"Жизнь честных и нечестных" - читать интересную книгу автора (Топильская Елена)

6

— Мария Сергеевна, поздравляю вас с моим боевым крещением! Согласитесь, что первое дежурство — это праздник, который запомнится на всю жизнь! Вам запомнилось?

Переговариваясь, мы прошли сквозь воротики металлоконтроля, предъявили свои удостоверения — я небрежно, не глядя на постовых, а Стас с гордостью — и стали подниматься на второй этаж, в нашу дежурку.

— Когда я в самый первый раз выехала на труп, я тогда очки носила; так вот, я даже очки на всякий случай сняла, поскольку рассудила, что чем меньше я увижу, тем лучше.

— А что был за труп?

— Женщина-пьянчужка, избитая мужем, труп лежал посреди комнаты на каких-то тюфяках. Мужа к нашему приезду уже увезли в милицию, протрезвляться… Белые ночи, в квартире тихо, только мы с доктором и криминалистом да понятые. Мы стали протокол писать потихонечку, и вдруг из-за занавески в углу комнаты — шорох, появляется маленький, худой мальчик, годика три ему, говорит: «Мама» — и ковыляет к телу на матрасе. Оказывается, его просто не заметили, да и не знали, что он там был, а он все время, пока в комнате была милиция, как мышонок сидел в уголочке, а когда все стихло, выполз. Я до сих пор помню, как безумно я испугалась, что он сейчас подбежит к матери, дотронется до нее и почувствует, что она холодная… Мы с криминалистом рванулись к нему, схватили, потом вызвали инспектора из детской комнаты, и она увезла мальчика. А доктор нам говорит: «А ведь больше этот мальчоночка сюда никогда не вернется!..» Мужской туалет, кстати, рядом с дежурным отделением, а наш — другой стороны здания, дежурящим женщинам приходится шлепать на соседнюю улицу.

— Как это — на соседнюю улицу?!

— Ну, по коридору; он ведь огибает здание главка с трех сторон, получается, что с трех улиц фасад выходит на одну улицу, сторона, где наш дежурка, — на другую, а женский туалет с третьей стороны.

По этому самому длинному в мире коридор мы дошли до дверей дежурного отделения, двух комнат — обиталища дежурного следователя, уз кого и тесного, как гроб, забитого драной и лома ной мебелью, и теплой уютной комнаты дежурим медиков. Войдя в коридорчик, объединяющий комнаты, Стас вопросительно уставился на черные следы обуви, ведущие по свежепобеленно стене к потолку.

— Не пугайся, Стасик, — успокоила я его, — по потолку здесь никто не ходит, это наверняка любитель здорового образа жизни эксперт Трепетун стоял на голове, опираясь ногами о стену; сейчас проверим.

Я открыла комнату дежурного следователя предоставила Стасу возможность полюбоваться мутным окном с разбитыми стеклами и свернутым солдатскими одеялами на койках, а потом заглянул в соседнее помещение, откуда доносились запах кофе и тихая музыка.

— Всем привет! Похоже, Трепетун только что сменился?

— Здравствуй, Машенька! Сколько раз говорили этому уроду, чтобы ботинки снимал, когда на голове стоит, но он выше этого!

Кофе, как всегда, заваривал Дима Сергиенко, а невозмутимая Наташа Панова, забравшись с ногами на диван, с помощью спиц создавала очередной шедевр рукоделия; и Боря, и другие члены ее семьи ходили «обвязанные» с головы до ног, да и сама Наташа появлялась в умопомрачительных вязаных костюмах и платьях, успевая за пару дежурств состряпать себе обновку, если выездов бывало немного. Да и с выездами она управлялась оперативно: раз-раз, и осмотр трупа закончен, а Наташа довязывает очередной воротник или рукавчик. Эксперт Панова из тех, кто работает быстро и толково и плюс обладает еще одним ценным качеством: если она выезжает на «глухарь», значит, он обязательно скоро раскроется, — это верная примета. Вот с Юрой Кравченко уголовный розыск выезжать не любит: хоть Юрка и хороший эксперт, грамотный, а глаз у него черный; если «глухарь» в его смену — пиши пропало, зависнет на веки вечные…

— Стас, заходи, я тебя познакомлю с экспертами.

На пороге комнаты появился смущенно улыбающийся Стас, и оба эксперта ахнули, разглядев его праздничный прикид.

— Голубчик, ты так дежурить собрался? — сочувственно спросила Панова. — Ну, значит, по закону подлости, нас ждет подвал или помойка.

