"Волчье логово" - читать интересную книгу автора (Уаймэн Стенли)

Глава VII. МОЛОДОЙ РЫЦАРЬ

Я охотнее оставил бы их вдвоем и пошел бы прямо в дом, ибо сгорал от нетерпения скорее достигнуть цели нашей дальней поездки. Кроме того, мне совсем не нравился разговор монаха, да и не было никакого желания подслушивать его. Но я до того был поражен его гневом и грубым обращением с мадам д'О, что не решался оставить ее, пока она сама меня не отпустит. Поэтому я терпеливо ждал у двери, чувствуя себя крайне неловко, в то время, пока они вполголоса продолжали беседу, и был чрезвычайно рад, когда она наконец закончилась, и мадам д'О возвратилась ко мне. Я предложил ей свою руку, на которую она оперлась, но не спешила переступить порог калитки.

— Мсье де Кайлю, — начала она, и естественно при этом я взглянул на нее — наши глаза встретились.

Ее чудные карие очи, поблескивавшие при свете лампы, которая висела как раз над нами, пристально смотрели на меня. Уста ее были полуоткрыты, а один из золотистых локонов выбился из-под капюшона.

— Мсье де Кайлю, согласны вы оказать мне одну услугу, — продолжала она, — которой я никогда не забуду?

Я вздохнул.

— Клянусь, — произнес я с горячностью, соответствовавшей торжественности случая. — Клянусь вам, что не далее как через десять минут после исполнения мной некоторого, уже начатого, дела, я посвящу вам всю мою жизнь. Но сейчас…

— Сейчас? Мне именно нужно сейчас, рассудительный юноша!

— Я должен увидеть мсье де Паван! Я дал слово! — воскликнул я.

— Увидеть мсье де Паван?!

— Да.

Я чувствовал, что она смотрит на меня с сомнением, даже с подозрительностью.

— Как так? — с явным изумлением спросила она. — Вы только что доставили домой его жену, перепугав меня при этом чуть ли не до смерти… Так чего же вам еще нужно, храбрый странствующий рыцарь?

— Я должен его видеть, — твердо отвечал я, будучи готов рассказать ей все, но близко стоявший монах мог расслышать мои слова, а я составил себе слишком неблагоприятное мнение о нем, чтобы решиться на это.

— Вам нужно видеть мсье де Паван? — повторила она, вглядываясь в меня все пристальнее.

— Это необходимо, — отвечал я решительно.

— В таком случае вы его увидите. Именно я хочу пособить вам в этом. Видите ли, его нет здесь теперь, вот в чем дело. Он оставил свой дом вечером в поисках жены и, по словам коадъютора, переправился на другую сторону реки, в Сент-Жерменское предместье. Между тем необходимо, чтобы к рассвету он был здесь, понимаете ли, к рассвету.

— Уверены ли вы, что его нет здесь? — переспросил я, сознавая, что все ожидания разлетелись прахом.

— Вполне, — быстро отвечала она. — Ваши братья уже убедились в этом. Слушайте, мсье де Кайлю, Паван должен быть здесь к рассвету не только ради жены, снедаемой беспокойством, но и…

— Я знаю! — воскликнул я, прерывая ее. — Также и ради себя. Жизни его грозит опасность!

Пораженная этими словами, она быстро обернулась, и мы оба быстро взглянули на монаха. Мне показалось, что мы поняли друг друга.

— Это верно, — продолжила она вполголоса, — я также хочу спасти его, но мне известно, что в безопасности он будет только здесь. Только здесь, вы понимаете меня! Он должен быть доставлен сюда до рассвета, мсье де Кайлю. Это необходимо! — воскликнула она, и выражение суровой решимости появилось на ее чудном лице. — Коадъютор не может ехать за ним. Также не могу и я. Единственный человек, который может спасти его — это вы. Не следует терять ни одной минуты!

При последних словах она повернулась в том направлении, откуда мы пришли, продолжая опираться на мою руку, и я, полный сомнения и нерешительности, последовал за нею.

