Тупицын ЮрийИнопланетянин

Юрий Тупицын

Инопланетянин

ОГРАБЛЕНИЕ

Если не причиной, то прямым толчком ряда удивительных событий, происшедших на североамериканском континенте в последней четверти XX века, явилось происшествие хотя и банальное, но по-своему необыкновенное. Из одного не очень крупного, но солидного банка, расположенного в Манхэттене, было похищено тринадцать килограммов высокопробного золота в слитках. По сиюминутным биржевым ценам стоимость украденного металла оценивалась в сумму около двухсот пятидесяти тысяч долларов - в четверть миллиона. Конечно, случившееся не было ограблением века или даже года, но выглядело достаточно внушительно. Поразительным, однако, был не предмет хищения и не стоимость украденного, а сам характер, сам способ ограбления.

Утром, непосредственно к открытию уже ограбленного, а возможно, ограбляемого банка, явилась состоятельная супружеская пара и потребовала немедленного доступа к личному, абонированному в хранилище сейфу. Супруги настаивали на немедленном обслуживании, объясняя срочность операции тем, что они могут опоздать на лайнер, которым нынче же утром отплывают в Европу. Без пяти минут путешественники нервничали, никак не желая примириться с естественной задержкой в обслуживании, которая определялась условиями их чрезмерно раннего визита, и проявляли такую раздраженность и настойчивость, что для ускорения формальностей делами супружеской пары занялся один из заместителей управляющего банком. Весьма характерно, что этот заместитель имел прямое отношение ко всей системе охраны банка, знал ее тонкости - и неоспоримые преимущества, и некоторые слабые места, о которых говорилось разве в самом узком кругу заинтересованных и ответственных лиц.

Система охраны банка была оригинальной, надежной и безупречно функционировала на протяжении всего времени своего существования - более трех десятков лет. Создатель этой системы явно вдохновлялся идеями, заложенными в охранном комплексе Форт-Нокса. Подвал, в котором располагался личный сейф супругов и в который вела многотонная стальная дверь традиционной круглой формы, был герметичным. В ночное, а точнее, в нерабочее время этот подвал под некоторым избыточным давлением заполнялся дешевым инертным газом - азотом, разумеется, совершенно непригодным для дыхания. Две-три минуты - вот и весь резерв времени, которым располагал бы человек без специального снаряжения, так или иначе попавший ночью в банковский подвал. Примерно таким же временем располагает под водой опытный ныряльщик без акваланга. Конечно, в последнюю четверть двадцатого века, в самый разгар научно-технической революции, грабителю ничего не стоит вооружиться портативным кислородным респиратором. С таким снаряжением в надутом азотом хранилище можно пробыть неопределенно долгое время, но возникает вопрос - как протащить туда баллоны с кислородом? Ведь даже аквалангисту, снаряжение которого практически обезвешено архимедовой силой, приходится нелегко, а запасов воздуха хватает на два-три часа, не более.

Но ультрасовременный грабитель с респиратором, этакий бакалавр-медвежатник - не более чем чисто формальная возможность. Если грабитель не бесплотный дух, наделенный способностью проходить через стены, а человек во плоти и крови, то для проникновения в банковское хранилище ему потребуется проделать отверстие в одной из стен, причем весьма объемное, или открыть входную дверь. В любом из этих случаев произойдет утечка азота в окружающую среду и сброс в хранилище избыточного давления. В результате сработает целая система контрольных барометрических датчиков и включит систему объявления тревоги, располагающую автономными источниками питания. Вывести из строя эту систему совершенно невозможно, а стало быть, совершенно невозможно незаметно проникнуть в банковское хранилище в нерабочее время, когда, так сказать, западня насторожена. И поскольку даже ультрасовременный грабитель не является существом бесплотным, проницающим и нуждается для дыхания в самом вульгарном кислороде, члены правления банка могли спать или кутить по ночам, в зависимости от своих личных склонностей, совершенно спокойно. Правда, большинство членов правления склонялось к мнению, что еще более эффективным охранным средством было бы заполнение хранилища не азотом, а синильной кислотой, табуном или каким-нибудь новомодным скларом, но на этом пути вставала масса трудностей, связанных с вентиляцией и дегазацией помещений, а потому от такого рода проектов скрепя сердце пришлось отказаться.

Собственно, была одна чисто теоретическая возможность обеспечить себе свободу действий в банковском хранилище, заместитель управляющего прекрасно знал о такой возможности и имел ее в виду. Незадолго до конца рабочего дня можно было некоторым образом спрятаться или замаскироваться в хранилище и дождаться, когда за тобой закроют и запрут многотонную стальную дверь, которую и из пушки не прошибешь. Отдельные сейфы какой-либо сигнализации не имели, в таких устройствах не видели никакой необходимости, так что грабитель, будь на то воля Господня и умение обходиться без кислорода, мог бы действовать совершенно свободно, имея в своем распоряжении около полусуток. А утром, уничтожив внешние, бросающиеся в глаза следы своей деятельности, он имел шанс так или иначе незаметно покинуть вскрытое и провентилированное хранилище. Но люди - не ангелы и даже не дьяволы, а азот, к счастью, никак не может заменить кислород и поддержать жизнедеятельность организма. Не успевал хитроумный грабитель удовлетворенно улыбнуться, глядя на медленно и торжественно закрывающуюся дверь, как в мертвой тишине раздавался мягкий шум насосной установки. В хранилище возникал легкий освежающий ветерок, сопровождающий перевентиляцию, и... после непродолжительной и тяжелой агонии несостоявшийся грабитель отправлялся по воле Господа в ад или в рай в зависимости от соотношения между своими прегрешениями и благодеяниями.

Два трупа, обнаруженных в разное время в банковском хранилище, наглядно свидетельствовали, с одной стороны, о том, что в святая святых все-таки можно проникнуть постороннему человеку и остаться там незамеченным вплоть до закрытия, а с другой - о том, что система охраны функционирует надежно и безупречно. Оба несчастных грабителя-неудачника были обнаружены прямо при входе в хранилище, возле двери-монолита, к которой их привела любовь к жизни и жажда глотка свежего воздуха. Руки одного из этих страдальцев были иссечены и избиты до костей, он слепо дрался за жизнь до конца и все старался голыми руками сокрушить безмолвного стального стража. Второй гангстер-страдалец оказался и догадливей и благоразумней, хотя доставил куда больше хлопот уборщикам. Сообразив, откуда и какой ветер дует, он прислонился к двери спиной, вложил в открытый рот ствол одиннадцатимиллиметрового кольта и выстрелил.

После этого трагичного случая один из самых сердобольных членов правления, ссылаясь на идеалы гуманизма и жалобы уборщиков, предложил установить внутри хранилища рядом со злополучной дверью светящееся табло и кнопку бедствия на манер кнопки пожарной тревоги. Нажатием этой кнопки незадачливый грабитель мог бы прекратить пере вентиляцию помещения и вызвать охрану. Этот сердобольный член правления имел в свое время тесные связи с гангстерскими кругами, а достигнув преклонного возраста, обратил свой взор к Господу и занялся благотворительностью. Его псевдогуманное предложение единодушно провалили как не соответствующее истинно христианской морали и, в частности, изречению: "Мне отмщенье и аз воздам!" Причем в ходе этого обсуждения имели место и двусмысленные улыбочки и весьма вольные шуточки насчет вдруг вспыхнувшего у имярек сострадания к несчастным бедолагам-грабителям, вооруженным кольтами военного образца.

В общем, зная, что у жуликов отсутствует возможность протащить в хранилище солидную цистерну с кислородом, заместитель управляющего был совершенно спокоен за доверенные банку ценности. Но когда супружеская чета после вскрытия абонированного сейфа вдруг заявила, что из него похищено тринадцать килограммов золота в слитках типа "савонетт", и когда беглая проверка подтвердила справедливость этого заявления, мысли заместителя управляющего заработали в несколько ином направлении. Он поспешно снял трубку служебного телефона и приказал охране никого не выпускать из помещения банка. Никого! Без каких бы то ни было исключений.

Дежурный полицейский Джон Доу получил это приказание буквально через несколько секунд после того, как мимо него прошел ничем не примечательный мужчина в сером костюме, мягкой шляпе, в зеркальных очках-светофильтрах и с атташе-кейсом в левой руке. Джон Доу был очень дисциплинированным и исполнительным полицейским, именно по этой причине он был удостоен чести охранять столь достойное учреждение. Однако же он был начисто лишен фантазии и инициативы, этот прискорбный факт был основным препятствием на его пути к служебным успехам, мешал карьере и, в свою очередь, способствовал тому фатальному обстоятельству, что Доу был назначен в охрану банка. Джон Доу получил приказание закрыть выход из банка уже после того, как мужчина с атташе-кейсом проследовал мимо него, потому он не счел возможным окликнуть его, вернуть, а тем более задержать. Он хорошо знал, что закон, а приказание по служебному телефону имело для него силу закона, не имеет обратной силы. Джон Доу дал бы изрезать себя на куски и нафаршировать пулями, но никого бы не выпустил из банка после того, как произнес: "Да, сэр!" и повесил телефонную трубку. Но поскольку ничем не примечательный человек с атташе-кейсом успел миновать его пост до этого знаменательного момента, Доу не предпринимал в отношении него каких-либо активных действий. Тем не менее, будучи дисциплинированным и исполнительным службистом, он проследил взглядом за этим мужчиной, удалявшимся непринужденной, неторопливой походкой. Он смутно догадывался, что предельно короткий интервал между проходом этого человека через его пост и стоп-командой может показаться подозрительным его начальству и вызвать некоторые расспросы. Доу отметил и зафиксировал в своей весьма недурной, специфически натренированной памяти, что мужчина с атташе-кейсом, отойдя шагов на двадцать, остановился и некоторое время, не более минуты, спокойно поджидал кого-то, не проявляя ни малейших признаков нетерпения. К нему подъехал автомобиль, "шевроле" голубого цвета. Доу запомнил и номер машины, причем, как это выяснилось позже, запомнил его безошибочно. Из автомобиля вылез шофер, он был одет так, как одеваются профессиональные механики-драйверы, когда они на работе. Мужчины сказали друг другу несколько слов, человек с атташе-кейсом вежливо приподнял шляпу, сел в "шевроле" и влился в автомобильный поток. А драйвер спокойно удалился пешком.

Когда Джон был опрошен спешно прибывшим на место происшествия опытным детективом и откровенно выложил как неоспоримые факты, так и морально-юридические соображения насчет своих прав и возможностей, этот полицейский не знал, что ему делать со своим оригинальным собратом по профессии - выпороть его или расцеловать. И то и другое было в равной степени оправданно и по-своему справедливо. Джон Доу показал себя удивительным растяпой и рохлей, однако он перечислил целый ряд примет подозрительного мужчины с атташе-кейсом, а самое главное - запомнил номер автомобиля, на котором тот уехал. Благодаря этому номеру следствие сразу же пошло по нужной дороге и принесло желанные плоды. Буквально в течение нескольких минут, - такую скорость обеспечила прежде всего компьютерная техника полицейского отделения, - удалось установить, что голубой "шевроле" под соответствующим номером принадлежит одной из прокатных контор в Бруклине. Эта машина накануне дня ограбления была взята неким человеком по имени Кил Рой, приметы его в общем-то совпадали с приметами мужчины с атташе-кейсом, севшим возле банка в арендованный голубой "шевроле". По просьбе Кил Роя, весьма щедро оплаченной, "шевроле" до утра оставался в гараже прокатной конторы, а затем механик-драйвер к назначенному сроку подогнал машину к условленному месту возле банка. Водитель на минуту-другую задержался с доставкой машины, в Нью-Йорке, переполненном автомобилями до краев, бывают и не такие сюрпризы, но клиент никакого неудовольствия по этому поводу не высказал. Он с пониманием отнесся к извинениям драйвера, время доставки "шевроле" к банку было оговорено очень строго, поблагодарил его и дал ему щедрые чаевые.

Управляющий автомобильной прокатной конторой, он же и ее единоличный владелец, был бегло опрошен. Опрос механика-драйвера не был произведен по той простой причине, что он не успел еще вернуться в контору.

- Документы его были в полном порядке, за это я готов поручиться.

- А вас не удивило это странное имя - Кил Рой? [Кил Рой - в США фольклорный персонаж, олицетворяющий вездесущего янки, успевающего якобы опередить всех и вся в любом месте; любое невероятное происшествие поэтому может быть связано с Кил Роем]

Хозяин пожал жирными плечами.

- Это не мое дело. Мало ли какие имена носят люди!

- И просьба доставить машину к банку в точно назначенный час вас не удивила?

- Он заплатил мне за все услуги, и заплатил хорошо. Какое мне дело, мистеры, для чего он берет машину? Я ведь не сделал ничего противозаконного, не так ли?

- Вы не заметили во внешности, одежде, манерах Кил Роя чего-либо особенного, запоминающегося?

- Самый обыкновенный бруклинец, - убежденно заявил владелец прокатной конторы. - А что касается особых примет, мистеры, то могу обратить ваше внимание на следующее: у него темные, почти черные волосы, смуглая кожа, ну, как у испанца или холеного гиппо, а глаза синие. Прямо васильки!

Это были очень существенные особые приметы. Почувствовав, что он произвел своим заявлением некоторое впечатление на полицейских, хозяин конторы оживился.

- Обращу ваше внимание и на еще одно обстоятельство, мистеры: этот Кил Рой очень сильный и ловкий человек. Может быть, он каратист или боксер, кто его знает? - Владелец конторы с некоторой грустью оглядел свою фигуру. - Не смотрите на мое брюхо и дряблые мускулы. В молодости я был крепким парнем - сто восемьдесят фунтов костей, мяса, сухожилий и ни унции жира! Я занимался борьбой. И не каким-нибудь слюнявым неконтактным каратэ, а реслингом. Глаз у меня наметанный. Этот Кил Рой сумеет постоять за себя, если дела примут серьезный оборот. Хотя внешне он и не выглядит богатырем.

Когда в ходе последующей беседы, а фактически самого обыкновенного допроса, бывший реслингер узнал, что на его голубом "шевроле" из банка было вывезено загадочно похищенное золото на сумму в двести пятьдесят тысяч долларов, его заплывшие жиром поросячьи глазки раскрылись необыкновенно широко, загоревшись восхищением и азартом.

- Золото! Четверть миллиона! - Он чуть не задохнулся от восторга. Недаром я вылизывал и холил этот кар. Я чуял, что вместе с ним ко мне вернется удача и деньги потекут рекой. С ума можно сойти - четверть миллиона! Это же потрясающее паблисити для моей конторы!

Полицейский, ненароком, так сказать, к слову сообщивший хозяину о той роли, которую сыграл его голубой "шевроле" в банковском происшествии, с некоторой досадой на собственную наивность почувствовал, что упустил верный случай сделать маленький и вполне законный бизнес. Хозяин конторы определенно бы не поскупился выложить за эту новость некоторое количество монет. Забегая вперед, можно сказать, что деловое чутье не подвело отставного реслингера. После соответствующей рекламы (даже при входе в гараж красовался большой плакат с цветной фотографией голубого "шевроле") дела прокатно-ремонтной конторы пошли в гору. Голубой "шевроле" приобрел широкую известность как машина, приносящая удачу в делах, просперити и счастье в личной жизни. На голубой "шевроле" записывались в очередь, его брали напрокат даже те люди, в гаражах которых скучали роскошные "кадиллаки" индивидуальной сборки. Конечно, для серьезных дел - убийств, краж, поджогов и акций устрашения - "шевроле" брать избегали, слишком широкую известность успел он приобрести. Брать его было в известной мере равнозначно оставлению визитной карточки на месте преступления. Но для деловых встреч, любовных свиданий и других деяний, исход которых был сомнителен, а удача в них желанна, для определенной категории нью-йоркской, а в особенности бруклинской публики голубой "шевроле" был совершенно незаменим. Немало лиц изъявили желание приобрести счастливую машину, получившую романтическое название "тикет ту зе блу", в личную собственность. Некоторые из них предлагали за этот автомобиль поистине астрономические, по обывательским понятиям, суммы, но бывший реслингер и нынешний процветающий бизнесмен с негодованием и смехом отвергал подобные попытки.

Между тем произошло событие, из-за которого интерес полиции к прокатно-ремонтной конторе и ее хозяину сразу угас. Голубой "шевроле" был обнаружен припаркованным на стоянке возле "Тюдор-отеля", расположенного на Сорок второй авеню. В этой гостинице охотно селились рядовые работники ООН, главным образом цветные. Наведенные по телефону справки дали поразительный результат: Кил Рой под собственным именем остановился в этой гостинице и занимал на шестом этаже самый ординарный номер. Он вернулся в гостиницу всего несколько минут тому назад и сейчас находился у себя. Более того, портье смог припомнить, что, когда мистер Рой брал ключ, в левой руке он держал атташе-кейс черной кожи, отделанный никелем, а возможно, и хромом.

- Вот же дурак! - прокомментировали в полицейском отделении это сообщение.

- Вряд ли дурак. Скорее всего, новичок, которому чертовски повезло, но который и понятия не имеет, как ему распорядиться этим везением. Новичкам всегда везет в картах, рулетке и в кражах.

- Не согласен, - посасывая сигару, сказал начальник отделения. - Это не дурак и не новичок. Это опытнейший преступник, но он слишком уверен в себе, а поэтому просто не считает нужным осторожничать и страховаться. Откуда мог знать этот, простите за выражение. Кил Рой, держу пари один к пяти, имя это ненастоящее, что супруги собрались в Европу? Они заказали билеты на лайнер лишь вчера вечером. Если бы не эта случайность, о хищении золота могли бы узнать лишь через несколько дней, а может быть, и недель. Нельзя терять ни минуты. Действуйте!

Ближе всего к "Тюдор-отелю" на своем черно-белом "бьюике" находился дежурный инспектор Питер Джексон с молодым помощником Джеральдом Лоу. Он и получил по радиотелефону вместе с короткой, но исчерпывающей информацией о сложившемся положении дел приказание задержать человека по имени Кил Рой, но своей главной задачей считать обнаружение тринадцати килограммов похищенного золота в слитках типа "савонетт", а если и не самого золота, то путей к нему. Когда это приказание было отдано, полицейский офицер, назвавший похитителя дураком, упрямо повторил:

- И все-таки Кил Рой - дурак, недотепа. В сейфе супругов находилось восемнадцать слитков золота, а он взял только тринадцать. Ну разве не идиот?

Начальник недоверчиво взглянул на этого офицера, еще раз пробежал глазами рапорт.

- Вы правы, Келли. Черт знает что!

- Каждый бы на его месте забрал все восемнадцать килограммов, вздохнул Келли. - Разве не так?

Никто не решился ему возражать. Каждый из присутствовавших при этом разговоре полицейских отлично знал, что на месте Кил Роя он непременно забрал бы все восемнадцать килограммов.

ПОБЕГ

Вместе с приказанием задержать преступника Питер Джексон получил и короткое напоминание о том, что главной его задачей является обнаружение похищенного золота и что для быстрейшего ее решения на задержанного следует оказать всевозможное давление. Джексон не любил такого рода напоминаний. За ними стояло прозрачное разрешение применять насилие, издевательства и пытки в той изощренной форме, при которой на теле задержанного практически не остается следов, а душа оказывается покалеченной. Питер Джексон был консервативным полицейским старого закала, он предпочитал обходиться с задержанными без пресловутого "давления", которое все шире и шире начало применяться в полицейской практике со времен вьетнамской войны. Джексон не любил "давления" и по врожденному отвращению к издевательствам над беззащитными людьми, и по той простой причине, что начальник, давший обтекаемую инструкцию об активном воздействии на задержанного с целью получения тех или иных сведений, оставался чист перед законом как ангел, в то время как на прямого исполнителя ответственность за содеянное ложилась в полной мере. Случалось, что после акта "давления" срабатывали некие явные или тайные механизмы правосудия, а полицейское начальство не могло или считало невыгодным оказывать ему противодействие. И тогда бедный добросовестный исполнитель чужой воли попадал под следствие, а то и под суд со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями. Нет, Питер Джексон предпочитал придерживаться ортодоксальной полицейской сдержанности и корректности. Другое дело, если задерживаемый оказывал сопротивление, особенно вооруженное; в таких ситуациях Джексон действовал быстро, весьма квалифицированно и без малейшего стеснения.

Тринадцать килограммов золота - это целое состояние для среднего американца, за такие деньги обычно сражаются остервенело и до конца. Поэтому Джексон подготовился ко всяким неожиданностям, решил действовать с максимальной энергией и соответствующим образом настроил своего технически прекрасно подготовленного, но несколько туповатого напарника. К двери, ведущей в номер, занимаемый похитителем, подошли втроем, третьей была отчаянно трусившая горничная-негритянка. Лоу держал наготове наручники, он был большим искусником по части обращения с браслетами, Джексон страховал операцию с пистолетом на боевом взводе.

Задержание прошло так чисто и гладко, что даже скучно стало; примерно так же заскучал и разочаровался бы рыбак, если бы крупная форель сама выпрыгнула из реки и забралась в садок. Постоялец на стук и голос горничной открыл дверь, и в тот же миг оказался в наручниках, которые с ловкостью фокусника нацепил на него Лоу. Задержанного втолкнули в номер. Судя по всему, он так растерялся, что не оказал ни малейшего сопротивления. Горничная, мгновенно растерявшая всякий страх и многократно умножившая свое любопытство, попыталась было проникнуть следом, но ее не пустили, наказав во избежание страшных кар держать язык за зубами.

Кил Рой выглядел удивленным, но отнюдь не испуганным.

- Что это значит, джентльмены? - с легкой улыбкой и очень спокойно спросил он, показывая скованные руки.

- Дежурный инспектор Питер Джексон, - вежливо отрекомендовался представитель власти. - Мой помощник. Вы задержаны по подозрению в хищении тринадцати килограммов золота в стандартных слитках французского производства типа "савонетт".

- А-а, вот в чем дело, - с прежним спокойствием констатировал задержанный.

У него была запоминающаяся внешность: темные вьющиеся волосы, матовая смуглая кожа, синие, истинно васильковые глаза, правильные черты лица. Отнюдь не богатырская, но статная фигура и скупые, уверенные движения свидетельствовали о неброской сдержанной силе и ловкости. В его облике не было ничего общего ни с матерым преступником, ни с зеленым простодушным новичком, когда успех ограбления объясняется чудовищным везением и ничем больше. Этот Кил Рой, стоявший перед Джексоном, определенно выпадал из ситуации, не желая увязываться в сознании инспектора ни с банковским хищением, ни с каким бы то ни было преступлением вообще. По знаку Джексона Лоу несколько раз оглядел одежду задержанного, провел по ней ладонями сверху вниз и отрицательно покачал головой - оружия при нем не оказалось.

- Садитесь, - разрешил Джексон.

Задержанный поблагодарил и сел в кресло, стоявшее рядом с ним. Джексон огляделся. Номер был недорогим, а поэтому и небольшим по площади что-нибудь около дюжины квадратных ярдов или около того, не считая коридорчика и маленького туалета с душем. Он был обставлен стандартной гостиничной мебелью: широченная кровать, встроенный шкаф, секретер с откидной доской, стул. Джексон и опустился на этот стул, сделав знак Лоу, чтобы тот остался при входе на страховке. Несколько полновесных секунд Джексон разглядывал задержанного, в то же самое время и тот без тени робости или смущения рассматривал полицейского.

- Я полагаю, - проговорил наконец инспектор, - Кил Рой - не настоящее ваше имя.

- Совершенно верно.

- Так. - Джексон выдержал паузу. - И все-таки я бы хотел познакомиться с вашими документами.

- Их уже нет, инспектор. - Задержанный обезоруживающе улыбнулся, адресуя свою улыбку не только Джексону, но и Лоу. - Они были подложными. Поэтому, когда они выполнили свое назначение, я их уничтожил.

- Вот как! Почему такая спешка?

- На всякий случай. Чтобы не подвести тех людей, которые меня снабдили ими.

- Вы откровенны, - протянул Джексон, честно говоря, ему почему-то не нравилась эта откровенность. - Как ваше настоящее имя?

Задержанный на секунду задумался, а потом со своей мягкой улыбкой извиняющимся тоном сказал:

- У меня было столько имен, что я и сам запутался - какое имя настоящее, а какое нет. Называйте уж меня пока Кил Роем.

- Хорошо, мистер Рой. - Джексон постарался придать своему голосу оттенок если не угрозы, то многозначительности. Его все более беспокоил задержанный, беспокоил своим хладнокровием, корректностью, тем, что не протестовал против наручников, - такое бывает не чаще одного случая из десяти. Где-то в подсознании у Джексона складывалось дурацкое впечатление, что не он, дежурный инспектор, контролирует ситуацию, а этот респектабельный господин со скованными руками неким непонятным образом направляет развитие событий по своему желанию. Надо было перестраиваться.

- Мистер Рой, - негромко, но внушительно проговорил Джексон, откровенное признание и наше свидетельство о наличии такой откровенности и доброй воли способны существенно снизить меру вашей ответственности перед законом.

Задержанный кивнул в знак понимания и со всей серьезностью присовокупил:

- Закон суров, но справедлив. Это общеизвестно, инспектор.

Джексон выдержал паузу, ему показалось, что задержанный смеется над ним. Но нет, лицо Кил Роя сохраняло предупредительное, пожалуй, чуть почтительное выражение.

- В конце концов, - продолжал инспектор, - все можно объяснить влиянием импульса, навязчивой идеей, неким наваждением. Когда ценности возвращаются владельцам добровольно, в целости и сохранности, следствие бывает чрезвычайно снисходительным.

Задержанный снова согласно склонил голову.

- Вы сделаете доброе дело, - уже энергичнее продолжал ободренный Джексон, - если избавите от лишних хлопот и себя и нас. Рано или поздно похищенное золото так или иначе будет найдено. Но если вы сами скажете, где оно...

- Простите, инспектор, - задержанный счел возможным перебить полицейского, - но я отлично понимаю все это. Более того, я полностью разделяю ваше мнение и охотно принимаю ваше предложение.

Кил Рой перевел взгляд на Лоу, как бы и его призывая в свидетели, и сказал:

- Золото здесь, в номере.

Лоу недоверчиво хмыкнул, а Джексон с нажимом переспросил:

- Здесь?

- Здесь, - хладнокровно повторил Кил Рой, - в этом шкафу. Там черный атташе-кейс, а в нем тринадцать слитков золота ровно по килограмму каждый. Можете убедиться в этом.

Джексон и Лоу переглянулись, а затем по знаку инспектора Лоу открыл шкаф и вытащил оттуда атташе-кейс. Он даже не был припрятан, стоял на самом виду.

- Тяжелый, - не сдержав удовлетворенной улыбки, Лоу поискал глазами, куда положить атташе-кейс, Джексон помог ему, указав глазами на кровать:

- Сюда.

Джексон сидел к постели спиной, теперь он вместе со стулом повернулся к ней боком, чтобы, наблюдая за процедурой вскрытия чемоданчика, в то же время не выпускать из виду задержанного. Несмотря на очевидную лояльность Кил Роя, Джексон не мог полностью доверять столь необычному грабителю и интуитивно ждал от него неожиданного сюрприза. Видимо, нечто подобное копошилось и в сознании Лоу: он замешкался со вскрытием атташе-кейса, явно опасаясь какой-нибудь пакости, которая могла быть в нем скрыта. Видимо, Кил Рой догадался о мыслях полицейских.

- Вы можете быть совершенно спокойны, джентльмены, - корректно уведомил он. - Атташе-кейс не заминирован, в нем не содержится ничего другого, кроме золота. Поверьте, мне меньше всего хочется взлететь на воздух даже в такой приятной компании.

Подбодренный этим замечанием, Лоу щелкнул замком, осторожно приоткрыл, а затем и откинул крышку чемоданчика. Его лицо расплылось в широкой улыбке, золотые блики придали этой улыбке торжественный, а отчасти и блаженный вид.

- Они, - вздохнул Лоу и провел по слиткам золота самыми кончиками пальцев. - Все тринадцать!

Джексон не выдержал, приподнялся со стула и заглянул через плечо в раскрытый атташе-кейс. Лоу не обманул: в два ряда в специальных кожаных кармашках лежали золотые слитки - этакие аккуратные, миленькие брусочки, в верхнем ряду семь, в нижнем шесть штук, да еще целый ряд кармашков в самом низу оставался свободным.

Это движение и взгляд Джексона были маленькой ошибкой, ошибочкой, которую он впервые допустил после того, как получил приказание задержать похитителя золота. Что поделаешь, совершенно не ошибающихся людей на свете нет, как не существует и абсолютно безупречных линий поведения. Надо полагать, что Кил Рой знал об этом. Видимо, он твердо рассчитывал на то, что его противники рано или поздно допустят какой-нибудь незначительный промах, и терпеливо ждал этого мгновения. Как только Джексон полуобернулся и на секунду отвел от задержанного взгляд, тот сделал быстрое, но отнюдь не резкое, наоборот, очень плавное движение, отличавшееся внутренним единством и цельностью; за внешний рисунок такие движения иногда называют рыбьими или змеиными. Кил Рой приподнял свои скованные руки, так что наручники не шелохнулись и не звякнули, и двумя пальцами, указательным и средним, извлек из нагрудного кармашка своего пиджака нечто похожее на плоский пакетик размером с большую почтовую марку. И снова опустил руки, пакетик при этом исчез, точно растворился в ладони. Наверное, все это задержанный мог бы проделать и непосредственно под взглядами полицейских, но он дождался, когда они отвлекут свое внимание.

Секунду полюбовавшись тусклым сиянием золотых слитков, Джексон подозрительно покосился на задержанного, но поскольку тот сидел совершенно спокойно и, можно сказать, безмятежно, он протянул своему помощнику руку.

- Дайте-ка один!

Лоу аккуратно, бережно вытащил один слиток из кожаного кармашка и протянул Джексону.

- Держите, шеф.

Джексон подставил ладонь и ощутил на ней приятную холодноватую тяжесть. Да, золото весомо в самом прямом смысле этого слова!

- Действительно, "мыльце", - с неожиданно прорвавшимися в голосе умильными нотками пробормотал инспектор, почтительно взвешивая на руке словно светящийся изнутри солнечным светом брусочек металла.

Впрочем, он тут же овладел собой, со вздохом передал слиток напарнику и снова, еще строже, покосился на Кил Роя. Джеральд Лоу, принявший "савонетт" из рук шефа, не торопился укладывать его в атташе-кейс. Он поворачивал аккуратненький слиток и так и эдак, откровенно любуясь им. В его холодноватых серых глазах мерцали теперь золотые искорки, может быть, отчасти поэтому они приобрели то странное зорко-невидящее выражение, которое характерно для глаз тигра, царственно взирающего из своей клетки на одинокого трусоватого посетителя. В мозгу Джеральда Лоу плавно кружились не очень-то благородные мысли. Он и благоговел и стервенел от сознания, что держит на ладони и может зажать в кулаке двадцать тысяч долларов сразу! Он вдруг подумал, может быть, не совсем всерьез, но и не в шутку, что если бы не было здесь старика Джексона, если бы он один застукал этого типа с золотом, то, наверное, он сунул бы ему пару слитков и велел убираться подобру-поздорову. Пару слитков взял бы себе, а остальное сдал - обнаружить и сдать девять килограммов золота из тринадцати тоже немалая заслуга. Только... Отпускать задержанного конечно же глупо. Такого дурака, разумеется, рано или поздно непременно задержат, и выгодное дельце всплывет наружу. По-хорошему, по-умному этого самого Кил Роя надо шлепнуть. Сопротивление, попытка к бегству - мало ли что можно придумать? Чего жалеть этого типа, корчащего из себя настоящего джентльмена? Таким выродкам, посягающим на священную чужую собственность, не должно быть места в мире свободы и справедливости! А с золотом надо поступить похитрее, а то ведь начальники тоже не дураки. Надо... Джеральд Лоу был еще молодым полицейским, а потому не научился по-настоящему владеть своим лицом.

- Не увлекайся! - резко прозвучал голос Джексона, разом оборвавший и разрушивший радужные мечты. - Посмотрел и хватит. Клади на место!

Лоу глубоко вздохнул, точно пробуждаясь от глубокого сна, и начал засовывать слиток в кожаный кармашек атташе-кейса, пальцы его подрагивали, а потому эта нехитрая операция удалась ему не сразу.

- Вы бы взяли по слиточку, - невинно предложил Кил Рой. - На память о нашей встрече. Я буду нем как рыба, честное слово!

- Помолчали бы о чести.

- Закрой свою грязную пасть!

Эти фразы были произнесены одновременно: первую суховато проговорил Джексон, вторую прорычал Лоу. Кил Рой легонько пожал плечами, как бы принося извинения и говоря - мое дело предложить, а уж вы решайте, как вам поступить удобнее и выгоднее. Джексон встал и оправил форму.

- Закрой чемоданчик, - обратился он к своему помощнику. - Закрой, закрой... Вот так. И не спускай глаз с этого... джентльмена.

Подойдя к телефону, Джексон еще раз оправил форму, откашлялся, а потом связно и четко доложил начальству об успешно проведенной операции и ее результатах. Если бы он внимательнее следил при этом за задержанным, то, видимо, заметил бы, как по лицу Кил Роя скользнула тень удовлетворения, точно случилось именно то, что он ожидал и чего хотел.

По ответным репликам Джексона можно было понять, что босс весьма доволен результатом операции и благодарит исполнителей. Получил Джексон и целый ряд конкретных приказаний, о деталях можно было лишь гадать, но о главном содержании догадаться было легко. Полицейским вместе с задержанным надлежало оставаться на месте, в номере, и ждать прибытия неких чинов, о которых Джексон говорил с несомненным почтением в голосе. Когда Кил Рой понял это, его лицо на секунду отразило непривычную озабоченность, а потом он начал действовать. Пока Джексон заканчивал телефонный разговор, а Лоу, прислушиваясь к нему одним ухом, любовно поглаживал кожаный бочок атташе-кейса, Кил Рой проделал что-то с пакетиком, спрятанным в правой ладони. По-видимому, он включил в пакетике некое пусковое устройство, в результате срабатывания которого в нем началась химическая реакция с выделением газа: пакетик разбух, вздулся и превратился в цилиндрическую пластиковую ампулу, а вернее - в спринцовку с наконечником. Как только Джексон положил телефонную трубку. Кил Рой задержал дыхание, сделал он это совершенно естественно и непринужденно, и начал постепенно, с нарастающей силой сжимать спринцовку-ампулу в ладони. Раздалось едва слышное шипение, на которое полицейские не обратили ровно никакого внимания, тем более что звук и вообще-то невозможно было расслышать из-за городского шума, уровень которого по всему "Тюдор-отелю" был высоким.

- Надеюсь, ты все понял? - не без самодовольства спросил инспектор у своего помощника. - Нам приказано...

Что было приказано, сообщить он не успел: по его лицу, подобно ряби на поверхности воды, пробежали недоумение, беспокойство, нарастающая тревога. Глаза его расширились, рот дернулся и судорожно открылся, рука потянулась к горлу, но приостановилась на полпути, делая конвульсивные хватательные движения. Колени у Джексона подогнулись; цепляясь за воздух, он мягко повалился набок, дернулся раз-другой и затих. Лоу успел донельзя изумиться, но сказать ничего не успел. С ним произошло то же самое, что и с его шефом, за одним приятным исключением: он успокоился более комфортабельно - не на полу, а на постели.

Кил Рой воспринял происходящее как нечто само собой разумеющееся. Более того, не дожидаясь конца этой сцены и не обращая внимания на Лоу, который еще судорожно хватался рукой за драгоценный атташе-кейс, он сделал скованными руками несколько быстрых скользящих движений и снял наручники. Именно снял, вовсе не открывая браслетов, снял изящно и непринужденно, как это делают опытные клишники на цирковой арене. Поднявшись из кресла, он взял атташе-кейс, небрежно сбросив с него безжизненную руку Лоу. Положив чемоданчик на секретер и открыв его, Кил Рой пробежался глазами по золотым слиткам, усмехнулся каким-то своим тайным мыслям, достал из ящика секретера несколько плоских пластиковых пакетов, уложил их поверх золота, закрыл крышку атташе-кейса и взял его в левую руку.

Оглядевшись, Кил Рой наклонился к лежащему Джексону, опытной рукой обхватил его запястье, прослушав пульс, удовлетворенно кивнул головой и выпустил руку, уронив ее на ковер. Потянувшись к окну. Кил Рой слегка приоткрыл его, оставив щель шириной не более ладони, и направился к выходу. Все это время Кил Рой не дышал и, судя по его поведению, не испытывал по этой причине ни малейшего неудобства. Его, казалось бы, неторопливые движения были в высокой степени слиты в единое динамическое целое, между его отдельными действиями не было даже самой маленькой паузы. Знаток мог бы по-своему любоваться движениями Кил Роя в не меньшей степени, чем, скажем, балетоман любуется отточенным танцем балерины.

Возле двери Кил Рой вдруг приостановился, с некоторой грустью обозрел поле своей деятельности, задержавшись взглядом на приоткрытом окне, словно извиняясь перед Джексоном, слегка развел руками и покинул номер.

ПОГОНЯ

Выйдя из номера, Кил Рой аккуратно затворил за собой дверь и неторопливо зашагал к лифту. Возле служебной комнаты стояли горничные-негритянки и оживленно обсуждали что-то, скорее всего, неожиданный визит полиции к постояльцу на их этаже. Горничная, сопровождавшая полицейских, конечно же видела, как на вполне приличного и очень вежливого мистера вдруг нацепили наручники, и, несмотря на запрет и угрозу страшных кар, не преминула поделиться виденным. Заметив спокойно идущего по коридору злодея-постояльца, свидетельница происшествия оборвала свою речь на полуслове и застыла с полуоткрытым ртом. Разом замолчали и все остальные. Оцепеневшая группа чернокожих женщин в белоснежной одежде была очень живописной. Белели полоски зубов, белки глаз, а сами глаза, черные, выпуклые, блестящие, были прикованы к приближающемуся постояльцу, глядя на него с откровенным испугом и тайным, но жгучим любопытством. Проходя мимо этой картинной группы негритянок, стихийно скомпоновавшейся в духе немых театральных сцен, модных в прошлом веке. Кил Рой вежливо поклонился и сказал:

- Все в порядке, леди. Произошло небольшое недоразумение. В номере оставлена засада на триггермана, который вот-вот должен появиться. Вам настоятельно рекомендовано не заходить туда ни под каким видом!

И, еще раз поклонившись, постоялец спокойно проследовал к лифту. Он был уверен, что теперь без нажима со стороны начальства или полиции никто из служебного персонала гостиницы не посмеет сунуться в номер. Даже непосвященному все растолкуют, перебивая друг друга, и удержат от этого поистине самоубийственного поступка. Подумать только, засада на триггермана! Горничные в этом отношении были очень опытными дамами, уж кто-кто, а они-то отлично знали, как легко в ситуациях такого рода нажимаются спусковые крючки.

Находясь уже в кабине лифта, Кил Рой с удовлетворением подумал, что он психологически правильно разыграл свою роль и с полицейскими в номере, и с горничными в коридоре. Правильно и то, что он не стал менять свой облик или маскироваться очками-светофильтрами и шляпой после того, как разделался с полицейскими. Его могли если и не узнать, то заподозрить, а реакция людей в таких обстоятельствах может быть самой неожиданной, вплоть до самой агрессивной. Конечно, он все равно не позволил бы себя задержать, но к чему лишняя возня, ненужная кровь и ненароком сломанные кости? И теперь, перед выходом из гостиницы, не стоит маскироваться. Не может быть, чтобы нью-йоркская полиция - одна из лучших в мире - не взяла под наблюдение его голубой "шевроле", а наблюдатели не были бы проинформированы о том, что сам Кил Рой задержан и находится под охраной в своем номере. Наблюдение за машиной ведется для решения смутной задачи выявления сообщников и соучастников. Появление на стоянке Кил Роя в его настоящем виде вызовет недоумение, определенную растерянность. Последуют радиозапросы, обращенные к руководству операцией, а может быть, и к полицейским, которые должны этого Кил Роя охранять. Все это создаст резерв времени, вполне достаточный для того, чтобы сесть за руль и набрать скорость. Не исключено, что в "шевроле" ухитрились устроить засаду подсадили туда опытного детектива-волкодава, однако и этот вариант заранее учтен, предусмотрен, а поэтому и не страшен.

Кил Рой не ошибался в своих прогнозах, голубой "шевроле" был под наблюдением. Неподалеку от него стоял потрепанный "бьюик", под капотом которого, однако же, скрывался новейший двигатель, мощность которого почти вдвое превышала мощность моторов серийных автомобилей этой марки. Соответствующим образом была доработана и ходовая часть, так что этот псевдостаренький "бьюик" свободно развивал скорость свыше ста шестидесяти миль в час. В автомобиле сидели двое полицейских, двое детективов в цивильной одежде - в костюмах с галстуками, легких плащах и мягких шляпах. Они держали в руках иллюстрированные журналы и следили за голубым "шевроле" и всеми подходами к нему. Занятие было для них привычным, детективы вели наблюдение квалифицированно, без лишнего напряжения и ненужной старательности. Они и в самом деле успевали просматривать красочные иллюстрации, обращая внимание друг друга на особенно удачные снимки и выразительные детали.

Сидевший на заднем сиденье старший группы сержант Стив Каррингтон сразу же обратил внимание на статного мужчину с черным атташе-кейсом, который, выйдя из гостиницы, уверенно направился к припаркованным машинам.

- Посмотри, Ред. Похож на объект! - сказал он заинтересованно, но с некоторым беспокойством.

- Похож. И даже очень, - после секундной паузы подтвердил шофер.

- Свяжись с Джексоном, - приказал сержант и сам нажал кнопку командной радиостанции. - Ральф, будь наготове.

- Понял, - ответил без паузы Ральф, сидевший в засаде в проходе между сиденьями голубого "шевроле".

- Джексон что-то не отвечает!

- Без паники, - сухо проговорил сержант. - Ребята заняты делом. Наблюдай за объектом.

"Объект", замедливший было шаг, когда ему пришлось пробираться через волну плотно шедших людей, выбрался на относительно свободное пространство и снова прибавил ходу. Шел он уверенно, отнюдь не торопясь, не оглядывался по сторонам и вообще не нервничал. Не стал он и темнить, делая вид, что направляется к какой-то другой машине или просто минует стоянку. Нет, "объект" направлялся прямо к голубому "шевроле", ничуть не скрывая своих намерений.

- Ральф, он идет к машине.

- Понял.

- Дай ему сесть за руль. В случае чего - получишь по затылку.

- Да понял я!

Едва Ральф успел договорить эту фразу, как увидел силуэт, фигуру "объекта", остановившегося возле передней дверцы машины. Отпирая ее, он на секунду, точно специально для обозрения, подставил наблюдателям свой профиль.

- Он! Кил Рой! Побей меня Бог! - вполголоса сказал шофер.

- Вижу.

Кил Рой отпер дверцу, сунул ключи в карман, бросил внутрь машины атташе-кейс...

- Приготовиться!

Сержант отложил журнал в сторону, снял пистолет с предохранителя и взялся за дверную ручку. Шофер повторил его действия. Кил Рой между тем сел на водительское место и захлопнул за собой дверцу. Никто и не заметил, что параллельно с этими действиями он резко сжал в ладони и перебросил на заднее сиденье пластиковую ампулу-спринцовку. Видимо, эта ампула была несколько иной конструкции, чем та, какой он пользовался в гостинице, потому что взорвалась она, скорее лопнула, словно откупорили бутылку шампанского. Кил Рой не стал пользоваться ключом зажигания, а опустив руку под приборный щиток, включил потайную кнопку, тщательно вделанную заподлицо с корпусом щитка, так что заметить ее было нелегко даже при тщательном осмотре. Мотор легко запустился, Кил Рой мысленно поблагодарил механика-драйвера за отличную работу, рывком снял машину с места и влился в поток автомобилей.

Расчет Кил Роя в общем и целом оправдался. Группа захвата, приготовившаяся к выходу из машины, но отнюдь не к погоне, на некоторое время растерялась. И сержант, и шофер невольно, незаметно для самих себя тянули время - ждали, что вот-вот голубой "шевроле" остановится и в знак того, что дело сделано, Ральф распахнет заднюю дверцу. Но когда "шевроле" начал, так сказать, втискиваться в скользящую мимо отеля угрюмо ворчащую ленту автомобилей, сержант точно проснулся.

- Чего стоишь? - толкнул он в спину шофера. - Вперед!

Тот запустил двигатель и, срывая машину с места, сквозь зубы спросил:

- Что же с Ральфом?

- Узнаем. Смелее!

Через несколько секунд ситуация в известной мере прояснилась и стабилизировалась: зрительный контакт с голубым "шевроле", вообще говоря, сохранился, но преследуемого и преследователей разделяло несколько шеренг автомобилей. Не теряя времени, сержант Каррингтон связался с руководством операцией и доложил обстановку. Последовал приказ подобраться к "шевроле" как можно ближе в одном из соседних рядов, держаться этого места и пока никаких активных действий не предпринимать. Преследуемый очень опасен! От него можно ожидать любых сюрпризов: неожиданных маневров, стрельбы, гранаты, газовой атаки... Сержанта осторожно проинформировали о том, что Джексон и его напарник отравлены неизвестным сильнодействующим газом, но, слава Богу, помощь подоспела вовремя и жизнь товарищей, судя по всему, вне опасности.

- Может быть, и Ральф живой, - пробормотал шофер.

Ральф, находившийся в засаде в голубом "шевроле", был его другом и собратом по многим опасным делам. Шофер нервничал, слишком рисковал, чтобы занять нужную позицию относительно преследуемого, поэтому сержант предупредил:

- Повнимательнее, Ред.

- Все будет люкс!

Против ожидания и вопреки полученной информации преследуемый не предпринимал дорожных уловок и не прибегал к хитроумному маневрированию. Если говорить честно, то именно это обстоятельство и тревожило сержанта все больше и больше. Но когда "шевроле" вырвался на набережную Ист-ривер, по которой проходила скоростная магистраль - дорога Франклина Рузвельта, он вздохнул с облегчением.

- Теперь деваться ему некуда.

- Это точно, - подтвердил шофер. - Попалась птичка.

Дорога Франклина Рузвельта не имела пересечений, поэтому блокировать ее было проще простого. Лавина машин в шесть рядов шириною, сверкая хромом и никелем, катилась по автостраде как единое целое, как некий гигантский, ворчащий, подергивающий мышцами удав. По левую сторону дороги раскрывалась картина изнанки Тюдор-Сити, жилого района, выросшего в конце Сорок второй авеню, для непривычного взгляда довольно странная картина. На скоростную магистраль, бешено мчащиеся автомобили и реку смотрели задние стены кирпичных зданий - этакий высоченный забор с редкими окнами, расчлененный на отдельные блоки. Справа от дороги тянулась Ист-ривер, соединяющая пролив Лонг-Айленд с бухтой Аппер-Бей и Гудзоном. К реке шел каменный спуск, перепачканный машинным маслом и поросший пыльной травой. По реке буксиры толкали баржи, над водой вились чайки.

"Шевроле", воспользовавшись удобным случаем, вдруг выбрался в крайний правый ряд автомобилей, притерся к самой обочине автострады и резко затормозил. Пока преследователи с немалым для себя и других риском повторяли этот маневр, их пронесло вперед - машину удалось затормозить ярдах в пятидесяти от голубого "шевроле". Сержант еще на ходу видел через заднее стекло, как из машины выскочил "объект" и побежал по откосу вниз, к реке. Выскочив из автомобиля, сержант неожиданно осознал, что лишен возможности действовать активно и целеустремленно.

В самом деле, что предпринять - стрелять? Но похитителя золота приказали захватить живым, чтобы вскрыть методику необычного ограбления и установить сообщников. Никому и в голову не приходило, что этот Кил Рой действовал в одиночку. Конечно, и начальники и исполнители хорошо понимают условность приказания - взять живым. В конце концов, все определяется конкретно складывающейся ситуацией преследования. Спасая свою жизнь, полицейский иногда бывает просто вынужден пристрелить беглеца. Но в данном случае беглец никому не угрожал, он просто бежал к реке, вот и все! Стрелять в него не было ровно никаких оснований. Другое дело, если бы "объекта" ждала на воде лодка, катер, акваланг или нечто в этом роде. По крайней мере, тогда в этом неожиданном стремлении Кил Роя к реке был хотя бы какой-то смысл. А так, зачем он бежал к воде, было совершенно непонятно! Ведь и дураку ясно, что ежели не удалось удрать на машине, то уж никак не удастся уйти вплавь просто так, без снаряжения, по такой оживленной реке, как Ист-ривер.

Все, что мог сделать в сложившейся обстановке сержант, - это проинформировать о случившемся руководство операцией, а потом отрезать преследуемому обратный путь - к дороге и автомобилям. Он так и поступил. И что делает ему честь, не забыл о своем товарище по профессии - Ральфе, который вне всякого сомнения находился сейчас в голубом "шевроле". Коротко доложив обстановку, сержант бросил шоферу:

- Посмотри, что с Ральфом. И ко мне!

Достав из кармана пистолет, он снял его с предохранителя и начал без особой торопливости спускаться к реке. Оглядевшись по пути, он почувствовал облегчение: в полутора сотнях ярдов ниже по течению к реке сбегало несколько полицейских. Нет сомнений, что через минуту-другую появится и быстроходный катер. Кил Рой попался - пути отхода отрезаны, деваться ему некуда!

Между тем преследуемый остановился возле самой кромки воды и оглянулся. Сержант поднял пистолет и для устрашения дважды выстрелил поверх головы неудачливого беглеца.

- Не дури! Сдавайся!

Беглец засмеялся, помахал сержанту рукой и, прижав атташе-кейс к груди левой рукой, вбежал в воду и нырнул. Нырнул и скрылся из глаз, оставив после себя лишь расходящиеся круги. Сержант плюнул с досады - вот дурак, утонет еще, придется искать тело - и поторопился со спуском.

- Живой! - торжествующе крикнул сверху шофер. - Сейчас очухается!

- Ну и слава Богу, - рассеянно проговорил сержант.

Он стоял теперь у самой воды и шарил глазами по поверхности реки. Она была девственно спокойной - ни пузырей, ни бурунчиков, ни всплесков. Сержант посмотрел на часы. Сколько может пробыть под водой опытный ныряльщик? Говорят, ловцы жемчуга, которых прогресс еще не снабдил аквалангами, терпят до трех минут. Вряд ли этот тип в костюме, ботинках и с атташе-кейсом в руках выдержит больше. За эти три минуты дальше сотни ярдов ему нипочем не уйти, поэтому самое разумное - это стоять на месте и ждать, когда этот оригинал, отфыркиваясь, появится на поверхности воды, а потом уже с улыбкой на лице и с пистолетом в руке диктовать ему свои условия.

Но прошло и три минуты, и пять минут, а беглец-ныряльщик на поверхности реки не показывался, он канул в воду в буквальном смысле этого слова. Прибыл катер с полицейскими, а затем другой - с опытными аквалангистами. Эти искушенные дети моря, а вернее, его приемыши тщательно прочесали прибрежный участок Ист-ривер, все более и более расширяя район своих поисков, но так и не нашли ни трупа беглеца, ни чемоданчика с золотом. Поиски продолжались целый день до захода солнца, их намеревались продолжать и на следующий. Но целый ряд экстраординарных событий помешал осуществлению этого намерения.

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Полковник Мейседон, заместитель начальника армейского отдела разведуправления министерства обороны, читал перед сном детектив. Это было его давней традицией - читать перед сном, и главным образом детективы. Приятно перед мягким, почти невесомым падением в добрые объятия Морфея отрешиться от многогранных, почти непостижимых сложностей реального мира и погрузиться в царство условных, упрощенных ценностей. В царство своеобразных шахмат, в котором фигуры и пешки заменены более или менее удачно подобранными человеческими схемами. Черные фигуры - это преступники и вообще носители зла, белые - это сыщики и персонажи если не добрые, то, по крайней мере, к добру стремящиеся, а пешки - простые люди, не представляющие особого интереса, жертвовать которыми можно, в принципе, без особого сожаления. Действия обитателей детективного царства, как и ходы шахматных фигур, подчинены жестким правилам, нарушать которые во избежание провала книги и авторского конфуза не рекомендуется. И даже талантливые попытки отойти от этих правил являются своеобразными правилами второго рода, хорошо известными и авторам детективов и читателям. Мейседон чувствовал себя очень удобно и покойно в детективных царствах. То обстоятельство, что зачастую он наперед угадывал развитие действия, не только его не раздражало, а, наоборот, умиротворяло и утверждало в собственной значимости и проницательности. Минут двадцать - тридцать, и, несмотря на свирепые схватки и кровавые драмы детективных героев, Мейседон воспринимал их как оригинальные шахматные комбинации с жертвами фигур, глаза заместителя начинали слипаться. Он гасил свет и мирно засыпал. Правда, в последнее время успешному развитию этого благотворного процесса мешала картина пустующей кровати, на которой, по идее, должна была бы располагаться его супруга Сильвия Мейседон. Полковник не только не знал, где находилась в этот момент его жена и что она делала, он не знал, женат ли он вообще в собственном смысле этого слова! Ситуация была очень запутана, неоднозначна и противоречива; если Мейседон вспоминал о Сильвии, спокойствие покидало его, и он долго не мог заснуть. Супружеская жизнь не шахматы и не детективное царство. Полковник в недалеком прошлом получил по этому поводу предметный урок, поэтому, чтобы не терять благорасположения духа, он, выключая свет, старался не смотреть на пустующую кровать.

В этот знаменательный вечер, когда Мейседон еще не успел почувствовать приближения желанной дремоты, зазвонил телефон. Полковник снял трубку.

- Слушаю.

Отвечая по домашнему телефону, Мейседон никогда не называл своего имени - работа в Пентагоне накладывала некоторую специфику на его характер и поведение.

- Это вы, баззард? - пропел знакомый насмешливый тенорок. - Похоже, вы еще не спите. И это очень кстати!

- Приветствую вас, Чарльз.

- Взаимно, баззард.

- Почему же кстати?

- Потому что спросонья люди бывают глупее обычного и плохо соображают. Особенно служители Марса.

Мейседон успел привыкнуть к экстравагантностям Уотсона и не обращал внимания на его шуточки.

- А мне нужно соображать?

- Соображать нужно всегда, мой полковник. Вы не собираетесь уезжать? В командировку, в отпуск или что-нибудь в этом роде?

Мейседон на секунду задумался и пожал плечами.

- Да нет, не собираюсь.

- Прекрасно. И не собирайтесь. А уж если на вас начнет давить начальство, немедленно поставьте меня в известность.

Полковник насторожился.

- А в чем дело?

- Уровень трансцендентности угрожающе высок, баззард, - с какой-то ехидцей уведомил тенорок. - Он и вообще-то был аномальным в последнее время. А сегодня подскочил так, что я вынужден был проверить и программу, и машину. Все в порядке. За исключением, разумеется, того обстоятельства, что благополучие человеческой цивилизации висит теперь на ниточке.

Мейседон открыл было рот, но снова закрыл его. Он ожидал услышать от Уотсона что угодно, но только не это! Совладав наконец с собой, полковник сдержанно спросил:

- Надеюсь, вы шутите, Чарльз?

Уотсон засмеялся, видимо, очень довольный тем, что озадачил пентагоновца.

- Шучу, Генри, шучу. В отношении благополучия человечества шучу. А вот что касается угрожающего уровня трансцендентности, то это вполне серьезно. Если мировые события и дальше будут развиваться сходным образом, то в ближайшее время будет объявлена тревога.

- Уму непостижимо! Вы не можете намекнуть, в чем дело?

- Это не телефонный разговор, баззард. Могу лишь сказать, что вся закавыка в некоей таинственной личности, которая вытворяет черт знает что!

Мейседон вытер лоб, лишь после этого машинального жеста обнаружив, что на нем выступила испарина.

- Ну и ну! - Полковник помолчал, после этой паузы голос его обрел обычную твердость. - Послушайте, Чарльз, вы серьезно верите в возможность объявления тревоги? Не "ангельской" тревоги, а настоящей?

- А что такое "ангельская" тревога? - с искренним любопытством спросил Уотсон.

- Бог мой, да неужели вы не знаете, что "ангелами" называют ложные отметки на экранах радаров? Отсюда и название тревоги!

- Интересно! Знаете, если мы имеет дело с ангелом, с ангелом-хранителем или с ангелом смерти - это уже второй вопрос, то тревогу можно будет назвать именно ангельской. - Уотсон пискляво рассмеялся и уже серьезно закончил: - Вы же знаете, что программа утверждена. Ее контрольная часть запихана в машину. Значит, тревогу будет объявлять машина. Мое дело сторона! Так-то, баззард.

Мейседон промолчал. Уотсон, не дождавшийся ответной реплики, напомнил:

- В общем, постарайтесь в ближайшие дни не отлучаться из столицы, а если на вас будут давить - звоните.

Мейседон вздохнул.

- Понял, Чарльз.

- Вот и отлично. Доброй ночи! - в голосе Уотсона отчетливо прозвучали ехидные нотки.

- Доброй ночи, - буркнул полковник и положил трубку.

Некоторое время Мейседон лежал на спине и смотрел в потолок. Нельзя сказать, чтобы он был удивлен. Разве можно удивиться, увидев, как к тебе в комнату входит Белоснежка в сопровождении семи гномов? Или бравый Кот в Сапогах? Или пенорожденная Афродита, окруженная лукавыми амурчиками с луками и стрелами? Человек в таких ситуациях испытывает не удивление, а обалдение, сопровождающееся прострацией и отсутствием способности логически мыслить. Тревога по уровню трансцендентности! Чем не второе пришествие? Как его втянули в эту историю? С чего началось? Взгляд Мейседона упал на пустующую кровать супруги. Верно, началось с того, что он надумал разводиться с Сильвией, а еще вернее, с того, что он на ней женился.

Мейседон был офицером привилегированной категории, пойнтером, сие словечко на армейском сленге означает, что в свое время он окончил своего рода войсковую академию - Вест-Пойнт. Но во время учебы особыми успехами Мейседон не блистал, влиятельных родственников и протекционных связей не имел, а поэтому карьера его складывалась ни шатко, ни валко. В качестве офицера армейской разведки Мейседон объездил, а вернее, облетал полмира. Принимал некоторое участие во вьетнамской войне, во время конфликтных ситуаций бывал на Ближнем Востоке и в некоторых странах Африки, периодически наезжал на европейский континент и вообще появлялся практически всюду, куда американский милитаризм успел протянуть свои щупальца и либо уже свил, либо еще только свивал свои осиные гнездышки. Может быть, потому, что Мейседон больше времени проводил в разъездах, нежели сидел на одном месте, он и оставался холостым до весьма критического по американским понятиям тридцатидвухлетнего возраста.

Сильвия происходила из семьи бизнесмена, не очень крупного, но достаточно солидного. Ее отец Эдуард Милтон занимал прочное положение в компании "Радио корпорейшн оф Америка" и стоил не один десяток миллионов долларов. К моменту знакомства с Мейседоном Сильвия успела побывать замужем за солидным человеком из делового мира. Уйдя в мир иной и лучший, нельзя сказать, что это случилось уж слишком преждевременно, - ему было тогда шестьдесят четыре года, супруг оставил Сильвии дом и полмиллиона долларов. Она не стесняясь говорила потом Мейседону, что рассчитывала на гораздо большее. Но престарелый супруг, который, казалось, души не чаял в своей молоденькой жене, оказался, по словам Сильвии, человеком лживым и двуличным. Большую часть своего состояния он завещал своей первой жене, с которой расстался чуть ли не четверть века тому назад, и двум взрослым детям - сыну и дочери, которая, кстати говоря, была на три года старше Сильвии. "Нет, какое коварство и неблагодарность!" - с откровенным негодованием говорила она по этому поводу. Дело тут было, однако, не только в коварстве или вдруг проснувшейся любви к своим отпрыскам, но и в некоторых весьма тонких, хотя и не очень деликатных обстоятельствах, но Мейседон долгое время ничего не знал об этом.

Тридцатидвухлетний майор Мейседон прибыл к берегам Потомака на несколько дней, он сопровождал некие важные документы, направленные в Пентагон из Южной Кореи. Совершенно случайно он попал на вечеринку к одному из однокашников-пойнтеров, который вот уже несколько лет работал в Биг-Хаус. Тоже чисто случайно на этой же вечеринке оказалась и Сильвия. Мейседону приглянулась живая, очаровательная женщина, естественная непосредственность которой была смягчена воспитанием и светским лоском. Конечно, дело тут было еще и в том, что он просто соскучился по женщинам европейского типа и изобилующей милыми сложностями непокупной любви. Ну, а Сильвии откровенно понравился статный офицер, так много видевший на своем веку, в меру насмешливый и остроумный. Если это была и не любовь с первого взгляда, то нечто весьма на нее похожее.

Сильвия сдалась на третий день знакомства. Она объясняла некоторую свою поспешность в таком серьезном деле тем, что Мейседон должен был очень скоро и, может быть, надолго улететь в экзотическую Южную Корею. Мейседон был приятно удивлен, узнав, что имеет дело с независимой и достаточно богатой женщиной, вхожей в деловые и светские круги столицы. И Сильвия была приятно удивлена, обнаружив, что бравый, но такой наивный майор ничего не знал о ее общественном и финансовом положении. Собственно, в первую же ночь, которую они провели вместе, и был решен в принципе, так сказать, стратегически, вопрос об их браке. Правда, Мейседона, человека военного, приученного к ясности и определенности, сильно смущали чисто тактические проблемы: Сильвия жила на берегу Потомака, Мейседон служил в Южной Корее, отделенной от его возлюбленной водами Пэсифика и платформой североамериканского континента. Но Сильвия, может быть, потому, что она ничего не знала об основах тактического искусства, отнеслась к этой проблеме очень легкомысленно. Надо просто подождать, сказала она с непонятной уверенностью, и все как-нибудь само собой образуется. Ну, а если не образуется, тогда она скажет своему дедди, и уж дедди обязательно что-нибудь придумает. Генри должен спокойно лететь в свою грязную Корею и ждать перевода домой, в Штаты. От него требуется лишь одно: хранить Сильвии верность и не обращать внимания на всех этих скиппи, чак джаб, галл и других ужасных женщин. Специфическая лексическая осведомленность Сильвии произвела на Мейседона не очень приятное впечатление, но ее хорошенький ротик произносил эти слова с такой очаровательной непосредственностью, что Генри тут же простил ее: вряд ли она толком понимала, что говорит. О его переводе на континент Сильвия говорила с такой простотой и убежденностью, что Мейседон решил ей поверить. В конце концов, проявляя такую доверчивость, он ведь ровно ничего не терял, зато приобрести мог очень многое. И все-таки Мейседон был несколько ошарашен, когда менее чем через месяц его действительно отозвали в Штаты - на трехмесячные курсы оперативников.

На втором месяце пребывания на этих курсах Генри Мейседон сделал официальное предложение Сильвии, а затем испросил согласия на руку дочери у Эдуарда Милтона. Мейседон познакомился с Милтоном еще во время первого визита в Вашингтон перед отлетом в Южную Корею. Сильвия очень хотела этого знакомства и сумела настоять на своем. Мейседон чувствовал, что отец Сильвии, немногословный суровый старик, - он выглядел именно стариком и, хотя был еще крепок духом и телом, нимало не старался скрыть свой возраст, - все это время внимательно к нему прислушивался и приглядывался. Как-то в ходе ничего не значащего разговора старый бизнесмен мимоходом пожаловался, что компания "ИБМ" перехватила у "Радио корпорейшн" львиную долю военных заказов. И произошло это потому, что "ИБМ" гораздо лучше информирована о программах и планах военного министерства. Мейседон тогда еще не совсем понял, куда ветер дует, но реплику эту хорошо запомнил и сделал для себя некоторые выводы.

Выслушав Мейседона, Милтон не ответил ни да, ни нет, а предложил майору присесть у камина и угостил коктейлем собственного приготовления, что было очевидным знаком милости и доброго расположения духа.

- Надеюсь, вы понимаете, Генри, что это очень серьезный шаг в вашей жизни. Очень, очень серьезный!

- Отлично понимаю!

- Прекрасно. - Старик отпил глоток и продолжал задумчиво: - Я люблю свою дочь. Генри. Она привыкла к определенному кругу людей, к комфорту. Ей будет непривычно и тяжело мотаться с вами по всем этим Палестинам, Египтам и Кореям. И даже в самих Штатах ей будет трудно привыкнуть к положению жены обыкновенного офицера. Гарнизонная жизнь есть гарнизонная жизнь, я знаю, что это такое.

Мейседон молчал, но сердце у него сжалось; в тот период он был по-настоящему влюблен в свою Си и лучшей жены для себя не желал. Но что он мог сказать старику? Ведь тот был кругом прав! Милтон посмотрел на поскучневшее лицо Мейседона, чуточку улыбнулся и мягко добавил:

- Я думаю, вы будете с Сильвией хорошей парой. Но вам нужно остаться в столице. Генри. Только в столице и нигде больше! Надо устроиться с пользой для службы и для дела. Для дела семьи и всей фамилии.

- Да разве я против? - вырвалось у Генри. - Разведуправление обороны прекрасное и перспективное место, но попасть туда очень трудно, почти невозможно.

Милтон отпил глоток коктейля.

- Разведуправление? - задумчиво переспросил он. - Почему именно разведуправление?

Мейседон был рад поставленному вопросу, ответ на него был давно составлен и продуман.

