"Медведь и Дракон" - читать интересную книгу автора (Клэнси Том)

Глава 6 Экспансия

Москва на восемь часов опережает Вашингтон по времени, что представляло собой источник постоянного недовольства для дипломатов, которые или отставали на день, или настолько нарушали ритм своих биологических часов, что не могли потом должным образом исполнять свои обязанности. Это было особенно тяжело для русских, потому что к пяти или шести часам вечера они успевали выпить несколько стопариков водки, и, принимая во внимание относительную скорость всех дипломатических мероприятий, в Москве уже наступала ночь, когда американские дипломаты заканчивали свои «рабочие ланчи» и посылали демарши, коммюнике или просто письма, содержащие ответы на запросы, сделанные русскими накануне. Разумеется, в обеих столицах работали «ночные смены», задачей которых было читать и оценивать полученную дипломатическую информацию, но такие смены обычно состояли из младшего звена дипломатов или в лучшем случае из дипломатов, продвигающихся наверх, но ещё не достигших влиятельных должностей. Перед ними всегда стоял выбор: стоит ли будить босса по случаю получения ночного звонка или отложить до утра сообщение, о котором следовало немедленно информировать министра или секретаря. Не одна дипломатическая карьера сгинула или резко взмыла вверх из-за таких мнимых пустяков.

В данном случае риску подвергалась не дипломатическая карьера. Сейчас было шесть пятнадцать весеннего русского вечера, солнце все ещё находилось высоко в небе.

— Да, Паша? — сказал капитан Провалов. Подполковник Шабликов поручил ему вести допрос Клусова. Это дело было слишком важным для того, чтобы передать его кому-нибудь другому — к тому же он никогда по-настоящему не доверял Шабликову: от подполковника слишком явно исходил запах коррупции.

Павел Петрович Клусов вряд ли мог служить рекламой качества жизни в новой России.

При росте в сто шестьдесят пять сантиметров он весил почти девяносто килограммов, причём основная часть питательных калорий поступала в его тело в жидкой форме. Он плохо брился, даже когда ему это приходило в голову, а его дружба с мылом была менее тесной, чем следовало. Зубы Клусова был жёлтыми и неровными от редких контактов с зубной щёткой и излишнего курения дешёвых российских сигарет без фильтра. Ему было примерно лет тридцать пять, и шансы достижения сорока пяти равнялись фифти-фифти, по оценке Провалова. Разумеется, это будет не такой уж большой утратой для общества.

Клусов был мелким вором, ему недоставало таланта — или храбрости — даже для того, чтобы стать крупным нарушителем закона. Но он был знаком с теми, кто составлял эту категорию, и, по-видимому, кружился вокруг них, подобно маленькой дворняжке, выполняя мелкие поручения, как, например, сбегать за бутылкой водки, подумал капитан милиции. Зато у Клусова были уши — обстоятельство, которое многие люди, особенно преступники, почему-то не замечали.

— Авсеенко убили двое из Санкт-Петербурга. Мне неизвестны их имена, но думаю, что они были наняты Климентием Ивановичем Суворовым. Наёмные убийцы — бывшие солдаты спецназа, служившие раньше в Афганистане, им, по-моему, где-то под сорок. Один из них блондин, второй рыжий. После того как эти парни убили Гришу, оба улетели обратно в Питер ещё до полудня.

— Молодец, Паша. Ты видел их лица?

Клусов покачал головой.

— Нет, гражданин капитан. Я узнал об этом от… одного знакомого, которого встретил в какой-то забегаловке. — Клусов закурил следующую сигарету от окурка предыдущей.

— А твой знакомый не говорил, почему Суворову понадобилось убивать Авсеенко? — Кто такой этот Климентий Иванович Суворов, черт побери? — подумал милиционер. Он никогда раньше не слышал этого имени, но ему не хотелось, чтобы Клусов догадался об этом. Лучше сделать вид, что ему многое известно.

Осведомитель пожал плечами.

— Оба раньше служили в КГБ, может быть, они враждовали друг с другом.

— Чем сейчас занимается Суворов?

Осведомитель снова пожал плечами.

— Не знаю. И никто не знает. Ходили слухи, что он живёт хорошо, но никому не известен источник его дохода.

— Кокаин?

— Может быть, не знаю. — Достоинством Клусова было то, что он ничего не придумывал и говорил неприкрашенную (относительно) правду… почти всегда, сказал себе милицейский капитан.

Мозг Провалова уже работал на полных оборотах. Итак, бывший офицер КГБ нанял двух бывших солдат спецназа, чтобы они устранили ещё одного бывшего офицера КГБ, который был известен как сутенёр крупного масштаба. Может быть, этот Суворов предложил Авсеенко принять участие в экспорте и торговле наркотиками? Подобно большинству сотрудников московской милиции, Провалов не любил КГБ. Агенты КГБ были почти всегда высокомерными громилами, слишком развращёнными своей властью, чтобы должным образом вести расследование, за исключением работы с иностранцами, для чего требовалось прибегать к утончённости цивилизованного поведения. В противном случае иностранные государства будут обращаться с советскими гражданами — или, что ещё хуже, с советскими дипломатами — точно так же.

Но сейчас так много сотрудников КГБ было уволено своей родной службой, и только единицы из них занялись реальным трудом. Нет, их обучали конспирации, многие выезжали за границу и встречались там с самыми разными людьми, и большинство, не сомневался Провалов, соглашались за соответствующий стимул, который неизменно означал крупные деньги, принимать участие в нелегальных операциях. За деньги люди готовы на все, этот факт был известен каждому офицеру полиции в каждой стране мира.