Мысли мои совершенно спутались. Я не сознавал своего положения, мне хотелось прежде всего войти в дом и посоветоваться с Мари и Круазетом, но все это так быстро случилось, и время, по ее словам было так дорого, и мне, увлекающемуся юноше, было так трудно отказать ей в чем-либо, когда она смотрела с умоляющим выражением столь прекрасных глаз… Я только смог проговорить запинаясь:

— Но я совсем не знаю Парижа… Я, пожалуй, не найду дороги, теперь ведь ночь.

Она отпустила мою руку и остановилась:

— Ночь! — воскликнула она с презрением в голосе. — Я считала вас не мальчиком, а мужчиной! Вы боитесь?

— Боюсь? — отвечал я, оскорбленный до глубины души. — Кайлю никогда не боятся!

— В таком случае я могу показать вам дорогу, если все затруднение в этом. Идемте, здесь надо свернуть… Войдите на минуту сюда, — продолжала она, останавливаясь у дверей высокого большого дома, стоявшего на улице, показавшейся мне чище и внушительнее виденных мною до сих пор. — И я передам вам необходимые сведения, а также расскажу дорогу.

Произнеся эти слова, она три раза дернула за шнурок колокольчика. Едва замер его серебристый звон, дверь тихо отворилась, пропуская нас в узкую прихожую. Никто не встречал нас. На большом ящике горела свеча в разукрашенном шандале. Мадам д'О взяла ее и, приказав мне следовать за нею, стала подниматься по лестнице. Наверху мы вошли в комнату, какой мне еще не приходилось видеть: гостиную и спальню одновременно. Стены были обиты богатым синим шелком и освещались лампами, скрытыми в цветных шарах из венецианского стекла и разливавшими нежный полусвет, а в воздухе носился легкий запах кедрового дерева. В изящной корзинке у камина лежали маленькие щенки.

Повсюду царил какой-то изящный беспорядок: на одном из столиков стояла открытая шкатулка с драгоценностями, на другом была брошена кружевная накидка, несколько масок и веер. Я также обратил внимание на разукрашенный драгоценными камнями хлыстик и кинжал с серебряною рукоятью висевшие на стене. Но что меня особенно поразило, я заметил за дверями шпагу в черных ножнах и мужскую перчатку…

Не останавливаясь ни на мгновение, мадам д'О подошла к шкатулке и вынула из нее массивный золотой перстень с печатью. Протянув его мне, она проговорила с внезапным напускным равнодушием, едва обернувшись ко мне:

— Наденьте это. Если вас остановят солдаты или не будут давать лодку, чтобы переправиться через реку, смело говорите, что вы едете по службе короля. Вызовите их начальника и покажите это кольцо. Будьте смелы. Пусть он только осмелится задержать вас!

Пока я бормотал слова благодарности, она вытащила из ящичка белый лоскут и разорвала его на полоски. Не успел я еще предугадать ее намерения, как она сделала мне на левом рукаве импровизированную белую повязку 18, потом, взяв мою шляпу, с той же поспешностью она прикрепила к ней две полоски такой же материи, расположив их в виде грубого креста.

— Вот, — сказала она. — Теперь слушайте, мсье де Кайлю: сегодня ночью должно случиться нечто такое, о чем вы и не подозреваете. Эти знаки помогут вам перебраться в Сент-Жермен, но, как только вы окажетесь на том берегу, сейчас же уничтожьте их! Сорвите их, запомните это! Когда вы вернетесь в той же лодке, они вам уже не понадобятся. Если же вас увидят с ними потом, это навлечет беду на вас, да и на меня тоже.

— Я понимаю, — сказал я, — но…

— Вы не должны задавать вопросов, — возразила мне она, погрозив нежным пальчиком. — Мой рыцарь должен верить мне так же беспредельно, как и я ему, иначе он не был бы здесь, с глазу на глаз со мной, в такую пору. И запомните еще: когда вы встретитесь с Паваном, ни слова не говорите ему о том, кем посланы. Не забудьте этого, а причину я вам объясню потом. Скажите только, что жена его найдена и страшно беспокоится о нем. Если же вы упомянете о грозящей ему опасности, он еще, пожалуй, не пойдет с вами. Мужчины бывают упрямы.

