"Удар из прошлого" - читать интересную книгу автора (Троицкий Андрей)

Глава третья

Последние пять дней Тимонин жил в гостинице «Интурист» в подмосковном Сергиевом Посаде, развлекаясь ежедневными пешими прогулками по Лавре и городским окрестностям. И в это утро он начал с прогулки. Поймал машину, заехал на удаленную окраину и оттуда пустился в обратный путь к центру города.

Тимонин брел по утренней улице и наслаждался летним теплом и окружающей картиной. Видом неказистых, вросших в землю домишек, назначенных под снос. Он пребывал в лирическом настроении и вполголоса бубнил себе под нос стихи, давным-давно заученные наизусть. Прочитав строфы Ахматовой, он переключился на Пастернака.

– Навстречу мне, как баржи каравана, столетья поплывут из темноты, – в полголоса декламировал Тимонин.

Последние слова поэта показались необыкновенно важными, полными потаенного смысла. В эту минуту Тимонин шагал мимо деревянного, поехавшего набок здания почты. Через запыленную витрину он увидел тесный зал, пару колченогих столов. Посетителей в зале не было. Тимонин решил, что почта – это очень кстати. Почта – это как раз то, что сейчас нужно. Он просто не мог не поделиться поэтическими строками с кем-то из друзей.

Он вошел помещение, взял бланк телеграммы. Присел за столик в темном углу и написал пастернаковское двустишье на бланке. От себя добавил: «С чувством жму твою дружескую ногу». Это важное послание нужно отправить близкому другу, который поймет глубину поэтического образа. Сверху Тимонин написал адрес Юрия Девяткина, подошел к стойке и протянул телеграмму женщине в толстых очках. Та пробежала строки, подняла на посетителя удивленные глаза. Но не стала ни о чем спрашивать, просто назвала цену. Тимонин расплатился и вышел на улицу.

Его дальнейший маршрут проходил мимо хозяйственного магазина «Сделай сам». Тимонин замедлил шаг, решив, что глупо идти мимо магазина, полного позарез нужных в хозяйстве вещей, и не купить хоть что-нибудь. Потоптавшись у прилавка, Тимонин выбрал самый тяжелой молоток с длинной деревянной ручкой и ещё велел завернуть полкило трехсантиметровых гвоздей. Продавец ссыпал гвозди в металлическую банку.

Положив покупки на дно портфеля, Тимонин вышел из магазина и продолжил путь. Он попетлял по узким немощным улицам, наконец, вышел на центральную городскую магистраль и прогулочным шагом направился в сторону паркетного завода. По дороге Тимонину попалось несколько забегаловок, но он не остановился. Ни голод, ни жажда не томили.

А вот витрина музыкального магазина привлекла внимание. За двойными стеклами красовались стеллажи со щипковыми инструментами, дальше, в глубине зала, выстоялись рядами баяны и аккордеоны. Посредине всего этого музыкального изобилия стоял, отливая черными лаковыми боками, старинный швейцарский рояль.

Когда Тимонин вошел в магазин, ничего не подозревающий директор Вельдман в своем кабинете расставлял на доске шахматные фигуры. В это солнечное летнее утро Вельдману суждено было получить травму, пережить глубочайший эмоциональный шок и финансовый крах предприятия, с которым он связывал самые радужные надежды. Партнер по шахматам бухгалтер Луков потирал ладони. Эту партию он просто так не отдаст. Вельдман сделал ход, переставив королевскую пешку, Луков задумался над ответом.

Тимонин покружил по пустому торговому залу, часто останавливаясь, рассматривал ценники на гитарах. Пойдя на второй круг, он натолкнулся на рояль. На заре туманной юности Тимонин с отличием окончил музыкальную школу, но в последние годы, даже будучи пьяным, музицировал редко. Тимонин сел на круглый крутящийся табурет, поднял крышку и потыкал в клавиши пальцем. Единственная продавщица, сидевшая в углу зала, позабыв о скуке, не сводила с мужчины глаз. Наконец, она поднялась, подошла к роялю.

– Я вам чем-то могу помочь?

Тимонин многозначительно кивнул головой.

– Вы хотите что-то приобрести?

– Хочу, – сказал Тимонин.

