"Муж и жена" - читать интересную книгу автора (Парсонс Тони)

10

Поперек щита «Продается», который висел перед домом Джины, было наклеено «Продано». Когда она открыла дверь, я увидел ряды коробок и ящиков, выстроившихся вдоль стен коридора. Все это происходило на самом деле.

Сегодня мне хотелось провести с Пэтом время как-нибудь по-особенному. Обычный воскресный «набор» — кино, парк и пицца — показался мне недостаточным. Я хотел, чтобы он отвел душу, чтобы его лицо светилось от радости, чтобы он запомнил сегодняшний день навсегда.

Итак, мы поехали кусадьбе Сомерсет на Стрэнде. Это великолепное и очень интересное здание музея, но внутрь мы не пошли. Мы приехали сюда из-за фонтанов.

Нам выдали разноцветные зонтики. Мы направились во внутренний дворик и начали перебегать от одного фонтана к другому под дождем брызг. Мой сын визжал от восторга, когда струи воды попадали на его зонтик.

Я подумал о Джине Келли в мюзикле «Поющие под дождем». Песни и танцы под дождем.

Вначале внутренний дворик был полон народа, но через некоторое время большинство детей и их родителей перешли на более сухое место к более спокойным развлечениям. Но Пэт никакие мог наиграться с мини-фонтанами, которые какой-то гений установил во внутреннем дворе этой прекрасной усадьбы. Поэтому мы провели целый день, бегая с разноцветными зонтиками над головами под струями воды. Промокшие насквозь, но готовые лопнуть от счастья.

Когда уже начало темнеть, мы поехали к моей маме. Потом все втроем отправились гулять в парк. Моя мама, мой сын и я — мы бродили у озера в осенних сумерках. В парке было безлюдно. Все разошлись по домам. Под ногами шуршали последние желтые листья, а в воздухе пахло холодом и туманом. Ускользал очередной год.

Я вспомнил еще один день в этом парке. Тогда мы впервые сняли страхующие колесики с велосипеда Пэта, который назывался «Колокольчик». Мой отец бежал за «Колокольчиком», а внутри него уже развивался рак, о котором никто еще не подозревал. Он бежал и повторял одно и то же слово снова и снова: «Поймал. Поймал. Поймал».

Когда совсем стемнело, я отвез Пэта домой к его матери. Я подвел его к двери и присел перед ним на корточки — так, чтобы мы с ним оказались вровень.

Поцеловал его, просил слушаться и обхватил его руками, как будто не хотел больше отпускать.

А на следующее утро Пэт, его мать и ее новый муж, все вместе, сели в самолет, чтобы начать новую жизнь в другой стране.

Эймон так и не появился.

Помощник, готовящий зрителей, пришел и ушел, аудитория устала ждать. Их настроение падало с каждой минутой. Они пришли сюда, чтобы повеселиться, и, как говорит моя мама, готовы были смеяться, покажи им только палец. Но ожидание появления знаменитости стало действовать им на нервы: Операторы скучали. Суфлерша у монитора достала вязание. Дежурный администратор снял наушники и говорил что-то режиссеру на галерее. Тот взглянул на меня и пожал плечами.

— Я разыщу его, — тут же пообещал я.

Гримерная оказалась закрыта. Я начал стучать в дверь и звать Эймона. Никакого ответа. Я забарабанил сильнее, обозвал его дерьмом и приказал немедленно открыть. Тишина. А потом, наконец, за дверью раздались шаги.

Эймон открыл и, пока я входил, опустился на колени и стал что-то искать под гримерным столом.

Я обругал его, полагая, что он потерял несколько гранул кокаина, но ошибся.

— Она где-то здесь, — сказал Эймон. — Я знаю, что здесь. Ага!

Он выпрямился, сжимая в руке несколько клочков бумаги. Потом начал расправлять их на столике и складывать вместе, как мозаику для малолетних. Это была фотография девушки. Восточно-азиатской внешности. Темноволосой, красивой, которую я уже где-то видел.

— Мем, — произнес он, — моя прекрасная Мем. О, как ты можешь быть такой жестокой? Я так любил тебя. Ты, чертова стерва!

Я наблюдал, как он складывает кусочки фотографии, которую, очевидно, только что сам же разорвал. Это был один из тех любительских полароидных снимков, которые делают туристы, осматривая достопримечательности. На ней были изображены мужчина и женщина, смотрящие прямо в объектив летним днем у входа в Нотр-Дам. Эймон и его Мем в Париже.

