоялась дождя со снегом, который влажной противной пеленой висел над берегом с утра, и не пошла в Тингваль. Дома работы мало, мать отпустила бы. Зато в Тингвале так хорошо, так просторно, так весело горит огонь в трех очагах в гриднице, и там так много народу! Есть гости с других усадеб, играют в тавлеи, рассказывают саги, женщины рукодельничают, мужчины обсуждают дела, молодежь смеется… В мыслях Хлодвейг мелькнуло остроносое и все равно привлекательное, живое лицо Равнира, и она улыбнулась, слегка махнула рукой, отгоняя видение.

Серая кошка, гревшаяся у огня, тяжело вздохнула, будто ей ой как трудно жить на свете.

– Несчастненькая ты наша! – насмешливо посочувствовала ей Хлодвейг. И опять пожалела себя, что сидит дома, где словом не с кем перемолвиться, а не в Тингвале, где так хорошо!

За деревянной стеной послышался какой-то шум, невнятный топот. Кто-то большой и тяжелый будто терся боком о перегородку. Коротко мыкнула одна из коров.

– Какая-то корова отвязалась! – решила фру Арнтруда и кивком послала Сниллу во двор. – Поди посмотри.

Снилла неохотно поднялась и стала копаться в куче потертых накидок и плащей. Ветер выл во дворе, и от одной мысли о том, что сейчас надо туда выйти, становилось тоскливо.

– Ну, ты идешь? – подгоняла ее хозяйка. – Всегда ты так: сегодня запрягаешь, завтра едешь!

– Напрасно все-таки ты велела забить эту дверь! – сказал Хринг хёльд. – Ее не зря прорубили когда-то. В старину люди были не глупее нас с тобой! Сейчас не пришлось бы выходить во двор, будь эта дверь открыта!

– Если в древности люди жили в хлеву, я очень рада, что подождала родиться! – сварливо отозвалась фру Арнтруда. – А если кому-то очень нравится, как пахнет навозом, то он может переселяться в хлев. Хоть навсегда!

Хлодвейг встала и натянула накидку. Она не любила слушать, как родители бранятся. В молодости Арнтруда дочь Торберга прельстилась знатностью жениха и всю жизнь не могла простить ему бедности. Причин для недовольства находилось предостаточно. В самой крупной причине семейство жило – это был их собственный дом. Из восхищенного почтения к предкам Хринг хёльд отказывался сделать то, что следовало бы сделать еще его прадеду – разобрать дом, который возвели еще родные внуки Хельги Убийцы Хундинга, и построить новый. В длину здание тянулось шагов на тридцать, поскольку когда-то предназначалось для целого рода с многочисленной челядью. На высоту человеческого роста стены были выложены из грубо отесанных глыб зернистого серого гранита, а потом сразу начиналась крыша, так что рослый человек не мог стоять слишком близко к стене. Огромные высокие скаты, покрытые дерном, поросшие травой и мелким кустарником, издали напоминали холм.

Наследники древнего героя разгородили «длинный дом» двумя деревянными перегородками, в крайнем помещении поставили скотину, среднее отвели для людей, а третью часть приспособили под амбар и кладовку. Фру Арнтруда всю жизнь бранилась: ни кухни, ни гридницы, ни девичьей – все не как у людей! Запах хлева так ей досаждал, что она приказала заколотить дверь, которая вела из человеческой половины дома в коровью, и то для этого потребовалось не меньше десяти лет войны с мужем. Однажды Хринг уступил, но вот уже десять лет при каждом удобном случае напоминал жене, что она была неправа.

Вслед за вздыхающей Сниллой Хлодвейг вышла во двор. Холодный влажный ветер кинулся ей в лицо, точно давно топтался тут в нетерпеливом ожидании. Прикрывая щеку краем капюшона, Хлодвейг прошла к двери в хлев.