Больше он не отвлекался на разговоры, продолжил музыкальные упражнения. Взяв несколько аккордов, убедился, что рояль хорошо настроен. Для разминки выдал собачий вальс и переключился на классику. Сыграл Бетховена «К Элизе» и «Лунный свет» Дебюсси. Тимонин взял последнюю ноту, опустил руки и пару минут сидел неподвижно с закрытыми глазами. Прекрасные мелодии словно ещё звучали в душе.

Продавщица, проскучавшая все утро в пустом помещении магазина, побежала к директору, сообщить, что появился солидный клиент, который присматривается к роялю.

Но директор Вельдман и молодой, но уже лысый, бухгалтер Луков, привлеченные звуками музыки, бросили шахматы, и сами вышли из кабинета. Они остановились на почтенном расстоянии от Тимонина и, как пауки за мухой, наблюдали за прекрасно одетым мужчиной, пробующим инструмент.

Наметанным глазом Вельдман осмотрел Тимонина. Высчитал стоимость костюма, часов с золотым браслетом и алмазной булавки, украшающей шелковый галстук. По всем прикидкам выходило, что на круглом табурете сидит даже не человек, а мешок, доверху набитый зеленоватыми банкнотами крупного достоинства.

В это время Тимонин решил, что музыка Дебюсси слишком печальна и надо бы добавить в программу мажорную ноту. Нужно спеть, что-нибудь этакое, для хорошего настроения. Тимонин взял несколько аккордов и попробовал голос.

– А-а-а-а-а, – пропел он. – У-у-у-у.

Директор и бухгалтер приблизились к покупателю, делая вид, что наслаждаются голосовыми упражнениями. Они, часто переглядываясь, без слов понимали мысли друг друга.

– О-о-о-о-о, – пропел Тимонин и этим кончил разминку.

Затем он взял более высокую ноту и грянул «Нас утро встречает прохладой». Заканчивая второй куплет, он оглянулся на Вельдмана и Лукова. Мол, ну, что же вы, уважаемые, просто так стоите. Подпевайте. Директор едва сдержался, чтобы не запеть.

– Любимая, что ж ты, не рада, – выводил Тимонин.

В эту счастливую минуту Вельдман и Луков просто любовались Тимониным. За версту видно: перед ними солидный крутой мужик, возможно, знаменитый композитор или, бери выше, продюсер, знающий толк в инструментах. Этот пришел не за грошовой балалайкой. Этот обязательно возьмет рояль и расплатится наличными. «Хорошо бы так, – говорил себе Вельдман. – Ой, хорошо бы». Директор ещё не до конца верил, что рыбка клюнула.

В свое время, подбираясь к старинному роялю, Вельдман долго обхаживал вдову администратора Московской консерватории. Год назад за бесценок, за унизительные жалкие копейки, купил у старухи рояль, единственную по-настоящему ценную вещь в доме. Больная женщина нуждалась хоть в каких-то деньгах и уступила антиквариат без торга. Директор перевез дорогой инструмент в магазин. В ожидании покупателя рояль простоял несколько месяцев, занимая собой чуть не всю правую секцию.

Вельдман устал ждать, но не подумал снизить потолочную цену. Он знал, что это товар специфический, на любителя, на знатока. Рано или поздно покупатель с большими деньгами обязательно найдется.

И вот настала минута, пробил час…

Когда Тимонин закончил песню, Вельдман с достоинством подошел к нему и представился.

– Директор магазина, Семен Михайлович Вельдман.

Тимонин привстал с табурета и с чувством потряс мягкую руку хозяина магазина.

– Вижу, вам понравился рояль? – спросил Вельдман.

– Понравился.

Тимонин вспоминал текст новой веселой песни, но слова ускользали.

– Такую игрушку стоит взять, – Вельдман погладил рояль с чувством, словно провел ладонью по бедрам молодой любовницы.

– Стоит взять, – подтвердил Тимонин.

– Не правда ли очень глубокий звук? – Вельдман настаивал на расширенном ответе. – Для настоящих знатоков, для ценителей музыки. Такого рояля в Москве с фонарями не найдете. Штучный экземпляр. Звук редкостный. Который трогает душу.

– Глубокий, редкостный, – согласился Тимонин. – Трогает.

Он выбрал тональность и запел «Я люблю тебя жизнь». Бухгалтер Луков подошел ближе и встал за спиной Тимонина. Вельдман поставил локти на крышку рояля, положил голову на раскрытые ладони. Он внимал песне и в эту минуту любил жизнь трепетно и нежно. Вельдман представлял, как на вырученные деньги достроит загородный особнячок и с доплатой поменяет подержанный «Форд» на новую «Ауди».