— Что случилось, Эймон?

— Она замужем. Выяснилось, что она, черт побери, замужем.

— Мем вышла замуж? — Я вспомнил, как Мем сбрасывала с себя платье в одном из стриптиз-клубов, где она работала. — Но она всегда казалось такой… незамужней.

— У нее муж и ребенок в Бангкоке. Маленький мальчик. Ровесник Пэта. Оказалось, что она все это время посылала им туда деньги.

— Боже мой! — Я обнял его за плечи. — Мне очень жаль, Эймон.

— Мы встретились. Чтобы обсудить возможность снова быть вместе. Казалось, она хочет этого, говорила, что тосковала по мне. Я купил для нее кольцо. Обручальное кольцо от Тиффани. Настоящее. Ну, не смешно ли? Когда она пошла в туалет, чтобы там что-то поправить, я решил спрятать кольцо в ее кошелек. Хотел сделать сюрприз. Тут-то я и обнаружил ее фотографию с мужем и маленьким ребенком. Стерва. А я-то думал, что она правда хотела вернуться ко мне, Гарри. Но меня просто использовали как машину для печатания денег.

Мы с ним уставились на разорванную фотографию.

— Как ты думаешь, Гарри, если я склею ее скотчем, то будет ничего? Как ты считаешь? Или лучше попробовать суперклеем?

— Послушай, Эймон, этим займешься потом. Сейчас в студии тебя и «Фиш по пятницам» ждут несколько сотен человек.

— Выступать? Какя могу думать о выступлении, когда у Мем есть муж и ребенок?

— Ты должен. Так надо. Держаться во что бы то ни стало, даже если тебе не до этого. Надо продолжать делать отличное шоу, когда у тебя буквально опускаются руки. Это та жизнь, которую ты сам выбрал. Ты не можешь взять выходной только потому, что тебе сделали больно.

— Сделали больно? Да мне разбили сердце! Разбили и растоптали. Девушка, которую я собирался сделать своей женой, не может выйти за меня, потому что это не понравится ее мужу. Гарри, мне нужно нюхнуть. Порошок в кармане моего пальто. Я приберег его на крайний случай. Вот он и понадобился. Отсыпь мне немного, ладно?

Тут уж настала моя очередь разозлиться. Я достал пакетик с кокаином из кармана его пальто и швырнул прямо в лицо Эймону:

— Ты из-за нее распускаешь сопли? Из-за какой-то девицы? Потому что у нее в Таиланде муж и ребенок, ты хватаешься, за свой спасительный порошок? Ты что, чокнулся? Ты хочешь бросить все из-за какой-то девицы?

— Не из-за какой-то девицы, а именно из-за этой. Ты что, ничего не понимаешь в любви? Несчастный ты человек, Гарри.

— Я все понимаю, приятель. Я знаю, что Мем замечательная женщина. Но кругом полно таких.

— И все они лживы, Гарри.

Он подобрал с пола пакетик кокаина и засунул его в карман. Туда же отправилась и разорванная фотография. Потом он пронесся мимо меня к двери:

— Ну, как же ты можешь понять, Гарри? Конечно же, ты — женатый человек. Что ты понимаешь в романтических отношениях?

По воскресеньям было хуже всего.

С отъездом Пэта выходной день превратился в нескончаемый. Я бродил по дому как потерянный, не в состоянии узнать свою собственную жизнь. А на кухне Пегги помогала Сид делать крошечные пирожки по какому-то особому рецепту.

Я догадался, что пирожки предназначались скорее для «Еды, славной еды», а не нам на ужин, потому что я насчитал их около шести сотен. Они были разложены на серебряных блюдах по всей кухне, эти маленькие кусочки теста, которые моя жена и ее дочь заботливо начиняли мясом с чесноком и приправами, чтобы потом зажарить на решетке.

— Пирожки по-техасски, — пояснила Сид.

— Их едят девушки-ковбои, — добавила Пегги. Я стоял в дверях, наблюдая за ними обеими. На них красовались одинаковые фартуки, и у обеих были засучены рукава. Их черные волосы оказались затянуты в хвостики, открывая милые лица. Похоже, что они получали от своего занятия огромное удовольствие.

— Тебе грустно без него, да? — спросила Сид. Я кивнул. Она погладила меня по руке. Мне не было необходимости объяснять, как я чувствовал себя по воскресеньям. Она достаточно сильно любила меня, чтобы понять.

