"Кузница души" - читать интересную книгу автора (Уэйс Маргарет)

2

Первые дни лета тринадцатого года жизни Рейстлина были необычайно жаркими. Листья валлинов безжизненно висели в душном воздухе. Солнце золотило кожу Карамона и жгло коду Рейстлина на ежедневном пути этих двоих в школу и назад домой в крестьянской повозке.

В школе ученики соскучились и отупели от жары и проводили дни, считая мух, засыпая и просыпаясь от удара розги учителя. Наконец даже Мастер Теобальд сдался и признал, что они так ничему не научатся. Кроме того, он собирался отправиться на собрание Конклава Магов. Он распустил своих учеников на восемь недель. Школа должны была возобновить занятия осенью, после сбора урожая.

Рейстлин был благодарен перерыву; по крайней мере это была передышка после долгой и нудной работы. Но он не пробыл дома и дня, как снова начал желать очутиться в школе. Вспоминая насмешки, капусту и мастера Теобальда, Рейстлин удивлялся, почему он не чувствует себя счастливым дома. Потом он понял, что не сможет быть счастливым нигде. Он стал беспокойным и раздражительным. — Тебе нужна девушка, — посоветовал Карамон. — Не думаю, — резко ответил Рейстлин. Он взглянул на небольшую стайку из трех девушек, очевидно, сестер, делающих вид, как будто они заняты вешанием выстиранного белья на ветви валлина для просушки. Но их внимание занимали вовсе не сорочки и белье. Они то и дело стреляли глазами в сторону Карамона, смеясь и надувая губки. — Ты понимаешь, как глупо выглядишь, братец? Ты и все остальные. Надуваетесь, выставляете мускулы напоказ, кидаетесь топорами в деревья или боретесь друг с дургом, и все это ради чего? Чтобы заполучить внимание и улыбку какой-нибудь смазливой девчонки! — Я получаю больше, чем улыбки, — сказал Карамон, многозначительно подмигивая. — Иди сюда, я познакомлю тебя с ними. Люси говорила, она думает, что ты симпатичный. — У меня есть уши, Карамон, — холодно ответил Рейстлин. — Она сказала, что думает, что твой младший брат — симпатичный малыш.

Карамон покраснел. — Она не это имела в виду, Рейст. Она не знала. Я объяснил ей, что мы одного возраста, и…

Рейстлин отвернулся и пошел прочь. Нечаянные слова девушки сильно задели его, и эта обида злила его, потому что он хотел быть выше того, чтобы интересоваться чужим мнением. Виновато было его тело, сначала больное и слабое, теперь дразнящее его напрасными мечтами и непонятными желаниями. Он считал это все отвратительным. Карамон вел себя как олень во время брачного сезона.

Девушки, или их отсутствие, не были проблемой. По крайней мере, не только они. Он хотел бы знать, что же еще было не так.

В ту ночь разразилась сильная гроза. Рейстлин лежал без сна и наблюдал, как вспышки молний придают странную розовую или оранжевую окраску тучам. Он упивался звуками грома, который сотрясал деревья и вибрировал в половицах. Ослепительная вспышка, оглушительный раскат грома, запах серы и звук трескающегося дерева дали знать о том, что молния ударила где-то поблизости. Крики «Пожар!» были заглушены новыми раскатами грома. Карамон и Джилон, не обращая внимания на ливень, выбежали наружу, чтобы помочь потушить пламя. Огонь был самым страшным врагом людей. Хотя древесина валлинов загоралась с трудом, но от пожара, вышедшего из-под контроля, мог серьезно пострадать весь город. Рейстлин остался с матерью, которая всхлипывала и дрожала от страха, и не прекращала спрашивать, почему ее муж не остался с ней. Рейстлин следил за распространяющимся пламенем пожара, сжимая в руках свои книги на случай, если придется спасаться.

Гроза закончилась на рассвете. Молния сожгла только одно дерево, три дома сгорели. Никто не пострадал; семьи выбрались из жилищ вовремя. Земля внизу была усыпана листьями и сломанными ветками, в воздухе стоял запах дыма и мокрой древесины. Вокруг Утехи все ручьи и речки вышли из берегов. Поля были затоплены.

