"На хвосте Техас" - читать интересную книгу автора (Томпсон Джим)

Глава 2

У мистера Корлея-старшего почти не оставалось времени на то, чтобы расслабиться. Если он не погонял в хвост и в гриву упряжку первоклассных толкачей, не слезающих с телефонов — и при этом сам не вкалывал за двоих таких, как они, — то работал, что называется, впрок, пытаясь подцепить на удочку какого-нибудь издателя, чтобы получить «добро» для очередного спецвыпуска. А эта работенка была, прямо скажем, из тех, что могла вывести из себя даже самого терпеливого святого.

Издатели, как правило, были крепкими орешками, неизлечимыми циниками, обладающими даром, если не талантом, отыскивать слабые места в самом соблазнительном предложении. Митч убедился в этом на собственной шкуре, так как вместе с матерью, взвинченной и ругающейся, обычно сопровождал отца в его первом визите к очередному издателю. Мистер Корлей хотел, чтобы они были с ним, дабы издатель видел, с кем он имеет дело. «Нет, мы не из тех, которые тайком сматываются под покровом темноты, сэр. Мы — простая, даже чуть старомодная американская семья», — представлялся отец. Последняя фраза служила Митчу сигналом вцепиться в руку этого малого и со всем обаянием детства поинтересоваться: есть ли у дяди маленькие мальчики? Затем ему надо было быстро ретироваться, чтобы дать простор для действий матери. И та обрушивала на бедолагу, буквально не давая ему дух перевести, такой поток лести, что тот потом долго не мог опомниться. А уж после матери, как раз перед тем, как издатель начинал всерьез подумывать, не спастись ли ему бегством (бывали и такие, которые пытались), за жертву принимался сам мистер Корлей.

Он был из тех людей, которые понимают и ценят слово, а главное — умеют им пользоваться. Доводы, приводимые им, мало того что казались неопровержимыми, но и преподносились в такой манере, что производили почти гипнотическое воздействие.

Во время бесед отец не позволял объекту своих происков ни на секунду отвести взгляд в сторону. Если жертва, встревоженная проникновенным голосом, то мурлыкающим, то рокочущим, подобно грому, и пыталась это сделать, Корлей начинал ерзать на стуле и занимал такую позицию, что глаза бедняги все равно оставались в поле его зрения. Казалось, для этого он был готов даже растянуться на полу, если бы это потребовалось. Затем, вперив в жертву немигающий взгляд и сопровождая каждое слово еле заметным кивком головы, начинал беспрерывно говорить (слово — кивок, слово — кивок, и так все время). Пока Митч не научился не видеть и не слышать отца, разговаривая с ним, ему всегда казалось, будто его стеклянные глаза закрадывались ему внутрь, а сам он чувствовал какое-то оцепенение.

Слова, которые отец использовал для своих убеждений, всегда были одни и те же — продукт, выработанный в течение долгих лет, результат упорных атак и непрерывных контратак. Доводы и аргументы почти не менялись.

«Ну, несомненно, сэр, — обычно говорил мистер Корлей, — несомненно, вы можете сами организовать рекламный спецвыпуск. Так же как в состоянии сами сшить себе костюм или своими руками построить дом. Но вы же не делаете ничего подобного. А почему? Потому что вы не специалист в этой области. И вы знаете, и я знаю, и все мы знаем, что, когда надо сделать вещь по всем правилам, необходимо обратиться к профессионалу...»

Если же речь заходила о другом болезненном пункте, он говорил: «Я рад, что вы упомянули об этом, сэр. Да, рад! И даже очень! Это верно, что некоторые отделы рекламы не могут продать ни дюйма свободного места на своих полосах после специального выпуска. И такая возможность у них появляется не раньше чем через год. Поэтому все их возражения сводятся к тому, что в городе якобы не наберется столько объявлений, чтобы окупить расходы на специальный выпуск. О да, я видел такие рекламные отделы, рекламные только по названию, так я их называю. И видел издателей, которые давали им водить себя за нос. Это недалекие типы, с цыплячьими мозгами, люди, которым надо заниматься благотворительностью, а не издавать газеты. Но даже будь вы одним из таких издателей, хотя вы, конечно, не такой, и даже если у вас был бы столь липовый рекламный отдел, хотя ваш отдел — это действительно рекламный отдел, то и тогда вы не отказались бы от спецвыпуска. Лучше выколотить деньги сразу, чем выскребать их по крохам в течение целого года, да и то, если удастся...»