- Потому что разведуправление в наибольшей степени информировано о планах и программах Пентагона. Ведь оно координирует деятельность разведок армии, авиации и флота. И знает нечто и сверх чисто военных мероприятий.

Милтон некоторое время раздумывал, глядя на огонь за каминной решеткой. Потом негромко, точно размышляя вслух, проговорил:

- Что ж, мне думается, мы сработаемся, сынок.

- А я так уверен в этом, мистер Милтон! - без паузы отозвался Мейседон.

Старик улыбнулся, его тяжелое лицо собралось крупными складками, но выцветшие голубые глаза смотрели молодо и ясно. С неожиданной легкостью подняв из кресла свое большое костлявое тело, Милтон положил руку на плечо Мейседона, предупреждая и его попытку подняться, и веско, как о деле давно решенном, сказал:

- Вы никуда не уедете из столицы после этих дурацких курсов. Вы будете служить в Форт-Фамбле, в Пентагоне. И именно в разведуправлении!

Сердце Мейседона забилось.

- Благодарю, мистер Милтон.

- Ну-ну! Если вы для меня сынок, то я для вас отец!

- Благодарю, отец.

Милтон слегка сжал плечо будущего зятя.

- Поработайте там, осмотритесь, заведите полезные знакомства. Ну, а потом уж поговорим о серьезных делах. - Он усмехнулся. - Играете на бирже? С переменным успехом?

- Да, отец.

- Прекратите. У вас слишком мало связей и еще меньше денег, чтобы добиться успеха в этом бизнесе. Приобретете акции "Радио корпорейшн", я скажу, когда и какие.

- Да, отец, я все понял.

- Вот и отлично. А теперь иди и обрадуй девочку, она ждет. - И, дружески тряхнув Мейседона за плечо, старик удалился.

К Сильвии Мейседону идти не пришлось, она сама выбежала из соседней комнаты и бросилась ему на шею.

Старик Милтон не обманул. После окончания курсов неожиданно для своих коллег, но не для себя, Мейседон получил назначение в разведуправление и влился в число тех тридцати тысяч человек, которые служили и работали в Пентагоне. А спустя некоторое время его банковский счет начал не очень быстро, но неуклонно расти за счет доходов, получаемых и от акций и помимо акций, но все-таки от "Радио корпорейшн оф Америка". Мейседон регулярно поставлял секретную и совершенно секретную военную информацию Милтону. Он имел дело исключительно со своим тестем, причем передача информации носила характер дружеской, доверительной беседы. Но Мейседон вовсе не был наивным или глупым человеком, он понимал, что, как ни верти и ни прикрывайся родственными связями и порядочностью Милтона, а он стал пусть не совсем обыкновенным, но все-таки шпионом. Платным экономическим шпионом, которого компания "Радио корпорейшн" внедрила в достаточно высокую сферу. Надо сказать, что любовь к родине, долг и честь не были для Генри Мейседона пустыми звуками и расхожими ценностями, возможно, он был в этом отношении несколько старомоден и недостаточно рационален. Он и во Вьетнам поехал добровольцем, искренне полагая, что престижу великого государства. Соединенным Штатам, в Индокитае нанесен чувствительный удар и что виновники, может быть, и не очень жестоко, но непременно должны быть наказаны. Потом он, конечно, понял, что совершил глупость, и, когда после ранения его направили на континент, вздохнул с превеликим облегчением. Но в глубине души он чувствовал себя способным на еще одну глупость, если сложится соответствующая мировая ситуация. Уже работая в разведуправлении, он несколько раз и с большой охотой бывал в Израиле, хотя, если говорить честно, не испытывал особой симпатии ни к евреям, ни к идеям международного сионизма. Но в Израиле был поставлен на карту престиж его любимой родины!

В общем, поставляя экономическую информацию компании "Радио корпорейшн", Мейседон испытывал определенную неловкость и угрызения совести. Опытный Милтон не мог не заметить этого. Он не придавал особого значения переживаниям зятя, хорошо зная великолепные адаптационные способности хомо сапиенса и его поистине неистощимую фантазию в аспекте самооправдания. Но, видя, что болезнь затягивается и грозит превратиться в своеобразный комплекс неполноценности, старый бизнесмен счел за лучшее откровенно поговорить с Мейседоном. Милтон сказал, что догадывается о сомнениях и колебаниях офицера, относится к ним с уважением, но не разделяет их. Конечно, где-нибудь на Кубе, в Советской России или в любом ином тоталитарном государстве без частной собственности разглашение военных секретов - это всегда измена, предательство, и по этому вопросу двух мнений быть не может! Совершенно по-другому обстоит дело в странах с развитой частной инициативой. Процветание и мощь Штатов, их способность защищать самих себя и весь свободный мир прямо зависят от процветания частных фирм, компаний, концернов и консорциумов. Чем лучше идут дела "Радио корпорейшн", тем лучше идут дела всей Америки! Поставка добротных экономических сведений компаниям, которые работают на военные ведомства, не измена, не предательство, а нужное и доброе дело. В деятельности таких компаний органически сливается частное и общее, личное и государственное; разделять их и невозможно, и опасно, а может быть, и преступно. Так что совесть полковника Мейседона может быть совершенно чиста и спокойна, его сведения используются не во вред, а на благо родины.

Милтон не вполне убедил Мейседона, но все-таки снял большую часть груза с его души, особенно несколько неожиданной заключительной частью этой беседы.

- Помимо всего прочего, сынок, - ласково сказал Милтон после паузы, причем эта ласковость была отнюдь не показной, - ты должен понять, что "Радио корпорейшн" просто обязана получать такую информацию. Иначе она быстро вылетит в трубу! Неужели ты вообразил, что никто не поставляет аналогичные сведения другим компаниям?

Мейседону, разумеется, приходили в голову такие мысли, но тем не менее он слушал старика с большим интересом - его слова лились целебным бальзамом на его душевные раны.

- Мы должны получать сведения о программах по развитию и внедрению военной электроники, и мы будем получать их, чего бы это нам ни стоило. Милтон улыбнулся не без некоторой грусти. - Не ты, сынок, так кто-нибудь другой. Изменить ситуацию невозможно, а в соответствии с ней к большому бизнесу предъявляются очень жесткие требования.

Понемногу сомнения Мейседона потускнели и превратились в некие бледные тени, которые если и появлялись иногда перед внутренним взором полковника, то уже не тревожили, а вызывали лишь легкую грусть и, пожалуй, любопытство. Он успокоился: что поделаешь, такова жизнь, такова экономическая и политическая система страны, в которой он родился. Мейседон вошел во вкус и стал черпать данные не только из каналов родной армейской разведки, но и обращаться к соседям - к своим коллегам из военно-воздушных и военно-морских сил. Он оказался неплохим психологом и, так сказать, селезенкой чувствовал, кто в свою очередь нуждается в информации и пойдет на обмен. Поток сведений сразу увеличился. Многоопытный Милтон довольно быстро сообразил, в чем тут дело. В принципе одобрив активность зятя, старик вместе с тем учинил ему по форме мягкий, а по существу суровый, бескомпромиссный разнос.

- Ты увлекся, сынок. Не забывай о конкурентах. Любой из твоих коллег может оказаться не только проходным осведомителем, но и провокатором. Будь предельно осторожен, сынок. Если ты попадешь между жерновами двух конкурирующих компаний, твоя карьера прервется если и не навсегда, то очень надолго. А может случиться и самое худшее из того, что вообще может случиться с человеком. А я на тебя рассчитываю! Пожалуй, из моих близких ты единственный человек, на которого я могу положиться в больших делах.

Мейседон поверил старому бизнесмену. Он понял, что его служба в Пентагоне носит вспомогательный, а может быть, и временный характер. И сделал самое умное из того, что мог сделать, - удвоил служебное рвение и осторожность. Однако он достиг уже такого уровня мастерства в своей осведомительной деятельности, что поставляемый им поток информации почти не сократился.

СОМНЕНИЕ

Был ли счастливым брак Мейседона с Сильвией? И да, и нет. Мейседону, выходцу из семьи скромного банковского служащего, попавшему в Вест-Пойнт лишь благодаря протекции какого-то очень влиятельного родственника, пришлось ко многому привыкнуть и со многим смириться. Ему пришлось смириться, например, с тем, что Сильвия, сохранив в соответствии с брачным контрактом финансовую независимость, сохранила и большую свободу, планируя времяпрепровождение по собственному усмотрению. Тем более что Мейседон, отдавая много времени службе и бизнесу, далеко не всегда мог сопровождать Сильвию в ее разъездах и развлечениях. У Сильвии была своя жизнь, у него своя, но когда они проводили время вместе, им было хорошо, и ссорились они, особенно в первые годы брака, очень редко. Вообще-то говоря, их любовь и привязанность достигли своего пика где-то на первом году супружества, а потом началось медленное взаимное охлаждение. Но Мейседон считал этот процесс естественным, неизбежным и не придавал ему особого значения. Вечно любить невозможно! Это и прямо, а главным образом косвенно начали вдалбливать в голову Генри еще со школьной скамьи. Об этом на разные лады твердили нескончаемый поток фильмов, книги и вся окружающая жизнь. Чего же удивительного, что Мейседон признал это правило и принял его к руководству? Честно говоря, после того как с помощью старика Милтона он по-настоящему приобщился к бизнесу, Мейседон как бы снял с повестки дня вопрос о личном счастье, предоставив семейной жизни и сопутствующим ей событиям развиваться самим собой.

Была ли Сильвия верна Мейседону? Вряд ли. И к тому, что на этот вопрос не только нельзя было ответить, но и неуместно было его ставить, Мейседону тоже надо было привыкнуть и смириться с этим. Было бы неверно думать, что в среде, к которой принадлежала семья Милтонов, супружеская верность считалась смешной, старомодной и открыто осуждалась, как это имеет место в богеме и кругах хиппианского толка. О супружеской верности попросту не говорили и не спорили, как не говорят и не спорят, скажем, об отправлении естественных надобностей; этого понятия как бы не существовало. Открытый флирт с чужой женой на глазах у ее супруга с поцелуями в шейку, двусмысленными шуточками и изысканными непристойностями был явлением самым заурядным. Одному Богу или дьяволу было известно, чем оборачивались эти так называемые дружеские отношения, когда участники этих щекочущих нервы игр оставались наедине. Случайные, мимолетные и, может быть, длительные, но легкие связи представляли собой нечто вроде ряби на жизни этого общества, они не затрагивали глубинных слоев и почти не отражались ни на семейных, ни на дружеских взаимоотношениях. Измены и связи обнажались и становились предметом обсуждения и осуждения лишь в том случае, когда они не укладывались в привычные рамки, когда они приобретали экстраординарный характер. Причем в разряд экстраординарностей включались и самая грубая, вульгарная открытая страсть, и истинная любовь, которая всегда бывает открытой. Иногда и такая любовь, вопреки всем условностям и разрушая их, все-таки вспыхивала в этой приглаженной, но богатой подводными течениями среде. Светская молва не доносила до ушей Мейседона ничего предосудительного о поведении Сильвии, поэтому он считал себя в этом отношении если не счастливым, то вполне благополучным супругом. Эпизодические связи с другими женщинами, которые приходились главным образом на "холостяцкие" периоды в жизни Мейседона, связанные с собственными командировками или разъездами жены, лишь усиливали впечатление этого благополучия. И вдруг все это показное благополучие полетело к чертям собачьим!

Собственно, это "вдруг" было кажущимся, кризис назревал постепенно, просто Мейседон не замечал, а точнее, подсознательно не желал замечать перемен. Он начал прозревать, причем весьма быстрыми темпами, когда старик Милтон ни с того ни с сего заговорил с ним об эмансипации. Это произошло во время прощальной беседы: Милтон уезжал, точнее, улетал в Европу, чтобы разведать обстановку, подписать ряд контрактов и подготовить почву для последующих деловых операций. Старик намекнул Мейседону, что его вояж связан не только с делами собственно "Радио корпорейшн", а и с решением ряда куда более общих не только экономических, но отчасти и политических проблем. Политика и большой бизнес неразделимы, сказал старик и вскользь добавил, что без крупных взяток ему вряд ли обойтись. Милтон был намерен пробыть в Европе не менее трех недель, а поэтому счел необходимым дать своему зятю целый ряд долгосрочных инструкций.

В этот вечер старик был не похож на самого себя. Какой-то не такой! Сначала Мейседон не понимал, в чем тут дело, но потом догадался, что Милтона что-то беспокоит, тревожит. Судя по всему, он говорил иногда об одном, а думал о другом. Милтон вдруг умолкал, точно теряя нить рассуждении, поправлял дрова в камине и после порядочной паузы не без некоторого затруднения возвращался к начатой мысли. В одну из таких затянувшихся пауз старик досадливо тряхнул головой, точно прогоняя надоедливую муху, и без всякой связи с предыдущей мыслью вдруг спросил:

- Послушайте, Генри, ответьте мне откровенно. Как вы, собственно, относитесь к эмансипации?

Ошарашенный этим неожиданным вопросом, Мейседон ответил не сразу и довольно уклончиво:

- Я полагаю, что женщины имеют право на известную самостоятельность и равноправие.

Старик сердито взглянул на него.

- Это ваше убеждение? Или вы это брякнули просто так, чтобы отделаться от меня?

Мейседон снова задумался, мысленно пожалев о том, что не курит: когда человек берет сигарету и щелкает зажигалкой, пауза не кажется столь длинной и неловкой. Но Милтон ждал, не выказывая ни малейшего признака нетерпения, и полковник приободрился:

- Честно говоря, - медленно проговорил он, - я никогда не размышлял серьезно об этой проблеме. Но, как мне представляется, эмансипация влияние времени. Всеобщая грамотность, атомная энергия, повсеместное внедрение компьютеров, эмансипация - все это разные стороны одного и того же процесса.

- Добавьте сюда разврат, алкоголизм, наркоманию, гомосексуализм - и картина будет полной, - саркастически заметил старик.

- Все это уже было, - миролюбиво заметил Мейседон. - Было и в Ватикане, и при французском королевском дворе, и в русской императорской столице. Только то, что раньше было доступно лишь избранным, теперь доступно почти всем, во всяком случае, в нашей стране. Разве удивительно, что люди немного ошалели?

- Вот именно, ошалели, - мрачно подтвердил Милтон. - Особенно эти самые эмансипированные дамы.

Он хлебнул глоток, поморщился и спросил:

- Вам не кажется, что это пойло сегодня слишком горчит?

Мейседон отпил из своего бокала.

- По-моему, вкус обычный.

- А мне чудится горечь. - Старик сделал еще глоток, поморщился, отставил бокал в сторону и вдруг спросил: - Послушайте, Генри, а почему, собственно, у вас с Сильвией нет детей?

По лицу Мейседона бизнесмен понял, что этот вопрос ему неприятен, а поэтому поспешил добавить:

- Я спрашиваю об этом как отец. Не сердитесь. Генри.

Мейседон ответил не сразу и без всякой охоты:

- Во всяком случае, дело не во мне.

- Я так и думал. Почему бы вам не поговорить с Сильвией серьезно?

- Я пробовал. Она уходит от этого разговора.

Старик в знак понимания покивал головой, подумал и с какой-то странной ноткой в голосе посоветовал:

- И все-таки стоит поговорить с ней еще раз. Стоит, Генри.

Этот разговор оставил у Мейседона странное и отчасти тягостное впечатление недоговоренности. Ему казалось, что старик сказал ему далеко не все, что хотел сказать.

У Мейседона был тренированный ум, приученный к холодному анализу фактов, и от этого анализа ему стало поистине холодно. Сильвия стала очень раздражительной. Споры у них бывали и раньше, но случались они редко и, в общем-то, заканчивались быстро и мирно - они легко шли на взаимные компромиссы, причем инициатива нередко принадлежала именно Сильвии. Теперь же ссоры вспыхивали черт его знает из-за чего! Из-за того, что Генри уронил вилку, надел не тот галстук, использовал не тот одеколон. Однажды во время завтрака, когда Мейседон управлялся с яйцами, сваренными в мешочек, Сильвия вдруг сказала:

- Как некрасиво ты ешь.

Голос у нее был тусклый и равнодушный, может быть, отчасти поэтому Генри поднял на нее глаза и встретил странный - чужой, оценивающий взгляд.

- У тебя челюсти, как капкан, - ответила она на его немой вопрос. - И ты чавкаешь. Вытри губы!

Мейседон пожал плечами, вытер губы салфеткой и миролюбиво сказал:

- Я всегда так ем.

- Вот именно! - Сильвия тряхнула волосами и встала из-за стола.

Эта история произошла месяца три назад, но она вдруг вспомнилась Мейседону так отчетливо, точно Сильвия только-только вышла из комнаты.

Мейседон тогда обиделся, но серьезного значения этой истории не придал. Теперь же, прогоняя ее в памяти, точно киноленту, он с похолодевшим сердцем вдруг понял, что, скорее всего, Сильвия его ненавидела. Ненавидела какими-то тайниками своей души, и порой это чувство бывало у нее очень острым... "Я тебя ненавижу! - не раз кричала она ему в разгар ссоры. Пойми, я тебя ненавижу!" Этим выкрикам Генри не придавал серьезного значения. В пылу гнева, в слезах Сильвия могла наговорить черт-те что. О своей ненависти она кричала ему и до свадьбы, и во время медового месяца, это отнюдь не мешало ей буквально через четверть часа становиться милой, ласковой, любящей женщиной. Ее сестрица, Сондра, бывшая однажды свидетельницей такой сцены, тихонько посоветовала не обращать внимания на Си - она с детства была немного истеричкой. Все это было и было, но у Мейседона вдруг открылись глаза: ему припомнилось, что в последнее время после своих слов о ненависти Сильвия уже не становилась милой, любящей женщиной. Немедленного примирения теперь не наступало. Они замыкались каждый в себе, неприязнь стойко держалась дня два-три, а примирение скорее носило характер перемирия.

И еще одна любопытная деталь. Раньше в разговорах с друзьями, приятелями и знакомыми Мейседон все время получал мимолетные, проходные весточки о Сильвии: кто-то ее видел, некто с ней мило побеседовал, к кому-то она обратилась с пустяковой просьбой и так далее. И вдруг некий странный заговор молчания! Точно Сильвия перестала появляться на людях. Но ведь Генри знал, что это не так. Объяснение могло быть лишь одно: о Сильвии просто избегали говорить в присутствии Мейседона, а Генри хорошо знал, по каким причинам в их среде о женщине избегают говорить в присутствии ее мужа.

И потом этот странный разговор со стариком, эти речи об эмансипации и отсутствии потомства.

Мейседон провел бессонную ночь, терзаясь муками унижения и ревности, и совершенно уверился в том, что у Сильвии есть любовник, без которого она буквально жить не может. Но кто этот любовник, он решить так и не мог. В том обществе, в котором они с Сильвией вращались, внешняя оболочка нравов была очень свободной. Сильвия флиртовала со многими, но ни с кем в особенности. Она допускала некоторые вольности, касавшиеся партнеров по танцам или соседей по коктейлю, но эти вольности никогда не выходили за грань общепринятых и не бросались в глаза. Мейседон не знал, что и подумать. И все-таки, еще и еще раз перебирая всех, даже самых далеких знакомых, Мейседон вспомнил наконец о человеке, образ и облик которого сразу вызвали в его душе новую острую вспышку ревности.

СЮРПРИЗ

На следующий день, в десять часов утра, полковник Мейседон под благовидным предлогом ушел со службы и отправился к свободному художнику Роберту Флинну. Флинн не был знаменитостью, но отнюдь не прозябал в неизвестности. Он работал в ставшей теперь традиционной и тривиальной абстракционистской манере, его картины выставлялись и покупались. Художник имел собственный двухэтажный современный дом, к которому по его личному проекту была пристроена традиционная мастерская со стеклянной крышей. Дом этот, по словам самого Флинна, обошелся ему в кругленькую сумму - что-то около сорока тысяч долларов. Однажды Мейседон побывал на парти в этом доме, на очень шумном и очень разношерстном сборище лиц обоего пола. Он был представлен хозяину и любопытства ради заглянул в мастерскую, стены которой были сплошь увешаны только что начатыми, полузаконченными и уже законченными картинами. Роберт Флинн, бородатый здоровяк лет тридцати пяти, ростом поболее шести футов и весом никак не менее двухсот фунтов, был простым парнем, чуждым всех и всяческих условностей. Но за его простецкими, нарочито грубоватыми манерами Мейседон без особого труда угадал тонкую, легко ранимую натуру. Мейседон это понял, когда Флинн демонстрировал в мастерской некоторые из своих работ. Он говорил о них как бы мимоходом, снисходительно-небрежным тоном, называя их "очередная мазня", "самовыражение после ленча", "полуночные страсти" и в этом роде. Но Мейседон, хорошо знакомый с теорией и практикой допросов, обратил внимание на вазомоторные реакции художника, на нервозность его рук. Руки художника, здоровенные, по-своему деликатные, отлично вылепленные и проработанные лапы, не знали ни секунды покоя. Они переплетались пальцами, потирали одна другую, плавали, а то и взлетали в воздух выразительными жестами. Заметил Мейседон и то, как легко соглашается Флинн с замечаниями так называемых знатоков, торопясь при этом расстаться с критикуемым объектом и перейти к следующей картине. Заметил, как оживлялось лицо художника и вспыхивали глаза, когда он слышал не формальные, а настоящие слова одобрения. Полковнику подумалось, что и свою пышную бороду "а-ля Руссос" художник отпустил отчасти для того, чтобы скрыть мимику подвижного лица и таким образом уберечь свои чувства от холодного созерцания чужих глаз.

Мейседон с живописью был знаком весьма поверхностно и столь же поверхностно в ней разбирался, но как человек неглупый и самолюбивый не отказывал себе в удовольствии и об этом предмете иметь собственное мнение. Некоторые из картин Флинна, в которых абстрактные мотивы причудливо сочетались с реалистическими, ему понравились. В особенности одна. Эта картина состояла из двух небольших полотен, художники называли ее диптихом. На первом полотне в несколько условной манере была изображена юная девушка, почти подросток, мечтательно и рассеянно созерцавшая совершенно реалистический пейзаж: излучину реки, зеленый цветущий луг, холмы и заходящее солнце у самого горизонта. На втором полотне изображалась та же девушка, повзрослевшая на несколько лет. На ее по-прежнему красивом лице были тонко подчеркнуты следы опустошенности и порока. Лиричный пейзаж оказывался смятой, уносимой ветром картинкой, нарисованной на листе бумаги, а за этой картинкой вставал абстрагированный, полный ужаса город, на фоне которого как бы в тумане рисовалось грубоватое и насмешливое мужское лицо. Эта картина подверглась особенным нападкам со стороны знатоков. Флинна обвиняли в литературщине и примитивизме, в эклектизме и недопустимом смешении разных стилей и Бог знает еще в чем. В противовес обыкновению Флинн пытался было возражать, но его атаковали столь дружно и активно, что он быстренько перестроил свои возражения на шутливый лад, однако эти шутки звучали не очень-то весело.

Непонятно почему, но Мейседон вдруг рассердился на этих знатоков и снобов, корчащих из себя адептов современного искусства. Дождавшись относительной паузы в их разговоре, он громко и, по всей видимости, вызывающе заявил, что ему лично, не художнику, а простому американцу, диптих очень нравится. Повысив голос и не давая себя перебить, Мейседон постарался как мог обосновать свою точку зрения и предрек картине несомненный успех. Неожиданно его поддержал один из самых авторитетных ценителей. Он сказал, что в диптихе действительно есть искра Божья, которая должна привлекать сердца простых людей. Главным образом он упирал на то, что глас народа - это глас Божий. Долой слюнявое салонное искусство! Спор разгорелся с новой силой, все более приобретая отвлеченный характер, Мейседон участия в нем больше не принимал.

Когда гости художника, покончив с осмотром мастерской, занялись сандвичами, орешками и выпивкой, Флинн с бутылкой мартини в руках, - он небрежно держал ее на весу за горлышко двумя пальцами, - отыскал Мейседона.

- Я бы хотел выпить с вами, мистер... э-э? - Флинн застенчиво поскреб себе бороду.

- Генри. Просто Генри, - с улыбкой сказал Мейседон и подставил рюмку. С удовольствием.

- О'кей, просто Генри, - согласился художник, наполняя рюмки. - А меня зовут Роб. Просто Роб. Заходите как-нибудь, Генри. Буду рад.

- О'кей. Зайду.

Улыбаясь друг другу, они выпили по глотку мартини, но намечавшийся разговор не получился - помешали. Мейседон действительно собирался навестить художника, он был ему по-человечески симпатичен, но визит не состоялся - помешало неожиданное обстоятельство.

Как-то Мейседон был с Сильвией на концерте симфонической музыки. Честно говоря, музыку эту Мейседон терпеть не мог, да и Сильвия не очень-то ее любила, но это был один из концертов знаменитого филадельфийского оркестра, которым дирижировал какой-то известнейший музыкант, не то русский, не то немец, а может быть, и еврей, так что посещение этого мероприятия было делом престижным. В антракте, ненадолго отлучившись от жены и затем отыскивая ее в праздничной, разодетой толпе людей, Мейседон вдруг с удивлением обнаружил, что она очень оживленно беседует с Робом Флинном. На Флинне был строгий вечерний костюм с белой гвоздикой в петлице, но борода и манера поведения были точно такие же, как и в мастерской. Мейседон хотел подойти, но что-то удержало его, его покоробил рисунок их разговора. Собственно, ничего бросающегося в глаза не было, но Мейседон сразу уловил оттенок интимности, доверительности в их позах, улыбках, в слишком подчеркнутой близости лиц. Заметил Мейседон и то, как Флинн непринужденно, как бы по праву, по-хозяйски взял Сильвию выше локтя за обнаженную руку, и как Сильвия приняла это как нечто совершенно естественное и даже желанное. Неприятное, еще неосознанное ревнивое чувство шевельнулось в груди у Мейседона, но подошел знакомый, и в разговоре с ним это чувство если и не растаяло вовсе, то заметно выцвело. Тем не менее он суховато-язвительно поинтересовался у Сильвии, с кем это она так мило беседовала во время антракта.

- О, с целой кучей людей, - пожала она обнаженными плечами.

- Я говорю о рослом бородатом мужчине.

- Да ты посмотри, сколько тут рослых и бородатых!

И в самом деле, бороды тогда, что называется, вошли в моду, особенно среди художников, музыкантов и других служителей муз, поэтому примета, указанная Мейседоном, была не очень-то характерной. Мейседон постарался забыть об этой историйке, но если у него раньше и мелькала иногда мысль о посещении Флинна, то теперь она уже больше не возникала.

Именно об этой театральной истории и о Роберте Флинне и вспомнил Мейседон, терзаясь муками сомнений и ревности после разговора со стариком Милтоном. Почему бы не поговорить с художником? Судя по всему, это честный и откровенный человек. Вряд ли он был тем самым любовником, который вскружил голову бедной Сильвии, она по меньшей мере лет на десять старше Флинна. Если между ними что-то и было, то легкая интрижка, не более того. Но можно надеяться, что Флинну хоть что-нибудь да известно о тайной, неизвестной Мейседону жизни Сильвии. Генри никогда бы не решился на откровенный разговор такого рода с человеком из своей среды, с офицером или бизнесменом, но Флинн - совершенно иное дело. Он был художником, представителем мира богемы; обычные условности, определяемые хорошим тоном и так называемыми правилами приличия, в представлении полковника на него не распространялись.

У Мейседона была тренированная память профессионального разведчика, поэтому он без особого труда отыскал оригинальный дом художника. Ему открыла женщина средних лет, Мейседон затруднился бы сказать, какую роль она играла в этом доме и кем приходилась хозяину: матерью, служанкой или сестрой, ясно было только, что это не жена. Собственно, Мейседон не знал, женат та художник, но именно с женой ему меньше всего хотелось бы встретиться. Наверное, Мейседон выглядел достаточно солидно, во всяком случае, ему без каких бы то ни было вопросов разрешили пройти в мастерскую. В ответ на приветствие Мейседона Флинн буркнул не оборачиваясь: "Доброе утро", - и продолжал работать над холстом.

В блузе с закатанными по локоть рукавами, с палитрой и кистями бородатый Флинн выглядел весьма картинно и импозантно. День был пасмурный, рабочее место подсвечивали софиты, спектр излучения которых был подобран так удачно, что казалось - мастерская освещена утренним солнцем. На холсте был изображен огромный, во все полотнище, стилизованно, но очень четко выписанный женский глаз; бровь, часть щеки и прядка волос едва выступали из туманного полумрака. Глаз смотрел прямо на Мейседона понимающе и скорбно, из угла его скатывалась крупная, играющая веселыми серебристыми искрами слеза.

- Я бы хотел поговорить с вами, мистер Флинн.

- А я бы не хотел, - рассеянно сказал художник, отступая от картины на два шага и меняя кисть.

- Помнится, вы приглашали меня.

- Что из того? - Художник прищурился, откинул назад голову, разглядывая свою работу, и снова приблизился к холсту. - Зайдите в другой раз.

Но Мейседон отнюдь не был расположен откладывать свой разговор.

- У меня совершенно неотложное дело, - проговорил он с тем большим нажимом, что сознавал - несет явную нелепицу.

Флинн резко обернулся, вид у него был довольно свирепый; можно было подумать, что в левой руке у него щит, а в правой - кинжал, которым он намерен без малейшей жалости проткнуть ненавистного врага. Мейседон сдержанно поклонился.

- Вы что же, не видите, что я работаю? Вы думаете, черт побери, что время только для вас деньги? - начав эту сентенцию довольно яростно, Флинн закончил ее не очень уверенно. Хмуря брови, он все более пристально вглядывался в лицо визитера.

- Видимо, вы забыли меня, - начал было Мейседон, но Флинн не дал ему договорить. Лицо художника расплылось в широкой улыбке. Он швырнул палитру и кисти прямо на пол и шагнул к Мейседону.

- О, Генри! Рад вас видеть!

После традиционного в таких случаях рукопожатия, фамильярного похлопывания по плечам и по спине (Мейседону пришлось ответить тем же) художник потащил его в уголок мастерской, где стоял удивительный стол в окружении не менее удивительных кресел. Столешница была сделана из цельного среза дерева оригинальной, очень неправильной, но близкой к кругу формы диаметром футов около шести, покоилась она на узловатых корнях, словно бы вырастая из пола. А кресла были сооружены из старых пней, причем сиденья были вырублены в столь искусной форме, что Мейседон никак не ощутил жесткости дерева, - ему показалось, что он опустился в мягкое кресло. Ничего подобного Мейседон не видел во время предыдущего посещения мастерской.

- Сам делал, дизайн высшего качества. - Флинн захохотал и похвалился: Предлагают бросить живопись и поработать для салонов финансовых тузов и деловых боссов. Да ну их к черту!

Художник сел не в кресло, а прямо на стол, и пошлепал ладонью по дереву.

- Клен, трехлетней выдержки. И даром! То есть, я хочу сказать, что он не стоил мне ни цента, только труд и время. Я и хозяину отгрохал такой же гарнитурчик. - Флинн небрежно пнул ногой одно из кресел. - А это из лиственницы. Вечная продукция. Лиственница - удивительное дерево, со временем она становится только крепче.

Художник болтал, а Мейседон вежливо улыбался и думал, как бы побыстрее и половчее повернуть разговор в нужную сторону. И опыт, и интуиция подсказывали, что в такой ситуации лучше сразу брать быка за рога.

- Я ведь к вам по делу. Роб, - сказал он, воспользовавшись паузой.

- Да ну?

- И по весьма щекотливому.

- О! - Флинн засмеялся. - Какой-нибудь заказ? Да вы не стесняйтесь. Генри. Я свиреп только с виду, а так-то - человек нежный и сговорчивый.

Мейседон набрал в грудь побольше воздуху и, как это говорится, прыгнул в холодную воду.

- Простите, Роб, вы знакомы с некоей Сильвией, - полковник запнулся, с Сильвией Хаксли?

- А-а, с этой потаскушкой! Как же, знаком. - Художник передернул плечами. - Настоящая стерва, но дело свое знает.

Мейседон обладал профессионально поставленным самообладанием, но фраза Флинна, произнесенная обыденным, будничным тоном, чуть не вышибла его из кресла. Видимо, лицо Мейседона отразило нечто, замеченное цепким взглядом художника.

- Удивлены? О, эта особа не лишена примитивной животной хитрости. Она из богатой семьи, а муж у нее какая-то шишка в Пентагоне. Ну, и она, избегая приключений в вашингтонском обществе и в околовоенной среде, научилась ловко обделывать свои делишки на стороне.

- Вы уверены в этом? - негромко уточнил Мейседон.

- В каком смысле? Вы не доверяете молве и предпочитаете сведения из первых рук? - Художник улыбнулся. - Вас интересует, спал ли с ней персонально я?

- Скажем так.

- Разумеется. - Художник сказал об этом без нотки гордости и даже хвастливости. - Она редко пропускает мужчину моего роста и веса. Настоящая би-герл! - Он огладил бороду, присматриваясь к лицу Мейседона. Видимо, оно ему не понравилось, потому что художник доверительно, с некоторым сочувствием спросил: - Послушайте, а коего черта вы заинтересовались этой дамочкой? Уж не покорила ли она ваше сердце? В порочных женщинах есть нечто, притягивающее мужчин. Как у дичи с душком для иных гурманов! Флинн захохотал и доверительно положил свою лапу на плечо Мейседона. Плюньте!

В искренности художника сомневаться было невозможно. Мейседон узнал то, что было ему нужно, и держать себя в узде дальше не было ни смысла, ни желания. Мейседон откинулся на жесткую спинку декоративного кресла и провел ладонью по лицу.

- У меня такое ощущение, точно я выкупался в дерьме, - пробормотал он с отвращением.

Флинн беспокойно шевельнулся, приглядываясь к собеседнику.

- Уж не родственница ли она вам? - спросил он с опаской.

- Нет, - вздохнул Мейседон.

- О, - с облегчением протянул художник, - а я было подумал...

- Нет, - тусклым голосом, но весьма решительно перебил его Мейседон. Это не родственница. Это моя жена.

Реакция Флинна была хоть и слабой, но все-таки некоей психологической компенсацией морального ущерба, нанесенного Мейседону; она помогла полковнику сбросить брезгливое оцепенение и в какой-то мере овладеть собой. Художник вспыхнул, точно неоновая лампочка под критическим напряжением. Мейседон никогда не видел раньше, чтобы зрелые мужчины краснели столь стремительно и интенсивно. На лбу художника выступили бисеринки пота, переливавшиеся в свете софитов радужными огоньками. Флинн, испуганно глядя на Мейседона, прямо ладонью, испачканной красками, вытер лицо, кое-как сполз со стола и плюхнулся в кресло, расплывшись по нему, как гигантский моллюск.

- Идиотом я родился, идиотом и помру! - уныло выдавил он и в отчаянии постучал себя кулачищем по лбу. - Великий Боже! Какая же я скотина! - Он снова постучал себя кулаком по лбу. - Но кто же мог подумать? Вы же ни капли не похожи на военного! - Флинн между тем перестал колотить себя по лбу и несколько оживился.

- Может быть, нам стоит выпить? - Он с надеждой смотрел на Мейседона. Разве виски не лучшее лекарство от душевных забот?

- Стоит.

Художник буквально расцвел улыбкой.

- Минуту! У меня есть коллекционный набор - шесть бутылочек по четверть кварты каждая.

Он притащил этот набор, жаренного с солью арахиса, бутылку содовой, бокалы и извинился за то, что не может предложить льда. Все это хозяйство стояло на чудесном резном подносе, сделанном из цельного куска липы. Мейседон, разумеется, догадался, что это еще одно изделие художника. Полковник окончательно овладел собой. Странно, он уже не испытывал чувства ревности, не возникло у него и ничего похожего на ненависть или отчаяние, - никаких бурных эмоций. Брезгливость, гадливость, презрение к Сильвии, да и к самому себе - вот что варилось в глубине его души. Оба они, и Мейседон и художник, испытывали заметную неловкость по отношению друг к другу. Пили непривычно много, во всяком случае, о себе Мейседон мог это утверждать со всей определенностью. Обоим хотелось не просто выпить, но и по-настоящему надраться. И, действительно, они быстро опьянели, а когда опьянели, то уже без стеснения вернулись к интересовавшей их обоих, правда, по разным причинам, теме.

- Как вы с ней рассчитаетесь? - с нескрываемым интересом полюбопытствовал художник. - Пристрелите?

Генри поперхнулся содовой.

- Неужели я похож на этого дурака Отелло?

- Ни капельки не похожи, ни вот столечко, - успокоил его Роб. - У вас кольт? Одиннадцать миллиметров?

- Одиннадцать.

- Чудесно! Это верняк - в шкуре останется дырка величиной с кулак. А мозги так просто расплескиваются! Вжик! И нет больше мыслящего человека. Впрочем, - художник нахмурился, - зачем я вам все это рассказываю? Вы же человек военный, все это знаете лучше меня и на высоком научном уровне.

- У меня была и практика, - мрачно заметил Генри.

- Честно? Вы счастливый человек! Выпьем по этому поводу.

- Выпьем!

Мейседон молча, но очень торжественно и дружелюбно поднял рюмку. Выпив, они некоторое время молча жевали орехи.

- Между прочим, - с заговорщицким видом вдруг заметил художник, - закон очень снисходителен к этим... виновникам убийств на почве ревности.

- Серьезно?

- Вполне. Я консультировался у адвоката. Хотел шлепнуть Беатрису, но потом раздумал. Пусть живет. Потаскушки тоже нужны, в особенности мыслящим людям. Что бы делали без них холостяки? Жуткое дело!

Генри представил себе эту картину, и ему стало так смешно, что он начал все громче и громче смеяться. Глядя на него, захохотал и художник.

- Жуткое дело! - повторил он и добавил: - Но закон снисходителен, могут даже оправдать! Так что вы учтите на всякий случай.

- Да не собираюсь я ее убивать!

На глаза художника навернулись слезы.

- Вы гуманный человек. Генри. Может быть, слишком гуманный. Вы лучше меня. А я - свинья!

- Не мелите чепухи! Вы отличный парень, Роб.

- Может быть. Но вы лучше, гуманнее. Я хотел шлепнуть Беатрису, а вы не хотите. И правильно! Их надо не убивать, а лечить! От нимфомании.

Генри вдруг остервенился.

- Нимфомания! Не понимаю, при чем тут нимфы? Эти прекрасные создания, ублажающие взоры людей и богов! Нимфы... и это самое. Не понимаю!

- Нимфы, - мечтательно повторил художник. - Наяды, дриады, нереиды... Вы правы, прекрасные создания!

- Но почему? - упорствовал Генри. - Распутство... И вдруг нимфы? Почему?

Художник, поглаживая свою роскошную бороду, погрузился в раздумье.

- Наверное, - глубокомысленно заметил он, - дело в том, что нимфы сожительствуют с фавнами. Фавны же похожи на козлов! А чтобы сожительствовать с козлами, надо иметь исключительно высокий сексуальный потенциал. Не так ли?

- Интересная мысль!

- Думаю, что так.

- Интересная мысль, - убежденно повторил Генри, - свежая. Но меня смущает эмансипация.

Художник откинулся на спинку лиственничного кресла.

- Почему? Почему вас смущает эта дребедень?

- Мне... трудно собраться с мыслями и изложить проблему обобщенно. Генри сделал пояснительный витиеватый жест. - Я поясню вам на конкретном примере.

- Валяйте, старина, - поощрил Роб.

- Есть такой балет - "Послеполуденный отдых фавна". Я его видел.

- Я не видел, но есть. Это точно!

- А вот балета "Послеполуденный отдых нимфы" - нет! Разве же это справедливо?

- И действительно. - Художник стукнул своим кулачищем по столу. Свинство какое! Безобразие! Надо открыть глаза общественному мнению.

- А если так, вправе ли мы?.. Вправе ли мы судить?

- Вы ставите животрепещущую проблему. Генри. - Художник некоторое время пытался поймать ускользающую мысль, лицо его вдруг осветилось улыбкой. - А ведь вы угадали! Тот диптих, "Прозрение", помните? Я получил за него сумасшедшие деньги от одной богатой дамы. Она плакала и говорила, что это напоминало ей ее собственную юность!

- И она плакала? - изумился Генри. - Настоящими слезами?

- Плакала. И я плакал. - Художник порывисто вздохнул. - Но дама эта совсем не похожа на нимфу. Нисколько!

- Обидно!

- Очень обидно. Выпьем?

Они выпили, но ни о нимфах, ни о женщинах больше не говорили. А может быть, и говорили. Мейседон очень смутно и приблизительно припоминал впоследствии последующие события.

ЕЩЕ СЮРПРИЗЫ

Утром Мейседон проснулся с тяжелой головой и еще более тяжелым настроением. Он не сразу вспомнил вчерашнее, а когда вспомнил, испуганно взглянул на кровать жены и вздохнул с облегчением - она была пуста и не разобрана. На покрывале лежала телеграмма. Он смутно помнил, что телеграмму ему вручила удивленная и, пожалуй, даже испуганная служанка, когда поздно вечером Роберт Флинн привез его домой. Теперь, морщась от головной боли. Генри взял телеграфный бланк. Сильвия сообщала, что не смогла до него дозвониться, - это было правдой, дозвониться до него вчера было невозможно, - что болезнь сестры оказалась неожиданно серьезной, а поэтому она задержится у нее примерно на неделю. Второй раз в это утро Мейседон вздохнул с облегчением. Он совершенно не представлял, как он теперь встретится со своей супругой (Боже мой, с супругой!), о чем и как будет с ней говорить. Устроить скандал, может быть, поколотить ее? Глупо! Промолчать и сделать вид, что ничего не знает? Невозможно! Понемногу и с некоторым удивлением он осознал, что, кроме развода, не видит разумного выхода из сложившейся ситуации. Конечно, развестись с Сильвией - это в известной мере поставить крест на своих честолюбивых замыслах в деловой сфере, а может быть, и на служебной карьере. Но что делать? Эх, если бы можно было поговорить с Милтоном! Но старый бизнесмен за океаном. И, скорее всего, он прекрасно осведомлен о приключениях своей распутной дочери. Не случайно же он завел с Генри тот многозначительный разговор об эмансипации. А развод - дело серьезное!

За завтраком (крепкий колумбийский кофе и два яйца всмятку, больше Мейседон протолкнуть в себя ничего не мог) Генри вдруг кольнуло острое сомнение. Почему, собственно, он так безусловно и сразу поверил Робу Флинну? Конечно, художник добрый и очень симпатичный парень, но полковнику было прекрасно известно, что для провокаций и дезинформации чаще всего как раз и используют симпатичных людей, честность которых, на первый взгляд, не вызывает никаких сомнений. Короче говоря, нужны доказательства, факты: письма, фотографии, магнитофонные записи. Железные, проверенные, доказательные факты нужны и для развода, если Мейседон в конце концов решится на такой шаг. Без таких фактов Мейседона могут принять за параноика и, чего доброго, упрятать в сумасшедший дом! Добравшись до этого пункта размышлений, Мейседон вспомнил о Рэе Харви.

Мейседон впервые встретил Харви в Вашингтоне года два назад. Это случилось в обеденном зале офицерского клуба, этого старомодного девятиэтажного здания из кирпича, которое расположено в четверти часа езды на автомобиле от Пентагона. Это было во время ленча. Мейседон сначала не понял, чем привлек его внимание рослый, спортивного вида зрелый мужчина в прекрасно сшитом, дорогом костюме - сером в мелкую узенькую полоску. Что-то знакомое было в его сутуловатой фигуре, свободных, несколько медлительных движениях. Мужчина занял столик неподалеку, огляделся и, встретившись взглядом с Мейседоном, поклонился со сдержанной улыбкой. Машинально ответив кивком, Мейседон некоторое время, морща лоб, вглядывался в этого человека и вдруг, узнав в нем лихого разведчика, командира отделения "зеленых беретов" Рэя Харви, чуть не выронил стакан с томатным соком. Харви, поняв, что его узнали, улыбнулся шире и поклонился еще раз. Мейседон в молчаливом удивлении театрально развел руками, поспешно допил сок и, благо с завтраком было покончено, направился к Рэю.

- Вы ли это? Здесь, в округе Колумбия? И в таком импозантном виде?

- Я, сэр. Собственной персоной.

Ладонь Харви, как и прежде, была твердой, словно выточенной из дуба. Прежними были серые грустноватые глаза, в которых иногда, вроде бы и совсем некстати, мелькали насмешливые искорки. Но полное достоинства выражение лица! Этот дорогой костюм, хорошо подобранный галстук, золотая заколка с жемчужиной!

- Великий Боже! Вы прекрасно выглядите. Наверное, уже дослужились до капитана? Вы разрешите?

- О, прошу вас, сэр.

Мейседон поудобнее поставил себе стул и сел.

- Не дослужился, сэр. - Харви расправлялся со спагетти с непринужденностью итальянца. Держался он скромно, но без малейшей тени заискивания или смущения. - Я надел шляпу примерно через год после того, как мне присвоили звание лейтенанта. Кстати, искренне благодарю вас, сэр. Позже мне довелось узнать, что вы приложили немало усилий, чтобы ускорить этот процесс.

- Пустое, Рэй, - поморщился Мейседон. - Ведь и вы со своими ребятами приложили немало усилий, чтобы спасти мне жизнь.

- Ну, до этого было далеко, - философски заметил Харви. - Египет - это не Вьетнам. Поскольку фреггинг не удался, гиппо сделали бы все, чтобы захватить вас живым, а потом содрать с наших друзей-израильтян выкуп побольше. Вы уж меня простите, сэр, но к тому времени Анвар уже ухитрился превратить свою армию в газхаус.

- Мне помнится, вы получили не только офицерское звание, но и какой-то орден. Не так ли?

- Совершенно верно, сэр.

Мейседон поморщился.

- Ну что вы заладили? Помнится, там, в пекле, вы называли меня иначе.

- Так это было в пекле. - Харви на секунду задумался о прошлом и, судя по всему, воспоминания не были для него неприятными. Сдержанно улыбнувшись, он добавил: - Это было давно. Тогда вы еще не были полковником и не служили в Биг-Хаус, в разведуправлении министерства обороны.

- Да вы прекрасно осведомлены!

Харви серьезно кивнул.

- Положение обязывает.

Он достал из кармана и протянул Мейседону визитную карточку. Она была изготовлена из превосходной плотной бумаги, скорее всего, японского производства. Текст был отпечатан золотыми буквами. Мейседон пробежал его глазами раз, потом уже внимательно прочитал другой.

- Вы - владелец частной сыскной конторы? - спросил он, не скрывая изумления.

- Совершенно верно, сэр. Могу вам теперь признаться, что звание лейтенанта мне было нужно главным образом для того, чтобы удобнее было начать это дело. Я ведь практикую главным образом среди военных и служащих, которые работают в Пентагоне. Положение офицера запаса упрощает многие проблемы.

Мейседон все еще не мог прийти в себя от изумления. Он разглядывал то визитную карточку, то невозмутимого Харви, который заканчивал ленч чашкой крепкого кофе с крохотной рюмочкой бренди.

- И как ваше дело? Процветает?

- Не жалуюсь. Пентагон ведь целый город с тридцатитысячным населением. И, как в любом американском городе, в нем немало больших и малых нерешенных проблем.

- Каких же?

Мейседон конечно же играл в неосведомленность, но ему было любопытно, что ему скажет по этому поводу Харви и как скажет.

- Самых разных. Но я занимаюсь главным образом бытом, а то нечего будет делать ребятам из Эм-Пи и Фоли-Сквер.

- А все-таки? - настаивал Мейседон полушутливо.

- Сточные воды, сэр. Супружеские измены и разводы, драки и поножовщина, самоубийства и убийства, контрабанда наркотиков и виски, мошенничество. Жизнь в столице дорога, жалованья не всем хватает. Некоторые сержанты и старшины подрабатывают в свободное время, например, на ночных такси или в охране, а это всегда окна для злоупотреблений. - Хмуря брови, Харви переплел пальцы своих дубовых дланей. - Недавно одного старшего писаря, главстаршину, уличили в подделке пропусков на автомобильную стоянку - они ведь стоят немало. Пожилого капитана нашли мертвым в багажнике собственной машины. Молоденький самолюбивый луут всадил пять пуль в своего шефа в звании полковника, вы уж извините меня, сэр, за то, что тот забрался в постель к его обожаемой супруге. Будни, невеселые будни жизни, сэр. Все это вам хорошо известно.

- Известно, - согласился Мейседон. - Но я не совсем понимаю, как вы получаете доступ к этим делам.

- По-разному. Иногда по инициативе потерпевших, которые не хотят предавать гласности свои дела. Иногда по просьбе начальников, которые знают или подозревают о грехах своих подчиненных, но не хотят бросать тени официальным расследованием ни на себя лично, ни на свой отдел. А иной раз ко мне обращаются честолюбцы, которым нужны материалы для того, чтобы убрать с дороги конкурентов.

- Да вы полезный человек, Рэй. И опасный!

Харви улыбнулся не без некоторого лукавства.

- Для вас - нет, сэр. Разве что мне заплатят уж очень крупную сумму.

- О! Оказывается, вас можно купить?

- Мы живем в таком мире, где все покупается и продается, такой мелюзге, как я, было бы неразумно пытаться плыть против течения, - рассудительно заметил Харви и посоветовал: - Не пренебрегайте моей визитной карточкой, сэр. Спрячьте ее, но так, чтобы можно было найти при случае.

Мейседон засмеялся.

- Вы полагаете, такой случай возможен?

- Кто знает? Но доктор, адвокат и частный детектив могут вдруг понадобиться кому угодно.

Мейседон встречался с Харви несколько раз: то в офицерском клубе, то в торговом центре Пентагона, а однажды на западной автомобильной стоянке он видел его в обществе начальника полицейского отряда, с которым, судя по всему, Харви был на весьма короткой ноге. Мейседон сделал для себя некоторые выводы и постарался расположить к себе этого не совсем обычного человека.

Мейседону повезло: во время обеденного перерыва он встретился с Харви в торговом центре Пентагона, на первом этаже гигантского пятиугольника. Всякий раз, спускаясь сюда, Мейседон испытывал странное чувство отстраненности - ему казалось, что с помощью лифта он переносится от места своей службы по меньшей мере на десяток миль. Тут был совершенно иной мир, отличный от мира военного, а лучше сказать - штабного. Вместо тишины, порядка, общей подтянутости и четкости - свободное движение разношерстной толпы, шум, музыка, витрины и огни реклам. Говорить тут о делах было неудобно, поэтому Мейседон, благо погода была хорошая, пригласил детектива в бар, что расположен во внутреннем пентагоновском сквере. Они выпили по бокалу легкого коктейля, поговорили о том о сем, Мейседон заказал было по второму бокалу, покрепче, но тут спохватился - ведь был обеденный перерыв, а не конец рабочего дня. Приглядываясь к его озабоченному лицу, Харви спросил напрямик:

- Какие-нибудь неприятности?

- У меня? - переспросил Мейседон с привычной улыбкой, но тут же погасил ее и признался: - Неприятности, Рэй. Мне нужно обстоятельно поговорить с вами.

- Тогда я жду вас у себя в конторе.

Мейседон был рад оттянуть неприятный разговор и поэтому согласился.

Контора Харви размещалась на втором этаже делового здания вместе с десятком других частных контор, представительств мелких фирм и организаций. В маленькой приемной за пишущей машинкой сидела миловидная, весьма строго одетая женщина лет тридцати. Она была привлекательна, хотя во всем ее облике и поведении не было ничего сексуального. Женщины такого типа, спокойные, умудренные, но отнюдь не обескураженные правдой жизни, иногда встречаются во французских фильмах. Секретарша была предупреждена и без ненужных разговоров проводила Мейседона в кабинет своего шефа.

Кабинет поразил Мейседона своими размерами, у пентагоновских генералов, которым по штату полагалось тридцать квадратных метров, кабинеты были поменьше раза в полтора. Собственно, это был маленький зал, предназначенный для заседаний доброго десятка людей. Здесь конечно же можно было просматривать фильмы или использовать для тех же целей телевизор с большущим экраном. Вдоль одной из длинных стен на стеллаже была смонтирована специальная аппаратура, а возле нее оборудованы рабочие места. Мейседону бросился в глаза мощный бинокулярный микроскоп, портативный японский спектрограф, полковнику был знаком этот аппарат, разглядывать остальные у него не было времени. Был здесь и рабочий стол, но он пустовал - Харви вообще не было в этом зале-кабинете. Генри удивленно взглянул на секретаршу, она улыбнулась.

- Сюда, мистер Мейседон, - и указала на дверь, которую Генри не заметил.

За этой дверью и находился настоящий кабинет Харви - небольшая комната с окном до самого пола, обставленная металлической мебелью. Харви сидел в вертящемся кресле за Г-образным столом с телефонами, картотекой, пепельницей и портативной пишущей машинкой. Он был без пиджака, в зубах у него была крепчайшая кубинская сигарка, такие дешевенькие сигарки Харви никогда не курил в офицерском клубе и вообще на людях. Приветствуя Мейседона, Харви потянулся к пиджаку, который висел на спинке кресла, но полковник остановил его:

- Будет вам, Рэй.

Харви не настаивал, однако же счел нужным подтянуть ранее ослабленный галстук и сунул окурок сигарки в пепельницу. Не зная, с чего начать разговор, Мейседон кивнул головой на дверь.

- Реклама? - спросил он, имея в виду конференц-зал и размещенную в нем аппаратуру.

Харви ухмыльнулся.

- Угадали. Половина устройств - макеты, пустые коробки, которые я по случаю приобрел в военном ведомстве. Из этих телефонов задействовано фактически только два. Публика хочет видеть в современном детективе инженера и ученого, который при нужде может напрямую связаться с Агенси или Фоли-Сквер. Зачем же обманывать ее ожидания?

Мейседон покачал головой.

- Вы не боитесь раскрывать мне свои профессиональные тайны?

- Мы же свои люди, - мягко проговорил Харви.

Эта фраза определенно помогла Мейседону окончательно собраться с мыслями, внятно обрисовать ситуацию и твердо изложить заказ - собрать о Сильвии компрометирующие данные или убедительные свидетельства в пользу отсутствия таковых. Пока Мейседон приходил в себя после своей речи, - а это была именно речь, причем очень нелегкая, - и вытирал большим цветным платком со лба пот, Харви, сохраняя полную невозмутимость, сунул в рот окурок вонючей сигарки и щелкнул зажигалкой. Мейседон, не глядя на него, спросил:

- Так вы беретесь за это дело?

- Берусь. - Харви глубоко затянулся, поглядывая на Мейседона со странным выражением, в котором угадывались и некоторое смущение и простодушная гордость. - Точнее, я взялся за него два месяца назад.

Секунду-другую Мейседон осмысливал услышанное, потом его лицо похолодело.

- Объяснитесь, Харви!

- Все очень просто, - мягко сказал детектив, не глядя на полковника и разминая окурок в пепельнице. - Я случайно перекупил интересующие вас материалы у одного подонка, который давно занимался шантажом такого рода. Он пришел ко мне, потому что старшие офицеры и их жены - не его стихия. А он видел нас вместе, за коктейлем.

- Какого черта вы промолчали?

- Не так-то просто говорить о таких вещах. - Харви все еще не поднимал глаз от пепельницы. - И никогда нельзя знать заранее, как это примут. За фотографии вместе с негативами я выложил гранд.

- Тысячу долларов?

Харви утвердительно кивнул.

- Этого подонка я как следует припугнул, думаю, он будет молчать. А с разговором, я имею в виду разговор с вами, я решил повременить. До удобного случая.

- Материал у вас?

- Здесь, в сейфе.

Мейседон тяжело вздохнул, механически достал из кармана чековую книжку и ручку.

- Сколько?

- Вы слышали, мистер Мейседон.

Мейседон насупился, подумал, выписал чек на полторы тысячи долларов и, передавая его Харви, присовокупил:

- Полагаю, это будет справедливо.

Харви пробежал чек глазами, аккуратно сложил его, спрятал в бумажник.

- Благодарю. Материалы хотите получить теперь же?

- Да, теперь.

Харви поднялся из-за стола и подошел к сейфу, который был смонтирован в одном из шкафов весьма предусмотрительно - за спиной возможных посетителей. Естественно, оборачиваться было бы верхом неприличия, поэтому в этой части своих операций Харви был избавлен от нескромных и просто любопытных взглядов. По этой причине и Мейседон не мог наблюдать за его действиями, но ему определенно показалось, что Харви копается в своем несгораемом ящике слишком долго. Наконец Харви сел за стол и протянул полковнику заклеенный пакет из плотной синей бумаги.

- Прошу. Если хотите ознакомиться с материалами немедленно, я оставлю вас одного.

- Нет-нет, - испугался Мейседон и довольно жалко улыбнулся. - С этим успеется.

Харви кивнул.

- Простите, - проговорил он после некоторого колебания. - Конечно, это не мое дело...

- Нет, почему же? - Мейседон явно обрадовался возможности поговорить, а может быть, и посоветоваться, ему тяжело было оставаться наедине с этим пакетом и своими мыслями. - Я охотно выслушаю вас, Рэй.

- Не принимайте эту историю слишком близко к сердцу, мистер Мейседон. И не судите свою жену чрезмерно строго. Женщины - создания импульсивные, увлекающиеся, их легко сбить с толку. Слабый пол! Слабый именно в том самом... вы понимаете, в каком смысле. И потом, их сбивает с толку эта дурацкая эмансипация!

- Что-что? - переспросил Мейседон. Он не то чтобы не расслышал слов Харви, его поразило, что этот бывший диверсант и террорист говорит ему о том же, о чем говорил и респектабельный Милтон.

- Эмансипация, женская свобода и равенство. - Харви определенно чувствовал себя не очень ловко в сфере отвлеченных понятий, но, конкретизируя свою мысль, он говорил все более уверенно и убежденно. Женщины не знают толком, что им делать с этой самой свободой. Я говорю не о всяких там выдающихся дамах вроде Жанны д'Арк, а о женщинах обыкновенных, которые работают продавщицами, стюардессами и секретаршами. Они - как маленькие дети! И, как детям, им нужна не столько свобода, сколько крепкая узда.

В другое время Мейседон посмеялся бы над этими рассуждениями, но сейчас он даже не улыбнулся.

- Ведь до чего дошло, - продолжал Харви тем же размеренным, несколько меланхолическим тоном, - лууты отказываются жениться на американках! Наши девицы слишком эмансипированы: они не желают вести хозяйство, следить за порядком в доме и рожать детей, они хотят развлекаться! И молодые офицеры выписывают себе из-за океана, из Англии и Австралии, более старомодных жен, которые еще не растеряли чувства материнства и хозяйственных навыков. Брачная контора, занимающаяся экспортом невест, процветает, я знаю об этом из первых рук.

Харви покосился на хмурое лицо полковника, подумал и круто изменил русло своих сентенций, должна быть, сообразил, что говорит не совсем уж утешительные вещи.

- Но мы сами виноваты, баззард, и не нам судить женщин слишком строго. Конечно, этот парень, этот библейский суперстар, в наше время пропал бы, но он говорил не такие уж глупые вещи.

Мейседон недоуменно взглянул на Харви.

- Какой парень? Киноактер?

- Нет. - Харви выглядел несколько смущенным. - Я имею в виду настоящую Библию. Иисус Христос.

- О!

- Он говорил неглупые вещи. Не судите, ибо сами судимы будете! Кто без греха, пусть первым бросит в нее камень. - Харви поскреб затылок и нерешительно взглянул на полковника. - Впрочем, может быть, это сказал кто-нибудь другой?

- Нет, Рэй. Это действительно сказал он. - Мейседон поднялся на ноги. Я пойду.

Поднялся на ноги и Харви.

- Не надо провожать меня, Рэй. Спасибо за все.

- Не за что. Это моя профессия.

- Я не за этот проклятый пакет благодарю вас, Рэй. - Мейседон усмехнулся. - За слова утешения.

РАЗВОД ПО-АМЕРИКАНСКИ

Мейседон планировал провести разговор с Сильвией в тоне холодной, сдержанной, а поэтому, как он полагал, особенно оскорбительной вежливости. Но из этого джентльменского намерения ничего не получилось.

- Ты нализался, как негр после получки, - презрительно сказала Сильвия вместо приветствия, появившись на пороге гостиной.

- Нализался, - охотно согласился Мейседон, сидевший возле камина с бокалом в руке. - Но я не раздевался догола, чтобы выпить свой коктейль.

- Что ты хочешь сказать этим?

- Именно то, что сказал. Ни граном больше.

- Ты пьян. Иди в свой кабинет и проспись. И не смей заходить в спальню!

Эта фраза была последней каплей, переполнившей, нет, не чашу терпения, а чашу отвращения Мейседона. Он поднялся из кресла, достал из кармана пачку фотографий и не без торжественности швырнул их в лицо супруги.

- Это твое место не в супружеской спальне, а в свином хлеву. Грязная потаскуха!

Сильвия вспыхнула от гнева, но прежде чем успела сказать что-либо, рассмотрела некоторые из фотографий, упавших к ее ногам. Краску на лице сменила бледность. Сильвия отшатнулась от мужа и, точно защищаясь, поднесла руку к лицу, глядя на мужа расширившимися от страха глазами. Она испугалась так откровенно, что Мейседон вдруг понял, что, скорее всего, ей уже попадало по физиономии от ее любовников - халифов и повелителей на час торжества плоти.

- Грязная потаскуха! - повторил Генри презрительно.

Надо отдать должное Сильвии, так называемое светское воспитание не подвело ее, она быстро сориентировалась, сообразила, что насилия не будет, и перешла в наступление.

- Ловкие подделочки. - Она носком туфли отшвырнула фотографии. - Кто в них поверит?

Мейседон взглянул на нее с холодным любопытством. Как профессионал, он хорошо знал, что большинство фотографий относятся к числу тех, которые не подделываются и подлинность которых при добросовестном, беспристрастном анализе устанавливается легко и безусловно. Но при беспристрастном! Фемида же, несмотря на повязку на глазах, во все времена легко отличала богатых от бедных и проявляла к деньгам несомненное пристрастие. Так что Сильвия с ходу и без всяких консультаций сразу же нашла единственно возможный встречный ход.

- Ты прекрасно знаешь, что это не подделки, - устало сказал Генри.

- Это подделки! Ты еще ответишь за эту мерзость! И ты будешь отвечать не только передо мной, но и перед всем нашим семейством. - Снова Сильвия сделала точный выверенный ход, но с непоследовательностью, которая так подводит женщин в критических ситуациях, закричала: - Шпион! Подлый шпион!

- Уж лучше быть шпионом, чем шлюхой, - холодно заметил Мейседон.

- Жены становятся шлюхами, когда их мужья - мулы!

Генри закусил губу, такие упреки всегда болезненно ранят мужское самолюбие независимо от того, справедливы они или нет.

- Понимаю. Тебе нужен жеребец. И не один, а целый косяк.

- Шпион! Мул! Я тебя ненавижу! Всех ненавижу!

Лицо Сильвии перекосилось от ярости. Опытный взгляд Мейседона уловил в этих искаженных чертах линии, которые характерны для приступов алкогольного или наркотического безумия. Неужели и эта чаша не миновала распутную бабу?

- Мулы! Скоты! Мерзавцы! Всех ненавижу!

Сильвия бесновалась, расшвыривала ногами фотографии, топтала их. Потом рухнула в кресло и разразилась слезами, которые перемежались бессвязными выкриками. Протрезвевший Мейседон смотрел на нее брезгливо, без сострадания, но с некоторым беспокойством: если приступ истерики затянется, то придется вызывать врача - только этого еще и не хватало! Но Сильвия удивила его еще раз. После нескольких стонов и всхлипов она как-то вдруг успокоилась и поднялась из кресла. Лицо ее было холодно, лишь опухшие глаза да подпорченная косметика свидетельствовали, что только что разыгравшаяся истерика не была ловким и совершенным притворством.

- Чего ты хочешь, Мейседон? Развода? Ты мог получить его и без этих фальшивок.

Генри промолчал. Он не знал толком, чего он хочет. Это незнание придавало в общем-то трагической ситуации какой-то комический оттенок. Мало того, что Мейседон не знал, что ему предпринять в будущем, так или иначе решая свою судьбу, он не знал, что ему делать теперь, сейчас. Плакать? Смеяться? А если смеяться, то над кем - над собой или над Сильвией? Над обоими сразу? И Мейседон засмеялся, засмеялся совершенно искренне, хотя и грустно. Сильвия посмотрела на него удивленно и подозрительно; этот неожиданный, как будто бы вовсе неуместный смех определенно смутил ее, но не сбил со взятого курса. Сильвия была урожденная Милтон, а Милтоны умели идти к поставленной цели.

- Ты получишь развод, Мейседон. Но ты горько пожалеешь о всей этой истории. - В голосе Сильвии появились угрожающие ноты. - Тебя из милости пригрели в нашей семье, а ты платишь шпионством и подлостью. Я поставлю тебя на твое настоящее место!

Мейседон насмешливо поклонился, но ощутил в груди неприятный холодок он хорошо знал силу семейства Милтонов. Генри знал, что по трезвому деловому расчету ему следовало бы упасть перед Сильвией на колени, признать, что фотографии, картинно рассыпавшиеся по полу, действительно фальшивки, и попросить прощения. Может быть, Сильвия и простила бы его, она была по-своему великодушна и любила в обмен на унижение платить какой-нибудь милостью. Но Мейседон не мог просить прощения! Это было просто невозможно, несовместимо с его мировоззрением, с его нынешней натурой. Чтобы попросить прощения, Мейседону надо было стать другим человеком, а нельзя стать другим сразу - для этого требуется время. Выдержав паузу (она все-таки чего-то ждала от Мейседона), Сильвия сказала:

- Завтра тебя навестит мой адвокат. - И, направившись к выходу, добавила: - И минуты не останусь больше в этой казарме!