Я с улыбкой кивнул, как бы поняв ее намек. Но в то же время у меня мелькнула другая мысль: Паван не дурак — будет достаточно и имени Видама… Впрочем, дело покажет. Кроме того, у меня было для него и другое сообщение, о котором мадам д'О и не подозревала.

Достаточно подробно она рассказала мне о трех поворотах, которые я должен был сделать, чтобы выйти к реке, а также, где находится лодочная пристань, и в каком доме найти Павана.

— Он в отеле Байльи, — сказала она. — Ну, теперь, кажется, все.

— Не совсем, — набравшись смелости сказал я. — Мне не хватает еще кое-чего, а именно шпаги!

Она проследила направление моего взгляда и, странно засмеявшись, все же принесла оружие.

— Берите ее, — сказала она, — и не теряйте более ни одной минуты. Не упоминайте мое имя! Смотрите, чтобы по возвращении на вас не увидели белых значков. Кажется все… А теперь — всяческой вам удачи!

Она протянула мне руку, которую я незамедлительно поцеловал.

— Удачи, мой рыцарь, удачи вам! И возвращайтесь ко мне скорее!

Божественная, как мне тогда показалось, улыбка осветила ее лицо, и с этой улыбкой она сопроводила меня до конца лестницы. Потом, когда она склонилась с лампой в руках над перилами, указывая мне, как открыть тяжелые запоры двери, я бросил последний взгляд на это прелестное чудо с живыми глазами, на склонившуюся над перилами изящную фигуру с протянутой в знак прощания маленькой ручкой, и быстро вышел на темную улицу.

Я чувствовал себя более чем странно. Четверть часа назад, будучи у дома Павана, я думал, что наше путешествие закончено, цель была достигнута и успех близок, нужно было только протянуть руку. И теперь все ушло от меня. Предстояло снова начинать борьбу и преодолевать новые опасности. Было бы вполне естественно, если бы я пал сейчас духом и почувствовал полное отчаяние, но все было совсем иначе.

Никогда еще мое сердце не билось так одушевленно и с таким гордым порывом, как в то время, когда я шагал по темным улицам ночного Парижа, стараясь избегать людей и думая только о том, как бы не пропустить указанные повороты. Насколько я могу припомнить, никогда впоследствии — ни в минуты высшего торжества и успехов, ни на войне и ни в любви — мне не приходилось испытывать такого подъема духа, такой энергии, как в эти мгновения. Впервые на шляпе у меня красовался знак моей дамы, на пальце был надет волшебный перстень, на рукаве — талисман. Шпага опять была со мною. Вокруг меня лежал в тумане таинственный город, полный романтических приключений и опасностей, полный всяких чудес и удивительных столкновений, о которых я читал в рыцарских романах. Все это я преодолею силою своей руки и при содействии только что полученных мною волшебных даров… Я даже не сожалел о моей разлуке с братьями. Я был старший, и естественно, что мне — Ану де Кайлю, выпала на долго самая опасная часть предприятия. К чему же это могло привести?.. В воображении я уже видел себя герцогом, пэром Франции, я уже держал в руках маршальский жезл…

Но, погрузившись в юношеские фантазии, я не забывал о том, что мне предстоит. Зорко наблюдая за всем происходившим вокруг, я заметил, что за последние полчаса число людей, встречавшихся мне на улицах, резко увеличилось. Меня по-прежнему поражало молчание, с которым прокрадывались мимо меня небольшие группы в два-три человека, а иногда и одиночные прохожие. До меня не долетало песен, шума разгула или драки, но почему же в столь поздний час я видел такое множество народа на улицах? Принявшись считать их, я заметил, что большинство носило те же самые знаки на шляпах и рукавах, что были и у меня, и что все они спешили с каким-то сосредоточенным видом, словно к месту назначенного свидания.