– Здесь открыто! – крикнула Снилла, шедшая впереди с факелом. Ветер трепал, приминал, рвал на клочки неустойчивое пламя, и служанка старалась телом загородить его. – Кто же открыл? Я хорошо помню, я закрывала! Наверное, Снют пошел спать к коровам. Снют! – закричала она, шагнув внутрь коровника. – Ты здесь? Где ты, старый тюлень? Эй!

Войдя вслед за ней и сбросив капюшон с лица, Хлодвейг увидела в хлеву человека. Стоя спиной к двери, он суетливо отвязывал одну из коров, но не мог управиться с веревкой, дергал, торопился. Это был не Снют и вообще не кто-то из домочадцев Обиталища Троллей.

– Ты кто такой? – возмущенно взвизгнула Снилла. – Ты чего делаешь возле наших коров! Ворюга! Хозяин! Лю…

Дальше раздался квакающий звук, будто кричавшую взяли за горло. Вор обернулся, и у обеих женщин кровь застыла в жилах. Они увидели лицо, которого никак не могли здесь увидеть, знакомое, но совершенно невозможное здесь и сейчас. От коровьего стойла к ним повернулся Ауднир Бережливый, брат Гудмода Горячего, убитый на поединке… дней уж с двадцать назад.

Хлодвейг стояла приоткрыв рот и не могла вдохнуть. Глаза ее выпучились, точно хотели спасаться бегством, но руки и ноги застыли, не в силах сделать ни малейшего движения. Она будто падала в бездонную пропасть. Ауднир, тот самый, на погребальном пиру которого они все не так давно присутствовали, и курган видели… Ауднир был тот самый и все же другой: никогда раньше его глаза не горели такой лихорадочной жадностью, никогда это лицо не казалось таким бессмысленным и неподвижным, а углы рта не дергались, будто нацеливаясь укусить. Нет, смысл на его лице был, но не человеческий, а совсем другой – хищный! Землистая бледность, заметная даже при дрожащем свете факела, неповоротливая тяжесть тела, видная в малейшем движении крупных рук, мнущих коровью веревку… И пустота, темная пустота вокруг, только коровы, жующие и тяжело вздыхающие в стойлах, живой мертвец с вытаращенными глазами и никого из живых людей нигде вокруг…

На самом деле прошло лишь несколько мгновений, когда женщины наконец опомнились. Снилла судорожно кашлянула, швырнула в мертвеца факел (к счастью, он мгновенно погас, а то не миновать бы пожара) и с криком бросилась прочь из хлева. На бегу она толкнула Хлодвейг, и та, как разбуженная, молча кинулась вслед за служанкой. Визгливый крик Сниллы стрелой пронзил небеса, но Хлодвейг не кричала: сберегала силы и прислушивалась, не бежит ли за ней мертвец. Снилла судорожно воевала с дверью, от ужаса забыв, что она открывается вовнутрь, гремела кольцом; Хлодвейг налетела на нее, хотела оттолкнуть, но вместо этого они вдвоем навалились на дверь и с разгона влетели в дом, чуть не падая и цепляясь друг за друга.

– Там Ауднир! Ауднир! Он ожил! Он пришел! Он у нас в хлеву! – вопила Снилла.

Домочадцы побросали дела и окружили ее, а она махала руками, показывала то на стену хлева, то на дверь. Хлодвейг разрыдалась и только мотала головой в ответ на беспорядочные расспросы. Несколько мужчин, изумленных внезапным помешательством сразу и служанки, и хозяйской дочки, похватали первое оружие, что попалось под руку, и гурьбой бросились во двор.

Несколько факелов рассеивали по темному двору неясные отсветы. Возле ворот двигалось что-то большое. По ветру понеслись обрывки беспорядочных криков:

– Ты смотри! Корова!

– Ты куда нашу корову!..

– Держи его!