– Я люблю тебя снова и снова, – пел Тимонин.

– И снова, и снова, – поддержал директор и подумал, что покупатель слишком уж распелся. Надо бы и честь знать: сперва купи рояль, а уж потом пой на здоровье.

Выждав, когда песня закончится, Вельдман взял быка за рога и огласил долларовую цену, добавив, что это очень даже по-божески. Тут из-за спины Тимонина вылез бухгалтер Луков и от себя сообщил, что на самом деле инструмент стоит как минимум в полтора раза дороже.

Тимонин односложно согласился со всеми утверждениями директора и бухгалтера. Он вспоминал текст песни «Шел трамвай десятый номер», но окружившие его мужчины мешали воскресить в памяти полузабытые слова. Тут директор решился на главный вопрос:

– Значит, вы возьмете рояль? – спросил он.

– Возьму, – ответил Тимонин.

– Можно выписывать?

– Валяй, – кивнул Тимонин.

Ему уже порядком надоел толстый приставучий человек, который о чем-то брюзжит над самым ухом и мешает. Тимонин так и не вспомнил веселенькую песенку про трамвай. Попытался запеть «Я помню тот Ванинский порт», но оборвал себя на полуслове. Звуки музыки и песня больше не доставляли прежнего удовольствия, напротив, раздражали.

Но ещё больше раздражал человек, который все крутился рядом, вертелся, без конца задавал какие-то вопросы и, видимо, не собирался уходить.

Не вставая с табурета, Тимонин наклонился к портфелю, расстегнул замок и долго копался в кожаном чреве. «За деньгами полез, – решил Вельдман. Надо же, столько налички с собой носит. И не боится. Но, с другой стороны, это по-деловому: расчет на месте».

Однако Тимонин вытащил из портфеля вовсе не наличку в банковской упаковке. Вельдман увидел в руке покупателя тяжелый молоток. И онемел. Он подумал, что произошла какая-то ошибка, а потом и вовсе перестал соображать. Тимонин размахнулся, занес молоток высоко над головой, едва не задев Лукова, и ударил по желтоватым клавишам, отделанным пластинкам слоновой кости.

Рояль жалобно звякнул, осколки костяной отделки разлетелись по сторонам. Тимонин ещё несколько раз шарахнул по клавишам. Вельдман вышел из оцепенения, бросился вперед, повис на занесенной для очередного удара руке. Свободным кулаком Тимонин врезал директору по носу. Вельдман закричал от боли, упал на спину. Стукнувшись головой о кафель, на пару минут лишился чувств.

Отважная продавщица, шагнув вперед из-за спины впавшего в столбняк бухгалтера, повысила голос.

– Послушайте, гражданин. Вы… Послушайте, мужчина…

Тимонин ответил словами Маяковского.

– Я не мужчина, – сказал он. – Я облако в штанах.

– Послушайте…

Тимонин не слушал, он методично молотил по клавишам. Затем он встал на ноги, размахнулся и обрушил молоток на крышку рояля. Вельдман пришел в чувство и сел на полу.

– Помогите, – заорал он нечеловеческим голосом. – Люди, помогите.

После третьего удара треснувшая крышка, разломилась надвое. Луков с продавщицей, прижавшись спинами к стене, наблюдали за погромом. Тимонин сорвал крышку с петель, бросил обломки на пол, несколько раз саданул молотком по струнам. С металлическим тонким лязгом струны лопались, скручивались спиралями. Все, рояль накрылся одним местом.

Из служебного помещения выбежали дюжий коротко стриженый молодец в майке без рукавов. Молодой человек подрабатывал в магазине охранником, и все утро отсыпался в своей конуре после бессонной ночи, проведенной в объятиях студентки кулинарного профтехучилища.

Тимонин отбросил молоток в сторону. Он обрадовался, что, наконец, появился крепкий спортивный парень, достойный его кулаков.

Охранник, выставив вперед левую руку, пошел на противника, сблизился с Тимониным на расстояние удара. Тимонин накатил слева. Охранник, наклонив корпус, увернулся и двинул Тимонину справа в грудь и слева в челюсть. Тимонин устоял на ногах и даже улыбнулся неизвестно чему. Охраннику удалось провести только эти два удара. Других шансов Тимонин парню не дал, взял инициативу на себя.