Суворов. Нужно выяснить, кому принадлежит это имя, — подумал капитан, поднося к губам стопку с водкой. — Изучить его прошлое, познакомиться с его специальными знаниями и раздобыть фотографию. Суворов, Климентий Иванович.

— У тебя есть что-нибудь ещё? — спросил капитан.

Клусов покачал головой.

— Нет, это всё, что мне удалось разнюхать.

— Ну что ж, совсем неплохо. Возвращайся обратно и свяжись со мной, если тебе станет известно что-нибудь новое.

— Хорошо, гражданин капитан. — Осведомитель встал и направился к выходу. Он оставил счёт на столе, уверенный, что капитан заплатит за него. Действительно, Провалов не испытывал ни малейшего раздражения из-за того, что ему придётся платить за своего осведомителя. Он служил в милиции достаточно долго, чтобы понять — только что удалось обнаружить нечто очень важное. Конечно, на этом этапе расследования нельзя сказать определённо, по крайней мере до тех пор, пока он не обследует каждую возможность, каждый тупик, на что потребуется время. Но если это действительно что-то важное, тогда это стоило затраченных усилий. А если нет, то он упрётся в ещё один тупик, которых в милицейской работе бывает немало.

Провалов подумал о том, что он не спросил своего осведомителя, от кого тот получил этот поток новой информации. Он не забыл, но, возможно, позволил себе поддаться на описание предполагаемых бывших солдат спецназа, нанятых, чтобы убить Авсеенко. Он запомнил их описание, но всё-таки достал блокнот и записал полученную информацию. Один — блондин, другой с рыжими волосами, опыт боевых действий в Афганистане, оба живут в Санкт-Петербурге, вылетели обратно незадолго до полудня в тот день, когда был убит Авсеенко. Итак, он узнает номер рейса и проверит имена по манифесту на новом компьютере, установленном Аэрофлотом, для того чтобы вступить в мировую систему обеспечения билетами. Затем проведёт перекрёстную проверку на собственном компьютере, сравнив их с именами известных и подозреваемых преступников, а также с армейскими учётными материалами. Если ему удастся напасть на след, то пошлёт кого-нибудь из своих подчинённых побеседовать со стюардессами этого рейса Москва — Санкт-Петербург, поручит ему узнать, не помнят ли они хотя бы одного из них, лучше обоих. Затем обратится в милицию Санкт-Петербурга с просьбой осторожно выяснить адреса этих людей, заведены ли на них досье в связи с прошлой преступной деятельностью и тому подобное. В общем, обычная тщательная проверка их прошлого, которая приведёт, может быть, к беседе с ними. Скорее всего сам он не будет принимать участия в этом, просто сядет в стороне, чтобы наблюдать за ними, следить за их мимикой, потому что ничто не может заменить этого. Он заглянет им в глаза, увидит, как эти типы говорят, как сидят, ёрзают на стульях или нет, устремлены их взгляды на человека, разговаривающего с ними, или постоянно бегают по комнате. Курят ли они, и если курят, то быстро и нервно или медленно и презрительно… или просто с любопытством, что произойдёт, если они невиновны в этом предъявленном обвинении, если нет, то, возможно, в другом.

Капитан милиции расплатился по счёту в баре и пошёл к выходу.

— Тебе нужно выбрать для своих встреч место получше, Олег, — предложил сзади знакомый голос. Провалов повернулся, чтобы увидеть лицо.

— Это большой город, Миша, в нём множество баров, и большинство с тусклым освещением.

— А я всё-таки нашёл твой бар, Олег Григорьевич, — напомнил ему Райли. — Итак, что тебе удалось узнать?

Провалов кратко рассказал о полученной им информации.

— Два стрелка из спецназа? Полагаю, в этом есть какой-то смысл. Во сколько это обошлось заказчику?

— Вряд ли особенно дорого. Думаю… ну, скажем, пять тысяч евро или что-то вроде этого, — высказал догадку капитан, пока они шли по улице.

— У кого есть такие деньги, чтобы он мог разбрасываться ими?

— Московский преступник… как ты хорошо знаешь, Миша, сотни преступников могут позволить себе это, а Распутин не относился к числу очень популярных людей… и у меня появилось новое имя — Суворов, Климентий Иванович.

— Кто он такой?

— Не знаю. Незнакомое имя, но Клусов вёл себя так, словно я должен хорошо его знать. Странно, что я его не знаю, — рассуждал вслух Провалов.

— Бывает. У меня тоже случалось, что подобные умники появлялись словно ниоткуда. Ты будешь проверять его?

— Да, пропущу это имя через компьютер. Судя по всему, он тоже бывший сотрудник КГБ.

— Сейчас их много, — согласился Райли, заходя вместе со своим другом в бар нового отеля.

— Что ты будешь делать, если в ЦРУ произойдёт сокращение штатов?

— Смеяться, — пообещал агент ФБР.

Город Санкт-Петербург известен как Северная Венеция из-за своих многочисленных рек и каналов, проходящих через него, хотя климат, особенно зимой, резко отличается от климата итальянского города. Новый ключ к разгадке тайны появился на одной из этих рек.

Его заметил один из горожан, идущих утром на работу. Затем, увидев милиционера на углу, он подошёл к нему и показал рукой на место, где он заметил что-то необычное.

