"Личный ущерб" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

4

Странная штука, когда власти договариваются о сотрудничестве в обмен на смягчение приговора с индивидуумом, уличенным в некоей преступной деятельности. Если перефразировать цитату из Толстого о несчастливых семьях, то можно сказать, что при этом каждый фигурант несчастен по-своему. Фивор, я думал, будет страдать от потери адвокатской лицензии, но мой клиент, не в пример большинству адвокатов, каких я в разное время представлял, с этим примирился и, кажется, не очень переживал. Впрочем, поскольку он признался в подкупе судей, эта кара была для него неизбежной. Но Робби Фивор страдал, опасаясь потерять свою мошну немалых размеров (он за эти годы изрядно разбогател), страстно желал избежать конфискации, надеясь отделаться минимальным штрафом. Ну и, разумеется, боялся попасть в тюрьму, главным образом из-за того, что тогда у него не будет возможности находиться с женой во время ее угасания.

Суть предложения Сеннетта состояла в том, чтобы Робби продолжил подкуп судей, вооружившись звукозаписывающей аппаратурой, и согласился потом свидетельствовать на процессе. Присяжные наверняка это учтут. Ему надлежало действовать в обстановке строгой секретности. О сотрудничестве с властями никто не должен знать, особенно Диннерштайн, который мог проболтаться дяде.

Мы торговались несколько дней, пока не договорились: во время проведения операции Робби выполнит все предписания представителей власти, а в конце выступит в суде с чистосердечным признанием. За это обвинение потребует для него лишь условного наказания и штрафа в двести пятьдесят тысяч долларов.

Условия были вполне разумными и устраивали всех, кроме Министерства юстиции, точнее, Комитета по контролю за секретными операциями (ККСО), который курировал тайные операции против государственных чиновников. ККСО был создан вслед за аналогичным комитетом ФБР, нацеленным на Капитолий. Перед этими комитетами стояла задача погасить возникшее в конгрессе беспокойство о том, что в результате этих секретных операций могут пострадать невиновные граждане. Невиновными гражданами, о которых в данном случае заботился ККСО, являлись ответчики по делам, какие Робби собирался решать с помощью взяток. В ККСО категорически заявили, что государственная власть не может лишать этих людей и их адвокатов возможности честного разбирательства в суде.

Сеннетт несколько раз вылетал в Вашингтон, чтобы утрясти дела. В конце концов, в ККСО согласились на проведение операции, если Фивор будет подкупать судей только при рассмотрении фиктивных дел. Роли ответчиков и их адвокатов по этим фиктивным искам должны исполнять агенты ФБР. Разумеется, все это приведет к дополнительным расходам, на которые Сеннетт не рассчитывал. Несколько недель он вел позиционные бои с центром и только в октябре выжал необходимое финансирование и требуемый штат. Но тут снова уперся ККСО.

Им не нравился план федерального прокурора, согласно которому Робби Фивор, чтобы не вызвать подозрений, должен наряду с фиктивными делами вести и настоящие. Они требовали гарантию того, что для решения этих дел он не станет давать судьям взятки. Потому что окажется, что государственная власть, позволив уличенному в преступной деятельности адвокату продолжать практику, будет фактически соучаствовать в его мошенничествах.

В связи с этим в ККСО потребовали, чтобы Фивор вел работу только под наблюдением спецслужбы. Ему предложили взять в качестве помощника агента ФБР. Робби по инерции начал протестовать, но вскоре согласился, поскольку Мортон давно уже предлагал ему нанять помощника, чтобы он мог больше времени проводить с женой. Сеннетт сказал, что сложностей убавится, если агентом будет женщина. Тогда ни у кого никаких подозрений не возникнет. Любовь и все такое. С учетом характера Робби это вполне объяснимо. Все согласились. И вот в ноябре агент Ивон Миллер наконец прилетела. Операцию можно начинать.