– Вор! Э…

Темная человеческая фигура тащила к приоткрытым воротам лениво бредущую корову. Торвинд, самый сильный и решительный из Хринговых хирдманов, бросился на вора с занесенным топором, и тот вдруг обернулся. Огненный отблеск упал на искаженное темное лицо с горящими выпученными глазами, знакомое и чужое разом, и Торвинд замер с поднятой рукой. Суматошные крики Хлодвейг и Сниллы сделались понятны. Люди на дворе разом охнули. Через миг опомнившись, Торвинд с силой метнул в Ауднира топор, но опоздал. С жутким, неестественным проворством мертвец отскочил, присел, схватил корову в охапку и, держа ее ногами вперед, понес за ворота. Кто онемел, кто закричал от потрясения: корову, настоящую, большую и тяжелую корову ночной вор поднял легко, как кошку. Ее грузная туша почти скрыла его под собой, и в темноте казалось, что невероятно огромное рогатое чудовище стремительно мчится, оглашая воздух мычанием. Смешанное с воем ветра, оно казалось ужаснее драконьего рева.

Никто больше не тронулся с места. Из-за ворот послышался глухой удар. Мелькнула мысль – уронил. Но после этого настала тишина. Ни звука шагов, ни мычания. Только вой ветра да скрип потревоженных воротных створок.

Конечно, при первых проблесках рассвета Хринг Тощий вместе с дочерью и кое-кем из домочадцев отправился рассказать о ночном происшествии в усадьбу хёвдинга. Свою повесть он начал еще во дворе, и домочадцы Тингваля собрались вокруг него плотной толпой, позабыв даже, что в доме будет удобнее. Сам Хельги хёвдинг с трудом пробрался к рассказчику и обнаружил свою дочь стоящей рядом с Хлодвейг в самой середине толпы. Ее серьезное лицо выглядело испуганным, но не удивленным.

– Это был Ауднир, точно, Ауднир! – твердила Хлодвейг. После бессонной ночи ее миловидное лицо побледнело, под глазами темнели тени, и она судорожно сжимала на груди руки под накидкой. – Я видела своими глазами! Я не могла ошибиться! Мне и в голову не могло бы такое прийти! Но это был он!

– Успокойся! – сказала Хельга и погладила подругу по плечу. – Это на самом деле был Ауднир. Мы его тоже видели.

Как ни странно, это заявление и правда отчасти успокоило Хлодвейг. Она боялась, что ей не поверят и сочтут помешанной. А раз Ауднир навестил не только их усадьбу, то бояться вместе с Тингвалем стало гораздо легче.

– Правда! – подтвердил непривычно хмурый Равнир. Впервые он встретил Хлодвейг без улыбок и подмигиваний. – Мы его видели вечером три дня назад. Он брел по берегу и качался, как пьяный. Наверное, от воздуха опьянел. Шутка ли – полмесяца просидеть в могиле!

– Говоришь, следы были? – расспрашивали Хринга и Торвинда, которого хозяин взял с собой.

– Да, такие огромные, вдавленные в землю! Это потому, что мертвецы тяжелее живых людей! А в десяти шагах от дома появилась здоровенная ямища! – Торвинд раскинул мощные руки, точно хотел разом обнять весь двор. – У нас ее не было! Это он ушел в землю! Кто хочет, может пойти и посмотреть!

– Ах, как жаль, что моего сына Рамбьёрна нет дома! – приговаривал Хринг, покашливая от избытка чувств. – Он бы достойно сразился с мертвецом! Одолеть мертвеца – славный подвиг, достойный самого доблестного из героев!

– Не надо было гнать сына из дома! – ворчала Троа. – Вот и был бы тебе герой! А что нам теперь делать?

– Надо послать людей к кургану и убедиться, что Ауднир выходит оттуда! – сказал Хельги хёвдинг. – Кто хочет это сделать?

Толпа затихла.

– Я могу пойти! – спокойно предложил Рэвунг. Щуплый и в придачу слегка прихрамывающий подросток маловато походил на Сигурда Убийцу Дракона или Греттира Могучего, но его это мало смущало. – Мне чего?