При всей своей молодости я далеко не был глуп, хотя в некоторых случаях и не отличался сообразительностью Круазета. Слышанные мною раньше намеки не пропали для меня даром. «В эту ночь произойдет нечто такое, о чем вы и не подозреваете», — сказала мадам д'О, а мои глаза заставляли припомнить то, что слышали мои уши. Действительно, затевалось что-то особенное.

Под утро в Париже должно было что-то произойти. Но что? Не предполагалось ли восстание? В таком случае, так как я был на службе у короля, мне ничего не угрожало. А может быть, в мои восемнадцать лет, мне предстояло участвовать в каком-нибудь историческом перевороте? Или просто затевалась стычка между двумя дворянскими партиями? Как я слышал, такие вещи не раз случались в Париже. Но как мне действовать в подобном случае? Впрочем, поживем — увидим.

Ничего иного, кроме перечисленного выше, я и не мог себе представить. Это истинная правда, хотя и требующая некоторых объяснений. Я не был приучен к сильному проявлению религиозной вражды меж более уравновешенными партиями в Керси, где, за редкими исключениями, все приветствовали вновь заключенный мир между католиками и гугенотами. Поэтому я не мог представить, до чего мог дойти фанатизм парижского населения, и упустил из виду главную причину тех ужасов, которые неизбежно как восход солнца должны были произойти под утро в Париже. Я знал, что множество гугенотских семей или их представителей собрались в городе, но мне не пришло в голову, что им грозит какая-нибудь опасность. Их было много, они были сильны и пользовались расположением короля. Они были и под покровительством Наваррского короля, только что женившегося на сестре короля Франции, и принца Конде. И хотя эти двое были молоды, то старый адмирал Колиньи отличался мудростью, да и последняя рана его не была опасна. Он тоже, без сомнения, пользовался королевским расположением и был даже его доверенным советником. Король недавно посещал его на дому и целый час просидел у его кровати.

Безусловно, думал я, если бы угрожала какая опасность, эти люди предвидели бы ее. К тому же главный враг гугенотов — великолепный герцог де Гиз, Генрих le Balafre, наш «большой человек», «Лорен», как называли его в народе, — разве он не был в немилости у короля? Всего этого, не говоря уж и о самом радостном событии, собравшем столько гугенотов в Париже и устранившем, казалось, возможность всякого предательства, было вполне достаточно, чтобы успокоить меня.

Если у меня, пока я спешил к реке, и мелькало предчувствие истины, то я старался подавить его, и даже более того, повторяю это с гордостью, — я не мог допустить подобной мысли. Не дай Боже (можно ведь сказать правду сорок лет спустя), чтобы все французы несли ответ за пролитую кровь во время заговора, не ими задуманного, хотя они и были его исполнителями!

Итак, меня не очень волновали дурные предчувствия, и то восторженное настроение, которое пробудило во мне свидание с мадам д'О, не покидало меня все время до тех пор, пока в конце узенькой улицы подле самого Лувра передо мной не открылся вид на реку. Слабый свет луны, пробившейся на мгновение сквозь густые облака, озарил спокойную поверхность воды. Прохладный речной воздух освежил меня и заставил сосредоточиться.

Справа от меня оставалась темная бесформенная громада строений Лувра, впереди слева, на некотором расстоянии, был различим остров Сите, и я мог проследить течение ближайшего рукава реки, застроенного по обоим берегам, но еще без нового моста Pont Neuf, который был сооружен впоследствии. Лишь узкое пространство набережной отделяло меня от самой реки, по ту сторону которой виднелась неправильная линия строений, без сомнения представлявшая собой предместье Сент-Жермен.