— Нужна моя помощь? — спросил я.

— Твоя? — удивилась Пегги.

Сид улыбнулась:

— Конечно.

Пегги показала мне, что нужно делать.

Надо было взять кружок теста, положить в середину немного мяса и посыпать его толченым чесноком и приправами. Потом нужно все завернуть и залепить края вместе, чтобы получился аккуратный рубчик. При этом все пирожки должны выглядеть совершенно одинаково.

К моему удивлению, у меня получалось ужасно. Мои слишком толстые пирожки разваливались прежде, чем их можно было положить на блюдо. Сначала это казалось забавным, но, по мере того как пирожки все продолжали разваливаться, это стало уже не смешно.

— Не так, Гарри, — вздохнула Пегги. — Ты слишком много кладешь начинки.

Своими ловкими маленькими пальчиками она показала мне, как нужно правильно лепить пирожки, и у меня стало получаться. Было видно, что Пегги млеет оттого, что смогла выступить в роли учительницы. И некоторое время мы все вместе работали в общей пирожковой гармонии.

Вдруг по непонятной причине я ощутил беспокойство и сказал:

— Знаете что, я, наверное, поеду проведаю маму.

— Почему бы и нет? — ответила Сид. — Она будет рада.

— Вы тут справитесь без меня?

Они обе были слишком добры, чтобы ответить на этот глупый вопрос.

Я не единственный, кто тосковал по Пэту, Был еще и маленький симпатичный мальчуган с перепачканным лицом, который гонял на видавшем виды велосипеде, великоватом для него.

— А где Патрик? — спросил он.

— Пэт? Пэт уехал. Еще на прошлой неделе. В Америку.

Мальчик кивнул:

— Я знал, что он уезжает, но не знал, что он уже отъехал.

— Да, отъехал. То есть уехал. Ты с ним вместе учился?

Но мальчишкауже умчался, лихо накручивая педали велосипеда, который, казалось, принадлежал старшему брату или сестре. Этот маленький мальчик тоже не знал, чем заполнить день без моего сына.

Берни Купер. Первый и лучший друг моего сына.

Когда я был мальчишкой, я знал множество людей, к которым мог пойти в гости без предупреждения, понимая, что мне всегда будут рады. Теперь все приятели выросли. И единственным человеком, к которому я мог заявиться без приглашения, оставалась моя мама.

— Гарри, — сказала она, впуская меня в дом, — привет, дорогой. А я как раз собралась уходить.

Я был поражен:

— В воскресенье? Ты уходишь куда-то в воскресенье?

— Я иду в клуб вместе с тетушкой Этель. Мы там разучиваем ковбойские танцы.

— Ковбойские танцы? Но я думал, что мы вместе посмотрим телевизор.

— Ой, Гарри, — рассмеялась мама, — я смогу смотреть телевизор сколько угодно, когда умру.

Тут раздался звонок в дверь, и в прихожую вошла семидесятилетняя соседка в ковбойском наряде. Вместо привычного кардигана, юбки в цветочек и удобных босоножек, тетушка Этель была одета в жилетку, расшитую блестками и бахромой. На ней также имелись ковбойские сапоги и шляпа.

— Привет, дорогой Гарри. Пойдешь с нами танцевать?

— Ты потрясающе выглядишь, Этель, — воскликнула моя мать. — Энни, детка, где твой пистолет?!

— Скорее, бабка, где твой пистолет?! — И они обе, не сдержавшись, расхохотались.

— Этель там уже была, у нее есть кое-какой опыт. Правда, Этель?

Тетушка Этель скромно улыбнулась:

— Я разучила такие фигуры, как «Легкое скольжение», «Притопы» и «Безумные ножки», но у меня еше плохо получается «Танец ча-ча» и «Шуршащий клевер».

Она начала неуклюже пританцовывать по гостиной, чуть не опрокинув зеленый пуф.

— Шаг прямо левой с переносом тела, затем слегка согнуть правое колено, поворачивая ступню из стороны в сторону, теперь поднять правое колено чуть выше.

— Это твой «Танец ча-ча», Этель?

— Нет, дорогой. Это «Клевер». Больше того, скажу тебе, что это очень хорошо помогает от прострела в спине.

Я посмотрел на тетушку Этель, потом на свою мать.

— Не может быть, чтобы ты отправилась в таком наряде, — сказал я, обращаясь к ней!