Милиционер пошёл к указанному месту, посмотрел через железное ограждение и увидел предмет, который привлёк внимание горожанина.

Предмет был почти незаметен, но милиционеру потребовалось всего секунда, чтобы догадаться, что это такое и что это означает. Это не был выброшенный мусор, и не мёртвое животное, а верхушка человеческой головы с белокурыми или светлыми волосами. Расследованием, было это убийством или самоубийством, займутся местные коллеги. Милиционер подошёл к ближайшему телефону-автомату и сообщил о находке в свой участок. Через тридцать минут сюда подъехала машина, затем, спустя несколько минут, прибыл чёрный грузовик. К этому времени милиционер, обнаруживший труп, успел выкурить две сигареты на чистом бодрящем воздухе, время от времени глядя на поверхность реки, чтобы убедиться, что голова все ещё остаётся на месте. Прибывшие ребята оказались детективами из городского убойного отдела. В подъехавшем сразу за ними грузовике находились двое, которых народ называл техниками, хотя на самом деле они принадлежали к департаменту общественных работ. Это были люди, занятые работой в подземных канализационных коммуникациях, хотя их зарплату оплачивала милиция.

Эти двое посмотрели через ограждение и убедились, что хотя будет нелегко вытаскивать тело из реки, но для них это обычная работа. К железному ограждению прикрепили выдвижную лестницу, по которой спустился младший из техников, одетый в водонепроницаемый комбинезон и с неуклюжими резиновыми перчатками на руках. Он ухватил тело за воротник, скрывающийся под водой, пока его партнёр наблюдал за ним и сделал несколько снимков своей дешёвой камерой. Тем временем трое детективов стояли в стороне и курили. В этот момент произошла первая неожиданность.

Процесс извлечения мёртвого тела из воды заключался в том, что рабочий закреплял под мышками трупа воротник, похожий на тот, который применяется при спасении людей на вертолёте, и затем труп извлекали на набережную с помощью лебёдки. Но когда рабочий попытался просунуть воротник под руками трупа, он заметил, что одна рука совсем не двигается. Он потратил несколько неприятных минут, пытаясь поднять оцепеневшую руку… и наконец заметил, что она прикована наручниками к руке ещё одного покойника. Открытие заставило детективов бросить сигареты в воду. Значит, это, по всей вероятности, не самоубийство, поскольку такой способ расставаться с жизнью не является командным видом спорта. Канализационной крысе — так они думали о своих почти милицейских коллегах — понадобилось ещё десять минут, для того чтобы наконец закрепить подъёмный воротник на трупе, затем техник поднялся по лестнице обратно на набережную и начал крутить ручку лебёдки.

Через мгновение все стало ясно. Двое мужчин среднего возраста, неплохо одетые.

Они находились в воде уже несколько дней, судя по тому, как перекошены и обезображены их лица. Вода была холодной, и это замедлило рост и аппетит бактерий, способствующий разложению мёртвой плоти, зато сама вода настолько изуродовала их тела, что было трудно рассматривать их на полный желудок. «Эти два лица походили… походили на игрушки Покемоны, — подумал один из детективов, — только гнусные и ужасные Покемоны, наподобие тех, о которых мечтал один из его сыновей». Две канализационные крысы засунули трупы в пластмассовые мешки для транспортировки в морг, где будет проходить их дальнейший осмотр. Пока детективы не знали о трупах ровным счётом ничего, разве только то, что они были действительно мёртвыми. Внешний вид трупов не позволял обнаружить ничего вроде ножевых или пулевых ран. В данный момент у детективов были тела, которые в Америке называли два Джона Доу, или неопознанные трупы. Один был блондином или мужчиной со светлыми волосами, у другого волосы имели рыжеватый оттенок. После первоначального осмотра детективы пришли к выводу, что трупы находились в воде от трех до четырех суток. Вероятно, они умерли одновременно, судя по рукам, скованным наручниками, если только один не убил другого и затем прыгнул в воду, где нашёл собственную смерть. «В этом случае не исключено, что один из них или оба были гомосексуалистами», — подумал более циничный детектив. Милиционеру, обходившему свой участок и обнаружившему трупы, было приказано заполнить соответствующие бланки в своём участке, где — подумал он — будет, по крайней мере, тепло. Нет ничего хуже, чем обнаружить пару трупов в холодный день, отчего этот день становится ещё холоднее.

Техники, извлёкшие трупы из воды, втащили их в кузов своего грузовика для доставки в морг. Из-за наручников пластмассовые мешки не удалось застегнуть до конца, и мёртвые тела лежали рядом, похожие на любовников, даже в смерти протягивающих друг другу руки…

— Может быть, и в жизни они поступали так же? — высказал своё мнение один из детективов в автомобиле. Его партнёр только недовольно проворчал и продолжал управлять машиной.

Этим утром старший дежурный патологоанатом санкт-петербургского морга, доктор Александр Конев, сидел в своём кабинете и читал медицинский журнал, отчаянно скучая от безделья. И тут ему сообщили по телефону о возможном двойном убийстве. Такие случае всегда интересовали его, потому что Конев был любителем книг о таинственных убийствах, большинство которых ему привозили из Америки. Таким образом представлялась благоприятная возможность совершенствовать свой английский. Когда привезли тела, он уже ждал в комнате, где производилось вскрытие трупов. Тела переложили на тележки и вкатили их в комнату. Коневу потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, почему тележки вкатывали рядом.