– Ты еще мал! – сказал Орре управитель. – Для такого дела нужен мужчина.

– Пусть Равнир идет! – сказала Гейсла. – Он удачливый!

– Еще бы! – буркнула Атла себе под нос. – Обнимает всех девушек в округе и еще ни разу не побит за это!

– Я могу, конечно, – не слишком охотно отозвался Равнир и нервно подергал янтарное ожерелье у себя на груди. – Днем он вроде бы не должен выходить…

– И я пойду! – добавил Ингъяльд. – Только боюсь, что от нас с тобой там толку будет немного. Здесь нужен человек, который умеет одолевать мертвецов. А я с ними никогда не встречался! Как убить того, кто уже умер?

– Это оттого, что он умер дурной смертью! – сурово сказала Троа и глянула на Атлу. – Если бы он просто так умер или был убит железом, то теперь лежал бы смирно в могиле. А раз он загрызен, то неудивительно, что ему нет покоя!

Качая головами, домочадцы Тингваля припоминали, что тело Ауднира казалось очень тяжелым уже тогда, когда его несли к могиле. А уж это верный признак, что мертвецу не лежать спокойно! Правильно делают в других племенах, что сжигают всякого покойника на костре вместо того, чтобы просто класть в срубную яму под курган. Пепел не бродит по ночам, не пугает добрых людей и не крадет коров!

– Это он из-за своей лошади! – говорил Орре управитель. – Ведь у него отняли лошадь, с чего все это началось! А теперь он хочет получить свое добро назад!

– А почему он хочет получить его в нашей усадьбе? – обиженно отвечала Хлодвейг. – Мы у него даже муравья не взяли!

– А ему теперь все равно! Все живые теперь его враги!

– Должно быть, и в Гнездо он приходил! Он, он! Перебил у Блюнда все горшки! А котел сплющил! Теперь не разогнуть, только выбросить. Уж не оттого ли Гудфрида заболела?

Вернулись Ингъяльд с Равниром и Рэвунгом. Теперь не осталось сомнений: на вершине Ауднирова кургана появилось отверстие, прорытое явно изнутри, а землю вокруг покрывали глубокие следы. Из отверстия шел отвратительный тошнотворный дух, а лезть внутрь, понятно, охотников не нашлось. Рэвунг, правда, был бы не прочь, но веревок с собой не оказалось, да и старшие ему не позволили бы. «Ты не Греттир! – сказал Равнир. И добавил, увидев кривую обиженную ухмылку: – Да и я тоже!»

Теперь с наступлением темноты люди жались к очагам и не решались выходить во двор. Каждый день приносил слухи: то мертвеца видели в одном месте, то его следы заметили в другом, то у Торда рыбака в щепки разломали лодку, то у Тьодорма Шустрого кто-то ночью залез в кладовку и украл все готовые сыры. Конечно, Ауднир, кто же еще! По вечерам Орре управитель припоминал все повести и саги о мертвецах, какие только знал, и рассказывал одну за другой:

– …А когда Кар умер, он стал выходить из могилы и распугал всех, у кого была земля в округе. Теперь Торфинн один владел всем островом. А тем, кто был у Торфинна в подчинении, мертвец никакого вреда не делал…

– …Ярко светила луна, и густые облака то закрывали ее, то открывали. И вот, когда Глам упал, луна как раз вышла из-за облака, и Глам уставился на Греттира. Греттир сам говорил, что это был один-единственный раз, когда он содрогнулся. И тут на него нашла такая слабость, от всего вместе – от усталости и от пристального взгляда Глама, – что он был не в силах занести меч и лежал между жизнью и смертью. А Глам, превосходивший бесовской силой всех других мертвецов, сказал тогда вот что…[37]

– Сказал бы нам кто-нибудь, что со всем этим делать! – бормотали домочадцы, поеживаясь и поглядывая на стены дома, за которыми бродил, быть может, в эти самые мгновения другой мертвец. – Хорошо было Греттиру! Глам, конечно, был сильнее всех мертвых, но и Греттир был сильнее всех живых! А где нам взять Греттира?