Знакомство состоялось в том же номере отеля «Далсимер-хаус», где несколько недель назад федеральный прокурор предложил Робби Фивору участие в операции. Когда я вошел, то рядом со Стэном опять увидел Джима. Я понял, что ему поручено руководство операцией со стороны ФБР. Новый агент явилась последней. Дверь отворилась после того, как был произнесен пароль «Петрос», и в комнате появилась женщина приятной наружности, среднего роста, крепкого сложения. На вид ей было за тридцать. Этакая симпатичная простоватость, курносый нос, искренняя улыбка. В джинсах и футболке, на слегка подведенных глазах очки в узкой металлической оправе, рыжеватые волосы собраны сзади в «хвостик». Чуть наморщив лоб, видимо от смущения, она обменялась рукопожатием с каждым из присутствующих, не встречаясь взглядом. Робби со своей обычной галантностью достал из мини-бара сок и налил ей бокал, который она приняла с вежливой улыбкой.

— Итак, Эвон… — начал Робби, произнося ее имя, как все мы и предполагали: в виде варианта имени Ивонна на американский манер.

— Ивон, — поправила его она. — Через «и». Моя мама хотела, чтобы оно произносилось иначе, но с детства все называли меня именно так.

Встретившись со мной взглядом, Сеннетт подмигнул. Ведь «Ивон Миллер» — конспиративная кличка, ее придумали в штаб-квартире ФБР в Вашингтоне. На эти имя и фамилию там же были выписаны водительское удостоверение и карточка социального обеспечения. Робби, кажется, еще не понял.

— В точности как с моей фамилией, — с жаром проговорил он. — Люди все время путают. Произносят неправильно.

Агент усмехнулась, очевидно, отказываясь признавать, что между ними существует что-то общее. А Робби ринулся в атаку, преисполненный решимости завоевать ее расположение.

— Это напомнило мне игру, какую я иногда затеваю при знакомстве, главным образом с женщинами. — Он лукаво улыбнулся. — Я спрашиваю: какие числа вам больше нравятся, четные или нечетные?

По выражению лица Ивон я понял: ей знакомы приемы, с помощью которых мужчины пытаются познакомиться с женщинами в баре. К тому же насчет Робби и его повадок ее наверняка основательно просветили, поэтому флиртовать ему не имело смысла.

— Так вот, мне нравятся четные числа, — сообщил он, довольный своим каламбуром[5].

Ивон Миллер ограничилась кивком и направилась в дальний конец комнаты. Через минуту Сеннетт открыл совещание. Нам следовало обсудить все детали первого этапа операции, чтобы ни у кого в офисе Фивора не возникло никаких подозрений по поводу присутствия Ивон, а также фиктивных дел.

— Вы говорили, что она агент ФБР. Мне же показалось, что дама работала надзирательницей в тюрьме, — заявил мне потом Фивор.

На мой взгляд, Ивон вела себя вполне корректно. А Робби, скорее всего, просто огорчала перспектива находиться под наблюдением двенадцать часов в сутки.

Впрочем, не только он и я, но даже и Стэн знали об Ивон Миллер не больше, чем о Джиме и других специальных агентах, направленных ККСО обеспечивать операцию «Петрос» (такое кодовое название она теперь официально получила), то есть абсолютно ничего. Таковы были правила, в соответствии с которыми все участники операции — Робби, Сеннетт и агенты — получали строго дозированную информацию, достаточную каждому для исполнения своих обязанностей. Данный подход минимизировал вероятность провала.

Вначале Стэн сильно сомневался, годится ли Ивон Миллер в напарницы столь импульсивному типу, как Робби Фивор. Она показалась ему неуверенной в себе, даже слегка заторможенной. Робби, когда я рассказал ему об опасениях Сеннетта, лишь усмехнулся.

— Прокурор насчет меня заблуждается, — сказал он. — Не такой уж я капризный и придирчивый.

Джим, которому подчинялись все агенты, убедил Стэна, что Ивон для целей операции вполне подходит. Он был знаком с ее личным делом и считал, что она именно тот человек, какой ему нужен.

— Подробности мне неизвестны, но, похоже, что она в свое время была членом олимпийской сборной страны, — сообщил мне Сеннетт при встрече в Уорс-парке.

