часть вторая ОДИН В ОКЕАНЕ

НАВСТРЕЧУ ПРИКЛЮЧЕНИЯМ

Воспоминания гнали Гука вперёд и вперёд. Он ничего не хо­тел и никуда не стремился. День проходил за днём, ночь за ночью. Инстинктивно он держался какого-то определённого на­правления, привычно анализируя запахи и звуки. Пройдя через Гибралтар и держась подальше от торных дельфиньих дорог, Гук плыл туда, где океан казался ему пустыннее. Он был рад вырваться из Средиземного моря, где каждый день приходилось слышать грохот пароходов или обходить стада разных дельфи­нов.

Воды Канарского течения незаметно несли его к югу, почти параллельно берегу Африки. Именно здесь Гук как следует по­знакомился со странными рыбами, которые умели летать. Да-да, именно летать. Погнавшись за стайкой аппетитных серебристых рыбёшек, Гук очень удивился, когда вдруг из-под самого носа они стремительно рванулись к поверхности и исчезли. Гук ре­шил, что в следующий раз, когда он встретит таких рыб, он не отстанет от них ни за что. Вскоре, солнечным днём, одинокий изгнанник услышал вдали стаю летающих рыб. Не выпуская их из виду, он стал набирать скорость. И снова, подпустив дельфина, юркая стайка кинулась к поверхности океана. Гук летел им наперерез. Кажется, ещё один, последний взмах хвоста – и Гук у цели, но стайка выскользнула из воды в голубую синь неба. Гук по инерции, следом за ней, вылетел в воздух и через не­сколько метров с шумом и плеском шлёпнулся в ласковые вол­ны. Однако он успел заметить, что эти рыбы полетели дальше по воздуху с такой же лёгкостью, с какой они только что плыли в воде.

Прошло несколько дней, прежде чем Гук хорошо изучил по­вадки этих странных рыб. Они всё время держались недалеко от поверхности, быстро передвигаясь в разных направлениях в по­исках пищи – мельчайших планктонных рачков. Но сами они служили лакомой пищей для многих других жителей моря. Ча­ще других нападали на летучих рыб тунцы и макрели, особенно те из них, которых называют золотыми макрелями, или дора­дами. Дорады – крупные рыбы, длиной в 50—60 сантиметров и весом до 10—15 килограммов. Обычно они охотились неболь­шими группами по пять-шесть штук. Развернутым строем набра­сывались дорады на стайку летучих рыб, а те мгновенно врас­сыпную к поверхности – и, двигаясь всё быстрее и быстрее, на­утёк. Маленькие, но сильные хвостовые плавнички с длинной, вытянутой, как палец, нижней лопастью, словно винты пропел­леров, выталкивают рыбу на поверхность. Её движение все убы­стряется, несмотря на то что в воде остаётся лишь самый кончик хвостового плавника. За мчащейся над поверхностью рыбкой остаётся кипящий след с маленьким буруном. И когда рыбы оказываются над поверхностью воды, раскрываются, как крылья, её длинные и широкие грудные плавники. Тонкие, про­зрачные крылышки-плавники несут её стремительным, плани­рующим полётом над океаном. Словно живые крылатые стрел­ки, пролетают они по 100—150 метров, поднимаясь на высоту 10—12 метров. Они умело маневрируют в воздухе, передвигая длинными брюшными и высоким спинным плавниками, работая ими как рулями. Огромные глаза внимательно следят за пере­двигающимися преследователями.

Скоро Гук заметил, что, несмотря на ловкость летучих рыб, охота у дорад почти всегда оказывается успешной. Секрет этого успеха заключен, как понял Гук, в удивительной организован­ности нападающих. В то время как небольшая группа дорад бросается в стаю летучих рыб и заставляет их подниматься в воз­дух, другая группа уже мчится к тому месту, где в конце кон­цов должны упасть в воду эти рыбы-птицы.

Охота дорад на летающих рыб навела на грустные размыш­ления дельфина-изгнанника. Раз он не нужен роду, ему тоже не нужны никакие другие дельфины, он их забудет навсегда и бу­дет жить в одиночестве. У него хватит сил и ума, чтобы ловить по нескольку летучих рыб в день. Ничего, что некому загонять их в воздух и не придется устраивать организованные охоты. Смелый и ловкий дельфин, если он не последний глупец, пойма­ет этих тварей и на лету, а не только в воде. Так думал Гук сна­чала.