Или еще пример:

«Ну, это просто удивительно, сэр! Просто делает вас уникальным! Это надо же, вам вполне хватает того, что у вас уже есть! И вы настолько всем довольны, что даже не заинтересованы в предложении, проверенном временем и заслужившим высокую оценку у более чем двухсот издательств? Примите мои поздравления, сэр! Только я уверен, что некоторые из моих менее удачливых друзей издателей не польстятся на вашу „землю обетованную“. Кстати, две недели тому назад я говорил с одним из них, он не прочь перебраться на другое место со своей газетой...»

И так далее и тому подобное.

В некоторых городах издатели уже после первого раза не нуждались в новых убеждениях. Спецвыпуски пользовались устойчивым спросом, и они возобновляли их каждый год или, что было гораздо чаще, каждые два года. Но все это только еще больше увеличивало темп гонки. Нельзя было довольствоваться достигнутым, нельзя было терять ни минуты, ибо впереди всегда маячили трудные времена. А требовалось еще успеть с приготовлениями, главнейшим из которых было собрать команду — группу суперпрофессионалов, силами которых, собственно говоря, и делался специальный выпуск.

Когда была работа, некоторые из этих людей получали по нескольку тысяч в месяц. Когда же они находились в простое — а это составляло две трети их времени, — то оседали в ближайшем крупном городе и обитали вместе со шлюхами, бомжами, дожидаясь, когда о них вспомнят и кто-нибудь вроде Корлея войдет с ними в контакт. Нередко, отослав им деньги, Корлей о них больше не вспоминал. Иной раз они прибывали на зов в состоянии более подходящем для больницы, нежели для работы. Однако худо-бедно команда наконец собиралась, и дела шли с места в карьер.

В среднем число толкачей колебалось от шести до дюжины, в зависимости от величины города. Штаб-квартира располагалась в каком-нибудь пустом складе, арендуемом по дешевке, обстановка которого состояла из ящиков, коробок из-под тары и телефонов. Достаточно было просунуть туда лишь голову, чтобы сразу понять, почему это помещение называется «бойлерной». Там стоял постоянный шум от непрерывно набираемых телефонных номеров, неразборчивый гул поспешно произносимых слов и непрестанный гвалт многих голосов, словом, дым коромыслом, а у каждого под рукой находилась початая бутылка виски. Однако работающим в «бойлерной» людям все то, чем они занимались, по-видимому, доставляло удовольствие. По натуре все они были добродушными ребятами, хотя и на особый дикарский манер.

Например, посреди разговора кто-нибудь из них мог быстро передать телефонную трубку Митчу. «Хочешь пописать прямо в ухо этому типу, пацан?» Или, прикрыв рукой микрофон, воскликнуть: «Ну и долбись ты конем!» Иногда микрофон оказывался прикрытым неплотно, и тогда приходилось наспех придумывать извинения: quot;О нет, мадам, это совсем не то, что я хотел сказать. Видите ли, тут у нас в офисе находится джентльмен преклонного возраста, который желает совершить кругосветное путешествие — естественно, это мы его отправляем — и он интересуется, каким видом транспорта это обойдется ему дешевле всего. Вот поэтому я и ответил: «Ну и прокатитесь кораблем... ко-раб-лем...»

Царило возбуждение, слышался смех. Во всем ощущались некий смысл того, что происходят важные вещи, и предвкушение больших денег, которые вот-вот начнут поступать, стоит лишь без особых хлопот широко распахнуть магические дверцы. Но будучи к делам отца ближе чем кто-либо другой, Митч знал, что это только видимая верхушка айсберга, задворки по-настоящему большого по нынешним понятиям бизнеса. Все эти люди, не щадя себя, изо всех сил бежали по бесконечно длинной дороге. Конечно, и ее можно было преодолеть, стать богатым, например откладывая каждый день по доллару. Всего-то каких-нибудь миллион лет!

Всегда спешащий мистер Корлей появлялся в «бойлерной» и исчезал из нее не меньше дюжины раз за день, главным образом он трудился вне ее стен. Его жена, Хелен Дач или Герцогиня, как ее звали за глаза, работала непосредственно в «бойлерной», отслеживая ход сделок, время от времени тоже названивая по телефону, а чаще просто кружась по комнате и наблюдая за всеми. И хотя она была невысокой, одежда никогда не выглядела на ней плохо сидящей. Круглую, небольшую попку всегда плотно обтягивала юбка, а полные, округлые груди выпирали под туго облегающей блузкой. По помещению она двигалась как на пружинах; голос ее звучал отрывисто, а все тело подрагивало в унисон порывистым движениям. Время от времени Хелен слегка наклонялась и по рассеянности, а скорее всего умышленно, когда прикуривала от чужой сигареты или отвечала на телефонный звонок, клала руку на плечо одного из мужчин. Порой же, чтобы дать отдых ногам — так она, по крайней мере, говорила, — присаживалась рядом с кем-нибудь из них на ящик или коробку, служившую стулом, тесня его своими упругими бедрами.