Утром Мейседон позвонил одному из директоров "Радио корпорейшн", с которым был знаком лично, и попросил дать ему телефон, по которому он мог отыскать Эдуарда Милтона. К своему удивлению, Генри получил весьма туманное и уклончивое обещание вместе с просьбой еще раз напомнить об этом деле к концу дня. Положив трубку, Мейседон задумался, чувствуя, как в душе зреет, растет тревога. Конечно, старик мог находиться в таком месте, о котором неразумно было сообщать кому бы то ни было, кроме самого узкого круга посвященных. Старик мог отправиться инкогнито и в ЮАР, и в Китай, а знать об этом конкурентам, политикам и прессе было вовсе не обязательно. Отсюда элементарные меры предосторожности и полная секретность. Но могло быть и иначе. Чтобы проверить другую возможность, Мейседон скрепя сердце позвонил брату Сильвии, Дэвиду Милтону. Милтон-младший был неглупым парнем с университетским образованием, но типичным плейбоем. Делами заниматься он не любил и не хотел, увлекался спортом, яхтами, женщинами и терпеливо ждал того счастливого дня, когда станет полномочным наследником семейного состояния. Появление в их семье Генри Мейседона не на шутку встревожило Дэвида - будучи далеко не глупым парнем, он разглядел в майоре, а особенно в полковнике опасного соперника по наследству и по этой причине тихонько, тайно, но люто его ненавидел. Внезапная ссора Мейседона с Сильвией была для него бесценным даром небес, и конечно же, обратись к нему сестра, он постарался бы выжать из этой истории максимальную пользу для себя и скомпрометировать пролазу-полковника. Но пошла ли Сильвия на такой шаг?

На звонок Мейседона Дэвид Милтон холодно ответил, что он не в курсе дел ни отца, ни сестры, что не в его привычках вообще вмешиваться в семейные дела кого бы то ни было и единственное, что он может посоветовать полковнику, это действовать по обычным каналам, не имеющим отношения к прайвеси других лиц. Проще говоря, Милтон-младший посоветовал ему обратиться к адвокату, а, стало быть, на самом деле он был прекрасно осведомлен о семейной драме Мейседонов и, скорее всего, принимал самое деятельное участие в ее подогреве и развитии в нужном направлении. Видимо, именно Дэвид заблаговременно блокировал попытку Мейседона связаться со стариком Милтоном. Дирекция "Радио корпорейшн" предпочла пойти на легкий конфликт с зятем Милтона, нежели ссориться с его сыном. Значит, война объявлена? Мейседон не был уверен в этом, ведь его умозаключения основывались не на фактах, а на предположениях. Надо было набраться терпения и ждать фактов.

И ждать пришлось недолго. Во второй половине дня Мейседону позвонил Рэй Харви, пожелал доброго здравия и сказал, что у него есть для полковника небольшой сюрприз. Разговор на этом закончился, но Мейседон знал, что ему делать дальше, об этом у них с Рэем был давний договор. Надо было минут через двадцать позвонить Харви по телефону-автомату, ибо предстояла беседа на такую тему, которую нежелательно затрагивать, пользуясь служебной линией связи. Надо ли говорить, что сердце Мейседона сжалось от неприятного предчувствия, впрочем, он был человеком волевым и умел владеть собой, держа свои нервы в крепкой узде.

Мейседон прошел в крыло "А", в зал, где располагались междугородные и городские автоматы. Из этого зала через окно был виден внутренний двор Пентагона - сквер с газонами и пешеходными дорожками, обсаженными кустарником.

- Где вы храните документы, которые я вам передал? - спросил Харви, когда Мейседон до него дозвонился.

- В сейфе, - после некоторого колебания ответил полковник.

- Дома? На службе?

- Дома, разумеется, - опять-таки после паузы ответил Мейседон, ему очень не нравились эти вопросы.

- Переложите их в служебный. А еще лучше, воспользуйтесь банковским или передайте на хранение мне.

- А в чем дело?

- У меня есть сведения, что вашу квартиру собираются основательно прочесать и выпотрошить.

- Вы... не ошибаетесь?

- Сведения абсолютно точные, но исполнители мне неизвестны. Одно могу сказать с полной уверенностью - это будут опытные профессионалы.

- А кто за их спиной?

- И это мне неизвестно. Но лицо, не скупящееся на крупные суммы, так что догадаться нетрудно.

Харви конечно же имел в виду Сильвию, вряд ли он мог догадаться, что в этом направлении скорее всего действовала не она, а ее брат. А впрочем, кто знает?

- Учтите, баззард, об этом разговоре никто не должен знать. Иначе может провалиться мой источник и у него будут крупные, очень крупные неприятности.

- Я понял, спасибо. Все будет в полном порядке.

- О'кей.

Мейседон принял необходимые меры предосторожности. Он так и не знал наверняка, лазили в его домашний сейф опытные профессионалы, о которых говорил ему Харви, или нет. Ему показалось, что лазили, но до конца он не был уверен в этом, приписывая свои впечатления естественно развившейся в нем подозрительности. Война была объявлена. В этом Мейседон окончательно убедился, когда его посетил адвокат Сильвии. Адвокат уведомил полковника, что его супруга Сильвия Мейседон-Хаксли, урожденная Милтон, возбуждает бракоразводный процесс, мотивируя его необходимость клеветой на нее и грубым обращением. Адвокат, стараясь заполучить хотя бы одну фотографию, всячески юлил и изворачивался. Разумеется, он ничего не говорил о фотографиях как таковых, он говорил о документах, на основании которых Сильвия Мейседон возбуждает обвинение в клевете, но полковник попросту отказался говорить с этим пронырой, переадресовав его к своему адвокату. Мейседон сказал, что адвокат получил от него все необходимые, причем исчерпывающие инструкции. Адвокат и правда их получил, Мейседон дал ему указания всемерно затягивать дело, не предпринимая ничего существенного и ссылаясь на необходимость консультаций с целым рядом разных специалистов.

После уик-энда, завершившего неделю происшествий и конфликтов, ударил первый гром: полковника Мейседона вызвал к себе один из заместителей председателя комитета начальников штабов генерал Макмиллан. Честно говоря, Мейседон не ждал от этого вызова каких-либо неприятностей. Генерал Макмиллан, энергичный плотный человек невысокого роста с властным лицом и ежиком седеющих волос, относился к Мейседону дружелюбно. По порядку и срокам прохождения службы Мейседон мог претендовать на должность с генеральским званием. Именно по этому поводу месяца полтора назад Макмиллан имел с ним доверительный разговор и предложил вариант, связанный с переходом из разведки в один из комитетов - объединенных штабов или вооружений. Мейседон попросил разрешения подумать, посоветовался с Милтоном и ответил согласием. Естественно, Мейседон предположил, что вызов к начальству связан с предстоящим выдвижением на генеральскую должность, и был доволен в тем большей степени, что эта служебная перемена должна была в какой-то степени компенсировать тот ущерб, который он несомненно должен был получить из-за конфликта с Сильвией. Правда, где-то в самой глубине души копошились опасения, но Генри без труда погасил их: не могли его враги сработать столь оперативно на высшем пентагоновском уровне. Но оказалось, что Генри либо недооценил своих врагов, либо переоценил начальников. Генерал встретил Мейседона суховато, хотя и усадил в кресло.

- Вот что, полковник, мы люди военные, нам не пристало играть в прятки и слюнтяйничать. Поэтому скажу вам прямо - ситуация изменилась. Вам пока лучше забыть о моем недавнем предложении.

- Да, сэр, - покорно и хмуро сказал Мейседон, он уже все понял и обнажать свои чувства не собирался.

Макмиллан выдержал длинную паузу, видимо, ожидая вопросов, но поскольку их не последовало, продолжил с прежней безапелляционностью:

- И виноваты в этом только вы сами! У вас какие-то семейные конфликты, вы грубо обращаетесь с женой и... ну, вы сами понимаете, что я хочу сказать, не так ли?

- Да, сэр.

- Вот и все, что я хотел сказать вам, полковник.

Мейседон поднялся.

- Я могу идти, сэр?

- Идите!

Мейседон повернулся и молча пошел к выходу. По-видимому, его выдержка, отнюдь не показное внутреннее достоинство произвели на генерала известное впечатление. Не исключено, что, поддавшись давлению или воздействию крупной взятки откуда-то со стороны, он испытывал и определенные угрызения совести. Во всяком случае, он окликнул полковника, и в его тоне не было прежней резкости и официальности.

- Мейседон!

Генри четко повернулся.

- Да, сэр?

- Должен сказать, что я по-прежнему остаюсь самого высокого мнения о ваших способностях и служебном рвении. Улаживайте свои личные дела, и мы еще вернемся к оставленному разговору.

- Благодарю вас, сэр.

- Желаю удачи!

Мейседон вернулся домой в самом мрачном и подавленном настроении. Идти с Сильвией на мировую? Просить пощады у Милтонов? Нет, это было ему не по силам! Он был для этого еще недостаточно плох. А может быть, недостаточно хорош? Как бы там ни было, будущее виделось ему в очень темном цвете, но... разве можно заранее предугадать, какие каверзы и штучки может выкинуть капризная Фортуна?

- Вас ждут, - сказала ему чернокожая служанка со своей обычной невозмутимостью.

Сердце Мейседона колыхнулось.

- Кто? - Этот вопрос вырвался сам собой. Генри не хотел видеть Сильвию, но при мысли, что она не выдержала и пришла объясниться, он испытал неожиданную радость и торжество.

- Старый масса Милтон.

Мейседон не поверил и подумал, что она что-то путает. Но все было правильно: в гостиной перед электрическим камином, который, за исключением дыма и пламени, был достаточно хорошей подделкой под настоящий, сидел Эдуард Милтон.

- Здравствуй, сынок, - спокойно сказал он, обернувшись на звук шагов полковника. - Я специально прилетел, чтобы поговорить с тобой. Завтра же я вылетаю обратно.

Мейседон с огромным трудом сохранил внешнее спокойствие, только того и не хватало, чтобы старик увидел слезы на его глазах.

- Здравствуйте, отец. - Пожалуй, он впервые произнес это слово, ничуть не покривив при этом душой.

Они быстро и обо всем договорились. Старик высоко оценил сдержанность Мейседона. Эта сдержанность, по его мнению, проявилась не только в том, что Генри не предал гласности скандальные фотографии, но и в том, что не поднял шума ни в семье, ни в Пентагоне, ни в "Радио корпорейшн". Милтон чисто по-отечески пожурил Мейседона. По мнению старика, полковник еще не стал настоящим деловым человеком, для которого бизнес - и высший стимул и главное божество, а все остальное, в том числе и семейные обстоятельства, - преходящие категории, которыми при нужде следует жертвовать без всякого стеснения. Но все это придет, уверил Милтон, качества настоящего функционера приходят вместе с опытом и повзрослением, а кто взрослеет поздно, тот созревает для дела по-настоящему. Деловым скороспелкам свойственны рецидивы зряшной чувствительности и ненужной сентиментальности, которые неизбежно вредят любым крупным начинаниям, будь то война, экономика или политика - безразлично. Они договорились о том, что всякое дело о разводе немедленно прекращается, компрометирующие фотографии уничтожаются, что Мейседон продолжает спокойно трудиться в Пентагоне, а Сильвия пока поживет в Калифорнии, где у Милтонов был свой дом. А там видно будет!

Через неделю после этого разговора Мейседона снова вызвал генерал Макмиллан. Мейседон пошел теперь к нему без прежнего воодушевления, с некоторой опаской, однако же и с надеждой.

- Садитесь, Мейседон, - сказал Макмиллан, ответив на приветствие полковника. - Садитесь! Мы люди военные, церемонии нам не к лицу, поэтому я буду прям и откровенен. Я рад, что вы приняли к сведению мои замечания и урегулировали свои личные дела.

Полковник молча поклонился.

- Но! - Генерал поднял руку и уронил ее на стол, что должно было выразить искреннее сожаление. - Но место в комитете по вооружениям уже несвободно. Я сожалею об этом, Мейседон.

Полковник снова поклонился. Генерал некоторое время внимательно вглядывался в его лицо, а потом хитровато улыбнулся.

- Простите, полковник, вы, кажется, увлекаетесь фантастикой? Катаклизмы, путешествия, нашествия, война миров и все такое прочее?

Мейседон мог бы удивиться, откуда генерал знает о его невинном увлечении, но он не удивился. Он знал, что в его досье хранятся и более интимные сведения.

- Это так, сэр, - коротко подтвердил он.

- Прекрасно! Тогда я могу предложить вам весьма перспективное и почетное дело.

Мейседон взглянул на генерала с интересом. Макмиллан не то чтобы смутился, он не был способен на такое рабское чувство, но испытал нечто похожее на легкое замешательство.

- К сожалению, я не могу сказать вам ничего определенного, полковник. Просто Белый дом, - генерал выговорил эти слова с особым вкусом и ударением, - Белый дом попросил меня подобрать инициативного и грамотного офицера с несколько специфическим уклоном интересов для весьма важного и сугубо секретного дела. И я подумал, что этим офицером могли бы стать вы, полковник Мейседон.

- Благодарю вас за доверие, сэр.

- Я должен расценивать ваш ответ как согласие? - Макмиллан любил в такого рода делах предельную точность и определенность.

- Именно так, сэр. Что я должен делать теперь?

Генерал улыбнулся.

- Ждать, Мейседон, ждать. За вами заедут, отвезут куда нужно и введут в курс дел. Желаю вам успехов на этом поприще!

ДЖОН КЕЙСУЭЛЛ

После вызова к генералу Макмиллану прошла неделя, началась другая, а никаких новостей не было. Мейседон не то чтобы огорчился, он попросту не знал, в чем ему разочаровываться, а начал подумывать, что либо предложение было со стороны генерала пустой демонстрацией дружелюбия, либо его кандидатура по каким-то причинам забракована. Полковника успокоил Рэй Харви. История с фотографиями заметно сблизила их, теперь они встречались чаще. Это произошло еще и потому, что после отъезда Сильвии в Калифорнию у Мейведона появилось больше свободного времени, а с Харви полковник мог быть самим собой. Во время совместного ленча Харви сказал ему с легкой улыбкой:

- Кто-то катит на вас бочку. Однако же думаю, что не с дурными намерениями.

- А что такое?

Интерес Мейседона был столь очевиден, что Харви помедлил с ответом, а затем спросил:

- Да вы, наверное, в курсе событий?

- В известной мере. Но я еще не знаю, каким местом ко мне повернется Фортуна.

- Я не силен в греческом. Вы говорите о судьбе?

- О случае.

- Верно, все эти мексиканцы и пуэрториканцы частенько полагаются на случай, - глубокомысленно заметил Харви, усмехнулся и понизил голос: - Вас проверяют, баззард. По всем каналам, по каким это возможно.

В груди Мейседона вместе с тревогой шевельнулась и надежда: перед серьезными делами людей и проверяют серьезно.

- Откуда вы знаете? - также вполголоса спросил он.

- Секрет фирмы. - Харви опять усмехнулся и покрутил головой. - Во всяком случае, лично со мной беседовал какой-то парень из Фоли-Сквера. Он вовсе не настаивал, чтобы я говорил о вас пакости. Именно поэтому я и решил, что вам не грозит ничего дурного.

- И что же вы сказали обо мне? - с совершенным внешним безразличием поинтересовался Генри.

- Ну, нарисовал такой портрет, что вас спокойно можно ставить даже у врат рая вместо апостола Петра.

Этот разговор сильно подогрел остывший было интерес Мейседона ко всей этой несколько таинственной истории. А день спустя Мейседона вызвал к себе генерал Макмиллан.

- Дело сделано, Мейседон, - бодро сказал он, однако в его поведении, обычно таком уверенном, проглядывали черточки если не тревоги, то озабоченности. - Надеюсь, вы оправдаете мои рекомендации и вообще не ударите лицом в грязь.

- Я сделаю все возможное, мой генерал.

Не обращая внимания на это обращение во французском духе, Макмиллан, чеканя слова, продолжал:

- Запомните, Мейседон, во всем Пентагоне... - Генерал сделал внушительную паузу и повторил: - Во всем Пентагоне об этом деле будут знать только два человека - вы и я! Секретность абсолютная!

Теперь и Мейседон почувствовал растущую неясную тревогу, однако внешне это никак на нем не отразилось.

- В течение этого часа, - продолжал генерал, теперь в его голосе появились ноты торжественности, - за вами заедет специальный автомобиль и отвезет вас к личному советнику президента по специальным вопросам Джону Кейсуэллу.

- Да, сэр, - с некоторым замешательством ответил Мейседон, честно говоря, он был готов к самому разнообразному повороту событий, но только не к такому.

- Вам знакомо это имя? - с некоторой настороженностью и интересом спросил генерал.

- Нет, сэр.

- Говорят, что это дальний родственник покойного президента, имейте это на всякий случай в виду. - И, снова переходя на энергичный, командирский тон, Макмиллан продолжил: - Вы пробудете в распоряжении Кейсуэлла столько, сколько это потребуется, что будет оформлено как служебная командировка. Ваш начальник предупрежден, однако, я подчеркиваю еще раз, о существе этой так называемой командировки не знает ровно ничего. И не должен знать!

- Да, сэр.

- Это все. Желаю вам успехов, Мейседон!

Ждать пришлось недолго, однако Мейседон успел выпить крохотную чашечку кофе и полюбезничать с секретаршей, прежде чем она уважительно сообщила: "Машина ждет вас у главного подъезда, полковник". Машина оказалась новеньким, последней модели черным "кадиллаком". Шофер, стоявший рядом с машиной с добропорядочным и бесстрастным, типично лакейским выражением лица, фотографически взглянул на подходящего Генри и корректно осведомился: "Полковник Мейседон?" Получив утвердительный ответ, он почтительно склонил голову, распахнул перед Генри дверцу "кадиллака" и без спешки, солидно занял место за рулем.

Шофер был опытным драйвером - это было видно сразу. Он вел машину смело, но отнюдь не рискованно. Мейседон попробовал заговорить с ним, но, получив в ответ несколько в высшей степени учтивых ответов: "Нет, сэр", "Не знаю, сэр", "Простите, сэр, но я не уполномочен обсуждать такие вопросы", - понял, что из разговора ничего не получится, и замолчал. В облике шофера было нечто южное. Итальянец? Испанец? Может быть, цветной с небольшой долей негритянской крови? Стоило ли ломать над этим голову! Выбравшись за город, шофер прибавил газу, стрелка спидометра подползла к ста милям в час. "Кадиллак" шел устойчиво, легко и почти бесшумно, лишь шелестели, а лучше сказать, приглушенно звенели по бетону шины. Через двадцать минут такой езды шофер плавно притормозил и свернул на боковую дорогу - с бетонным же покрытием, но узкую - только-только разъехаться двум встречным автомобилям. Ярдов через триста возле площадки, на которой можно было развернуть даже стотонный самосвал, стояло уведомление, набранное на белом щите из люминесцирующих элементов: "Частные владения. Въезд запрещен!" За этим объявлением дорога проходила через широкую полосу зарослей шиповника и акаций, а далее была на немецкий манер обсажена двумя рядами плотно стоящих молодых каштанов. Это был своего рода зеленый забор, непроницаемый для автомобилей и несуществующий для пешеходов. Миновав развилку, где дорога делилась на две совершенно одинаковых ветви, шофер сбросил скорость. Ряды молодых каштанов оборвались, и справа открылся большой одноэтажный белый дом, а за домом не то сад, не то парк - липы, каштаны и голубые ели из той прекрасной породы, которая выведена в России. Забора не было, его заменял плотный ряд кустарниковых акаций с плотными, словно костяными шипами двух-трехдюймовой длины - преграда для любого крупного зверя и человека практически непреодолимая. Садоводы-любители и мальчишки весьма образно называют этот сердитый кустарник "держи-деревом". В кустарник были врезаны невысокие ворота из решетчатого металла, возле ворот - площадка для паркинга, на которой можно было разместить три-четыре солидных лимузина. Но шофер, игнорируя эту площадку, притормозил, почти упершись широким носом "кадиллака" в створки ворот. Он не подал никакого сигнала, но после двух-трехсекундной паузы ворота - нет, не открылись, а раздвинулись, - их створки плавно и совершенно бесшумно разъехались в стороны. Шофер тронул машину и с черепашьей скоростью подвел ее к дому, к широким ступеням, которые вели на веранду с раздвижными панелями из толстого витринного стекла. Мейседона ждали.

Кейсуэлл, высокий мужчина средних лет, одетый в костюм спортивного покроя из сурового полотна, который, кстати говоря, сидел на нем как влитой, подождал, пока шофер откроет дверцу "кадиллака", и только после этого, сияя привычной кинематографической улыбкой, легко сбежал со ступеней.

- Рад вас видеть, полковник!

Пожимая сухую, энергичную, но не сильную руку советника, Мейседон замялся с ответом. Кейсуэлл, так сказать, понял причину этой заминки и непринужденно представился:

- Джон Кейсуэлл. В этом доме и его окрестностях меня обычно величают просто Джоном. Я не буду возражать, если и вы, Генри, будете называть меня именно так.

- Да, сэр, - с подчеркнутой шутливой почтительностью склонил голову Мейседон.

Кейсуэлл засмеялся и сделал широкий приглашающий жест:

- Прошу!

Поднявшись по ступеням, они через веранду прошли в гостиную. Пол в ней был устлан огромным, очень дорогим ковром ручной работы; Мейседон, бывавший на Востоке, понимал толк в таких делах. Традиционный для таких домов камин был сложен из подчеркнуто грубо обтесанных каменных глыб, решетка и все прочее оформление сделано из простого чугунного литья. Подставка у торшера и настенные бра - тоже чугунное литье, но литье гораздо более тонкое и декоративное. Стены гостиной отделаны светлым деревом, на стенах - несколько картин, мебель - того же дерева, только более темных тонов, судя по всему, очень удобная - не старинная, но отнюдь и не ультрасовременная. А вот радиотелекомбайн ультрасовременный! Причем и сама аппаратура, и шкаф, в котором располагалась солидная дискотека, оформлены тем же деревом приятной светлой расцветки. Удивительное дерево! На него хотелось смотреть и смотреть - светло-коричневый фон разной насыщенности с золотистым отливом, а на этом фоне причудливые завитки, овалы и звезды. Казалось, стены гостиной излучают тихий волшебный свет, словно они подсвечены изнутри, словно это не пласты древесины, а осколки небес некоей далекой таинственной планеты! Мейседон невольно замедлил шаг, любуясь великолепной отделкой гостиной - ни разу в жизни он не видел ничего подобного. По губам Кейсуэлла скользнула снисходительная, но вместе с тем и одобрительная улыбка.

- Это береза, - вполголоса пояснил он.

Мейседон приподнял брови.

- Береза? Я думал, какое-нибудь чудо тропиков!

- Береза, - с легкой гордостью пояснил Кейсуэлл. - Но не обычная береза, а карельская. В свое время ее называли царской березой. Красота погубила это дерево, небольшие рощи карельской березы сохранились лишь в самой Карелии да в Лапландии. Истинная, высокая красота - жестокая штука, Генри, она губит не только деревья, но и людей, особенно женщин.

Кабинет, куда вела дверь непосредственно из гостиной, был подчеркнуто строг, даже аскетичен. Стены отделаны матовым пластиком салатного цвета, пол паркетный, но вместо ковра - грубый палас, вся мебель, включая книжные шкафы и небольшой бар, правда, не металлическая, но подчеркнуто простая. Широкое окно с цельным стеклом приоткрыто, жалюзи подняты, но оконный проем в меру затенен старой липой. Шум зеленой листвы, переплетенный с разноголосым щебетанием птиц, создавал необычный для делового помещения звуковой фон. На стенах кабинета несколько превосходно выполненных черно-белых фотографий различного формата: сам хозяин под свежим ветром и ослепительным солнцем на румпеле швертбота, суровый старик аристократического вида - скорее всего, отец Кейсуэлла. А над самым письменным столом в продолговатой вертикально расположенной рамке изречение, начертанное красиво выписанными китайскими иероглифами. Заметив, что Мейседон разглядывает это произведение искусства с некоторым недоумением, Кейсуэлл пояснил с затаенным лукавством:

- Это девиз. Всякий раз, начиная сложную и ответственную работу, я выбираю афористическое воплощение ее сущности. В трудные минуты я обращаю к девизу утомленный взор и черпаю в проникновенных словах новые силы. Марксисты говорят, что идея, овладевшая человеком, становится материальной силой. В известной мере я разделяю это убеждение.

Разглядывая иероглифы, похожие на цепочку следов причудливой птицы, способной легко бегать по вертикальным стенкам, Мейседон с любопытством спросил:

- Как же звучит девиз вашей нынешней работы?

- Не только моей, но и вашей, - мягко поправил Кейсуэлл и чему-то тихонько, почти беззвучно рассмеялся. - Это бессмертное изречение принадлежит великому Конфуцию. Гласит оно следующее: "Трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно, когда ее там нет".

Мейседон удивленно взглянул на советника.

- Не понимаю.

- Все в свое время. Генри. Садитесь, нет-нет, сюда, к столу. Надеюсь, вы понимаете. Генри, что все, с чем я сейчас познакомлю вас, является абсолютной тайной и не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах.

- Я работаю в аппарате министерства обороны и все время имею дело с секретами государственной важности, - с некоторой снисходительностью заметил Мейседон.

Несколько секунд, легонько покачивая ногой, обутой в мягкую замшевую туфлю, советник разглядывал сидевшего перед ним полковника. Лицо умное, волевое, твердая складка рта, подбородок несколько мягковат - бородку бы следовало носить Мейседону, этакую небольшую франтоватую бородку. Но, говорят, в Форт-Фамбле не жалуют бородатую молодежь, а по меркам высшей военной иерархии полковник молод.

- Забудьте о грифах и классификациях, полковник, - негромко, с ощутимым холодком в голосе вслух сказал Кейсуэлл. - В данный момент вы проникаете в совершенно иную сферу отношений и ценностей. Подчеркиваю, тайна носит абсолютный характер со всеми вытекающими отсюда и приятными самолюбию и огорчительными последствиями. Круг посвященных в нее настолько узок, что, скажем, установить виновника утечки информации не составит большого труда. Вам говорит о чем-нибудь второе августа? Как знаменательная дата?

- Которого года? - деловито осведомился Мейседон.

- О! Чувствуется военная закваска - прежде всего точность и определенность. - Кейсуэлл почти неслышно рассмеялся. - Второго августа 1939 года Альберт Эйнштейн направил тогдашнему президенту Соединенных Штатов Франклину Делано Рузвельту письмо, в котором утверждал, что уран может послужить основой для создания исключительно мощных бомб. Собственно, с этого дня начались работы по созданию "Манхэттенского проекта", реализация которого 16 июля 1945 года завершилась взрывом испытательного ядерного устройства в Аламогордо.

- Я знаю об этом, Джон.

- Верю. Но вряд ли вы знаете о том, что десять месяцев тому назад нынешний президент Соединенных Штатов получил от группы ученых письмо, которое было датировано весьма многозначительно и символично - вторым августа.

На этом воспоминания полковника Мейседона оборвались - сон сморил его. Уже засыпая, он умиротворенно подумал, что волноваться преждевременно: надо подождать утра, а там видно будет.

СМЕРТЬ

Керол обратила на него внимание сразу, как только он появился в баре. Это вышло у нее нечаянно, непроизвольно. Ведь нередко бывает именно так: взгляд, равнодушно скользящий по фигурам и лицам людей, вдруг сам собой выделяет кого-нибудь, задерживается, а уж потом внимание приобретает осознанный, контролируемый характер. Выше среднего роста, незнакомец не выглядел богатырем, мускулы и пропорции которого сразу бросаются в глаза. Но он был строен, собран и очень экономен в движениях. Керол, не один год простоявшая за стойкой, хорошо знала таких людей - неброских, на первый взгляд медлительных, но тренированных. И без колебаний решила - или сыщик, или гангстер. Черти его принесли! Как и все обыкновенные люди, имеющие прямое отношение к купле-продаже спиртного, она недолюбливала и побаивалась и тех и других.

Незнакомец постоял при входе, осмотрелся, почти не поворачивая при этом головы, и неторопливо направился к стойке. У него была мягкая кошачья походка, органически сочетавшаяся и с его обликом, и с тем впечатлением, которое интуитивно сложилось о нем у Керол. Но, рассмотрев незнакомца поближе, барменша усомнилась в своих первоначальных предположениях. Посетитель, ловко усевшийся на высокое вертящееся сиденье, был аккуратно причесан, чисто выбрит, но лицо у него было усталое, утомленное, даже изможденное, под глазами - синяки. Словно он не спал несколько ночей подряд или накануне принял участие в фундаментальнейшей попойке. Из-за всего этого трудно было решить, сколько лет незнакомцу - двадцать пять или сорок пять, но по каким-то неуловимым признакам, - у Керол был наметанный глаз, - барменша догадалась, что как бы там ни было, незнакомец далеко не юноша, а вполне сложившийся зрелый человек. Керол было решила, что перед ней завсегдатай питейных заведений, привычный пьяница, но нет - синие глаза незнакомца смотрели умно и ясно, а смуглое лицо было четко прописано, не было в нем той опухлости, расплывчатости или, наоборот, обостренной резкости черт, которые так характерны для алкоголиков. Непонятный человек! Незнакомец смотрел на Керол с легкой, отнюдь не заискивающей улыбкой. Барменша поправила волосы, невольно улыбнулась в ответ и тут же рассердилась на себя за податливость.

- Виски, - негромко попросил незнакомец, у него был приятный мягкий баритон.

Керол еще раз оглядела клиента, обратив теперь внимание на его одежду, виски - понятие растяжимое. На посетителе был твидовый костюм, светлая рубашка и галстук. Но костюм не то чтобы помят, а плохо отутюжен - так выглядит одежда, когда ее гладят наскоро, второпях, после того как она побывала под проливным дождем. Рубашка была не вполне свежей, хотя ее нельзя было назвать неопрятной или тем более грязной, на запястье левой руки Керол заметила большие часы, судя по всему, часы хорошие, добротные, но не шикарные. Совершенно непонятный человек, не желавший вписываться в хорошо известные Керол категории посетителей. Впрочем, у нее были свои, безотказно действовавшие методы проверки состоятельности клиентов. Выполняя заказ посетителя, она взяла не уже начатую бутылку обыкновенного виски, а достала с полки бутылку дорогого, шотландского. Она поставила бутылку так, чтобы посетитель мог рассмотреть этикетку "Горная королева", и не без хитринки заглянула ему в глаза. Незнакомец никак не реагировал на ее маневр, лишь проговорил устало и рассеянно:

- Двойное. Немного льда, сахару и в меру лимонного сока.

Керол хмыкнула.

- Дайкири?

- Совершенно верно, мэм.

Сноровисто выполняя заказ, Керол чувствовала на себе его взгляд: на руках, на лице. И сама раза два будто ненароком взглянула на посетителя. Странный, ни на кого не похожий, но интересный мужчина. Волосы темные, почти черные, кожа матово-смуглая, а глаза синие-синие, васильковые! Такого раз увидишь и уже не забудешь. Взяв запотевший бокал, посетитель взболтал содержимое, льдинки при этом не то зашуршали, не то зазвенели, отпил хороший глоток и удовлетворенно причмокнул губами. Опуская бокал на стойку, он не то чтобы сказал, а подумал вслух:

- А что, если у меня не хватит монет, чтобы заплатить за это первоклассное пойло?

Рука Керол, вытиравшая полотенцем стойку, на секунду замерла. Посетитель поднял на нее свои васильковые глаза и улыбнулся:

- А вдруг у меня и вообще нет денег? Знаете, как это бывает: неожиданные траты, забыл снять со счета, вытащили бумажник. - Голос посетителя звучал мягко, ласково. - Какое объяснение вам больше всего по душе, мэм?

- Я не мэм.

- Хорошо, - покладисто согласился незнакомец, - мисс Керол.

Она внимательно взглянула на него, хмуря красиво очерченные брови.

- Вы знаете мое имя? Что-то я не припоминаю вас.

Не спуская с нее глаз, он сделал еще глоток.

- Я знаю не только ваше имя, но и ваш адрес.

Понизив голос, он уверенно и точно назвал ее адрес. Барменша не могла скрыть удивления, постепенно сменившегося беспокойством.

- Вы из полиции?

Он грустно вздохнул.

- Разве полицейские остаются без гроша в кармане? - посетитель определенно поторопился допить свое виски. - Разве у полицейских воруют бумажники?

Керол уперла руку в бедро, она делала это очень картинно, точно испанка.

- У вас в самом деле нет с собой денег?

Он грустно кивнул, пододвигая ей бокал, на дне которого сиротливо лежало несколько тающих льдинок.

- Лучше уж сразу признаться в этом.

Все так же подбоченясь, Керол несколько долгих секунд разглядывала посетителя, сидевшего с покорно опущенной головой. В глазах ее, как предвестники грозы, мелькали зарницы, готовые в каждое мгновение превратиться в настоящие молнии. "Какого же черта ты глотал "Горную королеву", подонок?" - вертелось у нее на языке. Но гроза не состоялась. Глубоко вздохнув, Керол убрала со стойки опустошенный бокал и миролюбиво сказала:

- Ладно. Нет сейчас, занесете потом. - И она с точностью до одного цента назвала ему сумму.

Теперь незнакомец смотрел на нее без улыбки.

- Вы добрая женщина, мисс Керол.

- Я не добрая, - отрезала барменша, - я опытная. Вы не из тех людей, которые не возвращают долгов.

- Вот как? - Его лоб неожиданно прорезала тяжелая мрачная складка, почти тотчас же сменившаяся мягкой улыбкой. - Впрочем, вы правы, мисс Керол. Я могу идти?

Она передернула плечами, все еще разглядывая его, судя по всему, она никак не могла составить о нем определенного мнения.

- Скажите свое имя, по крайней мере.

- Немо. - Он почтительно склонил голову. - Немо Нигил.

- Странное имя.

Ответить Нигил не успел, на его плечо легла тяжелая рука.

- Ты чего привязался к даме, парень? Да еще монеты жмешь! Не хочется ли тебе обнюхать мостовую? - насмешливо пророкотал басок.

Без всяких признаков удивления или тревоги посетитель повернул голову. Рядом стоял здоровенный мужчина, мускулы так и выпирали из ковбойки. Мерно двигалась тяжелая челюсть, отдавая привычную дань жевательной резинке, густые брови чуть приподняты, в глазах - презрительное равнодушие!

- Оставь его, Боб. Пусть убирается!

- Верно. Но сначала пусть извинится. Некрасиво грубить даме! - Ладонь словно тисками охватила руку посетителя, в голосе появилась жесткость. Ты ведь извинишься, парень? Не будь подонком!

Нигил вздохнул и покорно проговорил, склонив голову:

- Извините меня, мэм.

Барменша пожала плечами и сказала теперь уже без эмоций:

- Оставь его. Боб. Пусть убирается.

Но Боб, очевидно, относился к тому не так уж редко встречающемуся типу людей, которых покорность жертвы лишь возбуждает и делает более агрессивными. Не исключено, что ему хотелось произвести впечатление на молодую женщину, покрасоваться перед ней. Во всяком случае, не ослабляя хватки, он насмешливо проговорил:

- Ты не понял меня, парень. Нужно извиниться по-настоящему. - Он беззлобно, но довольно свирепо встряхнул посетителя. - Проси прощения!

Керол отвернулась от стойки, делая вид, что происходящее ее совершенно не интересует. Она не видела реакции своего должника на требование Боба, а она была необычной. Нигил очень спокойно повернул голову к своему оппоненту и взглянул на него с откровенным любопытством.

- Но я ведь попросил прощения, мистер Боб.

- Сэр! - пророкотал Боб.

- Извините, сэр. Ведь я уже попросил прощения, сэр.

Вместе с покорностью Керол послышались в голосе незнакомца насмешливые, иронические нотки, и она с вновь проснувшимся любопытством повернулась к стойке.

- Прощения! Ты отбыл номер, вот что ты сделал. Я не слышал в твоем голосе истинного раскаяния. Проси прощения так, как бы просил его у мамми, когда она собиралась тебя выпороть.

Боб откровенно веселился, чувствуя себя хозяином положения.

- Оставь его, Боб, - устало сказала Керол.

Не обращая внимания на ее реплику, Нигил спокойно сказал:

- Моя мать никогда не порола меня, сэр.

- И напрасно! Этим-то она тебя и испортила, превратила вот в такого подонка. - Боб уже со злостью встряхнул посетителя. - Проси прощения, кому говорят!

- Я не люблю, когда меня встряхивают, - холодно проговорил Нигил и положил свою ладонь на кисть Боба, которая все еще стискивала его плечо. Я не шейкер.

Керол открыла уже рот, чтобы поактивнее вмешаться в происходящее, и снова закрыла его - ее вмешательства не потребовалось. На ее глазах происходило нечто удивительное и не совсем понятное. Нигил как будто бы просто положил свою ладонь на лапу Боба, положил, и все, но лицо Боба сначала отразило удивление, потом оно покраснело от напряжения, на шее вздулись жилы, а мускулы всего тела напряглись, наконец, оно исказилось от боли. Нигил снял руку Боба со своего плеча и как неодушевленный предмет положил на стойку, движения его отнюдь не свидетельствовали о мускульном напряжении, они были совершенно естественны, даже замедленны. Керол остолбенело наблюдала за происходящим, глядя на Нигила отупело и обиженно. Боб начал машинально разминать и массировать свою кисть.

- Вы чего? - Он по инерции пытался говорить угрожающе, но в его голосе прозвучала растерянность.

- Я не люблю, когда меня трясут. - Нигил мягко улыбнулся, глядя прямо в глаза мужчины, и деликатно посоветовал: - Садитесь за свой столик, Боб. Я не намерен обижать мисс Керол, мне просто нужно поговорить с ней и рассчитаться за выпитое. Идите, Боб.

- Иди-иди, - торопливо поддержала барменша, выходя из столбняка.

Оглядев еще раз посетителя, она остановила взгляд на его руке, лежащей на стойке. Кисть крупная, но не большая, не мощная, длинные, и это сразу видно, гибкие пальцы. Более машинально, чем сознательно, она прикоснулась к этой руке, легонько погладила ее, а потом перевернула ладонью вверх. Ни ссадин, ни мозолей, ни очевидной загрубелости, хотя не выглядит эта рука и холеной, изнеженной.

- И этой-то лапкой вы сделали больно Бобу? Да у него силы на троих таких, как вы, хватит! Что вы с ним сделали? - Она покосилась на Боба, который залпом допил свой коктейль и теперь сидел за столом с видом человека, решавшего для себя трудную, почти непосильную задачу. Посмотрел на Боба и Нигил.

- Сила человека не только в его мускулах, - сказал он словно про себя.

Она испытующе взглянула на него.

- А в чем? - И вдруг обрадовалась мелькнувшей у нее догадке. - Вы гипнотизер?

- Фокусник.

Нигил печально улыбнулся, сделал кистью скользящее движение и протянул барменше зажатую между указательным и безымянным пальцами новенькую пятидолларовую бумажку. Керол невольно покосилась в сторону кассы - нет, она была далеко, явно в недосягаемости рук этого странного посетителя. Когда она снова перевела на него взгляд, в руке Нигила уже ничего не было - он легонько шевелил в воздухе своими длинными ловкими пальцами.

- Так вы фокусник! - констатировала барменша с облегчением.

Он кивнул, сделал новый санж, и между его пальцами появилась десятидолларовая бумажка. Ловко, будто нечаянно уронив купюру на внутреннюю часть стойки, Нигил с улыбкой сказал:

- Сдачи не нужно.

- А говорили - нет денег, - с невольно прорвавшимся облегчением проговорила Керол.

- Я испытывал вас, мисс Керол. Это испытание вы успешно выдержали. Не откажетесь ли за все те беспокойства, которые я вам причинил, принять от меня подарок?

Он медленно извлек из кармана своего пиджака дамские часы, держа их за самый конец изящной не то золотой, не то позолоченной цепочки-браслета. Керол улыбнулась, с любопытством разглядывая эту всегда милую женскому сердцу красивую вещицу. Вдруг брови ее нахмурились. Протянув руку, она приподняла часы на ладони, склонилась, приглядываясь к ним, машинально перевела взгляд на собственное запястье и отшатнулась:

- Так это же мои часы!

- Совершенно верно, мисс Керол, - с легким поклоном согласился Нигил.

Барменша все еще не могла взять в толк происшедшее и лишь переводила взгляд то на часы в руке Нигила, то на свое запястье. Нигил аккуратно, только зашуршала цепочка-браслет, опустил часы на стойку и пояснил:

- Я хотел взять их на память о нашей встрече, но теперь передумал.

- Вы и правда фокусник! - Керол наконец-то пришла в себя, взяла часы и нервно, а поэтому не особенно ловко стала прилаживать их на руке. - С вами надо поосторожнее. Где только вы этому научились!

- На Фомальгауте, мисс Керол.

- Это в каком штате?

- Это не в штате, мисс Керол, - безмятежно пояснил незнакомец, - а в созвездии. В созвездии Южной Рыбы. Белый субгигант класса А, и совсем недалеко - всего в двадцати трех световых годах от Солнца.

- Что-то я не пойму вас. - Справившись наконец-то с браслетом, барменша подняла голову, отбросила волосы, упавшие ей на лицо... и насторожилась, глядя на входную дверь. - Полиция, - уверенно констатировала она вполголоса.

Бросив испытующий взгляд на барменшу, Нигил лениво оглянулся через плечо. В двери только что вошли и теперь неторопливо, со скучающими физиономиями шагали к стойке двое крепких мужчин в просторных светлых плащах и мягких шляпах, руки они держали в карманах. Нигил все так же неспешно повернулся к ним спиной, коротко вздохнул и мотнул головой, как человек, допустивший очевидный промах. Какое-то мгновение он сидел неподвижно, потом неуловимым движением извлек из кармана несколько стодолларовых банкнот, бросил их на внутреннюю, низкую часть стойки и указал на них Керол глазами, сделав знак, чтобы та их припрятала. Потом опустил указательный и средний пальцы в нагрудный карманчик пиджака, что-то извлек оттуда, резко повернулся на вертящемся сиденье лицом к двери и мягко спрыгнул на пол.

- Спокойно, мистер Рой. Без глупостей, - негромко, но отчетливо сказал один из вошедших мужчин, не вынимая рук из карманов и продолжая спокойно продвигаться вперед. - Бар оцеплен.

Как бы в подтверждение его слов в бар вошли еще два полицейских, теперь уже в форме. Видимо, руководитель операции, контролировавший развитие событий, понял, что полной внезапности достичь не удалось, и без промедления направил подмогу. Краем глаза Нигил проследил за тем, как барменша скользнула за его спиной в сторону, - она была достаточно опытным человеком и знала, что такие ситуации нередко разрешаются перестрелкой. Несмотря на испуг и спешку, у Керол все же хватило самообладания на то, чтобы незаметно схватить деньги, брошенные посетителем на стойку.

Мужчины в мягких шляпах, фиксируя взглядами лицо Нигила, заходили один с правой стороны, другой - с левой; полицейские в форме двигались прямо на него.

- Без глупостей, мистер Рой!.. - теперь уже с нотой угрозы повторил тот, что заходил справа, немолодой мужчина с суровым лицом и цепким взглядом.

Нигил криво усмехнулся.

- Я проиграл, джентльмены.

Он стоял неподвижно, держа правую руку на груди и заложив большой палец за отворот пиджака. Между указательным и средним пальцами у него была зажата капсула, которую полицейские вряд ли могли заметить. Когда группа захвата, координируя свои действия, перед решающим броском несколько замедлила шаг, Нигил приподнял два пальца, демонстративно положил капсулу в рот и сжал челюсти. Лицо его исказилось, тело свела судорога... и он, словно сбитый ударом невидимого противника, рухнул на пол. Пожилой полицейский с суровым лицом, рванувшись вперед, успел подхватить его в самый последний момент и мягко опустил на пол. Послышался чей-то крик, загудели возбужденные голоса, в бар вбежала группа полицейских.

- Всем оставаться на местах! - прозвучала властная команда, обращенная к немногочисленным посетителям.

Керол, успевшая выбежать из-за стойки, с ужасом смотрела на лежащего в неестественной позе посетителя. Пожилой полицейский пытался разжать ему рот, но безуспешно - с такой силой он был сведен молниеносной судорогой. Убедившись в тщетности своих попыток, он наклонился и понюхал синеющие губы.

- Горький миндаль, - сказал он безнадежно своему напарнику. - Но готов держать пари, что это не чистый циан, а нечто более современное.

После секундного раздумья он расстегнул на упавшем пиджак, ловко ослабил галстук и, не утруждая себя последующими манипуляциями, рывком расстегнул рубашку, оторвав часть пуговиц. Приложив ухо к груди упавшего и меняя его положение, он некоторое время выслушивал грудь. Потом распрямился, кое-как привел в порядок костюм лежавшего и поднялся на ноги.

- Готов, - сказал он хмуро, отряхивая брюки. - Ни дыхания, ни сердца.

ВОСКРЕШЕНИЕ

Врач официально констатировал смерть посетителя, предположительно Кил Роя. Предположительно потому, что никаких документов при погибшем не оказалось, а как потом выяснилось, назвался он в баре не Кил Роем, а другим, еще более странным именем - Немо Нигилом. Развернулась обычная картина обследования и описания места происшествия, в которой самое активное участие принял фотограф. Прямо в зале шел опрос немногочисленных посетителей, фиксировавшийся в магнитофонной записи; после опроса и проверки документов всех, кто не вызывал подозрений и не представлял немедленного интереса для следствия, выпроваживали из зала.

Опросом Керол занялся пожилой инспектор с суровым лицом. Она отвечала как во сне и все косилась на труп, распростертый возле стойки, на это жалкое и жуткое подобие человека, с которым она разговаривала всего несколько минут тому назад и который держался так свободно, уверенно и даже игриво. Керол никак не могла поверить в реальность случившегося, и на ее лице время от времени появлялось выражение ужаса и растерянности. Хотя инспектор усадил ее так, чтобы Керол не видела трупа, он притягивал ее как магнит. Она нет-нет да и оборачивалась через плечо и потом смотрела на инспектора непонимающими глазами, тому приходилось два или три раза повторять один и тот же вопрос.

- Вы были знакомы с умершим?

- Нет.

- Может быть, все-таки были? Подумайте хорошенько.

- Нет!

- Вы уверены?

- Да нет же. Нет! Какой ужас!..

- Не явился ли он к вам по чьей-либо рекомендации?

- Откуда мне знать?

- Но он же говорил вам что-либо в этом роде?

- Нет.

- Подумайте хорошенько. Это могло быть сказано не прямо, а из-за угла, намеком.

Керол невольно припомнилось, с какой точностью незнакомец назвал ее адрес. Конечно, при желании это можно было посчитать и намеком, но не хватало еще впутываться в детективную историю. Тем более, что он умер. Умер! И все еще лежит там, возле стойки, страшный, совсем не похожий на самого себя.

- Никак он не говорил и не намекал.

- О чем же вы так долго с ним разговаривали?

Она пожала плечами.

- Посетителей в этот час мало, скучно... - Керол покосилась через плечо. - Боже мой! Да разве это запрещено, разговаривать с посетителями?

- Разумеется, нет.

- Почему же вы пристаете с расспросами? - Керол вдруг закусила губу. Вы спросите Боба. Он привязался к... нему, к Нигилу. И чуть не устроил драку.

Когда барменша назвала имя Боба, по губам инспектора скользнула мимолетная, почти незаметная улыбка. Керол вдруг догадалась, что пройдоха Боб не просто так привязался к посетителю, а сделал это по наущению полиции, которая выиграла время и подготовилась к операции. Подготовилась, а все равно ничего не вышло!

- Он назвал себя Нигилом? - с любопытством уточнил между тем инспектор.

- Да. Немо Нигилом.

- А вы знаете, что значат эти слова?

- Нет. - Керол вдруг вспомнила одну деталь - как и у Многих других людей ее профессии, память у нее была фотографическая. - Я знаю, кто такой Немо. Был такой фильм "Капитан Немо" - капитан Никто.

- Совершенно верно, мисс Керол. Немо - это никто, а вот Нигил - ничто.

- Странно.

- Очень странно, мисс Керол.

Керол заплакала. Она заплакала потому, что труп уложили на носилки и пошли к выходу. Заплакала потому, что тот, живой человек, загадочный Никто-Ничто понравился ей, ухитрился оставить в ее сердце какой-то след. Оставил и ушел навсегда.

- А еще говорил - фокусник! - сквозь слезы выговорила она.

- Успокойтесь. - На лице инспектора отразилась некая заинтересованность. - Он называл себя фокусником?

- Да... то есть нет... Это я его так назвала. Но он показывал всякие такие простые фокусы.

И, поощряемая инспектором, барменша довольно подробно описала, как в руке посетителя появлялись и исчезали деньги.

- Простите, мисс Керол, а кроме платы за виски покойный вам ничего не передавал?

Керол неприятно резануло слово "покойный", к тому же она вспомнила о деньгах, которые теперь лежали в ее сумке. Керол была по-своему доброй, отзывчивой, но весьма деловой женщиной. Несмотря на неприкрытое потрясение, которое она испытала в момент внезапной смерти Нигила, в ходе возникшей вслед за этим суматохи барменша успела наскоро пересчитать и перепрятать их. Там оказалось около пятисот долларов, причем четыреста пятьдесят - крупными купюрами, а остальные Керол не пересчитывала, просто оценила на глаз. Поскольку Нигил умер, она совершенно искренне считала эту сумму своей личной собственностью, тем более что он сам показал глазами, но очень выразительно, чтобы Керол забрала деньги. Она вовсе не собиралась говорить о них полиции! Наверное, взамен, чтобы хоть формально соблюсти некую внутреннюю справедливость, она рассказала о часах.

- Еще он передал мне часы, вернее, он мне подарил их, в шутку. Это были мои собственные часы.

Керол продемонстрировала свои часы инспектору, тот нахмурился.

- Не понимаю! Расскажите-ка об этом хорошенько.

Керол рассказала. Инспектор задумался, собрав в горсть свою физиономию.

- Стало быть, он ухитрился незаметно снять их у вас с руки?

- Да, инспектор. Он же фокусник!

- Был, мисс Керол, был, - хмуро поправил инспектор. - А вы уверены, что он снял у вас часы именно за стойкой? Может быть, это случилось где-нибудь в другом месте? Наконец, вы могли забыть часы дома.

- Нет-нет, - уверенно заявила барменша. - Когда я наливала ему виски, часы были у меня на руке. Я еще подумала - как медленно сегодня тянется время.

- Теперь оно пошло быстрее, - рассеянно заметил инспектор и покосился на рослого молодого человека в сером костюме. Литые плечи, сильная шея, легкая кошачья походка, - все изобличало в нем силу и тренированную ловкость. "Сыщик", - решила про себя Керол. Приблизившись к инспектору, сыщик молча протянул ему претенциозную визитную карточку - черную с золотыми тиснеными буквами. Эту карточку извлекли из кармана покойного, Керол это видела мимоходом. Инспектор положил карточку перед собой на стол. Барменша со своего места конечно же попыталась незаметно рассмотреть ее, но ничего не разобрала, кроме центрального вензеля - золотой рыбы, похожей на акулу, на фоне облака, прописанного тончайшими паутинными нитями. Если бы барменша сидела на месте инспектора, она увидела бы следующий текст:

Фома ль'Гаут

доктор белой, черной и красной магии

"Южная Рыба" (PsA, 22h 52,1m, - 30ь09')

Не спуская взгляда с визитной карточки, инспектор буркнул:

- Слушаю, Эйб. - Но поскольку тот молчал, поднял голову. Сыщик показал глазами на барменшу.

- Об этом можно при ней.

Сыщик ухмыльнулся.

- Они смеются, шеф.

- Я слушаю, Эйб, - с легкой ноткой нетерпения повторил суровый инспектор.

- Лицо, означенное на визитной карточке, в картотеке не числится. Выражено сомнение в том, что человек с таким именем был когда-либо официально зарегистрирован на территории Штатов. Специалисты по белой и черной магии в Штатах есть, в том числе и высокой квалификации, а вот красной магии не существует - скорее всего, это выдумка. - Инспектор смотрел на визитную карточку, и сыщик снова позволил себе ухмыльнуться. Они говорят, Фома неверный - это еще куда ни шло, но Фома ль'Гаут - такого ни в Библии, ни в Коране не отыщешь. Я сказал им, от чьего имени действую, и попросил быть посерьезнее. Тогда они высказали предположение, что Гаут это испорченное от гайд, или год. Но я думаю, шеф, что гиды, проводники и Бог тут ни при чем.

Инспектор поморщился, как бы показывая, что его не интересует мнение подчиненного.

- Что они говорят о частице "ль"?

- Таковой не существует. Но, скорее всего, это означает дворянское происхождение. Вроде немецкого "фон" или французского "де" и "д", как, например, д'Артаньян. Может быть, это самое "ль" имеет отношение к арабскому "эль" - так начинаются многие арабские слова.

- А цифры?

- Скорее всего, это координаты, но что они означают и почему вписаны в визитную карточку - неизвестно. Ну, а "Южная Рыба" - это, скорее всего, название какой-нибудь гостиницы, ресторана или кафе, которое пользуется известностью у этих самых докторов магии.

Инспектор кивнул, показывая, что удовлетворен, взял визитную карточку и повертел ее перед глазами. Атласная черная поверхность поблескивала, как зеркало.

- Фома ль'Гаут, - пробормотал он, хмуря брови. - Фома ль'Гаут... Фомальгаут! Если это имя произнести слитно, в нем определенно слышится что-то знакомое, а?

- Не знаю, шеф, - с запинкой признался сыщик. - Не буду врать, не знаю!

- Фомальгаут, Фомальгаут, - бормотал инспектор. - Город? Остров? Наверное, остров! И тогда понятно, почему указаны координаты.

Наверное, у этого инспектора, как это говорится, были глаза на затылке, потому что он уловил непроизвольное движение барменши и повернулся к ней всем телом.

- Вам что-нибудь известно об этом, мисс Керол?

- Н-нет... то есть да, - растерялась барменша - так неожиданно и резко был поставлен этот вопрос.

У Керол, как и у многих других неглупых женщин, была отличная механическая память. В разговоре с Нигилом, занятая застегиванием браслета, она не обращала внимания на его реплику о Фомальгауте, но когда инспектор, как попугай, принялся повторять это слово, она вдруг вспомнила фразу своего странного собеседника так четко, будто услышала ее всего секунду назад. Эту фразу она и пересказала инспектору почти буквально, однако же с собственными комментариями.

Задав несколько уточняющих вопросов, инспектор вздохнул, снова и снова разглядывая черную визитную карточку.

- Звезда! Теперь я вспомнил и сам. Значится в астрономических справочниках по навигации. Звезда первой или второй величины. Я сам брал ее высоту, когда ходил на крейсерской яхте из Фриско в Лиму. PsA - это созвездие Южная Рыба, а цифры - прямое восхождение и склонение Фомальгаута, - инспектор передернул плечами и засмеялся, отчего его лицо сразу подобрело. - Что вы на это скажете, Эйб?

- Темное дело, шеф. - Он помолчал и добавил рассудительно: - Но кто бы ни был этот Фома ль'Гаут, он умер.

- Умер, - рассеянно согласился инспектор, - а золото исчезло... Вот что, Эйб, уточните все это у ребят из центра. И пусть они поработают по линии эксамотирования.

- Не понял, шеф.

- Эксамотирование, престидижитация, манипуляция. - Инспектор пошевелил в воздухе пальцами. - Ловкость рук и разные фокусы. Профессионалов в Штатах немного, так что пусть они хорошенько пройдутся по всем этим линиям. Действуйте!

Проводив сыщика взглядом, инспектор повернулся к барменше и некоторое время внимательно ее разглядывал. Керол было очень неуютно под его спокойным оценивающим взглядом.

- Будет лучше, мисс Керол, для вас будет лучше, - подчеркнул инспектор, - если вы намертво забудете об этой истории с Фомальгаутом.

- Я понимаю, инспектор.

Тот кивнул, выдержал паузу и уже другим, рабочим тоном спросил:

- А теперь подумайте, прежде чем отвечать. Кроме платы за виски и ваших же собственных часов, этот Немо Нигил ничего не передавал вам?

- Ничего!

- Чемоданчик, кейс, саквояж, мешок, наконец?

- Я же сказала - ничего! Он вошел сюда с пустыми руками. - Керол кивнула головой на зал. - Свидетели найдутся.

- Они уже нашлись, он действительно вошел сюда с пустыми руками, но... - Инспектор задумался и потер себе пальцем кончик носа. - Но как бы это выразиться пояснее, покойный был очень ловким человеком, умел отводить глаза.

На лице Керол снова промелькнула тень растерянности и испуга: она еще и еще раз мысленно видела, как судорога сводит тело Нигила и он, точно подрубленный, валится на пол.

- Да, он был ловким человеком, инспектор, - невыразительно проговорила она вслух.

Инспектор легонько прикоснулся к ее руке, безвольно лежавшей на столе.

- Хорошо, мисс Керол, занимайтесь своими делами. Но вы можете понадобиться. Не откажите сообщить адрес, по которому вы проживаете. - И, отвечая на ее встревоженный взгляд, пояснил: - Дело серьезное, мисс Керол. Этот таинственный Немо Нигил похитил внушительное количество золота, и оно до сих пор не найдено. Но я обещаю, что без крайней необходимости мы не будем вас беспокоить.

Керол продиктовала свой адрес, попутно размышляя о том, откуда его мог знать трагически погибший на ее глазах человек. Она подумала, что на всякий случай в квартире надо будет сменить замки, и сделать это надо завтра же, потому что сегодня уже ничего не выйдет. Вдруг она испугалась, что обходительный, но судя по всему, проницательный инспектор как-то угадает ее мысли. Но опасение ее было напрасным, инспектор, не поднимая головы, записывал ее адрес простенькой шариковой ручкой.

Керол не помнила толком, как она доработала этот вечер. Слухи о самоубийстве посетителя быстро распространились по городу, и, как только полиция разрешила свободный доступ, в бар хлынули любопытные во главе с репортерами газет, радио и телевидения. Каждый из них, разумеется, считал нужным промочить горло, взбодриться, а заодно задать целую кучу вопросов. Опытные репортеры в искусстве расспроса и выпытывания, пожалуй, не уступали полицейским, а параллельная беседа с несколькими людьми нередко принимала характер перекрестного допроса. Керол дважды чуть не проговорилась: один раз о том, что самоубийца знал ее адрес, а другой - о том, что он незаметно бросил деньги на стойку. Барменша знала, что вся эта репортерская братия, имеющая отношение к уголовной хронике, имеет тесные связи с полицией, возможность проговориться напугала ее: не хотелось осложнений, к тому же пятьсот долларов были в ее глазах достаточно кругленькой суммой. Стиснув зубы, она перешла на односложные ответы, а то и просто молчала, продолжая споро выполнять свои барменские обязанности. Но ее так донимали со всех сторон, что нервы ее в конце концов не выдержали. Нечаянно разбив бутылку джина (такие происшествия, кстати говоря, случались с ней очень редко), она раскричалась, а потом и расплакалась. Хозяин бара, человек расчетливый, скупой, но не лишенный сентиментальности, сжалился над Керол и отпустил ее домой. "Совсем измучили девочку, горлопаны!" - громогласно обругал он посетителей. Посетители, в особенности репортерская братия, добродушно ржали, отпускали соленые шуточки, всячески намекая на то, что забота хозяина о своей миловидной барменше - акт не вполне бескорыстный. Но когда Керол, ни на кого не глядя, направилась домой, ей уступали дорогу с несколько подчеркнутой почтительностью и вовсе не донимали приставаниями.

Керол жила в двадцатичетырехэтажном доме совсем недалеко от бара - в двадцати минутах ходьбы. Это обстоятельство избавляло ее от необходимости пользоваться автомобилем, а автомобили она ненавидела, боялась ими пользоваться, и каждая поездка была для нее нервотрепкой. Это был стойкий невроз, возникший после смерти мужа, погибшего в автомобильной катастрофе. Мужа она искренне любила. Собственно, и он любил ее, но несколько своеобразно. Он совершенно чистосердечно считал, что переспать с другой женщиной - вовсе не значит изменить жене и как-то обидеть ее; любовь - это одно, а постель - нечто совсем другое, по-своему, разумеется, тоже немаловажное и необходимое для настоящего мужчины занятие. Муж оставил ей не только квартиру, но и некоторую сумму, опираясь на которую она больше года искала подходящую работу где-нибудь поблизости от дома, чтобы не надо было пользоваться этим проклятым Богом четырехколесным чудовищем автомобилем. Устроиться в бар было не так-то просто, "комиссионные" за трудоустройство съели большую часть ее оставшихся сбережений, но работа пришлась ей по душе. После гибели мужа одиночество было для нее невыносимым, шумная, более чем свободная атмосфера питейного заведения средней руки была для нее своеобразным духовным лекарством. Правда, вскоре она поняла, что это сладенькое лекарство становится иногда липким и приторным, что в больших дозах оно обладает далеко не невинным побочным действием, но что делать? Такова жизнь!

Лифт поднял Керол на четырнадцатый этаж. Выйдя из его кабины, она попала в хорошо освещенный коридор, устланный дешевым синтетическим ковром. По левую и правую стороны его в неглубоких нишах располагались массивные двери, слепо глядевшие на проходящих людей смотровыми глазками из толстого стекла. Керол и вообще-то не любила этот пустынный голый коридор, в котором было нечто зловещее и тюремное, а сегодня она пробежала его почти бегом, благо, ковер заглушал звук ее шагов.

В прихожей Керол первым делом включила свет, а затем захлопнула и заперла дверь. Несколько секунд она отдыхала, прислонившись к двери спиной, прислушиваясь к шумам в своей квартире. Собственно, это был не квартирный, а уличный шум, но Керол так привыкла к нему, что считала его своим. На фоне этого шума Керол услышала лишь биение собственного сердца, оно колотилось так, точно барменша не поднялась на свой четырнадцатый этаж на лифте, а взбежала по лестнице. Нервы! Глубоко вздохнув, она сбросила туфли, вяло сняла верхнюю одежду и, оставшись только в юбке и блузке, прошла на кухню. Опустившись на табурет, она некоторое время сидела совершенно неподвижно, устало положив руки на колени, сидела без мыслей и эмоций, оставив за порогом квартиры свои сегодняшние волнения и тревоги, сидела до тех пор, пока взгляд ее случайно не упал на сумку, стоявшую перед ней на столе. Керол оживилась. Она переставила сумку на колени, открыла ее и, не торопясь, внимательно пересчитала так странно и страшно доставшиеся деньги. Ей досталось четыреста девяносто три доллара. Очень неплохо! Половину надо будет положить на свой счет, ну, скажем, не половину, а двести долларов. А на оставшиеся триста долларов, - семь она добавит из своего кошелька, - купить себе приличное вечернее платье и что-нибудь из демисезонной одежды - осень уже на носу. Зажав зеленые бумажки в левой руке, Керол размечталась, на ее лице появилась легкая улыбка, а в усталых глазах замерцала лукавинка.

Вдруг ей послышался из гостиной некий посторонний звук. Сердце у Керол упало. Как она могла забыть о том, что покойный знал ее адрес? Разве не мог на ее квартиру проникнуть и до времени спрятаться кто-нибудь из его сообщников? Мало того, ее адресом интересовалась и полиция, а разве можно доверять полиции?

Керол поспешно сунула деньги в сумку, осторожно закрыла ее, обшарила глазами кухню и воровато, точно совершая нехорошее дело, сунула сумку во встроенный шкафчик, в котором у нее хранились консервы и сухие продукты. Выпрямившись, она передохнула и прислушалась. Уличный шум, баюкающий, бархатный шепот холодильника - вот и все, что мог уловить ее болезненно обостренный слух. Наверное, почудилось. Нервы, ох уж эти нервы! Поколебавшись, Керол пересилила себя, решительно поднялась на ноги, прошла в гостиную и, включив свет, внимательно оглядела комнату. Не ограничившись этим, она заглянула за оконные портьеры, зачем-то открыла и снова закрыла дверцу серванта. Все было на своих местах. Ни одной вещи, ни единой безделушки не касалась чужая рука.

С еще большим тщанием Керол обследовала маленькую спальню. Эта комнатка была для нее не только местом для ночного отдыха, иногда безмятежного, а чаще беспокойного, но и своеобразной памятью о погибшем и все еще любимом муже. Сразу же после похорон супруга Керол все переделала и переставила в этой комнатке. Привычность интерьера ее пугала, доводила до иллюзий, до состояния, близкого к трансу и истерике. Ей все казалось, что на пороге спальни вот-вот появится ее Герберт. Появится и, прислонившись к косяку двери, негромко спросит со своей лукавой, чуть смущенной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда он был в чем-то виноват перед ней: "Керол все еще сердится на своего скверного мальчишку?"

После долгих, тоскливых и трудных месяцев одиночества в жизни Керол появились другие мужчины. Некоторые из них переступили и порог ее спальни. Эти мужчины очень легко относились к интимным отношениям, постель для них была пикантным развлечением, не более того. На какое-то время Керол увлеклась новизной впечатлений, а главное, возможностью забыться и тут же практически навсегда вычеркнуть из памяти очередного партнера. Ей пришлось пережить несколько неприятных сцен, некоторые из мужчин почему-то пытались рассматривать ее как личную собственность, как игрушку, с которой они вольны позабавиться, когда им вздумается, а потом забыть до поры до времени. Однажды, к ее изумлению и бешенству, Керол чувствительно хлопнули по физиономии и назвали вслух, громко так, как иной раз робко и с презрением к самой себе она называла себя в душе. Керол проплакала тогда всю ночь, до утра. Она вдруг с необычной ясностью поняла, что таких отношений, как с Гербертом, отношений по-своему целомудренных, в которых чувственность никогда не играла решающей роли, у нее не будет ни с кем и никогда. Выплакавшись, как это говорится, до дна, она спешно, с какой-то одержимостью восстановила в спальне прежний порядок, тот, который был там еще при жизни мужа. Слаб человек! А уж что говорить о женщине, которую природа наделила властным инстинктом материнства. Тем самым инстинктом, который давлением разума, вознесшего человека так высоко над миром, расщепился и на бесплодную похоть и на жадное сластолюбие. И после того памятного случая, хотя и очень редко, мужчины бывали в доме Керол. Но уже никогда и никому из них Керол не разрешала переступать порога своей спальни. Хватит с них и гостиной!

И в спальне Керол не нашла никаких следов присутствия посторонних. Она оставила свет включенным во всей квартире. Проходя на кухню через гостиную, она щелкнула выключателем приемника и настроила его на станцию, которая вечерами всегда передавала легкую музыку. Вернувшись на кухню, Керол достала из шкафчика сумку и снова пересчитала доставшиеся ей деньги. Она не ошиблась - четыреста девяносто три доллара. Странно, но теперь эти деньги не доставили ей никакой радости, хотя она всячески старалась расшевелить себя, представляя, как обзаведется к осени новым костюмом, пальто и сапожками. Швырнув деньги в сумку, она поставила ее возле себя на пол.

Есть Керол не хотелось, но она все-таки достала из холодильника сыр, ветчину и зеленый горошек, а из шкафчика - заветную бутылку настоящего "Порто". Керол не любила крепких напитков, не любила ни бренди, ни виски, ни вошедшую в моду водку, но иногда выпивала некрепкий коктейль или немного хорошего выдержанного вина. Когда она нарезала ветчину, сквозь доносящуюся из гостиной музыку ей послышалось, будто мягко щелкнул замок входной двери. С екнувшим сердцем Керол замерла с ножом в руке. Но было тихо, лишь звучала спокойная лиричная мелодия в стиле кантри. Керол перевела дыхание и, убеждая себя, что все это иллюзии и нервы, снова принялась резать ветчину. Покончив с этим занятием, она подцепила ложкой зеленого горошка... И в этот момент периферическим зрением уловила некое движение в проеме кухонной двери. Она подняла глаза, ложка выпала из ее ослабевшей руки, горошины рассыпались по столу, часть их упала на пол. Перед ней стоял Немо Нигил в старом костюме явно с чужого плеча, в рубашке без галстука, но аккуратно причесанный и улыбающийся.

- Простите мое внезапное вторжение, - мягко проговорил он, чуть склоняя голову в вежливом поклоне.

Он не спускал глаз с Керол, когда кланялся, в прихожей было заметно темнее, чем на кухне. И Керол вдруг ясно увидела, что его глаза, как у кошки, вдруг вспыхнули зеленоватым фосфорическим светом. Она пронзительно вскрикнула, попыталась вскочить на ноги и потеряла сознание.

ТРЕВОГА, МЕЙСЕДОН

В восемь часов утра полковник Мейседон отправился в бассейн на так называемые водные процедуры, записав на доске "странствующих и путешествующих" свою фамилию и номер телефона, по которому его можно было бы отыскать в случае срочной необходимости. Доска при выходе из отдела была повешена по распоряжению его начальника генерала Фицджеральда Скотта, который очень любил порядок и страшно не любил, когда понадобившегося работника вдруг не оказывалось под рукой. Когда волнующее мероприятие с доской "странствующих и путешествующих" еще только внедрялось в жизнь, в отделе начали циркулировать весьма вольные шуточки, связанные с тем печальным обстоятельством, что даже пентагоновские офицеры время от времени должны посещать туалет, а кабины этого самого популярного в мире заведения, увы, пока еще не оборудованы телефонными аппаратами. Особенно активно и весело обсуждались проблемы, которые встают перед индивидуумами, страдающими таким невинным, но не очень приятным заболеванием, как запор. Эти разговорчики в конце концов достигли ушей генерала. Фицджеральд Скотт прошел долгий и трудный путь от уорен-офицера до генерала, а потому был начисто лишен чувства юмора. Собрав подчиненных, он довел до общего сведения, что доска при выходе выполняет самое серьезное служебное назначение и поэтому он не потерпит, чтобы ее делали предметом зубоскальства и непристойных шуточек. Отныне, добавил он, уточняя свое первоначальное распоряжение, на доске должны фиксироваться лишь те случаи отсутствия, которые продолжаются более четверти часа. Этого времени, строго заметил генерал, вполне достаточно. Те же лица, кишечник которых функционирует недостаточно активно, должны обратиться к врачу. Офицер, страдающий запором, - не настоящий офицер! Нельзя забывать о том, что все, делающееся в священных стенах Пентагона, лишь подготовка к главному и основному в бытии человечества - к войне. В условиях же ведения войны офицер, сидящий на поле боя без штанов и все свои силы расходующий в напрасных попытках отдать естественную дань природе, - вернейший кандидат в покойники. Мало того, что он совершенно беззащитен против разнообразных поражающих факторов ядерного взрыва, он являет собой еще и идеальную неподвижную мишень, и очень удобный объект в качестве "языка" для поисковых групп противника. Под рукой генерала сейчас нет официальной статистики, но на основании личного опыта он берется утверждать, что не менее трети всех "языков" захватывается именно в таком пикантном положении.

Короткая и энергичная речь генерала имела потрясающий успех. В течение ближайших часов она не обошла, а буквально облетела все гигантское здание Пентагона, совершенно затмив своей популярностью и самые свежие анекдоты, и самые злободневные "утки". А конечный результат этой балаганной истории был утилитарным и довольно неожиданным: доски "странствующих и путешествующих" появились в множестве других отделов, в которых о них раньше и понятия не имели. Мейседон потом задумался - на самом ли деле генерал Скотт был лишен чувства юмора? Во всяком случае, теперь Генри не стал бы утверждать это безапелляционно.

Мейседон посещал по утрам бассейн по предписаниям врача, которые были даны, когда у Генри из-за семейных неурядиц несколько расшатались нервы. Нервы его уже давно пришли в порядок, но добровольно отказываться от этих приятнейших утренних процедур Мейседон не собирался. А поскольку генерал Скотт терпел его отлучки и помалкивал, купания продолжались. Генри принял сначала горячий, потом холодный, почти ледяной душ и лишь затем прыгнул в прозрачную тепловатую воду бассейна. Он с наслаждением плавал и плескался, когда вдруг расслышал объявление:

- Полковник Мейседон! Вас просят срочно зайти в кабинет администратора бассейна.

Судя по всему, информатору пришлось повторить эту фразу несколько раз, пока она дошла не только до слуха, но и до сознания Генри. Чертыхнувшись, Мейседон выбрался из воды, растерся полотенцем, накинул на плечи махровый халат, прошел в кабинет администратора и коротко представился.

- Вас просили позвонить вот по этому телефону, - администратор протянул полковнику листок бумаги.

- Разрешите?

- Прошу.

Номер был не пятизначным, не пентагоновским. Набирая его, Мейседон вдруг ощутил укол острого любопытства и легкого беспокойства - это был телефон группы "Озма", которой фактически заправлял его приятель доктор Чарльз Уотсон.

- "Озма" слушает, - последовал бесстрастный доклад.

- Полковник Мейседон, - коротко представился Генри.

- Инвазия, сэр. Тревога. Режим - обсервация.

Вместо того чтобы как-то ответить на эту фразу, Мейседон молчал. На него напал легкий столбняк, точно он держал в руке не телефонную трубку, а пистолет с взведенным курком. Точно в маленький кабинет администратора заглянул не уборщик, а зловеще ухмыляющееся привидение. Ведь одно дело теоретизировать по поводу возможности невозможного и разрабатывать различные операции его реализации, и совсем другое - ощутить, как это невозможное вдруг материализуется и вполне буднично и осязаемо входит в жизнь. Конечно, Уотсон предупреждал его о возможности тревоги, но Мейседон не отнесся к этому серьезно, как он не мог отнестись серьезно к сообщению, скажем, о том, что его скоро назначат министром обороны или запустят в качестве специального наблюдателя в окрестности Луны.

- Вы меня поняли, сэр? - Дежурный "Озмы" был обеспокоен. - Повторяю. Инвазия. Режим - обсервация.

- Понял, - ответил Мейседон, точно стряхивая глубокий сон. - Инвазия, режим - обсервация.

- О'кей, поняли правильно.

Конечно, этот хладнокровный дежурный совершенно не знал смысла сообщения, которое он передавал по телефону. Рассеянно кладя на место телефонную трубку, Мейседон заметил любопытный взгляд администратора бассейна и с досадой понял, что недостаточно хорошо владеет собой. Переодевался Мейседон специально неторопливо, однако сообщение "Озмы" так и не желало по-настоящему укладываться в его голове. Ему вдруг представились орды индейцев в боевой раскраске, с головными уборами из перьев, скачущие по берегу Потомака к Белому дому. Многотысячные орды орущих, вопящих индейцев, палящих из кремневых ружей, брызгающих тучами стрел, сеющих вокруг себя смерть и разрушение. Возмездие! Оно всегда приходит рано или поздно, приходит негаданно, непрошенно и неотвратимо, как сама судьба. А поэтому, наслаждаясь жизнью, помни о смерти. Разглядывая в зеркале свое озабоченное, хмурое лицо, Мейседон вдруг рассмеялся, и ему стало легче. Индейцы на берегах Потомака! Боже, какая чушь лезет в голову!

Из бассейна Мейседон машинально направился к себе в отдел, но на полдороге спохватился - при объявлении тревоги "Инвазия" все прямые начальники Мейседона оповещались о том, что полковник срочно задействован для выполнения секретного задания государственной важности и временно освобождается от выполнения постоянных служебных обязанностей. В отделе Мейседону делать было нечего, для приличия потом, в свободное время, можно будет позвонить генералу по телефону. Потом! Мейседон усмехнулся, он постепенно приходил в себя, обретал спокойствие и некую ироничность по отношению к разворачивающимся и еще неведомым ему трансцендентным событиям. Будет ли это самое, такое емкое и многозначное "потом"? Может быть, и действительно для бедного, заблудшего в грехах человечества настал судный день, как об этом поэтично говорится в одной из рекомендаций специального комитета "Инвазия"?

В коридоре "С" навстречу Мейседону катился электрокар, ведомый невозмутимым солдатом в армейской форме. Кар приветливо помаргивал желтым предупредительным огнем, негромко мурлыкал и вообще выглядел этаким послушным, хорошо приученным зверем-машиной. Электрокар в Файв-Сайдид Вигвам - явление самое заурядное, общая протяженность пентагоновских коридоров составляет 17 миль! Но сейчас, в эти минуты инстинктивного недоверия к случившемуся, смутной тревоги и тайной растерянности, Мейседон при виде этого неторопливого, флегматичного механизма испытал неожиданный прилив теплого, даже сентиментального чувства, точно в трудный момент жизни повстречал доброго старого друга. Мейседон замедлил шаг и посторонился, пропуская электрокар, а потом, глядя ему вслед, вдруг поймал себя на странной мысли - он ничуть не удивился бы, если бы встретил здесь, в коридоре "С", вместо этой привычной машины некоего стального паука-гиганта, столь же неторопливо и деловито спешащего по своим делам, могучего робота с клешнями вместо рук или какое-нибудь другое чудище в этом роде.

Пройдя мимо дежурного, который с путеводителем-буклетом в руке объяснял какому-то новичку-капитану, как ориентироваться в огромном пятиугольном лабиринте и попасть в нужное место, Мейседон спустился на первый этаж. Здесь располагались отделы управления общих служб, тех служб, которые ведали уборкой, ремонтом и охраной здания вместе со всем его оборудованием. Миновав несколько комнат, Мейседон вошел в помещение, где располагался отряд специальной полиции. Прямо при входе, отгороженный барьером высотою в ярда полтора, сидел дюжий негр-полицейский; форменная рубашка на фоне его черной кожи резала глаза своей белизной. Не обращая на него внимания, Мейседон прошел прямо в кабинет начальника полицейского отряда. Начальник с золотыми майорскими нашивками на белой рубашке сидел, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову. Его ноги в тяжелых форменных ботинках покоились на краю стола. Майор со смехом рассказывал о чем-то своему заместителю - подтянутому пожилому капитану с тяжелым пистолетом в кобуре на боку. Капитан улыбнулся чуть-чуть, уголками губ, у него было загорелое рубленое лицо с длинным белым шрамом от скользящего пулевого ранения и седоватый ежик коротко стриженных волос. Майор поздоровался, лениво поднялся на ноги и с оттенком таинственности и иронии раздельно проговорил:

- Инвазия, полковник.

- Я осведомлен, - холодно ответил Мейседон.

Майор понимающе покивал головой, вразвалку - он весил не меньше двадцати стонов - подошел к сейфу, достал из него связку из двух ключей и протянул Мейседону. Один из ключей был обыкновенным, а другой невольно привлекал взгляд своей массивностью и высоким классом обработки.

- Ваши ключи, полковник.

- Благодарю.

- Центр "Обсервер" развернут. Оперативный отряд с двумя машинами в готовности.

- О'кей.

- Особые указания?

- Пока ничего. Ждите.

Майор лениво усмехнулся, он всегда вел себя с Мейседоном очень независимо и, честно говоря, имел на это некоторое право: только генералов и адмиралов в Пентагоне трудилось более четырехсот, а он, майор полицейской службы, был один на все это ведомство.

- Ждать будет оперативный дежурный, полковник. У меня свои дела.

- Я буду здесь, сэр, - сдержанно заметил пожилой капитан.

Ни начальник отряда, ни его заместитель ничего не знали о существе тревоги и особого положения "Инвазия". Но если преуспевающий самодовольный майор считал всю эту кутерьму с центром наблюдения и оперативным отрядом обычной штабной игрой, то его многоопытный заместитель определенно догадывался, что за этими мероприятиями крылось нечто необычное и серьезное.

- Рад этому, капитан, - с подчеркнутой вежливостью сказал ему Мейседон, кивнул начальнику отряда и покинул кабинет.

Пройдя по коридору десятка три шагов, Мейседон остановился перед дверью, на которой, кроме буквенно-цифрового шифра, не было никаких пояснительных надписей. Почему-то помедлив, Мейседон отворил дверь и вошел в приемную, которая несколько напоминала собой полицейский участок. При входе - барьер, помещение за барьером разделено прозрачными пластиковыми перегородками в рост человека высотой на узкий коридорчик, через который можно было пройти в кабинет, и два рабочих места. Слева за столом сидел лейтенант, справа возле спецаппаратуры и радиотелефонного коммутатора сержант, оба в повседневной армейской форме с пистолетами на поясах. Мейседон хорошо знал и лейтенанта и сержанта, равно как и они его: им не раз приходилось совместно работать во время учебных тревог и оперативных игр по программе "Инвазия". Тем не менее каждый из них, вытянувшись, как это и полагается по уставу, представился.

- Лейтенант Армстронг, дежурный по центру.

- Сержант Бредли, оператор.

Мейседон поздоровался, разрешил им заниматься своими делами и, выяснив, что никаких особых указаний не поступало, прошел в свой кабинет, проверив предварительно правильность оттиска личной печати.

Мейседон набрал на крышке сейфа цифровой код, пустил в дело ключ, врученный ему начальником полицейского отряда, и откинул тяжелую дверцу. Секретное контрольное устройство, которое непосвященный попросту бы не заметил, молчаливо свидетельствовало, что негласно сейф никем не вскрывался. Мейседон вынул и положил на письменный стол толстую тяжелую папку. На папке белела наклейка, на ней крупными печатными буквами было написано "Инвазия". Из специальной шкатулки, смонтированной внутри сейфа, Мейседон взял небольшой ключик с бородкой хитроумной формы, сел за стол и вставил этот ключик в гнездо красного телефона. Это был специальный аппарат с шифр-устройством, по которому разрешалось вести секретные переговоры государственной важности открытым текстом. Мейседон снял трубку и нажал одну из клавиш на корпусе красного телефона.

- "Озма" слушает, - без паузы послышался ответ.

- Полковник Мейседон. "Обсервер" в готовности номер один.

- Понял, сэр. Момент, с вами будут говорить.

Момент растянулся на добрых полминуты. Наконец телефонная трубка ожила, послышались шорох, дыхание, и знакомый певучий тенорок спросил:

- Хэлло! Генри?

- Он самый. Доброе утро, Чарльз.

- Разве уже утро? Да еще доброе? - насмешливо пропел тенорок.

- Не тяните, Чарльз, - попросил Мейседон.

Уотсон засмеялся. Чувствовалось, что ему доставляет истинное удовольствие испытывать терпение обычно такого хладнокровного офицера и мучить его неизвестностью. Уотсон был сугубо гражданским человеком несколько анархического склада. Вел он себя подчеркнуто независимо, игнорируя субординацию и другие воинские условности, но к своим профессиональным обязанностям относился добросовестно и, честно говоря, был попросту незаменим. Формально информационный центр "Озма" возглавлял полковник Крафт, Уотсон числился у него заместителем по техническим вопросам, но именно доктор Уотсон, гражданский человек и кабинетный ученый, фактически руководил всеми работами, а полковник выступал лишь в роли администратора и коменданта. Военные не очень-то любили доктора Уотсона, но терпели. Уотсон, со своей стороны, жаловал своим добрым отношением немногих, и среди этих немногих был начальник оперативного центра "Обсервер" полковник Мейседон.

- Вы счастливый человек. Генри, - с ироничной сентиментальностью пропела телефонная трубка. - Вы из своего, пусть зарешеченного, окна можете любоваться зеленью деревьев, лоскутком неба и золотом лучей восходящего солнца. А в нашей дыре, как в храме Божьем, все времена суток тошнотворно одинаковы, они отличаются друг от друга только положением стрелок на циферблатах часов.

- Вам не надоело паясничать, Чарльз?

Телефонная трубка понимающе ухмыльнулась.

- Дрожите, баззард?

- Нервничаю, - признался Мейседон.

- И правильно делаете! Ситуация серьезная. - Уотсон сделал внушительную паузу, во время которой Мейседон мысленно и очень искренне пожелал провалиться ему в преисподнюю, и закончил успокоительно: - Но не очень малая инвазия, по нижнему уровню трансцендентности.

Мейседон перевел дух.

- Почему бы вам не сказать об этом сразу?

- А потому, дорогой баззард, что я провел бессонную ночь, чертовски устал, истерзался муками за судьбу грешного человечества, а когда несколько успокоился, то почувствовал острую необходимость хоть как-нибудь развлечься. А разве разговор с храбрым, но дрожащим от страха полковником - не пикантное развлечение?

Мейседон вдруг представил себе, что пережил сегодняшней ночью этот щуплый, хилый человек, который вряд ли подвергал сомнению происходящее ведь он был главным разработчиком обсервационной программы "Инвазия". Обижаться на Чарльза было бы просто глупо.

- Хелло, баззард, вы сердитесь? - лукаво пропела трубка. - Не надо, я больше не буду.

- Я не сержусь, Чарльз.

- Вот и прекрасно. Теперь о некоторых подробностях. - Как и всегда, когда Уотсон переходил на серьезный деловой тон, голос его приобрел резкую, несколько писклявую окраску. - Вам хорошо известно, что обычно уровень мировой трансцендентности характеризуется кривой синусоидального типа, амплитуда которой много ниже критического уровня. А за последнее время этот уровень начал нарастать. Региональная селекция выявила, что аномалия приурочена к территории Соединенных Штатов. Рост трансцендентности тут был совершенно очевиден. Сначала мы аппроксимировали его линейным законом, потом начало вырисовываться нечто вроде экспоненты. Я не очень специален. Генри?

- Нет-нет, продолжайте.

- Масса любопытных фактов! Судя по всему, действует единичный агент, в самом худшем случае - небольшая группа, два-три фантома, не больше. Спусковым событием, развитие которого в конце концов и привело к объявлению тревоги, явилось хищение тринадцати килограммов золота из подвалов одного нью-йоркского банка. Кстати, направьте офицера... В вашем распоряжении есть офицер?

- Есть, - успокоил Мейседон.

- Так вот, направьте его в Фоли-Сквер за оперативными документами. Именно офицера! На одной из ваших спецмашин.

- У меня одна. Вторая отправлена за С-3. Слушайте, Уотсон, а при чем тут ФБР?

- Откуда мне знать? Конечно же эти рыцари плаща и кинжала ничего не знают об "Инвазии". У них наиболее полные и концентрированные оперативные материалы. Они передадут их вашему офицеру через дежурного по управлению. Только и всего!

- Понял.

- Как там чувствует себя наш великий детектив. Рей Харви? Ему будет над чем поломать голову! Белая магия атомного века! Вы поможете ему. Генри. Не так-то легко бывшему рейнджеру освоиться с ролью охотника за нечистой силой. Ха-ха-ха!

- С-3 дома не оказалось. Он отправился удить форель, но, как и положено дисциплинированному работнику и бывшему солдату, оставил свой адрес секретарше. - Мейседон заглянул в справку, лежащую перед ним. - Платная зона на какой-то речушке близ Бетседа. За ним отправлена спецмашина, так что черновое знакомство с программой начнется у него в дороге.

- Представляю! Ну, не смею вас задерживать, баззард. Ждите вестей. Хай!

Итак, инвазия? И это не шутка, не розыгрыш, не очередная проверка готовности, выполненная в максимально правдоподобной форме? Мейседона смущало, что Уотсон все время, как только для этого появлялась возможность, сбивался на шутливый тон. А когда складывается по-настоящему катастрофическая обстановка, грозящая пертурбациями глобального масштаба, особенно не расшутишься. Но... с другой стороны, Уотсон имел обыкновение шутить именно в те минуты, когда нервничал и не был уверен в себе. Надо подождать. Подождать прибытия оперативных документов. Факты расставят по своим местам действующих лиц конфликта и прояснят ситуацию. Мейседон испытывал странное чувство раздвоенности: осознанной, подкрепленной разумом веры в происходящее и слепого инстинктивного неверия, которое бьется в человеке, наблюдающем, скажем, за цирковыми чудесами классного иллюзиониста.

Пожалуй, нечто подобное Мейседон испытал, когда Кейсуэлл познакомил его с письмом ученых, адресованным президенту. Это событие помнилось ему детально, во всех подробностях.

ПИСЬМО

Услышав о письме президенту, написанном группой ученых и датированном столь многозначительно, Мейседон насторожился и не смог скрыть своей заинтересованности.

- Новое оружие? - живо спросил он. - Сверхмощные боевые лазеры? Или микроядерное оружие на трансуранах?

- Не угадали. В письме речь идет не о лазерах, не о трансуранах и вообще не об оружии. Будет лучше, если вы лично ознакомитесь с этим оригинальным письмом. - И Кейсуэлл пододвинул собеседнику красную папку.

Мейседон почтительно взял эту папку - не каждый день приходится читать письма ученых, адресованные лично президенту, - и осторожно раскрыл ее. Краем глаза он заметил, что Кейсуэлл поднялся из кресла и, видимо не желая мешать, остановился возле него спиной к полковнику. Письмо было отпечатано на тонкой, плотной бумаге. Мейседон, как и любой другой пентагоновец, имел громадный опыт в обращении со всякого рода бумагами. Письмо показалось ему слишком свежим и чистеньким, поэтому он сразу же заглянул в самый конец этого мемо. Там значились имена пяти лиц, но самих подписей не было. Мейседон вопросительно взглянул на советника, и тот словно почувствовал его взгляд затылком, потому что сказал:

- Это копия, полковник, но копия точная. В конце нашей беседы вы поймете, почему я знакомлю вас с копией, а не с подлинником.

Успокоенный Мейседон устроился в кресле поудобнее и начал чтение письма. На первой странице значилось:

"Стэнфордский университет,

Пало-Альто, штат Калифорния.

2 августа 19... года.

Президенту Соединенных Штатов

Белый дом, 1600, Пенсильвания-авеню

Вашингтон, дистрикт Колумбия

Уважаемый господин президент!

По современным представлениям, разделяемым подавляющим большинством ученых, во Вселенной размещено множество обитаемых миров - внеземных цивилизаций. Уровень развития этих цивилизаций может заметно превышать земной, обеспечивая решение множества технических проблем, которые ныне представляются человечеству неразрешенными, в частности, проблемы межзвездных сообщений и инопланетный контактов.

Ряд археологических находок и письменных свидетельств, включая и библейские тексты, может быть истолкован в пользу фактов посещения Земли инопланетянами в историческом прошлом. За последние десятилетия активность земной ионосферы и ее космическая отдача возросли многократно, а это не может не привлечь внимания развитых внеземных цивилизаций, не стимулировать их интереса к человечеству и его местообитанию. В ходе метеорологических, гидрологических и ряда иных наблюдений, а также случайным образом на территории Соединенных Штатов и в других районах Земли систематически фиксируются трансцендентные явления, не находящие рационального и исчерпывающего объяснения в рамках ортодоксальной науки. Часть этих явлений, прежде всего феномен НЛО, может быть истолкована в пользу предположения, что в современный период Земля импульсивно, но с нарастающей активностью обследуется зондирующе-информационными устройствами инопланетян с целью установления характера и возможностей человеческой цивилизации.

По нашему мнению, ситуация такова, что с определенной степенью достоверности в любой день и час можно ожидать прямой космической инвазии - тайного или явного вторжения инопланетных сил на Землю. Преобладающая активность НЛО над территорией Соединенных Штатов, ведущего и доминирующего земного государства, занимающего выгоднейшее глобально-стратегическое положение, придает сделанному выводу особую значимость и наводит на самые серьезные размышления.

Цели космической инвазии могут быть самыми различными: от предельно агрессивных и беспощадных до самых мирных и благородных. Общественное мнение отдает предпочтение последней концепции, априорно наделяя высокоразвитые внеземные цивилизации чертами пацифизма, биологической терпимости и антропофилии. Но эта точка зрения не столько отражает истинное положение вещей, сколько является воплощением сентиментальных мифов и чаяний, находящихся в резком противоречии с реальностями нашего мира. Мира рассудочного, расчетливого и эгоцентричного, мира, в котором эмоциональные категории и моральные ценности играют релятивную и второстепенную роль. История межконтинентальных контактов между человеческими сообществами, имеющими в космическом аспекте крайне незначительные биологические и социальные различия, - это история непреднамеренно, стихийно развивающихся конфликтов и продуманных, хорошо организованных войн, в ходе которых сильные истребляли слабых. В этом свете вера в космический пацифизм представляется опасным заблуждением, а отсутствие психологической и административной готовности к отражению внезапной агрессии - недопустимым благодушием. Молниеносный крах огромной, хорошо организованной и вооруженной империи инков под локальным натиском крохотного, но дерзкого отряда конкистадоров, лишь незначительно превосходящего аборигенов по уровню технической оснащенности, - наглядная иллюстрация тех поистине катастрофических последствий, к которым может привести космическая беспечность в наши дни.

Жесткий контроль и регулировка процесса контактирования необходимы и в том случае, когда космическая инвазия носит самый мирный и благородный характер. Знания и технические средства высокоразвитых внеземных цивилизаций, вне всякого сомнения, представляют собой уникальную ценность и должны быть заимствованы в максимальной степени. Стихийно же развивающиеся контакты, как это убедительно иллюстрирует история земных путешествий и открытий, даже при изначально мирных настроениях сторон склонны быстро перерождаться в конфронтацию, вражду и открытые вооруженные столкновения.

Исходя из вышеизложенного, мы считаем необходимым безотлагательное создание специальной службы, а равно развернутой программы действий с целью наблюдения, сотрудничества, сдерживания и нейтрализации или ликвидации сил космической инвазии в зависимости от конкретной развивающейся ситуации. Решение каждой частной задачи должно предусматривать разные степени вовлеченности: от некоторого разумного минимума до всей мощи Соединенных Штатов и их союзников. Специальная служба, создание которой нами рекомендуется, могла бы взять на себя попутно параллельное решение целого ряда менее трансцендентных, но тем не менее важных с точки зрения обеспечения национальной безопасности задач.

С искренним уважением

Джерми Стоун, Джон Блэк, Сэмуэл Холден,

Терренс Лиссет, Эндрю Вайс".

Прочитав письмо один раз, Мейседон прочитал его и повторно, бегло просматривая одни части и внимательно, даже более внимательно, нежели первый раз, - другие. Потом аккуратно, но без прежней почтительности закрыл папку. Этот своеобразный, порхающий звук расслышал Кейсуэлл и, оставшись стоять возле окна, повернулся лицом к Мейседону.

- Разочарованы? Только не юлите. Генри, говорите откровенно.

- Разочарован - не то слово, но...

- Понимаю. Я тоже был разочарован, когда меня познакомили с этим письмом. Оригинально, неглупо, недурно читалось бы в рамках специального исследования или в качестве предисловия к хорошему фантастическому роману. Но как основа для реальной программы выглядит слишком экзотично и недостаточно солидно. Не так ли?

Советник президента стоял спиной к свету. Мейседон не видел выражения его лица, поэтому он ограничился тем, что осторожно согласился:

- Примерно так.

Кейсуэлл оттолкнулся от подоконника, на который опирался сцепленными за спиной руками, и подошел к курительному столику. Не торопясь, выбрал трубку и, набивая ее "кэпстеном", негромко спросил:

- Вам сорок восемь, Генри? Не приходила вам еще мысль, что пора увековечить свое имя каким-нибудь великим деянием?

Несколько огорошенный этим вопросом, Мейседон не сразу нашелся с ответом, а Кейсуэлл, покосившись на него, с прежней размеренностью продолжал:

- Все мы в зрелом возрасте грешим мечтами о славе. Честолюбие двигатель прогресса и источник личных ошибок. Прославиться, вписать свое имя в скрижали истории можно разными путями. Мы в равной мере... Кейсуэлл чиркнул длинной, тонкой спичкой, раскурил трубку и пыхнул дымом. - Мы в равной мере помним и Фидия, который создал бессмертные произведения искусства, и Герострата, спалившего в Эфесе храм Артемиды. Мы помним Александра Македонского и Нерона, Гарибальди и Аль Капоне.

Мейседон не совсем понимал, куда клонит советник президента, и терпеливо ждал продолжения. Кейсуэлл присел на угол письменного стола с трубкой в правой руке, Мейседон механически отметил, что, скорее всего, это пенковая трубка.

- Франклин Рузвельт был великим человеком и остался бы в памяти людей даже в том случае, если бы судьба не сделала его крестным отцом атомной бомбы. А Гарри Трумэн? - Кейсуэлл пыхнул дымом и посмотрел на полковника своим загадочным, серьезно-улыбчивым взглядом. - Боюсь, что, подписывая приказ об атомной бомбардировке мирных японских городов, он руководствовался не только объективными военными и политическими мотивами, но и соображениями пусть скандальной, но все-таки бессмертной славы. Чем же еще этот безликий Гарри мог зацепиться в памяти народов? - Кейсуэлл поднял глаза на портрет покойного Кеннеди и продолжал печально, понизив голос: - Судьба Джона Фицджеральда противоречива и трагична, но люди сохранят добрую память о нем. Сохранят хотя бы потому, что шаг Армстронга на лунную поверхность был ретроспективным выражением его воли и решимости. Но чем может похвалиться последующая вереница президентов? Бесславным завершением войны во Вьетнаме? Иранской катастрофой? Возвеличиванием сионизма? Или, может быть, расовыми волнениями, инфляцией, безработицей и энергетическим кризисом?

Мейседон кашлянул и беспокойно заерзал в кресле. Кейсуэлл искоса взглянул на него и усмехнулся, последний раз пыхнул ароматным дымом и, неторопливо выбивая пепел из трубки, успокоил:

- Не волнуйтесь, полковник. Я не собираюсь организовывать дворцовый переворот, покушение на президента или хотя бы в малейшей степени способствовать трансформации нашей социальной системы. Моя сфера не политика, а специальные вопросы. Но я обязан уметь мыслить четко, логично и беспристрастно. Собственно, за это я и получаю деньги, поверьте мне, немалые. - Кейсуэлл продул трубку, аккуратно уложил ее на подставочку и поднял взор на девиз, начертанный китайскими иероглифами. - В течение долгого времени здесь красовалось латинское изречение: "Синэ ира эт студио", что значит - без гнева и пристрастия. Я всегда стараюсь следовать этому правилу. Мои единственные божества - факты, лишь перед ними склоняю я свою голову.

Мейседона начал раздражать этот тон - тон ненавязчивого, но ощутимого превосходства. Раздражать в тем большей степени еще и потому, что в глубине души полковник чувствовал - для выбранной линии поведения у Кейсуэлла были определенные основания. По этой и по некоторым другим, весьма прозрачным для искушенного человека причинам Мейседон счел нужным сказать:

- Должен признать - я человек военный, а потому и консервативный. Я, простите меня, как-то не привык к тому, чтобы в моем присутствии о президентах и нашей политике говорили так вольно и свободно.

Довольно бесцеремонно разглядывая полковника, Кейсуэлл усмехнулся:

- Понимаю. Подстраховка никогда не мешает.

- Вы не так меня поняли, - с некоторым смущением возразил Мейседон.

- Может быть, - охотно согласился советник. - Не всегда понимаешь самого себя, как же можно претендовать на безошибочное понимание других? Вот нам с вами письмо пятерых ученых, обеспокоенных космической угрозой, якобы нависшей над Землей, показалось недостаточно солидным, а вот на президента оно произвело куда более серьезное впечатление.

Лицо Мейседона вытянулось, такого поворота событий он никак не ожидал! Мейседон весьма определенно полагал, что его пригласили как раз для того, чтобы оценить серьезность письма и целесообразность представления его на суд президента. И вдруг...

- Последовало распоряжение, и государственная машина послушно завертелась в этом несколько неожиданном направлении. - Кейсуэлл загадочно посматривал на полковника своим серьезно-насмешливым взглядом, и было совершенно непонятно, как сам-то он относится к случившемуся. Совокупность разрабатываемых контркосмических мероприятий получила наименование программы "Инвазия". Разработка ее велась большой группой ученых под руководством личного советника президента по специальным вопросам - моего предшественника на этом ответственном посту.

Кейсуэлл задумчиво посмотрел на бутылку сухого мартини, словно размышляя, стоит выпить рюмочку или нет. Мейседон не без интереса ждал продолжения.

- Вы, наверное, полагаете, что мой предшественник проявил безответственность или оказался недостаточно компетентным в инопланетных делах? Наоборот! Он развил бешеную энергию, признаюсь откровенно, я бы не сделал и десятой доли того, что удалось сделать ему. Это объясняется тем, что он был человеком несколько мистического склада, издавна увлекался сбором и анализом фактов о трансцендентных явлениях. И нет ничего удивительного в том, что он с удовольствием возился с программой "Инвазия" и, проталкивая ее по лабиринту бюрократического аппарата, проявил удивительную настойчивость и изворотливость. Например, он быстро понял, что идея контркосмических мероприятий в своем рафинированном виде вряд ли найдет достаточное число солидных сторонников и, опираясь на одну из проходных фраз письма, обратился за поддержкой к военным. В этом лагере он встретил полное взаимопонимание и заручился своего рода рекомендательным письмом, подписанным группой влиятельных генералов. С этим дополнительным письмом программа "Инвазия" начала уже практическое коловращение. Последовали осторожные консультации. Программа была представлена так, будто речь идет о сугубо теоретическом исследовании, а не о комплексе практических мероприятий. Был создан специальный комитет, финансирование шло через НАСА и министерство обороны по графе неподотчетных расходов. Поддержка военных, выступивших с идеей борьбы с космическими десантами вероятных противников, позволила сравнительно легко утвердить эти ассигнования в конгрессе, тем более что они оказались весьма скромными и вполне укладывались в понятие неподотчетных - в масштабах государства это ведь нечто вроде карманных денег для любимого сына.

Мейседон засмеялся, сравнение показалось ему удачным, снисходительно улыбнулся и Кейсуэлл.

- Результатом усилий специальной комиссии явился мемо, в котором осуществлена детальная теоретическая разработка программы "Инвазия". На этой основе нам, дорогой Генри, предстоит в самый короткий срок разработать систему специальных служб и мероприятий. А затем провести ее в жизнь!

- Располагайте мной, - коротко и с достоинством сказал Мейседон.

- Прекрасно! Но я вижу, у вас есть какой-то вопрос?

- Да, - после некоторого колебания признался полковник, - но я не знаю, будет ли этот вопрос уместным?

- Смелее, Генри. Нам ведь предстоит работать в одной упряжке.

- Верно. Скажите, Джон, если ваш предшественник так успешно вел дела, почему же он получил отставку?

- А он не получал отставки, - спокойно ответил Кейсуэлл, глядя на Мейседона своим загадочным, непроницаемым взглядом. - Он умер.

- Как? - Этот вопрос вырвался у Генри непроизвольно, он ощутил в груди некий неприятный холодок.

- Самым прозаическим образом. Скоропостижно скончался от инфаркта миокарда. - Кейсуэлл поднял очи к небу и секунду-другую молчал, сохраняя в меру скорбное выражение лица. - Все мы смертны! К этому печальному факту следует относиться с должной серьезностью, но без ненужного трагизма. После похорон меня извлекли из относительного небытия, в котором я пребывал последние годы, и поручили вести программу "Инвазия". Вот и все, просто и прозаично.

- Рука судьбы, - машинально проговорил Мейседон, хотя и сознавал, что высказывает очевидную банальность.

- Эта же рука ввела в эту программу и вас. Генри.

- Верно. И я готов принять в ней посильное участие.

Подняв брови и наморщив лоб, Кейсуэлл некоторое время внимательно смотрел на бравого полковника, а потом отрицательно покачал головой.

- Нет, Генри, вы не готовы, - мягко возразил он, - пока не готовы. Вы не знаете еще самого существенного в программе "Инвазия". В некотором смысле это вовсе не программа, а нечто ей совершенно противоположное.

ЗОЛОТО

Уотсон достал из сейфа объемистый том приложений к программе, начал было по памяти искать нужный раздел, но потом, чертыхнувшись, заглянул в оглавление. Так дело пошло быстрее, и ученый быстро отыскал нужную страницу. На ней значилось: "Программа "Инвазия", приложения. Раздел: факторы трансцендентности. Спецификация: материалы и средства. Текст: Золото. Золото является материалом, который находит широкое и все прогрессирующее применение в земной, космической и компьютерной технике. Все трансцендентные случаи хищения золота, особенно в крупных масштабах, являются событиями, подлежащими детальному анализу с позиций программы "Инвазия". С одной стороны, эти случаи могут способствовать установлению самого факта космической инвазии, с другой - оказаться действенным средством выявления истинных целей, характера и местонахождения космической агентуры. Заметим, что золото может использоваться не только как оригинальный конструктивный материал, но и как весьма универсальный заменитель. Золотые изделия, детали, элементы могут применяться не только для собственного машинного ремонта, но и для протезирования в биологических или машинно-биологических организмах и системах. Земная медицина издревле применяет золото для зубопротезирования и ортопедии, золотые пластины используются для замены черепных костей и элементов грудной клетки, золотые трубки - в качестве магистральных организменных компонентов.

Земные золотые запасы, созданные человечеством, неизбежно должны привлечь внимание высокоразвитых внеземных цивилизаций не только с экономической и утилитарной точек зрения, но и в гносеологическом познавательном аспекте. В настоящее время роль золота как мировых денег, как всеобщей валюты, как максимально подвижного капитала, обладающего абсолютной ликвидностью, отнюдь не лежит на поверхности социально-экономических явлений. Подавляющее большинство финансовых операций выполняется с помощью бумажных банкнот, безналичных банковских расчетов, двухсторонних соглашений о взаимных поставках и т.п. Эти операции демонетизированы, "обеззолочены", драгоценный металл продолжает лежать на своем привычном месте в сейфах того или иного банка, меняется лишь адрес его владельца. Аналогичным образом обстоит дело и при частной тезаврации - покупка золота отнюдь не сопровождается его перевозкой в собственный дом или на квартиру, металл остается в надежно охраняемых банковских сейфах, но его владелец имеет возможность в любой момент располагать крупной, в высокой степени гарантированной суммой денежных средств. Тяжкая монолитная неподвижность физических запасов монетарного золота при исключительной подвижности, взрывчатости и неустойчивости обеспечиваемых им финансовых операций не может не потрясти воображение неподготовленного человека, не предстать перед ним в качестве неразрешимого парадокса, мистической загадки. Впечатления внеземных наблюдателей могут быть еще более неожиданными и экзотичными.

Большинство материалов, используемых человечеством, потребляется сразу же, по мере их производства, их резервные запасы заметно ниже уровня ежегодной добычи. Происходит не натуральное, а функциональное потребление этих материалов - они используются как источники энергии, полуфабрикаты производства или конструктивные элементы действующих устройств. Эти обстоятельства радикально, чудовищно меняются при переходе к золоту. Ежегодные поступления рыночного золота составляют ничтожную часть его мирового запаса, не более 1-2 процентов, причем в технике и медицине используется не более пятой части этого количества. Централизованные золотые запасы в течение длительного времени поддерживаются на примерно постоянном уровне. Золото потребляется не функционально и даже не натурально, а ритуализованно - его запасы омертвлены в виде стандартизованных высокопробных слитков. Функциональность золота как такового, золота как металла выступает в форме отрицания какой бы то ни было функциональности, она реализована через неподвижность, недейственность и сохранность. Хранилища золота обладают такой изощренной и надежной системой охраны и защиты, какой даже в близкой степени не обладают никакие другие объекты, созданные человеком. У стороннего наблюдателя, лишь постигающего социальную структуру человечества, на определенной стадии анализа неизбежно возникает мысль, что золото играет роль фетиша, своеобразного божества, являющегося объектом ритуализованного поклонения людей, поклонения, носящего мистический характер и не имеющего рациональной основы. И следует признать, что такой вывод в известной мере отражает подлинное положение вещей. Инопланетный наблюдатель найдет этому множество подтверждений. Централизованные хранилища золота типа Форт-Нокса он примет за храмы, подвалы и сейфы - за святилища и алтари, охрану - за низших служителей культа, ответственных должностных лиц - за высших жрецов, сам процесс входа, связанный, скажем, с открытием 90-тонной стальной двери манхэттенских подвалов тремя лицами, имеющими разные ключи, - за ритуализованный культовый обряд, за своего рода мистерию. Потрясающее, внушающее ужас и жалость впечатление произведут на такого наблюдателя картины беснующейся биржи в моменты золотого бума или краха, а равно полубезумный стихийный наплыв жадного людского стада в районы вновь открытых месторождений золота. Инопланетный наблюдатель узнает, что мировая литература и киноискусство переполнены самыми различными вариантами "золотой" тематики, убедится, что сравнительно небольшие количества золота могут и безмерно осчастливить людей, и послужить причиной их жестоких несчастий и безвременной гибели.

Прямой захват мирового золотого запаса, его экс-депортация или уничтожение (распыление, рассредоточение) - эффективнейшие меры для тотальной дезорганизации мирового человеческого сообщества, которые могут быть сравнительно легко осуществлены в ситуации прямой и превосходящей космической агрессии. Такая "золотая дезорганизация" является удобным и рациональным промежуточным шагом на пути частичного или полного подавления человечества, которое может завершиться глобальным..."

Уотсона отвлек от чтения сигнал телефонного вызова, наверное, аппарат зуммерил довольно долго, прежде чем этот звук дошел до сознания ученого. Громко, во весь голос чертыхнувшись, Уотсон раздраженно взял телефонную трубку.

- Уотсон! Что там еще?

- Новые данные о действиях фантома, сэр. Будете просматривать или сразу...

- Буду, - перебил Уотсон. - Обязательно буду! И до моего просмотра ничего в машину не вводите!

- Да, сэр.

МЕМОРАНДУМ

Услышав от Кейсуэлла странное заявление о том, что программа "Инвазия" - это не программа, а нечто ей совершенно противоположное, Мейседон, мягко говоря, растерялся. Если советник поставил перед собой цель озадачить собеседника, то он этого вполне добился! Некоторое время полковник ворочал в голове фразу Кейсуэлла и так и этак, а затем со вздохом признался:

- Не понимаю.

Кейсуэлл довольно усмехнулся, не торопясь с объяснениями. Судя по всему, его забавляла растерянность энергичного офицера.

- Нечто противоположное, - вслух повторил Мейседон. - Видимо, это программа всемерного сокрытия инопланетян от общественности, если уж они прибудут?

Кейсуэлл снова усмехнулся и направился к сейфу.

- Насчет сокрытия вы угадали. Генри. Но спрятать нам надлежит вовсе не космических пришельцев.

Кейсуэлл извлек из сейфа увесистую пачку бумаг, упакованную в серую папку специального изготовления, из тех, что применяются для хранения секретных документов.

- Меморандум программы "Инвазия", - уведомил Кейсуэлл и без особой почтительности положил этот сборник бумаг, весящий несколько фунтов, перед полковником. - Познакомьтесь для начала с титульным листом.

Мейседон взял папку обеими руками, взвесил, уважительно качнул головой и, снова положив ее на стол, раскрыл. На титульном листе значилось:

"СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Программа "Инвазия" (теоретическая разработка)

Все материалы настоящего дела совершенно секретны.

Ознакомление с ними лиц, не имеющих на то полномочий, карается тюремным заключением сроком до 20 лет и штрафом 20 тысяч долларов.

В случае повреждения печатей от курьера не принимать.

Закон обязывает курьера потребовать от вас предъявления удостоверения (форма N 9134).

Без такого удостоверения личности курьер не имеет права передать вам настоящее дело".

Внимательно прочитав этот текст и не найдя в нем ничего особенного или настораживающего, Мейседон поднял глаза на советника:

- Внушительно. Ну, и оформлено в полном соответствии с правилами секретного делопроизводства.

Кейсуэлл утвердительно кивнул.

- Верно. Форма соблюдена.

Соскользнув с угла стола, на котором он сидел, Кейсуэлл достал из сейфа небольшую книжку, по внешнему виду и оформлению типичную покетбук, и аккуратно положил поверх меморандума.

- А теперь полистайте этот роман.

Мейседон с некоторым недоумением взял книжицу. Действительно, покетбук страниц на триста, творение некоего Майкла Крайтона "Штамм "Андромеда", издано Альфредом А.Кнопфом в Нью-Йорке в 1969 году. На обложке рисунок, изображающий пятерых интеллигентных, обнаженных по пояс мужчин. Не то камера пыток, не то больница, не то общественная баня. Мейседон вопросительно взглянул на Кейсуэлла.

- Полистайте. Очень любопытно, - поощрил тот с легкой, но уловимой иронией, направляясь к курительному столику.

Теряясь в догадках, Мейседон перевернул обложку. Посвящение некоему доктору А.Д., который первым предложил автору эту проблему. Какую? Может быть, в книжке речь идет о борьбе с инопланетянами с помощью бактериологических средств? Бог мой, как трудно после Герберта Уэллса придумать что-нибудь новенькое! Эпиграф: "Чем ближе к истине, тем дороже обходится каждый шаг. Р.А.Янек". Какой-то еврей или чех. Мейседон невольно поднял глаза на китайские иероглифы: "Трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно, когда ее там нет". Конфуций выразился покрепче, хотя между его изречением и эпиграфом определенно есть какое-то внутреннее созвучие. Поехали дальше. Авторское предисловие. Кто их только читает? Написана в Кембридже, в штате Массачусетс, в этом пристанище далеких от будней жизни ученых людей. Мейседон перевернул страницу, вгляделся в текст и удивленно откинулся назад.

Некоторое время, недоуменно поджав губы, он переводил взгляд с совершенно секретного меморандума на покетбук, лежавший рядом с ним. Титульные листы этих совершенно различных творений человеческого разума, созданных с совершенно несходными целями, были поразительно сходны не только по содержанию, но и по форме! Тот же гриф совершенной секретности, то же суровое предупреждение о тюремном заключении сроком на 20 лет и штрафе в 20 тысяч долларов, то же самое уведомление о печатях, удостоверении и правах курьера. Буква в букву! Изменено лишь наименование: вместо "Программа "Инвазия", фигурирующего в меморандуме, в покетбуке значилось "Штамм "Андромеда". Впрочем, недоумение Мейседона длилось не так уж долго, тем более что он с негодованием подавил разного рода нелепые догадки, предательски шевельнувшиеся в его душе. В конце концов, все секретные мемо оформляются по общей схеме! Ну, а сходство деталей можно объяснить простым совпадением. Разве так уж редко всякие ученые и инженеры делали очень похожие, а то и просто совпадающие открытия и изобретения? Поэтому детальное совпадение оформления истинных изысканий ученых с писательской выдумкой хотя и удивительно, но вполне понятно без привлечения какой-либо мистики и чертовщины. Мейседон так и сказал обо всем этом.

- Верно, это можно объяснить и простым совпадением, - спокойно согласился советник. Он раскурил новую трубку, несколько большей вместимости, загасил длинную, наполовину сгоревшую спичку, аккуратно положил ее в пепельницу и посоветовал: - Отодвиньте в сторонку меморандум и снова обратитесь к письму, откройте его в самом конце - там, где красуются имена ученых, которых гложет страшное беспокойство за судьбы бедного человечества и которые жаждут обезопасить Землю от космической агрессии. Открыли? А в романе Крайтона, по-моему, на шестидесятой странице, найдите другое письмо президенту. Письмо, разумеется, вымышленное, подписанное группой выдуманных, несуществующих ученых. Нашли?

- Нашел, - ответил Мейседон. Он уже начал догадываться, как должны развернуться события, но тем не менее упрямо не желал верить происходящему.

- Прекрасно, - одобрил Кейсуэлл. - Теперь сличите имена ученых под этими письмами. Имена в вымышленном и так называемом истинном письме, которое хранится за семью печатями и явилось основой для создания программы "Инвазия". Сличили?

- Сличил, - севшим голосом отозвался Мейседон.

Невероятно! Отупение полковника не помешало ему сравнить не только подписи, но и даты создания меморандума и выхода в свет книги Крайтона. Книга вышла много раньше, а следовательно... Невероятно! Имена под вымышленным и так называемым истинным письмами президенту совпадали буква в букву! Джерми Стоун, Джон Блэк, Семуэл Холден, Терренс Лиссет, Эндрю Вайс - абсолютная идентичность. Комическая разгадка этого невероятного, невозможного совпадения, родившаяся в голове Генри, была столь же невероятной. Она придавала всей этой безмерно ответственной истории с программой "Инвазия" фарсовый, прямо-таки шуточный характер. Вот это сюрприз! Мейседон глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла. Кейсуэлл усмехнулся, пыхнул ароматным дымком, забрал со стола красную папку, злополучный покетбук и, укладывая их в сейф, хладнокровно резюмировал:

- Вот как обстоят дела на самом деле, полковник.

Состояние полной мышечной расслабленности позволило Мейседону сравнительно быстро овладеть собой и обрести привычную ясность мышления.

- Стало быть, это письмо - липа, - со странным удовлетворением констатировал он вслух.

- Ну, не совсем. Точнее, это не только липа. Хуже. Это провокация.

Кейсуэлл, невозмутимый, насмешливый, сидел на краю стола, покачивал ногой, обутой в мягкую замшевую туфлю, и попыхивал трубочкой. Разглядывая его, Мейседон вдруг ощутил острый укол тревоги: сработал звериный инстинкт, не раз выручавший его в критических ситуациях.

- Но зачем было меня посвящать во все это? Я не понимаю своей роли!

Кейсуэлл одобрительно кивнул.

- У вас хорошее чутье. Генри. Да, это дело смертельно опасно. По официальной версии мой предшественник, им занимавшийся, умер от инфаркта. Может быть, и так, но мне представляется, что все обстояло несколько иначе. Вместо изречения Конфуция для нашего, - советник подчеркнул эти слова легким жестом правой руки, в которой была зажата трубка, - для нашего дела недурно подошел бы и другой девиз - "Помни о смерти!".

Как ни странно, но эта недвусмысленная угроза успокоила Мейседона и помогла ему окончательно обрести самого себя.

- Не надо пугать меня, - холодновато сказал он. - Я боевой офицер, а не канцелярская крыса. Мне приходилось беседовать с "мисс костлявой" не только в кабинетах высокопоставленных чиновников.

Кейсуэлл чуть развел руками, отдавая должное Мейседону и признавая за ним право на такой тон.

- Именно по этой причине, дорогой Генри, я и пригласил вас в дело.

- Да, но на какую роль?

- На роль негра. Нам предстоит сделать из этой липы и провокации вполне добротную и респектабельную программу, к которой не смог бы придраться самый неистовый лобби из лагеря противников президента.

- Не проще ли похоронить эту космическую затею?

- Невозможно. Программа "Инвазия" утверждена, ассигнована и вчерне уже разработана. С отдельными, по счастью, разными аспектами программы ознакомлены представители министерства обороны, НАСА, ЦРУ, ФБР. В самых общих чертах о программе известно и конгрессу. Если затормозить естественное развитие программы, а тем более реверсировать события, возникнут толки, потом потребуют и официальных объяснений. Дело может завершиться грандиозным скандалом!

- Не совсем понимаю, - упрямо сказал Мейседон, ему не хотелось играть роль искушенного политика, да и бесполезно было пытаться провести хитроумного Кейсуэлла.

- Я поясню. - Советник был предупредителен, это была та самая холодная предупредительность, которая проявляется у иных воспитанных людей в обращении со слугами и вообще с подчиненными. - Президента, как и короля, можно низложить разными способами. Его можно убить, как убили Эйба Линкольна и Джона Кеннеди. Его можно сбросить с поста юридически, инкриминировав ему незаконные деяния, как это сделали с Никсоном. Наконец, президента можно раздавить морально и провалить на выборах. Например, Джонсон грязной войной во Вьетнаме сам себя раздавил морально.

- Понимаю. Нынешнего президента хотят скомпрометировать с помощью программы "Инвазия".

- Именно, - вздохнул Кейсуэлл.

- Но, судя по всему, враги президента не торопятся?

- Почему враги? - искренне удивился советник. - Политические противники, конкуренты, но не враги. Вот коммунисты и капиталисты - враги настоящие и непримиримые, враги по убеждениям, враги навеки. А противники сегодня усердно обливают друг друга помоями, а завтра пьют на брудершафт. В принципе же вы правы - оппозиция Белого дома не торопится. Они ждут, чтобы президент увяз и замарался в программе по-настоящему. Ждут и благоприятной ситуации: политического кризиса, решающего момента в предвыборной кампании и тому подобного. Но если мы попытаемся похоронить программу "Инвазия", они отреагируют немедленно: потребуют расследования и сделают почти самое страшное, что можно сделать с администратором, олицетворяющим собой верховную власть Соединенных Штатов, - представят его смешным и наивным человеком.

Мейседон надолго задумался.

- Нет, - признался он наконец, - в этом деле я вряд ли смогу вам помочь. По-моему, огласка предрешена. Можно думать лишь о компенсации политического ущерба.

- Это годится вообще. Но не годится в канун выборов.

- Как бы то ни было, Джон, но выхода я не вижу. Сожалею, но не вижу!

Кейсуэлл мягко улыбнулся. Однако в ответной реплике голос его прозвучал холодно:

- По-видимому, именно эту фразу и произнес мой бедняга предшественник.

- Вы уверены?

- Я знаю. Конечно, мне неизвестен буквальный текст его ответа, но о смысле его я проинформирован хорошо. Мой предшественник не сумел предложить хотя бы сколько-нибудь приемлемого выхода. Что произошло дальше, одному Богу известно! В соответствии с официальной версией он скончался от инфаркта, и, я думаю, нам следует этим удовлетвориться.

Мейседон механически ответил на улыбку Кейсуэлла, но почувствовал под ложечкой холодок. Точно выглядывал из окопа в зоне, которая обстреливается снайперами. Однако он тут же овладел собой и вежливо сказал:

- Право же, Джон, не знаю, чем я могу вам помочь.

- Нам, Генри, теперь уже нам. - Советник президента выдержал внушительную паузу и мягко добавил: - Не буду мучить вас. В принципе, выход найден. Вас введет в курс дела Чарли, а уж потом вы займетесь официальными документами и влезете в программу по-настоящему.

Полковник засмеялся.

- Чарли? Это любопытно!

- Почему?

Мейседон объяснил, что в военной среде имя Чарли является нарицательным. Оно означает глуповатого, наивного солдата, вечного неудачника, все время попадающего впросак и в разные забавные переделки. Кейсуэлл посмеялся вместе с полковником.

- Действительно любопытно. Но речь идет не о глупом солдате. Чарльз Уотсон - видный ученый, кибернетик и программист. Он будет работать в одной упряжке с нами. Кстати, не обращайте внимания на его колкости. Как и многие незаурядные люди, он экстравагантен. И не особенно любит военных.

ЧАРЛЬЗ УОТСОН

За липами и кленами, окружавшими коттедж, располагалась небольшая спортивная зона: бассейн с трехметровым трамплином, травяной теннисный корт, в глубь рощи уходила широкая ухоженная тропа для прогулок и пробежек. На корте шла игра. По зеленому полю двигались две фигуры в белоснежной одежде, негромко звучал женский грудной смех, слышались азартные выкрики и тугие удары ракеток по мячу.

Подойдя ближе, Мейседон обнаружил, что играют мужчина и женщина смуглая стройная красавица, гибкая, подвижная, но отнюдь не тонкая и уж вовсе не изнеженная. Этакая современная Артемида, получившая отличное физическое воспитание и тренировку. Она непринужденно скользила, будто танцевала, по коротко стриженной пружинистой траве, ракетка казалась естественным продолжением ее руки. Играла она с улыбкой и явно не в полную силу. По другую сторону сетки по полю сердито катался забавный взмыленный человечек, размахивая ракеткой так, словно он пытался отбиться от кучи разъяренных ос. У него было маленькое, хлипкое, но какое-то кругленькое туловище и длинные жилистые руки и ноги. Он неутомимо, как челнок, сновал по всему полю, ухитрялся доставать по-настоящему трудные, правда, не очень сильно посланные мячи и азартно покрикивал резким тенорком. Кого-то он напоминал Мейседону, но кого? Как будто бы в его арсенале не было знакомых с такой оригинальной фигурой и повадками. Хмуря брови, Мейседон внимательно вгляделся в происходящее на корте... и вдруг рассмеялся! Он понял, кого напоминает ему этот забавный упрямый теннисист - паучка, азартно снующего по своей сети вокруг крупной добычи, к которой не так-то легко подступиться. Кейсуэлл, который стоял рядом, держась пальцами левой руки за тончайшую, почти невидимую нейлоновую сеть, окружавшую корт, усмехнулся и указал глазами на мужчину.

- Это и есть Чарльз Уотсон.

Мейседон недоверчиво взглянул на него.

- Не будем им мешать. - Кейсуэлл отошел в густую тень дуба, сел на скамью и жестом пригласил полковника. - Партия подходит к концу, а Чарльз страшно азартен и бывает просто вне себя, когда прерывают игру.

- А кто с ним играет? - стараясь не выдать своей заинтересованности, спросил Мейседон.

Девушка определенно произвела на него впечатление, хотя несколько не укладывалась в голливудские и телевизионные стандарты. Не хватало ей изнеженности, этакой капризности фигуры и стати, которая была модной вот уже несколько сезонов и которую старательно "носили" даже те женщины, которым для этого явно не хватало природных данных.

- Это наша общая знакомая, - неопределенно ответил Кейсуэлл, и было в его ответе нечто, давшее полковнику понять, что от дальнейших вопросов на эту тему лучше воздержаться.

Надо полагать, что девушка заметила прибывших, она, почти не прибавляя темпа, резко прибавила в силе ударов и быстро закончила партию в свою пользу, выиграв подряд два гейма.

- Я жду! - крикнула она Кейсуэллу, направляясь в душ, располагавшийся возле бассейна.

Уотсон подошел очень сердитый, вытирая разгоряченное лицо большим махровым полотенцем, висевшим у него через плечо. Ему было лет сорок, он был невысок, но все-таки повыше, чем это показалось Мейседону сначала. Уотсон был рыжеват, веснушчат не только лицом, но и телом; кожа его от пребывания на солнце не столько загорела, сколько покраснела. Он вполне мог сойти за представителя славного племени делаваров или ирокезов, тем более что глаза у него оказались неожиданно темными, почти черными.

- Не дали вволю поиграть? - с улыбкой спросил Кейсуэлл.

- Наигрался, - пропел Уотсон, - ваша Долорес кого угодно доведет до седьмого пота.

- Это Генри Мейседон, Чарльз. Он не обижается, - Кейсуэлл легонько сжал предплечье полковника, - когда его называют просто Генри.

Мейседон счел нужным утвердительно склонить голову.

- Очень приятно. А я в восторге, когда меня называют просто Чарльзом. Именем, которое носил этот великий и неповторимый актер-коротышка. Уотсон еще раз прошелся полотенцем по лицу, шее и полюбопытствовал: - А где же этот меднолобый солдафон из Пентагона, которого вам приспичило ввести в дело?

Кейсуэлл тихонько, почти беззвучно рассмеялся и снова легонько сжал предплечье Мейседона.

- Генри Мейседон и есть тот самый полковник, Чарльз.

Мейседон еще раз поклонился, теперь уже с очевидной насмешкой. Уотсон удивился, но ничуть не смутился. Бесцеремонно оглядывая Мейседона с головы до ног, он спросил:

- Вы и правда полковник? Черт знает что! А где же ваш мундир? Где ваши аксельбанты, эполеты и ордена? Где ваш кольт, из которого вы без промаха попадаете в подброшенную десятицентовую монету?

- Чтобы удовлетворить ваше любопытство, я в следующий раз захвачу его с собой.

- Ради Бога не надо! Вдруг я рассержу вас ненароком, и вы мигом превратите меня в решето. Вам приходилось убивать людей, полковник?

- Я боевой офицер, мистер Уотсон.

- Надо же! Первый раз вижу живого боевого полковника. И все-таки отсутствие мундира сбивает меня с толку, шокирует, что ли, не пойму. Мне почему-то представлялось, что полковники даже спят в форме, застегнутые на все пуговицы и затянутые в ремни. И это обстоятельство наводило меня на серьезнейшие размышления об особенностях их интимной семейной жизни!

Покачивая головой, Кейсуэлл положил руку на плечо Уотсона, прикрытое полотенцем.

- Хватит паясничать, Чарльз. Генри может подумать о вас черт знает что.

- Завидую вам, Джон. Вы называете полковника запросто - Генри, как будто перед вами не пентагоновский офицер, а простой смертный. У меня язык не повернется сказать такое!

- А вы попробуйте, - мягко посоветовал Мейседон.

- Как? Вы не сердитесь на меня? Или все это тонкая ловушка, а стоит нашему патрону удалиться, как вы придушите меня каким-нибудь изощренным приемом каратэ или джиу-джитсу?

Кейсуэлл поморщился.

- Хватит, Чарльз, - в его голосе прозвучали холодноватые нотки, - надо же знать меру! Введите, пожалуйста, Генри в курс дела, как вы это умеете коротко, ясно, сообщите о самой сути наших затруднений. К сожалению, я должен ненадолго отлучиться. Надеюсь, вы не подеретесь?

Провожая взглядом статную фигуру советника, Уотсон тяжело вздохнул и завистливо пропел тенорком:

- Отправился к своей Долли.

- А кто она, эта Долли? - не удержался от вопроса Мейседон.

Уотсон внимательно взглянул на него.

- Прежде всего это женщина, полковник. Молодая, здоровая, красивая самка. Вы видели ее на корте и не могли не обратить внимания на ее несомненные женские достоинства. Кроме того, Долли - подружка Джона, в известном смысле на нее наложено табу, поэтому я не рекомендовал бы вам смотреть на нее слишком жадными глазами.

Мейседон закусил губу - этот книжный червь не был лишен наблюдательности. Впрочем, в этой специфической области человеческих взаимоотношений многие обнаруживают совершенно неожиданную наблюдательность. Тем не менее, следуя своему правилу всегда доводить до конца начатое дело, Мейседон спросил:

- А что это значит - подружка?

- Это значит - подружка, - сварливо пропел Уотсон. - Иначе говоря, дорогой генштабист, потаскушка.

Он покосился на медальное лицо Мейседона, на котором вместе с тенью огорчения появилась этакая снисходительная барская надменность, и очень довольный, злорадно расхохотался. И тут же вздохнул.

- Не надо думать о ней плохо, полковник Долли - вполне приличная девка. Она учится в университете и мечтает стать археологом, помимо тенниса вполне прилично играет в крикет и гольф, отлично стреляет Если бы она занимала в обществе более весомое место, то и называлась бы более благопристойно - любовница, возлюбленная, а может быть, и невеста. Равно, спустись она по общественной лестнице пониже, как получила бы романтичную кличку галл, бар-герл или что-нибудь в этом роде. А ныне Долли именно подружка! - И, резко меняя тему спросил: - Вы не страдаете водобоязнью, полковник?

Мейседон взглянул на него удивленно.