Рейстлин вышел из дома, чтобы посмотреть, насколько велики разрушения, как и большая часть утехинцев. Он подошел к краю одного из мостов и посмотрел вниз, где вода продолжала прибывать. Он не мог оторвать глаз от пенящихся вод ручья. Обычно тихий поток теперь бурлил, вихрился в водоворотах, жадно грыз берега, которые удерживали его в русле на протяжении долгого времени.

Рейстлин ощутил понимание.

Пришла осень, и принесла прохладные, свежие дни, насыщенные желтым лунным светом ночи и чистые королевские цвета красного и золотого. Шуршание падающих листьев не подняло настроения Рейстлина. Смена времен года, горьковато-сладкая грусть, принадлежащая осени, которая приносит и богатый урожай, и заморозки, только усилили его мрачное настроение.

Настал день, когда он должен был вернуться в школу и снова поселиться там. Рейстлину не терпелось вернуться туда, не терпелось покинуть дом — по крайней мере, это будет переменой. И по крайней мере его мысли будут заняты чем-то другим, кроме золотых кудрей, обольстительных улыбок, полных грудей и трепещущих ресниц.

Этим осенним утром было прохладно; ало-золотые листья валлинов покрылись инеем, и деревянные мостовые замерзли. До того, как солнце взойдет и растопит лед, ходить по ним было скользко и небезопасно. Над вершинами Сентинельских гор висели низкие серые облака. Воздух пах снегом. К концу недели на пиках гор должен был появиться снег.

Рейстлин запихнул в сумку свою одежду: две домотканые рубашки, нижнее белье, запасные широкие штаны, шерстяные чулки. Почти все вещи были новыми, сшитыми руками его матери. Ему была необходима новая одежда. Он вырос за лето, и сровнялся с Карамоном по росту, хотя по объему отставал намного. Высокий рост только подчеркивал чрезмерную худобу Рейстлина.

Розамун вышла из своей спальни. Она остановилась и обратила к Рейстлину взгляд голубых выцветших глаз. — Что ты делаешь, дитя?

Рейстлин искоса взглянул на нее. Пышные каштановые волосы его матери были расчесаны и аккуратно уложены под чепцом. На ней была чистая юбка и корсаж поверх новой блузки, блузки, которую она сшила сама под присмотром вдовы Джудит.

Рейстлин невольно напрягся при звуке ее голоса, теперь, видя ее, он снова расслабился. У его матери, судя по всему, был «хороший день». У нее не было плохих дней, дней, проведенных в трансе, с начала весны, и Рейстлину пришлось признать, что за это следует благодарить вдову Джудит.

Он не знал, что о ней думать. Он готовился быть настороже, искать недостатки в ее поведении, разгадывать скрытые мотивы ее самоотверженности. Но до сих пор его подозрения не подтвердились. Она была тем, чем казалась — вдовой средних лет с приятным лицом, гладкими руками с длинными изящными пальцами, певучим голосом и заразительным смехом, который всегда вызывал улыбку на бледных губах Розамун.

Теперь дом семьи Мажере был чистым, а хозяйство велось исправно, чего не бывало до появления вдовы Джудит. Розамун ела регулярно и вовремя. Она спала ночью, днем ходила на рынок или в гости, всегда в сопровождении вдовы.

Вдова Джудит дружелюбно относилась к Рейстлину, хотя и общалась с ним не так свободно и легко, как с Карамоном. При Рейстлине она была более сдержанна, и, как он неожиданно понял, непрерывно следила за ним. Он не мог заняться ничем без того, чтобы не почувствовать ее взгляд на себе. — Она знает, что ты ее не любишь, Рейст, — обвинял его Карамон.

Рейстлин пожал плечами. Это было правдой, хотя он не смог бы объяснить причину. Он недолюбливал ее, и мог с уверенностью сказать, что она его тоже не любит.

Одной из причин могло быть то, что Розамун, Джилон, Карамон и вдова Джудит вместе были семьей, а Рейстлин не принадлежал к ней. Не потому, что его не принимали, но потому, что он сам предпочел остаться вне этого круга. Вечерами, когда Джилон был дома, все четверо сидели на крыльце, смеясь и рассказывая разные истории. Рейстлин оставался внутри дома и просматривал записи, сделанные в школе.