Весь день, и так раз за разом, эти мужчины составляли ее жизнь. Изо дня в день в ее ушах звучали соленые мужские шуточки, глаза ей мозолили сальные мужские лица, а вокруг нее постоянно витала атмосфера плохо скрываемого вожделения. И только по ночам, в номере отеля, где вся обстановка располагала к откровенному сексу, мужчины не было. Муж был, а вот мужчины не было.

Корлей и его жена играли разные роли, и тем не менее шли по жизни вместе. Однако то, что вытягивало из него последние соки, казалось, ей было только на пользу. Создавалось такое впечатление, что все, чего лишался муж, словно переходило к жене. И поздно ночью, когда предполагалось, что Митч крепко спит в соседней комнате, его родители яростно и безрезультатно ссорились.

— Дач, ради Христа!

— Ответь мне, будь ты проклят! Для чего у тебя эта штука? Ты хоть знаешь, для чего она предназначена?

— Ах, дорогуша...

— Нет, нет! Клянусь Богом! Ты совсем не любишь меня, раз не можешь заставить его стоять!

— Дач, всему виной эта проклятая жизнь! Как только найду подходящее место, мы тут же бросим якорь.

— Треп! И в любом случае чего уж такого плохого в этой жизни?

— Ну, я имею в виду другое. Буду искать постоянную работу.

— Ох, да слезь ты с меня, дерьмо! Продавать песок в Сахаре — вот та работа, на которой я тебя представляю!

Возможно, отец был прав. В разряженной атмосфере шальных баксов он медленно загибался от удушья — его легкие утрачивали эластичность. Однако Корлей сознавал, что и мир долин, раскинувшийся у подножия заснеженных вершин, мало ему подходит, поскольку несовместим с бурной жизнью, к которой, хоть она и выматывала из него все жилы, он привык. Даже в молодости Корлей не мог адаптироваться к условиям размеренного существования, а тем более теперь, когда был уже далеко не молод.

Митч менял школы в среднем каждые два месяца. Будучи по натуре смышленым и независимым, умеющим приспосабливаться к переменам, он ловко избегал чрезмерного внимания преподавателей к своей особе, от чего страдали менее удачливые учащиеся. И зачем было к кому-то привыкать, если через несколько недель они уже снимались с места? К тому же Митч был толковым, вел себя вполне прилично и в некоторых отношениях во многом превосходил своих сверстников. Так что родители особенно не беспокоились о сыне, не осложняли ему и без того нелегкую жизнь, даже если он позволял себе некоторые шалости и нарушал общепринятые правила.

Так продолжалось до тех пор, пока Митч не добрался до второго курса высшей школы. Тогда-то и случился в его жизни первый прокол — случайно оказавшийся поблизости полицейский застал его во время занятий за игрой в казино, о чем и было доложено родителям. Те отреагировали каждый в своей манере.

Мать ринулась к нему и начала яростно трясти за плечи, заявив, что он нуждается в том, чтобы ему хорошенько надрали задницу.

На что отец возразил, что мозги у парня находятся не в заднице, а поэтому на них можно повлиять только убеждением.

— Сейчас я хочу спросить тебя кое о чем, мой мальчик, — сказал он, притягивая к себе Митча и ставя его перед собой. — Я хочу спросить тебя вот что... смотри на меня, мальчик! Я хочу задать тебе чертовски важный вопрос. Что ты хочешь сделать со своей жизнью, сынок? (Кивок после каждого слова.) Что ты хочешь сделать со своей жизнью? Ты хочешь получить хорошее образование? (Кивок, кивок.) Или желаешь остаться неучем? Все зависит только от тебя. Ты собираешься зарабатывать на жизнь, сидя на стуле или с метлой в руках? Ты вполне можешь посиживать на легком, удобном стуле в прекрасном, большом офисе, с хорошенькой, маленькой секретаршей, как, например, твоя мама. Так что выбирай: или офис, или метла в руках, чтобы подметать на улицах конские кучи. Вот и отвечай, чего же ты хочешь?