- Я имею в виду не бешенство, - снисходительно и ехидно пояснил Уотсон, - а самую заурядную воду, точнее говоря - бассейн. В конце концов, какая разница, где решать дела - на суше или на море? Германия подписала капитуляцию на суше, Япония - на море, а что от этого изменилось? И белокурые бестии и косоглазые камикадзе заново вооружаются и во всех смыслах наступают нам на пятки.

- Насколько я понял, вы предлагаете выкупаться в бассейне, а заодно и поговорить о делах? - вежливо уточнил Мейседон.

- Вы удивительно догадливы, полковник!

- Я не против. - И уже на ходу Мейседон полюбопытствовал: - Скажите, мистер Уотсон, а вы всегда выражаете свои мысли столь сложным образом?

Уотсон одобрительно мотнул своей рыжей башкой.

- А с вами можно иметь дело, полковник. - Он по молчал и сердито, с резкими, писклявыми нотками в то лосе добавил: - Я говорю заумно, когда сержусь!

- Вы считаете, что Долли заслуживает лучшей участи?

Уотсон поморщился.

- Не пытайтесь строить из себя Порфирия Порфирьевича.

- Простите?

- Это один из героев произведения Достоевского, судебный следователь. Ученый покосился на идущего рядом собеседника. - Большой любитель копаться в чужих душах.

- Упаси Бог! Я и в своей-то боюсь копаться.

- Естественно. Вы же боевой офицер, вам есть что вспомнить. - Уотсон еще раз скользнул взглядом по лицу Мейседона и круто сменил тему разговора: - Кстати, вы напрасно думаете, что Долли мечтает о лучшей доле. Она прекрасно чувствует себя в своем нынешнем положении и вряд ли согласится променять его на какое-либо другое.

Мейседон взглянул на него недоверчиво. Уотсон усмехнулся.

- Уверяю вас! Время белолилейных скромниц кануло в Лету. Нынешние девы мечтают не о нежной любви и не о детях, а о сногсшибательных нарядах, дорогих машинах и экзотических развлечениях. Вообще-то женщины лучше мужчин! Они добрее, терпимее, многограннее, сбалансированное. Они более люди, ближе к будущему! - Уотсон покосился на Мейседона. - Да-да! Что из того, что женщины в своей массе глуповаты? Развитый интеллект - болезнь вроде флюса, калечащая человеческую душу. Уродство вроде отвислого брюха штангиста-тяжеловеса или рекордных титек какой-нибудь там мисс Вселенной! Развитый интеллект подминает под себя все христианские идеалы, на которых с трудом балансирует наша ублюдочная цивилизация. Остается голый расчет дело, деньги, власть. Тьфу! Вспомните Гиммлера и сразу поймете, куда может завести человека голый интеллект.

- Мистер Уотсон, - проговорил наконец Мейседон, - вы говорите любопытные вещи, но, по-моему, вы сами себе противоречите.

Ученый остановился, явно оскорбленный.

- Это почему же? Извольте объяснить!

Мейседон улыбнулся.

- Очень просто. Говоря о Долли, вы утверждали одно, а о женщинах вообще - нечто совсем другое.

Уотсон с очевидной снисходительностью взглянул на полковника.

- Разве Долли женщина? Она же потаскушка! Я и начал с констатации этого очевидного факта. А возвеличивая я женщину, понимаете? Женщину!

- Понимаю. Но, простите, как вы отличаете презираемых потаскушек от уважаемых женщин?

- Как? - Пожалуй, впервые за время общения с полковником Уотсон несколько растерялся, но уже через секунду на его лице появилась хитроватая улыбочка. - А как наши доблестные воины отличают свои самолеты от вражеских?

Мейседон пожал плечами.

- Существует масса самых разнородных признаков...

- Вот-вот, - с торжеством перебил Уотсон. - Масса самых разнородных признаков! Опознание самолетов возможно лишь при тщательном изучении техники и длительной кропотливой тренировке, не так ли? Ну, а самый процесс опознания происходит подсознательно, и говорить о нем нет никакого смысла.

Плавал Уотсон примерно в том же стиле, что играл в теннис. Словно мельница крыльями, размахивая руками и подымая тучи брызг, он с каким-то остервенением плавал плохо поставленным кролем до тех пор, пока совершенно не выбился из сил. Настоящих поворотов он, видимо, делать не умел. Уотсон предпочитал попросту хвататься руками за край бассейна и изо всех сил толкаться ногами, выполняя в воздухе нечто вроде полувинта. С трамплина Уотсон прыгать отказался, сказав, что презирает обезьянье занятие. Мейседону подумалось, что позиция эта определяется прежде всего тем, что Уотсон и без прыжков напоминает обезьяну - гиббона, несколько укоротившего передние конечности и научившегося довольно ловко ходить на задних. В пику этому зазнайке-ученому Мейседон несколько раз прыгнул, и довольно удачно, хотя каждый его прыжок вызывал серию язвительных и довольно остроумных замечаний Уотсона. Но замечания замечаниями, а поглядывал Уотсон на полковника явно одобрительно. Мейседон, решив, так сказать, окончательно "добить" его, попытался выполнить полуторное сальто с винтом, но перекрутил и смачно хлопнулся на плечи и спину, хорошо еще, не плашмя. Уотсон пришел в восторг - и расхохотался и развеселился так, что чуть не захлебнулся. В его радости по поводу неудачи коллеги было столько ребяческой непосредственности, что Мейседон не обиделся, а поэтому отшучивался добродушно и довольно ловко.

На территории бассейна была небольшая зона отдыха, прикрытая высоко расположенным тентом, а в этой зоне - бар с секретом, который был известен Уотсону. Было приятно, развалясь в прогретом, теплом шезлонге, тянуть понемногу прохладный грейпфрутовый сок, в который Уотсон добавил немного джина.

- Приступим к делам, полковник?

- Приступим, мистер Уотсон.

- С меморандумом, разумеется, вы познакомиться не удосужились?

- Просто не успел, - мягко поправил Мейседон.

- Узнаю стиль Джона, - вздохнул Уотсон, - сразу в седло и в дорогу, не проверив, хорошо ли подкован конь и крепко ли затянута подпруга. Ну да ладно, это не большая беда. Но впоследствии вы непременно должны познакомиться с меморандумом основательно, не пропуская ни страниц, ни параграфов - программу разрабатывала очень авторитетная комиссия: физики, химики, математики, инженеры, экономисты, политики, криминалисты, даже служители церкви. И все это ученые с именами.

Привлечение в комиссию профессиональных разведчиков Мейседона не удивило, но служители церкви? Какой прок от священников или кардиналов? Он не постеснялся высказать свое недоумение вслух. Уотсон взглянул на него с сожалением.

- Церковь, в особенности католическая, давным-давно не чурается серьезной науки. Аббат Леметр был фактическим отцом современной теории горячей, расширяющейся Вселенной. Гамов лишь математически обработал его идеи - биг-банг, файрбол, слышали?

Мейседон скромно кивнул. Разглядывая его энергичное, но интеллигентное лицо, Уотсон неопределенно хмыкнул. Он никак не мог выработать определенного от ношения к этому несколько загадочному пентагоновцу, а поэтому и не торопился устанавливать более простые отношения.

Содержание программы "Инвазия" Уотсон изложил очень сухо, добавив немного к тому, что Мейседон узнал от Кейсуэлла. И сразу перешел к проблемам, напомнив об основном требовании: реализовав программу "Инвазия", в то же время похоронить ее так, чтобы невозможно было отыскать могилу и эксгумировать!

- Кстати, догадываетесь, откуда президент узнал об этой инопланетной мине, которую под него подложили?

Мейседон на секунду задумался.

- Кейсуэлл? Да неужели?

Уотсон одобрительно кивнул.

- Эта догадка делает вам честь, полковник. Он самый. Хитер, бестия! Он работал еще с Джоном Кеннеди, у него старые связи в самых высоких сферах. Умен, ничего не скажешь. Но мыслитель он крупноблочный - Гумбольдт, а отнюдь не Максвелл. Из тех, кто хорошо ориентируется в лесу, но не разбирается в отдельных деревьях. Для таких частностей он нанимает негров вроде меня или вас. Кстати, сколько он вам положил за успех?

В голосе Уотсона прозвучали ноты искреннего интереса, и Мейседон, поколебавшись, честно сказал, что об этом разговора еще не было.

- Так заведите этот разговор сами! Не будьте дураком, не стройте из себя ультрапатриота и не стесняйтесь. Кстати, жадность не значится в числе пороков Кейсуэлла. Он делец-эстет, делец-любитель, состояние позволяет ему искать в делах не только труд, но и удовольствие.

- Учту.

- Догадываюсь. Вы хоть и тихоня, а своего не упустите. - Уотсон захохотал, бесцеремонно разглядывая полковника, но поскольку тот никак не отреагировал на эту шуточку, продолжил рассказ: - Признаюсь честно, я изрядно поломал голову над проблемой нон-эксгумации программы, пока не набрел на идею мимикрии.

- А это что за зверь?

Очень довольный тем, что озадачил полковника, Уотсон многозначительно кивнул.

- Прелюбопытное явление! Я познакомился с ним случайно, когда вместе с биониками работал над одним вариантом головки самонаведения. Мимикрия вариант маскировки, распространенный в мире насекомых. Например, безобидная муха маскируется под ядовитую осу и за счет этого пользуется всеми правами и привилегиями последней. Вспомнив о мимикрии, я предложил Джону замаскировать оперативную часть программы "Инвазия", нарядив ее в более респектабельные одежды. И мистер советник с радостью ухватился за мою идею. Ныне она реализована и воплощена в конкретную машинную программу, которая может быть в любой момент введена в действие на достаточно мощном компьютере. По предварительным наметкам нам дадут канал в разведцентре военно-воздушных сил.

- Там превосходные компьютеры. И далеко не перегружены.

- Вам виднее, полковник. - Уотсон зажмурился от удовольствия, как кот на солнышке. - Представьте, однако, как бы полезли глаза на лоб у работников этого почтеннейшего учреждения, если бы им предложили обрабатывать данные по вторжению на континент инопланетян и по слежению за космической аппаратурой!

Мейседон представил и не мог сдержать ухмылки, а Уотсон захохотал, по-щенячьи повизгивая от восторга.

- Так вот, - в голосе ученого послышались те самые нотки горделивости и самодовольства, которые можно услышать в голосе шеф-повара, лично подающего на стол фирменное блюдо, - чтобы избежать ненужных толков, а заодно лишить президентскую оппозицию львиной доли материалов для политического скандала, я заменил инопланетян явлением трансцендентности. Что, может быть, и не понятно для профанов, но вполне удовлетворяет специалистов.

ЯВЛЕНИЕ ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТИ

Глядя, как Уотсон самодовольно кутает в яркую махровую простыню свое хилое тельце, Мейседон вслух подумал:

- Я хорошо знаю, что такое трансцендентные функции, но не очень четко представляю, что такое трансцендентные явления.

Уотсон презрительно фыркнул.

- Естественно. Зачем военным, да еще полковникам, философия? Ваше дело выпускать кишки да раскалывать черепа, а не размышлять о высоких материях. Трансцендентными, полковник, называют явления, находящиеся за границами нашего опыта, а может быть, и принципиального осмысления.

- Понятно.

- Рад за вас. Честно говоря, я обратился к трансцендентности не только из-за этой проклятой нон-эксгумации. Это ведь легко сказать - инвазия, космическое вторжение! А как определить, что оно состоялось? Конечно, если в один прекрасный день в трубном звуке с небес на купол Капитолия слетит некий небожитель, огласит свою волю и, для порядка поразив молниями десяток-другой тысяч людишек, поведет человечество за собой, то все и всем будет ясно. А если эта самая инвазия состоится тайно? Может быть, инопланетяне уже давно живут в самой гуще нашей жизни, только нам сие неведомо. Может быть вы, полковник Мейседон, и есть космический агент, которого надо потихоньку ликвидировать или всенародно усадить на позолоченный трон!

В словах Уотсона был определенный смысл, Мейседон слушал его с интересом. Действительно, почему бы высокоразвитой внеземной цивилизации не замаскировать своих посланников под самых обычных людей? Любое широкое общение, независимо от того, дружеское оно или враждебное, предваряется глубокой детальной разведкой, которая ведется по очень узким, как правило, тайным каналам. Мейседону, работнику разведуправления, это было известно лучше, чем кому-нибудь другому. Разведчики ЦРУ, Интеллидженс сикрет сервис или Второго бюро всегда и непременно маскируются, стараясь максимально перевоплотиться в жителей тех стран, где они работают. Почему же от этого приема должны отказаться звездные странники, инопланетяне, обладающие техническими и биологическими возможностями, которые и не снятся еще человечеству? Будь на их месте Мейседон, уж он бы не отказался!

- И надо сказать, - продолжал между тем Уотсон все с теми же самодовольными нотками в голосе, - что пока инопланетянин достаточно хорошо замаскирован под человека, собаку, дерево или шкаф, пока он не предпринимает никаких нечеловеческих, неземных или, более общо говоря, трансцендентных действий, обнаружить его в принципе невозможно. Другое дело, если дерево вдруг вздумает прогуляться по Бродвею, собака в один миг превратится в сыплющий искрами огненный шар, а у хорошенькой особы, за которой вы решили приударить, в заднице вдруг заработает реактивный двигатель и вознесет ее в небеса.

Мейседон не очень охотно посмеялся вместе с ученым, он не любил скабрезностей.

- Ведя пассивное наблюдение за землянами, инопланетяне могут оставаться неузнанными долгое время. Но стоит им перейти к активным действиям, попасть в экстремальные условия, выйти на грань провала, как их скрытая трансцендентность непременно должна проявиться, - продолжал с удовольствием развивать свои идеи Уотсон. - Равно как и земные шпионы непременно проявляют свою трансцендентность в критических ситуациях: бесшумные пистолеты, мгновенно действующие яды, приемы каратэ, микроподслушиваюшие устройства, - все пускается в ход для сохранения жизни и достижения цели. Не так ли, полковник? Как бы то ни было, но контрольную программу для установления факта инвазии я разработал, взяв за основу слежение за уровнем мировой трансцендентности. Понимаете ли, в мире непрерывно случаются всякие необычности - чудеса, нелепости, загадочные происшествия и катастрофы. Подобно тому, как существует некий глобальный радиоактивный фон, так существует и фон мировой трансцендентности. Всплески радиоактивности свидетельствуют о катаклизмах - солнечных вспышках, рождении новых и сверхновых звезд, взрывах ядерных устройств и авариях реакторов. Вспышка трансцендентности косвенно свидетельствует о космическом вторжении. Когда амплитуда такой вспышки превышает некоторый критический уровень, объявляется тревога и начинается активный поиск инопланетян. Надеюсь, вы поняли, в чем суть мимикрии? Никаких инопланетян! Никаких инвазий! Конкретные исполнители ничего не знают об этом, они следят за уровнем мировой трансцендентности, поэтому оперативная часть программы "Инвазия" выглядит вполне солидно и респектабельно. И лишь в критической ситуации...

- Простите, что я перебиваю вас, мистер Уотсон. - Мейседон задумался, формулируя свою мысль. - Ваша идея подмены, точнее, выражение космического вторжения через уровень мировой трансцендентности и практична и весьма элегантна.

Явно паясничая, Уотсон раскланялся. Не обращая внимания на его шутовство, Мейседон продолжал:

- Но для реализации программы надо как-то фиксировать текущий уровень трансцендентности - все эти необычности, чудеса и загадки, которые и действительно иногда случаются в нашей жизни.

- Я же говорил, что эта операция будет проводиться на компьютерах разведцентра ВВС, - скучным голосом напомнил Уотсон. - Информация о трансцендентных событиях будет поступать в компьютер по донесениям всех наших служб социального, биологического и геофизического наблюдения, начиная от метеорологической и кончая полицией и Федеральным бюро. Если что-нибудь интересное засекут летчики или узрят в свои телескопы астрономы, и это пойдет на перфокарту. Делается это просто: в форму ежесуточных отчетов станций, пунктов и служб будет введен специальный раздел - трансцендентные явления. Остальное дело техники и нашей прославленной американской деловитости. За деталями обращайтесь к Джону, он лично разрабатывал эту часть оперативной программы.

- Все продумано, слажено и пригнано, - в раздумье констатировал Мейседон.

- Старались, - съязвил Уотсон.

Мейседон внимательно взглянул на него.

- Но в таком случае я не понимаю своей роли. Для чего я вам понадобился?

- Ха! - Уотсон сделал такой энергичный жест, что вылупился из простыни, в которую был завернут. - А если этот проклятый компьютер все-таки выдаст сигнал тревоги? Вдруг он все-таки сработает и сообщит, что инопланетяне высадились на нашу старушку планету!

Мейседон задумался, немало озадаченный, Уотсон поглядывал на него ехидно и вопросительно.

- Что ж, - проговорил наконец Мейседон, - если компьютер выдаст сигнал тревоги, придется действовать.

- Браво, полковник! Великолепная идея. Если вас выбросят из окна, то волей-неволей придется падать, - истина примерно такого же порядка, не так ли?

- С одной оговоркой: падать можно только вниз, а вот действовать можно в очень разных направлениях. - Мейседон погладил свой гладко выскобленный подбородок. - Нельзя ли машинную программу составить таким образом, чтобы тревогу всегда можно было объявить ложной?

Уотсон ухмыльнулся, чем-то очень довольный.

- Примерно такого ответа я и ждал от вас. Небось вспомнили ложные атомные тревоги из-за сбоев компьютеров или из-за того, что радары принимали стаи перелетных птиц за армады советских самолетов? Вы прирожденный провокатор, полковник. Ну-ну, не обижайтесь, я сказал вам это в похвалу, а никак не в осуждение. Я и сам носился с этой провокационной идейкой, но потом уяснил, что не могу принять ее по сугубо принципиальным соображениям.

- А именно?

- Неужели не догадываетесь? Вдруг сигнал тревоги соответствует действительности! Инопланетяне на нашей планете вот-вот схватят за горло человечество, а мы спрятались в кусты и хихикаем от радости потому, что удалось запихать в карман лишний десяток тысяч долларов. Нет, на такую подлость я не могу пойти принципиально!

Мейседон смотрел на ученого с изумлением.

- Послушайте, вы, стало быть, все-таки верите, что космическая инвазия может состояться?

- Верю, не верю, разве дело в этом? Дело в принципе! - проворчал Уотсон, поплотнее заворачиваясь в простыню. И вдруг рассердился: - А вы что - не верите? Совсем не верите? Даже самую крошечку?

Ученый даже на пальцах показал эту самую крошечку. Мейседон задумался, хмуря брови, потом медленно признался:

- Пожалуй, если речь идет о самой крошечке, то верю.

- Вот видите! - Уотсон, очень довольный, завозился в шезлонге, устраиваясь поудобнее, но когда заговорил, в его голосе появились резкие, обиженные нотки. - Программа составлена так, что случайное срабатывание исключено - критический уровень мировой трансцендентности я установил с огромным запасом, в целых четыре сигмы. Вам это говорит о чем-нибудь?

- Говорит.

- Как же можно отказаться от расследования сигнала тревоги? В конце концов это наш долг! Не личный долг, а общечеловеческий, долг перед нашим миром, перед родной планетой... - Заметив выражение скепсиса на лице Мейседона, Уотсон нахмурился и оборвал себя на полуслове. - Не смотрите на меня как на идиота, полковник. Я и сам терпеть не могу слюнтяйской лирики и абстрактного философствования. Но погодите, вот вы влезете в программу по-настоящему и почувствуете, как незаметно начнет меняться ваша идеологическая платформа. Ведь приходится думать черт его знает о чем, о чем истинные прагматики, вроде нас с вами, никогда не думают по своей воле.

Мейседон задумался, постукивая пальцами по мраморной столешнице низенького, блестящего хромом столика на колесиках.

- Насколько я понимаю, вас беспокоит возможная огласка?

- Нас, полковник, нас, - саркастически поправил Уотсон. - Именно огласка. Представляете, сколько будет смеха, если тревога окажется ложной или охота на ведьм неудачной? Современного аутодафе нам не миновать!

- Можно, - на секунду задумался Мейседон, - вести расследование по закрытым каналам.

- Каким? - с самым скучным видом уточнил Уотсон.

- ФБР, ЦРУ, полиция! Выбирайте, что вам больше по вкусу.

Ученый затрясся от смеха, простыня снова попыталась соскользнуть с его худых плеч.

- Боже, как вы наивны, полковник! Наши секретные службы оберегают секреты от разведок других государств, но охотно делятся ими с промышленниками, сенаторами, а то и журналистами. Не безвозмездно, конечно. Капитал и наука, биржа и политика, конгресс и разведка переплелись сейчас в такой тесный клубок, что сам Господь Бог не разберется. В кулуарах администрации говорят, об этом я знаю от Джона, и в этом аспекте я верю ему безусловно, - если хочешь сделать какое-то дело достоянием прессы, постарайся засекретить его как можно глубже. К такой заманчивой тайне сейчас же потянутся десятки тончайших незримых щупалец от множества сильных мира сего, облеченных явной или тайной властью. И если один из них решает, что целесообразна огласка, глубокий секрет через хорошо оплачиваемых подставных лиц будет предан общественному суду, во всяком случае, станет тайной Полишинеля. А программа "Инвазия" - это же лакомый кусочек для оппозиции.

Мейседон надолго задумался, опустив свою красивую голову. Уотсон терпеливо ждал.

- Наше министерство, комитет и штабы вооруженных сил не меньше втянуты в тот финансово-промышленный клубок, о котором вы говорили, - произнес наконец Мейседон. - Военно-промышленный комплекс, слышали? В тоталитарных социалистических странах им пугают детей. Не вижу особой разницы в том, по какому каналу будет проведена программа - по армейскому или одной из секретных служб.

- Разница есть. - По уверенному тону ученого Мейседон понял, что эта проблема предварительно и очень тщательно обсуждалась. - Армия - механизм гораздо более громоздкий, чем любая из секретных служб. Армия - это миллионы людей, масса разнообразной техники, многие тысячи самых разных больших и малых проблем. Если секретные службы осваивают единицы миллиардов долларов, то вооруженные силы - десятки и сотни. Как и в любой суперорганизации, в армии велик уровень шумов - разных помех, неразберихи, накладок и путаницы. Спрятать в этих дебрях нашу скромную "Инвазию" гораздо проще, чем на хорошо расчищенных пространствах сплошной секретности ФБР или ЦРУ. В Нью-Йорке спрятаться легче, чем в Нью-Арке.

Мейседон кивнул в знак согласия, но было видно, что он отнюдь не расстался со своими сомнениями.

- Мы хорошенько прикроем, закамуфлируем программу, - успокоительно добавил Уотсон. - Назовем нашу организацию службой трансцендентности или как-нибудь в этом роде. Только считанные единицы будут знать ее истинные цели.

Мейседон молча кивнул. Ему вдруг припомнилось лицо Рэя Харви с глубокими рублеными морщинами в углах рта и лбу, его тяжелые могучие длани. Казалось, ему трудно носить свои руки, и, как только подвертывается благоприятный случай, он отдыхает от этой утомительной каждодневной работы. Когда Харви стоял, руки тяжелыми плетьми висели в иллюзорном бессилии; опытный глаз однако же непременно замечал, что они готовы к взрывным хлестким действиям. Когда Харви сидел, кисти тяжело покоились либо на столе, либо на коленях, при этом Рэй не забывал прятать изуродованные многолетней тренировкой указательный и средний пальцы левой руки. Странная штука - человеческий облик и человеческая память! Одни люди запоминаются абрисом лица, другие улыбкой или выражением глаз, третьи фигурой и походкой, а вот вспоминая о Харви, Мейседон всегда мысленно видел его тяжелые, разработанные, как бы дремлющие кисти рук. Сейчас этот руковоплощенный облик Рэя Харви беспокоил Мейседона не только сам по себе, как таковой, но и по иной, косвенной, тревожащей причине.

- Послушайте, Уотсон! - Мейседон впервые назвал собеседника без "мистера", но не заметил этого. - Кажется, я нашел выход.

- Откуда и куда?

- Я не шучу, Уотсон. Частный детектив!

ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Услышав от Мейседона предложение ввести в программу частного детектива, Уотсон в глубине души сразу одобрил эту идею и даже посетовал на себя за то, что сам не додумался до такого простого, сам собой напрашивающегося хода. Тем более что Уотсон знал то, что было еще неведомо этому неглупому и не слишком чванливому вояке: верхняя часть программы "Инвазия" была уже разработана и вчерне одобрена. Одобрено было все, что касалось действий Соединенных Штатов в ответ на открытое посещение или вторжение инопланетян. В соответствии с разработкой на контакт с инопланетянами выводились ученые, инженеры, полиция и армия, причем в зависимости от конкретной ситуации пропорции между этими силами взаимодействия и противодействия могли быть самыми различными. Непроработанной оставалась лишь нижняя часть программы, когда факт инопланетного вторжения был гадательным, сомнительным, когда ситуация требовала дополнительного закрытого расследования. Частный детектив, профессионал экстракласса, был бы удобным и достаточно эффективным орудием для решения задач такого рода. Ведь всякое хитроумное, неразгаданное преступление - своего рода трансцендентное явление, детективы привыкли к тайнам, загадкам, непонятному и на первый взгляд необъяснимому. Но чем глубже вникал Уотсон в предложение Мейседона, тем больше его одолевали сомнения. Уотсон вдруг понял, что именно эти сомнения, работавшие на подсознательном уровне, помешали ему самостоятельно прийти к идее частного детектива. Точно умываясь, он провел обеими ладонями по лицу, поправил сползающую простыню и признал:

- Мысль хороша. Но не порочна ли?

- Это в каком же смысле? - обиделся Мейседон.

- Отнюдь не в смысле добронравия, полковник, - с усмешкой успокоил Уотсон. - Просто я подумал о том, что отдельного человека всегда проще подкупить, чем целую организацию. Достаточно оппозиции пронюхать о том, что некий детектив введен в программу "Инвазия", как его купят со всеми потрохами.

- Купить можно и организацию.

- Верно. И все-таки это много сложнее. Даже когда в организации покупается один-единственный человек, в некотором роде покупается организация в целом. А это и сложно и очень дорого, и с отдельным человеком все обстоит проще.

- Но...

- Подождите, полковник, я еще не закончил свою мысль. Разница существует не только между отдельными лицами и организациями, но и между частными предпринимателями и государственными служащими. Последние стоят дороже и менее охотно идут на сделки.

Мейседон засмеялся прямо в лицо собеседнику, Уотсон не обиделся и хладнокровно продолжал:

- Конечно, покупают и судей, и генералов, и министров, вы правы. И все-таки государственные лица дополнительно прикованы к добродетели цепями долга, чести и присяги, цепями отнюдь не эфемерными - над ними всегда незримо витает топор суровой Фемиды. А за что вы потянете в суд частного детектива? За разглашение тайн слежки за инопланетянами? - Уотсон затрясся от смеха, очевидно, зримо представив себе этот процесс. - Его же наверняка оправдают!

Открыто выражая нетерпение, Мейседон хотел заговорить, но Уотсон опять перебил его:

- Я еще не исчерпал своих доводов, полковник. Догадываюсь, о чем вы хотите сказать: при необходимости частное лицо гораздо проще вывести из игры, чем целую организацию, да еще государственную! Его можно упрятать в сумасшедший дом, спровадить на Соломоновы острова или сделать жертвой несчастного случая, убрать, как мило выражаются ваши коллеги разведчики. Все это верно, но такие же козыри на руках и у наших противников! Они тоже могут убрать вашего частного детектива.

- Вы мне дадите наконец открыть рот? - сдерживая раздражение, спросил Мейседон.

- А разве я неточно рисую ситуацию?

- Неточно. Я предлагаю не частного детектива вообще, а конкретного человека, которого хорошо знаю. Это бывший офицер войсковой разведки, мустанг.

- Как вы сказали?

- Мустанг. Это значит, что он стал офицером, добравшись до этого звания от рядового солдата.

- Любопытно!

- Не очень. Путь мустанга - тяжкий путь. Без настойчивости, дисциплины и отменных боевых качеств пройти его разведчику невозможно.

- И все эти добродетели есть у вашего протеже?

- Это профессионал высокого класса. Его непросто будет убрать, если даже этого очень захочется нашим противникам. К тому же он неподкупен.

Уотсон взглянул на Мейседона с интересом, сквозь который проглядывала насмешка.

- Вы серьезно верите в неподкупных людей, полковник?

Мейседон смутился.

- Я не совсем точно выразился. Если он пойдет к нам на службу, перекупить его будет невозможно. Во всяком случае, очень и очень трудно.

Уотсон удовлетворенно хмыкнул.

- В это еще можно поверить, с некоторым трудом. - Он задумался, приглядываясь к полковнику, и с неожиданной проницательностью спросил: Этот самый мустанг и спас вашу драгоценную жизнь?

- Этот самый.

- И где же это случилось, если не секрет?

- Теперь не секрет. В Египте, в окрестностях Суэцкого канала, когда гиппо еще не числились нашими друзьями.

- Бог мой! Вы пачкались не только во Вьетнаме, но и в этом дерьме?

- Почему вы думаете, что я бывал во Вьетнаме?

Уотсон усмехнулся.

- Я же говорил вам, что Джон никогда не покупает котов в мешке. Как имя вашего протеже?

- Харви. Рэй Харви.

- Я полагаю, что независимо от того, возьмем мы этого Харви в дело или нет, с ним стоит познакомиться. Если конечно, не будет возражать наш верховный главнокомандующий.

Джон Патрик Кейсуэлл не возражал. Он легко одобрил идею ввода в программу частного детектива вообще и не возражал против конкретной кандидатуры Рэя Харви в частности.

- Согласен с одной оговоркой, - уточнил он свою позицию. - Частный детектив, Рэй Харви или кто-либо иной, ничего не должен знать о существе программы "Инвазия". До поры до времени, пока система обсервации не выдаст сигнала тревоги.

Мейседон сразу понял и одобрил идею советника президента, но Уотсон нахмурился.

- Но его же надо подготовить!

- Мы и будем готовить. Скажем, к слежке за особо опасными преступниками экстракласса. Только и всего!

- А потом как топором трахнем его по башке сообщением, что ему придется охотиться за инопланетянами? А если такая неожиданность выбьет его из колеи?

- Надо выбрать такого человека, чтобы этого не случилось. - Кейсуэлл повернулся к Мейседону. - Как вы полагаете, Генри, Рэй Харви выдержит такое сообщение?

Мейседон улыбнулся.

- Полагаю, что выдержит. Боюсь только, что он не поверит в реальность присутствия на Земле инопланетян.

- А это уж ваша забота! Надо составить персональное извлечение для детектива из программы таким образом, чтобы он не только поверил, но и немножко испугался. Страх в небольших дозах помогает человеку проникнуться чувством ответственности.

Прошел день, другой, целая неделя, а Кейсуэлл, казалось бы, вовсе не торопился возвращаться к вопросу об участии Рэя Харви в программе. Уотсон, время от времени вспоминая об этом деле, подшучивал над медлительностью "патрона" и задавал всякие ехидные вопросы насчет роли детективов в жизни Кейсуэлла как таковой. Советник президента лишь посмеивался в ответ и отшучивался очень ловко и хладнокровно. Мейседон помалкивал, он знал, в чем причина задержки. Знал не по каким-либо конкретным фактам, а чисто теоретически, но тем не менее был совершенно уверен в том, что не ошибается: Кейсуэлл собирал сведения о Харви, проверял его по всем доступным ему каналам с той же тщательностью, с какой в свое время он проверял самого Мейседона. Генри был озабочен не самим фактом проверки, эта операция представлялась ему и необходимой и совершенно естественной, а обстоятельность Кейсуэлла в ведении дела вызывала уважение и стимулировала доверие к нему. Мейседона смущала совсем другая, куда более деликатная сторона дела: в свое время, каким-то образом узнав о том, что его, полковника Мейседона, так сказать, посадили под колпак, Харви счел нужным сообщить об этом. Как же поступить ему? Со своей совестью Мейседон уж как-нибудь бы справился, жизнь, а особенно служба в Пентагоне хорошо закалили его в этом отношении. Но Генри волновали и чисто утилитарные соображения: скорее всего, рано или поздно Харви станет известно, что полковник Мейседон нечто знал о тотальной проверке и тем не менее промолчал. А это уже некрасиво, это явно не по-товарищески! Даже никак внешне не отреагировав на такой поступок, Харви мог обидеться и затаить в глубине души неприязнь. Ведь Рэй был из тех несколько примитивных, грубовато-сентиментальных натур, которые чувство товарищества ценят очень высоко. Это не Кейсуэлл, который бы лишь одобрительно улыбнулся, узнав о хитроумии коллеги. Портить отношения с Харви Мейседону определенно не хотелось, причем не только по деловым, но, как это ни странно, и по чисто человеческим, моральным соображениям. В общем, обнаружив, что проверка Харви затягивается, а чем дольше ведется проверка, тем легче ее обнаружить, Мейседон устроил себе нечаянную встречу с детективом.

- Знаете, Рэй, - заметил он словно мимоходом, - теперь ведь на вас кто-то катит бочку.

Харви взглянул на него с интересом и усмехнулся.

- Знаю. Знаю даже, кто катит.

- Кто? - живо поинтересовался полковник, широта осведомленности Харви его не только интриговала, но и несколько беспокоила.

- А вот этого я вам не скажу, баззард. Вы уж извините. О некоторых вещах лучше не знать, если к тому нет острой необходимости.

Харви задумался, разглядывая свою левую руку с деформированными долгой тренировкой пальцами.

- Но вот что стоит за этим, не знаю. Не знаю! - И Харви вопросительно взглянул на полковника.

- И я не знаю, Рэй, - мягко ответил Мейседон и ободряюще подмигнул. Но убежден, что за всем этим для вас не кроется ничего плохого.

- Серьезно?

- Вполне. - Генри улыбнулся. - Если, конечно, вдруг не выплывут какие-нибудь страшные грехи прошлого.

Харви вздохнул.

- Кто из нас безгрешен? - Он испытующе взглянул на Мейседона и усмехнулся. - Но ничего страшного. Так, грешки, за которые умные люди дают подзатыльник, не более того.

- Тогда можете спать спокойно. Вами интересуются умные люди.

- Серьезно? - снова переспросил Харви. Мейседон утвердительно кивнул, и Харви к этой скользкой теме более не возвращался.

В этот же день вечером Харви встретился с Линклейтором. Такого рода визиты без предупреждения, согласования и даже без особых на то оснований были в их взаимоотношениях явлением обычным. В этот вечер Линклейтор был именно Линклейтором, а не Хобо, то есть он был, по его собственному выражению, непростительно трезв - трезв, как свинья! Как и всегда в таких случаях, Линклейтор угостил Харви крепчайшим кофе, сваренным в медном кофейнике, без сахара, но с хорошей порцией десятипроцентных сливок.

- А вы ошиблись, Хил, - заметил Харви. - Полковник Мейседон все-таки предупредил меня.

Чашечка кофе повисла в воздухе.

- Но я не ошибся в другом. - Линклейтор отхлебнул обжигающий напиток, сливки подавались кипящими. - Он в курсе затеваемого дела. Если представится случай, не упусти его!

Харви кивнул в знак согласия, налил себе кофе, капнул в него сливок и повторил задумчиво:

- А все-таки он меня предупредил.

- А ты и рассиропился? - Линклейтор насмешливо фыркнул, его жирное брюхо колыхнулось. - Он тебя просто боится!

Харви пожал плечами, и Линклейтор поправился:

- Ну, не боится, так старается заручиться твоей поддержкой, обеспечивает тылы. Устраивает свои дела, короче говоря.

- Не без того, - согласился Харви и без всякого нажима повторил еще раз: - И все-таки...

Линклейтор шумно вздохнул. Его брюхо уперлось в столик и слегка катнуло его, столик был на колесиках Он допил кофе и лишь после этого мирно заметил:

- Вообще-то ты прав. Случай неожиданный. В конце концов это только естественно, когда среди кучи подонков находится один порядочный человек. Но не торопись с выводами.

- Я не мальчик, Хил, - обиделся Харви.

В тот же день вечером донесение о доверительной беседе полковника Генри Мейседона и частного детектива Рэя Харви легло на рабочий стол советника президента. Кейсуэлл сначала бегло просмотрел этот документ, задержавшись взглядом на примечании, в котором указывалось, что из-за сильных помех передается лишь общий смысл и отдельные фрагменты разговора. А потом уже заново, внимательно скорее проработал, чем прочитал текст. Фразу "знаете, Рэй, теперь уж на вас кто-то катит бочку" с примечанием, что это идиома, выражающая то-то и то-то, Кейсуэлл жирно подчеркнул и надолго задумался. Раздумье его кончилось тем, что он взял трубку спецтелефона кодовой линии связи, набрал некий домашний номер и попросил к аппарату шефа. После взаимных приветствий и недолгого разговора о пустяках Кейсуэлл спросил:

- Послушайте, Фредди, вы уверены, что Мейседон прямо, без посредников работает на своего тестя?

- Ну-ну, за руку мы его не схватили. Нет ни бумаг, ни голоса на пленке. Но все говорит за то, что именно Мейседон поставляет информацию "Радио корпорейшн". Причем прямо через старика Милтона, а не как-либо иначе.

- О'кей. Но улики отсутствуют?

- Отсутствуют. Они нужны?

- Нет-нет! И Бога ради никаких провокаций или подлогов! - Кейсуэлл помолчал, формулируя свою мысль так, чтобы сказать ровно столько, сколько нужно. - Скажите, как Милтон относится к своему зятю? Я имею в виду не только деловой аспект их отношений.

- По-отцовски.

- Я серьезно, Фредди.

- Я серьезен, как на скамье подсудимых. Почитает за сына и мечтает с дальним прицелом ввести в правление фирмы. Чем вас не устроил Мейседон?

- Так вопрос пока не стоит.

- Ну а все-таки? Для меня, Джонни.

- Сентиментален.

- Небольшая сентиментальность лишь украшает бизнесменов и генералов.

- Он сентиментален в делах. По-моему, он служит не только конкретному человеку и конкретной задаче, но и неким расплывчатым идеям. Долг, отчизна, товарищество и все такое прочее, трудно учитываемое.

- Это хуже. Что будем делать?

- По отношению к Мейседону пока ничего. Скажите, а трудно ли поссорить его с Милтоном?

Трубка засмеялась.

- Побаиваетесь старика? И правильно делаете. Страшен не столько он, сколько его разветвленные деловые связи. А поссорить нетрудно, Милтон очень подозрителен. Если он узнает, скажем, что его зять делится информацией с некоей конкурирующей фирмой, дело будет сделано.

- Проработайте этот вариант, Фредди. Просто так, на всякий случай.

- О'кей. Что еще?

- Это все. Бай-бай, Фредди.

- Бай-бай, Джонни.

ПРОБЛЕМЫ БОЕВОГО КАРАТЭ

Когда Мейседон получил от Кейсуэлла приглашение прибыть к нему в прайвет на файф о'клок, он сразу подумал о "смотринах" Рэя Харви. И не ошибся. На них присутствовал самый узкий круг лиц: сам хозяин, Мейседон и Уотсон, - вот и все. Видимо, Харви был приглашен с интервалом, на несколько более поздний час, ибо "инвазисты", как Уотсон насмешливо называл всех, причастных к программе, успели посидеть на веранде, выпить чаю или чего-либо другого по своему вкусу, поболтать о пустяках и поговорить о делах. Здесь, на веранде, и был принят Харви.

Харви прибыл ровно в семнадцать часов тридцать минут, Мейседон потом ради любопытства установил, что Рэй был приглашен именно на это время, точность детектива была своеобразным шиком и, если угодно, маленькой рекламой. Глядя, как по широким ступеням неторопливо, несколько тяжеловато ступая, поднимается Харви, Мейседон ощутил нечто вроде волнения или беспокойства. Оказывается, он переживал за своего протеже. Ему, видите ли, хотелось, чтобы Харви произвел благоприятное впечатление не только как организатор сыска и прямой исполнитель, но и просто как человек. Наблюдая за первыми шагами Харви в этом новом для него мире, полковник почувствовал, как тают его сомнения, - для новичка Рэй выглядел и держался прекрасно. Одет Харви был в недорогой, но отлично сшитый вечерний костюм, как-то догадался отказаться от своих так называемых драгоценностей, которыми иногда щеголял в офицерском клубе, - броских запонок и золотой заколки с жемчужиной. Зато на его руке красовался великолепный швейцарский хронометр в подчеркнуто простом корпусе из вороненой стали. Харви как должное воспринял присутствие на веранде Мейседона: не стал делать вид, будто не знает его, и вместе с тем не стал подчеркивать близость знакомства - корректно поздоровался, вот и все. И вообще Харви держался подчеркнуто скромно, вежливо, но с большим достоинством. Он и не пытался вести себя как равный с пригласившими его сюда людьми, но в то же время в его поведении не было ничего приниженного, лакейского. Прошло всего несколько минут, а Мейседон не без удивления и несколько ревнивого одобрения почувствовал, что дистанция, которую Харви сознательно установил и поддерживал между собой и собеседником, вовсе не была односторонней. Она недвусмысленно требовала ответного уважения и совершенно исключала попытки небрежной снисходительности и фамильярности. В разговоре с Харви Кейсуэлл был дружелюбен и подчеркнуто вежлив, из его речи как-то сами собой исчезли свойственная ей французская легкость, ироничность, не обидная, но ощутимая насмешливость. Харви отвечал очень коротко, может быть, не всегда исчерпывающе, но толково, почти не применяя любимых и метких сленговых словечек. Ни дать ни взять провинциальный бизнесмен, несколько подавленный столичным размахом и шиком, но тем не менее непробиваемо уверенный в себе! Слушая эту сухую деловую беседу, Уотсон откровенно таращил глаза на детектива, а переводя взгляд на Мейседона, без особого стеснения строил недоуменные гримасы и выразительно пожимал плечами. Мейседон хорошо понимал ученого и в какой-то мере разделял его чувства: Уотсон жаждал лицезреть обещанную ему гориллу, способную голыми руками прикончить не только человека, но и быка, а ему преподнесли явно неглупого, воспитанного, может быть, лишь самую малость смущенного и скованного человека. Если бы они знали, сколько трудов вложил Хилари Линклейтор в формирование светского облика Харви, сколько раз в самых разных вариантах была прорепетирована эта встреча, они удивлялись бы заметно меньше. Как бы то ни было, Харви оказался не только прилежным, но и способным учеником. Если бы Хобо, который в данный момент в изрядном подпитии сидел в баре и вел увлекательную беседу с некоей юной девой, одетой с предельной экономией материалов, видел своего воспитанника, он мог бы определенно возгордиться и предложить свои услуги в одну из школ хороших манер.

- Мистер Харви, - проговорил наконец Кейсуэлл, - я вполне удовлетворен результатами нашей предварительной беседы. Но должен оговориться, что от вашей конторы может потребоваться организация не только слежки, но и операций прямого захвата. Захвата преступников экстракласса или... м-м... вражеских агентов, экипированных но последнему слову техники и соответствующим образом обученных и натренированных. Можете ли вы гарантировать эффективное проведение такого рода операций силами своей конторы?

- Да, сэр.

- Не могли бы вы несколько подробнее осветить свои возможности?

- Да, сэр, - Харви ненадолго задумался, машинально массируя правой ладонью пальцы левой руки. - Обычно операции захвата я осуществляю лично, опираясь на свои возможности. При необходимости я привлекаю и других лиц, профессионалов, которым доверяю и возможности которых мне хорошо известны.

- Эти профессионалы - детективы?

- Не всегда, сэр. Я бы даже сказал так - чаще всего это не настоящие детективы, не агенты.

- Кто же они?

- Это разные люди, сэр. Все зависит от конкретной ситуации. И правильность выбора часто определяет успех операции.

- Я понимаю. И все-таки, каких людей вы привлекаете чаще всего? В какой сфере они трудятся обычно?

- Это разные люди, сэр, - медленно, в раздумье повторил Харви. Спортсмены, мотогонщики, каскадеры.

- И снайперы? - тонко улыбнулся Кейсуэлл.

- И снайперы, если это необходимо, - спокойно ответил Харви, - но я не занимаюсь организацией убийств, сэр. Моя контора вполне добропорядочна.

- На черта лысого вам тогда снайперы? - не удержался от вопроса Уотсон.

Харви внимательно взглянул на ученого, снова перевел взгляд на Кейсуэлла и ответил лишь после того, как тот поощрительно кивнул головой.

- Иногда полезно подстраховаться и держать преследуемого под верным прицелом. - Харви на секунду задумался. - Для острастки дать ему услышать свист пули возле уха, сбить с головы шляпу, выбить из рук оружие. Снайпер может продырявить прямо с колес, на хорошем ходу автомобильную камеру, перебить натянутую веревку или электрический провод. Снайперы весьма полезны в нашем деле, сэр.

Кейсуэлл не сдержал улыбки.

- Вы что же, сами не умеете стрелять как следует? - ядовито поинтересовался Уотсон.

- Я неплохо стреляю из пистолета, но почти не прибегаю к винтовке. Навыки стрельбы из этих видов оружия, в принципе, совершенно разные и разрушающе влияют друг на друга.

Остановив настырного ученого движением руки, Кейсуэлл обернулся к детективу.

- Мистер Харви, вы не согласитесь продемонстрировать нам свое искусство нападения и самозащиты?

Харви покосился на Мейседона, поощрительно опустившего веки, и оглядел веранду.

- Здесь? Боюсь, что это небезопасно.

- Зачем же здесь, - улыбнулся Кейсуэлл, поднимаясь на ноги и вызывая тем самым цепную реакцию покидания плетеных кресел. - У меня, право же, неплохой тир. Там оборудован татами для схваток, есть и кое-что другое. Своего рода боевой мини-стадион!

Конечно же Кейсуэлл кокетничал: тир у него был прекрасный, хотя и не имел стандартных бетонных перекрытий - здесь они были просто ни к чему. Для его устройства был использован небольшой естественный холм, взгорок, в котором была выкопана горизонтальная траншея, длиной ярдов семьдесят и шириной не меньше сорока футов. Дно траншеи было идеально выровнено и засеяно плотной, ухоженной, коротко стриженной травой, чувствовалось, что здесь использована та же методика, которая применяется для подготовки и ухода за травяными теннисными кортами. Сразу при входе был оборудован татами и установлены некоторые гимнастические снаряды, мишени - в дальнем конце, в самом центре прорезанного взгорка. Над спортивной площадкой и позицией для ведения огня была установлена легкая металлическая ферма с раздвижным тентом. По случаю хорошей погоды тент был раздвинут, косые лучи вечернего солнца золотили изумрудную, чуточку пожелтевшую внутри своей массы траву.

- Кажется, вы говорили, что неплохо стреляете? - осведомился Кейсуэлл, подходя к большому металлическому шкафу - своего рода упрощенному, но достаточно прочному сейфу.

- Да, сэр. - Харви критически оглядел себя. - Но боюсь, что в этой одежде я не смогу показать всего, на что способен.

- Это дело поправимое - мы с вами примерно одинакового роста, а спортивная одежда не подгоняется по фигуре. Что бы вы предпочли?

- Обычный комбинезон. Из тех, что в ходу у десантников.

- Есть и такой. Зайдите в крайнюю кабину. - Кейсуэлл улыбнулся. Честно говоря, я позаботился о вашей одежде заранее.

- Благодарю.

Пока Харви переодевался, Кейсуэлл открыл шкаф. Там было не менее дюжины пистолетов разных марок и калибров, автоматы, винтовки - целый арсенал. Судя по всему, оружие было высшего качества, штучного производства - с выборным комплектованием, специальной подгонкой и заказным оформлением. Разглядывая этот стоящий немалые деньги арсенал со знанием знатока, Мейседон полюбопытствовал:

- Не боитесь за свое хозяйство? Этот шкаф вовсе не выглядит несокрушимым.

Кейсуэлл усмехнулся.

- Зато у него прекрасная сигнализация. - Он перевел взгляд на успевшего переодеться Харви. - Будете стрелять из своего оружия или воспользуетесь моим?

- Я не беру с собой оружия, когда наношу такие визиты, сэр.

- И напрасно. - Уотсон возлегал прямо на траве, опираясь на локоть. На такие-то визиты его и надо брать. И лучше не пистолет, а базуку. И пару гранат в придачу.

- Выбирайте любой, Харви. Все пристреляны. И спуск профессиональный мягкий. Только подумаешь - и уже выстрел. Но есть небольшая слабинка, свободный ход.

- Как и полагается при таком спуске, - рассеянно заметил Харви, он разглядывал пистолеты. - С вашего разрешения я возьму кольт. Привычен.

- Прошу. А вот и патроны. Учтите только, это не стандартный, не армейский кольт. Для заряжения...

- Простите, сэр, - с подчеркнутой вежливостью перебил Харви, - но я знаком с этой системой. У меня точно такой же, может быть, даже от одного мастера. Дороговато, правда, но дело требует.

Кейсуэлл молча развел руками, а Уотсон захохотал. Мейседон, вполголоса спросив о чем-то Харви, взял другой пистолет того же калибра и начал снаряжать его магазин.

- Собираетесь посостязаться? - удивился Уотсон. - Браво, полковник!

- Должен разочаровать вас, просто помогаю.

- Зачем?

- Для стрельбы с обеих рук.

- О! Это интересно.

Харви взял у Мейседона пистолет, сунул его за пояс и машинально, мысленно он уже проигрывал предстоящую стрельбу, поблагодарил:

- Спасибо, баззард.

Уотсон вскинул голову.

- Баззард? - Он некоторое время переводил недоуменный взгляд с Мейседона на Харви и обратно, а потом захохотал. - Баззард! Да эта же кличка чудесно к вам подходит, полковник!

- Простите меня, - виновато сказал Харви. - Вырвалось!

- Пустое!

- Баззард! Великолепно звучит! Хотя внешне вы не очень-то походите на эту ночную птицу, есть у вас в характере что-то такое от мудрого семейства сов. Этакая бесшумность, мертвая хватка и способность видеть в темноте. Баззард! Прекрасно сказано! Вы не возражаете, полковник, если я буду иногда называть вас именно так? В приливе теплых чувств и дружеского расположения?

- Пожалуйста, если это доставит вам удовольствие.

- Разумеется, доставит! Но почему баззард? Тут есть какой-нибудь секрет? Мистер Харви, поделитесь.

Чтобы успокоить Уотсона, пришлось объяснить ему, что баззард на армейском сленге - это не только сыч в собственном смысле этого слова, но еще и орел на государственном гербе, и полковник, хотя иногда говорят не просто баззард, а баззард-колонель. Уотсон презрительно сморщился.

- Ну, зачем этот коктейль? Эта ублюдочная помесь американского с французским? Нет, неразбавленный баззард и крепче и благороднее. Не правда ли, Джон?

- Может быть, мы вернемся, наконец, к делам? - несколько суховато осведомился Кейсуэлл.

- Вы спешите, господин советник? - Уотсона, когда он разойдется, оказывается, было не так-то просто угомонить. - Впрочем, солнце клонится к закату, впереди обед, а клич римских пролетариев "Хлеба и зрелищ!" - вовсе не чужд моей душе и телу.

Он еще настаивал, чтобы Харви, выходя на линию огня, воскликнул: "Аве, Кейсуэлл! Моритури те салютант!", интересовался, смог ли бы мистер Харви без своих автоматических пистолетов справиться с гладиатором и вообще говорил глупости и мешал. Но как только детектив начал стрелять, быстро притих и наблюдал за происходящим с неослабным вниманием и интересом. Правда, выстрелы из крупнокалиберных пистолетов терзали его нежный слух, но он быстро нашелся - вставил себе в каждое ухо по стреляной гильзе. Так и сидел на траве, напоминая бледнокожего итурийского пигмея, наслаждающегося увлекательным зрелищем и совершенно необычным украшением.

А стрелял Харви блестяще, он удивил даже такого знатока, как Мейседон, который, хотя и был осведомлен о талантах детектива, но еще не видел их демонстрации в таком объеме. Он, правда, не клал пуля в пулю, а такое умение иногда демонстрируют на аренах цирка, но стрелял навскидку, без выцеливания, полагаясь не только на зрение, но и на мышечное чувство. Он стрелял одинаково хорошо от плеча, от пояса, из-под руки, стрелял с места и на бегу, с одной руки и с обеих рук, по одной мишени и по двум мишеням сразу. Стрелял в прыжке, успевая выпустить в полете две-три пули, выполнял кульбит на одной руке, оберегая оружие, и, вскакивая, всаживал в цель остальные пули. Стрелял на слух, с завязанными глазами, для такой стрельбы в тире Кейсуэлла была оборудована кукующая мишень, и пули послушно ложились в ее черный силуэт. Разумеется, Уотсон не упустил возможности поязвить и заметил, что было бы гораздо эстетичнее, если бы мишень не куковала, а кричала сычом.

Продемонстрировал Харви и свое умение в обращении с ножом. С расстояния около десяти шагов Харви бросал его взмахом снизу, сверху, сбоку, и нож неизменно втыкался в дерево с такой силой, что Уотсон вытаскивал его лишь с трудом, силы одной его руки иногда не хватало.

- Ножом я владею неважно, - признался Харви, - на всякий случай. А есть настоящие мастера!

- Почему такое пренебрежение? - полюбопытствовал Кейсуэлл.

- Нож - незаменимое оружие для убийцы тайком, а при игре в открытую он всегда проигрывает пистолету. - Харви скупо улыбнулся. - А я ведь не убийца.

- Значит, кинофильмы врут? Ведь там нож нередко опережает пулю!

Харви пожал плечами.

- Если нож в руке мастера, а пистолет у новичка, то и нож может быть первым. А на равных - никогда! Слабо бросать нож нет смысла, а сильный бросок требует замаха - тут уж никуда не денешься. - Харви задумался. - К нам приезжали светлые головы, хронометрировали, делали съемки. На сильный бросок с дистанции десять шагов от начала замаха и до поражения уходит не менее полусекунды, а выстрел доходит до цели за одну десятую. И при нужде его можно повторить столько раз, сколько потребуется.

После небольшой передышки, во время которой Кейсуэлл предложил перекусить или чего-нибудь выпить, но поддержки не встретил, Харви продемонстрировал и некоторые приемы каратэ. Каратэ чистого, изначального назначения - жестокое искусство, рожденное в народе тяжкой необходимостью драться голыми руками с хорошо вооруженными воинами. Харви показывал болевые точки и области, воздействуя на которые разным образом и с различной силой, можно ошеломить человека, вывести его из строя или убить. Уступая просьбам, Харви проделал и общеизвестные силовые фокусы: ломал деревянные брусья ребром ладони и локтями, забивал гвозди, коротким тычком пробивал пальцами насквозь довольно толстую фанеру.

- Послушайте, Харви. - Вид у Уотсона был несколько ошарашенный, а в голосе звучали тревожные, пожалуй, даже истеричные нотки. - Вы что же, действительно можете просто так, без ножа и пистолета, одним движением убить живого человека?

- А разве можно убить мертвого? - тихонько спросил Мейседон, но Уотсон не то не слышал его, не то не обратил внимания на его слова.

- Я не люблю говорить на эту тему, сэр, - после долгой паузы с явной неохотой проговорил наконец детектив.

- Простите, мистер Харви, но это полезно выяснить и по чисто деловым соображениям. - Реплика Кейсуэлла прозвучала безукоризненно вежливо, но можно было легко понять, что это не столько просьба, сколько приказание.

Харви вздохнул, пальцы его тяжелых рук, с кажущимся бессилием висевших вдоль тела, шевельнулись.

- Убить человека просто, очень просто, сэр. Если знаешь, как это делается, - ответил наконец детектив.

- Это, наверное, тяжкое знание, мистер Харви?

Детектив живо поднял голову.

- Вы верно подметили: это тяжкое знание. Но в нем есть и своя польза. И польза эта не в умении убивать.

Кейсуэлл приподнял брови, разглядывая Харви своим непонятным серьезно-улыбчивым взглядом.

- А в чем же?

- В ответственности, сэр.

- Любопытно! Ну, а если несколько подробнее?

- Начинаешь более жестко контролировать свои поступки, больше думать о других людях. Ну, и если даже не становишься добрее, то все равно меньше зла причиняешь себе подобным.

- Любопытно! Стало быть, груз этого страшного знания действует на человека так же, как и груз большой власти?

Харви усмехнулся.

- Не совсем.

- Какая же разница?

- Очень простая. Люди, обладающие большой властью, убивают не своими, а чужими руками. А это большая разница, сэр.

- Вы в этом уверены?

После заметной паузы, во время которой он присматривался к лицу и рукам советника президента, Харви ответил:

- Я мало сталкивался с людьми, облеченными по-настоящему большой властью, сэр. И не берусь судить о них. Я знаю свое место, сэр.

Кейсуэлл одобрительно кивнул, воспринимая слова детектива как нечто само собой разумеющееся, и, обращаясь уже ко всем, проговорил:

- Харви высказал очень верную мысль, но сформулировал ее недостаточно точно. Большая власть - это всегда большая ответственность. А большая ответственность волей-неволей облагораживает любого человека, даже злодея. Не правда ли, Генри?

Мейседон энергично кивнул в знак согласия, но нельзя сказать, что в глубине души он был полностью согласен с советником президента. Все, что сейчас говорил Кейсуэлл, полковник не один раз слышал от своего тестя Милтона. Свои мысли Милтон любил подтверждать той политической метаморфозой, которая происходила с кандидатами в президенты. Как агрессивны были их предвыборные заявления, когда всеми правдами и неправдами они тянулись к штурвалу большой власти!

Но на первый план выступал трезвый расчет! Казалось бы, все правильно, но... имело ли отношение ко всему этому благородство, порожденное высокой ответственностью государственного штурвального? Как военный теоретик Мейседон хорошо знал, что точный трезвый расчет - лишь безликий механизм, который мог использоваться в очень разных целях. Купаясь в сплетнях военного автономного государства в государстве, называемого Пентагоном, Мейседон хорошо знал, что политикой управляла вовсе не забота о человечестве, а сугубо эгоистическое желание подольше держать штурвал большой власти в своих руках. Можно ли такое желание совместить с высочайшей ответственностью и благородством? Люди не похожи друг на друга, и высокая ответственность действует на них очень по-разному.

- Мистер Харви, видимо, вы пользуетесь услугами сторонних "специалистов не только при проведении операций захвата, но и в ходе самого сыска?

- Разумеется, сэр.

- Это криминалисты? Агенты-наблюдатели, не так ли?

Харви сравнительно надолго задумался.

- Не только, сэр, - проговорил он наконец. - Все зависит от ситуации. Приходится прибегать к услугам врачей, графологов, искусствоведов. Очень, очень разных специалистов, сэр.

- Во всяком случае, потенциальный круг ваших сотрудников широк, вариативен и среди них есть и государственные служащие?

- Да, сэр. - Харви счел нужным улыбнуться. - Но ни я, ни они не склонны афишировать этого сотрудничества.

Кейсуэлл задумался, внимательно разглядывая Харви своим несколько загадочным, улыбчиво-серьезным взглядом.

- А не могли бы вы в рамках дела, которое я собираюсь вам предложить, некоторым образом очертить, ограничить круг ваших сотрудников-специалистов? И представить мне их список для некоторой дополнительной проверки?

Харви, ни секунды не размышляя, отрицательно покачал головой.

- Нет, сэр. Это совершенно исключено.

Кейсуэлл поднял брови и холодновато поинтересовался:

- Почему?

- Мой бизнес основан на доверии и соблюдении полной тайны взаимоотношений.

- В любом деле возможны исключения.

- Нет, сэр. - Отказ Харви звучал мягко, но решительно и определенно. В данном случае речь идет о самом принципе. Любая огласка способна нанести моему делу непоправимый ущерб или даже разрушить его. А любая проверка это огласка.

Кейсуэлл кивнул в знак понимания, но не торопился с одобрением, размышляя о чем-то. Харви счел нужным добавить:

- И потом, некоторые лица сотрудничают со мной, вовсе не подозревая об этом. Например, я могу, в принципе, использовать для дела посещение вашего прайвет и состоявшуюся беседу. Но ведь я не могу, - Харви склонил голову с подчеркнутой почтительностью, - занести вас в списки своих сотрудников, сэр. Ни вас, ни кого-либо другого из присутствующих.

Мейседон ожидал, что хитроумный Кейсуэлл так или иначе попытается заставить Рэя Харви раскрыть, расшифровать свою систему сыска. И, честно говоря, не видел, как Харви может избежать этого, если только он хочет подписать контракт с Кейсуэллом. Но Мейседон ошибся. К его великому удивлению, советник президента не стал настаивать.

- Хорошо, мистер Харви, - покладисто согласился он после паузы. Работа вашей конторы основана на доверии, пусть этот принцип, святой принцип, ляжет в основу и наших отношений. Но! Ваша работа будет весьма специфичной. Не исключено, что операции слежки и захвата вам придется проводить одновременно в разных, далеко стоящих друг от друга точках округа Колумбия и всего Вашингтона. Ваше личное участие во всех операциях сразу исключено, а поэтому в вашу систему следует внести известные коррективы. Средства для этого вы получите. И с избытком!

Харви на лету схватил ситуацию.

- Понимаю, сэр. Нужно создать несколько автономных групп слежки и захвата.

- Причем так, чтобы они не знали о существовании друг друга.

Харви не удержался от улыбки.

- Я довольно долго работал в армейской разведке, сэр Основы конспирации мне известны.

- Вот и прекрасно. И самое главное, - Кейсуэлл выдержал паузу, сопроводив ее дипломатической улыбкой, - я не посягаю на тайны вашей фирмы, вашей системы, как вы называете ее с Хилари Линклейтором. Пусть этот фундамент сохранится в первозданном состоянии. Но вторичная надстройка, образованная автономными группами слежки и захвата, должна быть мне известна поименно и досконально. Это непременное условие нашего сотрудничества, - жестко закончил советник.

После достаточно долгого размышления Харви с достоинством ответил:

- Я принимаю ваше предложение, сэр. Но... - Детектив замялся, подбирая нужные слова. - Мне хотелось бы получить хотя бы самые общие представления о цели моей деятельности. От этого обстоятельства зависит подбор людей.

- Понимаю. - Кейсуэлл задумался. - В самом общем виде вашу задачу можно сформулировать так: слежка, а может быть, и захват одного или нескольких агентов экстракласса, угрожающих безопасности Соединенных Штатов. На данном этапе нашего сотрудничества ничего более определенного сказать вам я не имею права.

- Понимаю, сэр, понимаю, - с некоторой запинкой произнес Харви, выстраивая некие собственные предположения. - Но, простите, не имеет ли все это какого-либо отношения к безопасности президента?

- Имеет, Рэй, - после секундного колебания ответил Кейсуэлл. - Может быть, не такое уж прямое, но имеет.

ЭНДИ КЛАЙНСТОН

Обнаружив себя лежащей на диване в гостиной в рабочей одежде, блузке, юбке и колготах, Керол не сразу поняла, как она тут оказалась в таком виде и что, собственно, случилось. Переведя взгляд налево, в глубину комнаты, она обнаружила рядом с диваном в кресле сидящего мужчину: сидел он в расслабленной позе, склонив голову несколько набок, глаза его были закрыты, дышал он ровно и спокойно. И опять Керол ничего не поняла мужчина, почему? Он был не молод, но и не стар, что-нибудь лет тридцати пяти, лицо его показалось Керол знакомым, но, хоть убей, она не могла вспомнить, где видела его раньше. Она шевельнула головой, приглядываясь к этому знакомому незнакомцу, и в ту же секунду он открыл глаза синие-синие глаза. Они сощурились в легкой улыбке, размякшее во сне лицо подобралось, черты его отвердели, определились... И Керол испуганно вскрикнула, сразу узнав этого человека и вспомнив все, что предшествовало его невероятному появлению в ее квартире.

- Спокойно, миссис Керол, - мягко, вполголоса проговорил Немо Нигил. Я отнюдь не призрак и не плод вашего больного воображения.

Но Керол не могла вести себя спокойно. Глядя расширенными от ужаса глазами на своего страшного визитера, она медленно сжималась в комочек, стараясь занять как можно меньше места.

- Миссис Керол, - увещевающе проговорил Нигил, - будьте же мужественной и благоразумной!

Нигил хорошо, немного насмешливо улыбался, его синие глаза излучали доброту и спокойствие, на щеках играл легкий румянец. Он ничуть не походил ни на злодея, ни на выходца с того света, и Керол начала понемногу успокаиваться. Она провела ладонью по горлу, точно снимая удушье, и спросила:

- Зачем вы здесь? Что вам нужно? - Голос ее прозвучал едва слышно. Опасаясь, что Нигил ее не понял, Керол откашлялась и уже громче, с прорвавшейся ноткой истеричности, повторила: - Что вам нужно от меня?

- Ничего особенного. - Мужчина по-прежнему улыбался, голос его звучал мягко и доброжелательно. - Я все объясню. Но сначала успокойтесь. Может быть, глоток вина?

Керол хотелось вина, и не глоток, а по меньшей мере полстакана, но она покачала головой. Пить вино в присутствии выходца с того света? Нет, это было ей не по силам!

- Послушайте, - сказала она, в голосе ее прозвучали неуместные не то умоляющие, не то убеждающие ноты. - Вы же умерли!

Нигил с улыбкой покачал головой.

- Должен вас огорчить. Я жив!

- Но я сама видела, как вы умерли! - Керол оперлась на локоть и села на диван, подогнув колени и не забыв одернуть юбку. - И полицейский констатировал смерть. И врач потом подтвердил!

Нигил с показным смущением и скорбью развел руками.