Но всё оказалось не так просто, как представлялось ему. Ле­тучие рыбы и днём и ночью упорно уходили от преследования. Взлетев в воздух, вся стая вдруг резко меняла направление поле­та, и Гук оказывался вдали от желанной добычи. Он похудел и осунулся. Внешне это был по-прежнему изящный и стремитель­ный дельфин, и только очень опытный глаз мог заметить пере­мену в его поведении. Он стал пугливым, движения его сдела­лись отрывистыми и менее плавными, он уже не нырял в глуби­ну просто так, от избытка сил, радуясь солнцу, ветрам и волнам, а старался экономить силы. Спать приходилось всё меньше, сон стал тревожным и неглубоким.

Однажды Гук проснулся словно от толчка. Открыв глаза и сделав вдох, он погрузился в свой привычный зеленоватый мир. Странная тишина окружила его, и оттуда доносился противный и тревожный запах. Впереди никого не было, он повернулся не­много вправо, влево, хотел было повернуться назад и тут краем глаза заметил неясные большие тени.

– Я дельфин Гук из рода Эрр! – бросил он свой зов в этом направлении. Отражённые волны звука принесли ему ответ: ря­дом большие рыбы, кажется, акулы. Они приблизились. Их бы­ло несколько. Они замерли в каком-то нервном ожидании, хо­лодно поблескивая пустыми жадными глазами, крепко сжав свои страшные, зубастые пасти и чуть не касаясь своими холод­ными плоскими носами боков Гука. Как они смогли так неза­метно и тихо подобраться к нему, он так и не понял.

«В стаде такого не могло бы случиться, – подумал Гук, – В любой момент есть бодрствующие глаза и уши. Любая неожи­данность будет встречена достойно, всегда найдется время для ответа на любое нападение!»

Пришлось Гуку поработать своим ультразвуковым прожекто­ром, посылая сильные волны звука по сторонам, и напомнить этим акулам, что даже и к одинокому дельфину не стоит при­ближаться с недобрыми намерениями.

Вот с китами ночевать было не страшно. Эти большие, раз в двадцать – двадцать пять превосходившие по длине Гука, гро­мадины с полосатыми животами были удивительно добродушны­ми существами. Да это и понятно стало Гуку, когда он посмот­рел, чем они питаются. Они ни на кого не нападают, а едят тех же самых крошечных рачков – подумать только! – которыми питаются маленькие летучие рыбы. Но ни акулы, ни барракуды не осмеливаются нападать на этих гигантов. Лишь иногда из­голодавшаяся меч-рыба в слепой ярости таранит своим страш­ным мечом скорее удивлённых, чем испуганных китов. Такой та­ран всегда бывает последним в жизни глупых рыб: кит сокращением мускулатуры ломает на куски крепчайший меч, глубо­ко всаженный в его тело, а изувеченная рыба отбрасывается в сторону. Глубокая рана обычно затягивается эластичным кож­ным покровом и лежащим под ним слоем сала.

К китам Гук инстинктивно тянулся, хотя они и не отклика­лись на интернациональный дельфиний призыв. Они были ему, пожалуй, ближе всех других морских обитателей. Ведь ни у ко­го из постоянных жителей открытого океана, кроме китов и дельфинов, нет легких. И трудно передать, как приятно бывает вдруг услышать такое родное и понятное «пуфф! пуфф!» среди безбрежных океанских просторов! Гук постоянно чувствовал своё превосходство над всеми акулами, скатами, медузами, тун­цами и макрелями, которым никогда не приходилось высовы­вать нос из воды, чтобы подышать свежим воздухом.

Киты охотно принимали Гука в свою солидную компанию. Медлительные и неуклюжие на вид, они оказывались удивитель­но подвижными, ловкими и точными в движениях. И сколько бы раз Гук потом ни встречался с большими китами, это пора­жающее сочетание огромной силы с добродушием и необыкно­венной ловкостью вызывало в нём чувство гордости и уважения к собратьям по крови.

Постепенно боль и обида на старейшин стада утихли. Нет, Гук ничего не забыл и никогда не забудет про свой позор, никог­да не простит старейшинам их приговора. Но жизнь есть жизнь. Надо искать пищу, надо остерегаться акул и барракуд, надо, на­конец, что-то предпринять, чтобы не нестись пассивно по тече­нию и воле ветра.