Он выбросил вперед правую ногу, пнул охранники в щиколотку носком ботинка. Парень, не ожидавший такого хода, вскрикнул от боли. Тимонин выбросил левую ногу, и достал живота противника своим башмаком. А дальше стал работать кулаками. Пару раз ударил в голову, затем в туловище. Глотая кровь, охранник под градом сумел выстоять десять секунд – и то долго. Тимонин кончил дело мощным крюком в голову.

Противник отлетел в угол и сложился пополам.

– Помогите, – пискнул оставшийся без защиты Вельдман.

Директор перебирал ногами, стараясь встать, но подметки скользили по скользкому полу. Тимонин поднял вертящийся табурет на металлической ножке и запустил им в голову директора. Вельдман получил тяжелый нокаут и больше о помощи не взывал.

Продавщица, решившая, что директор убит бандитом, закричала от ужаса. Выскочила из магазина, кинулась на дорогу. На середине проезжей части сломала каблук, упала на асфальт, едва не угодив под колеса грузовика. Но проворно вскочила, сбросила с ног туфли и скрылась в соседнем дворе.

Самым нерасторопным оказался Луков. Тимонин шагнул к двери и накинул на ручки металлическую скобу, перерезав бухгалтеру путь к отступлению.

Луков, поняв что, пришла его очередь, заметался по пустому магазину между стеллажей. Бухгалтер бегал шустро и никак не давался в руки. Тогда Тимонин, уже запыхавшийся, сбросил на пол несколько гитар и пару тяжелых аккордеонов в чемоданах. Когда Луков споткнулся о препятствие, Тимонин по-звериному прыгнул вперед.

Ухватил бухгалтера за шиворот, поставил его на ноги и врезал по морде. Луков спиной отлетел на стеллаж, заставленный домбрами и балалайками, опрокинул его, разломав задом и спиной несколько инструментов. Луков встал на карачки и попытался уползти в подсобку. Но спасения не было.

Тимонин, словно подъемный кран, снова приподнял бухгалтера за шиворот. Луков, не желавший вставать, поджал ноги. Тогда Тимонин оставил бухгалтера стоять на коленях, взял с полки самою дорогую чешскую гитару. Держа гитару за гриф, Тимонин поднял её над головой и с размаху опустил на лысую бухгалтерскую голову, сделав Лукову испанский воротник. Тимонин хотел насадить на Лукова, как на шампуру, ещё одну что-нибудь.

Воспользовавшись замешательством нападавшего, окровавленный бухгалтер вскочил на ноги и как был, с гитарой на голове, убежал в подсобку, закрылся металлической дверью директорского кабинета. Лукова трясло, как в лихорадке. Он снял с головы гитару и долго рассматривал в зеркале свою исцарапанную голову похожую на красный мяч с ушами, шею в подтеках крови, изодранную рубашку.

– Что он со мной сделал? – повторял бухгалтер. – Что он, сука, со мной сделал?

От испуга Луков даже не догадался вызвать милицию.

Тимонин, уже выпустивший пар, нашел на полу молоток, взял портфель. Вытащив банку, зачем-то высыпал на пол трехсантиметровые гвозди. Подумал и раздолбал несколько аккордеонов. Напоследок расколотил молотком зеркальную витрину двойного стекла и ушел в неизвестном направлении.

На самом деле понедельник не трудный день.

После сумасшедших выходных Девяткин пребывал в расслабленном состоянии. И занят он был не самым обременительным делом.

Устроившись в кресле, снял под столом тесноватые ботинки и стал листать протоколы, которые подчиненные состряпали в воскресенье. Слава Богу, на этот раз ничего серьезного в городе не случилось. Несколько административных правонарушений: семейные скандалы, мелкие драки, короче, семечки.

Ровно одиннадцать. Девяткин вытащил из нижнего ящика черную дубину и положил её на стол перед собой. Время заняться разъясниловкой среди правонарушителей. Девяткин не брезговал черновой работой, которую можно поручить подчиненным или вовсе не выполнять. Он встал из-за стола, не надевая ботинок, подошел к зарешеченному окну, выходящему на узкую пыльную улицу, и задернул прозрачную занавеску.