Каждый день в шесть утра он пробегал в этом парке несколько миль и настоял, чтобы мы встречались только здесь. Иначе наши контакты могут вызвать ненужные вопросы. Дело в том, что Стэн был буквально помешан на секретности и даже в своем управлении насчет Фивора пока никому ничего не сказал. В общем, мне пришлось купить модный тренировочный костюм и бегать рядом с ним вокруг теннисного корта. А затем мы, как бы случайно, присаживались на скамейку отдохнуть. Сегодня я передал ему подписанные Робби Фивором экземпляры соглашения о сотрудничестве с прокуратурой и участии в секретной операции ККСО. Оба документа были заложены между страницами утренней газеты. Протягивая ее Стэну, я поежился. После Дня благодарения ветер дул холодный. Зима напоминала о себе.

Небрежно приняв газету, Стэн поведал мне то немногое, что ему удалось узнать от Джима об Ивон Миллер. Джим поделился секретом, очевидно, с целью убедить федерального прокурора, что Ивон — подходящая кандидатура. А вот почему Стэн решил сообщить это мне, опять же по секрету, стало ясно через несколько секунд.

— Я хочу, чтобы твой парень знал: она гораздо крепче, чем кажется на первый взгляд, — произнес Стэн. — И пусть он не пытается ее перехитрить. Ничего не получится.

Я поднялся со скамьи и начал бег на месте, чтобы согреться. Когда Стэн заговаривал таким тоном, мне всегда хотелось ему возражать, но он сердился, поэтому приходилось сдерживаться.

Стэн тоже встал и указал на газету, где лежали подписанные документы.

— Учти, Джордж, я поставил на кон все, что у меня есть. Абсолютно. Так что не позволяй Фивору меня дразнить. Пусть пожалеет себя. Он попался на очень серьезном деле. Из Вашингтона прислали инструкцию, согласно которой я должен не спускать с него глаз. Убедись, что он это понимает.

Я заверил Стэна, что Робби все понимает. Если федеральный прокурор поймает его на лжи, то он тут же отправится в тюрьму.

Стэн тронул меня за плечо:

— Проследи за этим, прошу тебя как друга. Пусть не пытается хитрить. — Он посмотрел мне в лицо, а затем припустил по дорожке, окутанной предрассветной мглой.

Как я уже упоминал вначале, это адвокатская история. Главное действующее лицо здесь адвокат, но рассказ я буду вести не только от своего имени. Адвокатам ведь часто приходится говорить от имени тех, кто в данный момент сделать этого не может. Большинство событий операции «Петрос» я наблюдал лично, поскольку Робби с самого начала настоял, чтобы там, где присутствует Сеннетт, обязательно находился и я. Кроме того, при подготовке к этому рассказу я несколько лет встречался с участниками событий и вел с ними многочасовые беседы, а также изучил архивные материалы ФБР.

И все же, если бы я ограничился только этим, мое повествование оказалось бы неполным. Факты, конечно, важны, но, кроме них, существует еще некая субстанция. Можете называть это «воображением», я же, как и все адвокаты, предпочитаю термин «предположение». В том смысле, как, по моему мнению, могли развиваться те или иные события. Больше всех повседневную жизнь Робби наблюдала агент Ивон Миллер. Она сообщила мне лишь о том, что дозволялось уставом ФБР. Это немало, но далеко не все. И я позволил себе кое-что домыслить. Согласилась бы она или нет с тем, что я ей здесь приписываю, сказать не могу. Разумеется, мои предположения, догадки, умозаключения в зале суда не имели бы никакого веса. Это я понимаю, как адвокат. Однако рассматриваю их, как единственное средство сделать повествование правдивым.

Что касается моего участия во всем этом, то изображать героя, как некоторые старые вояки, любящие похваляться ратными подвигами, я не собираюсь. Уверяю вас, моя роль в операции «Петрос» была более чем скромной. Честно говоря, когда Стэн Сеннетт у себя в кабинете изложил свои планы, я вообще хотел отказать Робби Фивору.