Но мне не стоило беспокоиться. Моя мать собиралась сначала просто пойти и посмотреть, понравится ли ей это, а потом уж думать о покупке ковбойского костюма. Я вышел вместе с ними из дома, и, только когда тетушка Этель уже подъезжала на своем «Ниссане» к воротам, моя мать повернулась ко мне:

— Он вернется к тебе, дорогой. Не тоскуй. Мы его вернем.

— Ты думаешь? Я не очень уверен в этом, мам.

— Всем детям нужен отец.

— В твое время все было по-другому. Сейчас отцы уже не значат так много для детей, как раньше.

— Каждому ребенку нужны оба родителя, дорогой. Поверь мне. Танго танцуют вдвоем.

У меня не хватило духу напомнить маме, что сейчас уже никто не танцует танго.

Даже она.

Тетушка Этель посигналила и опустила стекло машины:

— Кибитка подана!

Домой я вернулся уже около полуночи.

В кровати было тесно. Пегги спала в обнимку со своей мамой, посасывая во сне большой палец. Ее темные волосы прилипли колбу, отчего казалось, что девочку мучает лихорадка.

— Ей приснился страшный сон, — прошептала Сид. — Что-то про ее папу, который упал с мотоцикла. Она сейчас уснет покрепче, и я отнесу ее в детскую.

— Ничего. Пусть спит здесь.

— Ты не возражаешь, милый?

— Без проблем.

Я поцеловал свою жену и отправился спать на диван. Я действительно не возражал.

Сегодня ночью Пегги нуждалась в своей маме. Лежа в одиночестве на диване, мне не нужно было беспокоиться о том, что Пегги может проснуться среди ночи, или о том, что Сид слишком устала, чтобы заниматься сексом, или что я натянул на себя все одеяло. Здесь некого было обнять, но никто и не станет нарушать мой сон.

Что-то в этом есть — спать на диване. К этому привыкаешь.

— Тебе необходимо как-то вернуть романтичность в свою жизнь, — заявил Эймон, обращаясь ко мне. Он ковырял вилкой в тарелке с макаронами. В последние дни он мало ел. — Чуть больше интереса, Гарри. Чуть больше страсти. Ночи, когда ты не можешь уснуть, потому что быть врозь невыносимо. Ты должен помнить об этом. Вспомни, как было раньше. Очень постарайся.

— Думаешь, мне следует купить жене цветов? Он закатил глаза.

— Я думаю, что тебе следует завести любовницу.

— Но я люблю свою жену.

— Ну и что? Роман — это общечеловеческое право. Как право на еду, воду и крышу над головой.

— Ты не роман имеешь в виду. Ты говоришь о том, чем занять свою плоть, об элементарном траханье. Как всегда, у тебя на уме только твой несчастный отросток.

— Называй это, как хочешь, Гарри, — сказал он, ощупывая взглядом официантку, которая забрала его нетронутую тарелку. — Но когда имеешь кое-что на стороне, то браку это не вредит. Наоборот, только укрепляет его.

— Попытайся объяснить это моей жене.

— Жена твоя ничего не узнает.

— Но я-то буду знать. Ты не понимаешь. Я не хочу заводить другую женщину. Я хочу вернуть свою жену. Чтобы все было так же, как раньше.

— Мне просто смешно смотреть на вас, женатиков, — хихикнул Эймон. — Вы жалуетесь на недостаток эмоций под брачным одеялом. Но вам не хватает смелости осмотреться и поискать чего-нибудь на стороне. Ты точно знаешь, что тебе нужно, но смелости у тебя не хватает, чтобы это получить.

— Так брак на том и стоит, — не сдавался я.

— На чем, на разочаровании? На безысходности? Потере иллюзий? На том, чтобы спать с кем-то, кто тебе уже не нравится? Звучит чертовски привлекательно, Гарри. Здорово. В таком случае я лучше останусь холостяком.

— Мне все еще нравится Сид, — уверенно заявил я.

Я иногда наблюдал за лицом Сид, когда она не видела, и был поражен, насколько очаровательно она выглядела, насколько глубокие чувства она вызывала во мне, даже ничего для этого не делая.

— К тому же я думаю, что я ей тоже все еще нравлюсь. Я хочу сказать, когда она вспоминает обо мне.

Эймон рассмеялся моему заявлению.

— Я хочу сказать, что брак не кончается с завершением медового месяца, — проговорил я.

— Но медовый месяц — самая лучшая часть брака.