Гук внимательно стал наблюдать окружающее, его вновь ста­ли интересовать вещи и явления, не только прямо связанные с необходимостью поесть и спокойно поспать. «Почему надо плыть по воле волн, ветра и течения? Дальше от берегов и про­тив течения!» – решил одинокий скиталец. Чуть холоднее стала вода – на 1—2 градуса, как сказали бы люди, посмотрев на термометр, – чувствительная кожа Гука улавливала все тонкие изменения температуры, она была точнейшим термометром. За­метно изменилась и соленость воды. Гук знал из рассказов те­тушки Керри, что каждое море, каждый участок океана отлича­ются своим содержанием солей.

«Ах как хорошо пахла Голубая бухта в Чёрном море! Этот запах я узнаю среди тысяч других! – подумал было Гук и обо­рвал свои мысли: – Нечего мечтать и думать о несбыточном…»

Когда Гук выплыл из Средиземного моря и оказался в Ат­лантическом океане, океанская вода удивила его своей относи­тельной пресностью. Этот вкус даже был похож на вкус воды его родного Чёрного моря.

Гук плыл теперь навстречу более пресным водам Северной Атлантики и вспоминал временами свою колыбель – Чёрное море, которое у поверхности почти в два раза менее солёное, чем вода Атлантического океана.

Стоило Гуку отвернуть на северо-запад от африканского по­бережья, как изменился и цвет воды: из зеленовато-голубой и зеленоватой вода превратилась в светло-голубую. Изменение цве­та океана, как это обычно бывает, оказалось связано с жизнью в толще воды мельчайших планктонных организмов: когда их очень много, то вода может изменить свой цвет даже до красно­ватого.

Покидая Канарское течение, Гук замечал, что меньше стано­вилось вокруг сельдей, анчоусов, сардин, кефалей, дорад и тун­цов. Он не особенно расстраивался – для еды ему рыбы хвата­ло. Зато следов громыхающих и вонючих кораблей, которые вели промысел в этом районе океана, становилось всё меньше и меньше.

Гук не видел теперь на горизонте землю. Он жил в бескрай­нем, безбрежном океане среди огромных пологих волн, одна за другой катящихся на просторе. Гук скоро обратил внимание, что высота идущих друг за другом волн неодинакова: обычно че­рез шесть небольших волн шла высокая. Иногда такая особенно высокая волна бывала шестнадцатой по счету. Гуку нравилось взлетать ввысь на гребне этих самых высоких волн и с большой высоты оглядывать свой океан.

Однажды тихим солнечным вечером во время одного из та­ких обзорных взлётов он с удивлением заметил вдали, в волнах, сотни отблесков, которые, сливаясь вместе, образовывали как бы одно огромное зеркало на поверхности. Любопытство пересилило осторожность, и одинокий дельфин направился к этому странно­му месту. Подплыв ближе, Гук был оглушён беспорядочным треском и стуком, далеко разносившимися под водой. Большое стадо зелёных морских черепах двигалось в сторону африкан­ского побережья. Черепахи – некоторые из них достигали дли­ны 60—70 сантиметров – плыли бок о бок, словно спаянные друг с другом, и не обращали внимания на Гука.

От соприкосновения панцирей и получался, очевидно, тот странный треск и грохот, который испугал и озадачил Гука. Верхняя крышка каждого черепашьего панциря высовывалась из воды, и скользящие лучи заходящего солнца отражались от них, как от тысяч маленьких зеркал.

Любопытный Гук, впервые увидев этих животных, не удер­жался и нырнул под плывущее стадо. Он внимательно разгляды­вал их желтовато-белые снизу, круглые, бесхвостые тела и гро­мадные ноги. Передние лапы были почти вдвое длиннее задних, и, что всего больше удивило Гука, именно эти передние лапы и были основными и единственными органами движения живот­ных. Второй раз в своей жизни Гук видел живое существо, ко­торое двигалось, перебирая лапами, как человек, а не изгибая тело. Когда черепаха взмахивала длинными передними ногами, она казалась Гуку похожей на огромную странную птицу, мед­ленно, но уверенно летящую у поверхности моря. Гук попробо­вал было заговорить с черепахами, но они не отвечали на его призывы. Тогда он решил поиграть, с этими смешными, стучащими существами. Он подплыл под черепаху, подтолкнул её голо­вой снизу и осторожно схватил за лапу-крыло. Бедная черепаха отчаянно захлопала длинными лапами, вытянула навстречу Гу­ку маленькую головку с испуганно-злыми глазками. Покрутив­шись ещё некоторое время рядом со стадом черепах, Гук уж сов­сем в сумерках взял курс на северо-запад. Ещё долго позади он слышал нестройный шум от сталкивающихся панцирей.

