Томас Карлейль

Французская революция. Бастилия

История

Перевод с английского части I выполнен: Ю. В. Дубровиным

и Е. А. Мельниковой; сверка - А. И. Петиновой (часть II)

и А. М. Баргом (часть III)

Комментарий в конце книги написан кандидатом исторических наук Л. А. Пименовой; примечания, обозначенные звездочкой, написаны Ю. В. Дубровиным, Е. А. Мельниковой и Л. А. Пименовой.

Классический труд, написанный выдающимся английским историком в 1837 г., вышел на русском языке в 1907 г. и теперь переиздается к 200-летию Великой французской революции. Его сделало знаменитым соединение исторически точного описания с необычайной силой художественного изображения великой исторической драмы, ее действующих лиц и событий. Книга полна живых зарисовок быта, нравов, характеров, проницательных оценок представителей французского общества. Это захватывающее и поучительное чтение, даже если сегодня мы не во всем соглашаемся с автором.

Книга II. БУМАЖНЫЙ ВЕК

Глава первая. ASTRAEA REDUX[66]

Перефразировав афоризм Монтескье[67]: "Счастливы народы, чьи летописи производят скучное впечатление", один философ, любитель парадоксов, сказал так: "Счастливы народы, у которых отсутствуют летописи". Быть может, как ни опрометчиво выглядит это высказывание, в нем все-таки содержится крупица истины? Ведь сказано же в Писании: "Молчание от Бога". И нисходит с небес, добавим мы, вот почему во всем, что ни есть на Земле, содержится своего рода молчание, которое не выразишь никакими словами. Рассмотрим же это суждение хорошенько: вещь, событие, о которой или о котором говорят или что-то написано, не есть ли во всех случаях своего рода срыв, своего рода нарушение непрерывности? Ведь даже когда происходит какое-то радостное событие, оно все-таки несет с собой изменение, несет с собой убыток (хотя бы активной силы) - так было всегда, и раньше, и теперь, - оно несет с собой нерегулярность, несет с собой своего рода заболевание. Сохранять смиреннейшее упорство, настойчивость - вот в чем наше счастье, а не вывих, не деформация, которых, разумеется, надо избегать.

Растет где-нибудь в лесной глуши дуб, тысячу лет растет, но вот вдруг приходит человек с топором, и гулкое эхо далеко разносит по лесу весть о том, что дуб пал. Когда-то бросил праздношатающийся ветер на землю желудь пустил желудь корни, выросло в лесной тишине могучее дерево! Цвело оно и зеленело, радуясь жизни, без каких-либо хвалебных кликов, да и нужны ли они тут? Ну, быть может, какой-нибудь уж очень наблюдательный человек и выразил свое восхищение, увидев его. Ведь вещи такого рода не совершаются вдруг, в одночасье, они медленно становятся, и образуются они не за час-другой, для них нужен долгий бег дней. Вот потому-то и можно обойтись без слов, когда один час похож на другой и будущее ничем не отличается от прошедшего и настоящего.

Одна лишь глупая молва повсюду лепечет о том, что сделано неверно или вообще не сделано, но только не о том, что сделано, а глупой истории (она ведь в какой-то мере краткий конспект, синопсис того, о чем говорит молва) не так уж много известно о том, что считается известным. Ведь нашествие Аттилы[68], крестовый поход Вальтера Неимущего[69], Сицилийская вечерня[70], Тридцатилетняя война[71] и другие такого рода события, неся с собой страдания и горе, были лишь помехой на пути созидания! Из года в год зеленеет весной земля, чтобы принести золотой осенью добрый урожай; не знают устали рука труженика, ум мыслителя; несмотря ни на что, вопреки всему мы с вами живем в прекрасном, похожем на распустившийся под высоким голубым небом цветок мире, и бедная история, быть может, только спросит удивленно: откуда все это взялось? Об этом ей известно очень немного, гораздо больше она знает о том, что мешало или пыталось задержать его расцвет. Что тут поделаешь, если - то ли по необходимости, то ли вследствие глупой привычки - история придерживается таких правил, вот почему парадокс "Счастливы народы, у которых отсутствуют летописи" не так уж неверен, каким кажется.