— Наташа, не каркай, — попросила я. — Человек пришел на первое дежурство как на праздник, не порти ему настроение. Пойдем, Стас, я тебе расскажу, как дежурить без меня, ночью.

Я увела Стаса в следовательскую комнату, объяснила, что городской телефон на столе спарен с экспертной комнатой; когда ночью раздается звонок, эксперты тоже снимают трубку и можно всегда рассчитывать на их поддержку, они люди опытные и всегда подскажут, надо выезжать или можно разрешить милиции осмотреть труп. Сказала я и про то, что можно, конечно, ночь скоротать на замусоленной подушке, укрываясь грязным одеялом, но лучше приносить с собой наволочку и простынку, чтобы, если выдастся часок поспать, провести его в человеческих условиях.

— Мария Сергеевна, а почему здесь такая казарма, а у них так уютно?

— Следователи, Стасик, приходят сюда только на ночь и на выходные, а эксперты находятся Я главке круглосуточно. Лежбище тут у них. Мы, конечно, пользуемся благами цивилизации у ним под крылышком, но в принципе это зависит от того, с кем дежуришь. Нормальные люди всегда сами тебя позовут и телик посмотреть, и чайку попить… Ну, пойдем, раз нам кофе налили, надо потусоваться.

Мы вернулись обратно в очаг цивилизации, где Дима заботливо приготовил нам по бутерброду с сыром и по большой кружке горячего кофе. Люблю я дежурить — вот в том числе и из-за таких редких неспешных минут, юн да рядом давно знакомые, приятные тебе люди, когда знаешь, что в любой момент может затрезвонить прямая связь с дежурной частью, но испытываешь комфорт из-за того, что телефон молчит. И еще из-за того, что, когда телефон наконец зазвонит и после непродолжительных переговоров с оперативным дежурным окажется, что выезд неизбежен, — напустишь на себя недовольный вид да еще обменяешься с медиком короткими фразами, что вот, мол, опять тащиться к черту на рога, а в душе-то уже свербит нетерпение: скорее доехать, посмотреть своими глазами — что там…

— Ну-с, расскажите, молодой человек, что вас заставило в наше неспокойное время окунуться в вонючее болото прокурорского следствия? — Это уже Дима осторожно начал влезать в душу стажеру. Стас заулыбался, покраснел и тихо сказал:

— Вообще-то я хотел работать следователем в милиции, но меня по состоянию здоровья не взяли…

Тут уже Наташа проявила к стажеру интерес и встряла в беседу:

— Что же у тебя за болезнь такая, голубчик? — До того не вязался никакой недуг с юным и цветущим видом молодого человека, а главное — с его статной двухметровой фигурой.

— Шизофрения, — фыркнул Дима, — раз добровольно хочет быть следователем, значит, шизофреник.

— Полиартрит, — улыбаясь, сказал Стас. — Но я еще могу давать кровь. И это не заразно.

— А в прокуратуре, значит, можно работать и больному?

— В основном больные и работают, — со смехом сказала я.

— Да уж, особенно ваша эта, Недвораева.

— Дима, не надо о грустном.

— Послушай, Маша, неужели никому в голову не приходит, что психически больной человек, занимающий должность начальника отдела прокуратуры города, опасен для общества?

— Дима, это уже не мое дело.

— Конечно, ты трусливо дезертировала, вместе того чтобы занять ее место, а ее отправить к чертям собачьим на свалку истории.

— И ты, Брут! Я уже два года работаю в район и счастлива. А Недвораеву вспоминаю как дурной сон.

— Ты-то вспоминаешь как дурной сон, а мы хлебаем полными ложками! Она тут приехала самолично на труп, поруководить, а у меня в сумке термометр ректальный разбился, и я послал за другим Она ко мне прицепилась: почему стоим, почему и фиксируем трупные явления? Объясняю популярно: разбился термометр для измерения ректальной температуры, сейчас привезут другой, и сразу начну. А эта дура мне указывает: «Значит, надо зайти любую квартиру, попросить градусник». Нет, вы слыхали такое? Я ей говорю: а руку в задницу трупу вы будете по локоть засовывать? А от говна его отскабливать тоже вы будете или так и отдадите? И кто потом своему ребенку поставит градусник, вынутый из попы трупа? Нет, вы знаете, молодой человек, что ваша наставница совершила преступление против человечества, уйдя из следственной части прокуратуры города, где она должна была быть начальницей?!

Я вяло попыталась пресечь Димины измышления.

— Мария Сергеевна, а вы что, сами ушли из городской прокуратуры? — спросил Стас.

— Сама.

— А почему?

— Как-нибудь потом расскажу.