— Неужели, — насмешливо спросил патологоанатом, — их убила милиция?

— Только не рассказывайте никому, — таким же тоном ответил старший детектив. Он был давно знаком с юмором доктора Конева.

— Хорошо. — Патологоанатом включил магнитофон: — Передо мной два трупа, все ещё полностью одетые. По всей вероятности, оба были погружены в воду — где их обнаружили? — спросил он, глядя на детективов. Они дали ему ответ. — Были погружены в пресную воду Невы. На основе первоначального визуального осмотра я считаю, что они находились в воде от трех до четырех суток после смерти. — Его руки в резиновых перчатках ощупали сначала одну голову, потом вторую. — Ага, — произнёс он. — По-видимому, оба скончались от пулевых ран. У обеих жертв видны пулевые отверстия в центре затылочной части черепа. Первоначальное впечатление — раны нанесены пулями малого калибра в обоих случаях. Мы проверим это позднее. Евгений, — сказал он, снова поднимая голову, но теперь глядя на своего техника. — Сними одежду и сложи в мешки для последующего осмотра.

— Будет сделано, доктор. — Техник потушил сигарету и подошёл к трупам с большими ножницами.

— Оба застрелены? — спросил младший детектив.

— В одинаковые места в обоих случаях, — подтвердил Конев. — Да, как ни странно, наручники надеты после смерти. Никаких видимых травм или синяков на их кистях. Зачем делать это после смерти? — удивился патологоанатом.

— Наручники удерживают тела рядом, — произнёс старший детектив, словно рассуждая вслух. Но почему это понадобилось кому-то? — подумал он. Неужели убийца или убийцы обладают чрезмерно развитым стремлением к аккуратности? Но он занимался расследованием убийств в течение достаточно длительного времени, чтобы понимать, что невозможно дать разумное объяснение всем преступлениям, которые он расследовал, не говоря уж об этом, с которым только что столкнулся.

— Оба в хорошей физической фирме, — продолжал Конев, после того как техник снял с трупов последнюю одежду. — Гм, а это что? — Он подошёл к телам и увидел татуировку на бицепсе блондина, затем повернулся ко второму трупу. — У обеих жертв одинаковые татуировки.

Старший детектив подошёл поближе, подумав, что, может быть, его партнёр был прав и в этом деле есть определённый сексуальный элемент, но…

— Спецназ, красная звезда и молния, эти двое служили в Афганистане. Анатолий, пока доктор продолжает осмотр трупов, давай обыщем их одежду.

Они принялись за осмотр одежды и через полчаса пришли к выводу, что оба носили сравнительно дорогую одежду, но в обоих случаях не обнаружили никаких документов или чего-нибудь ещё, что могло помочь в опознании трупов. При убийствах такого рода в этом не было ничего необычного, но милиционеры, как и все, предпочитают лёгкий путь более трудному. Не было ни бумажников, ни личных документов, ни цепочки от часов, ни заколки для галстука и ни единой банкноты. Ничего не поделаешь, придётся попытаться опознать их по лейблам на одежде. Кроме того, убийцы не срезали у них кончики пальцев, так что детективы могут прибегнуть к опознанию по отпечаткам пальцев. Те, кто убил этих двоих, приняли меры, чтобы затруднить работу милиции по опознанию жертв, но не приняли мер, чтобы лишить милицию всякой возможности сделать это.

«Так что же это значит?» — задал себе вопрос старший детектив. Лучший способ не допустить расследование убийства заключается в том, чтобы трупы никогда не были найдены. Без мёртвого тела нет доказательства смерти, и потому не будет никакого расследования, просто сообщение об исчезновении человека, который — или которая — мог сбежать с другой женщиной или другим мужчиной или просто решил уехать, чтобы начать жизнь с чистого листа. К тому же избавиться от трупа совсем не так уж трудно, если немного подумать. Хорошо ещё, что большинство убийств если и не являются преступлениями, совершенными под воздействием слепого порыва, то близки к ним и большинство убийц — это глупцы, которые рано или поздно подведут себя под монастырь своими болтливыми языками.

Но не в этом случае. Если бы эти убийства имели сексуальный мотив, он уже услышал бы об этом. Такие преступления буквально рекламируются людьми, совершившими их, словно они испытывают какое-то противоестественное желание быть арестованными и осуждёнными, потому что никто, виновный в таком преступлении, не в состоянии держать рот на замке.

Нет, это двойное убийство имеет все признаки профессионализма. Оба мужчины убиты одинаковым способом и только после смерти прикованы наручниками друг к другу… По-видимому, для того, чтобы скрыть тела в течение более продолжительного времени. Никаких признаков борьбы на телах убитых, а ведь оба явно физически сильные, тренированные, опасные люди. Их застали врасплох, это обычно означает, что убийцей является кто-то, кого они знали и кому доверяли. Почему преступники доверяли кому-то в своём сообществе, оставалось загадкой для детективов. «Верность» было словом, которое они вряд ли смогли бы написать на своих знамёнах, если бы они у них были, и тем не менее очень странно, что на словах преступники признают этот принцип.

Детективы наблюдали за тем, как патологоанатом взял образцы крови для последующих токсикологических тестов. Может быть, им подмешали наркотики или другое сильнодействующее средство, и они находились в бессознательном состоянии, когда им выстрелили в голову, — маловероятно, но возможно. Из-под ногтей всех двадцати пальцев взяли соскобы, и они тоже, по всей вероятности окажутся бесполезными. Наконец, для опознания убитых у них сняли отпечатки пальцев. Но результаты будут не скоро.