Джилон очень переменился с тех пор, как его жена избавилась от своего недуга. Морщины, придававшие ему обеспокоенный вид, исчезли с его лба, он стал чаще смеяться. Он наконец мог вести с женой относительно нормальный разговор.

Летом работы велись близко к их дому; Джилон мог проводить больше времени с семьей. Все были довольны этим, кроме Рейстлина, который привык к тому, что его отца не было дома; он чувствовал себя несвободно в присутствии этого большого человека. Он не особенно радовался и переменам в поведении матери. Он скучал по ее прежним странностям и полетам в фантазиях, скучал по временам, когда она принадлежала только ему. Ему не нравилось новое тепло в их с Джилоном отношениях; их близость заставляла его чувствовать себя еще более одиноким.

Карамон явно был отцовским любимчиком, и обожал своего отца. Джилон пытался наладить отношения со своим вторым сыном, но дровосек был слишком похож на деревья, которые рубил — медленно растущие, медленно двигающиеся, медленно думающие. Джилон не мог понять Рейстлиновой любви к магии, и хотя он дал добро на то, чтобы послать сына в школу, он втайне надеялся, что ребенок найдет ее скучной и утомительной, и оставит занятия. Он продолжал хранить эту надежду, и расстраивался каждый раз, когда начинались занятия в школе, и Рейстлин собирал вещи. Но вместе с разочарованием он чувствовал облегчение. Этим летом Рейстлин казался незнакомцем, по каким-то причинам живущим с семьей, недружественным, раздражительным чужаком. Джилон никогда бы не признался себе в этом, но он был рад проводить одного из своих сыновей прочь.

Это чувство было взаимным. Рейстлин иногда чувствовал себя виноватым из-за того, что не может любить отца сильнее, и подозревал, что Джилон жалел, что не любит своего странного, нежеланного ребенка.

«Неважно, — думал Рейстлин, комкая чулки. — Завтра меня здесь уже не будет». Ему было трудно в это поверить, но ему не терпелось почуять запах вареной капусты. — Что ты делаешь со своей одеждой, Рейстлин? — спросила Розамун. — Я упаковываю вещи, мама. Я возвращаюсь к Мастеру Теобальду завтра, чтобы жить там до весны. — Он попытался улыбнуться.

— Разве ты забыла? — Нет, — сказала Розамун голосом холоднее льда. — Но я наделась, что ты больше не вернешься туда.

Рейстлин остановился и в изумлении вытаращился на мать. Он ожидал бы подобных слов от Джилона. — Что? Не вернусь к моей учебе? Как ты могла так подумать, мама? — Это зло, Рейстлин! — неистово выкрикнула Розамун с пугающей убежденностью. — Зло, я говорю тебе! — Она топнула ногой. — Я запрещаю тебе возвращаться туда! Слышишь? — Мама… — Рейстлин был потрясен, встревожен, сбит с толку. Он не знал, что сказать. Она никогда не возражала против его выбора. Он иногда задумывался, а осознавала ли она вообще, что он учился магии? — Мама, некоторые люди плохо думают о магах, но они ошибаются, уверяю тебя. — Боги зла! — медленно проговорила она нараспев. — Ты поклоняешься богам зла и по их повелению участвуешь в нечестивых ритуалах и совершаешь противоестественные действия! — Самым противоестественным действием, которое мне приходилось совершать, мама, было падение со стула, — сухо сказал Рейстлин. Ее обвинения были настолько нелепыми, что ему было трудно принимать все это всерьез. — Матушка, я провожу дни, повторяя всякую чепуху за учителем, учась говорить «аа», и «оо», и «уу». Я пачкаюсь в чернилах и иногда умудряюсь написать что-то почти разборчивое на клочке бумаги. Я брожу по полям и собираю цветы. Вот все, что я делаю, мама. Это все, чем я занимаюсь, — с горечью повторил он. — И я уверяю тебя, что у Карамона, который убирает навоз в конюшнях и собирает зерно, гораздо более интересная и захватывающая работа.