Если бы через несколько дней Гук смог взглянуть на карту Атлантического океана, он увидел бы, что находится на 38-м гра­дусе северной широты, в какой-нибудь тысяче километров от Европы и почти рядом с Азорскими островами. За долгие неде­ли плавания в океане Гук отвык видеть на горизонте землю. И поэтому однажды был удивлён, заметив далеко на западе бе­лую гору облаков, как бы поднимающуюся из моря. Гук уже знал, что обычно такие облака указывают на землю, которая находится под ними. Уже давно по многим признакам он мог предполагать, что где-то близко есть земля: стало больше птиц, а однажды, нырнув особенно глубоко, он обнаружил скалу, под­нимавшуюся со дна океана.

Так Гук оказался в водах Азорских, или, как их ещё назы­вают, Ястребиных островов. Он жил здесь уже несколько дней. Дельфину нравилось подплывать совсем близко к берегу, ло­вить незнакомые запахи стекающих в океан ручьёв и потоков, слушать немолчный шум гальки, перекатываемой прибоем. Всё как когда-то было на родине. Его не особенно беспокоили ры­бацкие лодки, снующие между островами. Он не боялся и сетей рыбаков, расставленных на ночь недалеко от берегов. Эти сети, сделанные из тонких ниток, были предназначены для ловли мел­кой рыбы, и из них всегда можно было запастись для сытного завтрака или ужина. Вскоре Гук сообразил, что рыбацкие сети и один умный дельфин – это гораздо лучше, чем один умный дельфин без рыбацких сетей.

Как только рыбаки отплывали на далёкое расстояние. Гук начинал работать. Он осторожно направлял в расставленные сети косяк за косяком мелких рыбёшек и из запутавшихся вы­бирал тех, которые ему больше по вкусу.

Пошли среди рыбаков рассказы. В знакомых испокон веков местах, где рыбачили их отцы и деды, стали твориться чудеса: то в сетях запутаются отборные анчоусы, то в них не найдёшь ни одного анчоуса, зато все сети забиты скумбрией, то вдруг од­на сеть полна анчоусами, а соседняя – всего в десятке мет­ров – сплошь забита барабулей. Рыбакам острова Сан-Мигель и в голову не могло прийти, кому они обязаны богатым уловом: им было невдомек, что это Гук решил разнообразить свой ра­цион.

Гук не боялся людей, хотя и не любил их резко пахнущие и такие шумные лодки. Несколько раз в солнечные дни он пока­зывался совсем близко у бортов рыбацких лодок. А однажды один рыбак даже задел веслом его высокий спинной плавник, попав как раз на рубец, который еще не успел как следует за­расти после одной из ссор с Чиззи.

Плавать в водах островов Сан-Мигель, Формигаш и Санта-Мария было интересно. Дно то круто поднималось к поверхнос­ти, образуя плоские песчаные банки, то резко обрывалось в без­донную глубину.

Всюду было много рыбьих стай. Поймать одну-другую пару рыбин не составляло большого труда, даже без рыбацких сетей. Временами Гук становился прежним – весёлым, беспечным дельфином. Он десятки минут терпеливо поджидал, пока старый грузный лангуст не высунет осторожно из-под скалы свои усы. Гук хватал эти усищи ртом и осторожно вытаскивал десятики­лограммового рака из его пещеры среди камней. Завладев ра­ком, он начинал жонглировать, подкидывая его в воде то голо­вой, то хвостом. Бедный рак усы покрепче к телу прижимает, но они торчат во все стороны – ведь усы гораздо длиннее тела.

Наиграется Гук, бросит лангуста, а сам наблюдает, как поте­рявшийся от ужаса морской рак, ощупью и нерешительно пя­тясь, находит дорожку в свое логово.

С омарами – другими огромными морскими раками, кото­рые жили тут же в скалах, но поглубже, метрах в тридцати – сорока от поверхности воды, – Гук остерегался играть так на­хально. У омаров, как и у речных раков, две передние ноги пре­вратились в страшные клешни. Одна клешня потолще и бугры на ней покрупнее – для раздавливания раковин моллюсков, ко­торыми он питается; другая клешня – поизящнее и подлин­нее – действует как ножницы.