Центральное дактилоскопическое бюро в Москве хранит миллионы отпечатков пальцев, но «славится» при этом своей неэффективностью. Вот почему детективам придётся шарить в «собственных кустах», надеясь узнать, кем были эти убитые при жизни.

— Знаешь, Евгений, мне не хотелось бы, чтобы эти люди были моими врагами.

— Согласен с тобой, Анатолий, — кивнул старший детектив. — Однако нашёлся человек, который совсем не боялся их… или настолько боялся, что решил предпринять крутые меры. — Сущность проблемы заключалась в том, что оба детектива привыкли расследовать простые убийства, когда убийца признается почти сразу или совершил преступление перед многочисленными свидетелями. Для расследования этого убийства им придётся напрячь все свои способности, и они решили доложить об этом лейтенанту, надеясь, что он выделит дополнительные силы.

Они наблюдали за тем, как патологоанатом сделал фотографии лиц трупов, но лица были настолько изуродованы, что не годились для опознания. Однако процедура требовала, чтобы перед вскрытием черепа делались фотографии, и доктор Конев в точности следовал правилам. Детективы вышли из морга, чтобы сделать несколько телефонных звонков и покурить в более приятной атмосфере. Когда они вернулись обратно, обе пули лежали в пластиковых контейнерах, и Конев проинформировал их о предположительной причине смерти. Каждый был убит одной пулей в затылок, стреляли с небольшого расстояния, меньше чем полметра, заметны пороховые ожоги вокруг ран. Выстрелы были произведены из милицейского пистолета калибра 5,45 «ПСМ» лёгкой пулей весом 2,6 грамма. Эта информация вызвала недовольную реакцию у детективов. Несмотря на то что такие пистолеты состояли на вооружении милиции, многие оказались в руках бандитов, в российском преступном мире.

— Американцы называют это профессиональной работой, — заметил Евгений.

— Да, это, несомненно, сделано умелым преступником, — согласился Анатолий. — А теперь, прежде всего…

— Прежде всего нам нужно выяснить, кто эти несчастные типы. Затем, кто, чёрт возьми, их прикончил.

«Китайская пища в Китае заметно хуже той, которую подают в китайских ресторанах Лос-Анджелеса, — подумал Номури. — По-видимому, это зависит от исходных продуктов». Если в Китайской Народной Республике существовала Администрация по контролю над пищей и наркотиками, об этом забыли упомянуть в инструкциях, которые он получил перед началом операции. Когда он вошёл в ресторан, то сразу подумал, что ему не хотелось бы проверять кухню. Подобно большинству пекинских ресторанов, этот был семейным предприятием, которым заправляли папа и мама. Ресторан размещался на первом этаже, по-видимому, частного дома и мог обслуживать двадцать посетителей, причём пищу подавали из стандартной китайской кухни, и её приготовление требовало немалых акробатических навыков. Стол был круглым, маленьким, изготовленным из дешёвых материалов, а стул неудобным. И всё-таки, несмотря на все это, уже сам факт существования такого ресторана свидетельствовал о глубоких изменениях в политическом руководстве этой страны.

Перед ним, с другой стороны стола, сидела цель этого вечера — Лиан Минг. На ней был стандартный голубоватый костюм, являющийся практически формой одежды чиновников низшего и среднего звена в различных правительственных министерствах.

Её короткие волосы обрамляли голову, образуя что-то вроде шлема. Индустрия мод в этом городе была создана, должно быть, каким-то расистским мерзавцем, который ненавидел китайцев и старался изо всех сил сделать их как можно менее привлекательными. Номури не видел ещё ни одной местной китаянки, одевающейся по моде, которую можно было бы назвать привлекательной, — за исключением, может быть, импорта из Гонконга. Отсутствие разнообразия являлось проблемой Востока, все выглядели одинаково, если не считать иностранцев, приезжающих сюда все чаще и чаще. Но иностранцы выделялись, как розы на помойке, и это всего лишь подчёркивало преобладание серости. Дома, в США, вы могли найти — ну ладно, могли увидеть, поправил себя офицер ЦРУ, — самых разных женщин, живущих на планете. Там были белые, чёрные, еврейки, женщины с самыми разными оттенками жёлтой кожи, латинские, даже настоящие африканки, множество европеек — и среди них наблюдалось огромное разнообразие: темноволосые страстные итальянки, высокомерные француженки, добродетельные англичанки и чопорные немки. Прибавь к ним канадцев и испанцев (которые изо всех сил старались отличаться от испано-говорящих американцев) и этнических японцев (тоже отличающихся от местных японцев, но на этот раз по желанию последних, а не первых) — и у тебя настоящий калейдоскоп самых разных людей. Единственное единообразие вызывалось калифорнийской атмосферой, которая требовала, чтобы каждый изо всех сил старался быть достойным и привлекательным, потому что это было Первой Великой Заповедью жизни в Калифорнии, родине роликовых коньков и сёрфинга, а подтянутые фигуры были характерными для этих занятий.

Но не здесь. В Пекине все одевались одинаково, выглядели похоже, говорили одно и то же, даже вели себя почти все одинаково…

«…за исключением вот этой. В ней есть что-то иное», — подумал Номури, и по этой причине он пригласил её поужинать вместе.