Воспитательная деятельность – зрелище не для посторонних глаз. С кого бы начать? Девяткин сел, сдвинув протоколы на угол стола, нажал кнопку селекторной связи с дежурным.

– Приведи ко мне из камеры Клюева.

Пока дежурный выполнял приказ, Девяткин неспешно допил чай и сунул в рот сигарету. Через пару минут дежурный ввел в кабинет щуплого неряшливо одетого мужчину с пегими слипшимися волосами. Девяткин показал пальцем на стул и отпустил дежурного.

– Ну, что скажешь?

Девяткин мрачно сдвинул брови и посмотрел на задержанного таким страшным уничтожающим взглядом, что Клюеву показалось, по спине пробежала стая крупных муравьев, а редкие волосы на ногах зашевелились и встали дыбом. Клюев поежился и передернул плечами, как в ознобе.

– Что тут скажешь, гражданин начальник? Виноват, исправлюсь.

Прищурившись, Клюев покосился на дубину, лежавшую на столе. При ближайшем рассмотрении дубина оказалась вовсе не резиновой, а деревянной, крашенной в черный цвет, под резиновую. Если начальник засадит этим инструментом промеж спины, мало не покажется. На стену полезешь.

Девяткин копался спичкой во рту, выковыривая остатки завтрака. Он раздумывал над альтернативой: набить ли Клюеву морду или поставить его лицом к письменному столу, руки на столешницу, зайти сзади и с маху навернуть по худой заднице дубиной. Проверенный способ. Боль такая, что вырубаешь человека одним ударом. И Клюеву память: не сможет по-человечески посидеть за бутылкой, по крайней мере, неделю. Девяткин вытащил застрявшее между зубов мясное волокно и решил, что пора завязывать с диетической столовой.

Лучше он станет сам себе готовить завтрак, как было раньше. Точка, решено. По крайней мере, не будет изжоги и этого ежеутреннего ковыряния в зубах. Девяткин взял в руки дубину, но в последний момент передумал. Есть ведь ещё вариант: ограничиться строгим словесным внушением.

Как– никак Клюев не вокзальный баклан. Он по здешним невысоким меркам чуть не высшей пробы интеллигент, белый воротничок. Образование высшее, преподавал в железнодорожном техникуме, который три года назад успешно закрыли. Ладно, пускай Клюев пока живет и дышит. Но уж в следующий раз, когда он попадет в КПЗ, Девяткин дубины не пожалеет. И уж тем более не пожалеет самого Клюева.

– Ты где сейчас работаешь? – спросил Девяткин, хотя знал ответ.

– Временно безработный, – Клюев скромно опустил глаза.

– Точнее, тунеядец.

Клюев нашел в себе силы робко возразить.

– Сейчас тунеядство по закону не преследуется.

Девяткин, не терпевший пререканий в собственном кабинете, взорвался.

– А мне насрать, что там преследуется по закону, а что не преследуется. Ты, умник, залупа с сыром, через неделю положишь на этот стол справку с места работы. В этом паршивом городишке такие порядки: как я сказал, так и будет. Устроишься и принесешь сюда справку. Я не стану дожидаться, когда ты нажрешься и снова на жену с кулаками полезешь. Если через неделю не будет справки, считай, ты уже сел. Надолго.

– За что сел?

– Это уж моя проблема. Статей много, подберу тебе по знакомству что-нибудь этакое. Долгоиграющее.

Клюев тяжело засопел, задвигал мокрым носом.

– Сейчас на работу трудно устроиться. Очень трудно.

– Устроишься, гад, если захочешь. На картонажной фабрике упаковщицы нужны. Иди туда сегодня же и пиши заявление.

– Так это ведь бабская работа.

– А ты что, мужик?

Девяткин смерил Клюева взглядом и вдруг рассмеялся собственной шутке, которая была не лишена смысла и даже остроумия. Клюев вытер со лба пот, он понял, что на этот раз пронесло, худшее позади. Начальник смеется, значит, он сменил гнев на милость и не станет молотить Клюева ни кулаками, ни своей страшной дубиной. Клюев перевел дух и выпрямил согбенную спину.

– Я потерял нравственные ориентиры, – пожаловался он. – В прежние времена я думал, что земля держится не на трех китах, а на трех рублях и ещё шестидесяти двух копейках. А теперь и не знаю, на чем мир держится… Может, на человеческой доброте?