– Наш хёвдинг, конечно, доблестный воин…

– Но что-то я плоховато представляю…

– Да-а…

Домочадцы любили Хельги хёвдинга, но вообразить его борющимся с мертвецом и правда не получалось.

– Был бы дома Даг! – вздыхала Хельга. Она вспоминала брата, каким он видела его в день ложного нападения – высокого, сильного, в кольчуге, в шлеме и с мечом, похожего на юного бога. Если бы он был здесь, то она не боялась бы ничего, пусть бы хоть целая толпа мертвецов каждую ночь топталась во дворе!

– Сохрани нас богиня Фригг! – воскликнула Троа. – Уж не хочешь ли ты сказать, что послала бы брата биться с мертвецом!

– Послать надо было бы того, кто его так плохо убил! – сказала фру Мальгерд.

И все закивали:

– Верно, верно! Вальгард – берсерк, он бы живо с ним расправился! Берсерки ничего не боятся! Сумел убить один раз, сумел бы и другой! И лошадь-то… С него-то все и началось! Он заварил эту брагу, ему бы первому ее и пить!

– Что вы на меня уставились! – огрызнулась Атла, на которую мигом устремились десятки взглядов. – Уж конечно, Вальгард бы в два счета справился с мертвецом! Он одолевал и не таких! Видели бы вы, что тогда творилось на Седловой горе! Но ведь хёвдинг сам сказал, чтобы Вальгард плыл с Дагом! А если среди вас другого такого нет, то я не виновата!

– Кто не спрятался, я не виноват! – буркнул Равнир.

– Что теперь говорить! – заметил Ингъяльд. – Вальгарда тут нет, и Дага нет…

– И Брендольва, и Рамбьёрна, и Лейпта! – подхватило множество унылых голосов. – И Арне Бычка…

В самом деле, Хравнефьорд заслуживал сочувствия. Все молодые и отважные герои его покинули: одни отправились к конунгу Вильмунду, другие – к конунгу Стюрмиру. Остались только женщины, старики и те, кто не имел особой склонности к ратной славе.

Но мертвец не желал с этим считаться. Как-то вечером, дней через пять после его появления в усадьбе Хринга, Хельга в густых сумерках вышла из дома вместе с Сольвёр и Скветтой. Путь их лежал не так уж далеко – перед сном уместно навестить некое строение, которое обычно располагается на заднем дворе в самом углу. Низкое серое небо уже накрыло землю облачным одеялом, но завистливый ветер все тянул его на себя и тянул, облака бежали быстро, и луна то появлялась, то исчезала, точь-в-точь как в саге о Греттире. Позади большого дома Хельга остановилась, подняла голову. Облака вокруг луны летели стрелой. Должно быть, там наверху дул очень сильный ветер. И как же холодно было бедной луне!

Тишину двора прорезал истошный крик Скветты. Вздрогнув, Хельга обернулась: прямо из-за угла отхожего места, до которого им оставалось шагов десять, торчала голова с горящими бессмысленными глазами. Так близко! Факел выпал из руки Сольвёр, зашипел в размякшем грязном снегу и погас. Хельгу пробила ледяная молния, и она застыла, не в силах шевельнуться. Мысли лихорадочно метались: она ведь знала о мертвеце, была почти готова к его появлению, знала, что нужно скорее бежать… Но нет сил сойти с места, и надо было позвать с собой кого-то из мужчин. Ведь хотела же, Стольт сидел возле самой двери… Услышит… Великий Один! Ни с места… Горящий взгляд мертвеца заворожил ее, как в саге о Греттире. Холод заливал жилы, в груди что-то сжималось, и ужас рос и поднимался к горлу… Мертвец темной громадой выдвинулся из-за угла; Скветта, бывшая к нему ближе всех, судорожным усилием вытолкнула из себя воздух, но крика не получилось…

– Ах ты подлая тварь! Я тебе покажу! – вдруг закричал где-то позади сильный яростный голос и, точно теплая вода, оживил трех застывших девушек.