Это называется совращением и составляет часть шпионской профессии с незапамятных времён, хотя с Номури это случилось впервые. В Японии он не сторонился женщин, тем более что обычаи изменились при жизни последнего поколения, позволяя молодым мужчинам и женщинам встречаться и… поддерживать связь на самом земном уровне, — но там, по какой-то варварской и для Честера Номури несколько жестокой иронии, самые доступные японские девушки испытывали страсть к американцам. Кое-кто утверждал, что американцы имеют репутацию людей, обладающих снаряжением для занятий любовью лучшим, чем у средних японских мужчин. Это являлось любимой темой постоянного хихиканья японских девушек, которые за последние время стали более активными в сексуальном отношении. Отчасти это объяснялось также тем, что за американскими мужчинами закрепилась репутация людей, лучше обращающихся со своими женщинами, чем японцы. Но поскольку японки намного более покорно относились к желаниям мужчин, чем их западные подруги, это приносило пользу для обеих сторон в устанавливающихся отношениях. Однако Номури был офицером ЦРУ, маскирующимся под японского служащего, и так успешно овладел искусством сливаться с окружением, что местные женщины рассматривали его как ещё одного японского мужчину. Таким образом, его профессиональные навыки мешали его сексуальной жизни, что вряд ли казалось справедливым для офицера-оперативника, воспитанного, подобно многим американцам, на кинофильмах о шпионе 007 и его многочисленных завоеваниях: мистер Кисс-Кисс Бэнг-Бэнг, как называли его в Вест-Индии. Правда, Номури не приходилось также и стрелять из пистолета подобно Джеймсу Бонду, по крайней мере, после окончания обучения на Ферме — тренировочной школе ЦРУ недалеко от шоссе 64 рядом с Йорктауном в Виргинии, да и там он не побивал никаких рекордов.

«Однако сейчас у меня появились определённые возможности», — думал Номури, скрывая свои чувства за обычной нейтральной маской. В уставе ничего не говорилось о том, что оперативнику запрещается заниматься любовью в ходе выполнения задания. «Каким препятствием для морали агентства это могло бы стать», — подумал он. Рассказы о подобных завоеваниях были частой темой разговоров во время редких, но всё-таки случающихся встреч оперативников, которые организовывались агентством, обычно на Ферме. Предполагалось, что в ходе этих встреч агенты будут сравнивать свои технические навыки, но вечерние беседы за кружкой пива обычно дрейфовали именно в этом направлении. Сексуальная жизнь после приезда в Пекин для Чета Номури состояла в просмотре порнографических сайтов на Интернете. По какой-то причине азиатская культура имела обширную коллекцию таких вещей, и хотя Номури не слишком гордился такой привычкой, его сексуальное стремление требовало удовлетворения.

При затрате небольших усилий и времени Минг может стать привлекательной, даже миловидной. Прежде всего, ей требовались длинные волосы. Затем, пожалуй, следует сменить оправу очков. Те, которые она носила, обладали привлекательностью переработанной колючей проволоки. Потом — косметика. Какая конкретно, Номури не знал — он не был экспертом в таких вещах, но кожа девушки имела оттенок слоновой кости, так что, если его немного подчеркнуть с помощью косметики, результат может оказаться неплохим. Но в этой культуре, за исключением артисток на сцене (чей грим был таким же утончённым, как неоновая реклама Лас-Вегаса), уход за кожей лица заключался в утреннем умывании, если такое вообще происходило. Но вот её глаза, решил Номури. Они были весёлыми и… умными. В них, или за ними, чувствовалась жизнь. У девушки может даже оказаться хорошая фигура, хотя в этой одежде трудно что-нибудь обнаружить.

— Итак, новая компьютерная система работает хорошо? — спросил он после непродолжительного молчания, во время которого они выпили по чашке зелёного чая.

— Она просто магическая, — с нескрываемым восторгом ответила Минг. — Буквы получаются великолепные, и лазерный принтер печатает их так выразительно, словно они вышли из-под руки искусного писца.

— А каково мнение вашего министра?

— О, он очень доволен. Теперь я работаю быстрее, и ему это тоже нравится! — заверила его девушка.

— Он достаточно доволен, чтобы сделать более крупный заказ? — спросил Номури, возвращаясь к своей роли торговца.

— Мне нужно поговорить об этом с директором аппарата министра, но я думаю, что ответ удовлетворит вас.

«Это понравится компании НЭК, — подумал оперативник ЦРУ. — Интересно, сколько денег он заработал для компании, являющейся для него прикрытием?» Его босс в Токио подавился бы своим саке, если бы знал, на кого в действительности работает Номури, однако офицер ЦРУ продвинулся в компании только благодаря собственным заслугам, хотя и работал одновременно на свою страну. По счастливой случайности его настоящая работа и компания, обеспечивающая его прикрытие, совпали так безболезненно. Это, а также то обстоятельство, что он вырос в традиционно настроенной японской семье, владея двумя родными языками… больше того, чувство «on», долг по отношению к своей родной земле, намного превосходившее то моральное чувство, которое испытывал Номури, думая о культуре страны, в которой родились его предки. Возможно, это объяснялось тем, что ещё ребёнком он видел знак «Боевого Пехотинца» своего дедушки в центре синего бархата на дощечке, окружённый лентами и медалями. Это были награды за храбрость, Бронзовая Звезда с боевым «V», президентская благодарность части, в которой дед служил рядовым солдатом, за бои в Италии и Южной Франции. Когда Америка начала так жестоко и несправедливо обращаться с его соотечественниками, дедушка Номури завоевал право на американское гражданство бесстрашным и единственно возможным способом. Затем он вернулся домой и снова занялся садово-парковой архитектурой, которая позволила ему дать образование своим сыновьям и внукам, и преподал одному из них то чувство долга перед своей страной. Этот внук расплачивался за свой долг службой в ЦРУ, которая к тому же могла оказаться такой приятной.