Ближе к вечеру, когда в воде становилось совсем темно, ома­ры выползали на дно и искали прикрепившихся к камням мол­люсков. Гук думал, что огромные клешни и большие размеры хорошо охраняют омаров от врагов. Но однажды ему пришлось убедиться, что это не так. Из большой тёмной расщелины, как пещера уходящей в глубь камней, спокойно и неторопливо вы­плыл гигантский окунь-полиприон – такого размера, что Гук невольно сжался, увидев его раскрытую пасть. Весил он не ме­нее, чем Гук, – килограммов сто пятьдесят, а в раскрытой пас­ти Гук, наверное бы, уместился целиком. Не спеша подплыл он к ползающему по дну омару, сделал неуловимое движение жаб­рами – и вот вместе с потоком воды омар оказался внутри его пасти. Широкая, плоская голова с маленькими глазками повер­нулась к Гуку, который наблюдал эту сцену сверху. Невозмути­мый полиприон спокойно, еле шевеля плавниками, исчез в тем­ноте подводной пещеры. Ни до, ни после этого случая Гук ни­когда не встречал таких огромных окуней. Долго потом воспо­минания об открытой, как пещера, пасти гиганта, медленно надвигающейся на омара, преследовали дельфина.

Весёлым и беззаботным Гук бывал не часто. Естественная настороженность – настороженность одинокого зверя в незна­комом месте – не покидала его. Даже в те минуты, когда, упиваясь своей силой и ловкостью, стрелой бросался он из заса­ды в стаю будто парящих в невесомости крупных кефалей, па­мять предков – бессознательный сторож – всегда была начеку.

Будь Гук старше и опытнее, он, наверно, уже давно обратил бы внимание на то, что в этих водах было очень мало дельфи­нов. Только два или три раза за все недели жизни у Ястребиных островов почувствовал он смутно знакомый запах прошедшей небольшой стайки дельфинов, да и то белобочек – стремитель­ных жителей открытого океана. Такие тихие, безмятежно спо­койные воды, уютные заливы, много рыбы, весёлые струи тече­ний, несущие рассказы со всех сторон, – и так мало дель­финов!

…Всё началось внезапно. Или так только показалось Гуку, который не обратил внимания на странный и всё усиливающий­ся кисловато-горьковатый запах, который нёсся ему навстречу. Вот и вода стала как будто теплее, да не просто теплее, а совсем горячая! Тошнотворный запах окружил его со всех сторон. Ку­да-то пропали все рыбьи стаи. Прозрачная синь моря, такая светлая снизу и серебристо-палевая наверху, замутилась. Как пробка вылетел Гук на поверхность и, потеряв на мгновение точность движения, ударился головой в какую-то большую вя­лую рыбу, плывшую на боку.

«Да ведь это альбакор, красавец тунец в таком жалком виде! Ну и чудеса!» – подумал Гук.

Не успел ещё Гук как следует рассмотреть альбакора, как странный, всё нарастающий гул заполнил, казалось, весь океан. Мелкие удары отдавались как оглушительные раскаты в мутя­щемся сознании Гука. Периодически, через равные промежутки времени весь океан словно вздрагивал и мощные толчки распро­странялись откуда-то снизу, и сбоку, и сверху… Невыносимый запах обволакивал дельфина со всех сторон, кожа горела.

Последнее, что запомнилось Гуку, – огромный плоский пу­зырь, как-то наискосок поднявшийся к поверхности моря, с трес­ком лопнул, распространяя очередную порцию зловония, а го­рячие волны обожгли тело.

Гук попал в зону извержения подводных вулканов, которые не редкость в этой части Атлантического океана. Только счаст­ливый случай спас его от гибели. Оглушённый, полуотравлен­ный вредными газами, растворёнными в воде и носящимися в воздухе, с кожей, лохмотьями свисавшей по бокам и на спине, Гук собрал последние силы, поплыл в сторону.

«Вперёд! Подальше от этого страшного места, подальше от этих коварных берегов», – думал Гук. Но в то же время совсем уплывать от островов, воды которых так богаты рыбой, где ни­кто не вмешивается в твою жизнь, не особенно хотелось. Тем более, что теперь Гук хорошо запомнил признаки надвигающего­ся извержения – кисловатый вкус сернистого газа, растворён­ного в воде, резкие подводные толчки и гул. Уж в другой раз он сумеет уйти в безопасное место. Всё же для верности лучше, по­жалуй, подальше держаться от опасных отмелей, на которых, того и гляди, взорвётся какой-нибудь вулкан. И Гук решил пере­браться от берегов неспокойного острова к другой группе остро­вов, в нескольких десятках километров от первой.