Мимо них промчалась Троа с занесенным поленом – толстая, неповоротливая, с белеющим во тьме покрывалом на голове, и застежки с бронзовыми цепями на ее груди звенели не хуже кольчуги валькирии.

– Ты чего сюда притащился, дохлая тварь! – возмущенно вопила она на бегу. – А ну пошел вон! Проваливай к Хель и ее пугай! Я тебе покажу трогать нашу девочку! Я тебе покажу! Ты у меня получишь!

С яростными воплями Троа подлетела прямо к мертвецу и с размаху ударила его поленом по голове. Раздался звук, как от удара о пустую, но твердую кость, мертвец взвыл низким и тупым голосом. Три девушки опомнились и с визгом бросились назад, к большому дому. Мертвец отшатнулся за угол, но Троа не отстала и устремилась за ним, осыпая градом ударов. Ее боевые крики, гул ударов, неясные низкие вопли мертвеца разносились по двору, мешаясь с топотом бегущих домочадцев. Пример Троа все усвоили с неимоверной быстротой: хирдманы неслись с мечами и копьями, работники – с палками, женщины с горшками и котлами. Град камней, поленьев, мисок, всякой тяжелой утвари обрушился на Ауднира, едва лишь он отскочил от Троа.

– Держи его! – вопили десятки голосов.

Большущий старый котел с драконьими головками на концах дужки, брошенный могучей рукой Орре управителя, попал в голову мертвецу и с ужасающим гулом наделся на нее, как бронзовый шлем. Под тяжестью котла Ауднир рухнул и втянулся в землю. Подбежавшие домочадцы замерли над пустым местом, держа в поднятых руках разнообразное оружие. Бронзовый котел лежал на земле днищем вверх, точно щит, которым Ауднир прикрыл свое бегство.

– Я тебе покажу! – напоследок пригрозила Троа, показывая котлу свое увесистое полено. Она тяжело дышала, пот градом катился по ее красному полному лицу, покрывало она сдвинула чуть ли не до затылка, вытирая ладонью лоб. – Это ж надо что придумал, поганец! – возмущалась она, еще не остыв после битвы. – Ладно бы полез в хлев, а то к нашей девочке!

– А он хорошее место выбрал для засады! – хохотнул Равнир. – Уж этого места и конунг не минует!

– А вы, девушки, со страху того… не намочили подолы? – осведомился Стольт.

Кто-то сдавленно хрюкнул в ответ, и в следующее мгновение вся толпа разразилась хохотом. Побросав камни и палки, люди сгибались от нервного напряженного смеха, утирали слезы рукавами, кашляли. Сольвёр рыдала, вцепившись обеими руками в рубаху, на груди Равнира и трясла его, точно требовала ответа. Хельга стояла молча, закрыв лицо руками и стараясь выдохнуть из груди давящий холод, который отступал понемногу, неохотно. Кто-то большой подошел к ней и бережно обнял за плечи; стремясь к человеческому теплу, Хельга прижалась к чьей-то груди.

– Не бойся, девушка! – прозвучал у нее над головой голос Ингъяльда. – С такой дружиной ты можешь ничего не бояться. Даже если сама Мировая Змея выползет из моря, твои люди сумеют тебя защитить. Вот, Троа первая. Скёгуль полена…[38]

Постепенно успокаиваясь, все потянулись назад в дом. Никто не понял, чего было в этом происшествии больше: страшного или смешного. Спать никто не мог, и чуть ли не до утра домочадцы сидели возле огня, обсуждая «сагу о битве с мертвецом».

– Так что, ты говоришь, Орре, Глам сказал Греттиру, когда луна осветила его страшные глаза? Как пройти к отхожему месту?