"Змеиный маг" - читать интересную книгу автора (Уэйс Маргарет, Хикмэн Трэйси)

Глава 18. СУРУНАН. ЧЕЛЕСТРА

Мысли о библиотеке сартанов преследовали Альфреда, как привидения из детских сказок. Они тянули к нему свои холодные руки, будили его среди ночи, манили скрюченными пальцами, влекли его к гибели.

– Что за чушь! – говорил себе Альфред и пытался изгнать призрак, посещающий его во сне.

Ночью это срабатывало, но тень не исчезала и при дневном свете. Альфред сидел за завтраком и делал вид, что ест, а на самом деле думал о том, почему Раму проверял именно те разделы. Что же такое в них хранилось, что их так строго охраняли?

«Это любопытство, всего-навсего любопытство, – укорял себя Альфред. – Самах прав. Я слишком долго жил среди меншей. Я как та девочка из историй, которые любила рассказывать кормилица Бэйна: „Ты можешь входить в любую комнату в этом замке, кроме запертой комнаты над лестницей“. И разве глупая девчонка удовлетворится остальными ста двадцатью четырьмя комнатами замка? Нет, она места себе не найдет, пока не заберется в комнату над лестницей.

Вот и я так же. Комната над лестницей. Я буду держаться подальше от нее. Мне хватит ста двадцати четырех комнат, полных сокровищ. И я буду счастлив. Я обязательно буду счастлив».

Но он не был счастлив. И день ото дня становился все более несчастным.

Альфред пытался скрыть свое беспокойство от хозяев дома, и это ему удавалось или, по крайней мере, ему казалось, что удается. Самах наблюдал за Альфредом, как гег, который обнаружил течь в паровом клапане Кикси-винси и со страхом ждет, когда взорвется котел. Он внушал Альфреду благоговейный страх, усугубленный ощущением собственной не правоты, В присутствии Советника Альфред трепетал, едва смея поднял глаза на суровое, неумолимое лицо Самаха.

Когда Самах уходил из дома – дела Совета отнимали у него очень много времени, – Альфред отдыхал. Ола часто составляла ему компанию, и в ее присутствии назойливый призрак меньше беспокоил его. Альфреду никогда не приходило в голову удивиться, почему его редко оставляют одного, и не казалось странным, почему сама Ола не занимается делами Совета. Он только знал, что с ее стороны было очень любезно посвящать ему столько времени, – и это делаю его еще больше несчастным в тех случаях, когда призрак библиотеки: вновь вставал перед ним.

Альфред и Ола сидели на террасе. Ола тихо напевала защитные руны над одной из накидок Самаха. Ее проворные пальцы скользили по одежде, и Ола вкладывала всю свою любовь и заботу о муже в возникающие под ее руками знаки.

Альфред печально наблюдал за ней. За всю его жизнь ни одна женщина не пела для него защитные руны. И ни одна не будет петь. По крайней мере, та, от которой он хотел бы это услышать, не будет. Он вдруг ощутил приступ жгучей ревности к Самаху. Альфреду не нравилось, как холодно и неуважительно Самах обращается с женой. Он знал, что это причиняет Оле боль, и был свидетелем ее молчаливых страданий. Нет, Самах недостоин ее.

«А я?» – скорбно спросил он у себя.

Ола с улыбкой посмотрела на него и приготовилась продолжить беседу – они .говорили о ее любимых розах.

Захваченный врасплох Альфред не успел скрыть возникший у него в сознании образ отвратительной, колючей, скрученной лозы – свидетельства того, что думал он совсем не о розах.

Улыбка Олы увяла. Она вздохнула и отложила свою работу.

– Прошу вас, не думайте об этом – ради меня. Или хотя бы ради вас самих.

– Простите, – с несчастным видом сказал Альфред.

Он опустил руку, чтобы погладить собаку. Пес, чувствуя, что другу плохо, в знак сочувствия положил голову Альфреду на колени.

– Я, должно быть, очень плохой. Я отлично понимаю, что у сартана не должно быть таких недостойных мыслей. Меня, наверно, испортило длительное пребывание среди меншей, как: говорит ваш муж.

– Возможно, тут дело не в меншах, – мягко намекнула Ола и посмотрела на собаку.

– Вы имеете в виду Эпло, – Альфред почесал собаку за ухом. – Да, наверное. Патрины любят страстно, безудержно. Вы знали об этом?

Его печальный взгляд был прикован к собаке, и потому Альфред не заметил, с каким изумлением взглянула на него Ола.

– Они называют это иначе. Они говорят о верности, об инстинкте, который помогает их народу выжить. Но на самом деле это любовь. Темная, болезненная, но любовь, и даже худшим из них присуще это чувство. Этот владыка Нексуса – могущественный, жестокий и честолюбивый человек – каждый день рискует жизнью и возвращается в Лабиринт, чтобы помочь своему страдающему народу.

Охваченный волнением Альфред позабыл о том, где он находится. Он уставился собаке в глаза. Карие, прозрачные, они затягивали его, пока ему не начало казаться, что вокруг нет больше ничего, кроме этих глаз.

– Мои родители пожертвовали жизнью, чтобы спасти меня, когда за нами гнались сноги. Понимаете, они могли бы спастись бегством, но я был слишком мал, чтобы поспеть за ними. И тогда родители спрятали меня и отвлекли; погоню. Потом я увидел их уже мертвыми. Сноги замучили их. А меня подобрали чужие люди и вырастили, словно собственного ребенка.

Глаза собаки наполнились тихой печалью.

– И я знал любовь, – словно со стороны услышал Альфред собственный голос. – Она тоже была Бегущей, как и я сам, как и мои родители. Она была прекрасной, стройной и сильной. Синие руны обвивали ее тело, лучившееся молодостью и жизненной силой в моих объятиях. Мы вместе боролись, любили, смеялись. Да, даже в Лабиринте иногда смеются и шутят. Чаще всего это горький смех и мрачные шутки, но тот, кто утрачивает способность смеяться, утрачивает волю к жизни.

В конце концов она покинула меня. Селение Оседлых, приютившее нас на ночь, подверглось нападению, и она захотела помочь им. Это было глупо. Оседлых было слишком мало. Мы только погубили бы себя и ничего бы этим не добились. Я сказал ей об этом. Она знала, что я прав. Но она была потрясена и разгневана. Понимаете, она любила свой народ. И она боялась этой любви, потому что это чувство делало ее слабой и уязвимой. Она боялась своей любви ко мне. И тогда она покинула меня. Она носила моего ребенка. Я знаю, хоть она и не сказала мне об этом. И я никогда больше ее не видел. Я даже не знаю, жива ли она, жив ли мой ребенок…

– Замолчите!

Крик Олы вырвал Альфреда из этого странного транса. Она вскочила со своего места и попятилась, с ужасом глядя на Альфреда.

– Никогда больше не говорите такого! – лицо Олы было смертельно бледным, дыхание прерывистым. – Я не вынесу! Я вижу в вашем сознании несчастного ребенка, который видит, как его родителей мучают и убивают, а он даже не может кричать, до того он напуган, вижу их растерзанные тела. Я вижу женщину, о которой вы говорили. Я чувствую ее боль и беспомощность. Я знаю, каково это – носить ребенка, а ведь она там одна в этом ужасном месте. Она даже не смеет кричать, потому что боится, что крики принесут смерть и ей, и младенцу. Я не смогу спокойно спать по ночам, зная, что мы… я… я отвечаю за это!

Ола спрятала лицо в ладонях, стремясь отгородиться от каких бы то ни было образов, и зарыдала. Альфред и сам был перепуган, не понимая, как эти образы – которые на самом деле были воспоминаниями Эпло, – очутились у него в голове.

– Сидеть… Хороший песик, – сказал Альфред, увидев голову собаки у себя на коленях (показалось ему или собака действительно улыбнулась?)

Он поспешно приблизился к Оле. Его смутные стремления не простирались дальше намерения предложить ей носовой платок. Но у его рук были свои соображения Альфред с изумлением наблюдал, как он обнимает женщину и прижимает ее к себе. Ола положила голову ему на грудь.

Альфред затрепетал. Его переполняла любовь к этой женщине. Он неуклюже погладил ее сияющие волосы. Но он не был бы Альфредом, если бы даже в такой момент не сказал какую-то глупость.

– Ола, что за сведения хранятся в библиотеке сартанов, что Самах не хочет, чтобы они стали кому-нибудь известны?

Она так сильно оттолкнула его, что Альфред споткнулся о собаку и полетел прямиком в розовые кусты Ола покраснела. В ее глазах сверкал гнев и… была ли это лишь игра воображения Альфреда, или он действительно увидел в глазах Олы тот же страх, что и в глазах Самаха?

Не произнеся ни слова, Ола повернулась и с видом оскорбленного достоинства покинула сад.

Альфред с трудом выпутался из колючек, изрядно при этом исцарапавшись. Пес предложил свою помощь. Альфред свирепо посмотрел на него

– Это все из-за тебя! – сердито сказал он. Пес навострил уши и напустил на себя самый невинный вид, отрицая подобное обвинение.

– Да, из-за тебя! Это ты подсунул мне эти картинки! Почему бы тебе не убраться и не поискать своего чертова хозяина самому? А меня оставь в покое! Я могу найти достаточно неприятностей на свою голову и без твоей помощи!

Чуть повернув голову, пес выразил согласие. Он, похоже, считал, что разговор достиг своего логического завершения. Пес от души потянулся, встряхнулся, рысью выбежал за ворота сада и выжидательно посмотрел на Альфреда.

Альфреда бросило в жар и в холод одновременно – довольно неприятное ощущение.

– Ты хочешь сказать мне, что мы остались одни, да? С нами никого нет. За нами никто не наблюдает. Пес взмахнул хвостом.

– Мы можем… – запнулся Альфред. – Мы можем пойти в библиотеку.

Пес снова вильнул хвостом, выражая беспредельное терпение. Он явно считая Альфреда тугодумом, но великодушно предпочитал смотреть сквозь пальцы (то есть сквозь лапы) на этот мелкий недостаток

– Но я не могу туда войти. А если и смогу, то не выйду обратно. Самах поймает меня…

Пса внезапно укусили. Плюхнувшись наземь, он принялся энергично скрестись, не сводя при этом с Альфреда строгого взгляда и словно говоря «Пошли, пошли. Это же я, помнишь?»

– Ну ладно.

Альфред украдкой осмотрел сад, втайне опасаясь, что Самах сейчас выскочит из кустов и схватит его. Когда никто не появился, Альфред начал петь и танцевать руны.

Альфред стоял перед библиотекой. Пес подбежал к двери и с интересом обнюхал ее. Альфред медленно двинулся вслед за собакой и печально посмотрел на дверь. Охраняющие руны, были усилены, как и обещал Самах

– «В связи с кризисной ситуацией и из-за отсутствия штата, необходимого для оказания помощи нашим постоянным посетителям, библиотека закрыта вплоть до дальнейших распоряжений», – вслух прочел Альфред

«В этом есть свой смысл, – размышлял он – Ну кто сейчас интересуется научными исследованиями? Они отстраивают город, думают, что делать с патринами, пытаются найти уцелевших сартанов и связаться с ними. А тут еще некроманты Абарраха и эти змеи-драконы…»

Но собака была другого мнения.

«Да, собака права, – сказал себе Альфред. – Если бы мне пришлось решать все эти проблемы, куда бы я обратился? К мудрости нашего народа. Мудрость хранится здесь».

«Ну и чего же мы ждем?» – словно спросила собака, со скучающим видом обнюхивавшая дверь.

– Я не могу туда войти, – сказал Альфред, но слова прозвучали еле слышно и неубедительно – он сам знал, что это не так

Альфред уже придумал, как можно войти внутрь и остаться незамеченным Эта идея пришла к нему прошлой ночью.

Он долго гнал ее прочь, но она упорно не желала уходить. Его упрямый разум уже разработал план, прикинул степень риска и решил (с потрясшим самого Альфреда хладнокровием), что риск невелик и дело того стоит.

Идея появилась из-зa того, что Альфред вспомнил о тех самых глупых историях, которые любила рассказывать няня Бэйна. Альфред поймал себя на том, что желает няне, чтобы она плохо кончила. Совсем не дело рассказывать такие кошмарные истории впечатлительному ребенку. (Правда, Бэйн сам был довольно кошмарным существом)

Альфред начал с того, что думал об этих историях, потом перешел на воспоминания об Арианусе и о тех временах, когда он жил при дворе короля Стефана. Одно воспоминание влекло за собой другое, и наконец Альфред забыл о том, с чего начал, и вспомнил, как однажды в королевскую сокровищницу забрался вор.

На Арианусе запасы воды очень незначительны, и потому животворная влага является там мерилом всех ценностей. В королевском дворце хранились запасы Драгоценного товара, которых было спрятано для того, чтобы пережидать тяжелые времена (например, когда эльфам удавалось отбить все нападения на водяные корабли). Подвал, в котором хранились бочки, находился в здании с толстыми стенами и тяжелыми, надежно запертыми дверьми, в здании, которое охранялось денно и нощно.

Охранялось все – кроме крыши

Однажды поздней ночью вор, используя замысловатую систему веревок и воротов, ухитрился перебраться с соседней крыши на крышу водохранилища. Он уже сверлил харгастовые балки, когда одна на них сломалась с оглушительным треском и незадачливый вор свалился вниз, прямо в руки подоспевшей охраны.

Как вор намеревался удирать с украденной водой по этому довольно опасному пути, так и осталось неизвестным. Предполагалось, что у него были сообщники, но если это и так, они бежали, а вор никого не выдал даже под пытками. После этого стража стала патрулировать и крышу.

Эта история и натолкнула Альфреда на мысль о том, как можно проникнуть в библиотеку.

Конечно, существовала вероятность, что Самах создал магическую оболочку вокруг всего здания, но, зная сартанов, Альфред решил, что это маловероятно. Они считали, что руны, вежливо советующие не входить, – достаточная защита, и так бы оно и было, если бы своенравные Альфредовы ноги не занесли его внутрь. Советник усилил магию, но ему и в голову не могло прийти, что у кого-нибудь (а тем более у Альфреда) хватит безрассудства намеренно войти в то место, куда он входить запретил.

«Это немыслимо, – подумал Альфред, чувствуя себя несчастным. – Я негодяй. Это безумие».

– Я… Я должен уйти отсюда… – едва слышно пробормотал Альфред, утирая кружевным манжетом пот со лба.

Он твердо решил. Он уходит. Его не волнует, что там у них в библиотеке

«Даже если там и есть что-то важное – а скорее всего ничего там нет, – у Самаха наверняка есть серьезные причины не хотеть, чтобы сюда совались случайные исследователи. Правда, я таких причин не понимаю, но все это не мое дело».

Этот монолог продолжался некоторое время. Альфред собрался с силами, чтобы уйти, пошел прочь, но тут же обнаружил, что возвращается. Он снова повернулся и направился домой, но оказалось, что он опять идет к библиотеке.

Собака бегала взад-вперед, пока не устала. Тогда она плюхнулась на землю и принялась с неподдельным интересом наблюдать за колебаниями Альфреда.

В конце концов сартан принял решение.

– Нет, я туда не пойду, – сказал он, исполнил небольшой танец и начал петь руны.

Сотканные его магией знаки подняли его в воздух. Собака разволновалась, вскочила и, к ужасу Альфреда, громко залаяла. Библиотека располагалась далеко от центра города и от жилых домов, но перепуганному Альфреду казалось, что поднятый псом шум должен быть слышен и на Арианусе.

– Тише! Хороший песик! Не надо лаять! Я..

Пытаясь успокоить собаку, Альфред забыл, куда он направляется. По крайней мере, только этим можно было объяснить то, что он обнаружил себя над библиотекой.

– О боже, – слабо произнес он и рухнул вниз, как камень.

Некоторое время Альфред прятался на крыше. Он был уверен, что кто-нибудь обязательно услышал собачий лай и что вокруг библиотеки толпятся удивленные и возмущенные сартаны.

Все было тихо. Никто не появился.

Собака лизнула Альфреда в руку и заскулила. Альфред подпрыгнул. Он уже забыл о редкостной способности собаки появляться именно там, где ее меньше всего ждешь.

Привалившись спиной к парапету, Альфред дрожащей русой погладил собаку и огляделся. Он был прав. Здесь не было видно ни одного знака, кроме обычных рун силы, поддержки и защиты, которые модно найти на крыше любого сартанского здания. Да, он оказался прав и ненавидел себя за это.

Крышу поддерживали мощные балки из неизвестного Альфреду дерева, которое издавало слабый, приятный смолистый аромат. Возможно, это дерево сартаны тоже принесли с собой через Врата Смерти из Древнего Мира note 30.

Толстые балки тянулись вдоль крыши, доски потоньше шли крест-накрест, заполняя бреши Запутанные знаки покрывали поверхность дерева, защищая его от грызунов, от дождя, от солнца и ветра, от всего на свете…

– Кроме меня, – сказал Альфред, с несчастным видом глядя на знаки.

Он довольно долго сидел, не желая двигаться с места, пока воровская часть его натуры не напомнила ему, что заседание Совета не будет длиться бесконечно. Самах вернется домой, не обнаружит там Альфреда, и его, конечно же, охватят подозрения.

– Подозрения, – еле слышно произнес Альфред. – Разве когда-нибудь один сартан мог сказать это о другом? Что с нами происходит? И почему?

Он медленно наклонился и начал чертить знаки на деревянной балке. Сопровождавшая эту работу песня была печальной, и пел он ее словно через силу. Руны прошли сквозь балки из не виданного в этом мире дерева, и вместе с ними в библиотеку спустился Альфред.

Ола бродила по дому и чувствовала себя не в своей тарелке. Ей хотелось, чтобы Самах был дома, и все же она радовалась, что его нет. Она знала, что вернется в сад, к Альфреду, извинится за то, что глупо вела себя, и постарается загладить эту неловкость. Она никогда прежде не позволяла себе настолько поддаться чувствам, тем более – таким чувствам!

– Зачем ты пришел? – печально спрашивала она воображаемого собеседника. – Все неурядицы и несчастья закончились. Я снова обрела надежду. Зачем: ты пришел? И когда уйдешь?

Ола сделала еще один круг по комнате. Дома у сартанов большие и просторные. Холодные, прямые линии комнат то там, то тут рассекают прекрасные арки, которые поддерживаются вертикальными: колоннами. Обстановка изящная и простая – все необходимое для удобства жизни и ничего напоказ. Мебель не загромождает проходы.

«То есть для нормального человека не загромождает», – поправилась она, заметив стол, который сдвинул с места Альфред, споткнувшись об него.

Ола поправила стол, зная, что Самах будет очень раздражен, обнаружив его не на надлежащем месте. Она положила руку на стол, да так и осталась стоять, улыбаясь собственным мыслям, словно снова увидела, как Альфред натыкается на этот стол. Стол стоял рядом с диваном, вовсе не на дороге. Альфред был далеко и вряд ли собирался к нему подходить. Но его огромные ноги сами собой свернули в эту сторону, запнулись друг за дружку и налетели на стол. А Альфред только беспомощно следил за ними, как нянька за стайкой непослушных детей. Потом он уныло посмотрел на Олу, взглядом умоляя о прощении.

«Я знаю, что я виноват, – говорили его глаза, – но что я могу поделать? Мои ноги просто отказываются вести себя прилично».

Почему его грустное лицо так трогает ее? Почему ей так хочется прикоснуться к этим неуклюжим рукам, так хочется попытаться облегчить ношу, гнетущую эти сутулые плечи?

– Я – жена другого, – напомнила она себе. – Жена Самаха.

Ей казалось, что они любили друг друга. Она рожала ему детей, они, наверно, были… Но все это было давно.

Но она помнила те образы, которые Альфред вызвал в ее сознании, образы двоих, любящих друг друга яростно и неистово, потому что у них нет ничего, кроме этой ночи и их самих. Она печально покачала головой. Нет. На самом деле она никогда не знала, что такое любовь.

Она даже не чувствовала боли. Внутри ее было лишь огромное пустое пространство, заполненное холодными прямыми линиями и колоннами. Вся обстановка была строгой и упорядоченной. Ее изредка передвигали, но никогда по-настоящему не приводили в порядок. Так и было до тех пор, пока эти неуклюжие руки, грустные, вечно недоумевающие глаза, эти слишком большие ноги не споткнулись об нее и не перевернули в ней все так, что внутри теперь царил беспорядок.

– Самах сказал бы, что это материнский инстинкт, который не находит выхода с тех пор, как мои дети выросли. Странно, но я не помню своих детей. Нет, я знаю, что у меня были дети. Но все, что я помню, это блуждание до пустому дому среди пыльной мебели.

Но, однако, ее чувства к Альфреду были не материнскими. Она вспомнила его неловкие руки и робкую маску и залилась румянцем. Нет, это чувство было отнюдь не материнским.

– Что я могла в нем найти? – вслух удивилась она.

Уж конечно, не внешность: лысеющая голова, сутулые плечи, ноги, которые так и норовили завести своего владельца в какую-нибудь передрягу, добрые голубые глаза, поношенная меншская одежда, которую он никак не соглашался сменить. Ола подумала о Самахе – сильном, умеющем владеть собой. Тем не менее Самах никогда не вызывал у нее сострадания, никогда не заставлял ее плакать над чьим-то горем, любить кого-то просто ради любви.

– Вот в чем сила Альфреда, – сказала Ола холодной, бездушной мебели. – И она тем больше, что он даже не подозревает о ней. Если сказать ему об этом, – она улыбнулась с нежностью, – он очень озадачится, лицо у него станет изумленным, он начнет заикаться и… Я влюблена в него. Это невозможно. Я в него влюблена.

И он тоже влюблен в нее.

– Нет-нет, – запротестовала она, но протест вышел неубедительный, и улыбка не исчезла с ее лица

Сартан никогда не влюбится в чужую жену. Сартан остается верен своим брачным обетам. Эта любовь безнадежна и не принесет им ничего, кроме горя. Ола знала об этом. Она знала, что должна изгнать из своей жизни смех и слезы, смириться с этим и вернуться к своим прямым линиям и пыльной пустоте. Но ненадолго, на несколько мгновений она могла вспомнить тепло его рук и его нежные прикосновения, могла плакать в его объятиях о ребенке другой женщины, могла чувствовать.

Тут ей пришло на ум, что они расстались уже очень давно.

– Он будет думать, что я сержусь на него, – поняла она, с раскаянием вспоминая, как столкнула его с террасы. – Мне придется причинить ему боль. Я объясню ему… и скажу, что он должен покинуть этот дом. Для нас будет лучше не видеться друг с другом иначе как по делам Совета. Я смогу преодолеть это. Да, определенно смогу.

Но сердце ее билось, слишком сильно, и Оле пришлось повторить успокаивающие мантры, чтобы приобрести достаточно спокойный и решительный вид. Она пригладила волосы, уничтожила следы слез, попыталась холодно и спокойно улыбнуться и с беспокойством изучила себя в зеркале, чтобы проверить, не выглядит ли ее улыбка натянутой, как это ей казалось.

Потом она попыталась придумать, с чего начать разговор.

– Альфред, я знаю, что вы любите меня… Нет, это звучит слишком самодовольно.

– Альфред, я люблю вас…

Нет, об этом вообще нельзя говорить! После минутного размышления Ола решила, что надо действовать быстро и безжалостно, как мент-хирург, отсекающий больную часть тела.

– Альфред, вы и ваша собака должны сегодня же покинуть мой дом.

Да, так будет лучше всего. Надеясь, что ей удастся справиться-с этой неприятной задачей, Ола вернулась на террасу.

Альфреда там не было.

«Он отправился в библиотеку».

Ола была так уверена в этом, словно сквозь мили и стены заглянула внутрь библиотеки. Он сумел войти, не поднимая тревоги. И Ола знала, что Альфред найдет то, что искал.

– Он не поймет этого. Он ведь не был там. Я должна попытаться показать ему то, что помню!

Ола прошептала руны и, раскинув руки, отправилась в путь на крыльях магии.

Собака предостерегающе заворчала и вскочила. Альфред оторвался от чтения. В глубине библиотеки возникла фигура в белом. Альфреду не было видно, кто это: Самах, Раму?..

Альфреда это нимало не беспокоило. Он не боялся и не думал о том, виновен ли он. Он был испуган, потрясен и преисполнен отвращения. Его так поразило сделанное им открытке, что он был рад встретиться лицом к лицу с кем угодно.

Альфред поднялся: на ноги. Он весь дрожал, но не от страха, а от гнева. Неизвестный вступил в круг света, созданного Альфредом, чтобы удобнее было читать.

Двое смотрели друг на друга. Дыхание их было неровным, а взгляды сказали больше, чем могли бы сказать слова.

– Вы знаете, – сказала Ола.

– Да, – ответил Адьфред и в волнении опустил глаза. Он ожидал Самаха. Его гнев был обращен против Самаха, Он чувствовал потребность излить этот гнев, клокотавший в нем, как море раскаленной лавы на Абаррахе. Но мог ли он обрушить свой гнев на нее, если на самом деле ему хотелось заключить ее в объятия?

– Очень жаль, – сказала Ола. – Это все усложняет.

– Усложняет! – от негодования Альфред позабыл о всех своих колебаниях. – Усложняет! И это все, что вы можете сказать?! – Он бешено размахивал руками, указывая на свиток, лежащий перед ним на столе. – Что вы наделали… Когда вы знали… Все эти записи споров в Совете. Уже одно то, что некоторые сартаны уверовали в высшую силу… Как вы могли… Ложь, все ложь!

Почему Самах не сжег эти свитки, если не хотел, чтобы их содержимое стало известно?

«Я полагаю, – писал Альфред в примечаниях к этому разделу, – что Самаху было присуще врожденное уважение к правде. Он пытался отрицать или замалчивать ее, но не докатился до того, чтобы ее уничтожать».

Ужас, разрушения, смерть… Без всякой необходимости! И вы знали…

– Нет, не знали! – крикнула Ола. Она шагнула вперед и встала перед Альфредом. Ее руки лежали на столе, на разделивших их свитках.

– Мы не знали! Мы ничего не знали наверняка! А мощь патринов все возрастала. И что мы могли противопоставить этой мощи? Только смутные ощущения и ничего определенного.

– Смутные ощущения! – повторил Альфред. – Смутные ощущения! Я знаю эти ощущения. Они называли это Чертогом Проклятых. Но я знаю, что на самом деле это Чертог Благословенных. Я понял, в чем смысл жизни. Мне дано было узнать, что я могу изменить мир к лучшему. Мне было сказано, что если я обрету веру, все будет хорошо. Я не хотел покидать это прекрасное.

– Но ведь покинули же! – напомнила ему Ола. – Вы не могли там остаться, правильно? И что случилось на Абаррахе, когда вы ушли?

Альфред встревоженно попятился. Он смотрел на свитки, но не видел их, и рассеянно мял края свитков.

– Вы сомневаетесь, – сказала ему Ола. – Вы не верите в то, что увидели. Вы не доверяете собственным чувствам. Вы вернулись в темный, пугающий мир, и если вы действительно уловили отблеск величайшего блага, силы, более великой и удивительной, чем ваша собственная, тогда где же она? Вы даже спрашивали себя, не было ли это обманом…

Альфреду вспомнился Джонатан, молодой дворянин, встреченный им на Абаррахе, и его гибель от рук некогда любившей его жены. Джонатан искренне веровал, и из-за этого принял ужасную смерть. А теперь, возможно, он стал одним из этих несчастных живых мертвецов, лазаров.

Альфред тяжело опустился на свой стул. