Александр Торин Мы-русские, других таких нет

О ВРЕДЕ ПЬЯНСТВА

Приключения мои начались совершенно случайным и непредсказуемым образом, теплым январским вечером, которые так приятны в Калифорнии… Тогда я, чертыхаясь, понял, что дома снова совершенно нечего жрать, и вечером поехал в «Счастливчика».

«Счастливчик» – это мой вольный перевод местной сети продовольственных магазинов «Lucky». Впрочем, один пожилой дяденька, приехавший в Штаты года два назад, и путавший русские буквы с латинскими, изобрел свое собственное прозвище: «Пойдем в Лизку» – смеясь повторял он.

Не знаю, кого эти супермаркеты делали счастливыми, должно быть выжатых как лимон после рабочего дня эмигрантов из развивающихся стран, да странного вида личностей, от некоторых из которых так и хотелось спрятаться за изящной башней, сложенной из рулонов туалетной бумаги. Моя тележка катилась между рядами, постепенно наполняясь, пока рука провидения как-то сама по себе не привела ее к длинному стеллажу, уставленному алкогольными напитками. И тут, как по-волшебству, колесо у тележки заклинило, в результате чего она намертво застопорилась.

– А ну-ка, тпру, – твою… – неслышно выругался я, пнув вместилище продуктов ботинком. Тележка со скрипом тронулась, и вдруг совершенно отчетливо начала меня соблазнять:

– «Пиво» – гадко взвизгивало колесо на каждом обороте. Поразило меня то, что взвизгивание это происходило на чистом русском языке. – Пиво! Хо-лод-ное Пиво! Пиво! Пиво! Хо-лод-ное…

– А, будь ты неладна, – искушение было сильным, и я уставился на выставленные в ряд бутылки. До пива оставалось еще несколько рядов, и тут… Дыхание мое на секунду остановилось. Бутылка, необычной формы, со змеиными витыми изгибами и переливами, наполенная жидкостью светло-коньячного оттенка, с золотой пробкой. В стеклянном чреве ее плавали какие-то корешки, своей корявой уродливостью более всего напомнившие мне женьшень.

Алкоголизмом я вроде бы не страдал, из всех спиртных напитков предпочитал русскую водку, иногда из вежливости выпивал бокал вина, и уж совсем не выносил всяческих изощренных настоек, шампанских, а тем более ликеров, считая их отравой для человеческого организма. Так что, справедливости ради, приходится признать, что столь преувеличенная реакция при виде подозрительной жидкости в бутылке непонятного происхождения, была для меня совершенно нетипичной.

– Ну надо же, красавица какая, – я чуть было не погладил бутылку, устыдился этого чувственного порыва, и, пожимая плечами, толкнул тележку.

«Пиво. Пиво. Холо… Кррр-гхх… Бутыл-ка. Бутыл-ка. Бутыл-ка. Бутыл-ка,.» – Колесики у моей тележки провернулись и сменили пластинку.

– Заткнись, дура, – я обращался с этой неодушевленной, заедающеколесообразной дрянью как с живым существом. – Что же это были за корешки, – задумался я, и вдруг вспомнил про то, что когда я еще жил в России, один из моих друзей ездил в командировку в Северную Корею и рассказывал мне об необыкновенной водке, настоенной на корнях женьшеня… По словам моего знакомого, водка эта обладала необычным вкусом, и, выражаясь по-Ерофеевски, значительно укрепляла дух, при этом умеренно расслабляя члены.

– А вдруг, – мне стало любопытно. – Чем черт не шутит, – и я решительно развернулся.

От витого стеклянного сосуда исходило мягкое, ласкающее тепло, настолько ощутимое, что, взяв бутылку в руки, я от удивления чуть не выронил свою находку. Нет, корешки не были женьшеневыми. Бутылка была бразильского происхождения, крепостью в 45 градусов. Названия, я, к стыду своему, точно так и не помню, что-то среднее между Текилой и Кампарештой. «Этот редкий напиток, производимый в долине Амазонки, – с удивлением прочел я на этикетке, – поражает знатоков своим изысканным вкусом. Настоенный на кореньях, – дальше следовало название совершенно неизвестного мне растения, растущего только в дельте тропической реки, – он доставит вам неземное удовольствие своей бархатной, проникающей откровенностью и первозданной свежестью познания».

– Ну и насочиняют, – я недовольно пожал плечами, – типичное рекламное словоблудие. «Изысканный, редкий» – чаще всего означало «Сделанный из отходов производства и признанный умеренно ядовитым». «Первозданная свежесть познания» скорее всего переводилась как «Мамочку родную забудешь, и будешь отходить два дня». Я уже протянул руку, чтобы поставить бутылку на покрывшуюся пылью полку, но внимание мое привлекла красная этикетка. «Бразильская Теки… мпарешта» – гласила этикетка. Цена $89. 95. Эксклюзивная распродажа: $15. 95. Вы экономите $74. 00. Не более одной бутылки в руки. Предложение действительно 23 и 24 января с 10 до 11 часов вечера.

Что-то как-будто оборвалось у меня внутри. Какое сегодня число? Ну да, двадцать четвертое. Времени пол-одиннадцатого. Шестнадцать баксов – дорого… С другой стороны, интересно. А вдруг она действительно родниково-свежая и первозданная? Бутылка в девяносто баксов из Бразилии, где много диких обезъян… Да столько стоит очень, очень хороший коньяк. Эх, была не была! – Я схватил экзотический напиток, и, зажмурив глаза, ринулся к кассе.

Стоит ли говорить, что приехав в свою холостяцкую комнатку, я ожидал свидания с излучающей тепло жидкостью, как молодой повеса… Торопливо раскидав продукты по холодильнику, я проглотил бутерброд с колбасой и принялся за таинственный напиток.

Пробка напоминала коньячную, она вытащилась без труда. К моему удивлению, при этом несложном действе произошел сильный хлопок, и со дна бутылки поднялись пузыри подозрительно фиолетового цвета.

– А, ну вас к черту, не буду пить эту гадость, – проявил я кратковременное благоразумие, но тут запахло чем-то пряно-ароматным. Так в юности моей пахла хорошая медовая чача, и я немедля налил стопочку.

Я считал себя человеком тренированным, в своем российском прошлом, я, бывало, пил неразбавленный лабораторный спирт. Блажен, кто верует… Жидкость немедленно обожгла мне горло и вызвала онемение языка. – Потерял класс, – расстроился я, а затем испугался, так как щеки у меня покраснели, на лбу выступили пятна противного красного цвета, и после этого стало трудно дышать.

– Аллергия, наверное, – пространство начало расплываться перед глазами, потом я вспомнил, что в аптечке лежит присланная мамой из Москвы упаковка димедрола. – Нет, что же я делаю, мешать димедрол со спиртным нельзя – возмутилось мое угасающее сознание. Впрочем, доползти до аптечки я уже все равно не мог, так как руки и ноги мои совершенно меня не слушались. Их как будто и не было, они превратились в гадко-желтого цвета когти, как у заморенных советских куриц. Затем занавески уплыли в сторону, и из них, покачиваясь, показалась плоская голова змеи. Резко запахло стоячей водой и гнилью. Змея посмотрела на меня, сидящего на ветке, как мне показалось, с презрением, и, рассекая чешуйками черную воду, поплыла куда-то в сторону кухни.

На потолке, выпуклые, неправдоподобно зеленые, колыхались листья. Визгливо кричали звери, пробежала, хватаясь за люстру, мелкая обезъянка неизвестной мне породы, и я полетел, поднявшись из тумана. Джунгли в этот рассветный час особенно красивы. Вот и краешек солнца. Вверх!!! Как хорошо быть орлом, расправляющим свои крылья… Смущало меня только то обстоятельство, что время от времени шея моя становилась позолоченной, а из нее наглым образом торчали две пакостные головы, развернутые в разные стороны, примерно как на непривычном людям моего поколения новом, то есть старом российском гербе. От этого раздвоения болела голова, а в глазах все учетверялось. Как бы это назвать, – задумался я на секунду, забыв о величественных джунглях. Стерео? Ну да, стереозрение, это когда два глаза. А у меня, пожалуй что, квадро… Квадрофония какая-то получается. А я в Россию, домой хочу. Я так давно не видел маму… – Я с ненавистью начал царапать когтистой ногой свою грудь, и, потеряв равновесие, свалился сквозь крону деревьев вниз, здорово ободрав при этом спину.

Какая зверюга… А какие у нее глаза… Желтые. Нет, скорее, зеленые. Киска, нет, киска, не ешь меня! Я – хороший! У меня в детстве был кот, я его любил, зараза! Взлетаем! Четыре, три, пуск! Под крылом самолета призывно поет зеленое море…

Какие– то морды, раскрашенные красками, извивающиеся тела…И снова я парил над долиной Амазонки, падая камнем вниз. Пока не проснулся с жуткой головной болью часов около четырех утра.

– Ну и жидкость, – мне было нехорошо, а самое противное, не оставляло ощущение полной реальности происходившего, я даже осторожно потрогал свою шею, с облегчением убедившись, что она не раздваивается. – И все это с одной маленькой рюмки. Жень-Шень, мать вашу, так еще и гербом станешь! – Я решительно взял бутылку, и вылил ее в раковину. – Да я их засужу, – почему-то идея мести овладела мной той ночью. – Где этот чек? – Я судорожно начал шарить по карманам. – Они не имеют права продавать такие жидкости. Или, хотя бы, предупреждать надо. «Первозданная свежесть», маму вашу! А если бы я выпил две рюмки? Дя я бы наверняка помер! – Нет, где же этот чек? – мне стало неспокойно, тревожно, почему-то я был убежден, что стоит найти эту бумажку, как жизнь сразу улучшится.

Скомканный чек, наконец, был найден в мусорном баке, и тут я осознал, что вылив жидкость в раковину, совершил непростительную ошибку. – Как же они сделают химический анализ, – расстроился я, – пойди им теперь докажи что к чему, – и от расстройства тут же уснул.

На следующий день я почувствовал себя лучше, и уже начал забывать об этом досадном эпизоде, но через пару дней мы с Патриком решили сделать вылазку в английский бар.

О Патрике – разговор особый. Он – мой коллега по работе, сидит в соседнем «кубике». Кроме того, он – ирландец и холостяк. Эти два последних обстоятельства роднят нас, двух в меру интеллигентных мужчин в полном расцвете сил, оказавшихся на чужбине. Вообще я заметил, что ирландцы, как и русские, обладают повышенным чувством юмора, некоторой дикостью характера, общей дружелюбностью, а также обожают вечеринки, на которых часто надираются и дебоширят.

Итак, мы с Патриком пошли в бар. Подобные вылазки становились доброй традицией. Начинались они подтруниванием друг над другом, потом рассказами о том, с какими потрясающими девушками в том или ином баре познакомился знакомый его или моих знакомых, а, когда девушек не обнаруживалось, заканчивались умеренным дружеским пьянством. На прошлой неделе, например, я угощал Патрика «Столичной», которую он не оценил. Скривив губы, он иронично прошелся по поводу того, что «Столи» напоминает ему лабораторный спирт, используемый для очистки поверхностей. Я, обидевшись, пытался рассказать ему про 63 спектральных линии, без которых водка не может называться таковой, потом, исчерпав все аргументы, вспомнил, что спирт мы в старые времена тоже пили.

– Дикари! – возмутился Патрик. – На следующей неделе я угощаю тебя настоящим напитком, приготовься!

«Настоящий» напиток оказался выдержанным шотландским виски. Прелести этого зелья, отдававшего сивушными маслами и болезненно напоминавшего мне сельский самогон, я не понимал, но отказаться было неудобно. Патрик сделал вялую попытку познакомиться с двумя дамами среднего возраста и абсолютно шлюховатого вида, но, купив им пару коктейлей, остыл, и мы предались распутной дегустации вязкой, пахнущей дымком жидкости.

– Так и вспоминаю, – разливался я соловьем. – Типичный первач.

– Что такое «Первач»? Это «товарищ»?

– Представь себе, Патрик, ты какой университет заканчивал?

– Дублинский. А что?

– Ну как же. Накануне защиты долгожданной ученой степени, на полях Ирландии уродилась свеколка.

– Что уродилось? – Патрик недоумевал?

– Неважно, капуста, например. И она гниет на корню.

– Как это гниет?

– Сгноили проте… – Ты не протестант, случайно?

– Я – католик! – Патрик обиделся. – Так что?

– Ну, в общем, погибает капустка, – я решил не затрагивать болезненные религиозные конфликты. – И вас, студентов университета, посылают на поля спасать урожай.

– Кто посылает? – Патрик потряс головой. – Чего ты несешь?

– Английская королева. Впрочем, неважно, – я почувствовал себя в культурном вакууме. – Представь себе: поле, на горизонте виден трактор, а бригадир разливает в рюмки сделанный в простой русской деревне напиток из свеклы. И напиток этот по вкусу точь-в точь ваш шотландский виски!

– Откуда на поле взялись рюмки и виски? Я понял, ты уже пьян. Из свеклы делают русский борщ!

– Я пьян? После бокала этого машинного масла, разбавленного льдом? – Я возмутился. – Да я…

Тут я запнулся, так как со мной явно происходило что-то странное. Ноги мои были голыми, на бедрах намотана шерстяная юбка, а рукой я придерживал арбалет. С гор спускался туман, там, внизу, в долине стоит лагерем неприятель. Я ненавидел их всей душой, этих отвратительных красномордых захватчиков. Они еще услышат про нас! – И тут изо рта моего против воли вырвались гортанные звуки, подхваченные такими же, как я, стоящими рядом мужчинами.

– Хэлло? – Патрик тряс меня за плечо. – Все-таки я удивляюсь эрудиции вас, русских. Откуда ты знаешь эту песню?

– Какую песню? – Реальность медленно возвращалась сизыми клубами сигаретного дыма. Ах, добрые старые времена, тогда в барах Калифорнии еще можно было курить!

– Это боевая песня шотландцев, тринадцатого века. Я ее слышал всего один или два раза, в детстве. А ты откуда ее знаешь?

– Не обращай внимания, – от слов Патрика мне стало не по себе. – Я просто перебрал, пора домой возвращаться.

– Ага! – Патрик довольно ухмыльнулся. – А говорил, машинное масло.

– Итак, – рассуждал я, вернувшись домой. – Со мной происходит что-то странное. Возможно, это совпадение. Глубоко надеюсь, что это не белая горячка. Вроде бы, не с чего. Ну да, скорее всего, я схожу с ума. Но как же интересно! Не поставить ли на себе научный эксперимент? Или бросить пить окончательно и бесповоротно? Как зависит интенсивность видений от дозы выпитого?

Каюсь, на следующий день я с чисто научной целью купил бутылку Ямайского рома «Капитан Морган». – Пятнадцать человек на сундук мертвеца, – твердил я про себя. – Йо-хо-хо. И бутылка рома…

Вечером я отключил телефон, запер входную дверь и налил стопку прозрачного напитка, которую выпил безо всякого удовольствия. В квартире было тихо, я зажмурил глаза… И со мной решительно ничего не произошло, только лицо слегка покраснело.

– Ну и слава Богу, значит совпадение, – решил я. – А то так еще сопьешься.

Некоторое время я занимался уборкой квартиры, потом включил телевизор, пощелкал каналами, выругался, наткнувшись на фильм ужасов с вампирами, перегрызавшими горло молоденькой актрисе, и понял, что делать мне сегодняшним вечером совершенно нечего.

– А вдруг галлюцинации включаются при определенной концентрации алкоголя в крови? – Природные задатки естествоиспытателя не оставляли меня ни на секунду, и я решил выпить еще стопочку ямайского рома. Вместо стопочки получился стакан. Как и следовало ожидать, ничего не произошло, но жутко захотелось спать.

Как приятно рухнуть в постель, осознавая, что сегодня уже не надо бегать по коридорам, сидеть на бесконечных и бесполезных совещаниях…

И только этот крепкий соленый воздух, надутые ветром паруса, запах смолы и проклятые англичане, которые вторые сутки гонятся за нами. Шакалы!

Я нервно почесал плохо выбритый подбородок. Вот уже пятый или шестой корабль потопили, а хорошего лезвия – не найти! Бардак… Да, недооценивать всей мощи королевского военного фрегата – глупо. Вряд ли мы сможем их потопить, скорее они нас. Ну что же, один шанс из десяти – удрать, затеряться в тумане около одного из местных островов. Еще шесть шансов – быть съеденному рыбами. И еще три. Лучше не думать, уж лучше погибнуть в бою, со шпагой в руке… Как бывшему королевскому офицеру, мне, скорее всего, суждено лишиться головы. И эти тупые, обливающиеся потом свинячьи хари в париках будут долго морализировать и читать приговор именем его императорского величества… А команду вздернут на реях, тела наверняка вывесят гнить на виселицах на берегах всех местных островов… Эти идиоты думают, что виселицы со скелетами настолько устрашат потенциальных предателей королевства, что ни один из них не пойдет в пираты! Чепуха, для этих ребяток чужая смерть абстрактна, они живут сегодняшним днем…

Ну что же, перед схваткой пора заняться делом… Эта девчонка сразу же бросилась мне в глаза, когда мы захватили тот корабль. В белом платьице, угловатая и резкая в движениях, как маленький зверек… Нет, ее нельзя было отдать на потеху команде. Но и силой брать ее тоже было нельзя. Только искушение, сладостное падение, первородный грех – вот истинное блаженство.

Я поселил ее в отдельной каюте, приставив к двери самого преданного мне слугу. Я посылал ей вино, приходил и читал стихи. Бедняжка, она не знает, что стихи я ненавижу… Пришел мой час, или сейчас, или никогда… Какое страшное это слово – никогда. До сих пор оно было для меня абстракцией. Ведь вот он – я, я – живу, вот мои пальцы, по ним течет кровь. В груди стучит сердце, черт побери, как это так, что это живое вместилище моей души может исчезнуть через какие-нибудь несколько часов?

– Ха, – это мой вечный внутренний оппонент. – Можно подумать, ты никогда не убивал. А тебе не снятся люди, которые…

– Заткнись! – Это я подошел к ее каюте.

– Это вы, – как маняще поднимается и опускается ее грудь.

– Сударыня, – я опустился на колени. – Простите меня за все лишения, которые вам довелось испытать из-за меня. Ибо пришло время просить искупления у Господа!

– Вы испугали меня! – Она вздрогнула. – Что-нибудь случилось?

– Не хочу пугать вас, но через несколько часов мы все можем оказаться на дне морском. Я ничего не скрываю от вас. За нами гонится военный корабль. И он атакует нас при первой же возможности. У нас нет никаких шансов оказать сопротивление. Сдаться невозможно. Приказ короля – уничтожать всех…

– А как же пленные? – Как она заметалась, бедняжка, как бабочка, прилетевшая на свет и обжегшая об свечку свои крылышки. – Какая бесчеловечность. Какая жестокость.

– Сударыня. – Я схватил ее за руку. – Позвольте мне открыть вам свою душу, если это не пугает вас. – Я грешен перед Богом… -Теперь главное – не упустить инициативу…

– Что вы можете сказать мне, Вы, лишивший меня свободы, заточивший меня в заключение на этом корабле, полном грязного сброда, а теперь, как выясняется, отобравший у меня жизнь.

– Сударыня, я поступил так из любви к вам! Поверьте! Я увидел вас в… – Я запнулся. Откуда там шел этот корабль? – в порту… и забыл обо всем на свете. Я предал короля. Я гнался за вами как одичавший волк. Я хотел, мечтал вас похитить, и теперь плачу за это сполна.

– Вы… – Она учащенно задышала. – Как вы смеете?

– Клянусь вам! Я совершил преступление ради любви! Теперь, когда нам, возможно, осталось жить всего несколько часов. – Я начал целовать ее.

– Оставьте. Как вы смеете.

– Подумайте, любовь моя, вы, такая молодая, умрете, не испытав счастья, даже не зная, в чем оно состоит. Скажите, я неприятен вам?

– Пустите!

– Любовь моя! Поцелуйте меня всего один раз, прошу вас! Мне ничего не нужно больше в жизни…

Я уже чувствовал, что сопротивление ее ослабевает. Еще несколько виртуозных заходов и отступлений. Тонкий баланс между чувственностью и разумом. И вот оно свершается… О, сладостные мгновения. Они стоят целой жизни. О, Боже. Прости меня за грехи мои…

Солнце встает… Волны в этот час особенно красивы. Как же хочется курить… Это, возможно, последняя в моей жизни трубка. Хороший табак, ничего не скажешь.

Преследователи уже почти что на расстоянии пушечного выстрела. Сейчас начнется… Ну что же, – Я одеваю обтрепанный мундир и шляпу. – А все-таки, жизнь прекрасна! К бою!

– О, Господи, – я схватился за голову. – Как же хорошо проснуться в своей постели, в конце двадцатого века, в центре американской технологической цивилизации… Сон никак не хотел отпускать меня. Все эти события, все чувства, настолько реальные. Даже этот корабль с наполовину прогнившими досками… Пит, конечно же, слугу звали Пит. Странный язык, – во рту у меня стоял вязкий привкус… Я же только что коварно овладел женщиной… Бррр… Что стало с ней? Нет, у меня, скорее всего, белая горячка. Неужели она наступает вот так, неожиданно… Все, бросаю пить, ни одного грамма. К чертовой матери…

Держался я около недели. Как нетрудно догадаться, любопытство взяло верх, и, придя в отдел вин, я задумчиво бродил между стойками, пока взгляд мой не остановился на бутылке японского саке.

Той ночью я был вознагражден – я оказался самураем, и сделать харакири было для меня делом чести… Акт вспарывания живота оказался теснейшим образом связан не только с религиозными традициями, но и с тонкой политической ситуацией и интригами, сложившимися при императорском дворе.

За последующие месяцы я побывал и в Голландии, и на просторах Швеции, и во Франции, и в Испании. Особенно мне понравился джин «Beefeater» – я нес службу в Тауэре и присутствовал при коронации короля Генриха. Я прожил десятки жизней в различных эпохах, кроме того выяснил, что многократное употребление одного и того же напитка вызывает многосерийные сны с развивающимся сюжетом. Например, Ямайский ром поведал мне, что соблазненная девушка все-таки погибла, а соблазнителю удалось спастись, и он еще несколько лет тосковал по ней. Затем герой моих снов продал часть награбленных драгоценностей, купил рабов, и основал прибыльную плантацию, женившись на худощавой даме с визгливым голосом. Увядшую эту даму я ненавидел, она пахла какой-то дрянью, носила платья с викторианскими оборочками, держала меня в железных рукавицах, запрещала курить, к тому же прибрала к рукам все финансы. Однажды, тайком совокупляясь с толстой рабыней, я вспомнил погубленную моей прихотью небесную красоту, и бессильно заплакал, не завершив начатого дела. Продолжать эту серию снов было бессмысленно, и больше рома я не употреблял.

Все это было увлекательно, но начало угрожать хроническим алкоголизмом, и я решил… Нет, не сходить к врачу. В Америке это бесполезно, если конечно, у вас не выросла лишняя нога, которую можно отрезать нехитрым хирургическим путем. Душевные же проблемы – это вообще конец света. Вами обязательно займется нервный господин неопрятного вида с дергающимся правым плечом и начнет расспрашивать вас о том, не трогала ли мама в детстве вашу пипиську, и не беспокоит ли это вас ночами, сублимируясь в воображаемых снах, а потом пришлет счет на десять тысяч долларов.

Так что, мне просто необходимо было переговорить с разумным человеком. Например, с дядюшкой своего старого знакомого, Михаилом Абрамовичем, бывшим известным Московским профессором по неврологии. В Калифорнии русский профессор занимался преимущественно ловлей форели в небольших озерах и горных реках, и в занятии этом преуспел.

Я сбивчиво рассказал Михаилу Абрамовичу о своих переживаниях.

– Хмм… Случай, конечно, непростой, – невролог задумался. – Главное, бросьте пить. А в остальном, хмм, беспокоиться вам нечего. Вы, случайно, стихов не сочиняли?

– Сочинял, в молодости, – признался я.

– А романов?

– Грешил… – Тут уж я смутился окончательно, поскольку недавнее мое произведение разругали все, кому не лень.

– Ну, все понятно… Творческая натура, повышенная чувствительность, воображение… Простите за откровенность, когда вы в последний раз так сказать… Ну, скажем, были с женщиной…

– Эээ, – я смутился. – Прибавьте неделю к дате начала проведения эксперимента…Месяца два… Да что это вы опять со своими Фрейдийскими штучками, честное слово!

– Не стоит недооценивать половой фактор. Гормоны, знаете ли… Хотя, не исключено, что первоначальный импульс вызван определенным наркотическим, галлюциногенным веществом. Возможно, этим бразильским напитком… Как там его?

– Но не может же наркотик так долго находиться в организме… – Я недоумевал.

– Это совершенно не обязательно, – Михаил Абрамович откинулся в кресле. – Достаточно было, хмм, всего один раз замкнуться определенным ассоциативным связям в вашем мозгу… Мой вам совет: отвлекитесь, выпейте валерианки, поезжайте отдохнуть, и, самое главное – не пейте водки!

– А почему именно водки? – удивился я.

– Да потому, что вы, батенька, вы даже себе не представляете, что вам может присниться. – Михаил Абрамович посмотрел на меня, проникновенным, и, как мне показалось, несколько смущенным взглядом.

Надо заметить, что я действительно ни разу не пробовал, какой эффект окажет на меня обычная русская водка. Во-первых, все больше тянуло на экзотику, про родину я и так все знал, а во-вторых, учитывая преимущественно исторический характер своих экскурсов, и будучи в школе отличником по истории России, я не ожидал от подобного эксперимента ничего хорошего. Меня бы непременно отвели на Лобное место, четвертовали, отрубили голову, убили, повесили, или, на худой конец, отправили бы во глубину Сибирских руд.

И надо же такому случиться, что буквально на следующий день ко мне завалился приятель, к которому накануне из России приехала теща. Родом теща была из Нижнего Новгорода, и привезла зятю в подарок какую-то особенную Волжскую водку «Экстра».

Я долго боролся с искушением, но запретный плод, как известно, сладок…

– Во здравие и при плохой погоде, – проникновенно окая декламировал мой гость, – вино на пользу организму пойти должно! Нижегородская, смородиновая!

Водка оказалась на удивление мягкой на вкус и не вызывающей никаких отрицательных эмоций в организме. Так, по крайней мере, мне показалось. На деле, это была подлинная бомба замедленного действия.

Заснув, я оказался на весьма грязной улице, уходящей в гору. Была весна, и подтаявший снег мутными ручейками стекал вниз. Домишки на этой улице были деревянными, все как один обветшавшими и покосившимися.

«Улица Гаражная, дом 4» – прочел я, затем зашел в подъезд, отпирая амбарный замок, висевший на покрашенной масляной краской железной двери. За дверью стоял деревянный письменный стол образца 30-х годов, покрытый остатками зеленого сукна с чернильными пятнами, наполовину разбитый телефонный аппарат с провалившимся циферблатом, и стул со вспоротой кожаной обивкой.

Войдя в дверь, я почему-то сразу же запер ее изнутри на все возможные засовы, потом кинулся к телефону, закурил «Беломорину», и, чертыхаясь, начал набирать номер.

– Слушаю, -голос на другом конце линии был на удивление мягким и бархатным, словно принадлежащим румяному, благодушному старичку.

– Петрович, – мой собственный голос оказался хриплым. – Слушай, в последний раз прошу, дай отсрочку! Я все заплачу.

– Ах ты какой у нас, вертлявый, – старичок засмеялся. – Раньше мозгами раскидывать надо было. А то, «Экстру», понимаешь, выпускать решил. Это ты, Михась, зря. Спирт у Василия берешь? Берешь, еще как. Экстракт смородиновый на кондитерской фабрике воруешь? Этикетки в Сормове печатаешь? Да одна акцизная марка в Горсовете и милиции сколько стоила? Денег не несешь, а с областной комиссией Петрович разбирайся? Ну, и кто ты после этого?

– Да я, Петрович, я… Ты уж прости меня, а?

– Наложил в штаны, – обрадовался старичок. – Ну, что, Петрович тебе сказал, что он думает, а теперь выводы делай.

В дверь постучали. Почему-то мой персонаж, отпирая засовы, дрожал от страха.

– Вот ты где, спрятался, ишь-ты, – дружелюбно сказал здоровый мужик в шапке-ушанке и в широких штанах военного образца. – Ребята, вы его держите, а я сейчас…

Урр-гхх, пожалейте, мужики, Петрович меня простил! Ей-Богу простил. Я вам все отдам. Все, до копеечки, только пощадите. Детки же малые…

– Да ты что обоссался, – миролюбиво осведомился мужик. – Мы тебя убивать не станем, только помучаем немножко, для воспитания, чтобы старших уважал. Правильно, ребята? А то вот, Петровича, заслуженного человека обидел. Помнишь, как там в песне пелось? Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет… – Мужик достал из кармана шило. – Да не скули ты так, ребята, ей-Богу, да наденьте вы ему мешок на голову…

И наступила темнота, и жуткая головная боль. Постель моя была мокрой от пота, потом организм всеми возможными путями избавлялся от ядовитых веществ, содержавшихся в диковинной водке марки «Экстра», а последующий день я стонал от головной боли и пошатывался.

После той ночи алкогольные напитки потеряли свое волшебное действие. Я сделал еще несколько попыток вернуться в любимые сны посредством проверенных средств: дорогого английского джина, шотландского виски, рискнул даже вернуться к худощавой жене-мегере, злоупотребив ямайским ромом. Результатом было полное фиаско: сделанная в Нижнем Новгороде водка оказалась эффективным противоядием против Амазонского пойла, навсегда покончив с наваждением и разорвав любые ассоциативные связи, или что бы там ни было.

Месяца через три я зашел в гости к тому самому приятелю, который принес мне когда-то водку. Теща его к тому времени уже вернулась в Нижний, и он блаженствовал, развалившись на диване и воткнувшись в очередной боевик, в котором красавчик-супермен гонялся за русскими шпионами.

– А смотри, что у меня есть! – он полез рукой под диван, что-то звякнуло, и на свет извлеклась родная сестра-близняшка той роковой «Экстры». – Хочешь?

– Нет, – передернулся я от ужаса. – Я вообще завязал.

– Ну и зря, хорошая водка была, ее теперь больше не выпускают. Владельца фирмы изуродовали до полусмерти. В Нижнем много шума было, в газетах писали, теща даже вырезки присылала. Бандюки, надели на голову мешок, и шилом…

– Замолчи, – мне стало не по себе. – Не продолжай…

– Ну, как знаешь. – Он разочарованно зевнул. – Совсем от Российской жизни оторвался. Я сейчас чайник поставлю.

– Валяй… Помнишь, как у Высоцкого было? Нет, ребяты-демократы, только чай! – Я осторожно взял бутылку в руки.

«Изготовлена из высококачественного… Четыре стадии очистки». Далее следовали непонятные для меня заклинания: «ЗАО РООМ».

Я посмотрел на этикетку с внутренней стороны, там часто ставили всякие разные печати и серийные номера, и тут дыхание мое перехватило…

«Улица Гаражная, д. 4» – гласила надпись мелким шрифтом, просвечивающая сквозь наполнявшую бутылку прозрачную жидкость…

– Подсознание – великая сила, – успокаивал меня на следующее утро бывший профессор неврологии, ныне рыболов-спортсмен Михаил Абрамович. – А вы, батенька, – типичный неврастеник. Бросайте пить, вот мой вам совет. Кстати, признайтесь, пальчики по утрам не дрожат?

– Дрожат, – смутился я. – Как вспомню этот сон… Но каким же, черт возьми, немыслимым образом я мог знать, что сделают с этим самогонщиком?

– Ха, – Михаил Абрамович поморщился. – Да мало ли какие совпадения бывают? Почитайте любой учебник по психиатрии, там такие случаи считаются классическими. Ну, приснился кошмар, с кем не бывает. Вы ведь раньше в Нижнем бывали? Мало-ли, увидели вывеску, провидец вы наш ненаглядный, запомнили в каком-то уголке вашей памяти, а с похмелья вспомнили.

– Да каким же образом я мог… Улица, номер дома. Стол этот с кляксами на зеленом сукне, он же у меня до сих пор перед глазами стоит! При чем здесь подсознание?

– Элементарно, – Михаил Абрамович загадочно улыбнулся. – Вы могли краешком глаза, не отдавая себе отчета, прочесть надпись на этикетке. Вы ведь слышали про то, как в кинофильм врезали кадры из рекламного ролика? Да ну вас, молодой человек, знаете, что я вам скажу? Поехали в субботу с утречка со мной на рыбалку. Мне тут одно замечательное местечко подсказали, форель берет как сумасшедшая. И всю эту оккультную дурь с вас как рукой снимет!

Прав, прав был бывший профессор. Но даже он не знает, какую я нашел для себя отдушину, это мой секрет, о котором я еще никому не рассказывал… В общем, я теперь на ночь пью крепкий индийский чай и перевоплощаюсь в боевого слона. И сам великий магараджа восседает на моей морщинистой спине, а поверженные враги с ужасом взирают на мои бивни. Правда, позавчера меня ранили копьем в правую переднюю ногу. Очень больно, прихрамываю, к тому же магараджа недоволен. Еще, неровен час, спишут на лесоповалочные работы… Или, не приведи Будда, на слоновую кость… Как-то тревожно мне стало в последнее время. Ведь черт его знает, а вдруг все это происходит на самом деле?