Сейчас это ощущение не покидало его, когда он заглядывал глубоко в тёмные глаза Минг, пытаясь понять, о чём она думает. У неё были две забавные ямочки на щеках и, подумал Номури, очень приятная улыбка на этом в остальном ничем не примечательном лице.

— Это такая интересная страна, — сказал он. — Между прочим, вы очень хорошо говорите по-английски. — Она действительно неплохо владела английским языком, что было весьма удачно. Мандаринское наречие Номури нуждалось в значительной помощи, а ведь соблазнять женщин языком жестов очень трудно.

Довольная улыбка.

— Спасибо. Я посвящаю много времени английскому языку.

— Какие книги вы читаете? — спросил он с располагающей улыбкой.

— Любовные романы, Даниэллу Стил, Джудит Кранц. Америка предлагает женщинам гораздо больше возможностей, чем здесь.

— Америка тоже интересная страна, но излишне хаотичная, — сказал Номури. — По крайней мере, в этом обществе каждый знает своё место.

— Это верно, — кивнула Минг. — Здесь всем обеспечена безопасность и уверенность в завтрашнем дне, хотя иногда это кажется излишним. Даже птица в клетке хочет расправить крылья.

— Я скажу вам об одной вещи, которая здесь мне не нравится.

— Что это? — спросила Минг, ничуть не оскорблённая, что, по мнению Номури, было очень хорошим знаком. Может быть, он тоже купит один из романов Стил и прочитает его, чтобы узнать, что ей нравится.

— Вам следует одеваться по-другому. Ваша одежда не подчёркивает красоту. Женщины должны одеваться более привлекательно. В Японии много разнообразной одежды, и там вы можете одеваться по западной или восточной моде, как вам больше нравится.

Девушка хихикнула.

— Я согласилась бы только на нижнее бельё. Оно, наверное, так приятно для кожи. Впрочем, это не слишком социалистическая мысль, — сказала она, опуская на стол свою чашку. Подошёл официант, и с согласия Номури она заказала мао-тай, огненный местный ликёр. Официант быстро вернулся с двумя маленькими фарфоровыми чашечками и бутылкой, из которой он элегантным жестом налил ликёр. Офицер ЦРУ едва не задохнулся при первом глотке, огненная жидкость скатилась по пищеводу, но, несомненно, согрела желудок. Он заметил, что лицо Минг загорелось от ликёра, и ему на мгновение показалось, что ворота только что на секунду приоткрылись. Это впечатление тут же прошло… но, возможно, это было правильным направлением.

— Не все может быть социалистическим, — рассудительно произнёс Номури после второго крошечного глотка. — Этот ресторан является частным предприятием, не правда ли?

— О да. И пища здесь лучше, чем та, которую я готовлю. Я так и не овладела этим искусством.

— Неужели? Тогда, может быть, вы позволите мне когда-нибудь угостить вас пищей, которую приготовлю я, — предложил Чёт.

— О?

— Конечно. — Он улыбнулся. — Я могу готовить пищу по-американски, да и к тому же могу покупать продукты в закрытом магазине, чтобы получить необходимые ингредиенты. — Не то чтобы ингредиенты годились на что-нибудь, когда их присылают издалека, но они всё равно лучше, чем те отбросы, которые продают на общественных рынках, а ужин с хорошим стейком будет, вероятно, чем-то, чего она никогда ещё не пробовала. «Сможет ли он отнести на счёт ЦРУ покупку нескольких бифштексов из Кобе? — подумал Номури. — Сможет, наверно. Счётчики бобов в Лэнгли не будут беспокоить оперативников до такой степени».

— Неужели?

— Конечно. Есть свои преимущества в том, что ты иностранный варвар, — произнёс он с хитрой улыбкой. Хихикающий ответ девушки был именно тем, что он ожидал, подумал Номури. Отлично.

Он сделал ещё один осторожный глоток этого ракетного топлива. Она только что сказала ему, что хотела бы носить. Разумно для такого климата. Нижнее бельё будет не только удобным, но и незаметным для окружающих.

— Итак, что ещё ты хочешь рассказать о себе? — спросил он.

— Мне нечего рассказывать. Моя работа недостойна полученного образования, но у неё есть престиж… ну, по политическим причинам. Я — отлично подготовленная секретарша. Мой работодатель — положим, официально считается, что я государственная служащая, как и большинство секретарш, но фактически я работаю на своего министра, словно он в капиталистическом секторе и платит мне из своего кармана. — Она пожала плечами. — Думаю, что так было всегда. Я вижу и слышу много интересных вещей.

«Только не вздумай сейчас спрашивать о них, — подумал Номури. — Позже — да, конечно, но не сейчас».

— Меня все это мало интересует, промышленные секреты и тому подобное. А-а, — презрительно фыркнул он. — Лучше оставлять такие вещи на своём официальном столе. Нет, Минг, расскажи мне о себе.