— Не придумывай ничего по поводу наших сексуальных отношений. Тут все в порядке, когда у нас на это хватает сил. Просто я не знаю. Похоже, что из наших отношений исчезла какая-то искра. Сид все время занята на работе. Или приходит домой уже уставшей. Или отключили горячую воду. Раньше так никогда не было.

— Женщины меняются, Гарри, — сказал Эймон, откидываясь на спинку стула. — Тебе необходимо понять, что женщина меняется в зависимости от периода ее жизни.

— Как это?

— Ну, например, с тринадцати до восемнадцати лет женщина подобна Африке — девственной территории. С восемнадцати до тридцати — Азии. Она так же горяча и экзотична. От тридцати до сорока пяти она подобна Америке: уже вся исследована, но еще полна богатых ресурсов. С сорока пяти до пятидесяти пяти ее можно сравнитьс Европой; немного устала, чуть выдохлась, но все еще обладает множеством достопримечательностей. Ну а с пятидесяти пяти и дальше — она как Австралия. Все знают, что она где-то внизу, но мало кто захочет отправиться туда. — Он поднялся.

— Когда ты вернешься, тебе придется подыскать пример получше.

— Да-а. — грустно протянул Эймон. — Когда вернусь. Извини меня.

Он вышел в туалетную комнату. На студии мы решили, что Эймон возьмет отпуск на столько времени, сколько ему понадобится, чтобы привести себя в порядок. Я знал: он расстроен тем, что надо прерывать шоу. Но телестудия настаивала, чтобы он полностью избавился от привычки к наркотикам, прежде чем его снова выпустят в эфир. Поэтому мы организовали этот обед, чтобы я постарался уговорить Эймона обратиться за профессиональной помощью.

Эймон вернулся за стол, его глаза слезились, а кожа приобрела пергаментный цвет. «Неужели опять?» — подумал я. Я дотронулся до кончика своего носа, и он промокнул салфеткой остатки белого порошка на кончике своего.

— Ой, — хихикнул он.

— Послушай, на Харли-стрит есть один врач. Она лечит… переутомление. Студия хочет, чтобы ты показался ей. Я пойду с тобой.

— Вот это да! Черт побери, я уже давно не ребенок. Мне не нужна ничья помощь.

— Послушай, Эймон. У тебя огромный талант. А в настоящее время ты рискуешь его потерять.

— Мне не нужна помощь, Гарри.

— Если ты не покажешься этому врачу, то в конце концов потеряешь свое шоу.

— Я в порядке.

— Ты определенно разрушишь свое здоровье.

— Это мое дело.

— Возможно, у тебя будут проблемы с полицией.

— Да пошли они куда подальше!

— Ты совершенно точно запихаешь в нос все свои кровно заработанные деньги и спустишь в унитаз.

— Что хочу, то с ними и сделаю.

— И пенис твой уменьшится.

— Что?

— Ты слышал.

Минуту он неподвижно смотрел на меня:

— Как там зовут этого врача?

В этот момент сработал виброзвонок его мобильного телефона. Трубка словно забилась в конвульсиях. Эймон начал говорить, хотя телефоны здесь были запрещены. Это звонила его бывшая подружка, Мем. Он тут же чуть не прослезился, запустив дрожащие пальцы в свою растрепанную шевелюру.

— Я не преследую тебя… Неужели двадцать сообщений? Не может быть. В любом случае я просто хотел повидать тебя, мой маленький лимонный пломбирчик! Зачем? Поговорить с тобой, объяснить… Мем, мы можем опять начать все сначала… Я хочу быть единственным мужчиной, для которого ты танцуешь… Пожалуйста, малышка…

Два бизнесмена за соседним столиком с презрением смотрели на него.

— Что это за комедиант с мобильным? — спросил один из них. — Здесь не разрешено пользоваться мобильными телефонами.

— Ту-ту, — сказал другой, изображая придурка с мобильным. — Я еду в поезде…

Эймон набросился на них обоих.

— Телефон ведь не звонил, так?! — бушевал он. — Он включен у меня на вибрирующий сигнал. Поняли? Так что нет никакой чертовой разницы между мной, говорящим по телефону, и вами — гребаными бизнесменами, обсуждающими финансовые рынки, Тайгера Вудса или что-то там еще, что занимает ваши куриные мозги!

«А он прав, — подумал я, делая знак официанту, чтобы нам принесли счет. — Ему следует включить это в свое выступление».