— А почему же потом, госпожа наставница? — ехидно вопросил Дима. — Нет уж, ты сразу поставь мальчика в известность, кто есть ху, а то ведь тоже будет лезть вон из кожи, стремясь туда, наверх. Или подумает, что тебя оттуда выперли. Хотя есть там некоторые личности, которых от кормушки палками не отгонишь, и хочешь — да не выпрешь…

— Не буду я об этом рассказывать. В определенном смысле меня оттуда как раз и выперли. Я уже два года в районе и все это время по капле выдавливаю из себя раба, мне совсем недавно Недвораева перестала по ночам сниться.

— Ну да, у тебя же гонкая душевная организация. Тогда я сам расскажу.

— Дима, я тебя умоляю!

— Слушай, иди чашки сполосни и не вмешивайся в мужской разговор.

Я с радостью ухватилась за грязную посуду, как за повод не участвовать в обсуждении своих бывших сослуживцев, но сердце невольно заныло при воспоминании о том, почему мне пришлось прервать свою блистательно развивавшуюся карьеру и из телезвезды и любимицы масс-медиа, как шутили лояльно настроенные коллеги, вновь превратиться в рядового следователя.

Когда я начала работать следователем в прокуратуре района, следственную науку я хватала на лету и через полгода стала мнить себя крутым специалистом. Лишь через полгода ко мне пришло понимание, что я еще не следователь, а всего лишь полуфабрикат. И я для себя решила, что пройду свой путь до конца. Я дала себе пять лет и поклялась, что стану настоящим специалистом. Когда прошло пять лет, мне позвонил прокурор города и сказал, что мне пора перейти работать в аппарат. «Кем?» — испугалась я. «Следователем по особо важным делам», — успокоил меня Асташин. Злые языки поговаривали, что в истории моего назначения не обошлось без влиятельной руки, и даже называли эту руку: Заболоцкий, вице-губернатор, — однако, видит Бог, если он и влиял на прокурора города, то я к этому совершенно непричастна.

Дело в том, что Заболоцкий — троюродный брат моего мужа. При этом Игорь видится с ним еще реже, чем я, поскольку у Заболоцкого ко мне иногда бывают пустяковые поручения, вопросы по уголовным делам — он курирует правоохранительные органы, Раз в год-два он проявляется на нашем семейном горизонте и приглашает к себе на дачу, а в прошлом году мы как в музей сходили, осмотрев его новые семикомнатные апартаменты. Ему уже пора, как английскому лорду, раз в неделю открывать свои хоромы для всеобщего обозрения и пускать туда туристов. И контакт у нас односторонний, то есть я его телефон знаю, но никогда им не пользуюсь, он на меня выходи т в случае необходимости.

Когда я была уже аттестованным важняком, Коля Заболоцкий пригласил меня к себе на дачу и по дороге коснулся служебных вопросов. Сказал, что разговаривал обо мне с Асташиным — прокурором города — и что тот очень хорошо обо мне отзывается; при этом, заметил Коля, Асташин оценивает меня не по глазкам и ножкам, а даст высокую оценку как специалисту; не соглашусь ли я, продолжил Коля, в ближайшем будущем занять место начальника отдела по расследованию особо важных дел, поскольку нынешняя начальница отдела Недвораева разваляла некогда элитное подразделение, и Асташин намерен предложить ей уволиться. Я, правда, выразила сомнение в успехе мероприятия по ликвидации Недвораевой. Прокуроры приходят и уходят, а Недвораева останется и нас всех переживет.

Она год проработала следователем в районной прокуратуре, была замечена — уж не знаю, за что, — и переведена в аппарат, два года поработала старшим следователем в следственной части, в общей сложности расследовала шесть дел в районе и семь в городской прокуратуре, из которых в суде три дела закончились оправданием подсудимых, а остальные благополучно вернулись на доследование.

А дальше произошел обычный процесс, который называется «повышение виновных, наказание невиновных и поощрение непричастных». Бывший прокурор города назначил Недвораеву заместителем начальника, а вскоре и начальником следственной части. Не прошло и полугода, как из отдела, попасть в который считалось редкостной удачей, где было по-хорошему престижно работать, начался стремительный отток классных специалистов, благо теперь юристу сеть куда податься, кроме народного хозяйства.

Еще через полгода назначивший Недвораеву прокурор в кулуарах допустил высказывание в том смысле, что женщина в следственной части хуже атомной войны, что назначение Недвораевой — его роковая ошибка, и с этими словами отбыл на заслуженный отдых. Через некоторое время молодой и современный заместитель прокурора города, исполнявший обязанности первого лица, заявил, что в течение недели Недвораевой будет предложено искать место, а он уже присмотрел реальную кандидатуру на ее пост.