- Мне жаль огорчать вас, миссис Керол. Но, как вы сами можете убедиться, все они ошиблись. Я жив, и жив самым безнадежным образом.

Барменша смутилась, и это помогло ей окончательно овладеть собой.

- Вы меня не поняли, - пробормотала она.

- Понимаю, - перебил ее Нигил - Вы растеряны, смущены и так далее. Может быть, все-таки выпьете глоток вина?

- Выпью! - решительно сказала Керол.

Бутылка "Порто", сыр, ветчина и два бокала стояли рядом - возле дивана, на журнальном столике. Керол не заметила его раньше по той простой причине, что сначала вообще ничего не видела вокруг, кроме незнакомца.

- Лейте больше, больше! Вот так, - сказала Керол, когда бокал оказался наполненным на две трети.

Нигил налил и себе, совсем немного, и пояснил:

- Я уже выпил, без вашего разрешения. Прошу прощения, но это было необходимо.

Он подал ей бокал, взял в руки свой и поднял его на уровень глаз.

- За удачу!

Керол, поднесшая было бокал ко рту, приостановилась.

- За какую удачу?

- За нашу, разумеется. Пейте, я все объясню. Ну-ну, не бойтесь! Это именно портвейн, а не адский напиток.

Барменша засмеялась, этот оживший покойник сумел угадать ее мысли, и одним духом - будь что будет - осушила бокал. Нигил опорожнил свой бокал и занялся сыром, откусывая его небольшими кусочками и тщательно пережевывая. Казалось, он целиком погрузился в это нехитрое занятие, но время от времени он с легкой, едва приметной улыбкой поднимал глаза на Керол. Она и не думала закусывать, просто ждала, не без удовольствия ощущая, как крепкое добротное вино ласкающим теплом разливается по всему телу. Когда щеки Керол зарумянились, Нигил отодвинул тарелку, аккуратно вытер губы носовым платком и, точно размышляя вслух, негромко произнес:

- А теперь поговорим серьезно.

Сердечко Керол, порядком замученное перипетиями этого необыкновенного дня, интуитивно сжалось в предчувствии беды Пусть этот синеглазый человек не вурдалак, не выходец с того света, но что же все-таки нужно ему от нее в такой поздний час? Как он проник в тщательно запертую квартиру? Зачем он пошел на этот шаг? Да и не зря же полиция собиралась его арестовать. И вдруг ее озарило - деньги! Конечно же, этот Немо Нигил пришел за деньгами, которые бросил ей на прилавок.

Казалось бы, догадка эта должна была огорчить Керол - прощай, запланированные покупки! - но, как это ни странно, она обрадовалась: мир, вдруг повернувшийся к ней своей фантастической стороной, снова принял свое обычное положение.

- Ваши деньги я сохранила, - торопливо сказала Керол и вот только теперь вздохнула с импульсивно прорвавшимся огорчением. - Принести?

Нигил взглянул на нее не то с недоумением, не то с одобрением.

- В деньгах я не нуждаюсь, - рассеянно ответил он.

Видимо, преодолев некие внутренние колебания, решительно спросил:

- Миссис Керол, ваш муж... - Он запнулся и поправился: - Ваш покойный муж не говорил вам о своем друге, некоем Эндимионе Клайнстоне? Или просто Энди?

Барменша думала не более секунды.

- Говорил. Особенно часто он говорил о нем... - Она оборвала себя, поджала губы и уже с непонятно откуда вырвавшейся враждебностью - а все, связанное со смертью мужа, порождало у нее настороженность и враждебность, - подтвердила: - Говорил. Ну и что?

- Дело в том, миссис Керол, что Энди - это я, - вежливо представился Нигил.

- Вы?!

- Я.

Несколько полновесных секунд барменша в упор, бесцеремонно разглядывала новоявленного друга своего покойного мужа, а потом рассмеялась ему в лицо в том вульгарном стиле, в каком она смеялась за своей стойкой, желая досадить клиенту, чьи настойчивые ухаживания были ей противны.

- Не вешайте лапшу!

- Простите?

- Не врите! Друг! Знаю я этих друзей!

Керол не на шутку разбушевалась, но Нигил, или Клайнстон, сохранил полную невозмутимость, даже голоса не повысил.

- Простите, но почему вы решили, что я лгу?

- Врете вы, а не лжете! У Энди были не синие глаза, а светлые! Совсем светлые, как утренний туман, так говорил мне Берт. - Керол понемногу успокаивалась, правда, за этим спокойствием могли последовать и слезы. - Я хорошо помню. Берт говорил, что когда у человека темные глаза, то сразу можно догадаться - радуется он, печалится или злится. А вот у Энди, говорил он, глаза такие светлые, что никак не поймешь, о чем он думает и что чувствует.

- Вот в чем дело! - протянул Нигил и, попросив прощения, отвернулся.

Недоумевающая барменша видела, как ее незваный гость приложил пальцы левой руки сначала к левому глазу, затем к правому, производя при этом некие непонятные ей манипуляции. Эти операции заняли у него не более двух-трех секунд каждая, после чего он повернулся лицом к Керол и с мягкой улыбкой поинтересовался:

- Надеюсь, теперь я больше похож на Энди Клайнстона?

Керол ахнула, в ее возгласе прозвучал не испуг, а изумление, может быть, даже некое ребячье восхищение. Нигил смотрел на нее не теми синими, которые были ей хорошо известны, а серыми глазами, такими светлыми, что радужка их почти сливалась с белками глаз. И правда - глаза, как утренний туман! Предупреждая ее вопросы, Энди протянул ладонь, на которой лежало нечто прозрачное, слабо играющее отраженными бликами света.

- Цветные контактные линзы, - пояснил он со своей обычной вежливостью, - точнее, не линзы, а простые светофильтры для изменения цвета глаз.

- Вы опять взялись за свои фокусы. - Керол восхищенно качнула головой. - Здорово! Удивляюсь, почему женщины не носят такие? Цвет глаз на выбор! Модницы с ума сойдут!

Встряхнув линзы на ладони, Энди аккуратно положил их на журнальный столик и поднял свои светлые глаза на барменшу.

- Теперь вы верите, что я именно Энди Клайнстон, миссис Керол?

Оживление на лице барменши растаяло, уступив место настороженности, а потом и недоверию.

- А документы у вас есть? - с некоторым вызовом спросила она.

- Есть, миссис Керол.

- Покажите.

- Они лежат у вас в сейфе, миссис Керол, - заметив протестующее движение барменши, Клайнстон с некоторым нажимом уточнил: - В том самом сейфе, который руками Берта установлен в вашей спальне.

Сделав легкую паузу, чтобы Керол могла осмыслить услышанное, но не успела бы вмешаться, Клайнстон продолжал:

- Видите ли, прежде чем посетить бар, в котором вы работаете, я побывал здесь. Искренне прошу прощения за такую бесцеремонность, но обстоятельства заставили меня пренебречь приличиями.

- Да уж, - не удержалась барменша, - когда вламываются в квартиру, трудно говорить о приличиях.

- Еще раз прошу прощения. - Клайнстон был само терпение, как и тогда, во время беседы в баре с Бобом.

Вспомнив о случае с Бобом, Керол испугалась и наказала себе вести себя с этим удивительным человеком - не то Немо Нигилом, не то Энди Клайнстоном - осмотрительнее и осторожнее. Между тем Клайнстон продолжал:

- Так или иначе я побывал здесь и оставил в сейфе свой атташе-кейс. Если вы разрешите мне взять его, я покажу вам свои документы... И кое-что иное.

Эту оговорку Керол пропустила мимо ушей, она размышляла. Керол полагала, что после смерти Герберта, который и правда собственными руками вделал в стену спальни плоский специальный сейф, никто, кроме нее самой, не знал о существовании этого тайника. Допустим, о существовании сейфа Энди Клайнстон узнал от Берта, но как он проник в него?

- А ключ? - вслух спросила она живо, точно уличая собеседника во лжи. Где вы взяли ключ?

Клайнстон чуть улыбнулся.

- Я не нуждаюсь в ключах. Умение открывать замки без ключа входит в состав профессии хорошего клишника.

- Вы взломщик, специалист по сейфам? Как это, медвежатник?

- Нет, миссис Керол. Я не медвежатник. Я клишник.

- Как это - клишник?

- Это одна из цирковых профессий. Клишники освобождаются от веревок, которыми их связывают, оков, цепей, выбираются из ящиков, забитых гвоздями. Ну, а по совместительству умеют открывать замки без ключей.

- В общем, вы - фокусник, - не без облегчения подытожила барменша.

- Отчасти. Во всяком случае, если вы потеряли ключ от своего сейфа, то мы сможем обойтись и без него.

- Нет, я не потеряла ключ от сейфа, - с достоинством сказала Керол и направилась в спальню. Отсутствовала она довольно долго, за это время Клайнстон освободил журнальный столик.

- Ваш? - спросила барменша, появляясь в гостиной.

- Мой, миссис Керол.

- Тяжелый! Что в нем?

- Золото, - рассеянно ответил Клайнстон, вежливо помогая Керол водрузить в самом деле нелегкий атташе-кейс на журнальный столик. Приняв его ответ за шутку, барменша рассмеялась, но смех застыл на ее губах, когда, щелкнув замками, Клайнстон откинул крышку чемоданчика. В кожаных кармашках атташе-кейса, выставляясь из них наполовину, тускло блестели неповторимым и благородным, истинно золотым цветом аккуратные слитки. Глядя на золото широко открытыми глазами, Керол, беззвучно шевеля губами, машинально пересчитала слитки: пять - в нижнем ряду, пять - в среднем ряду и три - в верхнем. Всего - тринадцать! Глаза Керол бегали по лениво, солидно сияющим слиткам, как пальцы пианиста по клавишам при исполнении пассажей. Даже голова закружилась! И тонко зазвенело в ушах.

Клайнстон поднял голову, присмотрелся к барменше, и грустноватая улыбка тронула его губы.

- Нравятся? - спросил он вполголоса.

Его светлые глаза, в которых играли золотые искорки, казались теперь рыжими. "Как у кота", - подумалось Керол, и эта нелепая мысль помогла ей овладеть собой. Она присела на диван и самыми кончиками пальцев пугливо прикоснулась к одному брусочку, точно опасаясь ожога. Но металл был холодным. Холодным и гладким, точно кожа после утреннего купания в море.

- Савонетт, - все так же вполголоса проговорил Клайнстон и провел пальцем по среднему золотому ряду, - что по-французски значит - мыльце. В каждом таком мыльце - килограмм, чуть меньше двух фунтов с четвертью.

Быстрым, почти неуловимым движением сильных пальцев Клайнстон извлек из верхнего кармашка слиток и опустил на услужливо подставленную ладонь барменши. Ладонь потянуло вниз.

- Какой тяжелый! - уважительно прошептала Керол.

- Это золото, миссис Керол. - Клайнстон извлек еще одно золотое мыльце и положил его поверх первого. - Оно в двадцать раз тяжелее воды.

Ладонь ее совершала легкие движения вверх и вниз, впитывая в себя эту упоительную тяжесть потенциального богатства. Клайнстон чуть насмешливо, но более грустно наблюдал за ней. Вдруг ладонь барменши замерла, наклонилась, и слиток золотой рыбкой, только что не вильнув хвостиком, выскользнул на столик.

- Но это золото - краденое!

- Не совсем так, миссис Керол. Я выиграл его на пари.

- Нет! Вы украли, я знаю. Мне сказал этот тип, который меня допрашивал. Вы украли это золото в банке. Поэтому-то за вами и явилась полиция.

- Я не украл его, а похитил, миссис Керол, - спокойно возразил Клайнстон, укладывая слиток в свободный кармашек. - Похитил на пари, чтобы доказать, что нет на свете таких дверей, через которые было бы невозможно пройти.

Керол хмурила брови в непривычном для себя напряжении мысли. Не то чтобы она не привыкла или не умела думать, скорее наоборот. Если не умеешь ориентироваться в хаосе разных, удивительно не похожих друг на друга людей и событий, так лучше вовсе не становиться за стойку бара. Один знакомый бартендер, посмеиваясь, говорил Керол, что стойка - та же кабина реактивного самолета, только за ошибки приходится расплачиваться не жизнью, а монетами. Но мысли Керол всегда вращались в простом мире обыденных событий и привычных представлений. В этом мире Керол чувствовала себя уверенно и готова была обсуждать и спорить о чем угодно и с кем угодно. Но теперь ей предстояло заговорить о чуждых ей, непонятных, а поэтому страшноватых вещах, о которых, она знала об этом от мужа, даже самые умные люди не имели четкого представления. Керол чувствовала себя выбитой из колеи и словно поглупевшей. И потом... тут не было привычной стойки! Той самой стойки, которая отделяла ее в баре от собеседников, как-то нивелировала их - и умных и глупых, превращая в безликих, в общем-то зависимых от нее, барменши, клиентов. С любопытством и тайным страхом разглядывая склоненную голову Клайнстона, уверенные движения его сильных ловких пальцев, Керол нерешительно спросила:

- Скажите, Энди... ничего, что я вас так называю?

Клайнстон захлопнул чемоданчик, поднял голову и ободряюще улыбнулся.

- Я рад этому, миссис Керол.

Улыбнулась и барменша.

- Почему же тогда миссис? Зовите меня просто Керол. - Она помолчала, все еще не решаясь задать вопрос, который вертелся у нее на языке.

- Я слушаю, Керол.

- Скажите, Энди, - она понизила голос почти до шепота, - а вы человек?

Клайнстон засмеялся, довольный чем-то для нее непонятным.

- Человек, Керол. И, как говорил Теренций, ничто человеческое мне не чуждо.

- Кто такой Теренций?

- Драматург. Жил в Риме и писал веселые комедии.

- Вы бывали в Италии?

Клайнстон вздохнул.

- Где я только не бывал! Но, к слову сказать, Теренций давно умер. Он жил во втором веке до Рождества Христова.

- О! - Керол помолчала, в глазах ее появилось то самое лукавое выражение, которое свойственно женщинам, считающим, что они знают много больше, чем это кажется их собеседникам. - А вот Берт говорил... может быть, вы - и не человек вовсе!

Разглядывая барменшу, Клайнстон спокойно уточнил:

- Кто же?

- Инопланетянин!

Керол ждала ответа, затаив дыхание. Но Клайнстон лишь усмехнулся, явно не намереваясь серьезно говорить на эту тему.

- На мой счет ходит много разных слухов, Керол.

Барменша кивнула.

- Берт и говорил о слухах. Но он говорил и про то, что если бы не эти слухи, то вас давно бы заставили работать на гангстеров. Или убили!

- Так уж и убили!

- Убили же Берта? Убили! И не рассказывайте мне, что он попал в автокатастрофу случайно! - И вдруг без всякой логики Керол раздраженно добавила: - А вы вот сидите живой и здоровый!

- Я сочувствую вашему горю, Керол, - после паузы мягко сказал Клайнстон. - Но из того, что Герберт погиб, а я остался жив, еще не значит, что я инопланетянин, не правда ли?

Барменша вздохнула, успокаиваясь, поправила волосы и с вновь просыпающимся любопытством спросила:

- А Фольмагаут?

Клайнстон не сразу понял, что она имеет в виду, а когда понял, деликатно поправил:

- Фомальгаут.

- Верно, Фомальгаут! Я сначала не обратила внимания на ваши слова. Но когда инспектор меня допрашивал, вдруг вспомнила - и про Фомальгаут, и о созвездии Южной Рыбы. - И Керол пересказала всю сцену, свидетельницей и участницей которой она была.

- Ну и что же? - безмятежно спросил Клайнстон.

- Как это что? Это же звезда! А вы говорили, что обучались своим фокусам на Фомальгауте! Как же так?

- Чего только не говорят люди, когда попадают в трудное положение. - В тоне Клайнстона прозвучали нотки извинения.

- Но и в визитной карточке значился Фомальгаут. Я видела своими глазами!

- Ожидая беды, человек еще и не такое напишет. И напечатает, будьте уверены!

- Не пойму я вас, - вздохнула барменша. - Все-то вы юлите и выкручиваетесь! Почему вы не хотите сказать мне правду?

- А зачем вам правда, Керол?

Барменша взглянула на него растерянно.

- Как это зачем? Правда - она и есть правда!

- Правда опасна, Керол. Опаснее черной вдовы и гремучей змеи. Этих тварей нужно растревожить и обидеть. А правда порой жалит просто так и без всякого предупреждения. И жалит смертельно! - Клайнстон глубоко вздохнул, дернул головой, точно прогоняя некую навязчивую, неприятную мысль, и продолжал уже вполне доброжелательно: - Мой совет, Керол, когда вас будет допрашивать полиция... Да-да, рано или поздно полиция установит мое официальное лицо, раскопает мои связи с Гербертом и будет вас допрашивать. Допрашивать с пристрастием! Так мой совет - утверждайте, что не знали меня в лицо, ведь это правда. А заочно, по рассказам Герберта, принимали меня за инопланетянина, гостя с Фомальгаута. В Штатах нет такого закона, который осуждал бы граждан за связи с инопланетянами. Стойте на своем, и от вас быстренько отстанут. Только не вздумайте признаться, что я побывал у вас в гостях!

- Вы напрасно принимаете меня за дурочку, Энди, - обиженно сказала Керол. - Ну, а если моя квартира под наблюдением? Если вас засекли?

Клайнстон кивнул.

- Вы угадали. И под наблюдением, и засекли. Но я принял свои меры. Гамшу, что околачивается возле вашего подъезда, будет под присягой утверждать, что к вам не входила и не выходила ни одна живая или мертвая душа.

Барменша передернула плечами.

- Как вы легко об этом говорите!

Клайнстон развел руками.

- Привычка! Мертвые души, знаете ли, гораздо безобиднее живых людей. И, сразу же становясь серьезным, скорее приказал, чем попросил: - Мне нужна ваша помощь, Керол.

Прочитав в глазах барменши мгновенно вспыхнувший испуг, он с улыбкой добавил:

- Не бойтесь! Мне не нужна ваша душа. И я не потребую у вас расписки кровью с каким-нибудь жутким обещанием. Мне нужен "понтиак", который, как мне известно, без дела стоит в вашем гараже после гибели Герберта.

Клайнстону нужен был именно этот "понтиак", а не какая-либо другая машина, которую он мог бы раздобыть без особого труда. Дело в том, что "понтиак" Герберта располагал превосходным тайником, который он сам помогал встраивать. Обнаружить этот тайник мог бы разве лишь очень опытный специалист, да и то при целевом поиске, а не в ходе рядового осмотра. Везти золото в тайнике было много безопаснее, чем просто так, в атташе-кейсе, который уже помозолил глаза полиции. Клайнстон, знал, где находится гараж, и мог бы взять "понтиак" без разрешения Керол, но, обнаружив пропажу, она могла, чего доброго, заявить в полицию, а розыск поставил бы Клайнстона под прямой удар, которого он теперь всячески старался избежать.

Керол вздохнула.

- Да, после того как Берта не стадо, я принципиально не пользуюсь карами. Но иногда я разрешаю пользоваться "понтиаком" своим друзьям.

Клайнстон все понял, молча полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда и положил на столик пачку стодолларовых банкнот.

- Здесь полторы тысячи. Я бы предложил вам больше, но кроме этого наличных у меня нет. А моими чеками пользоваться сейчас неблагоразумно.

Конечно, полторы тысячи за подержанную, даже старую машину - это хорошая, даже избыточная цена, но Керол все-таки не могла удержаться от выразительного взгляда, брошенного ею на атташе-кейс.

Клайнстон легко прочитал ее мысль.

- Я бы с удовольствием подарил вам на память "мыльце", - мягко заметил он, - но это банковское золото, маркированное не только обычным, но и радиоизотопным способом. Вечное, неубираемое клеймо! Если слиток обнаружат, а полиция может устроить обыск в вашей квартире, вы попадете в тюрьму, Керол.

- Я и не думала о золоте! - вспыхнула Керол, с трудом подавляя вдруг закипевшее раздражение.

Конечно же она подумала о золоте. Клайнстон угадал, Керол устыдилась, но вместе с тем и рассердилась на Клайнстона - кто его просил высказываться вслух! Но дело было не только в золоте, Клайнстон подавлял ее своим превосходством. Конечно, он никак не декларировал этого и старался вести себя возможно деликатнее, но Керол ощущала его всем своим существом, а тут не было даже стойки! Той самой стойки, которая придавала ей дополнительную уверенность в себе. И потом, Клайнстон даже самую чуточку не попытался поухаживать за ней! А за последние годы Керол привыкла к ухаживаниям и к комплиментам. И, наконец, Клайнстон так и не удовлетворил мучившего ее любопытства, как угорь увернулся от всех вопросов. А ведь был другом Берта! Керол и не пыталась сколько-нибудь детально анализировать свои чувства, ей вполне достаточно было темной волны раздражения, чтобы ощутить сладкое желание сделать этому Клайнстону какую-нибудь, пусть самую маленькую, пакость, чтобы хотя бы мысленно поставить его на место!

- А я могу быть уверена, что это не краденые деньги? - невинно осведомилась Керол, брезгливо прикасаясь к ассигнациям кончиками пальцев.

- Безусловно, - сдерживая улыбку, подтвердил Клайнстон.

- Ну что ж, я их пересчитаю. Не возражаете?

- Это ваше право, Керол.

Понимая, что делает глупость, стыдясь себя самой, но в то же время испытывая острое удовольствие, Керол, с порозовевшими щеками, принялась перекладывать купюры, делая вид, что считает их. Искоса взглянув на Клайнстона, она поймала его вовсе не насмешливый, а грустный и сочувственный взгляд. И вдруг вспомнила о тех долларах, которые Клайнстон оставил ей в качестве подарка. Отшвырнув деньги, Керол закрыла лицо руками.

- Простите меня! Я и сама не знаю, что делаю.

- Нервы, Керол. Забудем об этом, - мягко сказал Клайнстон, но не встал и не сделал даже попытки, чтобы утешить ее более определенно.

- "Понтиак" не стоит и тысячи. Просто память!

- Я постараюсь вернуть его, Керол.

- Тогда берите бесплатно!

- Деньги вам пригодятся. - Привычная ироничная улыбка легла на лицо Клайнстона. - А мне они теперь ни к чему. Вот машина мне нужна, очень нужна!

- Вы знаете, где гараж?

- Знаю.

- А ключ висит там, возле входной двери.

Клайнстон поднялся на ноги, легко взял тяжелый атташе-кейс левой рукой.

- Ключ останется на месте, мне он не нужен. Если вмешается полиция, твердите, что "понтиак" угнали, и стойте на своем.

- Понимаю.

Керол проводила его до двери и, вручая ключ от машины, вдруг спросила:

- А хорошо у вас на Фомальгауте?

Клайнстон засмеялся.

- Отлично! Как в Диснейленде в воскресный день. Даже лучше!

ТРЕВОГА, ХАРВИ

Когда солнце поднялось над лесом, начала клевать настоящая форель, а не мелочь, которую Харви с досадой, однако же бережно снимал с крючка и швырял обратно в реку. Уже трижды после особенно удачных забросов, когда хитроумная мормышка ложилась на быстрину, в самую струю, играющую солнечными бликами, тонкое деликатное удилище вздрагивало и сгибалось дугой. И Харви, вздрагивая вместе с удилищем, чувствовал, осязал попалась настоящая рыба! Две форели фунта по два, а одна по меньшей мере три! Несомненная удача.

Делая очередной заброс, Харви досадливо поморщился. Какой-то дурак, нарушая первозданную тишину и разрушая чарующее таинство рыбалки, орал во всю глотку. Голос был резкий, квакающий, противный, скорее всего, обладатель его был в стельку пьян или взбодрил себя спозаранку хитом хорошей дозой наркотика. Разве нормальный человек будет так вопить на платном рыболовном участке реки? И разве хорошая форель польстится на мормышку под такой аккомпанемент? Сердито выбирая леску из воды, Харви вдруг насторожился: ему почудилось, что этот пьяница или наркоман выкрикивает его собственное имя. Несколькими секундами позже Харви понял, что так оно и есть и что это не просто вопли ненормального человека, а объявление, которое кто-то делал, пользуясь мегафоном.

- Рэй Харви! - кощунственно грохотал и квакал мегафон, слова падали в струящееся золото реки, как тяжелые камни. - Рэй Харви! Подойдите сюда по срочному делу! Повторяю. Рэй Харви!

Не так-то просто было определить место, откуда доносился этот громоподобный голос, казалось, он рушился на струящуюся реку и просыпающуюся землю прямо с безоблачного неба. Но, обежав глазами оба берега, Харви заметил в сотне шагов от себя ниже по течению рослого "МР", его белую каску золотили лучи утреннего солнца.

- Рэй Харви! - квакал мегафон. - Вас просят подойти по срочному делу!

- Понял! Иду! - крикнул Харви, торопливо сматывая удочку.

"МР" обернулся в его сторону. Харви помахал ему рукой. Полицейский сделал ответный жест и опустил мегафон, висевший у него на ремешке через плечо подобно фотоаппарату.

Наступила тишина, которая теперь показалась Рэю особенно глубокой, а поэтому и тревожной.

Направляясь к полицейскому, Харви испытывал и досаду и тревогу. Чувство досады было естественным - какой рыбак не рассердится, если его священное занятие прерывают в самый разгар клева! А тревога объяснялась куда более прозаическими и весомыми причинами. Несколько дней тому назад ему позвонил Хилари Линклейтор по прозвищу Хобо и попросил навестить его.

- Серьезное дело, Рэй, не для телефона. Я бы сам приехал к тебе, да не могу. - Хрипловатый голос Хобо звучал устало. - Нездоровится.

- Сердце?

- Оно самое.

- А лечитесь опять "Блади-мэри"?

- Ты вещаешь, как оракул, Рэй. Почему бы параллельно с сыском тебе не заняться предсказанием судеб?

Не отвечая на эту реплику, Харви спросил:

- Когда удобнее к вам подъехать?

- Когда хочешь. Я целый день на диване.

- О'кей.

Харви и Линклейтора связывали сложные взаимоотношения. Собственно, нынешний Линклейтор по прозвищу Хобо был осведомителем Харви. Вообще, у Рэя Харви было множество самых различных осведомителей. Свою идею открытия частной сыскной конторы, которая размещалась бы в округе Колумбия и обслуживала главным образом и по преимуществу пентагоновских офицеров, Харви вынашивал много лет. Не отличаясь гениальностью и не имея достаточно глубокого образования, Харви тем не менее был далеко не дураком, а кроме того, обладал огромным опытом сыскной работы, который он приобрел в полиции, а отчасти и во время последующей службы в десантных войсках. Он хорошо понимал: чтобы стать не просто сыщиком, а заметным процветающим детективом, нужен какой-то конек, какая-то палочка-выручалочка в работе. Ориентация на пентагоновскую среду была одним из результатов этих размышлений. Но одной специфики ориентации для успеха было мало. Харви не поленился прочитать кучу детективной литературы, благо это было далеко не самым скучным занятием на свете. Литература подтвердила, что светлая голова и обостренная наблюдательность - Харви считал, что минимум этих качеств у него имеется, - не являются достаточными критериями успеха. Нужно что-то еще! Например, у Шерлока Холмса эти качества дополнялись обширнейшими энциклопедическими познаниями, которые сделали бы честь крупному ученому; комиссар Мегрэ ничего не стоил бы без глубокой любви ко всем людям и великолепного знания моря житейского. Увы, в арсенале Харви не было ни того, ни другого, по крайней мере, в тех количествах, которые необходимы для успеха и процветания. Палочкой-выручалочкой Харви стала развитая система осведомителей. Содержать ее было трудно и накладно, из-за подобного рода расходов Харви всегда испытывал определенный дефицит в наличных средствах. Работать с осведомителями было увлекательно, но смертельно опасно, это была не просто работа, а искусство, сродни искусству эквилибриста, жонглирующего зажженными факелами под самым куполом цирка на туго натянутой проволоке. Но зато система осведомителей стала могучим орудием, которое иной раз приводило к успеху в таких ситуациях, перед которыми определенно спасовали бы и Патер Браун, и Шерлок Холмс, и комиссар Мегрэ, не говоря уже о фатоватом Эркюле Пуаро. Харви гордился своей системой, любил, холил и охранял ее с той заботливостью, с которой относятся к чистокровному скакуну-рекордисту.

Осведомители Харви были платными и бесплатными, сознательными, отлично знавшими, что они делают, и бессознательными, у которых Харви черпал нужные сведения в дружеских беседах и профессиональных разговорах, вовсе не пытаясь выставить собеседников в роли своих агентов, а наоборот, самым тщательным образом маскируя это щекотливое обстоятельство Среди платных осведомителей были такие которые получали твердую недельную зарплату, и работавшие сдельно - их гонорар зависел от ценности и оперативности поставляемой информации. Далеко не все осведомители получали плату долларами. Некоторые поставляли сведения в благодарность за то, что в свое время Харви оказал им услугу, и в надежде на то, что его услуги еще понадобятся в будущем. Другие не отказывали Рэю Харви в его просьбах, потому что рыльце у них было в пушку, а проклятый частный детектив, - это им было доподлинно известно, - слишком много знал и ссориться с ним было неразумно; такие люди, например, были в отряде военной полиции Пентагона. Конечно, недруги Харви, к которым относились все лица, поставлявшие ему информацию нехотя, под давлением, а равно и все его контрклиенты, которым он когда-то насолил, работая в пользу других, не задумываясь и с удовольствием растоптали бы, уничтожили его физически, юридически или морально, в зависимости от своих возможностей. Но на страже Харви стояли другие люди и организации, которым он был позарез нужен! Ведь помимо всего прочего, пользуясь услугами этой сети осведомителей, Харви и сам, хотел он этого или не хотел, становился весьма ценным осведомителем заинтересованных лиц. И эти лица бдительно охраняли и самого Харви и благополучие его сыскной конторы.

В системе осведомителей Харви Хобо занимал совершенно особое положение. Оно определялось тем простым обстоятельством, что именно у Хилари Линклейтора Харви в свое время купил сыскную контору вместе с системой осведомителей, которая в те времена была заметно меньше нынешней, но производила внушительное впечатление качеством своих кадров. Линклейтор ушел от сыскного дела не потому, что оскудел его интеллект или иссякло искусство, тончайшее искусство проникновения в чужие дела и мысли. Он попросту спился. "Я наглотался слишком много помоев, - сказал он Харви, и потерял уважение к людям. А талантливому детективу - я талантлив, мустанг, вы должны учесть это, - презирающему простых людей, нельзя заниматься сыском - слишком много бед он может натворить. Его дело жрать, пить и тискать похотливых баб. Мое дело пришло в непримиримое противоречие с образом моих мыслей и поступками, поэтому я и продаю его". Нельзя сказать, чтобы Линклейтор лгал, он говорил правду, но не всю правду: Хилари продавал свою контору не только по моральным соображениям, но и по финансовым - у него не было денег для того, чтобы достойно и без ущерба для нее содержать свою систему осведомителей.

Продав контору, Линклейтор не потерял к ней интереса. Будучи человеком более чем незаурядным - интеллектуальное превосходство Линклейтора над окружающими было несомненным и обычно воспринималось как нечто должное, он опекал Харви, тактично направлял его действия и охотно, часто по собственной инициативе поставлял ему самую разнообразную информацию. Его можно было бы назвать самым бескорыстным осведомителем Харви, если бы он время от времени не просил взаймы то больше, то меньше и был бы более аккуратен и памятлив в отношении своих долгов. Харви ценил Помощь Хобо. Морально опустившись, Линклейтор никогда не падал на самое дно, сохраняя определенный минимум порядочности и воспитанности. Пьянство выжгло множество интересов Хилари, но не смогло окончательно погасить пламя его интеллекта и притупить природных сыскных способностей.

Харви доверял Хобо больше, чем кому бы то ни было, но не абсолютно - на такое доверие Рэй вообще не был способен. Отчасти по этой причине, отчасти из чистого любопытства Харви собрал о Линклейторе некоторые сведения. Оказалось, что Хилари родом из Вирджинии, из когда-то богатой, с аристократическими замашками, но уже разорившейся семьи, связи и безденежье привели его в Вест-Пойнт. Он блестяще закончил его, быстро пошел в гору, но вскоре вылетел из армии: уже тогда слишком много пил и слишком близко принял к сердцу сердитые слова Айка о военно-промышленном комплексе - вел в этом плане совершенно нетерпимые с точки зрения кадровых военных разговоры. Надев шляпу, Линклейтор на некоторое время бросил пить и, пользуясь своими связями и помощью друзей, открыл частную сыскную контору, которую потом и посчастливилось перекупить Харви. Рэя интересовало, на какие средства живет Хилари. Ясного ответа на этот вопрос Харви не получил, однако некоторые сведения позволяли догадываться, что Хобо некоторым образом сотрудничает с влиятельными гангстерскими группами. Эта операция по удовлетворению любознательности кончилась тем, что однажды перед ленчем Линклейтор позвонил Харви и сердито спросил:

- Зачем тебе это нужно?

Харви сразу понял, о чем идет речь, но на всякий случай посчитал нужным уточнить:

- Ты о чем?

- Знаешь о чем, - отрезал Хилари. - Коего черта ты копаешь вокруг меня?

Темнить с Хобо у Рэя не было ни смысла, ни желания, поэтому он чистосердечно признался:

- В личных интересах, на всякий случай. Да и любопытство заиграло.

- Это дурацкое любопытство может дорого тебе обойтись! - Линклейтор помолчал и уже спокойнее посоветовал: - Прекрати это немедленно. Ты неплохой парень, и мне вовсе не понравится, если любознательность преждевременно сведет тебя в могилу.

- Я все понял.

- Вот и хорошо. И впредь будь благоразумен. Не забывай, что ты частный детектив, а не Зевс.

- А это кто такой?

Хилари засмеялся и пояснил:

- Это древнегреческий бог-громовержец. Он любил делать глупости, а ему все сходило с рук. Но что позволено Зевсу, не дозволено быку!

Харви вздохнул и признался:

- Я не понял и про быка.

- А ты покопайся в литературе. Тебе это полезно.

Харви послушался и дал своей секретарше Джейн задание представить ему письменную справку о некоей истории с Зевсом и быком, которая произошла в Древней Греции.

Джейн грустно взглянула на него и спросила:

- Может быть, вы обойдетесь устной справкой?

Харви подумал и разрешил:

- Валяйте.

- А может быть, не стоит? Это скабрезная история, а вы ведь не любите скабрезностей.

- Не люблю, - без раздумий согласился Харви, но после этого опять задумался. - Но все-таки расскажите в порядке исключения. Черт с ними, со скабрезностями - дело требует.

Джейн коротко поведала ему драматическую историю о Зевсе, Европе и быке.

Харви испытующе посмотрел на нее и резюмировал:

- Не ожидал я такого от древних греков. А все жужжат об их удивительной культуре. Хм! Но я понял, что хотел сказать мне Хилари, хотя я не совсем понимаю, почему он выразился так заумно и аллегорически.

По всем этим причинам владелец сыскной конторы Рэй Харви отправился на квартиру к своему осведомителю Хилари Линклейтору, когда тот попросил его об этом одолжении. У Хобо была однокомнатная квартира с большой удобной кухней, оборудованной так, что этому могла позавидовать самая домовитая и придирчивая хозяйка. И вообще Линклейтор представлял собой в чисто бытовом плане, если отвлечься от пьянства редкую разновидность сноба-спартанца. Мебель в комнате Хобо была совсем дешевой и простой, можно сказать, убогой. Эту убогость еще более подчеркивала электронная аппаратура самого высокого класса - "Панасоник", "Грюндиг". Причем никаких комбайнов: магнитофон, квадрофонический проигрыватель, радиоприемник, цветной телевизор с относительно небольшим экраном и превосходным изображением, все это по отдельности. Линклейтор не держал в квартире никаких безделушек, украшений, хрусталя и прочей чепухи, столь любимой и почитаемой обывателем. На стенах комнаты, оклеенных простыми однотонными обоями веселого солнечно-зеленого цвета, висело всего две картины в тонких деревянных рамочках. Впрочем, называть эти творения картинами, по мнению Харви, можно было лишь при наличии большой фантазии и дара к преувеличению. Это были рисунки, выполненные черным карандашом на белых листах бумаги размером с ученическую тетрадку, правда, судя по всему, и карандаш и бумага были хорошего качества. Линклейтор объяснил Харви, что это эскизы-подлинники, принадлежащие двум великим художникам современности: Сальвадору Дали и Пабло Пикассо. Одна из картин изображала огромного слона, огромного потому что перед слоном маячила фигурка крохотного, похожего на муравья человека. У грузного, дирижаблеподобного слона были удивительно тонкие, прямо-таки оленьи ноги, поэтому казалось, что слон не бежит, а летит, плывет по пустыне Харви как-то указал Линклейтору на эту несообразность. Тряся своим жирным пузом. Хобо оглушительно расхохотался как это он умел делать в минуты хорошего настроения, и сказал, что у Рэя острый глаз, но что именно в этом несоответствии, в левитации грузного слона и состоит главная прелесть картины. Линклейтор почему-то воодушевился и принялся расписывать Харви достоинства другого рисунка, на котором карандашной линией был очерчен девичий профиль. Когда Хобо мимоходом упомянул, что за этот рисунок, с виду такой простой, он мог бы получить кучу денег, Харви не сдержал скептически-недоверчивой улыбки. Конечно, девица была недурна, а этот самый Пикассо был неплохим художником, но Харви отлично видел, что на этот рисунок он затратил секунд тридцать, а то и меньше: взял карандаш и, не отрывая его от бумаги, начертил профиль. Вот и все! Конечно, сделано это было довольно ловко, но мало ли на чем можно набить руку! Харви не мог поверить, что за такую пустяковую работу можно получить большие деньги. Если бы дело обстояло именно так, люди бы только тем и занимались, что рисовали профили своих подружек, а потом с выгодой сбывали бы их любителям искусства. По этой причине Харви и улыбнулся. Хилари конечно же заметил эту улыбку, в наблюдательности ему не откажешь, прервал свои объяснения на полуслове и некоторое время хмуро разглядывал Харви из-под насупленных бровей. Потом вздохнул и скучным голосом сказал:

- Не пойму я тебя, Рэй. Странный ты человек!

- Вы тоже странный. Хил, - вежливо ответил Харви. - Может быть, именно поэтому мы сошлись с вами?

Секунду Линклейтор ошарашенно разглядывал Харви, а потом расхохотался и дружески хлопнул его по плечу.

Видимо, не без влияния Хобо Харви начал себя чувствовать в своей роскошно оформленной квартире не совсем уютно. Особенно его почему-то начали раздражать многочисленные, превосходно выполненные цветные фотографии самых разнообразных роскошно одетых и полуодетых красавиц; обнаженной натуры Харви не признавал по целому ряду веских соображений - и теоретико-моральных и чисто практических. Нет-нет, а иногда, порой вовсе вроде бы ни к чему, ему вдруг припоминался незатейливый профиль грустной девушки, мимоходом нарисованный этим самым Пабло Пикассо простым безотрывным движением черного карандаша. Эта девушка, задумавшаяся о чем-то своем и тайном, была совсем не похожа ни на испанок, ни на мексиканок, которые, по идее, должны были вдохновлять художника. Значит, она была выдумана! Это удивительное обстоятельство, тот факт, что какая-то дурацкая надуманная линия, небрежно прочерченная на листе бумаги, затемнит собой полнокровные фотографии несомненно существующих и благоденствующих красавиц, и раздражало и тревожило, почти пугало Харви. Прямо наваждение какое-то! Надо было что-то предпринимать.

Как-то Рэя осенило: надо выкинуть всех этих прелестниц, которые украшали стены его квартиры! Исчезнет материал для сопоставления, ассоциаций, и нарисованная карандашная девушка перестанет его тревожить. Харви так и поступил, заодно он существенно упростил и весь интерьер прежнее великолепие как-то не гармонировало с голыми стенами. Из всех фотографий он оставил лишь одну - большой черно-белый портрет матери. Он был сделан путем увеличения с небольшой, не очень четко выполненной фотографии, поэтому лицо матери смотрело на Рэя словно из призрачного, невидимого, но тем не менее существующего тумана. Избавившись от соседства обольстительно улыбающихся красавиц, портрет матери обрел новую жизнь. Знакомые черты этой сравнительно молодой женщины - мать умерла в неполные тридцать восемь лет - приобрели неожиданную значимость и некоторую таинственность: порой Харви казалось, что мать действительно смотрит на него из потустороннего мира, это ощущение его, кстати говоря, нисколько не пугало.

Джейн, посетившая его квартиру по делам службы вскоре после реконструкции, шумно одобрила перемены, но Харви принял ее комплименты весьма прохладно. Он не очень-то доверял вкусам женщин вообще и самой Джейн в частности, а потом ему нередко было до смешного жалко прежнего великолепия, которым он в свое время так гордился. Харви было любопытно, что скажет о переменах в квартире Хобо, и он специально подстроил свои дела так, чтобы Линклейтор посетил его. Но Хилари ничего не сказал, он просто подошел к портрету матери и долго его разглядывал.

- Мать? - спросил он, не оборачиваясь.

- Мать.

- Наверное, в кафетерии работала? - опять спросил Хобо, разглядывая руку, на которую мать опиралась подбородком.

- В прачечной.

Они перекусили, и Хобо много пил. Всем напиткам он предпочитал водку, Харви для этой встречи припас бутылку "Смирновской".

- Он и раньше тут висел? - спросил Хобо, кивая на портрет.

- Висел. Только вон там, ближе к окну.

- А я как-то не замечал.

- Да и я тоже.

Разглядывая Харви, Линклейтор усмехнулся.

- Учиться тебе надо, Рэй. Учиться!

Харви пожал литыми плечами.

- Поздно. Да и зачем?

Линклейтор вздохнул.

- И верно, зачем тебе учиться? Ты и так все знаешь.

- Нет. Я знаю мало, много меньше, чем это нужно. - Харви проговорил это негромко, но уверенно. - Но я умею слушать. И запоминать то, что требуется для дела.

- Это ты умеешь, - насмешливо протянул Хобо, и было непонятно одобряет он Харви или порицает.

Уже поднявшись из-за стола, Хобо вдруг сказал:

- А ты знаешь, они ведь похожи.

- Кто? - не понял Рэй.

- Твоя мать и парижанка.

- Какая еще парижанка?

- Помнишь рисунок Пикассо? Это и есть парижанка.

Харви нахмурился.

- Не мелите ерунды. Хил.

Предположение Линклейтора показалось ему кощунственным: мать для него была только матерью, он считал просто невозможным как-то оценивать ее или сравнивать с кем бы то ни было. Он и не сравнивал - ни до этого разговора с Хобо, ни когда бы то ни было после него. И вообще, после того, как Харви расстался с цветными изображениями нахальных, скалящихся неизвестно по какой причине грудастых красавиц, грустная карандашная девушка перестала его тревожить. Но, как однажды подумалось Харви, если уж судить по совести, то коли уж и похожа на кого-нибудь нарисованная парижанка, так это на его секретаршу - Джейн Хиллз. Естественно, на ту Джейн, какой она была лет десять тому назад.

Харви застал Линклейтора лежащим на диване. Собственно, это был не Линклейтор, а Хобо. Большой, тучный, за двести фунтов весом, полупьяный, он возлежал на диване кверху брюхом, а перед ним на низеньком столике стояла початая бутылка дешевой водки и большой кувшин томатного сока, который был заранее посолен, поперчен и сдобрен всякими пряностями. Такой сок в армии называли коротко, выразительно и довольно метко - блад, а смесь этого сока с водкой и являла собой тот обожаемый Линклейтором коктейль, который назывался "Блади-мэри". Рожа у Хобо была опухшая, но, как и всегда, он был чисто выбрит и благоухал дезодорантом, из-под старой мятой куртки выглядывало тонкое чистое белье. В квартире было прибрано, в ней и намека не было на тот хаос и запустение, которые так характерны для местообитания обычных пьяниц.

- Спасибо, что зашел. Выпьешь?

- Воздержусь.

- Как знаешь. Эни, посиди на кухне.

Молоденькая, поджарая, но уже потасканная девица пожала плечами и лениво вышла, презрительно кривя губы большого, ярко накрашенного рта. Дверь на кухню она оставила приоткрытой. Харви встал, закрыл ее со всем тщанием и запер на маленькую символическую щеколдочку, которая была специально предназначена для гарантии деликатнейшей миссии - изоляции.

- Опять новая?

- И эту выгоню. Как только оклемаюсь. - Хобо вздохнул. - Уж очень тоскливо одному, пока неможется.

Харви дипломатично промолчал.

- Рэй, мне нужны деньги, - без всяких околичностей заявил Линклейтор.

- Много?

- Много. Десять грандов.

- Десять тысяч долларов? - удивился Харви. - Нет у меня такой свободной суммы. Тысяча - куда ни шло.

- Мне надо десять тысяч. Я отдам, это точно.

- Сожалею, Хил.

- Что, все съедает система? Ты ведь недурно зарабатываешь.

- Съедает, - вздохнул Харви.

- И пусть съедает, не жалей. Система - дело верное.

Хобо не выглядел огорченным, похоже, он был готов к такому обороту дела. Помолчав, он сказал:

- Ладно. Тогда дашь мне чистый картон, чтобы туда можно было вписать то имя, которое потребуется по обстоятельствам. - Он покосился на Харви и с раздражением добавил: - Только не вздумай говорить, что у тебя нет этой дребедени!

Конечно, у Харви были чистые бланки паспортов и некоторых других документов, без них иногда было как без рук. Но Рэй очень не любил делиться своим фондом чистых документов с кем бы то ни было. В случае провала по такому липовому документу можно было, в принципе, добраться и до его поставщика, и до самого Харви, а это было вовсе ни к чему. Но Линклейтору Рэй отказать не мог.

- Хорошо. Тебе привезет его Джейн.

- О'кей. Выпустив пожалуйста, эту скво, а то она, чего доброго, начнет бить посуду.

Из-за этой истории с картоном, приключившейся несколько дней тому назад, Харви и испытывал некоторую тревогу, приближаясь к военным полицейским. Их было двое. Харви сначала заметил лишь одного, потому что сержант кричал, стоя на камне, как на пьедестале, да и вообще был повыше и представительнее рядового, стоявшего рядом.

Спрыгнув со своего камня-пьедестала, сержант спросил:

- Мистер Харви?

- Он самый.

Сержант, вглядываясь в лицо Харви тем фотографическим взглядом, которым профессионалы опознают лица, знакомые им лишь по снимкам, уточнил:

- Рэй Харви, владелец частной сыскной конторы?

- Да, сержант.

Сержант еще раз оглядел Харви с головы до ног, задержавшись на физиономии, и вежливо проговорил:

- Вы должны следовать за мной, мистер Харви.

- Куда?

- На дороге нас ждет машина.

- У меня своя машина! Здесь, на стоянке.

- Вам все объяснят. - В голосе сержанта прописались холодноватые требовательные ноты. - Следуйте за мной!

Харви пожал плечами.

- Слушаюсь.

Сержант шел уверенно. Сначала они прошли десятка два ярдов вниз по течению реки, потом забрались на невысокий, но крутой берег, прошли через полосу кустарника и вышли прямо к автомобилю, стоявшему у обочины шоссе. Это был не фургон, в котором возят арестованных, не военный джип и не полицейская машина; это был большой семиместный крайслеровский лимузин белого цвета. Возле него прохаживался лейтенант "МР" в форменной одежде, но без головного убора. Позади "крайслера", возле мощного мотоцикла, опираясь на его руль, стоял водитель в белом костюме из синтетической кожи, яйцевидный защитный шлем он держал в руке за ремешок на манер корзины. Харви все это охватил одним взглядом, сработал профессиональный рефлекс, и ощутил, как в груди, под ложечкой, сформировался и растекся по всему телу, отдаваясь слабостью, острый холодок тревоги - уж очень внушительно, даже торжественно выглядел присланный за ним эскорт.

- Рэй Харви, луут, - отрапортовал сержант.

Лейтенант молча кивнул, разглядывая физиономию Харви так же равнодушно - профессионально-фотографически, как это делал несколько минут тому назад сержант. По-видимому, физиономический контроль удовлетворил полицейского офицера, потому что, не уточняя более личность Харви каким-либо иным способом, лейтенант спросил:

- Вам знакомо имя Генри Мейседон?

- Да, я знаю полковника Мейседона, - с облегчением ответил Харви.

- Примите сигнал - "Инвазия", - раздельно проговорил лейтенант. Тревога!

Харви домиком приподнял брови и наморщил лоб.

- Простите?

- Инвазия, сэр, - почти по буквам повторил лейтенант. - Тревога!

КОНТУРЫ ПРОГРАММЫ

Прослушав повторное сообщение офицера военной полиции, Харви наконец-то понял, в чем дело.

- Ах, инвазия! - В голосе Харви прозвучало и облегчение и любопытство. - Я в вашем распоряжении, лейтенант.

Больше года прошло с того момента, когда Рэя Харви вместе с его конторой, разумеется, ввели в русло таинственной программы. Ежеквартально он получал немалые государственные деньги за то, что находился, так сказать, в состоянии постоянной боевой готовности, но конкретно о своих задачах так ничего и не знал помимо того, что в случае тревоги ему придется вести слежку не то за некими супершпионами, не то за преступниками экстракласса. Еще он был осведомлен о том, что на время тревоги государственная дотация его конторе сразу возрастет втрое. И это помимо того, что ему будут полностью компенсированы все оперативные расходы! Естественно, объявление тревоги было для Харви хотя и страшноватым, но вместе с тем и желанным событием. Но он ждал его так долго, что потерял всякую веру в реальность программы, а поэтому и был застигнут врасплох.

Между тем полицейский офицер, убедившись, что сигнал тревоги принят должным образом, критически оглядел с головы до ног своего необычного клиента, его старую кожаную куртку, коттоновые грубые брюки, резиновые сапоги с высокими, подвернутыми до колен голенищами.

- Где ваша машина?

- В трехстах ярдах отсюда, у съезда к реке. Там платная стоянка.

- В машине есть более приличная одежда?

- Нет. Я не рассчитывал ехать отсюда на званый обед.

Полицейский офицер никак не отреагировал на эту шутку, он в раздумье смотрел на огромные резиновые сапоги.

- На вас сапоги - и все? Ничего больше?

Рэй не сразу понял суть вопроса, а когда понял, то молча стянул один сапог, наступив на его носок свободной ногой. На освобожденной от сапога ноге красовалась джинсовая туфля сомнительной новизны.

- Сойдет, - решил лейтенант и протянул руку. - Ключ от машины, сэр.

Харви натянул сапог, достал из кармана солидную сцепку ключей, отделил автомобильный и протянул лейтенанту.

- Номер машины...

- Номер машины нам известен, - прервал его лейтенант. - Вы поедете со мной. О вашем "паккарде" позаботятся.

- Понял.

По короткой команде лейтенанта мотоциклист запустил мотор, сунул в один из карманов ключ от "паккарда", надел защитный шлем и опустил на лоб очки. С белой яйцевидной головой, громадными глазами-очками, плотно упакованный в защитный костюм, мотоциклист стал очень похож на инопланетянина, какими их любят показывать в дешевых фантастических фильмах. На заднее сиденье мотоцикла взгромоздился рядовой. Взревел мотор, мощная машина круто развернулась и, набирая скорость, понеслась по шоссе к платной автомобильной стоянке.

Лейтенант открыл дверцу.

- Прошу, сэр.

Харви поблагодарил и занял указанное ему место в среднем салоне полицейской машины. Он был тут некоторым образом изолирован - отделен опускающимися тонированными чернью стеклами от переднего салона, где расположились шофер и лейтенант, и заднего, в который сел сержант. Автомобиль плавно тронулся с места. Дойдя до отметки шестьдесят миль в час, стрелка спидометра замерла и далее, за редкими исключениями, поддерживалась постоянной. Спустя некоторое время машину обогнал мотоциклист, похожий на инопланетянина, и занял позицию на десятиярдовой дистанции. Харви обернулся назад и через заднее стекло сумел разглядеть свой "паккард", который тащился на такой же десятиярдовой дистанции в хвосте этого кортежа.

Раздался короткий звуковой сигнал, переднее изолирующее стекло опустилось, и лейтенант, полуобернувшись назад, спросил:

- Личная печать при вас, сэр?

- При мне.

- Разрешите?

Харви достал из кармана и протянул лейтенанту сцепку, на которой вместе с ключами висела и печать, в свое время врученная ему полковником Мейседоном. Лейтенант взял сцепку, внимательно осмотрел печать и вернул ключи Рэю.

- Все в порядке, сэр.

Откуда-то снизу, видимо, из сейфа, смонтированного в машине, лейтенант достал кожаную папку и подал ее Харви.

- Ознакомьтесь, сэр. Постарайтесь быть внимательным.

- Постараюсь, луут.

Папка была опечатана, оттиск был тот же самый, что и на личной печати Харви, он мимоходом отметил это обстоятельство. На папке не было ни заголовка, ни каких-либо пояснительных надписей, только в левом верхнем углу белела наклейка с шифром из буквы и четырех цифр. В самой папке была подшивка из тонких и плотных листов бумаги. На титульном листе крупно значилось "Инвазия", а ниже шел машинописный текст: "Лицо, получившее сигнал тревоги "Инвазия", обязано принять все доступные меры, чтобы передать этот сигнал по нижним каналам связи или убедиться, что сигнал передан". Харви качнул головой - своевременное предупреждение, положил папку рядом с собой на сиденье и постучал по переднему изолирующему стеклу. Стекло опустилось.

- Было бы разумнее нажать вот на эту кнопку, сэр.

- Вы не проинструктировали меня об этом.

- Приношу вам свои извинения, сэр. Чем могу служить?

- Мы располагаем телефонной связью?

- Безусловно, сэр. Номер?

Харви назвал номер. Полицейский офицер поднес к уху телефонную трубку, поколдовал над невидимым, судя по звукам, кнопочным телефонным аппаратом, подождал и протянул телефонную трубку Харви.

- Отвечают. Говорите, сэр.

Харви прижал еще теплую трубку к уху.

- Джейн?

- Я, кто же еще? - У Джейн был сонный голос. Она любила поспать, а поскольку Рэй уехал на рыбалку, она отдалась своей слабости в полной мере. - Меня будят из-за вас уже второй раз. Доброе утро, шеф.

- О'кей. Примите сигнал - гэнгвей. Повторяю - гэнгвей.

- Трап? Вы о чем, шеф? Не поняла.

Рэй вздохнул и покосился на упрямый, неукоснительно официальный затылок полицейского офицера.

- Я же объяснял вам, - скрывая раздражение, вполголоса, но очень четко проговорил он, - гэнгвей - сигнал тревоги.

- Вот вы о чем! Поняла, только...

Последовало секундное замешательство. Джейн знала, что нужно делать по этому сигналу, отдававшему дурным казарменным запахом. Но список лиц, которых ей полагалось оповестить с передачей вышеупомянутого шифрованного слова, хранился в конторе. Стало быть, ей нужно было немедленно выбираться из постели - процедура не из приятных для любительницы поспать.

- Что - только? - раздраженно уточнил Харви.

- Ничего. Вы в конторе, шеф?

Теперь Харви на мгновение замешкался.

- Нет.

- Как мне найти вас, если будут накладки?

Умница, Джейн. Накладки, разумеется, могли возникнуть, и лучше узнать о них заблаговременно.

- Не вешайте трубку.

Прикрыв микрофон ладонью, Харви обратился к полицейскому офицеру.

- Простите, лейтенант, мне могут телефонировать сюда, в машину?

- Да, пока мы в пути, - полицейский посмотрел в окна автомобиля, на часы, - около сорока минут.

Он продиктовал номер телефона, по составу цифр - самый обычный, городской.

- Джейн? Запишите номер телефона.

- Момент... Давайте, шеф. - Записав номер, Джейн повторила его и спросила: - Что еще?

- Этим телефоном можете пользоваться в течение сорока минут, а если не успеете...

- Я успею, - самолюбиво перебила Джейн.

- Если не успеете, - терпеливо повторил Харви, - то ждите моего звонка. В конторе, разумеется. А не в постели.

Джейн засмеялась.

- О'кей, шеф.

Передавая трубку, Харви уловил на лице лейтенанта легчайшую, почти неприметную улыбку. Конечно же "МР" слышал весь этот бестолковый, не совсем, а может быть, и совсем не деловой разговор по телефону.

- Частная контора - это не армия, луут, - счел нужным со вздохом заметить Рэй, видимо, в порядке интуитивного самооправдания.

- Я понимаю, сэр. - Лейтенант был корректен, как слуга в доме негостеприимного миллиардера. - Ваши разговоры не контролируются. Продолжительность их не ограничена.

Изолирующее стекло, тонированное чернью, поднялось. Харви посидел несколько секунд, передернул плечами и взял в руки папку, открытую на титульном листе с крупной надписью "Инвазия".

За предупреждением о необходимости передачи сигнала тревоги по нижним каналам связи шел подзаголовок "Извлечение С-3", а потом следовало еще одно предупреждение, на этот раз о том, что ознакомление с материалами программы лиц, которые не имеют на то полномочий, грозит им весьма печальными последствиями: тюремным заключением сроком до двадцати лет и денежным штрафом в 20 тысяч долларов. Харви присвистнул и усмехнулся. Предупреждение произвело на него некоторое впечатление, но не очень сильное. За время службы в армии и сыскной деятельности ему приходилось получать и более радикальные предупреждения. Перевернув лист, Харви устроился на мягко плавающем сиденье поудобнее и углубился в чтение: "Программа: "Инвазия". Компетенция: НАСА. Гриф: совершенно секретно. Содержание..."

Содержания программы Харви после первого прочтения не уловил. Не то чтобы он не понял написанного, - понял. Но смысл не очень ловко скроенных, бюрократических фраз не желал укладываться в его сознании. Слова, в общем-то хорошо знакомые и понятные слова, отскакивали от его разума так же легко и естественно, как горох от каменной стенки. Харви тряхнул головой, точно прогоняя сон, и перечитал строки, излагающие содержание программы, медленно, почти по слогам раз и еще раз. Нет! Он не ошибся, ему не почудилось, он не стал жертвой иллюзии или самообмана. Написано черным по белому под грифом "Совершенно секретно". И классифицирована эта ахинея, этот бред собачий как сведения государственной важности. Что они там, с ума посходили в своем Биг-Хаус? Но одно дело сумасшедшие люди, это еще куда ни шло, и совсем другое - сумасшедшие документы! Ведь чем далее Харви просматривал программу "Инвазия", тем все более убеждался в безумстве этой подшивки бумажных листов.

Захлопнув папку, Харви раздраженно постучал в изолирующее стекло и уже потом, спохватившись, нажал нужную кнопку. Стекло опустилось.

- Чем могу быть полезен, сэр?

Харви повертел папку перед глазами лейтенанта.

- Скажите, луут, это серьезно? Или...

Полицейский офицер холодно и решительно покачал головой.

- Мне об этом ровно ничего не известно. Я не правомочен ни просматривать, ни обсуждать содержание этого документа. Единственное, что я могу сделать, это принять от вас опечатанную папку. Сожалею, но больше ничем не могу помочь.

Харви задумался.

- Куда мы направляемся, в Биг-Хаус?

- Да, в Пентагон.

- Я могу связаться с полковником Мейседоном?

- Сожалею, но приказано не беспокоить его. Однако я доставлю вас именно к нему, сэр.

- Что ж, подождем.

- Это самое разумное, сэр. Не забудьте продолжить знакомство с документами. Вам настоятельно рекомендовано это.

- Слушаюсь, луут.

Против судьбы не попрешь. Харви вздохнул, проследил за пейзажем, открывавшимся за окном, и, убедившись, что времени у него достаточно, снова раскрыл злополучную папку. Он еще раз внимательнейшим образом перечитал строки, излагавшие содержание программы, смутно, как-то по-ребячьи надеясь, что, может быть, чего-то не понял и что-то перепутал, что фактически речь идет не о страстях господних, тьфу, космических, а о вещах гораздо более определенных и реальных. "Содержание: создание особо секретной службы с целью обнаружения космического (инопланетного) вторжения на Землю, выявления космической агентуры и последующего наблюдения за ней. Сопутствующие программы: "Нейтрализация", "Ограничение", "Контакт", "Ликвидация".

Харви тяжело вздохнул. Нет, зрение его не обмануло, голова не подвела речь действительно шла о слежке за инопланетянами. Ни больше ни меньше! Написано черным по белому, бумага и машинка прекрасные, каждая буковка отпечатана с четкостью хорошего книжного шрифта.

Составитель извлечения С-3, предназначенного для ознакомления и руководства рядовым исполнителям, каковым являлся законтрактированный частный детектив Рэй Харви, не затруднял себя кропотливой аналитической работой. Он попросту вставил в это самое извлечение целые, отнюдь не купированные разделы из общей программы, разделы, в принципе предназначенные для ответственных лиц и высоких просвещенных умов. Поэтому мемо, который держал в руках Харви, оказался перегруженным организационными сведениями, теоретическими рассуждениями и прочей чепухой, знать которую было вовсе не обязательно. Конечно, на досуге Харви отнесся бы к этому оригинальному документу более лояльно и любознательно, но какой же это досуг, когда тебя умыкают в самый разгар клева форели, запихивают в автомобиль и везут под охраной, словно преступника или министра!

"Космическая инвазия, - читал Харви, - т.е. вторжение инопланетных сил на Землю, может быть преднамеренной, случайной и вынужденной предопределенной технической аварией, болезнями инопланетного экипажа, недостатком энергетических ресурсов или жизненных запасов. Сценарные варианты развития постинвазийных событий по существу адекватны для всех этих случаев. Если в первом варианте действия космической агентуры спланированы заранее и подчинены некоей разветвленной программе, то во втором..."

Харви мысленно плюнул - Господи, прости составителей этого мемо!

Поразмыслив, Харви отказался от дословного чтения и начал бегло просматривать текст, автоматически выуживая из него то, что могло как-то пригодиться ему на практике. В таком бегло-избирательном изучении объемистых мемо он настропалился еще в, армейской разведке, ибо лодыри-офицеры иногда попросту перепоручали ему подготовку операций, ну а окончательно он отшлифовал это искусство под руководством Хобо.

Полистав программу "Инвазия" минут двадцать, Харви понемногу разобрался, какого рода сыскные услуги потребует от него полковник Мейседон. Ни более ни менее как слежка за инопланетянами, которые в этом сумасшедшем мемо именовались космической агентурой локальной инвазии недекларированного типа. Но ведь это что-то вроде слежки за нечистой силой попыток захватить и переправить пентагоновским олд-джентльменам самого дьявола, а может быть, и архангела! Харви смешило то, что всей этой чертовщиной должно заниматься почему-то частное сыскное агентство, а не Фоли-Сквер, не Форт-Фамбл и не Эйдженси с их могучими аппаратами наблюдения за всем и вся! Но, поразмыслив, он понял, что для него лично, а может быть, и для всего человечества в объявлении этой тревоги нет ничего смешного. Ведь это значило, что на Землю и, скорее всего на территорию Штатов, раз это дело касалось Рэя Харви, вторглись инопланетяне! И раз его сунули в эту программу больше года назад, значит, ребята из госдепартамента уже тогда догадывались или знали, что эта самая инвазия может произойти! И он, Рэй Харви, отставной лейтенант армейской разведки, будет вынужден пойти на контакт с этой нечистой силой новейшей формации! Бр-р-р! Причина для нервозности была полновесной. Сухие, выдержанные в высоком научном стиле строки мемо рандума как-то незаметно убедили Харви, заставили его подсознательно поверить и в глупость наивной беспечности человечества, окруженного жаждущим зла космосом, и в неотвратимость космической угрозы, нависшей над Землей. Глядя в окно автомобиля на летящие мимо окраины Вашингтона, Рэй вдруг отдал себе отчет в том, что ничуть не удивился бы, если эти здания и парки разом охватило, превращая все в прах и пепел, дымное пламя и ясное солнечное утро внезапно сменила гудящая багровая ночь!

Харви отвлек от размышлений короткий гудок зуммера. Подняв голову, он заметил, как опускается переднее дымчатое стекло и машинально закрыл папку: недвусмысленное предупреждение о суровых последствиях за разглашение тайны механически делало свое дело. Лейтенант протянул ему телефонную трубку.

- Вас, сэр.

Звонила, конечно же, Джейн.

- Все в порядке, шеф. За одним исключением: Хобо ссылается на нездоровье и просит освободить его от дела. Когда я стала настаивать, он послал меня ко всем чертям. Может быть, обойдемся без него? Вы ведь знаете, какое у него бывает нездоровье! Я подумала, что вместо Хобо можно было бы привлечь Брауна - у него голова тоже неплохо варит.

- Обойдусь без ваших советов, - с неожиданной даже для самого себя резкостью оборвал Харви секретаршу.

Последовала пауза. Джейн конечно же была удивлена, она не привыкла к такому тону, а Харви досадовал на себя за несдержанность.

- Что с вами, шеф? - В ее голосе прозвучала искренняя тревога. Неприятности?

Харви неохотно подтвердил.

- Неприятности.

- Что-нибудь серьезное? Я могу помочь?

- Можете. - Харви уже овладел собой. - Позвоните еще раз Линклейтору и скажите ему, что он мне непременно понадобится. Непременно! Дело очень серьезное.

- Я поняла.

- Пусть он себе хворает и лечится, но чтобы и не думал куда-нибудь отлучаться! Я обязательно навещу его сегодня и объясню, в чем дело.

- О'кей. Что еще?

Харви опять покосился в окно автомобиля и неожиданно для самого себя спросил:

- Как вы там?

- Не поняла.