Но, Боже мой, он так раскипятился, что готов был взорваться. И пока два бизнесмена грозили набить нам физиономии, я размышлял над словами Эймона по поводу женщин и их схожести с различными частями света. Если следовать его теории, то мою жену можно сравнить с Америкой. Хотя после года с небольшим брака она еще не до конца исследована.

Иногда мне кажется, что я совсем не знаю ее.

Сам не знаю почему, я стал то и дело проезжать мимо дома Джины. Знал ведь, что там никого нет. Новые жильцы еще какое-то время не должны были въезжать. И даже мечтательная няня вернулась в свою Баварию. Но для меня эти поездки казались успокаивающими, что ли…

Даже если учитывать, что это не мой дом и уже не дом Пэта. Никаких теплых воспоминаний не связывало меня с этим местом. Я проезжал мимо, представляя себе, что всего лишь неделю тому назад в комнате моего сына лежали его вещи. В шкафу — одежда (из чего-то он уже вырос), на кровати — одеяло с изображением его любимых героев «Звездных войн». Когда я думал обо всем этом, то не чувствовал себя так одиноко.

Я объезжал вокруг дома, тоскуя как старый любовник. И тут вдруг я увидел велосипед Пэта.

Его бросили перед домом. Возвращаясь с прогулки в парке, он всегда ставил велосипед на маленькой лужайке перед входом, а потом либо просто забывал о нем, либо считал всех такими же честными, как он сам.

Велосипед до сих пор не стащили только по одной причине: огромный куст надежно скрывал его от посторонних глаз. Я припарковал машину, перелез через символическую ограду в сад и поднял велосипед. Позабочусь о нем до приезда моего сына. Или, может, они захотят, чтобы я переслал его в Америку.

— Ее нет дома? — спросил кто-то.

Я поднял голову. Передо мной стоял очень худой молодой человек с крашеными светлыми волосами. По виду азиат. Один из тех стильных молодых японцев, которых иногда встречаешь в артистических кварталах Лондона. Они часто посещают картинные галереи и магазины грампластинок для специалистов. Этот парень выглядел так, как будто только что плакал. Я смотрел на него через низкий забор.

— Вы кого имеете в виду? Джину? Он взглянул на дом:

— Казуми.

Это имя мне ни о чем не говорило.

— Здесь таких-нет, приятель. Попробуйте узнать у соседей.

— Нет. Она живет здесь. — Он хорошо говорил по-английски. — Я уверен. — Он оглядел улицу, кивая головой. — Я знаю, что это здесь. А вот и она!

Молодая азиатка медленно ехала на велосипеде по улице. У нее были блестящие развевающиеся волосы, как у большинства японок, но на тон светлее, чем обычно. Она остановилась у дома Джины и отбросила со лба волосы, открыв бледное, серьезное лицо. Выглядела она немного старше, чем мне показалось сначала. Не девушка — женщина. Может, приблизительно моего возраста. Давно уже я не встречал таких привлекательных женщин. С тех самых пор, как увидел свою жену. Она взглянула на молодого человека, и стало понятно, что она совсем не рада его видеть. Волосы упали на ее удивительное лицо и она не убирала их, как бы отгородившись от остального мира.

— Казу-сан, — обратился к ней молодой человек. И вдруг я вспомнил: ну, конечно же, подруга Джины из Японии! Та, которая, взглянув на Пэта через объектив фотоаппарата, сумела по-настоящему его разглядеть. Казуми.

Слегка наклонив голову, молодой человек начал быстро говорить по-японски, убедительно доказывая что-то свое. Крашеные волосы помогали ему скрывать собственное отчаяние.

Молодая женщина отрицательно покачала головой и повела свой велосипед по дорожке в глубь сада. Молодой человек сел на ограду возле бывшего дома моей бывшей жены, закрыл лицо ладонями и стал всхлипывать. Она опять, на этот раз с раздражением, покачала головой и стала выбирать ключ от входной двери. В руках она держала огромную связку, а нужно было найти всего два подходящих ключа. Наконец она открыла дверь, но тут сработала сигнализация.

Прежде чем захлопнуть дверь, она впервые взглянула на меня. Я стоял посреди маленькой лужайки с велосипедом, забытым моим сыном, и наблюдал за тем, как она нажимала кнопки для отключения сигнализации.

Я обратил внимание на выражение ее лица. Как она смотрела на меня. Как будто я был еще одним сумасшедшим влюбленным.