Где теперь этот молодой и современный «кремлевский мечтатель»? Говорят, его видели в коридорах Законодательного собрания, а Недвораева живет и побеждает. В сжатые сроки она разогнала всех нормальных следователей, которые подыскали себе места, может, не такие спокойные и денежные, зато подальше от «любимой женщины».

В ее активе были, например, такие приемы: восемь или десять раз вернуть следователю для пересоставления обвинительное заключение по многотомному делу для того, чтобы он на ста страницах исправил «из-за того» на «в связи с тем» или «затем» на «далее»; проводить по своей особой системе хронометраж работы особо строптивых, а потом обсуждать его на общем собрании с выводами «у него за два месяца двенадцать допросов по два часа, значит, он работал всего двадцать четыре часа, это недопустимо».

Был случай, когда она визжала как резаная, обвиняя нашего самого грамотного следователя в том, что он сначала допросил задержанного, а потом оформил протокол задержания, хотя закон требует поступать в обратном порядке. Следователь убеждал ее, что он закон знает и даже помнит время, когда он составлял протокол, — за двадцать минут до начала допроса, а она прилюдно предлагала ему сдать зачет по уголовно-процессуальному кодексу. Присутствовавшие при этом базаре разумные люди предлагали посмотреть в протоколы и проверить, кто прав. Она кричала: «Что вы из меня дуру делаете?! Я все прекрасно помню! Эти протоколы у меня перед глазами стоят!» до тех пор, пока не достали из сейфа бумаги и не ткнули ее носом… Вы думаете, она извинилась? Отнюдь…

Это в ее воспаленном мозгу могли родиться, на полном серьезе, тексты таких приказов по прокуратуре: «Следователь N обратился с рапортом о предоставлении ему в конце августа краткосрочного отпуска без сохранения содержания по семейным обстоятельствам — в связи с тем, что ему необходимо доставить с Украины семилетнего сына, чтобы готовить к школе, поскольку престарелые родители, у которых гостит сын, не могут его привезти, а жена следователя находится в отпуске по уходу за младшим, грудным ребенком. Следователю было отказано в предоставлении отпуска и предложено активизировать работу по расследованию уголовных дел, однако N самовольно уехал, чем нарушил и т, п…» И другое кое-что было, о чем не хочется даже вспоминать… Нет ей равных и, надеюсь, не будет в умении создавать нервозную, истерическую обстановку и в способности заводиться от звуков своего же собственного голоса.

Поначалу я, одна из очень и очень немногих, жалела ее: низенькая, как табуретка, коротконогая, горбатая и почти лысая (подпольная кличка Крошка Цахес) — тут уж филантропкой быть трудно. Более того, когда я стала работать в следственной части, я старалась одеваться и выглядеть поплоше, чтобы не бросаться уж совсем мужикам в глаза на фоне этой каракатицы, — вот дурочка!

Меня предупреждали: подожди, Швецова, хлебнешь еще барской любви! А я отмахивалась. Но слухи о том, что меня прочат на ее место, просочились в развесистые уши Недвораевой, и я тут же попала в число ее врагов. Для начала она перестала со мной здороваться.

Если бы все претензии сводились лишь к плохому характеру Недвораевой, это еще можно было бы перетерпеть; но беда заключалась в том, что Нсдвораева была больна. Каждый год она по два-три месяца лежала в больницах, поскольку обожала кататься на горных лыжах, всегда себе что-то ломала и залечивала застарелые переломы. Потом в нашем отделе появился новый следователь; он производил странное впечатление: проработал три дня и вдруг вытащил из сейфа бумаги, сложил их посреди кабинета и поджег, а потом распахнул окно и пытался полетать… В общем, его увезли на «скорой» в психушку и больше он к нам не вернулся. А потом выяснилось, что привела его к нам работать Недвораева и что познакомилась она с ним, по образному выражению нашего штатного балагура следователя Каневского, на больничной койке, в больнице, то есть, где они оба лечились от травматического арахноидита… Потом уже эксперты-медики разъяснили мне, что мадам много лет страдает от органического поражения головного мозга и ее заболевание в такой стадии, что она практически не адекватна самой себе.

И ничего — руководила. И зама нашла себе под стать — больного эпилепсией… Целая «Калевала» сложена про то, как он приехал в район давать указания по «глухарю». Вошел в кабинет прокурора района, в прошлом — важняка с огромным стажем, степенно протянул руку и сказал: «Здравствуйте, я новый заместитель начальника отдела по расследованию особо важных дел, ну а вы-то, Петр Иванович, в следствии хоть немножко разбираетесь?» — «Ну разве что немножко, — ответствовал мудрый Петр Иванович, усмехаясь в усы, но вы мне, надеюсь, поможете разобраться?» — «Постараюсь сделать все, что в моих силах», — серьезно заверил его новый зам.

В общем, первый раз мы с мадам открыто схлестнулись из-за того, что я ей срочно понадобилась, а меня снимали телевизионщики. Я, грешным делом, считала, что не совершаю ничего крамольного, наоборот, поднимаю, как могу, престиж прокуратуры в глазах телезрителей. А Недвораева считала, что журналисты уделяют моей персоне слишком много внимания, в то время как она им обделена. Итог: раз пять мне помянули, что мне, видимо, некогда работать в полную силу, поскольку я все интервью раздаю, мол, поскромнее надо быть… И пошло-поехало.

А последней каплей стал весьма показательный случай. Сдала я дело о разбойном убийстве известной театральной деятельницы; мадам его внимательно изучила и потребовала, чтобы я привела в обвинительном заключении список похищенного в двух местах — в описании убийства и в описании разбоя, с чем я была категорически не согласна и популярно разъяснила ей, что в состав корыстного убийства не входит похищение имущества: оно охватывается составом разбоя, при описании которого мною и дан перечень похищенною по позициям. По-моему, каюсь, предложила ей освежить в памяти курс уголовного права. После чего с чистой совестью уехала в тюрьму. А мадам за моей спиной вызвала мою коллегу, не такую строптивую, как я, и предложила ей буквально следующее: пока я в тюрьме, взять мою машинку (ах, какая тонкая предусмотрительность!), перепечатать один лист постановления о привлечении в качестве обвиняемого так, как этого хочет Недвораева, и вшить его в дело вместо моего листа. А главное, ничего мне об этом не говорить. Но коллеги-то не совсем еще скурвились и тут же доложили о коварном замысле. Я, естественно, психанула. Заглянула в кабинет к мадам и раздельно, по слогам, предупредила, что, если в моем обвинительном заключении будет без моего ведома изменено хоть одно слово, я тут же позвоню в горсуд, а также поставлю в известность адвоката обвиняемого. После этого вернулась к себе в кабинет, написала рапорт с просьбой перевести меня в мой прежний район и отнесла на подпись. Подписали мне рапорт без звука.

В дежурное отделение с вымытыми чашками я вернулась как раз к концу воспитательной беседы Димы Сергиенко с моим стажером, услышав заключительную фразу:

— Ты только не впади в другую крайность и не начни воспринимать свою наставницу как ангела во плоти. Она никакой не ангел, а очень жесткая и крутая тетка, крутая не в смысле навороченная, ну, ты понял, а в смысле беспощадная и быстрая на расправу…

— Дима, Дима, как тебе не стыдно! Какая же я крутая и безжалостная, ты чего несешь?! Да более милой и мягкой женщины, чем я, еще земля не рождала! Прибавь еще мою нечеловеческую застенчивость и комплекс неполноценности.

— Да, и в глаза тебе скажу, Мария: может, ты и не жестокая, но жесткая весьма. А твои мягкость и застенчивость проявляются исключительно в частной жизни.

— Дима, а так бывает?

— Пока с тобой не был знаком, я и сам не знал, что так бывает! — искренне ответил мне Дима. — Кстати, собирайся: звонил дежурный, на двадцать пятом километре в лесном массиве закопанный труп.

— Ты все подробности выяснил? — спросила я, хотя была уверена: раз Дима говорит, что надо ехать, значит, он выспросил все досконально.

В давние времена, когда я была еще молодым и неопытным следователем, вопросы о выездах мы решали коллегиально: если звонили из отделений милиции посоветоваться, надо ли вызывать дежурную группу, а я сама определиться не могла, то, не кладя телефонную трубку, я пересказывала ситуацию эксперту, сидящему рядом, и тот подсказывал мне, что ответить, ехать или не надо. В один прекрасный момент во время нашего совместного дежурства (у Димы это называлось «провести ночь вместе»; он иногда смущал несведущих людей, когда, сталкиваясь со мной в людном месте, громогласно вопрошал: «Старушка, когда мы теперь с тобой вместе ночь проведем?») Диме надоело играть в «испорченный телефон», и когда позвонил очередной страждущий оперуполномоченный, он взял трубку сам, ответил: «Дежурное отделение», исчерпывающим образом выяснил ситуацию, завершил разговор разрешением оформлять труп своими силами, а на вопрос собеседника из отделения милиции: «Как ваша фамилия?», к немалому изумлению того, басом ответил: «Швецова».

— Обижаешь, начальник! — ответил Дима. — Ты лучше на своего стажера посмотри: ведь лопнет сейчас от радости.

И впрямь Стас сиял, как солнечный зайчик: еще бы — первый выезд на дежурстве по городу!

— Ну что, по коням! — сказала я. — Ребята, кто из вас поедет?

— Наталья, ее очередь, — ответил Дима, подавая Пановой заботливо собранную экспертную сумку.

Я первая вышла в коридор, а Дима вышел за мной и, убедившись, что рядом никого нет, тихо сказал мне:

— Маша, хочешь, я тебе дам записочку к моей жене, она тебя посмотрит; она очень неплохой психотерапевт.

— А что, ты думаешь, я нуждаюсь в ее услугах? — испугалась я.

— Вид твой мне давно уже не нравится. Глаза страдальческие; храбришься, только от специалиста ничего не скроется. Я же знаю, что у тебя с мужем проблемы. Во сне падаешь?

— Падаю, с эскалатора.

— У тебя невроз.

— Слушай, только не надо делать из меня психа! — взмолилась я.

Никто из тебя психа не делает, просто жалко смотреть, как ты маешься. И предупреждаю: можешь так домаяться до нервного срыва.

— Что, неужели я так плохо выгляжу?!

— Если ты про внешность, то выглядишь ты, как всегда, на все сто и даже больше. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь: хороша ты, Маша, не бывает краше. А если про состояние здоровья, то хотя бы просто поговорить с доктором тебе надо. Обещай мне, что ты подумаешь над моим предложением.

— Ладно, Дима, обещаю, что подумаю.

До места мы доехали без приключений; солнце уже поднялось и вовсю жарило с пронзительно синего неба; пригородное шоссе было забито машинами, везущими к заливу развеселые компании, и я про себя позавидовала людям, едущим сейчас за город загорать, играть в волейбол и купаться, а не откапывать трупы. Но посмотрев на Стаса, я поняла, что вот он не променял бы ожидающее его сомнительное удовольствие ни на какие яхты и Канары.

У прибившегося к обочине милицейского «уазика» мы затормозили. Сидевший на краю кювета парень в черной футболке и джинсах — местный оперативник — вскочил на ноги, бросил в кювет сигарету, подбежал к нашей машине, открыл дверцу, галантно подал мне руку и помог выбраться, потом поддержал вылезавшую с заднего сиденья Наташу с тяжелым экспертным чемоданом.

Ведя нас в глубь лесочка, он указывал на подстерегавшие нас опасности в виде ямок, муравейников, заботливо отводил веточки, преграждавшие нам путь. По дороге он рассказал, что труп обнаружил дачник из домика поблизости, вышедший рано утром в лесочек за сыроежками; дачник был со своей собакой — ротвейлером, отпустил пса побегать по лесочку, и тот стал ожесточенно раскапывать что-то. Дачник безуспешно призывал собаку, кричал «фу!», но собака не реагировала. Наконец хозяин подошел поинтересоваться, ради чего собака забыла все, чему ее учили в школе, и ужаснулся, увидев торчащую из земли человеческую руку, которую яростно теребил ротвейлер.

Я представила эту картину и вспомнила, как я привезла из командировки эксгумированную мной берцовую кость скелетированного трупа: надо было перепроверить группу крови покойника, косточки которого уже увезли на родину и похоронили; мы извлекли гроб из могилы, вытащили берцовую кость, упаковали, и с поезда я с этим невесомым пакетиком приехала домой, бросила его в прихожей и стала звонить на работу, чтобы прислали машину. А наша кошка моментально прыгнула на пакет и стала тереться о него в неприличном экстазе, стараясь добраться до содержимого. Приехавший за мной криминалист объяснил мне, что домашние животные почему-то сами не свои до мертвечины.

Наконец нашим взорам открылись ямка с разбросанной вокруг землей и та самая рука, словно подающая нам сигнал: «Я здесь, ребята!»

— Труп-то как выкапывать будем? — спросила: я представителей местной милиции. — Вы сами не пытались его вынуть?

— Нет, что вы, мы не стали ничего трогать до вашего приезда, — ответил оперативник.

— А вдруг там не труп, а просто рука? — вступила в разговор Наташа. — Вы бы хоть чуть-чуть копнули, проверили.

— Мы ее тащили, — ответил пожилой капитан в милицейской форме, видимо, участковый. — Там точно труп.