Кстати, сразу же отметим, что спокойная тишина беспрепятственного роста отнюдь не то же, что тишина бездеятельной инертности, обычного симптома неизбежной гибели. Такая тишина чревата для одних победой, для других поражением. В такой тишине противостояние уже разрешилось: та сторона, что слабее, покорилась своей судьбе, та, что сильнее, бесшумно и быстро, неотвратимо надвигается, сохраняя боевой порядок, хотя, конечно, само падение наделает шума. Все, что возникает и развивается, имеет, подобно луговым травам, свой особый срок - годовой, столетний, тысячелетний! Благодаря этому годовому закону все, что рождается, через какое-то время умирает. Не составляют исключения из этого закона и явления духовного порядка. Но и для самого мудрого из мудрецов непостижимы законы развития, непредсказуемы сроки жизни. Когда вы смотрите на пышно разросшийся дуб, вы всегда можете сказать, что его сердцевина здорова, но разве можно сказать то же самое о человеке, об обществе или о всей нации в целом! Быть может, в этом случае здоровый внешний вид или даже внутреннее чувство силы и здоровья предвещают что-то недоброе. Ведь на самом деле разве не от апоплексии, возникшей от полнокровия и ленивого образа жизни, умирают частенько церкви, королевства и другие общественные институты? Печальное это зрелище, когда избыток сил и здоровья нашептывает какому-нибудь институту: "Не надо никуда спешить и беспокоиться, у нас ведь и так достаточно накоплено богатств". И вспоминается евангельская притча о безумце, которому было сказано: "В эту самую ночь отнимется у тебя жизнь!"

Так что же все-таки происходит во Франции в следующие пятнадцать лет, какого рода мир царит в ней, здоровый или нездоровый и зловещий? Историк может с легкостью пропустить этот период, ему тут не на чем задержаться - ни значительных событий, ни тем более значительных дел. Быть может, назовем это время спокойной, залитой солнцем тишины новым Золотым Веком, как это и казалось большинству? Назовем его по крайней мере бумажным, ведь бумага так часто заменяет золото. Когда нет золота, на ней можно печатать деньги; еще на ней можно печатать книги, в которых содержатся теории, философские рассуждения, излияния чувств, - прекрасный способ не только выражать мысли, но и приучить нас обходиться вообще без каких-либо мыслей! Вот какие замечательные, поистине бесконечные возможности дает бумага, которая делается из старого, ни на что не годного тряпья. Но быть может, какой-нибудь мудрый, прозорливый философ, живший в этот тихий, бессобытийный период, догадывался о надвигающихся событиях, о мраке и смуте, которые они несут с собой? Говорят, что перед землетрясением стоит прекрасная, ясная погода, точно так же перед революцией люди полны надежд и благих ожиданий. Пройдет ровно пятнадцать лет с того дня, когда старый Людовик послал за святыми дарами, до того дня, когда в точно такой же майский день, тоже 5-го числа, новый Людовик, его внук, в самой торжественной обстановке перед лицом изумленной, опьяненной надеждами Франции откроет Генеральные штаты[72].

Нет больше ни Дюбарри, ни д'Эгийона. Кажется, вся Франция помолодела, увидев на троне молодого, по-детски доверчивого, полного самых лучших намерений короля и молодую, прекрасную, щедрую и также полную самых лучших намерений королеву. Забыты, как тяжкий ночной кошмар, Мопу и его "парламент"; почитаемые в народе (ну хотя бы потому, что были противниками двора) парламентские чиновники спустились, не боясь расправы, "с крутых утесов Кроэ в Комбрэ" и из других такого рода мест, вознося хвалебные гимны благой перемене; Парижский парламент в своем старом составе возобновил свою работу. Вместо развратного и вороватого аббата Террэ пост генерального контролера финансов занимает высокодобродетельный, философски образованный Тюрго[73], который надумал провести во Франции целый ряд реформ. Он постарается исправить все, что было дурно сделано в области налоговой политики или в других экономических вопросах, разумеется, насколько это возможно. Вы посмотрите, разве не сама мудрость теперь заседает и имеет голос в Королевском совете? Именно эти благородные мысли и высказал Тюрго в своей речи, когда принимал назначение, и был выслушан с тем благородным доверием, которое подобает королю Правда, король сделал одно замечание: "Жаль, что он совсем не посещает мессу", но для либералов это отнюдь не недостаток, у них на это есть прекрасный ответ: "Аббат Террэ не пропускал ни одной". Поборники философии Просвещения рады видеть на высоком государственном посту если не философа, то хотя бы философски образованного человека. Они с восторгом приветствуют каждое его начинание. Ну а легкомысленный старец Морепа, едва ли способный оказать Тюрго какую-либо помощь, во всяком случае мешать реформам не будет.

