"42" - читать интересную книгу автора (Лер Томас)

В современной германской литературе, весьма разнообразной и довольно непредсказуемой, есть одна тема, которая, видимо, до некоторой степени определяет нынешнее мировоззрение немецкой литературной публики: вселенское одиночество. Не фигуральное — фигурально все умеют, — а буквальное. Когда вокруг — никого. То есть — вообще никого.

Семьдесят человек выходят на поверхность после экскурсии в Европейский центр ядерных исследований — и вокруг них прекращается время. Точно неизвестно, отчего именно их полудохлыми рыбами выкинуло на берег океана безвременья, в котором без видимых страданий пребывают остальные — в том числе их дети, жены, мужья, друзья. Мир остановился. Солнце застыло. Умерли циферблаты.

Пять лет семьдесят человек живут, как любое общество. Все пути и заблуждения человеческой истории в модели мира масштаба 1:86 000 000. Все теории развития государства воплощаются за пятилетку. Если соблюдать простые правила, семьдесят «зомби» могут ни в чем себе не отказывать. Сносный быт, секс с кем угодно без малейшего риска получить от ворот поворот, куча денег, которые низачем не нужны. Люди очутились в идеальных условиях — на острове Утопия, в Городе Солнца образца XXI века. Пересматриваются законы бытия — от физики до культуры и морали. Проходит два года, и противопехотные мины становятся насущнее часов — единственного хлипкого якоря, погруженного в реальное время, которого нет. Случившееся чересчур странно — поэтому все, что до сей поры было известно о мире, вполне можно отменить.

Что будет, если человечество просто выключить? Что случится, если однажды выйдешь на улицу — а там ничего не происходит? Каково это — остаться живым человеком в развитой, современной, прогрессивной, дружелюбной, но окаменевшей Европе, трехмерной фигурой на плоском фотоснимке. Простейшая модель, элементарнейшее допущение — и из них вырастает мир поразительной глубины, изобретательности и степени детализации. Текст логичный и головокружительный, как теория относительности, и элегантный, как проза Набокова, чьим учеником считает себя Лер.

2005 год, Международный год физики, был в Германии объявлен также годом Альберта Эйнштейна. Совпали две круглые даты: 50 лет со дня смерти ученого и 100 лет — с открытия им теории относительности, после которой наука изменилась навсегда.

Роман «42» вышел в 2005 году. А в марте 2006 года Томас Лер провел литературные чтения в Европейском центре ядерных исследований (ЦЕРН). Интересно, о чем спрашивали его физики.

Максим Немцов,

координатор проекта

1

Мой путь лежит через Люцерн, Интерлакен, Шпиц, Лозанну. До Женевы я должен добраться недели за две, если не будет проволочек, если не встречу кого-нибудь из наших — живую душу, как это раньше называлось. Изнурительная ходьба и никакой альтернативы. По десять часов в день под полуденным солнцем. Закрой глаза и вспоминай, как роскошно мы проехали наши последние тридцать километров, восхитительное путешествие до Пункта № 8 на двух автобусах, арендованных ЦЕРНом[8] специально для нас. Как по-царски мы скользили над замурованным в Юрских горах кольцом Большого электрон-позитронного ускорителя[9]. Дважды пересекали французско-швейцарскую границу. Дружелюбно кивали последнему пограничному контролю в жизни, в то время как глубоко внизу, со скоростью, приближенной к световой, по окружности подземной установки проносились электроны и позитроны, бросая на ходу «Rien а declarer!»[10] четыре раза за десятитысячную долю секунды. Слегка кружится голова.

Однако все еще есть свет. Тем или иным нелепым образом. Тогда этот же свет, налитый августовской ленью, лежал на полях Сен-Жени. Мы еще ехали, еще не ведали, что скоро он станет тяжелей гранита. Передо мною колышутся светлые волосы Анны, перекинутые через спинку сиденья, точно искрящиеся на солнце ниточки дождя. Если бы не десяток коллег вокруг, я имел бы право настаивать, что мы образуем пару хотя бы в силу профессионального родства: она, пресс-фотограф, и я, журналист, вскоре — обладатель одной из самых бесполезных профессий на свете. Рядом с Анной — ее счастливый муж Борис, наклонившийся влево, в проход, чтобы не пропустить ни одной шутки физика Хэрриета и австралийского журналиста Стюарта Миллера, веселившихся, как мальчишки на школьной экскурсии. Мне совершенно не хотелось их слушать. И все же я до сих пор помню: тот факт, что американцы и японцы всякий раз появлялись группами по три человека и после каждой остановки опять-таки по трое усаживались в разные автобусы, Миллер представлял вариацией гипотезы Паули[11]. Попутчики хихикали. Клевали носом. Опять хихикали. До Пункта № 8 мы уже успели трижды побывать под землей. Возбужденно-игривое настроение, охватившее нас после погружений к детекторам, специалист по горному делу наверняка объяснил бы изменением давления на растворенные в нашей крови газы.

«Детектор есть детектор есть детектор». Заголовок эпигонской передовицы из «Бюллетеня Шпербера». Но чудовищные размеры и роковой полдень нашей встречи навсегда отметили детекторы печатью подозрения, и потому наша фантазия вновь и вновь скользит вниз по шахтам мимо влипших в подземный воздух лифтовых кабин до туннеля электрон-позитронного ускорителя. И в памяти всплывает ЛЗ в мерцающих латах из 10 000 зеркальных висмутовых пластин, прибывших из Китая. АЛЕФ на глубине 150 метров под деревенькой Эшневё в поперечном разрезе предстал фантастической театральной декорацией: гигантская круглая эмблема некой межгалактической империи, закутанная в 80 000 металлических оберток и окруженная смертельным космическим холодом сверхпроводящей оболочки. «Больше всего мне нравится цвет», — сказала Анна, когда нам представили ОПАЛ. В тот момент мы находились глубоко-глубоко под какой-то сонной проселочной дорогой, рассматривали сине-голубой барабан, цветом похожий на облицованный плиткой бассейн. Барабан был столь огромен, что сквозь него запросто проехал бы поезд метро, если бы путь ему не преграждали 12 000 свинцовых пластин, «расположенных весьма тщательно», как отметил Йорг Рулов.