Мадам д'О говорила, что в этом месте будет спуск к вода, и что внизу я найду лодку. Быстрым шагом я направился к открытой площадке, на краю которой я заметил два столба, вероятно указывавшие пристань. Едва я сделал несколько шагов, как, случайно обернувшись назад, с крайне неприятным ощущением увидел, что из темноты выступили три подозрительные фигуры и последовали за мной, отрезая мне отступление. Не подлежало сомнению, что мое предприятие уже не было так просто. Но я все же решился сделать вид, будто не замечаю своих преследователей и, призвав на помощь всю свою храбрость, стал быстро спускаться по лестнице. Но они были уже совсем близко, и я, резко оборачиваясь и кладя руку на эфес шпаги, крикнул:

— Что вы за люди, и чего вам от меня нужно?

Ответа не последовало, но они встали полукругом, и один из них засвистал. Тотчас от темной линии домов отделилось еще несколько человек, которые также быстро приблизились к нам.

Положение было серьезно. Бежать? Но взглянув по сторонам, я убедился, что это невозможно: на ступеньках лестницы, ведущей вниз, я увидел еще несколько человек. Я попался в ловушку! Ничего не оставалось, кроме как следовать совету мадам брать одной смелостью. Слова ее так и звучали в моих ушах, и во мне еще достаточно оставалось прежнего возбуждения, чтобы твердость вернулась ко мне. Я скрестил руки на груди и гордо выпрямился.

— Негодяи! — презрительно произнес я. — Вы ошибаетесь, не догадываясь, с кем имеете дело. Давайте скорее лодку, и пусть двое из вас перевезут меня на другую сторону. Вы ответите спинами, и даже головами, если только задержите меня!

В ответ послышались смех и ругательства, и, прежде чем я успел добавить еще что-либо, к нам подошла еще одна, более значительная группа.

— Кто это, Пьер? — спросил какой-то человек спокойным, повелительным тоном, из чего я заключил, что наткнулся не на шайку обыкновенных воров.

Говоривший был видимо начальником отряда. На берете его гордо торчало перо, а под плащом я заметил стальную кирасу. Его платье было полосатое: черного, белого и зеленого цвета — ливрея герцога Анжу, брата короля — впоследствии Генриха III, бывшего еще и близким другом герцога Гиза, а потом и его убийцею. Начальник отряда говорил с иностранным акцентом, и лицо у него было чрезвычайно смуглое. Рассмотрев все это при свете фонаря, приподнятого кем-то с целью разглядеть меня, я сразу догадался, что он был итальянцем.

— Задорный петушок, — отвечал солдат, подавший сигнал, — только не из той породы, что мы думали.

Он приблизился ко мне с фонарем и указал на белую перевязь на моем рукаве.

— Мне думается, мы захватили вороненка вместо голубя.

— Как это вышло? — спросил, сверкая глазами словно угольями, итальянец. — Кто вы такой? И зачем вам понадобилось в такую пору переправляться на тот берег реки, молодой сеньор?

Я действовал по вдохновению момента. «Будьте смелы», — сказала мне моя дама, и я окончательно решился следовать ее совету. Бросившись вперед, я схватил начальника стражи за застежку плаща и, тряхнув его как следует, отбросил с такой силой, что он чуть не свалился с ног.

— Собака! — воскликнул я, наступая как бы с намерением опять схватить его. — Учись, как говорить с благородными людьми! Неужто меня может остановить такая сволочь?! Я послан по службе самого короля, слышишь!

Он пришел в неописуемую ярость.

— Скорее по службе самого дьявола, я думаю! — воскликнул он на ломаном языке, хватаясь за оружие. — Какая бы не была служба, никто не посмеет безнаказанно оскорбить Андреа Паллавичини!

В этот момент, когда смерть действительно смотрела мне прямо в лицо, я безгранично уверился, что только отчаянная смелость может спасти меня. Он уже открыл рот и поднял руку, чтобы дать сигнал, по которому бы Ан де Кайлю был бы преспокойно отправлен на тот свет, когда я отчаянно закричал, показывая ему руку с перстнем:

— Взгляни на это, Андреа Паллавичини, коли уж так тебя звать! Взгляни на это, а завтра, если ты благородной крови, я готов дать тебе удовлетворение за обиду! Теперь же ты давай мне лодку, чтоб я мог перебраться на ту сторону, или ты ответишь головой! Повинуйся тотчас, или по моему приказу твои же люди покончат с тобой!