Как всякий нормальный адвокат, я всю жизнь старался вести себя с судьями максимально корректно. Не дай Бог обидеть, даже ненароком. Я смеялся, когда они шутили. Всегда благодарил после процесса, даже если дело решалось не в мою пользу. Воздерживался от любых комментариев относительно способностей или темперамента любого представителя судебной профессии, ныне здравствующего или покойного. Мне редко приходилось встречать судью, который не постарался бы при случае отплатить обидчику, — это одно из преимуществ обладателей неоспоримой власти, — и я знал, что когда все это закончится, судьи надолго затаят обиду на адвоката, защищающего Робби Фивора. Вовсе не потому, что они коррумпированы. Напротив, большинство из них окажутся в положении великосветских дам, которые шли по грязной дороге (а уж грязнее округа Киндл и вообразить трудно), поднимая высоко юбки, чтобы не запачкаться, и все равно оказались по уши в грязи. В газетах появятся отвратительные карикатуры, где здание суда будет изображено в виде кассового аппарата; пьяные болельщики на бейсболе и посетители открытых заседаний суда начнут отпускать грубые шутки, стоит судье достать из кармана двадцатидолларовую купюру. Судьи почувствуют себя задетыми. Они, понимаешь, пожертвовали щедротами частной практики, уселись в судейское кресло, символ благопристойности, а их постарались обгадить. И первым, на кого они обрушат свой гнев, будет не Стэн и не Робби, а я, который в отличие от них решил принять участие в этой операции, руководствуясь таким грязным мотивом, как адвокатский гонорар.

В середине сентября я шагал по Маршалл-авеню, возвращаясь из офиса Стэна, и прикидывал, как спастись от этой напасти. Можно запросить какой-нибудь запредельный аванс или заявить, что у меня нет времени. Но я знал, что ничего этого не сделаю, поскольку Сеннетт произнес передо мной пламенную речь о дяде Петросе и справедливости. А я, значит… в кусты? Мне никогда не была полностью понятна причина моего продолжающегося всю жизнь морального состязания со Стэном, но я всегда ощущал, что проигрываю. Частично из-за того, что я оказался корыстным, выбрав частную адвокатскую практику, а Стэн жил на скромное жалованье государственного служащего. Частично из-за того, что я как адвокат, защитник, старался расстроить замыслы обвинения, по возможности ввести суд в заблуждение или даже обмануть. Я противоречил, спорил, финтил, а он, прокурор, шел напролом, высоко подняв знамя справедливости. Но дело даже не в этом. После смерти отца я вдруг начал ощущать себя по сравнению со Стэном каким-то пигмеем.

Мне было двадцать два года, когда я с университетским дипломом устроился юридическим консультантом на грузовое судно, перевозящее руду. Все думали, будто я пошел в торговый флот, чтобы избежать Вьетнама. Но на самом деле мне просто было душно в герметически закупоренном мире, где жили мои родители в Южной Виргинии. Надоели светские амбиции матери и сильный моральный прессинг отца, добропорядочного джентльмена, южанина. Он был юрист, судья и свято чтил такие понятия, как страна, в которой ты живешь, учение Христа, семейные ценности, долг, закон. В конце жизни обнаружилось, что менее способные и принципиальные коллеги отца достигли в судейских креслах высот, каких он жаждал достичь, но не сумел, и вот теперь со своими непоколебимыми добродетелями он выглядел в глазах многих, наверное, включая и собственного сына, вроде как дураком.

После работы в торговом флоте я обосновался в округе Киндл, где такие понятия, как честь и благородство, в ходу никогда не были. Здешняя обстановка мне показалась в высшей степени демократичной и удобной. Но с уходом отца меня начали мучить угрызения совести. Зачем я отверг все эти ценности, какие он почитал? Нет, нет, не подумайте плохого. Я старался быть порядочным, достойным человеком, просто редко проявлял храбрость. Вот почему сейчас Стэн произвел на меня такое впечатление. Как и мой отец, он был личностью бескомпромиссной, настоящим ригористом. Между Богом и дьяволом они оба видели широкую зияющую пропасть. В детстве Стэн некоторое время учился в духовном училище — родители хотели, чтобы он стал священником греческой православной церкви, — и это всегда ощущалось. Для него, так же как и для моего отца, закон и Бог всегда стояли рядом. Но в отличие от моего отца, у Стэна была воля бороться за свои идеалы. В последние годы я начал осознавать, что какая-то часть моей души всегда воспринимала Стэна, как некий идеал. Именно таким мог стать и я, если бы пошел по стопам отца.

И я понял окончательно, что, если отвернусь от Робби Фивора, мне не будет покоя. Вспомнилась «неизбранная дорога» Фроста[6], и я последовал примеру поэта, двинувшись за Робби и Сеннеттом по незнакомой дороге.