Ответ был совершенно естественным: отношения Джейн и Харви сложились таким образом, что они почти никогда не говорили о пустяках по телефону. А тем более вперемешку с делом!

- Я спрашиваю, как здоровье? - Харви был несколько смущен, а поэтому в его голосе снова появились нотки раздражения. - Позавтракать успели?

- Здоровье в порядке. - Джейн явно недоумевала. - А позавтракать еще не успела.

- Так позавтракайте! Неужели не понятно, что если предстоят серьезные дела, то вы должны быть в хорошей форме.

- Шеф, - в голосе Джейн теперь слышалась решимость, - что случилось, в конце концов? Можете вы сказать толком?

Харви вздохнул и мягко ответил:

- Ничего особенного, Джейн. Вернусь - расскажу.

- О'кей, шеф. Жду.

Передавая трубку, Харви снова уловил на лице лейтенанта легчайшую, почти неприметную улыбку.

- Частная контора - это не армия, луут, далеко не армия, - заметил Харви машинально, однако же без всякого огорчения.

НЕОЖИДАННОЕ

Полицейская машина плавно затормозила, повернула вправо и остановилась возле высокого бетонного забора, который за экономной полосой дорожного отчуждения отделял от федеральной дороги какие-то угрюмые серые здания, очевидно склады. Тонированное стекло опустилось.

- Прошу прощения, сэр, - все тем же тоном хорошо воспитанного дворецкого проговорил лейтенант, - но ситуация изменилась. Далее вы поедете на собственной машине. И не в Пентагон, а в собственный офис. Прошу сдать документы.

Опечатывая папку, Харви полюбопытствовал:

- А что, собственно, случилось, лейтенант?

У Рэя возникла смутная надежда, что вся эта затея с инопланетной агентурой - что-то вроде неудачной шутки скучающего высокопоставленного начальника. Теперь, поняв, что в своем желании поразвлечься он зашел слишком далеко, генерал спохватился, и все должно стать на свои законные места.

Принимая папку, полицейский офицер равнодушно сказал:

- Я получил новые указания, сэр, только и всего. - Лейтенанта удовлетворил осмотр оттиска, он аккуратно положил папку рядом с собой на сиденье и откуда-то снизу достал и передал Харви опечатанный атташе-кейс. - Оперативные сведения, сэр. Вскрыть его вы имеете право только в своем офисе, приняв все меры предосторожности, которые узаконены при обращении с совершенно секретными документами. Проверьте номер печати.

Харви молча подчинился этой обходительной машине в образе офицера. Сдвинув предохранительную заслонку, он убедился, что на красной мастике значится номер его печати.

- Все в порядке, лейтенант.

Полицейский офицер вышел из машины, открыл дверь в салоне Харви.

- Прошу, сэр.

Не дожидаясь, пока Рэй выберется из лимузина, он жестом подозвал солдата, сидевшего за рулем "паккарда", стоявшего на несколько ярдов позади, и мотоциклиста, возглавлявшего "министерский" кортеж. Мотоциклисту он коротко бросил:

- Получите особые указания.

И обернулся к "МР".

- Ключ.

- Он на своем месте, сэр.

- Делаю вам замечание. Выходя из машины даже на секунду, ключ надо брать с собой.

- Виноват, сэр.

Лейтенант обернулся к Харви.

- Можете следовать, сэр. В выборе маршрута вы не ограничены. О своем прибытии в офис доложите по номеру, который указан в оперативных документах. Счастливого пути, сэр.

- И вам, луут, попутного ветра и три фута под килем.

Сев за руль, Харви прогазовал мотор. Убедившись, что он работает чистенько, как и прежде, внимательно осмотрел салон, не поленившись заглянуть под сиденья, поставил тяжелый чемоданчик - настоящий переносной сейф - ненадежнее и осторожно влился в поток автомобилей, правда, не очень плотный в этот сравнительно ранний час. Проезжая мимо полицейского автомобиля, он обратил внимание на то, что лейтенант дает какие-то подробные указания своим подчиненным, стоявшим возле него тесным полукругом, - сержанту, солдату и мотоциклисту, похожему на инопланетянина. Харви искренне пожалел этих ребят. Сам долго тянувший нелегкую солдатскую и сержантскую лямку, он хорошо представлял, как тяжко служить под началом такого офицера-фанатика.

Харви отъехал не больше, чем на полусотню ярдов, когда заметил в обзорном зеркальце ослепительную вспышку света, а секундой позже машину тряхнуло и занесло, как будто по ней ударили сзади огромной мягкой подушкой... и рев мощного взрыва, несколько смягченный кузовом, ворвался в салон. Харви вывернул руль, блокируй занос, затормозил, хотел рефлекторно выскочить из "паккарда", но в последний момент удержался. И правильно сделал: по кузову точно палкой стукнули, а совсем рядом на дорогу упал искореженный дымящийся и рваный кусок листового металла. Харви знал, что между ним и полицейским автомобилем не успело вклиниться ни одной другой машины, поэтому о том, что взорвалось, размышлять не требовалось. На месте, где пунктуальный, похожий на вышколенного дворецкого лейтенант только что давал указания подчиненным, полыхал разбросанный дымный костер. Взрыв был такой мощный, что машина не просто развалилась - ее разнесло буквально на куски. Огромный рефрижератор на противоположной стороне дороги завалился набок, и трудно было судить о причиненных ему повреждениях. "Может быть, это не обычный, а ядерный взрыв? - мелькнуло в голове Харви. - Мини-бомба на трансуранах?" Под влиянием этой мысли владелец сыскной конторы сорвал "паккард" с места и, набрав скорость почти до максимальной, понесся прочь от места катастрофы.

Промчавшись несколько миль, Харви взял себя в руки, притормозил, свернул с федеральной магистрали на одну из боковых улиц и медленно поехал по ней. О насторожившемся человеке говорят, что он весь обратился в слух, примерно то же самое можно было сказать и о Харви, только обратился он не в слух, а в зрение. Совершив несколько неожиданных поворотов, Харви убедился, что слежки за ним нет и, выбрав подходящее место, припарковал свой "паккард" так, чтобы можно было сразу набрать скорость, но из машины не вышел. Прежде чем оценивать трагедию, происшедшую на федеральной дороге, Рэю нужно было решить одну неотложную проблему, и промедление тут было смерти подобно. Прикрыв глаза, Харви несколько секунд отдыхал, приводя нервы в порядок, а потом вздохнул, помедлил и положил себе на колени тяжелый атташе-кейс. Ему было приказано вскрыть этот металлический чемоданчик в офисе, то есть в сыскной конторе. Но там сейчас Джейн! Да и вообще сыскная контора размещена в доме, где целая куча людей. А что если этот чемоданчик сработает так же эффектно, как бомба, подложенная в полицейский автомобиль? Целая куча никому не нужных, невинных жертв! Лучше уж испытать свою судьбу здесь, в относительно безлюдном и безопасном месте.

Может быть, бросить этот чемоданчик на произвол судьбы, может быть, даже вместе с "паккардом"? Нет. Могучая сила, скрывающаяся за программой "Инвазия" и замыкающаяся конечно же на известном ему советнике президента, никогда не простит ему этого и не только уничтожит его самого, но постарается как можно больнее ударить по всем, кто ему дорог. Выход из дела исключался, стало быть, чемоданчик надо было открыть. Здесь, сейчас, прямо в машине. Харви открыл свой автомобильный сейф, достал оттуда стетоскоп, задернул шторки окон и, точно врач больного, авансом уплатившего солидный гонорар, со всей дотошностью и тщательностью прослушал опечатанный атташе-кейс. Даже если этот чемоданчик - адская машина, Харви не рассчитывал услышать ординарного тиканья часов - слишком уж солидной была фирма, которая предоставила сие устройство в его распоряжение. Но даже самые совершенные электронные сюрпризы, поставленные на боевой взвод, иногда выдают себя еле слышным гудением, шелестом реле, шорохом взводимых пружин - да и мало ли чем? Самою сущностью машинного бытия!

Атташе-кейс был безмолвен, как кирпич.

Харви выдернул из ушей резиновые трубочки, швырнул стетоскоп в сейф и положил руку на замок чемоданчика. Собственно, риск был не так уж и велик. Если бы Харви хотели убрать, его убрали бы вместе с полицейской машиной и всем ее экипажем. Судя по всему, дело обстояло как раз наоборот - в самый последний момент Харви вывели из-под удара, сохранили ему жизнь, и теперь... Это самое "теперь" зависело от того, кто сохранил жизнь владельцу частного сыскного агентства. Если это сделали руководители программы "Инвазия", то теперь Харви придется ловить инопланетян. А если... если это сделали инопланетяне (разве инопланетянам не могут понадобиться сыскные услуги?), то Рэю придется теперь работать в их интересах. И ответы на эти сумасшедшие вопросы лежат в этом вот атташе-кейсе не за семью печатями, а всего за одной!

Риск был, конечно, невелик, но тем не менее, когда Харви щелкнул замком, откинул крышку и ничего, ровно ничего при этом не произошло, он обессиленно вздохнул и прямо ладонью, тыльной ее стороной, вытер со лба обильную испарину. Немного передохнув, он просмотрел содержимое чемоданчика. В нем действительно находились оперативные материалы о некоем Кил Рое, ограбившем банк на тринадцать килограммов слитков золота девятьсот девяносто пятой пробы. Кроме чисто оперативных материалов, оформленных стандартным полицейским способом, который был хорошо знаком Харви, в папке лежало какое-то объемистое приложение о золоте - про его удельный вес, температуру плавления, способы хранения и все такое прочее. Харви недоуменно хмыкнул - уж очень не соответствовали друг другу оперативная информация, изложенная штампованными рублеными фразами, и тягучий нудный реферат о золоте, - захлопнул папку и аккуратно уложил ее в автомобильный сейф. Потом тщательно обследовал теперь уже пустой чемоданчик, снова прибегнув к помощи стетоскопа. Этот сейфоподобный атташе-кейс ему не нравился: у него были явно двойные стенки, и, скорее всего, как подсказывал Харви многолетний опыт, между этими стенками была уложена пластиковая взрывчатка. Такие самоликвидирующиеся чемоданы, чемоданчики, сумки и портфели - аппаратура весьма заурядная, хотя и штучного производства. Но порядочные люди, передавая клиенту такой чемоданчик, обычно прилагают к нему подробную устную или письменную инструкцию по эксплуатации, а Рэй такой инструкции не получил. Накладка? Халатность? Или преднамеренный акт?

Занимаясь чемоданчиком, Харви не переставал наблюдать за окружающей обстановкой, благо занавески, надежно изолируя его от внешнего наблюдения, изнутри были достаточно прозрачными. Осмотрительность в рабочих ситуациях давно стала второй натурой Харви, она велась сама собой, не требуя сознательных усилий, как не требует от классного пилота сознательных усилий чтение показаний приборов. В районе паркинга все было спокойно, никаких признаков слежки. Не закрывая атташе-кейса и для страховки придерживая его крышку пальцем - береженого Бог бережет, Харви вышел из машины, открыл багажник и аккуратно уложил в него чемоданчик так, чтобы тот не мог закрыться. Закрыв багажник, Харви удовлетворенно хлопнул по нему своей тяжелой ладонью: если теперь и произойдет взрыв, то вряд ли он сам пострадает, ибо от салона автомобиля багажник отделяла толстая бронированная плита. Даже солидный заряд взрывчатки разнесет лишь заднюю часть "паккарда", передняя же, прикрытая стальной плитой, уцелеет.

Заняв водительское место, Харви раздвинул светозащитные шторки, запустил мотор и тронул машину с места. Ехал он в контору кратчайшим путем, на умеренной скорости, время от времени совершая неожиданные повороты, ломавшие маршрут, и тщательно контролировался. Слежки не было! Это обстоятельство не только радовало Харви, но и беспокоило: во всем, что сейчас происходило с ним, отсутствовала логика, обычно целенаправляющая заранее спланированные события. То есть отсутствовала логика земная, а что касается логики инопланетной, то Харви, конечно же, не имел о ней никакого представления. И, может быть, как раз в соответствии с этой инопланетной логикой все шло очень гладко и целеустремленно. Эти-то соображения и заставили тревожиться Рэя Харви. Хотя, если рассудить здраво, на черта он нужен инопланетянам - заурядный частный детектив? А может быть, и не такой уж заурядный? Разве нельзя предположить, что инопланетяне нуждаются в золоте, без которого, как это было известно Харви, не обходятся конструкции электронных часов, дисплеев и всяких карманных калькуляторов? Этот самый Кил Рой, имя, надо сказать, многозначительное, украл золото по приказу Инопланетян и с их помощью, а потом решил это золотишко присвоить и сбежал! А разве легко этим самым инопланетянам отыскать человека в самой гуще незнакомой им толком земной жизни, в том самом кипящем человеческом муравейники, который являет собой оскалившийся на звезды клыками-небоскребами Нью-Йорк? Вот им и потребовался частный детектив вместе со всей сыскной конторой! А поскольку частных детективов в Штагах великое множество, а выбрали инопланетяне именно Рэя Харви, то можно полагать, что Кил Рой вместе со своим золотом находится где-то в Вашингтоне и неподалеку, в смысле связей, разумеется, от Пентагона. Именно так, именно в этой военной и околовоенной среде Рэй Харви много знает и многое может. Если бы Кил Рой со своим золотом направился в другое место, инопланетяне, коли они не круглые идиоты, выбрали бы себе в помощники другого частного детектива, это уж наверняка!

Харви вдруг поймал себя на, казалось бы, таком нелепом, а между тем естественном в его теперешнем положении моменте, - он думал об инопланетянах как о несомненной объективной реальности. Логика, точнее, отсутствие логики в разыгрывающейся сейчас партии, в которой он выступал заурядной пешкой, - вот что способствовало материализации инопланетян в сознании Харви. В самом деле, его, нужного для дела частного детектива, решили вывести из-под удара и благополучно пересадили в собственную машину. Казалось бы, все логично, но... зачем Понадобилось взрывать полицейскую машину прямо на его глазах? Разве нельзя было сделать это минутой-другой позже? Тогда Харви не узнал бы об этом! Частный детектив Рэй Харви в этом случае спокойно бы выполнял указания сверху, не стал бы задумываться, не вскрыл бы атташе-кейс по дороге, не переложил бы его, уже пустой, в багажник, не... Их было очень много - этих "не", которые породил поспешный взрыв, происшедший на его глазах. Часовой механизм? Тогда Харви повезло самым невероятным образом! Но часовой механизм - это примитив, кустарщина, которая никак не вписывается в контуры такой серьезной операции государственного и даже всемирного значения, какой является программа "Инвазия". Н-да, вовсе не случайно бутафорские злодеи-инопланетяне, чуть ли не обязательный атрибут дешевой черной фантастики, вдруг обрели в сознании Харви живые, реальные черты.

В приемную собственной конторы Харви вошел с папкой, в которой лежали оперативные документы, чемоданчик он предусмотрительно оставил в багажнике "паккарда".

- Доброе утро, Джейн.

- Доброе утро, шеф. - В глазах молодой женщины светились и любопытство и легкая усмешка. - По-моему, вы мне желаете его не в первый раз. С чего бы это?

- Мне кто-нибудь звонил?

- Три раза! Последний раз буквально за минуту до вашего появления. Какая-то дама.

- Дама?

- Именно дама. С очень странным именем - Инвазия!

- Инвазия, - протянул Харви, - тогда понятно. Что ей было угодно?

- В том-то и дело, что ничего. Просто спрашивала - приехали вы или нет. Во второй раз я поинтересовалась, что ей, собственно, нужно. Дама ответила, что нужны именно вы, персонально. Номер своего телефона она дать отказалась, сказала, что позвонит еще.

- Понятно.

- А мне, если говорить честно, ничего не понятно. Что все-таки стряслось, шеф? У вас появились от меня деловые тайны?

- Появились, Джейн, - серьезно ответил Харви после паузы.

Зазуммерил городской телефон. Джейн сняла трубку, представилась и тут же, прикрыв микрофон ладонью, шепотом сказала:

- Легка на помине. Опять эта таинственная мадам Инвазия. И тот же самый вопрос - изволили вы прибыть или нет.

- Скажите, что я на месте и работаю над оперативными документами, - так же шепотом ответил Харви.

Джейн повторила эти слова в телефонную трубку и, кивая головой, выслушала довольно длинную фразу. Положив трубку, она обернулась к Харви.

- Мадам передала, чтобы вы работали без излишней спешки. И чтобы при разработке операции учли - интересующий вас объект находится здесь, в округе Колумбия. Во всяком случае, здесь найдена машина марки "понтиак", на которой он приехал. Более подробные сведения вам доставят почтой. Все.

Харви молча кивнул. Он испытывал профессиональное удовлетворение - не ошибся ни в своих прогнозах, ни в наблюдениях. Кил Рой действительно в Вашингтоне, и слежки за ним, за Харви, действительно не было, иначе не было бы необходимости в трех звонках мадам Инвазии. Эти три звонка говорят и еще кое о чем: о нем беспокоятся, он нужен, а стало быть, по крайней мере пока, находится вместе со своей конторой в относительной безопасности. Харви внимательно взглянул на свою секретаршу, и та не замедлила спросить:

- Как она хоть выглядит - эта мадам Инвазия?

- Я хотел бы и сам знать это, - совершенно искренне ответил Харви.

- Так вы не видели ее? Почему-то я так и думала. - Джейн помолчала. Инвазия... Странное имя!

- Странных имен сколько угодно. Чем лучше Грин или Стоун?

- Не лучше, а привычнее. У меня такое впечатление, - гнула свою линию Джейн, - что над конторой нависла какая-то беда. Какая, Рэй?

Харви ободряюще улыбнулся.

- Не беда, а тревога. Гэнгвей!

- Гэнгвей - и что? Агенты нервничают!

- Я же их предварительно инструктировал! Никуда не отлучаться! Сидеть и ждать указаний!

- Они ждут. Поэтому и нервничают. - Джейн вздохнула. - Я тоже нервничаю. Вы так и не скажете мне, что же такое стряслось?

Харви чуть не вспылил, внутренне он был готов к этому, но в последний момент сдержался. И осторожно, он делал это очень редко, положил свою тяжелую руку на плечо секретарши.

- Пока все идет по плану, Джейн. - И, сменив тон на официальный, он добавил: - Я буду работать. Все мои телефоны отключите. Для всех, кто будет обращаться без пароля - меня нет.

- А для мадам Инвазии? - не без лукавства спросила Джейн.

- Это - тоже пароль, - уже через плечо, проходя к себе в кабинет, ответил Харви.

ПЕРЕМЕНЫ

Уединившись в кабинете, Харви не только закрыл, но и запер его дверь, что делал лишь в исключительных случаях. Прежде всего он внимательно изучил приказ за подписями трех лиц. Одна из них, принадлежавшая старшему начальнику, была ему незнакома, зато две других - подписи Г.Мейседона и Ч.Уотсона - Харви знал отлично. Приказ переводил Рэя Харви вкупе со всей его действующей агентурой в подчинение некоего начальника группы захвата Френсиса Ли, все указания которого надлежало выполнять в соответствии с воинскими уставами, как это и обусловлено предварительным договором. Главной задачей приказ определил захват некоего Кил Роя, похитившего тринадцать килограммов золота девятьсот девяносто пятой пробы, в возможно короткий срок. Желателен захват этого лица вместе с золотом, однако первоочередной целью действий является пленение Кил Роя живым и невредимым с последующим соблюдением предельно жестких мер по содержанию и охране. Эти меры были пунктуально перечислены, и, штудируя их, Харви почувствовал, как тревога сжимает его сердце: эти меры были явно чрезмерными даже по отношению к самому ловкому и опытному преступнику. Чрезмерными в том случае, разумеется, если этот Кил Рой был человеком, землянином, но если он... Думать об этом Рэю не хотелось. Он постарался сосредоточиться на деловых, оперативных вопросах, и это ему удалось - сказалась давняя привычка, умение отвлекаться от эмоций и личных переживаний в ответственные моменты.

Поскольку приказ предписывал осуществить захват Кил Роя в кратчайший срок, Харви сразу же, еще не войдя полностью в курс дела, отдал серию предварительных распоряжений той части своей разветвленной системы, которая была задействована по программе "Инвазия". Отдав эти распоряжения, Харви вернулся к приказу и заново перечитал его вплоть до приложений, в которых перечислялись номера телефонов, которыми он мог пользоваться для связи с оперативным руководством, медицинскими специалистами и так далее. Обращаться в штатные медицинские учреждения приказ запрещал категорически! Во время повторного чтения приказа в глаза Харви бросилась деталь, на которую он не обратил внимания сразу - нигде и никак не говорилось прямо о программе "Инвазия"! Рэй интуитивно чувствовал, что этот факт заслуживает серьезного внимания, у него бродили некие смутные тревожные соображения на этот счет, но это были жалкие тени четких умозаключений, скорее эмоции, нежели соображения. И Харви резонно решил держать этот необычный факт в уме, не тратя времени на его анализ. Тем не менее он перебрал оперативные документы, бегло просматривая заголовки и хвосты. Стандартная полицейская оперативная информация и ни слова об "Инвазии". За единственным исключением! Этим исключением была развернутая справка о золоте: "Программа: "Инвазия". Раздел: факторы трансцендентности. Спецификация: приложения, материалы и средства. Текст: Золото".

Повинуясь не логике, а наитию, рождаемому многолетним опытом, Харви достал из шкафа заряженный фотоаппарат и с профессиональной сноровкой лист за листом сфотографировал всю эту справку о золоте. Потом вышел к секретарше.

- Вызовите Фишера. Передайте ему пленку. Негатив и позитив в единственном экземпляре. Срочно!

- Сделаю, шеф.

- Чтобы ни одна душа не знала! Передай, будет утечка, он ответит головой. В случае чего - уничтожить. - И Харви на всякий случай показал на кнопку самоликвидатора, которым была оборудована кассета.

- Поняла, шеф. Не первый раз!

Харви задержался возле ее стола.

- Первый, Джейн. Первый, - хмуро сказал он после паузы. И вернулся в кабинет.

Харви проработал около получаса, постепенно вводя своих агентов в наиболее горячие точки наблюдения. Его работу прервал зуммер телефона.

- Шеф, к нам гости, - услышал он голос Джейн.

На их условном языке гостями значились не те, кто искал помощи у сыскного агентства, а полиция, налоговые инспекторы и другие не очень приятные лица.

Нажатием кнопки Рэй открыл дистанционный дверной замок и ответил:

- Пусть войдут.

Опустив руку в карман, он снял свой пистолет с предохранителя. И только потом с некоторым недоумением подумал - а зачем и почему он, собственно, сделал это? Определенно, у него начали сдавать нервы!

В кабинет вошел пожилой человек среднего роста с сухим суровым лицом и притворил за собой дверь. Если бы Харви был в баре, где работала Керол Уолш, в момент задержания Немо Нигила, он бы узнал в этом человеке руководителя группы захвата. Но он там не был. Тем не менее лицо вошедшего показалось ему знакомым, хотя Харви и не мог вспомнить сразу, где они встречались раньше. Вошедший был в плаще, подчеркивая этим краткость своего визита.

- Френсис Ли, - представился вошедший. - Надеюсь, вам известно это имя.

- Документы, - сдержанно попросил Харви.

Документы были предъявлены. Их было более чем достаточно, вплоть до выписки из приказа, который открывал оперативные сводки.

- Я к вашим услугам, сэр, - проговорил Харви, поднимаясь на ноги и возвращая документы.

- Вы полностью вошли в курс дела? - спросил Ли, продолжая стоять возле стола и не предлагая сесть детективу.

Харви на мгновение замешкался.

- Нет, сэр, - он улыбнулся, - видите ли, я иду по информации сверху вниз и, чтобы не терять времени, сразу же стараюсь реагировать в оперативном аспекте.

Харви и сам не мог бы ответить толком, почему он, если и не солгал в полном смысле этого слова, то видоизменил истину. Это был расчетливый ход, не предчувствие, но обычная осторожность опытного исполнителя, избегающего демонстрировать свою осведомленность. Ли кивнул в знак понимания.

- Я вынужден забрать у вас одну бумагу, попавшую к вам по ошибке, справку о золоте.

Теперь Харви, на лету ухватив суть дела, начал уже расчетливые действия и удивленно приподнял брови.

- Справку о золоте? По-моему, здесь лишь оперативные данные!

- Вы разве не просматривали всю подшивку?

- Бегло, сэр. Очень бегло. На оперативно несущественное я попросту не обращал внимания. Дефицит времени!

Ли снова кивнул.

- Понимаю. И тем не менее такая справка есть. Я ее забираю. И расписываюсь. - Он проделал это стоя. - Надеюсь, все в порядке?

- Да, сэр.

Ли перегнул справку о золоте пополам и спрятал во внутренний карман плаща.

- А теперь коротко об оперативных делах. Руководство ждет быстрого результата, мистер Харви. Кил Рой очень ловок, рекомендации по этому аспекту есть в этих бумагах, но очень неосторожен. Проще говоря, он плохой конспиратор, и выйти на него не так уж сложно. Вы получите любую помощь, которая потребуется. Но в течение ближайших суток Кил Рой должен быть схвачен. Вы получите персональное вознаграждение. И немалое! Но будет весьма, весьма огорчительно, если вы не справитесь с поставленной задачей.

Провожая своего нового дэдди, Харви обнаружил в приемной еще двух людей, типичных оперативников: сильных, рослых, тренированных. Один из них сидел в кресле с равнодушным выражением лица, далеко вытянув длинные ноги, второй оживленно болтал с Джейн. Когда визитеры удалились, Джейн сказала:

- Предложил поужинать вместе. Красивый парень!

- Согласились?

Джейн, с улыбкой разглядывая Харви, отрицательно покачала головой.

- Он расспрашивал о вас, шеф.

- Расспрашивал?

- Пробовал расспрашивать. Тяжелый ли чемодан принесли с собой. Много ли там было для меня подарков. С шуточками, но расспрашивал настойчиво.

Харви задумался.

- И что вы отвечали?

- Сказала, что подарков от вас не дождешься. А тяжел или легок чемодан - не знаю. Вы же здоровы, как призовой бык! Не разберешь.

- Спасибо. Но я пришел без чемодана, Джейн.

- Ему так хотелось услышать про чемодан! Я уж не стала его огорчать.

- Вы умница, Джейн. - Харви погладил подбородок. - На всякий случай обходите мой "паккард" подальше.

- Чемодан там?

- Там, в багажнике.

Не успел Харви расположиться за с-толом, как зазуммерил внутренний телефон.

- Просят по паролю, шеф, - услышал он голос Джейн.

- Соедините.

После некоторой паузы приглушенный голос спросил:

- Рэй?

- Харви.

- Рэй Харви или Харви Рэй?

Это был еще один контрольный пароль. Агент страховался, что называется, намертво.

- Как вам будет угодно.

Трубка молчала. Харви собрался было подтолкнуть агента, но в этот момент услышал голос:

- Монсеньер вышел в отставку.

Харви насторожился. Монсеньером значился полковник Мейседон. Отставка его в такой момент была фактом невероятным, однако этот факт неплохо укладывался в логическую кашу событий, начавшихся взрывом полицейского автомобиля. Однако же на армейском жаргоне выход в отставку имел не только буквальное значение.

- Хит? - спросил он.

- Аффирматив.

Харви чуть не выпустил из рук трубку, получив это подтверждение. Мейседон мертв! Страшная таинственная сила, уничтожившая полицейскую машину и пощадившая его, Рэя Харви, не пощадила Генри Мейседона. Теперь Харви понял, кто ему звонит - капитан Стенли, заместитель начальника пентагоновской полиции, Харви купил его услуги, и купил недешево, когда ввязался в дела этой проклятой программы. Он не мог позволить себе оставаться слепым, а Дейв Стенли нуждался - у него тяжело болела жена, жена, судя по всему, любимая. Две операции, сделанные ей за последние три года, и санаторное лечение съели все сбережения капитана Стенли. И он не устоял, когда Харви предложил крупную сумму единовременно и дополнительное вознаграждение за каждое сообщение.

- Подробности.

- Позже. Я и так рискую.

- Самую суть!

- Самоубийство, по официальной версии. Пока никто и ничего не знает.

Харви положил телефонную трубку и задумался.

Полковник Мейседон, Генри Мейседон - мертв? И если это самоубийство по официальной версии, то фактически это, конечно же, убийство. Убийство в самом Биг-Хаусе! И не какого-то там лейтенанта военной полиции, а полковника, ответственного офицера разведки! Личность Рэя Харви лежала где-то в середине диапазона, отделявшего друг от друга офицеров, принимавших участие в программе "Инвазия" Поэтому если Харви допустит ошибку, его, не колеблясь, уберут с арены неведомой ему таинственной игры... Но как не ошибиться, если не знаешь правил этой игры?

Харви резко поднялся из-за стола и направился в приемную.

- Джейн!

- Да, шеф.

Харви открыл было рот, но спохватился, вернулся в кабинет и включил "гуделку" - довольно хитроумное устройство, исключавшее возможность электронного подслушивания, прослушивания и, к сожалению, даже самую возможность радио - и телефонных переговоров.

- Джейн, - повторил он, появляясь на пороге приемной. - Если мне вдруг придется покинуть Вашингтон, вы поедете со мной?

- Надолго, шеф? - деловым тоном уточнила секретарша.

- Навсегда.

Джейн молчала, разглядывая Харви. По ее лицу невозможно было догадаться, о чем она сейчас думает.

- И в какой же, собственно, роли вы предлагаете мне сопровождать вас? медленно спросила она наконец.

- В роли жены, конечно.

Джейн засмеялась.

Харви хмуро смотрел на нее. Впрочем, чувства его быстро переменились, когда он увидел, как она достает из сумочки платок, и понял, что она не только смеется.

Харви подошел, наклонился и поцеловал ее в губы. Это был дружеский поцелуй - официальная обстановка конторы всегда действовала на них обоих самым дисциплинирующим образом. Распрямившись и считая затеянное им брачное дело решенным, Харви пододвинул стул и сел напротив секретарши.

- А теперь слушайте меня внимательно, Джейн.

- Все-таки беда?

- Не знаю пока, - честно признался Харви. - Но что она бродит где-то рядом, это уж точно.

- Что за беда?

Харви хотел промолчать, но потом нехотя сказал:

- Смерть. Шесть трупов за час с четвертью во главе с баззардом. - Харви помолчал, разглядывая свои большие, сильные руки. - Если бы вы знали, Джейн, как мне надоели кровь и смерть!

- Надо уходить, - рассудительно сказала Джейн. - Я пойду с вами, Рэй Харви.

- Тогда слушайте. Внимательно! Ошибок быть не должно.

ВОДЫ СТИКСА

Мейседон встал из-за стола и прошелся по кабинету. Пройтись было где: кабинет был неожиданно просторен - площадь его соответствовала генеральским пентагоновским нормам и составляла тридцать квадратных метров. Но обставлен он был очень просто, без генеральской роскоши. Вся мебель металлическая, из алюминиевого сплава. Письменный стол, приставной столик с электролампой и телефонами, сейф, шкаф и стеллажи для книг и документов, кресла и стулья. У дальней стены за прозрачной отгородкой еще один стол и стул возле него; это место для посетителей, которым предстоит, не выходя из кабинета, в той или иной мере познакомиться с программой "Инвазия". Окно в кабинете большое, до самого пола, забранное решеткой из толстых металлических прутьев. Выходило окно во внутренний двор - небольшой сквер с газонами, аллеями для прогулок и скамьями для отдыха. В центре этого внутреннего островка зелени и свежего воздуха небольшой бар.

Мейседон нервничал. Более получаса прошло после объявления тревоги, вернее, после того, как он переступил порог этого кабинета. И ничего! Молчат телефоны. Никаких вестей ни от лейтенанта Армстронга, отправившегося в Фоли-Сквер за документами, ни от лейтенанта Сейрована, который должен доставить сюда Рэя Харви. Когда Мейседон будет видеть там, за стеклянной отгородкой, его крупную фигуру, склонившуюся над столом, на душе будет спокойнее. Зазвонил телефон. Мейседон поспешил к столу, сорвал трубку - он по звуку сигнала понял, что заработал спецаппарат.

- Полковник Мейседон.

- Си-один, баззард, си-один, а не полковник Мейседон, - насмешливо пропела трубка голосом Чарльза Уотсона. - Харви прибыл?

- Си-три, а не Харви, - отпарировал Мейседон. - Нет, не прибыл.

- Жаль. А офицер с оперативными документами?

- Тоже пока не прибыл.

- Жаль-жаль. Послушайте, баззард. - По изменившемуся звуку голоса Мейседон догадался, что Уотсон прикрыл микрофон ладонью - наивная, инстинктивная и зряшная предосторожность доверительного разговора. - Вы поверили в реальность тревоги?

Мейседону стало тревожно. Ему задал этот вопрос фактический руководитель программы в ее техническом аспекте!

- Что вам сказать, Уотсон...

- Правду, одну правду и только правду! - перебила трубка.

- Руку на библию возложить? - пошутил Мейседон.

Но Уотсон не принял шутки.

- Да или нет? - жестко переспросил он.

В трубке послышался щелчок, и легкий фон нормально работающего телефона пропал.

- Хэлло! Уотсон, вы слышите меня? Хэлло!

Трубка молчала. А потом безликий женский голос проговорил:

- Авария на линии связи. Об исправлении повреждения вас уведомят.

Мейседон положил телефонную трубку. Постоял неподвижно и вдруг услышал, как бьется его сердце - часто, торопливо, нервно. Происходило что-то непонятное и непредвиденное. Что? Он снова прошелся по кабинету, стараясь привести нервы в порядок. Уотсон что-то хотел сказать ему - это несомненно! Но сначала пожелал убедиться - верит ли Мейседон в реальность тревоги. А надо было говорить сразу, сразу! Уотсона прервали, разъединили, авария на линии связи - стандартный, набивший оскомину, неуклюжий камуфляж. Уотсону помешали сказать нечто весьма важное. Но, пожалуй, вопрос вопросов - это не что помешали ему сказать, а кто помешал. Если ЦРУ, ФБР, госдепартамент, Пентагон - полбеды. Но если это сделали силы инвазии, вызвавшие тревогу? Испуг, животный ужас заставил Мейседона стиснуть зубы. Если инвазия - реальность, то, парализуя волю и сопротивление человечества, космические силы в первую очередь обрушатся на программу, которая создана для противодействия.

Мейседон расслышал наконец стук в дверь. Стук был громкий, стучали, наверное, не первый раз.

- Войдите!

Вошел капитан Стенли, заместитель начальника пентагоновской полиции подтянутый, корректный, с суровым, ничего не выражающим лицом, на котором четко выделялся шрам - след касательного пулевого ранения. Приблизившись к Мейседону, капитан протянул ему опечатанный пакет.

- На ваше имя, сэр. Лично!

Принимая пакет, Мейседон спросил:

- А где же лейтенант Армстронг?

- Он еще не прибыл, сэр. Пакет доставлен солдатом-курьером.

Мейседон кивнул и, проходя к столу, поинтересовался:

- Чем занят сержант Бредли?

Следуя за полковником, капитан пояснил:

- Сержант Бредли отлучился в туалет, сэр. Он постеснялся беспокоить вас по такому пустяку.

- В следующий раз пусть не стесняется, - рассеянно проговорил Мейседон, опускаясь в кресло и разглядывая опечатанный конверт без всяких сопроводительных надписей.

- Вы уверены, что это для меня?

- Уверен, сэр. Извините, но вы не рассмотрели одной детали.

Капитан зашел сбоку, естественным, свободным движением достал из кармана пистолет, приставил к правому виску Мейседона и выстрелил. Голова полковника дернулась от удара крупнокалиберной пули и со стуком упала на стол. Тело Мейседона напряглось, свершило несколько конвульсивных движений и обмякло.

- Господи, прости меня, - прошептал капитан.

Достав большой носовой платок, он тщательно протер пистолет - личный пистолет Мейседона, изъятый из его ординарного служебного кабинета, наклонился, вложил рукоятку пистолета в безвольно свисавшую правую руку покойника, обжал ее пальцы и отпустил. Пистолет почти без стука упал на палас. Капитан распрямился, созерцая деяние рук своих. Теперь, когда ему уже не нужно было контролировать себя, а дело было сделано, его суровое лицо смялось, сделав капитана похожим на измученного, убитого горем старика. С видимым трудом подойдя к покойнику вплотную, он осторожно вытащил из-под тяжелой головы пакет, с одного угла залитый кровью, смял его в комок. Потом спохватился, расправил, сложил пополам и спрятал в карман. С отвращением посмотрев на свои руки, на которых остались от конверта слабые следы крови, он принялся ожесточенно вытирать их платком, используя в качестве моющего средства собственную слюну. Сунув платок в карман, он судорожно вздохнул.

- Прости меня, Боже! - капитан поцеловал обручальное кольцо. - И ты прости меня, Кэт. Ради тебя я пошел на это!

Если бы некий беспристрастный наблюдатель мог следить за капитаном Стенли, он стал бы свидетелем любопытного зрелища, свидетельствующего об удивительной гибкости человеческой натуры: к двери кабинета двинулся убитый горем, едва волочащий ноги старик, но с каждым шагом лицо его твердело, а походка становилась все более упругой. Из кабинета вышел подтянутый, суровый и корректный заместитель начальника полиции. Он тщательно запер за собой дверь, снял с нее табличку с шифрованным названием - дверь стала безликой и, по крайней мере на некоторое время, никому не нужной Пакет и носовой платок капитан Стенли сжег в железном ящике, который специально для этой цели стоял в углу, пепел тщательно растер и забросал мусором. Выпрямившись, капитан критически осмотрел помещение, задержавшись взглядом на пустующих местах дежурного офицера и оператора. Потом вышел в коридор, запер за собой и эту дверь, осмотрелся никого не было, Мейседон со своей группой размещался в тупичке. И с этой двери капитан снял шифрованную табличку, обезличив ее, растворив в великом множестве других дверей гигантского здания. И, печатая шаг, направился к центральному входу.

При входе Стенли подошел к свободному телефону-автомату и набрал номер. Услышав ответ, произнесенный женским голосом, он спросил:

- Я не ошибся, это номер... - И он с ошибкой на три цифры в большую сторону, что соответствовало паролю на текущий день, назвал только что набранный номер.

- Ошиблись, но попали по адресу.

- Мне дедди.

- О'кей!

Капитан огляделся. Все было спокойно, никто не вертелся рядом.

Лейтенант Армстронг, загрузивший автомобильный сейф не только оперативными документами, но и кипой каких-то секретных папок, по дороге в Пентагон был переориентирован на сложный объездной маршрут. Лейтенант не удивился: когда везешь столько секретных бумаг, принимаются самые разные меры предосторожности, в том числе и неожиданные изменения маршрута следования. Когда спецмашина проезжала мимо забора с прозрачными пластмассовыми окнами, ограждавшего строительную площадку, она взорвалась. Взрыв был как две капли воды похож на тот, который наблюдал Рэй Харви. Машину разнесло буквально на куски. Харви ошибался, подозревая ядерный взрыв. Взорвалась пластиковая прокладка автомобильного сейфа, вделанная конечно же давно и заблаговременно. Пластиковая взрывчатка была неординарной - она была сделана на основе соединений с инертными газами, мощность ее взрыва на целый порядок превышала мощность взрыва стандартного тринитротолуола. Оболочка сейфа играла при этом роль обычного корпуса бомбы, что усиливало бризантное действие взрыва и способствовало превращению хранящихся в сейфе документов в прах и пыль.

Сержант Бредли, оператор, был найден в туалетной комнате повесившимся. Он повесился в странной позе, сидя на унитазе. Шелковый шнурок, привязанный к крюку на стене над его головой, охватывал его горло. Сержант, видимо уже в агонии, с такой силой рванулся, что сломал себе шейные позвонки. Вскрытие показало, что Бредли принял чрезмерную дозу героина. Наркотик был найден и в его кармане. Это был героин высшего качества, называемый наркоманами динамитом. По-видимому, Бредли перепутал его с гораздо менее эффективным героином кустарного производства, это и стимулировало роковой исход: банг-ап динамита вызвал полное помрачение рассудка со сдвигом к крайнему мазохизму. Ретроспективное расследование позволило установить, что сержант Бредли был скрытым наркоманом-тихушником и уже несколько лет весьма ловко, не вызывая особых подозрений сослуживцев, предавался этому пороку. Этот акт никого не удивил. Все знали, что в Пентагоне немало наркоманов на всех без исключения ступенях служебной лестницы.

Харви остался в неведении относительно судьбы сержанта Бредли, он его и не интересовал. Но о машине лейтенанта Армстронга, вывезшей из ФБР некие секретные документы, он кое-что узнал. Сначала тот же капитан Стенли сообщил ему, что спецмашина, отправленная в Фоли-Сквер монсеньером, не вернулась, так сказать, на свою базу. А когда Харви потормошил свою агентуру, то узнал и о взрыве, который превратил автомобиль военной полиции в разбросанную груду металлолома, удобренную человеческими останками.

СНОВА НЕОЖИДАННОЕ

Харви позвонил несколько раз в дверь Линклейтора и убедился, что тот не только не собирается открывать, но, скорее всего, попросту отключил дверной звонок, благо в его цепь был вмонтирован соответствующий тумблер. Тогда он постучал, и достаточно громко, известным Хобо условным образом, постучал трижды, а потом встал так, чтобы его можно было хорошо рассмотреть через дверной глазок. Это возымело свое действие. Через некоторое время щелкнул замок, дверь распахнулась, и Харви узрел Хобо - в свежей белой рубашке, расстегнутый ворот которой обнажал жирную волосатую грудь, и, что самое поразительное, трезвого и недовольного.

- А Джейн сказала, что ты нездоров, - сказал Харви, проходя в квартиру и не без удивления разглядывая довольно свежее лицо Линклейтора. Только мешки под глазами да красные прожилки и желтизна белков глаз выдавали в нем сейчас крепко пьющего человека.

- Нездоровье, мой милый, бывает разное, - пробурчал Хобо, закрывая дверь на один замок, а потом и на другой. Харви первый раз видел, чтобы Хобо пользовался вторым замком, и удивился еще больше.

- Боишься, чтобы не улетело прекрасное создание? - спросил Харви, намекая на очередную девицу из тех, что время от времени неизвестно на каких правах обитали в этой квартире. Хобо почему-то засмеялся, отчего заколыхался вместе с тонкой рубашкой его объемистый живот.

- Насчет небесного создания - это ты здорово. - Линклейтор приобнял Харви своей мягкой, теплой рукой. - Проходи, садись, где тебе удобнее.

Харви выбрал стул, а Хобо плюхнулся на жалобно вздохнувший диван и развалился, растекся на его подушках. По некоторым признакам Рэй понял, что его первое впечатление о том, что Хобо вовсе не брал сегодня в рот спиртного, - ошибочно. Брал, но был более чем достаточно трезв и для серьезных разговоров, и для серьезных дел. В гостиной, как и всегда, был идеальный порядок, но, странно, в ней стоял некий чужой, не свойственный ей изначально запах.

- Между прочим, - лениво и не без сарказма заметил Хобо, - твоя Джейн четверть часа тому назад звонила мне и сообщила, представь себе по твоему поручению, что я тебе сегодня совсем не нужен и могу располагать временем по своему усмотрению.

- Все течет, все изменяется, - рассеянно ответил Харви, все еще принюхиваясь к необычным квартирным запахам.

- Вот как! - усмехнулся Хобо, колыхнув жирным животом. - Ты познакомился с Гераклитом?

- Кто такой Гераклит? - заинтересовался Харви.

- Был такой философ в античные времена. Он высказал ту же самую мысль, которую только что произнесли твои уста. И так же, как и тебя, понять этого философа было трудно. Да будет тебе известно, что в переводе на наш грешный и несовершенный язык Гераклит - значит темный.

- Нет, с Гераклитом я не знаком.

Харви выразительно показал глазами на спальню: квартирные ароматы определенно свидетельствовали, что в ней не то побывал, не то и сейчас находился кто-то чужой.

Хобо сделал вид, что не понимает, о чем, собственно, идет речь.

Тогда Харви демонстративно повел носом и снова показал глазами на спальню. Хобо захохотал.

- Ну и нюх у тебя! Как у чистокровного сеттера. - Опершись ладонями на пухлые колени, Хобо тяжело поднялся с дивана. - Пойдем на кухню. Там и потолкуем.

Тщательно прикрыв дверь гостиной, Харви вполголоса спросил:

- Кто у тебя?

- А вот это уж не твое дело, - лениво ответил Хобо и пододвинул ему ногой белую, как в больнице, табуретку. - Садись.

Сам он, кряхтя - мешало брюхо, - наклонился к холодильнику и достал оттуда початую бутылку водки и кувшин с томатным соком. Кувшин поставить Харви разрешил, а вот бутылку перехватил. Хобо не сопротивлялся - знал, что ему не справиться с Рэем. Все так же лениво он поинтересовался:

- Я тебе нужен трезвый иди работоспособный?

- И трезвый и работоспособный?

Хобо широко улыбнулся.

- У меня так не бывает! Ты же знаешь. - Он спокойно забрал бутылку из рук Харви, подхватил с полки два высоких узкогорлых стакана и поставил рядом с кувшином. Пристраиваясь на табуретке, спросил меланхолично: - Ты не находишь, что табуретки нынче делают уж слишком миниатюрными? Тебе налить глоточек?

Харви покачал головой. Уже в который раз он убеждался, что Хила Линклейтора надо принимать таким, каков он есть, или вообще не принимать. Пытаться изменить его - все равно, что носить воду в решете: потрудиться можно, но толку не будет.

- Не беспокойся, я сегодня и сам по себе должен быть в форме. - Хобо и правда налил водки немного, на два пальца, не больше, долил томатным соком и с видимым удовольствием хлебнул свой любимый коктейль. - Слушаю, Рэй.

- Серьезное дело. Хил. Кстати, твой телефон, скорее всего, прослушивается. Джейн звонила, собственно, не для тебя, а для тех, кто слушает.

Лицо Хобо помрачнело. Он еще раз глотнул своего пойла и спросил:

- А точно узнать - прослушивается или нет - сможешь? Я же знаю, у тебя есть связи!

- Не смогу. Я должен делать вид, что меня не интересуют ни ты, ни твой телефон.

- Это почему же? - ворчливо полюбопытствовал Хобо.

- А потому что мне нужна твоя помощь, нет расчета давать зацепку и привлекать к тебе внимание. Дело серьезное, Хил. На моих глазах полицейский лимузин, мотоцикл, а вместе с ними и пять "МР", один из них лейтенант, взлетели на воздух.

Обо всем остальном, в том числе и об убийстве полковника Мейседона, Харви пока решил благоразумно промолчать.

Линклейтор присвистнул.

- Пять "МР" - это серьезно! Но на кой черт? Они же ни деньги, ни золото не возят. Охраняли какую-нибудь шишку?

Харви усмехнулся.

- Меня.

- Тебя? - Хобо смотрел на детектива недоверчиво; когда разобрался, что тот не шутит, не нашел ничего лучшего, как допить свою "Блади-мэри". - Ты говори толком, не темни.

Харви через плечо покосился на дверь.

- Она не подслушивает?

- Почему ты решил, что там именно она? - Хобо хохотнул, очень довольный тем, что озадачил товарища, и успокоил: - Исключено. Можешь говорить спокойно, как в своей конторе при включенной "гуделке".

Харви задумался.

- И все-таки кто там?

- Да какое твое дело! - Линклейтор почесал свою широкую волосатую грудь, разглядывая Харви. - Впрочем, изволь: там некий Эндрью Грин, коммивояжер. А вообще, это тот самый парень, для которого я доставал у тебя чистый картон. У меня с ним давние связи и дела. Помнишь, ты доставал по моей просьбе целую кучу наркотиков, нейролептиков и психогенов, которыми забавляются ребята из Фоли-Сквер? Это для него.

- И сам наркоман?

- Наркоман? - Линклейтор как-то странно взглянул на Харви, непонятно чему засмеялся. - Нет, Рэй. Тут совсем другое. Чудны дела твои. Господи! Но и люди иногда занимаются чудными, дивными делами.

Харви не совсем понял, что хотел сказать ему Хобо, упоминая о Господе Боге и его делах. Но это упоминание вдруг породило у него странную догадку, которая была в одно и то же время и совершенно невероятна и по-домашнему естественна. Пока Харви ломал себе голову, как бы высказать эту догадку, да так, чтобы Хил не принял его за сумасшедшего, Линклейтор поднес стакан ко рту. Рэй насторожился. И точно в нужный момент спросил, словно выстрелил:

- Кил Рой! Не так ли имя твоего клиента?

Хобо поперхнулся, но все-таки протолкнул алкоголь в свое луженое горло, с отвращением покрутил головой и разок-другой откашлялся.

- Кил Рой, он же Немо Нигил, - без всякого торжества констатировал Харви. Вместо торжества он испытывал чувство, похожее на разочарование. Таинственный похититель золота, умеющий умирать так, что его отвозят в морг полицейские, а потом воскресать как ни в чем не бывало, превращался в заурядного человека, который торговал наркотиками и прятался в спальне Хобо. Нет, определенно, вопреки всякой утилитарной логике и здравому сыскному смыслу, Рэй Харви испытывал все более явное разочарование. Хобо между тем налил себе томатного сока, залпом выпил его, еще раз прочистил горло и лишь после этого спокойно проговорил:

- Угадал. - И крутнул большой головой, с интересом приглядываясь к Рэю. - Ловко ты подцепил меня, старого, травленого-перетравленного волка, на крючок!

- По Интерполу он проходит?

Хобо непонимающе взглянул на Харви, потом сообразил, что тот имеет в виду. И ответил вопросом на вопрос:

- Ты знаешь, кто такой Гудини?

Харви знал, что Линклейтор редко спрашивает о чем-нибудь, как будто бы не относящемся к делу, без дальнего прицела, а поэтому наморщил лоб и добросовестно задумался.

- Знаю, - сказал он наконец удовлетворенно. - Это совладелец небольшого итальянского ресторанчика, куда заглядывают иногда офицеры, в штатском, само собой. Несколько раз он оказывался полезным. Пронырливый малый!

- Ты слишком деловой человек, Рэй, - философски заметил он. - Слишком. Для мелких дел это даже полезно, но в омуте дел крупных становится пороком. Мотай на ус: Гудини - не только совладелец итальянского ресторанчика, но и великий, неповторимый клишник. Ты, конечно, знаешь, что такое клишник.

- Просвещался под твоим руководством.

- Ты профессионал - и этим все сказано. Но Гудини был не просто клишник, это был, если перефразировать Библию, клишник клишников и всяческое клишнение. Гудини заковывали, зашивали в мешок, укладывали в ящик, обвязывали оный канатами, швыряли в реку... И через несколько минут он показывался на поверхности воды, свободный как птица, я хотел сказать как рыба. В присутствии авторитетной комиссии его - голого - сажали в надежную тюремную камеру, запирали на все существующие засовы, замки... И спустя несколько минут он появлялся перед членами комиссии во фраке и цилиндре. Его главные фокусы, если это лишь одни фокусы и только фокусы, не разгаданы и до сих пор. Но что самое интересное, ты держи это в уме как второй ингредиент, Гудини оставил в абонированном банковском сейфе завещание, в котором, по его собственному заявлению, изложил секреты всех этих фокусов. И наказал вскрыть это завещание ровно через сто лет после его смерти. Когда банковский сейф по прошествии вековой паузы был вскрыт, он оказался пустым, как выпитая бутылка. Пустым! Никто толком не знает, в чем тут дело, а я, Хилари Линклейтор, знаю. - Хобо доверительно понизил голос. - Завещание у Энди! Изъять его было проще, чем эти тринадцать килограммов золота, которые Энди конфисковал в банке на пари.

- Это было пари? - удивился Харви.

- Самое настоящее пари по джентльменскому соглашению. Но потом один из джентльменов - не Энди, а его контрагент - повел себя не по-джентльменски. Начались неувязки, вмешалась полиция. Хорошо еще, что по моему совету Энди заблаговременно подготовил для себя запасной ход.

- Кто он, этот Энди - Кил Рой? - нетерпеливо перебил Харви. - В своей обычной жизни? Поверь, Хил, это не пустое любопытство. Чуть позже я тебе все объясню.

Хобо пожал рыхлыми плечами.

- Секрета нет. Энди окончил колледж, но работает в мастерской по ремонту сейфов, шкатулок с секретами и сюрпризами, сложных замков. Мастер высшего класса! Хозяин в нем души не чает и дает хорошо заработать. Но Энди нищ и наг! Все свои деньги он просаживает на исследования и эксперименты. И они того стоят!

- Странно. - Харви задумался, спрятав лицо в ладонях. - У меня есть оперативные данные на Кил Роя от местной, федеральной полиции и даже, я так полагаю, из ФБР. Как же они не докопались, что это - Энди Клайнстон?

- Я вижу, ты работаешь с размахом!

Харви досадливо махнул своей тяжелой дланью, случайно задел край стола, бутылка водки качнулась, и Хобо с неожиданной ловкостью подхватил ее.

- Осторожнее, гиппо! Оставишь меня без горючего.

- Это не я работаю, Хил.

- Кто же?

- Если бы я знал это! - Харви тяжело вздохнул и с некоторым лукавством добавил: - Мне дали сутки, чтобы я зацапал Кил Роя и живым и невредимым доставил своим хозяевам.

Линклейтор чуть не уронил бутылку, которую любовно устанавливал рядом с кувшином.

- Шутишь? - сухо спросил он.

- Какие шутки! Но не беспокойся, я не трону твоего Энди. - Он грустно усмехнулся. - Видишь ли. Хил, я почти уверен, что, как только я передам Кил Роя по назначению, опытный триггерман отправит меня в бессрочную командировку. В гости к полковнику Мейседону.

- Что ты мелешь?

- Баззард застрелился в собственном кабинете. Но это лишь официальная версия.

- Ни черта не понимаю! Можешь ты мне толком сказать, в чем дело? рассердился Хобо.

Не отвечая ему, Харви провел своей большой грубой ладонью по лицу, точно стирая с нее пыль или грязь.

- Скажи мне. Хил, - просительно проговорил он. - Ты уверен, что Энди Кил Рой - человек?

- Кем же он может быть еще? - Хобо хмыкнул, приглядываясь к товарищу. Ты никак вообразил, что он и в самом деле с Фомальгаута?

- С какого еще Фомальгаута?

Линклейтор перестал смеяться.

- А что, в оперативных сводках Фомальгаут не значится?

- Нет, Хил.

- Может быть, ты плохо смотрел?

- Я смотрел хорошо. И не один раз. Про этот Фомальгаут там нет ни строчки!

Хобо сделал в сторону спальни приветственный жест.

- Молодец, Энди! Если в документах об этом ни строчки, значит, они клюнули. Теперь они и волосок на его голове побоятся тронуть! Хитрую штуку подбросил им Энди. - Опираясь на пухлые колени, Хобо принялся было подниматься на ноги, но снова шлепнулся на табурет, похлопал себя по карманам и достал визитную карточку, тисненую золотом на черном глянцевом картоне. - Вот как он представился полиции.

Пока Харви с любопытством разглядывал необычную визитку, Линклейтор ввел его в курс дела и пояснил, что Фомальгаут - это яркая белая звезда первой величины, альфа в созвездии Южная Рыба, видимая лишь на небе Южного полушария. До звезды семь парсеков, свет идет оттуда до Земли двадцать три года, ну, а если туда лететь самолетом, то не хватит не только жизни, но и всего времени существования человеческой цивилизации. - Энди и подбросил полиции мысль, что он звездный пришелец с Фомальгаута! - И Хобо, очень довольный этой проделкой, захохотал.

Но Харви не смеялся.

- А если он и правда с Фомальгаута?

Линклейтор покачал головой, точно услышал несусветную глупость, и лениво возразил:

- Ты же здравомыслящий человек, Рэй.

- Но он умер! Полицейские врачи официально констатировали его смерть. А их никак не заподозришь в неумении ставить этот диагноз. А потом воскрес!

Хобо с довольным видом мотнул своей башкой.

- Энди мастер на такие штуки! - Он покосился на непривычно встревоженное лицо Харви и ухмыльнулся. - Как тебя перекосило! Ты ли это, знаменитый мустанг и гамшу, который, как утверждает молва, не боится ни Бога, ни черта, ни ножа, ни пистолета? Успокойся! Энди не Иисус Христос он не воскресал, просто очень ловко притворился мертвым. Искусство!

- Где же колледж, в котором твой Энди учился этому искусству?

На физиономию Линклейтора набежало облачко раздумья.

- Я не раз пытал его по этому поводу. Но Энди темнит! И сознательно напускает вокруг себя туману. Не будь этого тумана, гангстеры давно бы прибрали его к рукам, а так побаиваются. Сами не зная чего. - Хобо помолчал, оглаживая пухлой рукой гладко выбритые щеки, и усмехнулся, переводя взгляд на детектива. - Энди утверждает, что научился этому искусству в Шамбале.

Харви поморщил лоб.

- Это в каком штате?

Линклейтор удовлетворенно кивнул.

- Вот-вот! Для янки весь мир умещается в пятидесяти штатах, а что сверх того - от лукавого. - Он вздохнул. - С Шамбалой мы заберемся в такие дебри, что не выберемся оттуда и до конца недели. Вот что, пригласим сюда Энди и обсудим все спокойно и не торопясь.

- Почему бы нам не пойти в гостиную?

ТУМАН

Линклейтор возлегал на подушке дивана с дорогой сигарой - настоящей гаваной - в руке. Курил он редко, только в тех случаях, когда нервничал, а обстоятельства не позволяли напиться в привычной норме. Вид у него был сердитый и отсутствующий: он весь ушел в собственные мысли, воспарил духом, как он сам характеризовал это состояние. Харви просто отдыхал, откинувшись на спинку кресла и далеко вытянув ноги: сказывалась физическая усталость - он поднялся на ноги еще до восхода солнца и до сих пор в потоке захлестнувших его событий не имел ни секунды передышки. Клайнстон в белой шелковой рубашке, которая была ему явно широковата, подтянутый и свежий, еще раз перебирал и просматривал фотокопии справки о золоте, принесенные Харви. Отложив наконец большую старинную лупу в серебряной оправе, Клайнстон собрал фотокопии аккуратной стопочкой, несколькими скользящими движениями перетасовал их, точно колоду игральных карт, и протянул детективу.

- Любопытно. На фоне этой справки мои действия и в самом деле приобретают инопланетную окраску.

Линклейтор повернулся на эту реплику, и высокий светлый столбик пепла на конце его сигары осыпался. Чертыхнувшись, Хобо приподнялся на локте, отряхнул рубашку и принял полулежачее положение, отчего стал похож на обжору-римлянина, рассерженного задержкой очередной серии пиршественных блюд.

- Послушай, Рэй, ты уверен, что тебе не пригрезился этот мемо с предупреждением о двадцатилетнем тюремном заключении. Тот, что ты листал в полицейском каре?

Детектив ограничился тем, что отрицательно покачал головой.

- Не понимаю, - невнятно пробурчал Хобо, жуя в углу рта конец сигары. Познакомили - и тут же уничтожили и документы, и машину, и всех свидетелей! Мало того, отправили к праотцам технического руководителя всей программы - полковника Мейседона! Кому это выгодно?

- Инопланетянам! - с улыбкой подсказал Клайнстон.

Хобо поморщился.

- Я серьезно, Энди.

- И я серьезно! Утренний визит супругов в банк, в котором я изъял золото, - чистая случайность. Не случись этого, где гарантия, что в мой номер в "Тюдор-отеле" не явились бы звездные пришельцы, потерпевшие аварию и нуждающиеся в золоте для ремонта корабля? Ну, а потеряв мой след, пришельцы на всякий случай вывели из строя программу "Инвазия", а Харви с его конторой мобилизовали для поисков и меня и золота. Разве не логично? Клайнстон усмехнулся. - К тому же, может быть, инопланетяне узрели во мне брата по крови!

Харви удивленно взглянул на Клайнстона.

- Какого там еще брата? - проворчал Хобо, но в голосе его прозвучал некий абстрактный интерес.

- Самого настоящего! Я - круглый сирота, рос в приюте, учился и воспитывался в интернате. Способности к глубокой медитации у меня врожденные. Я долгое время был уверен, что все люди умеют регулировать ритм своего сердца, задерживать дыхание, погружать себя в сон, когда это заблагорассудится, подавлять чувство голода и боли. Я был потрясен, когда узнал, что это не так. Я пожалел людей и в то же время почувствовал себя очень одиноким, Так где же гарантия, что я не подкидыш-инопланетянин?

- Вы все шутите, Энди.

- Почему же обязательно шучу? - Клайнстон продолжал, улыбаться. Вселенная бесконечна! В ней бесчисленное множество обитаемых миров. Почему бы некоторым из братьев по разуму не возжаждать земных радостей или не попросить человеческой помощи?

- Вы все шутите, - миролюбиво повторил Хобо, метко швыряя окурок в бронзовую пепельницу. - А вот Харви не до шуток. Что ты скажешь на этот счет, Рэй?

Харви потянулся, разминая затекшие мышцы, кресло испуганно скрипнуло.

- Инопланетяне - не по моей части, Хил. Поэтому скажу, что я попал в патентованный, на совесть сработанный капкан. Если я завтра не доставлю своему боссу Кил Роя, Немо Нигила и Фому ль'Гаута, скованного, связанного, усыпленного наркотиком и аккуратно упакованного в пластиковый мешок особой прочности, как это диктует инструкция, - Харви не без мрачноватого юмора поклонился Клайнстону, - то мне будет плохо. Если же я сделаю это, то мне будет, скорее всего, еще хуже! А что сверх этого - сплошной туман!

Линклейтор смотрел на Харви любовно, как смотрят хорошие скульпторы на удавшееся творение рук своих.

- Вот это называется взять быка за рога! - Энергичным движением руки Хобо взлохматил свою шевелюру. - Ставлю доллар против гранда, что вся эта программа "Инвазия" - дым, мимикрия, камуфляж для маскировки чисто земных, каких-то очень пакостных дел. Поверьте моему чутью! Готов сесть на электрический стул и лично выбрить себе проплешину, если это не так. Я не понимаю, зачем кому-то из верхов, скорее всего Кейсуэллу, понадобилось это дурацкое пари и эти еще более дурацкие тринадцать килограммов золота. Но совершенно ясно - в их операции произошла какая-то накладка! И по ходу событий они переориентировались. Теперь им нужны вы - Эндимион Клайнстон!"

Жестом римского сенатора Линклейтор указал на своего гостя и выдержал внушительную паузу.

- И пока у них есть надежда получить означенного Эндимиона с помощью частного детектива Рэя Харви, они будут ждать. Они изъяли дело о золоте из рук полиции, напустили тумана с этой "Инвазией", убрали лишних свидетелей, сделали ставку на Харви и теперь будут ждать. А мы ждать не будем! - Лицо Линклейтора подобралось, резче прописались складки в углах рта. - Впереди вечер, ночь, до утра еще далеко. Надо выйти на этого советника, на Джона Кейсуэлла и выпотрошить его безо всякой жалости! Туман рассеется, и можно будет принять толковое решение. Что ты скажешь, Рэй?

Харви размышлял. Его крупные сильные руки неподвижно, точно отдыхая и накапливая силу, лежали на столе.

- Подходов к самому Кейсуэллу у меня нет, - наконец неторопливо проговорил он. - Слишком крупная фигура, не по зубам. Но план его дома я раздобыл в свое время. Просто так, на всякий случай. Хороший план Хил. Со всеми системами охраны и сигнализации.

- Умница!

- Если Энди согласится мне помочь, я возьмусь за это дело. Потрясти Кейсуэлла следует!

Линклейтор волчком, несмотря на свой вес, повернулся к Клайнстону.

- Ваше слово?

Клайнстон сдержанно поклонился.

- Я к вашим услугам, мистер Харви.

Линклейтор возбужденно прошелся по комнате, зацепил бедром стол и беззлобно, мимоходом чертыхнулся.

- Послушай, Рэй, моя контора под наблюдением?

Признавая прозорливость товарища, Харви развел руками.

- Под двойным. Мои ребята следят за теми, кто следит за тобой. К тебе я прошел незамеченным - обычная операция на отвлечение.

- Ты придумал, куда и как мы будем уходить отсюда?

- С этим все в порядке. У меня есть резервная конспиративная квартирка. Я использовал ее всего три раза для встреч с иногородними, причем доставляли и увозили их так, чтобы они не могли зафиксировать маршрут. Место надежное, по крайней мере на несколько суток. Уверен, что ни полиции, ни ФБР ничего о ней не известно, пока, разумеется.

Линклейтор одобрительно кивнул.

- Фор-оу. - И, с некоторым сожалением оглядывая гостиную, добавил: - Из этой мышеловки конечно же надо уходить. Но сначала перекусим. И поплотнее! Кто знает, как обернутся дела? Я отлучусь на кухню, а вы готовьте желудки - через четверть часа я накрою стол.

Уже в дверях Хобо обернулся и порекомендовал:

- Побеседуйте. Проинформируйте друг друга. Пройдитесь по всем горячим точкам. Может быть, кое-что и прояснится!

СУПЕРЙОГА

Харви и Клайнстон с интересом присматривались друг к другу - они впервые остались вот так, с глазу на глаз, а им предстояло рискованное дело, за которое не стоило браться без некоторого минимума взаимного доверия. Посторонний наблюдатель, несмотря на очевидную несхожесть этих людей, постепенно и не без удивления начал бы обнаруживать в них некое скрытое внутреннее родство, называвшееся в эпоху господства церкви и веры родством душ.