– На терпении твоей жены, вот на чем, – сказал Девяткин. – И ещё на моем терпении. Не донимай меня своей гнилой философией. В следующий раз, когда жена пожалуется на тебя, когда ты поднимешь на неё руку…

– Я все понял, начальник, – Клюев шмыгнул мокрым носом. – Ни Боже мой. Не подниму. Ни в жисть.

– Дослушай, тупая жопа. Так вот, если ты ещё раз её тронешь… Нет, я передумал. Не стану я тебя на зону отправлять. Много для тебя, ублюдка, чести казенную баланду жрать. Поступим проще. Из этого кабинета тебя вынесут вперед ногами. Вперед твоими грязными паршивыми ногами.

Клюев обхватил руками голову и громко всхлипнул. Кажется, он собрался заранее оплакать свою безвременно оборвавшуюся жизнь. Девяткин продолжил:

– Ты знаешь, я своих слов не нарушаю. А медицинский эксперт напишет заключение, что ты отбросил копыта от сердечной недостаточности. Или от приступа радикулита. У тебя ведь радикулит? Вот и чудесно. Тебя сожгут, как бревно, и похоронят в безымянной могиле. Рядом с бомжами и шлюхами. Такими же отбросами, как ты. Похоронят там, потому что твоя жена не станет тратиться на похороны такого ублюдка. Потому что ей вспомнить нечего, кроме синяков.

Девяткин дал себе передышку, закурил.

– Сейчас же на фабрику бегу, – пообещал Клюев. – Одна нога здесь, другая уже на фабрике. Я и сам хотел туда идти устраиваться, но сомневался. Но теперь, поскольку вы рекомендуете… Поскольку вы советуете…

– Да, да. Очень тебе советую.

– Можно спросить? Правду говорят, что вы при задержании Клопа подстрелили?

Значит, уже весь город знает. Вот, даже сюда, в КПЗ, слухи дошли.

– Дверь у тебя за спиной, – сказал Девяткин. – Проваливай. На неделе придешь со справкой.

Клюев снова согнул спину в вопросительный знак и неслышными крадущимися шагами вышел из кабинета. Девяткин заглянул в протокол. Клюеву полагается заплатить штраф, но денег у него, разумеется, нет. Значит, жене за мужа платить придется. Все правильно, все по справедливости: её избили, она же и деньги плати. Девяткин разорвал протокол вдоль и поперек, бросил квадратные бумажки в корзину.

Так, с Клюевым он разобрался. Кто следующий?

Он заглянул в протокол. Некто Валуев. Опять старый знакомый, злостный алиментщик и пьяница. Устроил дебош в пивной «Креветка», облил водкой официанта и дважды плюнул ему в лицо. Валуев страдал страстью к перемене мест, как память о себе, оставляя очередной брошенной женщине очередного младенца. Доподлинно известно, что последние пару лет Валуев жил на Камчатке и даже знал несколько слов по корякски. И вот нелегкая занесла его в Степановск.

Девяткин уже беседовал с любвеобильным Валуевым по душам, без мордобоя. Тогда Валуев сказал: «Любить женщину – это все равно, что идти по тундре с завязанными глазами. Куда идешь – не известно. Но все время проваливаешься, ноги вязнут во мхах. И, в конечном итоге, все кончается плохо, совсем плохо». Интересно, что этот умник на этот раз скажет? Чтобы завтра же духа Валуева в городе не было, – решил Девяткин. Нет, сегодня же. Душевные разговоры кончились. Девяткин испытал странный зуд в сжатых кулаках.

Теперь он с Валуевым он церемониться не станет. Девяткин протянул руку, чтобы нажать кнопку с селекторной связи с дежурным, но тут зазвенела длинная трель междугороднего звонка. Девяткин снял трубку и не узнал далекий женский голос.

– Я у телефона, – дважды повторил он.

– Это Ирина Павловна говорит, жена Леонида Тимонина, – сказала женщина. – Простите за беспокойство…

– Какое уж там беспокойство.

– Как ваши дела? – спросила Тимонина.

Ясно, вопрос задан из вежливости. Видимо, Ирина Павловна и не ждала длинного распространенного ответа. Поэтому Девяткин ответил коротко и правдиво.

– Дела так себе, паршивенько. А что у вас? Как Москва, шумит?

– Шумит. А у нас… У меня, – от волнения Тимонина запуталась в словах. – Короче, случилось несчастье.