Я дала сигнал криминалисту, он начал снимать место происшествия в разных ракурсах и через пять минут кивнул в знак того, что можно нарушать обстановку, — все, что нужно, он зафиксировал.

— Ну, давайте копать, — предложила я. — Лопата-то хоть есть?

— Лопата есть, только…

— Что?

— А вдруг лопатой повредим труп? — осторожно спросил участковый.

— Мальчики, ну извлечь-то его надо, как же мы будем осматривать? — заговорила Наташа. — Как говорится, при всем богатстве выбора другой альтернативы нет.

Сзади меня тронул за руку Стас.

— Мария Сергеевна, — тихонечко зашептал он мне в ухо, — а нельзя извлечь труп бережно? Здесь ведь дачная местность, наверняка у кого-нибудь есть свиньи…

— Ну и что? — не поняла я.

— Я читал, что свиней используют для откапывания трюфелей; может быть, свинья и труп откопает аккуратно, пятачком?

— Стас, ты молодец, — так же, как и он, тихонечко сказала я, не в силах сдержать улыбку. — Мне нравится, что ты стараешься думать и мышление у тебя нетривиальное. Но все-таки обойдемся лопатой. Как же я свинью занесу в протокол: как специалиста или как техническое средство? Ну, не обижайся, все равно ты здорово придумал… Пойдем пока материал почитаем.

Мы выбрались из лесочка к машине, я просмотрела объяснение грибника, попросила Стаса вместе с криминалистом составить план места происшествия, а сама, присела на край кювета и подставила лицо солнечным лучам: хоть так немножко позагорать; закрыв глаза, я представила себя на берегу моря, в дюнах, далеко от лесочков, в которых, куда ни ступи, под ногами закопанные трупы… Через полтора часа нас позвали «к станку».

Я усадила Стаса на пенечек писать протокол, а сама пристроилась сзади него с веткой и стала отгонять здоровущих комаров, диктуя описание окружающей обстановки и привязку трупа к местности. Наташа уже вовсю ворочала извлеченное из земли тело, уложенное на кусок брезента, успев сообщить нам, что на затылке имеется входное пулевое отверстие; выходное разворотило левую глазницу.

Наш объект оказался достаточно свежим, одетым в пиджак цвета бутылочного стекла, из дорогих, белую рубашку с едва заметной кремовой полосой, черные брюки, острые складки на которых не разгладились даже от пребывания под землей. Я не поленилась рассмотреть ботиночки, бывшие на ногах трупа: сковырнув палочкой землю с подошв, я убедилась, что ботинки «Саламандра» — новехонькие, фабричные набойки имели первозданный вид, не сношены были ни на йоту. Наташа перевернула шикарный шелковый галстук, показав мне фирменную марку. Мы с ней переглянулись: складывалось впечатление, что клиент попал в лесочек прямехонько из казино или ресторана.

Карманы дорогой одежды были пусты, более того — идеально чисты. Ни соринок, ни бумажек, ни крошек табака — ничего из того, что неизбежно появляется в карманах после хотя бы нескольких дней носки.

Наташа Панова диктовала Стасу описание одежды, методично снимая с тела каждый из описанных предметов. Я вернулась к пенечку, где Стас строчил протокол, стараясь, чтобы текст был разборчивым, поскольку по дороге я ему втолковывала про культуру следственного производства, объясняла, что эксперт, которому придется вскрывать труп в морге, получив копию протокола осмотра в качестве единственного источника информации, поэтому в правилах следственной вежливости — писать протокол, представляя себя на месте того человека, которому доведется его читать.

— Маша, поди-ка сюда!

Доктор Панова, распрямившись, махала мне рукой в резиновой перчатке.

Я быстро подскочила к брезенту. Наталья спустила с бедер трупа брюки, расстегнув хороший кожаный ремень, и молча ткнула пальцем в трусы, открывшиеся нашим взорам. Мы с ней переглянулись: заношенные сатиновые трусы явно дисгармонировали с прочими предметами одежды. Я подобрала с земли острую веточку и приподняла ею нижний край штанины. Носки, на которые были обуты новехонькие туфли, — серо-коричневые, все в мелких дырочках — явно были одного разлива с трусами. Но я еще не видела таких нуворишей, которые бы покупали «за бешено» весь прикид, а носки и трусы подбирали на помойке.

— Зубы и руки, — тихо сказала я Наталье. Она, кивнув, развела пальцами губы покойника,

И рот под руками эксперта оскалился гнилушками, да и эти испорченные зубы украшали его челюсти в шахматном порядке. Наташа провела пальцем по деснам:

— Все лунки заживлены, сохранилось.., сверху — пять, снизу.., сейчас посчитаю, — шесть зубов. Золотых коронок нет.