Он замолчал, удивляясь самому себе и своим чувствам. Теперь он понял. Теперь он знал, что не давало ему покоя все лето. Он понял, что было причиной злости и беспокойства, бурлящих в нем, как расплавленный металл. Злость и беспокойство, вызванные страхом и неуверенностью в себе.

Чернила и цветы. Повторение бессмысленных слов день за днем. Где было волшебство? Когда оно придет к нему?

Придет ли оно к нему?

Мороз пробежал у него по спине.

Розамун обняла его за талию и прижалась своей щекой к его. — Вот видишь? Твоя кожа — она горячая на ощупь. Я думаю, у тебя жар. Не ходи в эту ужасную школу! Это только повредит тебе. Останься здесь, со мной. Я научу тебя всему, что тебе нужно знать. Мы будем читать вместе и решать примеры, как раньше, когда ты был маленьким. Ты составишь мне компанию.

Предложение показалось Рейстлину неожиданно манящим. Больше не будет глупых заданий Мастера Теобальда. Не будет тихих, одиноких ночей в общей спальне, тем более одиноких, что он был не один. Не будет этой внутренней муки, этих постоянных сомнений.

Что случилось с магией? Куда она исчезла? Почему его сердце билось быстрее при виде какой-нибудь глупой хихикающей девчонки, чем когда он копировал свои «оа» и «ай» на бумаге?

Он утратил магию. Или это, или магии никогда с ним и не было. Он обманывал себя. Настало время признать поражение. Признать, что он проиграл. Вернуться домой. Закрыться в этой уютной теплой комнате, безопасной, светлой, позволить материнской любви окружить себя. Он позаботится о ней. Он заставит вдову Джудит уйти.

Рейстлин низко наклонил голову, не желая, чтобы она увидела его горькую кривую улыбку. Розамун ничего не заметила. Она погладила его по щеке и повернула его голову к зеркалу. Это зеркало она привезла из Палантаса. Оно было ее самой большой ценностью, одним из напоминания о юности. — Нам будет так хорошо вместе, только ты и я. Смотри! — сказала она, глядя на два отражения с наивной гордостью. — Смотри, как мы похожи!

Рейстлин не был суеверен. Но ее слова, сказанные невзначай, отозвались недобрым предсказанием в его мыслях. Он невольно содрогнулся. — Ты дрожишь, — озабоченно сказала Розамун. — Ну вот! Я же говорила, что у тебя жар. Иди ложись. — Нет, мама. Я в порядке. Мама, пожалуйста…

Он сделал попытку отодвинуться. Ее прикосновение, которое так успокаивало, теперь казалось неприятным. Рейстлин ужаснулся этой мысли и почувствовал стыд за нее, но он ничего не мог с собой поделать. Она только сильнее его обняла, прижавшись щекой к его руке. Он был выше нее по меньшей мере на голову. — Ты такой худенький, — сказала она. — Слишком худой. Пища не идет на пользу тебе. Она сгорает. И эта школа. Я знаю, это из-за нее ты болеешь. Болезнь — наказание, посланное тем, кто не следует тропой праведников, так говорит вдова Джудит.

Рейстлин не слышал речи матери. Он задыхался, чувствовал, как будто кто-то душит его подушкой. Он страстно хотел вырваться из объятий матери и выбежать наружу, где он мог бы вдохнуть свежий воздух. Он хотел бежать и не останавливаться, бежать прямо в душистую темную мглу, следовать дорогой, которая приведет его куда-нибудь, все равно куда, лишь бы не в это место.

В эту минуту Рейстлин почувствовал родство со своей сестрой Китиарой. Он понял, почему она убежала, понял, что она должна была так поступить. Он завидовал ее свободе, проклиная свое слабое тело, которое привязывало его к домашнему очагу и сковывало его в классной комнате.

Он всегда думал, что магия освободит его, как Китиару освободил ее меч.

Но что, если магия этого не сделает? Что, если магия не придет к нему? Что, если он действительно потерял этот дар?

Он посмотрел в зеркало, посмотрел на мечтательное лицо матери и в ужасе закрыл глаза.