Вы только посмотрите, как "смягчились" нравы - порок, "утратив все свое безобразие", приобрел приличные формы (т. е. действует по общепринятым правилам) и стал своего рода добродетелью, признаком "хорошего" тона! В отношениях между людьми ценится искусство вести беседу, блистать остроумием. Поборников философии Просвещения с радостью принимают в великосветских салонах и в салонах богачей, не желающих отставать от аристократов; и те и другие гордятся общением с философами, которые, иронизируя над всем, что олицетворяет Бастилия, проповедуют приход новой эры. Патриарх движения Вольтер приветствует из далекого Фернея[74] наступившую перемену; такие ветераны, как Дидро[75], Д'Аламбер[76],

счастливы, что дожили до этих дней; вместе со своими более молодыми коллегами Мармонтелем[77], Морелле[78], Шамфором[79], Рейналем[80] и другими они теперь необходимая приправа к столу богатой вдовы-филантропки или не чуждого философии откупщика. О эти ночи, эти ужины богов! Итак, давно доказанная истина вот-вот воплотится в жизнь: "Близится век революций!" (как писал Жан Жак)[81], но революций благословенных, несущих счастье. Посмотрите, люди, на восток, туда, где разгорается заря нового утра! Пробудитесь же от долгого сомнамбулического сна, гоните прочь тяготившие вас колдовские призраки. Пусть исчезнут они в лучах занимающейся зари, и пусть навсегда вместе с ними исчезнет на Земле все глупое и нелепое. Ведь отныне на Земле воцарятся истина и справедливость (Astraea Redux) - основные принципы философии Просвещения. Ибо можете ли вы себе представить какую-либо иную цель, кроме счастья, ради которой был создан человек? И непобедимый аналитический метод, и достижения науки - несомненная гарантия тому. Короли станут философами или же философы - королями. Надо только, чтобы общество было устроено

правильно, т. е. в согласии с непобедимым аналитическим методом. И тогда всякий сможет утолить пищей голод или жажду глотком доброго вина. Труд всех без исключения перестанет быть печальной необходимостью и станет приносить радость. Вы, конечно, сразу подумаете: хлеб сам не родится, и, значит, кто-то должен пахать землю, заниматься тяжелым крестьянским трудом ну а почему бы нам в самом деле не механизировать его? Портные и владельцы ресторанов, всегда готовые к вашим услугам, не возьмут с вас ни гроша впрочем, пока не ясно, как это все устроится. По-видимому, всеобщая благожелательность приведет к тому, что каждый будет считать своим долгом заботу об остальных, так что не будет больше людей заброшенных и несчастных. И кто знает, быть может, благодаря непобедимому аналитическому методу нам удастся "неограниченно продлить человеческую жизнь" и избавить людей от страха смерти, как это, например, удалось сделать по отношению к дьяволу? И тогда мы наконец добьемся счастья вопреки смерти и дьяволу. Вот о чем велеречиво проповедуют философы, нетерпеливо ожидая Redeunt Saturnia regna[82].