Она подняла и развернула ко мне ладонь покойника, заскорузлую ладонь с въевшейся грязью, с нестрижеными ногтями.

— Сними рубашку, — попросила я.

Наташа кивнула. Расстегнув на трупе рубашку, она вытащила из рукава его руку, и я позвала криминалиста, чтобы тот сфотографировал обнажившуюся на плече татуировку: собор с тремя куполами. На груди справа был вытатуирован хитрый черт.

Я подозвала оперативника — того самого парня в джинсах и черной футболке. Показав ему татуировку, спросила, что он думает по этому поводу.

— Вор, — быстро ответил опер, — три ходки. Небось еще и шарики в половой член вшиты?

Наташа, спустив с трупа трусы, кивнула.

— Правильно, — подытожила я. — Вы когда-нибудь видели нового русского вора?

— Да, — почесал в затылке оперативник. — Что-то не то.

— Одна радость, — утешила я его, — что он судим: если сейчас его «откатаем», к вечеру будете знать его полные данные. Если только он в Питере судим.

Эксперт-криминалист уже копошился в своем хозяйстве, готовя валик и черную краску для дактилоскопирования трупа, а я подошла к Стасу сказать, чтобы он отметил в протоколе факт получения отпечатков рук трупа в ходе наружного осмотра. Оставшись довольной качеством протокола, я спросила Стаса, что он думает по поводу увиденного.

— Ряженый, — легко сказал Стас.

— То есть?

— Такое впечатление, что какого-то гопника приодели как для карнавала. Причем тот, кто переодевал, или он сам — если это была его идея — понимал, что разглядывать и раздевать его не будут и вряд ли ему придется говорить, иначе состояние полости рта выдало бы его в первую же минуту.

— Стас, да ты в корень смотришь. Блестяще!

— Да ничего блестящего, — грустно продолжил Стас, — поскольку я не понимаю, кому и зачем это понадобилось.

— Да, интересно, — сказала я. — Но, к счастью или нет, теперь это уже не наши проблемы, поскольку не наш район. Все, коллеги, если отстрелялись,

Поехали. Ребятки, а вам мой совет — поищите пульку, хоть ситом землю просейте, но найдите. Может быть, это будет единственная привязка.

— Мария Сергеевна, сейчас, одну секундочку, можно я поближе рассмотрю штанцмарку на входном отверстии, — попросил Стас, — а то я в протокол записал, а как она выглядит, не знаю.

— Да ради бога, любуйся.

Стас подошел к трупу, и Наташа, не снявшая еще перчатки, повернула для него голову трупа, раздвинула на затылке волосы и показала след, образующийся при выстреле в упор. Я краем уха слышала, как она отвечает на вопросы Стаса о механизме образования этой метки — о том, что при условии прижатого к коже дульного среза пороховые газы ударяются о кость и, возвращаясь назад, приподнимают кожу вокруг раны…

Молодец стажер, порадовал меня: мало того, что мальчик старательный и глазастый, он еще и думает.

В главк мы вернулись около шести. Стажер за всю дорогу не проронил ни слова и, только выйдя из машины, спросил:

— Как бы потом узнать, чем дело кончилось? Чувствовалось, что первое в его следственной практике убийство задело его за живое. Честно говоря, мне и самой было любопытно, поскольку ситуация казалась достаточно нестандартной, и я пообещала ему, что перед концом дежурства мы перезвоним в тот район и узнаем хотя бы, что за человек потерпевший.

— Ты помнишь, что ты записал в протокол про потеки крови?

— Помню, — быстро ответил Стас. — Потеков от входной раны нет, а от выходной имеется вертикальный потек вверх по лбу до границы волосяного покрова.

— Близко к тексту, — усмехнулась я. — А что это значит?

— Не знаю пока, — смущенно признался Стас.

— Учитывая, что одежда кровью не запачкана, похоже, что его там и убили; по крайней мере, следов, указывающих на транспортировку, мы не нашли. Судя по потеку крови, в момент убийства он стоял на краю собственной могилы. Ему выстрелили в затылок, он упал в яму и был закопан.

Честно говоря, я и сама заинтересовалась этой ситуацией. В девять вечера мы узнали, что наш потерпевший — Ткачук Валерий Порфирьевич, сорока лет, трижды судимый за кражи личного имущества, освободившийся после последней отсидки шесть лет назад, прописанный в доме семь по улице Чащина.