Харви был по-крестьянски прост и открыт, сухощав, широк в кости и, очевидно, силен, о чем говорили и некоторая скованность позы, и нарочитая замедленность движений, свойственная людям, которые боятся ненароком что-нибудь сломать или разбить. Но стоило собеседнику вглядеться в спокойные карие глаза Харви, как он ощущал через них напряженное биение пусть не очень отшлифованной, но незаурядной мысли. И тогда становилось ясно, что простота Харви более кажущаяся, чем реальная, и что ею далеко не исчерпывается этот неординарный характер.

Клайнстон был аристократически сдержан и как бы овеян тайной, его замкнутость лишь подчеркивала вежливость и холодноватый, ироничный юмор. Его физическая сила, может быть, не уступала силе Харви, но она была глубоко запрятана в литом тренированном теле, размыта высокой культурой движений, когда каждый жест предельно экономен и точно служит поставленной цели. Клайнстон, казалось, без всяких усилий с его стороны, держал собеседников на почтительной дистанции. Но человек, удостоенный доверия, присмотревшись к его легкой, скользящей улыбке, к выражению его светлых, почти бесцветных глаз, в которых иногда, казалось бы совсем некстати, проглядывало выражение непонятной грусти, понимал, что Клайнстон и добр и надежен.

Поначалу разговор не клеился. Без особой охоты Харви взял инициативу на себя и принялся за расспросы. Клайнстон, вопреки его опасениям, отвечал откровенно и хотя очень коротко, но точно. Он рассказал, что неоднократно получал предложения участвовать в хищениях со взломом или вскрытием сейфов. Клайнстона пытались припугнуть - и письмами, и мордобоем, и имитацией покушений, но он держался твердо, знал, что стоит уступить один раз, как гангстерские сети запутают его намертво. Одна из имитаций покушения - хозяин мастерской клялся, что гангстеры высоко ценят Клайнстона и никогда не покушались всерьез на его жизнь, - закончилась трагично - погиб давний друг Клайнстона Герберт Уолш. Клайнстон, тяжело переживавший эту нелепую смерть, окончательно прозрел - понял, что не сможет долго сопротивляться натиску преступного мира и рано ли, поздно ли, но вынужден будет сдаться. Клайнстон почти физически ощущал, как липкая гангстерская паутина опутывает его все туже и туже. Надо было что-то предпринимать, но что? Даже Хил Линклейтор признался, что если у Клайнстона нет приличной суммы наличными, которая позволила бы ему бросить работу и затаиться на годик-другой, то он не может посоветовать ничего, кроме выгодной сделки с гангстерами. Все воруют в нашем свободном мире, успокаивал Хобо Клайнстона. Важно не продешевить. Воровать - так сразу миллион! Тогда, если и попадешь в тюрьму, то и там можно жить с комфортом. Клайнстон был, что называется, на распутье. И вот тут-то и появился некий джентльмен, предложивший Клайнстону необычное пари.

- Это был именно джентльмен?

- Именно джентльмен! Во всяком случае, он так выглядел и так держался. Прекрасно одетый, респектабельный мужчина средних лет, говоривший скорее по-английски, чем по-американски. Приехал на "кадиллаке" последней модели, за рулем сидел шофер, который вел себя, как слуга. Приехавший представился Смитом, но дал понять, что это - не настоящее его имя. Сказал, что представляет двух богатых людей. Богатых по-американски. Очень богатых и заключивших между собой пари, разыграть которое они поручают мне.

Харви усмехнулся.

- И вы поверили?

Клайнстон пожал плечами.

- Я тогда не думал об этом. Согласитесь, пари - это все-таки не открытое преступление. И приятнее чувствовать поддержку двух очень богатых людей, чем гангстерской шайки.

- Вас хорошо подготовили к этому шагу. Вы согласились сразу?

- Нет. Я попросил разрешения подумать. И отправился на консультацию к Хилу. Он порекомендовал мне согласиться с двумя оговорками. Во-первых, совместно с ним проработать аварийный вариант действий, отнюдь не уведомляя об этом контрагентов. Во-вторых, выговорить в свою пользу золота - золото, сказал он, никогда не бывает лишним. На мои условия согласились.

- Кто? Все тот же Смит?

- Он самый. На том же "кадиллаке" и с тем же шофером.

- Кроме Смита вы ни с кем по этому пари не общались, нет? Шофера в лицо запомнили? Прекрасно. - Харви достал из кармана конверт. Вынул из него фотографии величиной с визитную карточку и веером раскинул на столе. Посмотрите внимательно. Может быть, кто-нибудь из них похож на Смита или его шофера?

На столе лежали фотографии Кейсуэлла, Мейседона, Уотсона, Стенли и Френсиса Ли, теперешнего оперативного начальника Харви, сфотографированного автоматической скрытой камерой прямо в его кабинете. Склоняясь к фотографиям, Клайнстон проговорил:

- У вас не пиджак, а фотолаборатория, мистер Харви.

- Перестаньте называть меня мистером, Энди, Не тот момент. Пиджак частного детектива - тот же сейф, когда это требуется, конечно.

Добросовестно просмотрев каждую фотографию, Клайнстон отрицательно качнул головой.

- Нет здесь ни Смита, ни его шофера. Это совершенно точно.

Харви, от которого не укрылось, что Клайнстон улыбнулся, разглядывая одну из фотографий, изменил форму вопроса.

- Посмотрите еще раз. Может быть, с кем-нибудь из этих людей вы все-таки встречались по ходу своей "золотой" операции? В банке? На выходе из него? По пути...

- Тут и смотреть нечего, - перебил Клайнстон, передавая Харви фотографию Френсиса. - Вот этот человек руководил моим арестом в баре, когда я был вынужден выдать себя за мертвеца.

Харви не сдержал своего удовлетворения, благо в такой сдержанности не было ровно никакой необходимости.

- Кэйсуэлл? - полюбопытствовал Клайнстон, следивший за выражением лица детектива.

Харви ограничился тем, что отрицательно покачал головой - ему не хотелось вдаваться в подробности.

- Итак, Энди, вы спрятались в подвале банка, дождались закрытия, изъяли из указанного вам сейфа тринадцать слитков девятьсот девяносто пятой пробы. И что же дальше?

Клайнстон улыбнулся.

- Сущие пустяки. Закрыл сейф так, чтобы не осталось никаких следов, уложил слитки в атташе-кейс, дождался открытия банка, спокойно вышел из него и доставил золото в номер "Тюдор-отеля", как и было условлено.

Харви откинулся на спинку кресла, разглядывая Клайнстона.

- Пустяки! Но ведь вам потребовалось чуть ли не двенадцать часов просидеть в подвале, заполненном азотом!

Клайнстон улыбнулся.

- У меня был кислород - целый литр под давлением сто пятьдесят атмосфер, итого сто пятьдесят литров. И простейший портативный респиратор с полузамкнутой циркуляцией и регулируемым подсосом окружающей среды. В состоянии глубокой медитации потребление кислорода снижается во много раз. Я провел несколько тренировок и убедился, что двенадцать часов с моим снаряжением, - далеко не предел. Так что риск был минимальным.

Харви тяжко вздохнул.

- Опять эта медитация! Неужели нельзя попроще объяснить - что и как?

- Никто не знает - что и как, ни попроще, ни посложнее. Есть психическое состояние, добытое опытом многих и многих поколений людей, есть разные названия этого состояния. И никто не знает - что и как. Клайнстон слегка поклонился. - Кроме меня, разумеется.

- В это можно поверить. Не поделитесь?

Удержаться от соблазна проникнуть в такую тайну Харви не смог. Не случайно же он стал частным детективом и недекларированным хранителем многих и разных чужих тайн и секретов. Тяга к тайному, к сверхъестественному, доступному немногим, жила у него в крови с раннего детства.

- Кое-чем могу поделиться, - поразмыслив, решил Клайнстон.

- Слушаю!

Харви так поторопился с этим ответом, что Клайнстон не сдержал улыбку.

- Придется начать издалека, Рэй. Когда человек еще только формировался в своем современном облике, среди ранних палеантропов, которых называют еще неандертальцами, выделилась специфическая ветвь эволюции. Я не очень специален?

- Нет, - успокоил Харви, усаживаясь в кресле поудобнее. - Я слышал о неандертальцах. И даже видел в музее - не помню в каком - скульптуру в натуральную величину. Должен сказать, что среди подонков встречаются типы и пострашнее.

Они посмеялись, и Клайнстон продолжал:

- Часть ранних неандертальцев, попавших в критические условия бытия из-за прогресса оледенения и общего похолодания, свернула с пути прямого покорения природы, что характерно для антропогенеза как такового, в сторону приспособления к ней. В этом особом русле антропогенеза выживали те палеантропы, которые в экстремальных условиях голода, холода и бескормицы приобретали способность впадать в особое анабиотическое состояние, напоминающее спячку животных.

- Вроде спячки медведей? - с усмешкой уточнил Харви.

- Сходство, конечно, есть, но есть и существенные различия. Медведи впадают в спячку бессознательно, а неандертальцы были без пяти минут людьми, они уже обладали прототипом разума, сознанием, хотя еще и не развитым в полном объеме. И в своеобразную спячку, в первобытную медитацию они вводили себя преднамеренно, осознанно замедляя биение сердца и сводя до минимума все обменные процессы, включая и дыхание. Погружался в оцепенение и мозг этих древнейших йогов-неандертальцев. Оставалась лишь дежурная искорка бытия, через которую они контактировали с окружающим миром. И когда наступало потепление, а вместе с ним и возможность добывать пищу, древнейшие йоги будили себя и возвращались к жизни. Ну, а если потепления своевременно не наступало, то тлеющая искра сознания постепенно гасла, и наш далекий предок спокойно и безболезненно умирал. И поэтому йоги-палеантропы не испытывали такого страха перед смертью, как остальные древние люди.

- Так это же было давно, Энди. Вы-то не палеантроп!

- Верно. Но гены этой древней естественной йоги частично сохранились. И у некоторых людей они подбираются таким удачным образом, что древние возможности медитации пробуждаются, если на них, конечно, своевременно обратить внимание.

- И вы - один из таких людей?

- Совершенно верно. Существуют прирожденные силачи и акробаты, математики и поэты. А я - прирожденный йог.

С интересом разглядывая Клайнстона, Харви полюбопытствовал:

- А Фомальгаут к этим способностям имеет какое-нибудь отношение?

- Дался вам этот Фомальгаут! Визитная карточка - просто шутка, чтобы озадачить и сбить с толку полицию.

Харви почесал затылок.

- Но, Энди, вы и в наших разговорах все время шутите! Меня и Хила вы тоже хотите озадачить и сбить с толку?

Клайнстон негромко рассмеялся.

- А почему бы мне не подстраховаться? Хилари Линклейтор - неплохой человек, но он пьет. И пьет здорово! К тому же у него много темных для меня связей в преступном мире, а мы живем в такой стране, где все продается и все покупается. Что же касается вас, Рэй, - Клайнстон сделал извинительный жест, - то вас я вижу сегодня впервые в жизни.

- Понимаю. - Харви наморщил лоб, стараясь поточнее сформулировать свою мысль. - Но нам вместе идти на серьезное дело. Стоит ли таиться друг от друга?

- Фомальгаут нашему делу не помешает.

Харви с интересом разглядывал своего товарища по делу.

- И все-таки, вы уж простите мою настойчивость, человек вы, Энди, или инопланетянин?

- Разве инопланетянин не может быть человеком?

- Это в каком же смысле?

- В самом прямом. Разве инопланетяне волею случая не могут оказаться подобны людям? Так подобны, так схожи, что не только случайный собеседник, но и врач при осмотре не заметит в таком инопланетянине ничего особенного?

Харви в сомнении погладил подбородок.

- Не думал, что такое возможно.

- И я не знаю этого. - С лица Клайнстона не сходила легкая улыбка. Просто предполагаю, думаю вслух.

Харви кивнул.

- Понимаю, у каждого есть свои тайны. - Он снова и снова оглядывал Клайнстона с ног до головы, непривычное напряжение мысли, работавшей в нестандартном, необычном направлении, избороздило его лоб глубокими морщинами. - Мне вы согласились помочь. А почему бы вам не помочь всем людям?

- Вы о чем, Рэй?

- О помощи людям, Энди. Конечно, если вы просто человек с необыкновенными способностями, то мои слова не имеют никакого смысла. Но если вы не просто человек, а кто-то там другой, я уж не знаю кто, и можете многое, что нам неведомо, то почему бы вам не помочь людям?

- Как?

Харви пожал сильными плечами.

- Вам виднее!

- Подарить вам волшебную палочку, хай-спай, с помощью которой можно стать невидимкой и, как в сказках Шехерезады, в один миг построить дворец или разрушить город?

Теперь уже заулыбался и Харви.

- Попробуйте. Хотя разрушать в один миг целые города мы уже научились.

- Вот видите. По-моему, вы ответственный человек, мистер Харви, и, наверное, постараетесь применять хайспай для добрых, а не для злых дел, хотя разграничить их совсем не просто. Но ведь палочку у вас непременно отнимут! И доставят в Пентагон. И что из этого выйдет?

- Да, наверное, ничего хорошего. - Харви поскреб затылок. - Но ведь людям можно помочь не палочкой, а словом. Нужным словом!

Клайнстон хотел сказать, что времена, когда вначале было слово, времена пророков и апостолов, давно прошли. Капитал девальвировал слово, превратил его в один из самых дешевых и ходовых товаров, который продается и покупается и оптом и в розницу. И эта бесстыдная торговля подменяет мысли риторикой, истину - рекламой, любовь - сексом, счастье - вульгарным наслаждением, а высокие цели бытия - выгодой. Эта торговля подтасовывает факты, корежит и оглупляет самые чистые идеи, чернит добро и облагораживает зло! Что может слово, когда, подобно золоченой скорлупе сгнившего елочного ореха, оно скрывает лишь пустоту? Но Клайнстон лишь подумал об этом, а вслух сказал другое:

- Люди - не дети, нуждающиеся в поводыре, но зрелые мужи. Чужое слово им не поможет. Надо самим искать свою дорогу.

- А вы ищете?

Клайнстон некоторое время смотрел на Харви отсутствующим взглядом, а потом, осознавая его вопрос и переходя на свой обычный, улыбчиво-ироничный тон, ответил:

- Ищу. Но вместо пути в будущее я нашел тринадцать килограммов золота. И теперь не знаю, что мне с ним делать!

- Это по моей части. - Успокоил его Харви. - Можете рассчитывать на мою помощь и не беспокоиться.

- В таком случае можете рассчитывать на хай-спай. Я научу вас искусству суперйоги, Рэй. Не здесь и не теперь, а когда мы будем в безопасности.

- А как же мои гены? Боюсь, что они у меня самые заурядные! Во всяком случае, в спячку я впадать не умею.

- Генам можно помочь. Индийские йоги издревле применяют специальные составы, способствующие резкому углублению медитации. Их держат в глубочайшем секрете, передают лишь достойным и только из рук в руки. Мне удалось проникнуть в эту тайну. Применив современную методологию, я выделил из этих тибетских смесей сильнодействующее начало, которое назвал медитаном. Несколько месяцев тренировки, несколько капель медитана, и, даже не обладая особыми генами, вы сможете на равных посостязаться с прославленными йогами Востока.

Харви как профессионал-детектив не мог не отдать должное предусмотрительности Клайнстона. Конечно, этот загадочный человек страховался еще раз - надежда проникнуть в тайны суперйоги приковывала Харви к их общему делу крепче настоящих цепей. Во всяком случае, Клайнстон мог серьезно рассчитывать на это.

- И вы не боитесь, что ваш медитан попросту украдут? - не без лукавства спросил он вслух.

- Нет, - с улыбкой сказал Клайнстон. - Все дело в дозе, а доза сугубо индивидуальна. Чуть меньше - и человек ничего не почувствует, кроме легкой эйфории и последующей сонливости. Чуть больше - и наступит смерть из-за паралича дыхания и остановки сердца. И даже в рамках допустимой дозы есть опасная крайняя точка - точка ролланга.

- Ролланга?

Харви не успел получить ответа, в гостиную вошел Линклейтор в светлом берете, изображавшем поварской колпак.

Пока Линклейтор с ловкостью заправского кельнера сервировал стол, Клайнстон, отвечая недоуменному взгляду Харви, пояснил:

- Бытует легенда, что ламы-тантристы умеют воскрешать некоторых покойников, превращая их в живые трупы, в зомби. Зомби живут, могут работать по хозяйству, в поле, в мастерских на простых операциях, но лишены высшего слоя сознания - разума. Это - люди-животные, послушные рабы своих хозяев.

- Ну, зомби - это уже не Тибет, а Африка, - возразил Хобо, исчезая на кухне.

- И если... - начал Харви.

Не давая ему договорить, Клайнстон кивнул.

- Совершенно верно. Избыточная доза медитана может быть не только смертельной, но и зомбийной. Человека еще можно спасти, но вернется к жизни он уже вечным рабом - живым трупом.

Хобо был изрядно пьян, находясь в том самом оригинальном критическом состоянии, из которого в равной мере можно скатиться, как с горы, и в сторону полного алкогольного отупения, и в сторону относительной трезвости. Поскольку Харви был убежден, что Линклейтор еще не исчерпал до конца свою роль мозгового центра, то не поленился обыскать его и без труда обнаружил и изъял у него плоскую флягу со спиртным на основе джина и грейпфрутового сока. Линклейтор уверял, что это не коктейль, а холодный грог, от которого люди не только не пьянеют, но наоборот - трезвеют, но это не помогло. Харви был неумолим. Тогда Хобо налился злостью и словно протрезвел.

- Да кто тебе вообще позволил брать чужие вещи?

- Успокойся, Хил, - мягко посоветовал Харви, хорошо знавший, что Хобо, лишенного выпивки, иногда "заносит".

- Кто тебе дал право в нашей свободной стране посягать на чужую собственность? - Физиономия Хобо налилась кровью. - Плебей с белой кожей и рабской душой ниггера! Я, Хилари Линклейтор, вытащил тебя из грязи и сделал человеком!

- Я всегда буду благодарен тебе за это.

- Ты и должен быть мне благодарен. Я, - Хобо стукнул себя кулаком по жирной груди, - стопроцентный американец! А вы - ниггеры с белой кожей, у вас не кровь, а коктейль! Скоты!

- Ради Бога, успокойся, Хил. - Харви был само терпение. - Все знают, что ты настоящий американец.

- Да не то, что ты! Я кончил Вест-Пойнт. Я создал систему, которая тебя кормит, поит и делает похожим на человека! Я пью? А кто из настоящих американцев не пьет? Я вожу к себе девок? А кто из нас, настоящих, не покупает баб? Я участвую в махинациях? А кто из истинных янки не плюет на законы, когда делает свой частный бизнес?

- Если следовать этой логике, - очень спокойно, даже доброжелательно заметил Клайнстон, - вам следовало бы заняться и наркотиками.

Некоторое время Линклейтор разглядывал Клайнстона не вполне осмысленным взглядом. Потом мотнул головой и провел ладонью по покрытому испариной лицу.

- Я пробовал, Энди, - снова пьянея, пробормотал он. - Пробовал! Но понял, что за этой чертой исчезнет не только Хилари... тот, что кончил Вест-Пойнт... но и пьяница Хобо. Ничего не останется! Белый пар... И я сумел шагнуть обратно, сюда, через эту проклятую черту!

Линклейтор уронил голову на грудь и несколько полновесных секунд пребывал в неподвижности, тяжело дыша.

Харви был терпелив, как сестра милосердия монашеского ордена, настойчив и заставил Хобо проглотить чашку кофе. После этого Линклейтор пришел в себя, обрел известную ясность мысли, хотя не утратил болтливости, употребляя на каждую свою мысль по крайней мере вдвое больше слов, чем это требовалось на самом деле.

- Ребята, - доверительно сказал он, хитровато щуря хмельные еще глаза. - А вы хорошо представляете, что вам придется драпать отсюда немедленно и без оглядки после того, как вы потрясете Кейсуэлла?

Харви и Клайнстон переглянулись, понимающе улыбнувшись друг другу, для них это был вопрос решенный. Клайнстон знал, что ему придется по крайней мере на несколько лет исчезнуть из Нью-Арка, когда согласился на "золотое" пари. Харви и Джейн решили покинуть столицу навсегда.

- Вижу, представляете, а как же иначе? Вы - умные люди. А вы понимаете, что только самолет дает вам какие-то шансы? Решительно не годятся ни автомобиль, ни поезд, ни междугородный бас - непременно перехватят, ставлю доллар против гранда. Билеты надо заказать теперь же! И на несколько разных рейсов, чтобы обеспечить свободу маневра. Ты сделал это, Шерлок Холмс?

- В этом нет необходимости, - спокойно ответил Харви. - У Кейсуэлла есть собственный четырехместный самолет "Игл", а я умею пилотировать машины такого класса. Самолет стоит рядом с домом, в ангаре. Там же взлетно-посадочная площадка.

- Твою руку, Рэй. Ты - молодчина! И вполне реабилитировал себя в моих глазах. Я прощаю, что ты заставил меня выпить эту навозную жижу под претенциозным названием кофе. - Хобо задумался, ловя ускользающую мысль, потом оживился, глаза его снова обрели хитроватое выражение. - А вы представляете, что вам придется убраться за пределы континента? И чем дальше, тем лучше?

Харви и Клайнстон снова переглянулись, теперь уже с некоторым недоумением.

- Мы обговорили это по пути сюда, Хил, - вслух проговорил Клайнстон, и остановились на Серебряном штате.

- Отвратительная идея! - Хобо даже передернулся. - Она бы еще годилась, если бы вы могли пришить Кейсуэлла и спрятать концы в воду.

- Мы не собираемся убивать его. Хил, - вежливо возразил Клайнстон.

Будто и не слыша этой реплики, Хобо проникновенно продолжал:

- Кейсуэлла вы, конечно, пришить можете. Наверное, он этого и заслуживает, но вот спрятать концы в воду вам не удастся. Кейсуэлл исполнитель, исполнитель высокого ранга, но все-таки исполнитель. Тот, кто стоит над ним, сразу поймет, что это дело рук Харви. И тогда его, вместе с вами, Энди, найдут на дне морском, если это дно принадлежит Штатам. Невада, конечно, штат глухой, всего-то полмиллиона жителей, из которых четыре пятых живут в Лас-Вегасе, Рено и Керзон-Сити. А так - один человек на квадратный километр! Именно поэтому мы с Рэем всегда рекомендовали Серебряный штат тем, кому надо отлежаться на дне. Но Кейсуэлл - не тот случай. Не спорь, Рэй, не огорчай меня, а то я буду думать, что зря потратил столько времени. На вас набросят такую частую сеть, что не помогут ни леса, ни горы! Нет, ребята! Вам надо убираться за пределы континента. И чем дальше, тем лучше!

- Ты разве не с нами?

- Куда уж мне? Да и систему жалко - сколько трудов вложено! Конечно, эксплуатировать ее как надо я не смогу, "Блади-мэри" помешает, рассудительно добавил он, - но поддержать в работоспособности, пока вы не вернетесь, сумею.

Линклейтор заговорщицки подмигнул.

- Мы предложим Кейсуэллу одну наживку, если он ее заглотит, тогда я останусь, а если нет... придется лететь с вами. Хотя в Гаване я уже бывал, и неоднократно. Да и скучно там сейчас, как говорят: бордели ликвидированы, "Тропикана" закрыта, да и знаменитые кубинские ритмы переквалифицировались в революционные гимны.

Если Линклейтор ставил своей задачей удивить товарищей, то он добился этого в полной мере.

- Кто тебе сказал, что мы собираемся на Кубу? - выговорил наконец Харви.

Хобо хмыкнул, почти хрюкнул, снисходительно разглядывая своих собеседников.

- А куда вы денетесь, мои милые, на своем "Игле"? К тому же на черта вам долгие маршруты за территориальными и морскими границами? За ними смотрят! Засекут радарами, вышлют истребителей и собьют как неопознанный самолет. Сыграете ньютона - только и всего! А от Майами до Гаваны - всего двести морских миль. Да и смотрят у нас за этой линией одним глазом: туда - пожалуйста! А обратно вам и не нужно.

- Не пойму, вы что же - серьезно предлагаете лететь на Кубу? - Харви вздохнул.

Хобо недовольно хрюкнул.

- А почему ты, собственно, так боишься коммунистов? Ты не бездельник, не болтун, не пьяница, как твой старый приятель Хобо. Ты - честный труженик, детектив высокого класса. А детективы нужны и коммунистам! Частная собственность или общенародная - какая разница? Охранять-то ее все равно надо! Свободных денег у тебя - кот наплакал, потому что все доходы съедает наша с тобой краса и гордость - система. А там ты будешь работать в государственной системе на пользу всем людям. Платить из своего кармана сотрудникам тебе не придется, будешь только получать да наращивать счет в банке. Куба - рай для таких, как ты!

Харви размышлял. Собственно, в плане бегства все было готово и продумано, он размышлял лишь о том, стоит ли посвящать во все тонкости своих товарищей по делу. Не то чтобы он не доверял им. Он был практиком и хорошо знал, что если что-то можно скрыть даже от самого близкого и верного друга, то в серьезном деле, не колеблясь, следует скрыть. На всякий случай. Риск состоял в том, что можно было нечаянно, по неведению зацепить нечто запретное и тем самым навлечь на себя громы и молнии с самых вершин бизнеса, финансов и власти. На случай такого катаклизма Харви, по совету того же Линклейтора, совета, который он принял с полным одобрением, подготовил два маршрута для скрытого ухода с арены активной деятельности. Один - в Неваду, в Серебряный штат, если обстановка не будет закритической и можно рассчитывать на безопасность, не покидая континента. Второй - на Багамы, на остров Большой Абако, и вообще - в Карибское море, на Антилы и в океан. Для этой цели он держал в Дайтона-Бич небольшую яхту с мотором и хорошими мореходными качествами. В последней четверти двадцатого века на океанических просторах развелось много любителей вольной жизни и приключений - дружеских компаний, любовников, уставших от условностей регламентированного бытия, семейных людей, и одиноких, и даже с детьми. Вся эта публика на собственных яхтах самых разных конструкций буквально бродяжничала по Мировому океану, то странствуя от одного острова к другому, то совершая дальние и сверхдальние переходы, которые сделали бы честь даже именитым спортсменам. Это была своеобразная аристократия хиппи, чуждая наркомании и бездумного пьянства, зато вдвойне тяготеющая к смене мест и развлекательной жизни, сдобренной приключениями. Затеряться среди этого неорганизованного яхт-флота было так же просто, как иголке в стогу сена, - это был самый кратчайший шаг в программе Харви, связанный с уходом из активной, гласной жизни. Рассчитывая в основном на Неваду и Лас-Вегас, где проживал и работал надежный коллега по частному сыску, Харви на всякий случай дал Джейн задание подготовить и запасной вариант - Флорида, Дайтона-Бич, яхта, о которой никто не знал, кроме его самого, а там... Там видно будет!

- Там видно будет, - проговорил Харви вслух свою последнюю мысль. Сначала нужно потолковать с Кейоуэллом. Времени у нас хватит.

- Золотые слова! Что вы скажете, Энди?

Клайнстон слегка поклонился.

- В таких делах я полностью полагаюсь на мистера Харви.

ИСХОД

Услышав легкий щелчок дверного запора, Кейсуэлл обернулся, на секунду опешил, а потом потянулся к ящику письменного стола: неслышно ступая по грубому паласу, к нему шагал Рэй Харви.

- Не надо, мистер Кейсуэлл. - Харви с улыбкой приподнял кисти своих сильных рук. - Пока вы достанете пистолет, я буду рядом.

- Добрый вечер, Рэй. Рад вас видеть живым и здоровым. Присаживайтесь, после легкого замешательства вежливо сказал советник.

- Добрый вечер, мистер Кейсуэлл.

Харви пододвинул стул и сел. Не напротив Кейсуэлла, а сбоку, так, чтобы видеть его с ног до головы. Он не мог не отдать должное Кейсуэллу, - тот мгновенно овладел собой и держался спокойно и естественно, как будто сам пригласил Харви в этот кабинет. То, что этот прожженный политик держался хладнокровно и с достоинством, было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что с ним можно было толково и обстоятельно обо всем договориться. А плохо по той причине, что потом он мог столь же хладнокровно и расчетливо, наивыгоднейшим для себя образом нарушить свои обещания.

- Чем обязан? - щуря глаза в легкой, насмешливой улыбке, полюбопытствовал Кейсуэлл.

- Я пришел уточнить правила игры, в которой принимаю участие, сэр.

Кейсуэлл поднял брови.

- Игры? - Советник президента помолчал, прикидывая, очевидно, что известно Харви и что нет, и не стал особенно темнить. - Это не игра, Рэй. Перед вами, правда несколько экзотическим образом, поставлена задача государственной важности: выследить и захватить живым опаснейшего преступника.

- Я его выследил и захватил, сэр.

Кейсуэлл не мог сдержать своего удивления.

- Вот как?

- Он здесь, в доме. И скоро войдет сюда, в кабинет.

- Вот как? - повторил Кейсуэлл.

Мысль его лихорадочно работала, сопоставляя эти неожиданные факты: Харви, Клайнстон, их неожиданный, но очевидный альянс и совместное появление в доме, в который они, в принципе, никак не могли проникнуть, не вызвав сигнала тревоги здесь и в ближайшем полицейском участке.

- По-моему, вам следовало бы радоваться, сэр. Вы так хотели видеть Эндимиона Клайнстона! - Харви специально назвал настоящее имя своего напарника по операции, чтобы ускорить разговор и подтолкнуть советника к откровенности. - А вы, простите, растеряны.

Кейсуэлл всмотрелся в спокойное лицо детектива с тяжелыми, хорошо прописанными чертами, перевел взгляд на крупные, рабочие кисти его рук, обманчиво лениво покоившиеся на коленях.

- Прежде чем мы продолжим разговор, я хотел бы задать несколько вопросов. И дать один неотложный совет.

- Я слушаю, сэр.

- Если вы выключили телефоны, включите их. Случайный звонок, мое молчание - и поднимется тревога. - Кейсуэлл пожал плечами, холодно усмехнулся. - Вы перешли Рубикон, а поэтому можете пойти на крайние меры. Мне бы не хотелось этого.

- Я не знаю, что такое Рубикон, сэр, но мыслите вы здраво и благоразумно. При необходимости мы действительно пойдем на крайние меры. На самые крайние. - Движением тяжелой руки Харви остановил советника, собравшегося сказать что-то. - Телефоны мы не выключали, и поэтому я позволю себе дать вам встречный совет.

- Не надо, Рэй. Я не мальчик и знаю, что нужно ответить, если последует звонок.

- Не вполне знаете, сэр. Вы должны дать клару, я хотел сказать, отбой, сэр, по линии программы "Контринвазия".

Удар попал в цель. Кейсуэлл дрогнул. Выдержав рассчитанную паузу, Харви добавил:

- Если нужно, можете сослаться на то, что Кил Рой схвачен и находится в ваших руках. Тем более, что это соответствует действительности.

- В этом нет необходимости, - с неожиданно прорвавшейся резкостью ответил Кейсуэлл и помолчал, справляясь с собой. - Я дам отбой. Но заранее предупреждаю, что он будет действителен лишь до шести часов утра следующего дня.

- Это нас устроит, сэр.

- А теперь я хочу задать свои вопросы. Что с Доили?

- Она спит, сэр. Спокойно спит в своей, то есть в вашей, спальне. Клайнстон лишь углубил ее сон, но вы не беспокойтесь - он мастер своего дела.

Кейсуэлл кивнул.

- А Бен?

Речь шла о "горилле", о телохранителе советника. Теперь этот "горилла" Бен мирно храпел в своей комнате, убаюканный лошадиной дозой снотворного. Забота о телохранителе делала Кейсуэллу честь.

- С Беном все в порядке, сэр. Он вам еще послужит. - Харви хотел добавить: "Как и Долли", но удержался от этой вольности.

- А что с Ганом?

После секундного раздумья Харви понял, что Кейсуэлл спрашивает его о сторожевой собаке - об огромном пятнистом доге. И еще он понял, что Кейсуэлл просто тянет время и что забота о Бенджамене - фикция, показуха. Харви даже устыдился за самого себя: разве позволительно опытному детективу приписывать политическим боссам обыкновенные человеческие эмоции? Кейсуэлл не был уверен в том, что Харви и в самом деле вышел на Эндимиона Клайнстона и действует с ним заодно. Если Клайнстон появится в кабинете, Кейсуэлл выберет одну линию поведения, не появится - другую. А пока он выжидает и тянет время вопросами. Торопиться ему некуда! И в самом деле, когда Харви сообщил советнику, что собаку пришлось пристрелить, Кейсуэлл лишь рассеянно кивнул - и только.

...Хотя Кейсуэлла и называли советником президента, и сам он в своих делах и связях подчеркивал это обстоятельство, фактически он контактировал не с самим президентом, а с одним из его помощников - Полом Кристи. Кейсуэлл хорошо понимал необходимость такого промежуточного звена - уж таков был характер программы "Инвазия", которая сама по себе не решала сколько-нибудь серьезных проблем, но о которую легко было замараться и скомпрометировать себя в глазах фактических правителей Штатов - крупнейших промышленников и финансистов. Именно от Пола Кристи Кейсуэлл получил указание о необходимости скорейшей, а главное, полной ликвидации программы "Инвазия".

Джон Патрик Кейсуэлл и Пол Матисон Кристи были давно знакомы и доверяли друг другу - в той степени, разумеется, в какой это возможно для политических функционеров, которые сегодня - в одном лагере, а завтра - в другом, сегодня - добрые друзья, а завтра - беспощадные друг к другу противники. Поэтому Кристи не стал блефовать, а повел игру в открытую.

- Послушайте, Джон, вы сколько-нибудь серьезно верите в этих самых инопланетян, которые как друзья или враги могут пожаловать на нашу грешную землю?

Кейсуэлл вежливо улыбнулся.

- Я не занимаюсь инопланетянами. Пол. По плечу ли мне решение таких сложных проблем? Моя задача куда скромнее: я контролирую уровень трансцендентности, если угодно. Вот если он подскочит выше критического уровня, тогда можно будет серьезно, на научной основе поговорить об инопланетянах.

- О'кей, - покладисто сказал Кристи, - поговорим серьезно и на научной основе. Если я не ошибаюсь, вы фиксируете уровень мировой трансцендентности уже более года, не так ли?

- Совершенно верно. Год, один месяц и восемь дней.

- Вы, как всегда, на высоте, Джон. Ну, и хотя бы раз этот уровень приблизился к критическому значению?

- Ни разу. Пол. Он не поднимался даже до пятидесятипроцентной отметки.

- Есть основания полагать, что картина принципиально изменится? Я имею в виду определенные, устойчивые тенденции. Будьте совершенно откровенны, Джон. Это серьезный вопрос.

Кейсуэлл ответил не сразу. Он уже понял, куда дует ветер. Но вот откуда? Это еще предстояло решить, и решить сейчас же, здесь, с глазу на глаз с Полом Кристи.

- Таких оснований нет. Пол, - медленно проговорил Кейсуэлл. - Думаю, что объявление тревоги по каналу "Инвазия" нереально.

- О'кей! - удовлетворенно констатировал Кристи, в голосе его появились интимные, доверительные нотки. - Слушайте, Джон, а на кой черт нам тогда нужна эта самая "Инвазия"?

С того самого момента, когда Кейсуэлл был поставлен во главе программы, он был готов к такому, очень нежелательному для него повороту событий. Посвятив его в истинный политический смысл программы "Инвазия", ему оказали большое доверие. Это было опасное доверие, это было обязывающее доверие, но это было то самое безусловное доверие, которого жаждет каждый настоящий политический функционер. Хотя в мире бизнеса никто толком не знал, чем конкретно занимался Кейсуэлл, все тем не менее были осведомлены, что ему оказано высокое доверие и что он стоит во главе некоей особо секретной программы. Особая секретность всегда ассоциируется с особыми возможностями. Это обстоятельство сразу сделало Кейсуэлла заметной фигурой в высоких деловых, военных и политических кругах, открыв для него множество явных и тайных дверей, намертво заблокированных ранее. Кейсуэлл не преминул воспользоваться этим и за истекший год утроил свое личное состояние. Еще год-другой, и состояние Кейсуэлла выросло бы настолько, что сделало бы его политически независимым. Он смог бы самостоятельно, без этой раздражающей и обязывающей помощи со стороны выставить свою кандидатуру в конгресс, в сенат, а там... Почему бы не помечтать и о большем? И вот явился Пол Кристи и одной фразой разрушил эту перспективу! Ничем не выдав своего состояния, Кейсуэлл хладнокровно проговорил:

- Это уж не моя забота. Пол.

- Верно, дружище, не ваша. - Кристи задумался, поглаживая свою сверкающую лысину. - Что ж, программу "Инвазия" за явной ненадобностью надо ликвидировать. Будто бы ее и не было! Так сказать, истребить ее сущность и растоптать память о ней. Действуйте смелее! Ваша задача ликвидировать документацию вместе с личностными приложениями, понимаете? А фольклорные воспоминания, догадки, домыслы - кому они страшны?

Кейсуэлл не отвечал.

Он и глаз не поднимал на собеседника, лишая того прямого контакта и инсценируя глубокое раздумье, - старый, хорошо известный, но в то же время безотказно действующий на активные натуры вроде Пола Кристи прием, побуждающий их первыми делать очередной ход. Кейсуэлл не желал уходить с политической арены, не получив компенсации за добросовестное хранение тайны программы "Инвазия". В конце концов, пока программа еще не ликвидирована, в его руках серьезные козыри! И при необходимости Кейсуэлл мог поиграть с оппозицией или, по крайней мере, сделать вид, что может пойти на такую игру. Конечно, этот шантаж был бы очень опасен, но Кейсуэлл был прирожденным политическим игроком - он любил рисковать, когда ситуация для этого оказывалась благоприятной. Он хорошо помнил девиз первого чемпиона мира по шахматам Вильгельма Стейница: имеющий преимущество во избежание его потери обязан атаковать! И, по мере возможности, старался следовать этому правилу. Пол Кристи был опытным политическим функционером, он не мог не догадываться о возможностях и тайных намерениях Кейсуэлла. Поэтому Кристи должен был заранее приготовить либо приличную компенсацию, либо угрозу, которая явилась бы своего рода объявлением войны. Вот почему Кейсуэлл ждал, не поднимая на собеседника глаз, и не без труда сдерживал естественное волнение.

- Вас что-нибудь смущает, Джон? - не выдержав паузы, спросил наконец Кристи, в голосе его прозвучало нетерпение.

- Честно говоря, смущает. - Кейсуэлл поднял голову и взглянул в глаза собеседника. - Шеф знает о программе "Инвазия"? О ее особенностях? О причинах, по которым ее решили ликвидировать?

Хотя на лице Кристи сохранилась привычная улыбка, зрачки его на мгновение расширились. Кейсуэлл с удовлетворением понял, что рассчитал правильно и что удар попал точно в цель. Он дал понять Полу, что без компенсации готов начать встречную игру, причем на самом высоком уровне. Кристи быстро овладел собой, наверное, был готов в принципе к такому повороту дел.

- Если президенты будут обо всем знать, за что же тогда будут получать деньги их советники? - улыбаясь еще более ослепительно, спросил он. - И потом, президенты приходят и уходят, а советники остаются!

- Не преувеличивайте. Пол. Советники приходят и уходят вместе с президентами.

- Согласен, уходят, но как? Они просто отступают с авансцены Белого дома в глубину сценической площадки: в разведку, в частный бизнес, в конгресс, в федеральный суд. Да мало ли областей, где нужны настоящие умные и волевые - функционеры? Давайте откровенно, Джон, разве нет у вас на примете двух-трех приличных мест, куда вас возьмут в любое время и оптом и в розницу?

Кейсуэлл усмехнулся.

- Вот видите! И еще неизвестно, какая роль, если снять эту приятно щекочущую нервы престижность, выгоднее и весомее. Президенты приходят и уходят, а советники остаются. Правда, сегодня они в одном лагере, завтра в разных, сегодня они друзья, завтра противники, но всегда - они корпоранты, готовы во имя взаимной выгоды пойти на сближение и взаимные компромиссы. Не так ли, коллега?

Кристи не без удивления видел в его словах откровенную насмешку.

- Ваш антипанегирик великолепен, Джон. А теперь послушайте меня. И учтите, что это информация конфиденциальная по самым высшим меркам!

- Я не мальчик в политике. Пол.

- Тем более вы должны оценить серьезность моего предупреждения. Кристи задумался, поглаживая свою блестящую лысину. - Милитаризация космоса? Да! Но во имя чего? Не для войны, не для агрессии, не во имя господства над всем миром. Нет, нет и еще раз нет. Упаси Боже! Милитаризация во имя обороны, для защиты свободы, демократии, прав человека и всех других священных ценностей западной цивилизации. Космический зонт! Зонт, который надежно укроет наш континент от ракетно-ядерного нападения и позволит Штатам говорить суровым и требовательным языком высшей справедливости с любой страной мира.

Пол Кристи продолжал говорить - увлеченно, зло, азартно. Привычная ослепительная улыбка не покидала его лица, что придавало Полу в сочетании с тайным смыслом его красивых, нарядных слов страшноватый, демонический вид. Но Кэйсуэлл уже не слушал его. Космический зонт!

Об этой принципиально новой схеме массированной, практически неограниченной гонки вооружений в политических кулуарах поговаривали уже не один год. Никто не делал из этой программы особенной тайны, ибо она представлялась фантастической. И не в научно-техническом аспекте, нет, тут все было чисто, - в финансово-экономическом. Даже весьма "дырявый" космический зонт, способный лишь ослабить мощь залпового ракетно-ядерного удара, стоил поистине астрономические суммы: сотни миллиардов, если не триллионы долларов! Если вспомнить, что приемное, но любимое детище Джона Кеннеди - программа "Аполло", связанная с освоением Луны, стоило "всего-то" тридцать с лишним миллиардов, но и то ощутимым бременем лежала на экономике Штатов, то надо ли говорить о том, что такое космический зонт! И эта фантастика становится реальностью? Видимо, так. Пол Кристи поставлен в такую ситуацию, которая исключает и глупые шутки, и легкомысленный блеф. Он расчетливо, в форме платы за молчание и безоговорочную исполнительность уведомил его, Кейсуэлла, о грядущих колоссальных капиталовложениях, а стало быть, и колоссальных доходах.

Автоматически отмечая разного рода сомнительные и привходящие обстоятельства, отряхнув, так сказать, с космического зонта пыль, паутину и мишуру декоративных украшений, Кейсуэлл уцепился за основу и понял: самое главное теперь - не опоздать на пиршество прибылей! Прямая дорога к ним лежала через продукцию заводов старика Милтона, с делами которого Кейсуэлл познакомился очень подробно, ловко маскируя свои личные интересы необходимостью установить все и всякие связи полковника Мейседона. Довольно быстро Кейсуэлл разобрался, что этот по-своему честный, идейный пентагоновский служака ведет активный военно-экономический шпионаж. Это пикантное обстоятельство ничуть не уронило Мейседона в глазах советника, наоборот, послужило полковнику своеобразным паблисити как истинно деловому человеку. Более того, Кейсуэлл почувствовал нечто вроде родственной, а лучше сказать, клановой привязанности к Мейседону как к собрату по морали, образу мыслей и действий. Но космический зонт менял их отношения и менял самым решительным образом. Связи Мейседона и Милтона следовало разорвать, разорвать так, чтобы они никогда уже не смогли бы восстановиться. А потом подставиться старику вместо полковника! И предложить ему разовую и текущую информацию о новой космической программе. Этот деловой канал сулил миллионы, поэтому Кейсуэлл с сожалением и несколько сентиментальной грустью - Мейседон нравился ему, - но без малейших колебаний и угрызений совести подписал полковнику смертный приговор.

Кейсуэлл вдруг уловил, что Пол Кристи уже не говорит, а понимающе, чуть насмешливо, но вместе с тем и дружелюбно разглядывает его.

- Закружилась голова, дружище?

- Если быть откровенным, то закружилась, - медленно проговорил Кейсуэлл.

- У меня она тоже закружилась. Особенно когда узнал, что и своих союзников по НАТО мы постараемся затащить под этот зонтик, хотя, разумеется, для них он будет и поменьше и подырявее. - Кристи вкусно захохотал, во всей красе показывая свои белые и крупные, как у Омара Шарифа, конечно же, вставные зубы. - На одних комиссионных от договоров со старушкой Европой можно разбогатеть.

- Можно. Если Европа пойдет на альянс.

- Пойдет, куда она денется! Мы осторожненько прощупали почву - не у политиков, у деловых людей. Пойдет! Кто устоит перед такими возможностями? Прибыли гарантированы, и никакого риска. Но, - пожалуй, впервые за время этого разговора улыбка спорхнула с лица Пола Кристи, его высокий лоб собрался крупными морщинами, - драка за космический зонт будет страшной.

- Догадываюсь.

- Не обо всем, Джон. Конечно, коммунисты сделают все, чтобы завалить программу космических вооружений. И прямо скажем, козыри в этой игре у них хорошие, а главное, всем понятные - борьба за мир, черт бы ее побрал! Они найдут сторонников всюду, не только в этой гниющей развалюхе - третьем мире, но и в Западной Европе и в Японии.

- Они найдут их и в Штатах, - хладнокровно дополнил Кейсуэлл.

- В том-то и дело! Мы прощупали ситуацию - этакое неофициальное устное анкетирование на коктейлях, брифингах, симпозиумах и пресс-конференциях. В конце концов, наплевать на рабочий класс! Мы его либо купим, либо обезвредим, загнав вожаков в армию безработных. Там они быстро деклассируются, потеряют свой пыл в заботах о хлебе насущном. А народ без вождей - это толпа, стадо баранов: подставим им своих козлов, и они пойдут туда, куда нам захочется. Хоть в пропасть! А уж под космический зонт - с удовольствием.

- Не упрощайте, Пол, - поморщился Кейсуэлл.

- А вы не усложняйте! Гитлер водил свое стадо даже не по разумению, а по мании. И оно с воодушевлением шло на убой!

- Не забывайте, чем все это кончилось.

- А может быть, только началось? Ну, ладно, ладно, - Кристи примирительно покачал кистью руки, - знаю, не любите вы ни Гитлера, ни фашистов. У каждого свои слабости. Так или иначе, а с рабочим классом мы управимся. Но ведь остаются умники, очкарики, савуары, как их называют в Пентагоне. Оппозиция милитаризации космоса в этой среде прямо-таки аномальная! А ведь именно они будут готовить рецепты того самого пирога, полакомиться которым я вас приглашаю. Драка за космический зонт будет страшная! Не забывайте, Джон, мы ведь сидим буквально на вулкане. Я имею в виду и без того чудовищный бюджетный дефицит - он ведь и дальше будет расти, как на дрожжах!

- Тогда зачем рисковать?

Привычная улыбка освещала лицо Пола Кристи, но глаза его смотрели хмуро.

- А чем кормить военно-промышленный комплекс? Если у вас есть разумная альтернатива космическому зонту, я с удовольствием послушаю вас, Джон. Но я знаю, что ее нет. Прямая пропаганда выигрываемой ядерной войны провалилась, нам еле-еле удалось отмыться!

- И неудивительно. Идея крестового похода против коммунизма вплоть до ядерного Армагеддона была очевидной глупостью, - спокойно констатировал Кейсуэлл.

- Не уверен! Может, в этом грязном мире попросту не оказалось нужного числа по-настоящему умных и решительных людей. - Пол Кристи вдруг как-то блудливо, совсем не в своей обычной манере ухмыльнулся. - Уж если на то пошло, то во всем виноват ваш любимый Джон Кеннеди.

Кейсуэлл приподнял брови, лицо его приняло холодное выражение.

- Да-да, именно он! Кеннеди в конце концов ответствен за строительство этой современной египетской пирамиды, за программу "Аполло", за десант на Луну, стоивший тридцать шесть миллиардов долларов, в то время как чуть ли не половина населения земного шара тогда буквально подыхала с голоду. Именно Кеннеди перетряхнул нашу экономику и самые лучшие, жизнеспособные ее силы переориентировал на освоение космоса. Кеннеди выпустил джинна из бутылки! А джинны любят вкусно поесть, к тому же жрут много, и чем больше жрут, тем больше им хочется. Вот после подготовки и родился милый сердцу каждого настоящего бизнесмена проект космического зонта. За ним можно укрыться не только от русских ракет, он отлично скрывает наши самые решительные цели, позволяя говорить об обороне, одной обороне и только обороне. Неужели вы не понимаете, что это единственный шанс по-настоящему, с запасом удовлетворить финансовые запросы тех, кому мы вместе с Пентагоном и Белым домом так верно служим? Поэтому мы не только можем идти на риск, мы вынуждены идти на риск!

- Но ведь президенты приходят и уходят, а советники остаются, меланхолично напомнил Кейсуэлл. - Поэтому можно и не рисковать.

- Можно, - согласился Кристи и хохотнул. - Но какой же дурак добровольно уйдет от такого роскошного шведского пиршественного стола? Истинно говорю, - бери что хочется!

- Пир во время чумы, - не то спрашивая, не то утверждая, проговорил Кейсуэлл.

- Во время чумы! Но ведь пир. И какой пир! - Пол Кристи прикрыл глаза и потянул носом, точно наслаждался запахом аппетитных блюд.

Кейсуэлл невольно улыбнулся.

- Что ж, будем фаталистами. И начнем пировать!

- Не сразу. Я же говорю, что драка за космический зонт будет страшной. А поэтому сначала надо подготовить пиршественное поле. Надо очистить космос от всего лишнего и компрометирующего идею благородной небесной защиты высших ценностей западной цивилизации от коммунистической ядерной агрессии. Понимаете? То, что элементы космического зонта в своей орбитальной динамике будут буквально висеть над всем миром, что этот благородный зонт может мгновенно вывернуться наизнанку, оскалить свою драконову пасть и сокрушающей мощью обрушиться на любую страну, должно быть скрыто со всевозможным тщанием. И вообще космос должен быть чист и невинен, как непорочная дева. Программа "Инвазия" совершенно не вписывается в эту буколическую картинку! И если раньше мы ее терпели... м-м... из некоторых привходящих соображений, то ныне это становится недопустимым: хиханьки и хаханьки о космических врагах нежелательны еще и потому, что могут породить в неустойчивых умах разные земные аналогии. Ведь в противоположность греческой поговорке то, что позволено Зевсу, иногда дозволяется и быку.

- Я вас понял. Не стоит тратить время, Пол.

- О'кей. Действуйте, Джон. Действуйте смелее!

- Хорошо. Я продумаю ситуацию и обеспокою вас своими предложениями.

Но этот маневр подстраховки у Кейсуэлла не прошел. Осветив лицо профессиональной улыбкой, Кристи возразил:

- К чему эти формальности, Джон? Повторяю, действуйте смелее! Сражения не выигрываются без потерь, более того, жертвы лишь украшают битву. Если потребуется помощь, можете опереться на Френсиса Ли. Вы его знаете. Бай-бай, Джонни!

Не мудрствуя лукаво, Кейсуэлл немедленно привлек к разработке программы "Контринвазия" Чарльза Уотсона. Идею решения, и довольно простую, продиктованную опытом и чисто практической сметкой, не без гордости выдвинул сам Кейсуэлл. Надо было некоторым образом собрать всю документацию по программе "Инвазия" в одну, так сказать, кучу, а затем волею несчастного случая физически уничтожить. Чисто технически эта проблема решалась легко: Кейсуэлл хорошо знал, что по своему абсолютному объему инвазийная документация была миниатюрна - ее можно было погрузить на ординарную штабную машину, оборудованную для перевозки секретных материалов. А мало ли что может произойти с автомобилем на пути следования! Трудности, причем такие, что проблема на первый взгляд казалась абсолютно неразрешимой, носили не технический, а оперативный характер. За инвазийные документы головой отвечала развернутая система шифровально-секретной службы, которая замыкалась на самый верх и на местах в аспекте хранения и выдачи документов никому не подчинялась. Инвазийные документы в режиме строжайшей недоступности на всякий пожарный случай хранились параллельно в разных организациях и в разных территориальных точках - военные любят подстраховываться. Как же их собрать в одну кучу? Да еще таким хитроумным образом, чтобы этот нелепый акт выглядел достаточно естественным, а ретроспективное расследование не выявило ничего, кроме, скажем, заурядной служебной тупости и халатности исполнителей?

Уотсон, нимало не задумываясь об утилитарной стороне контринвазии, со всей страстью погрузился в поиски. Уж такая была у него натура: чем сложнее, чем неразрешимое казалась проблема, тем с большим азартом, с неистовством одержимого он отдавался ее решению. Это свойство натуры было не только достоинством, но и недостатком Уотсона, тормозившим его собственно научные успехи и толкнувшим в итоге в объятия военного ведомства. На исходе второй недели изнурительной работы Чарльз Уотсон нашел блестящее решение от противного - и снисходительно принял самые искренние и сердечные поздравления от Джона Кейсуэлла. В соответствии с его предложениями вскоре был отдан решительный и четкий по форме и весьма туманный по перспективному смыслу приказ по шифровально-секретной службе. В соответствии с этим приказом при объявлении тревоги "Инвазия" все документы по этой программе должны быть во избежание утечки информации по трансцендентным каналам в порядке высшей срочности направлены в "один из отделов ФБР. А изюминка решения Уотсона состояла в том, что он предлагал искусственно обострить мировую ситуацию так, чтобы вздернуть уровень трансцендентности событий до закритического уровня и вызвать компьютерный сигнал тревоги - тревоги, связанной с началом инопланетного вторжения на Землю! Кейсуэлл предложил было ограничиться "малой кровью" - вызвать тревогу за счет неисправности компьютера, но Уотсон решительно отверг эту идею. Во-первых, неисправность нужно организовать, а стало быть, привлечь к этому делу квалифицированных специалистов из центра управления. Конечно, потом их можно убрать, но это уж слишком явные следы! Нельзя так рисковать. Во-вторых, неисправность компьютера будет установлена в считанные минуты, в самом лучшем случае ситуацию тревоги можно растянуть на несколько часов. А этого мало для контринвазии! Нет, тревога должна быть натуральной, естественной. Для этого следует выждать, когда уровень мировой трансцендентности сам собой поднимется, а потом провести своего рода трансцендентную диверсию. Хищение золота в достаточно крупных размерах невероятным, неземным способом! Наличие в контрольной программе компьютера развитых золотых акцентов заставит его сработать и выдать тревогу о начале космического вторжения. Поддержать эту ситуацию на протяжении полутора-двух суток не составит труда.

...Принеся заслуженные поздравления Уотсону, Кейсуэлл забросил самую частую сеть в преступный и околопреступный мир в надежде найти талантливого, неординарного исполнителя и таким образом вышел на Эндимиона Клайнстона. Кейсуэлл сразу же распознал одаренность этого несколько таинственного человека и повел с ним личную игру, решив заполучить его в свое распоряжение, а потом полновесно использовать. Он тогда не решал проблемы - как использовать, сначала надо было проверить Клайнстона в серьезном деле. Сначала контринвазия, а потом уже все остальное! Эта встречная программа сначала шла как нельзя лучше. Неожиданно и радикально личную игру Кейсуэлла спутал совершенно непредвиденный визит супругов Ланфельд в банк, из которого буквально на их глазах Клайнстон вынес принадлежащие им слитки золота... Еще в ходе контринвазийных мероприятий советник сделал все, что мог, дабы выйти на Клайнстона, убедить его, что произошла досадная случайность и их "золотое" пари сохраняет полную силу. А когда ликвидация программы "Инвазия" была закончена, на поисках Клайнстона Кейсуэлл сосредоточил все силы, которые еще находились в его собственном распоряжении. Человек, способный вскрывать сейфы, как консервные банки, умевший проходить сквозь стены и воскресать из мертвых, стоил любых трудов и усилий!..

...Дверь открылась, и на пороге показался Клайнстон.

- Добрый вечер, - вежливо поздоровался он с советником и, обращаясь уже непосредственно к Харви, добавил: - Все в норме, Рэй. Нашел кое-что любопытное. Разобраться по-настоящему не было времени, но на всякий случай я обесточил это устройство - вырубил предохранители.

Харви слушал Клайнстона, но смотрел на Кейсуэлла. Он подметил, что советник снова дрогнул психологически - этот надлом проглянул даже сквозь стену странного, похожего на равнодушие спокойствия. Может быть, в глубине души все-таки надеялся, что Харви блефует, говоря о прямом альянсе с Клайнстоном. Может быть, рассчитывал на непонятное устройство, которое на всякий случай обесточил Клайнстон.

- Джон Кейсуэлл, - представил Харви советника. - Эндимион Клайнстон.

- Мистер Кейсуэлл! - Клайнстон вежливо подождал, пока советник обратит на него свое сознательное внимание, и продолжил: - Мы вычислили программу "Контринвазия", но нам неизвестны некоторые ее существенные, касающиеся непосредственно нас детали. Вы не могли бы нам уточнить их?

- Понимаю.

Советник успел хорошо сориентироваться, а поэтому, хотя и говорил достаточно долго, но по верхнему слою ограничился минимум-миниморумом сведений. Фактически он сослался на формальный приказ о ликвидации программы любой ценой, процитировав Пола Кристи, что терпеть ныне программу "Инвазия" - все равно что курить послеобеденную сигару, сидя на открытом бочонке с порохом. Зато он подчеркнул и даже гиперболизовал свой личный интерес к таким профессионалам экстракласса, как Рэй Харви и, в особенности, Эндимион Клайнстон.

- Я сожалею, - с искренним, однако же и театрально-ханжеским огорчением заключил он, - что такие мастера своего дела уйдут из моей деловой сферы.

Это был тот самый поворот беседы, который безошибочно предсказал Линклейтор и дал по этому поводу определенные инструкции.

- Мы могли бы и восстановить контакты, - не замедлил забросить подготовленную наживку Харви.

Из актера-ханжи Кейсуэлл мгновенно превратился в делового человека.

- Каким образом?

- Не сразу, сэр. После некоторой паузы.

- Каким образом? - переспросил Кейсуэлл с оттенком нетерпения.

- Мы дадим вам знать о себе через некоего Хилари Линклейтора. Вы, конечно, хорошо осведомлены о существовании такого человека. Его благополучие будет надежным свидетельством вашего расположения к нам.

- Я принимаю ваше предложение.

- Благодарю, сэр. Однако одна немаловажная деталь: Линклейтор ровно ничего не знает ни о маршруте нашего полета, ни о конечном пункте назначения. Так что в этом аспекте не помогут ни золотые горы обещаний, ни допросы третьей степени.

Кейсуэлл недовольно поморщился.

- Я принимаю ваше предложение, - суховато повторил он. Получив встречное деловое предложение, советник сразу же почувствовал себя в седле. - А напоминание о допросах третьей степени не вполне тактично, Харви.

Детектив нахмурился.

- Однако же, сэр, вы ликвидировали Генри Мейседона!

Кейсуэлл развел руками, тяжело вздохнул и солгал:

- Я искренне сожалею о смерти своего личного друга Генри. Но судьба его была решена не мною.

Советник пошел на ликвидацию Мейседона с легкостью потому, что тот был обычным исправным служакой и не представлял специфической деловой ценности. Таких полковников в Пентагоне тысячи. Но вместе с Мейседоном умерли многие тайны, которые могли впоследствии скомпрометировать Кейсуэлла. А вот Чарльза Уотсона Кейсуэлл сохранил! Хотя в этом был известный риск, хотя Уотсон взбунтовался и с ним было немало возни. Париж стоит мессы!

- А Уотсон? - все так же хмуро спросил Харви. - Он как?

- В добром здравии, - чуть склонил голову Кейсуэлл, - однако переутомился и теперь отдыхает. У вас есть еще вопросы, сэр?

- Есть, мистер Кейсуэлл, - вежливо вмешался Клайнстон, ликвидируя возникшую напряженность и понимая, что советника следует мягонько поставить на место. - Я полагаю, вы и есть мой таинственный контрагент по "золотому" пари?

Кейсуэлл молча склонил голову.

- Я полагаю, вы человек слова, мистер Кейсуэлл, и приготовили сто тысяч долларов для выплаты.

Советник широко улыбнулся.

- В обмен на золото, мистер Клайнстон.

- Золото с нами. Тринадцать слитков "савонетт" девятьсот девяносто пятой пробы.

По лицу советника скользнула тень раздумья.

- Наличными? Боюсь, что я не найду здесь сейчас и десятую часть такой суммы.

Теперь улыбнулся Клайнстон, не менее широко, чем Кейсуэлл.

- Это легко проверить. - И он шевельнул в воздухе своими ловкими и крепкими, как железо, пальцами.

После легкой паузы советник с ощутимой принужденностью рассмеялся.

- Я и забыл, что имею дело с чемпионом по вскрытию сейфов!

Клайнстон молча поклонился.

- Ну что ж, если я вытрясу свои карманы, то пятьдесят тысяч у меня наберется, - решил Кейсуэлл.

- Это половина пари. А поэтому вы получите взамен не тринадцать, а только семь слитков, - невозмутимо заключил Клайнстон, словно импровизацию, предлагая очередной, заранее продуманный ход.

Брови советника взлетели вверх.

- Вы согласны, мистер Кейсуэлл?

- Разумеется, - советник заколебался. - Но вы теряете на этой сделке по меньшей мере вдвое!

- Золото для меня не цель, а лишь средство, мистер Кейсуэлл.

- А цель? Какова ваша цель?

Клайнстон мягко улыбнулся.

- Мы поговорим об этом позже, если состоятся наши повторные контакты. А сейчас, извините, мы вынуждены торопиться.

- Что ж, поторопимся. - Кейсуэлл повернулся к детективу. - Надеюсь, Рэй, вы не сердитесь на меня за некоторую резкость?

- Что вы, сэр! - совершенно искренне удивился Харви. - Я знаю свое место.

И, поднявшись на ноги, уже другим, деловым тоном сказал:

- Итак, сэр, вы даете нам пятьдесят тысяч в обмен на семь слитков. Затем провожаете нас в ангар, вместе с нами осматриваете самолет, проверяете его заправку и готовите к полету. И, наконец, там же, в ангаре, засыпаете до утра.

Заметив, как изменилось лицо советника, Клайнстон поспешил добавить:

- Это будет спокойный сон под действием умеренной дозы патентованного снотворного, только и всего. Мы уже приготовили превосходный спальный мешок! Это ваш собственный мешок, мистер Кейсуэлл. В шесть часов утра будет снят отбой, вас начнут искать, и уж никак не позже семи вы примете ванну!

Ночь была звездной и тихой. В ходе последних суток наступило похолодание, и прежде неугомонные сверчки, эти крохотные кузнецы с серебряными наковаленками, затаились, примолкли. Лишь порою, когда дремотной волной накатывал порыв теплого ветра, недовольно шуршали уставшие за лето и невидимые сейчас травы. Линклейтор курил сигару, привалившись спиной к кузову автомобиля, загнанного в кустарник. Хобо нервничал, то и дело поглядывая на светящийся циферблат часов. Если операция там, в доме советника президента, прошла успешно и развивалась строго по намеченному плану, то самолет должен был пролететь над его головой около получаса тому назад. Конечно, в таких делах получасовая накладка - это не причина для серьезного беспокойства, но тем не менее Хобо нервничал. Сам категорически настаивал, чтобы никакой радиосвязи! Любая мелочь могла демаскировать и провалить операцию. Настоять настоял, а теперь нервничал, как мальчишка.

Докурив сигару, Линклейтор не бросил окурок, а распахнул оставленную приоткрытой дверцу машины, тяжело взгромоздился на сиденье, нащупал в полном мраке пепельницу и аккуратно запрятал туда окурок. Чем меньше улик, тем лучше. На секунду расслабившись всем своим рыхлым телом, Хобо ощутил флягу во внутреннем кармане плаща и уже в который раз со злобой подавил желание приложиться к ней. Еще сигару? И так уже противно во рту!

Далекий посторонний звук заставил Хобо вздрогнуть и с неуклюжей поспешностью выбраться из машины. Он не ошибся! Это был долгожданный звук предвзлетной пробы реактивных двигателей - одного, потом другого. Сердце, давно изношенное, отравленное алкоголем сердце, билось так гулко и нервно, что Хобо неверной рукой достал из кармана давно подготовленную таблетку, бросил в рот и раздавил вставными зубами. Ровный, деликатный звук маломощных двигателей окреп и тягучей, долгой нотой повис между звездным небом и темной, спящей землей. А еще через несколько секунд Хобо увидел аэронавигационные огни самолета - красный и зеленый. Они быстро приближались вместе со звенящим гулом работающих на взлетном режиме двигателей. Вот они неторопливо мигнули - раз, два и три! И снова - раз, два и три! Самолет шел всего метрах на пятидесяти, а поэтому буквально промелькнул над головой Хобо. Он повернулся вслед самолету и теперь видел уже не два, а три быстро удаляющихся огня - красный, белый и зеленый. Но видел их Хобо плохо, огни дрожали и размывались, как будто он смотрел на них через стекло, заливаемое потоками дождя. Хобо плакал. Он плакал, потому что ему уже пятьдесят лет, потому что он уже давно не Хилари Линклейтор, а Хобо. Полицейский Хобо, бродяга Хобо, пьяница Хобо. Еще он плакал потому, что сейчас в звездном небе растаял след человека, в которого он сначала грубо и нехотя, а потом нежно вложил часть своей души. Он плакал и сам не знал почему - просто плакал, вот и все.