Это была отчаянная, безумная выходка с моей стороны потому, что я поставил все на этот талисман, даже не догадываясь о его значении. Мало того, я даже не успел сам взглянуть на перстень и не имел ни малейшего представления, кому он принадлежит. Все это напоминало игру в кости, и мне повезло.

Выражение и так непривлекательного лица Паллавичини моментально изменилось. Он схватил мою руку и пристально посмотрел на перстень, после чего с ненавистью взглянул на меня и с подозрением — на своих людей. Но это уже было мне безразлично: ведь талисман сделал свое дело, и все будут вынуждены мне повиноваться, а это главное.

— Если бы вы раньше показали мне это, молодой сеньор, — было бы лучше для нас обоих, — с суровой угрозой сказал он.

После, обругав своих людей за глупость, он приказал отвязать одну из лодок. Она была крепко, хотя и неискусно привязана, потому что они долго возились с нею. Я же стоял в ожидании среди людей, для которых моя персона представлялась, судя по перешептыванию, предметом большого любопытства. До меня долетали отдельные фразы:

— Это герцог д'Омал.

— Нет, ничего подобного, это не д'Омал.

— Дурак, да у него на руке перстень.

— Герцога?

— Да, герцога…

— Ну, так все ладно. Бог с ним! — последние слова были произнесены с известной долей сочувствия, и я заметил, что многие поглядывали на меня с большим почтением.

Поторопив людей, возившихся с лодкой у нижней ступени лестницы, я внезапно увидел трех человек, пересекавших открытую площадку и вышедших, как видно, из того же дома, откуда появился и Паллавичини со своими людьми. Я сразу почуял опасность.

— Ну, поворачивайтесь скорее! — закричал я опять, но было уже поздно: мы не успели бы отчалить до их приближения, и я решился твердо встретить новую опасность.

Первые же слова, которыми встретил Паллавичини вновь подошедших, сразу рассеяли мои опасения.

— Какого дьявола вам нужно? — грубо закричал он, прибавляя с полдюжины ругательств прежде, чем те успели ответить ему. — Зачем вы привели его сюда, когда я велел оставить его в караульне? Идиоты!

— Капитан Паллавичини, — начал средний из них — человек лет тридцати, богато одетый, но одежда которого была в беспорядке словно после борьбы. — Я уговорил этих добрых людей провести меня вниз…

— Совершенно напрасно, мсье, — все также грубо прервал его начальник стражи.

— Вы не знаете меня, — отвечал строгим голосом пленник. — Понимаете ли вы, что я друг принца Конде…

Но итальянец опять прервал его:

— Много для меня значит ваш принц Конде! — воскликнул он. — Я знаю только свой долг, и вам лучше будет покориться. Вам нельзя переправиться на ту сторону, и вас не пустят домой, и вы не получите никаких объяснений, кроме одного — это делается по повелению короля. Объяснение… — проворчал он вполголоса. — Ты получишь это объяснение скорее, чем ожидаешь…

— Но я вижу лодку, готовую к отплытию, — сказал пленник с достоинством, сдерживая гнев. — Вы только что сказали мне, что по повелению короля никто не должен переезжать реку, и арестовали меня потому, что, имея крайнюю надобность в Сент-Жермене, я не хотел этому подчиняться. Но что же это значит, капитан Паллавичини? Другие-то переезжают! Я спрашиваю, что это значит?!

— Что вам угодно, мсье де Паван? — нахально отвечал итальянец. — Объясняйте себе это как хотите.

Я вздрогнул при звуке этого имени и воскликнул с изумлением:

— Мсье де Паван! Неужто я ослышался?

Но пленник обратился ко мне с поклоном.

— Да, мсье, — сказал он с вежливым достоинством, — я — мсье де Паван. Я не имею чести знать вас, но вы кажетесь мне дворянином.