Митч ответил соответствующим образом, за что, невзирая на яростный протест матери, отец вручил ему пятидесятидолларовую купюру.

— Это некоторым образом символизирует образование, мой мальчик. Ученье — будущие деньги, а деньги — уверенность в себе. Сегодня ты кое-чему научился, и вот первые плоды — наличные в кармане!

Митч не замедлил просадить полученные деньги, играя в подсобке за классной комнатой в кости. Дач отреагировала в прежней манере. Но ее супруг и на этот раз остался верен себе.

— Чертов упрямец. Я и вправду начинаю думать, что мозги у тебя находятся в заднице. Будь я проклят, если метла сама не просится к тебе в руки! Мальчик, мальчик, (кивки), разве ты не знаешь, что существуют люди, которые умеют мухлевать в кости? Ты что же, все еще не в курсе, что они годами тренируются, чтобы кости были послушны их рукам?

— Ну, никого из таких в подсобке не было.

— Ты не можешь этого знать, мой мальчик, такого никогда не знаешь. Твой ответ только доказывает, что ты пока ничего не понял про игру в кости, и я теперь это ясно вижу. Ты сам доказал, какой ты еще профан, (кивок, кивок). Ты совсем не знаешь жизнь и еще не стоишь на ногах. Поэтому не стоит испытывать судьбу, мой мальчик, не стоит. Погоди, пока не научишься понимать, что к чему, и сам не убедишься в преимуществах образования. Иначе я просто боюсь за тебя, (кивок, кивок). Повторяю, я просто боюсь за тебя. Тень метлы уже нависла над тобой, и я чую вонь от конских куч.

Мистер Корлей умер, когда Митч был на последнем курсе высшей школы. Миссис Корлей яростно встряхнула сына, сжала его в объятиях и горько рыдала во время кремации тела. Вернувшись в отель, она долго изучала свое отражение в зеркале и наконец озабоченно поинтересовалась у сына, выглядит ли она на свои сорок два года.

Митч решил, что не мешает немного разрядить обстановку, поэтому ответил, что ей и дня не дашь сверх сорока одного года и двенадцати месяцев.

Дач снова разразилась слезами и поискала глазами вокруг себя, чем бы таким в него запустить.

— Как можно говорить такую чудовищную вещь? И это тогда, когда твой отец лежит в сырой земле.

— Ты имеешь в виду — жарится в печи, не так ли? Ладно, ладно, — поспешно добавил он. — Конечно, ты никак не выглядишь на свои сорок два. Тебе не дашь больше тридцати четырех, максимум тридцати пяти.

— Честно? Ты это говоришь серьезно? — Хелен так и просияла, но затем помрачнела. — Но, Бога ради, что я теперь должна делать? В одиночку мне с этой работой не справиться. Я должна подцепить себе другого мужчину, но как, дьявольщина, это возможно сделать, имея тебя на руках?

— Вот как? — удивился Митч. — Так, может быть, мне выпрыгнуть в окно?

— Ну что ты, дорогой! Ты должен закончить школу. И только один Господь знает, куда закинет меня судьба в следующий момент. Конечно, уйдет какое-то время на то, чтобы найти надежного партнера... Разумеется, речь не идет о замужестве...

— Ну, конечно...

— Не соизволишь ли заткнуться?! Ты достаточно умен, чтобы придумать кое-что получше, чем меня передразнивать.

Митч пожал плечами. Потом сказал матери, что останется здесь, а она может поступить, как ей удобнее. Они были старыми постояльцами в этом отеле и находились в дружеских отношениях с администрацией. А отели всегда могут предложить работу для презентабельных юношей. Наверное, ему смогут подыскать что-то такое на неполный рабочий день, что позволит закончить высшую школу.

— Восхитительно! О, какой чудесный выход, дорогой! — Мать даже захлопала в ладоши. — Почему бы тебе прямо сейчас не заглянуть к управляющему?

С того дня прошло целых пять лет, прежде чем он увидел свою мать снова. Пять лет — шутка ли? Она снова была замужем, и он тоже успел жениться. Митч все еще и сейчас был женат, хотя Рыжая и не знала об этом. Он все еще женат, женат, женат...

Митч беспокойно завозился во сне. Эти слова, застрявшие в его голове вечной угрозой, сейчас слышались ему в перестуке колес. И еще, что будет, если Рыжая обнаружит, что на их банковском счете, где якобы лежит солидная сумма, на самом деле ничего нет?

Она убьет тебя, она убьет тебя, Рыжая убьет тебя...