— И здесь нечего рассказывать. Мне двадцать четыре года. Я получила хорошее образование. Полагаю, мне повезло, что я осталась жива. Ты ведь знаешь, что здесь делают со многими новорождёнными девочками…

Номури кивнул.

— Да, я слышал об этом. Это отвратительно, — согласился он с ней.

Происходящее было не только отвратительно, а просто чудовищно. Ходили многочисленные слухи о том, что отец бросал девочку-младенца в колодец, надеясь, что в следующий раз жена родит ему сына. Ситуация «один ребёнок в семье» была почти законом в Китайской Народной Республике, и, подобно большинству законов в коммунистическом государстве, он безжалостно приводился в исполнение. Допускалось вынашивание «неразрешённого» ребёнка, но когда его головка появлялась, в самый момент рождения, врач или медсестра брали шприц с формальдегидом и впрыскивали ядовитое вещество в верхушку мягкой головки почти родившегося ребёнка, лишая его жизни в то же самое мгновение, когда она начиналась. Это не было актом, о котором правительство КНР говорило как о государственной политике, но фактически являлось политикой, проводимой государством. Единственная сестра Номури, Эллис, была врачом, гинекологом-акушером, окончила Калифорнийский университет в южном Лос-Анджелесе. Он знал, что его сестра скорее примет яд сама, но не позволит совершить такой варварский акт по отношению к ребёнку или застрелит из пистолета того, кто потребует, чтобы она согласилась на такой шаг. Но даже при таких законах каким-то образом рождались «лишние» девочки, их часто бросали или отдавали в чужие семьи, главным образом европейцам, потому что они не были нужны самим китайцам. Если бы такое осуществлялось по отношению к евреям, это называли бы геноцидом, но в Китае было слишком много китайцев. При доведении до крайности такая политика могла бы привести к уничтожению нации, но здесь это называлось контролем над рождаемостью.

— Придёт время, Минг, и китайская культура снова признает ценность женщин. Я в этом не сомневаюсь.

— Надеюсь, что ты прав, — согласилась она. — А как обращаются с женщинами в Японии?

Номури позволил себе засмеяться.

— По-настоящему вопрос заключается в том, насколько хорошо они обращаются с нами и как японские женщины позволяют нам обращаться с ними!

— Честное слово?

— О да. Моя мать распоряжалась в доме до самой смерти.

— Как интересно. А ты верующий?

Почему задан этот вопрос? — удивился Чёт.

— Я так и не сделал выбора между синтоизмом и буддизмом, — честно ответил он. Его подвергли обряду крещения как методиста, но он отошёл от церкви много лет назад. В Японии он начал изучать местные религии, чтобы понять их и лучше внедриться в общество, и хотя он узнал о них много, ни одна из японских религий не соответствовала его американскому воспитанию. — А ты?

— Однажды я заинтересовалась Фалун Конг, но не очень серьёзно. У меня был друг, которого это увлекло. Сейчас он в тюрьме.

— Очень жаль, — сочувственно покачал головой Номури, пытаясь понять, насколько тесными были их отношения. Коммунизм ревниво относился к вере, не желая иметь никаких соперников. Новым религиозным увлечением в Китае стал баптизм, появившийся словно ниоткуда. Его источником стал, по мнению Номури, Интернет, в который американские христиане, особенно баптисты и мормоны, за последнее время вложили огромные деньги. А удалось ли Джерри Фарвеллу завоевать здесь сколько-нибудь устойчивое религиозное/идеологическое положение? Как удивительно — или совсем неудивительно. Проблема с марксизмом-ленинизмом, как и с учением Мао, заключалась в том, что, какой бы утончённой ни была теоретическая модель общества, в ней не хватало чего-то, к чему стремилась человеческая душа. Однако коммунистические вожди не хотели и не могли хорошо относиться к религии. Секта Фалун Конг даже не была религией, по крайней мере, таким было мнение Номури, но по какой-то непонятной ему причине она так напугала сильных мира сего в иерархии КНР, что они подавили её, словно она была поистине контрреволюционным политическим движением. Он слышал, что приговорённым руководителям секты приходится очень трудно в местных тюрьмах.

Мысль о том, что означает «очень трудно» в такой стране, не нуждалась в уточнении.

Большинство самых изощрённых пыток было изобретено в Китае, где ценность человеческой жизни была гораздо менее важной, чем в стране, откуда он родом, напомнил себе Чёт. Китай был древней страной с древней культурой, но во многих отношениях китайцы могли быть Клингонами[13], как сопутствующие им человеческие существа, настолько разительно отличались их общественные ценности от всего, с чем вырос Честер Номури.

— В общем, честно говоря, у меня нет каких-либо религиозных убеждений.

— Убеждений?

— Верований, — поправился офицер ЦРУ. — Скажи, а в твоей жизни есть мужчины? Жених, может быть?

Она вздохнула.

— Нет, уже в течение некоторого времени.

— Неужели? Мне это кажется удивительным, — заметил Номури с изысканной галантностью.

— Я думаю, что мы отличаемся от Японии, — признала Минг с какой-то печалью в голосе.

Номури поднял бутылку и налил ещё мао-тай в обе чашки.

— В таком случае предлагаю тебе выпить за дружбу.

— Спасибо, Номури-сан.

— С удовольствием, товарищ Минг. — «Интересно, сколько времени потребуется на это? — подумал он. — По-видимому, не слишком много. Затем начнётся настоящая работа».