При этом он бросил полный презрения взгляд на капитана.

— Может быть вы объясните мне причину насилия, которому я подвергся? Если сможете — я сочту это за одолжение, если нет — извините меня…

Я не сразу ответил, потому что все мое существо было сосредоточено на упорном созерцании этого человека. Он был белокур, румян; борода его была обстрижена клином по тогдашней придворной моде, и с этой стороны в нем замечалось некоторое сходство с нашим Луи, но он был ниже его ростом и полнее, у него не было такого воинственного вида, и он более походил на ученого, чем на воина.

— Вы не родственник мсье Луи де Павана? — спросил я, и мое сердце как-то странно забилось в ожидании разъяснения, которое я уже почти предвидел.

— Я сам Луи де Паван, — отвечал он с нетерпением в голосе.

Я безмолвно продолжал смотреть на него, с трудом переваривая его ответ, и все думал. Потом я медленно произнес:

— У вас нет кузена того же имени?

— Есть.

— Он был взят в плен виконтом де Кайлю под Минконтуром?

— Это верно, — отвечал он отрывисто. — Но к чему все это, мсье?

Я опять не мог сразу ответить ему. Теперь все объяснилось. Я смутно припомнил, что Луи де Паван как-то упоминал о своем кузене того же имени, представителе младшей линии. Но, так как наш Луи жил в Провансе, а тот — в Нормандии, то родственные связи, вследствие дальности расстояния и благодаря смутному времени, ослабли между ними, несмотря даже на то, что они придерживались одной религии. Они почти не виделись друг с другом, и в продолжение своего долгого пребывания у нас, Луи только раз упомянул о своем родственнике. А как раз в то время я еще не предвидел, что он породнится с нашей семьей, и случайно сказанные слова скоро вылетели у меня из головы, и я совершенно позабыл об этом обстоятельстве.

Но вот этот человек стоит теперь передо мной, и, видя его, я так же ясно видел все последствия этого открытия. Мне так хотелось поделиться радостью с Мари и Круазетом! Все это доказывало (и я мысленно краснел, вспоминая как мало верил в него), что наш друг не был негодяем, а всегда оставался таким же благородным человеком, каким мы его сперва считали. Это доказывало, что он не был придворным распутником, готовым играть с сердцем провинциальной девушки. Он был верным женихом нашей Кит! И, наконец, это доказывало (а это было важнее всего), что он все еще находился в опасности и не подозревал, что воплощенный демон — Безер, дал клятву убить его. Разыскивая его однофамильца, мы только сбились с пути и потеряли уйму драгоценного времени.

— Ваша жена, — начал я торопливо, сознавая всю необходимость скорого объяснения. — Ваша жена…

— А, моя жена! — подхватил он, в волнении прерывая меня. — Что вы знаете о ней? Видели вы ее?

— Да, видел. Она в безопасности, в вашем доме в Сент-Мерри.

— Благодарение Богу! — с горячностью воскликнул он.

Но в это время капитан Паллавичини прервал нас, и я мог заметить, что у него появились новые подозрения. Он бесцеремонно встал между нами и сказал:

— Ваша лодка готова, молодой сеньор.

— Моя лодка? — переспросил я, стараясь выиграть время для обдумывания обстоятельств, при которых, без сомнения, мне уже не было надобности переезжать на другую сторону, ибо этот Паван может указать мне дом нашего Луи. — Моя лодка?

— Да, она ждет вас, — отвечал итальянец, переводя свои черные глаза с одного из нас на другого.

— Так пусть ее ждет! — как можно высокомернее отвечал я, прикрываясь напускным гневом. — Как вы смеете прерывать нас! Я не поеду теперь на тот берег. Этот сеньор может сообщить мне все что нужно. Он пойдет со мной.

— Куда?

— Куда?! К тому, кто послал меня, бездельник! — крикнул я громовым голосом. — По-видимому, вы не пользуетесь особым доверием герцога, капитан, так советую послушаться меня. Нет ничего легче, как разделаться с чересчур услужливым слугой! Если он забегает вперед, то с ним поступают как со старой перчаткой. Да, как со старой перчаткой! — повторил я с жестокой насмешкой. — Ею пользуются, чтобы не запачкать руку, а потом бросают… Смотрите, не пересалите вашей преданностью, капитан Паллавичини! Это опасное дело!

Он побледнел от гнева при такой дерзости со стороны безбородого мальчишки, но и заколебался. Я говорил неприятные вещи, но я был прав. Заметив какое впечатление произвели мои слова, я обратился к окружавшим нас солдатам:

— Принесите, друзья мои, шпагу мсье де Паван, — сказал я.

Один из них тотчас побежал в караульню и немедленно принес ее. Эта стража видимо была набрана из числа горожан, и они почему-то относились ко мне с таким почтением, что, мне думалось, были готовы по моему приказанию обратить оружие и на своего временного предводителя.

Паван взял шпагу; мы отвесили по церемонному поклону Паллавичини, который ответил нам самым яростным взглядом, и медленно, стараясь не обнаружить признаки торопливости, пошли сначала по освещенной площадке, а потом повернули в ту улицу, по которой я вышел к реке. Как только городской мрак поглотил нас, Паван тронул меня за рукав и остановился.

— Позвольте мне поблагодарить вас за помощь, — растроганно сказал он. — С кем я имею честь говорить?

— Мсье Ан де Кайлю — друг вашего родственника, — отвечал я.

— В самом деле, — сказал он, крепко обнимая меня, — я благодарю вас от самой глубины сердца!

— Но я не мог бы многого сделать для вас без этого кольца, — отвечал я со скромностью.

— И значение его заключается…

— Я, право, и сам не знаю!.. — должен я был сознаться, забывая в порыве одно из предостережений моей дамы. — Я знаю только, что его мне дала мадам д'О, и что действие его превзошло все ожидания.

— Кто дал вам его?! — спросил он, так хватая меня за руку, что я ощутил боль.

— Мадам д'О, — повторил я, ибо запираться было уже поздно.

— Эта женщина! — сказал он голосом полным ужаса. — Да возможно ли это? Она дала его вам?

Для меня были совершенно непонятны то удивление и негодование, которые слышались в его голосе. Мне показалось даже, что он как бы отшатнулся от меня.

— Да, мсье Паван, — обиженно отвечал я. — Это возможно потому, что это правда, и, кроме того, я не думаю, что вы стали бы выражаться так об этой даме, если бы знали все. Только благодаря ей ваша бедная жена была освобождена из того места, где ее задерживали, и была благополучно доставлена домой.

— А! — воскликнул он в волнении. — Где же была моя жена?

— В доме перчаточника Мирнуа, — отвечал я холодно, — в улице Платриер. Знаете ли вы его? А, знаете… Ну так ее держали там пленницей, пока мы не содействовали ее освобождению с час тому назад.

Но он и теперь не вполне понял меня. Я не мог видеть его лица в темноте, но в его голосе звучало изумленное сомнение.

— Мирнуа-перчаточник, — повторил он шепотом. — Это честный человек, хотя и католик. Ее задержали там? Кто же ее задержал?

— Кажется виновницей всего была настоятельница Урсулинок, — сказал я в нетерпении: допрос был несвоевременен. — Мадам д'О узнала, где ее скрывали и доставила ее домой, послав меня за вами, так как слышала, что вы были на той стороне. Вот и все, что я могу сообщить вам.

— И эта женщина послала вас за мной? — опять повторил он.

— Да, да, мсье де Паван, — отвечал я с раздражением.

— В таком случае, — произнес он медленно, с видом глубокого убеждения, сильно на меня подействовавшего, — для меня устроена западня. Это самая ужасная, самая жестокая, самая низкая женщина в мире! Если она послала вас, то лишь с целью устроить для меня западню! Моя жена уже попалась в нее. Господи, помоги ей, а также и мне, если это так!