Эти просвещенческие гимны, конечно, доходят до ушей обитателей версальского Oeil de Boeuf, и те, будучи вежливыми людьми и понимая счастье как удовлетворение своих интересов, снисходительно отвечают: "Почему нет?" Всегда бодрый старец Морепа, занимающий пост премьер-министра, любящий шутку и веселье человек, разумеется, не в состоянии омрачить царящий в обществе оптимизм: довлеет дневи злоба его[83]. Добрый старый весельчак, беспечно порхающий в обществе и отпускающий свои шуточки, он хорошо умеет всем угождать и держать нос по ветру. Скромный молодой король, обычно нерешительный и неразговорчивый, хотя и подверженный иногда вспышкам раздражения, удалился в свои апартаменты, где и занимается под руководством некоего Гамена (придет день, когда он пожалеет, что связался с этим человеком)2 слесарным искусством, т. е. учится делать замки. Известно также, что он обладает некоторыми познаниями в географии и, кажется, умеет читать по-английски. Все-таки как неудачно складывается его судьба: ведь, право же, он заслуживал лучшей участи, чем получить в качестве наставника этого старого глупца Морепа. Но друзья и враги, роковые обстоятельства и его собственное "я", кажется, все соединилось таким образом, чтобы погубить его.

Тем временем юная красавица-королева, приковывая к себе взоры, разгуливает по парадным покоям как какая-нибудь сошедшая с неба богиня, которой нет дела ни до государства, ни до будущего и которая, подобно богине, не испытывает страха перед ним. Вебер и Кампан3 живописали нам ее на фоне блистающих роскошью будуаров и королевских гобеленов, выходящей из ванны в пеньюаре или одетой для больших и малых приемов, когда все светское общество подобострастно ожидало одного только ее взгляда. Знаешь ли ты, юная прелестница, что в будущем ожидает тебя? Посмотрите, как это чудное видение - сказочная волшебница и в то же время земная женщина - грациозно движется во всем своем великолепии, между тем как мрачная бездна уже готова поглотить ее. Ее мягкое сердце сжимается при виде сирот или бесприданниц, и она усыновляет одних, дает приданое другим. Ей нравится помогать бедным (конечно, не всем подряд, а лишь случайно подвернувшимся живописным нищим), и она делает этот обычай модным - ведь, как мы уже говорили, наступило царство благожелательности. Похоже, что в лице герцогини Полиньяк или принцессы Ламбаль[84] она обрела своих лучших друзей. И вот после долгих семи лет у нее родилась дочь, а вскоре она родила королю наследника и может наконец сказать, что счастлива в браке.

Вы спросите, где же события? Их нет, их заменили благотворительные празднества (Fetes des moeurs), на которых произносят речи, награждают премиями, которые завершаются процессией торговок рыбой к колыбели дофина, в основном их заменил флирт со всеми его фазами: завязкой, возникающим чувством, охлаждением и все завершающим разрывом. Упомянем еще снежные статуи королевы, воздвигаемые в суровые зимы бедняками в благодарность за топливо, которое она им дает; упомянем также маскарады, спектакли, новое украшение Малого Трианона, приобретение и переделку дворца в Сен-Клу[85], переезды из летней резиденции в зимнюю; упомянем ссоры и размолвки с сардинскими невестками (их наконец-то удалось выдать замуж) и незначительные вспышки ревности, легко гасимые благодаря придворному этикету. Одним словом, жизнь бурлит, пенится и наполняет сердце беспечным весельем, как бокал шампанского!

Месье, старший брат короля, выбивается из сил, стремясь быть остроумным, и считает себя приверженцем философии Просвещения. Монсеньер д'Артуа, услышав от одной красавицы дерзость, сорвал с ее лица маску и вынужден был драться на дуэли, говорят, даже до пролития крови Он придумал панталоны какого-то совершенно невообразимого фасона. "Четверо здоровенных лакеев, - утверждает Мерсье[86], который, по-видимому, был очевидцем этой процедуры, - подняв его, осторожно опускали так, чтобы на панталонах не было ни малейшей складочки, а вечером процедура проделывалась в обратном порядке, разумеется, с несколько большими усилиями" Всего три дня понадобилось, чтобы его участь была решена, и ныне этот седой, дряхлый старик в одиночестве коротает время в Гретце Как все-таки бесцеремонно обращается с бедными смертными судьба!