Долгая пауза, которую Девяткин выдержал, решив не задавать наводящие вопросы. Так уж получилось, что по этому номеру, в этот кабинет благополучные и счастливые люди никогда не звонили. Но пауза сильно затянулась.

– Что-то с Леней? – спросил Девяткин.

– Да, с Леней. Неделю назад, в прошлый понедельник, за ним приехала машина. Ну, чтобы на работу его отвезти. Леня остановил машину возле Центрального телеграфа на Тверской. Велел водителю ждать. Он вышел и больше не вернулся. Вот и все. Мы с Леней женаты уже три года. За это время не было ни одной ночи, чтобы он не ночевал дома. Я думаю, вернее, я знаю, что случилось самое худшее.

Девяткин вздохнул с облегчением, он приготовился выслушать самые плохие известия.

– М-да, даже не знаю, что ответить, – Девяткин вправду не знал, что ответить. В голову лезли одни банальности. – Вы милицию вы уже обращались?

– Нет, разумеется, не обращалась. Леня очень заметный человек, солидный бизнесмен. О нем пишут газеты, его по телевизору показывают. Журналисты платят милиции за информацию. Если я заявлю, завтра новость будет во всех газетах. Это серьезный удар по коммерческим структурам, которые принадлежат мужу. Большие, нет, огромные финансовые потери. Если Леня найдется, он убьет меня за то, что я заявила в милицию. Но мне почему-то кажется, что он исчез навсегда.

Чисто женская логика: если человек мелькнул в телеке, если о нем в газете что-то начирикали, то заявлять в милицию о его исчезновении – последнее дело. Интересно, что важнее для Ирины Павловны: найти мужа или избежать финансовых потерь? Впрочем, это противопоставление не корректно.

– Чем я могу помочь?

Тимонина, кажется, немного успокоилась.

– Леня всегда говорил, что вы сыщик, каких поискать. Говорил, у вас талант от Бога. А то, что вы оказались после Москвы в этой дыре, в этом Степановске, просто досадное недоразумение. Невезение.

– Ну, не преувеличивайте мои способности.

– Вы его найдете. Ведь вы с Леней лучшие друзья. Вместе служили в Афганистане. Леня часто повторял: если со мной случится несчастье, если что-то серьезное стрясется, первому я позвоню Юре Девяткину. Ему первому позвоню. Он часто это повторял в последнее время, будто знал… И вот он пропал. Он позвонить вам не может. Поэтому звоню я.

Девяткин наклонился, спрятал дубину в стол. Сегодня Валуеву и другим задержанным очень повезло. Их хрюльники останутся целыми. Сейчас Девяткину не до этого.

– Понимаю, – сказал он. – Теперь постарайтесь меня выслушать. Да, мы с Леней действительно старые друзья. Вместе воевали. Я готов сделать для него все, что нужно сделать. Но мои возможности ограничены. Понимаете? Я не отказываюсь помочь. Но не все в моих силах. Я ведь скромный милиционер из провинции, пусть раньше и работал в Москве. Это дело не меняет.

– Возможно, вы один только и можете помочь. Вы самый близкий друг Лени. Ни один человек не знает его так хорошо, как знаете вы.

– Возможно, – кивнул Девяткин. – Но у лично вас гораздо больше возможностей, чем у меня. Вы обеспеченный человек. Если не хотите иметь дело с милицией, обратитесь к частным сыщикам, самым лучшим. В Москве есть хорошие детективы.

– Это бесполезно. Они будут тянуть с меня деньги, и создавать видимость бурной деятельности. А Лени не найдут. Я это знаю. Мне нужно разыскать мужа. Мне нужно знать правду.

Снова долгая томительная пауза. Тимонина ждала каких-то слов. «Нужно что-то решить, ответить „да“ или „нет“, – сказал себе Девяткин, хотя на самом деле все уже решил.

– Хорошо, я приеду. Возьму билет на завтрашний поезд, через сутки буду в Москве.

– А самолетом нельзя? Быстрее получится.

– В этом городишке нет аэропорта. Тут вообще ничего такого нет, потому что цивилизация сюда ещё не дошла. Задержалась лет на двадцать.

– Хорошо, приезжайте хоть поездом. Я знала, что вы не откажете. Когда возьмете билеты, позвоните. Пришлю машину вас встретить.

Короткие гудки отбоя.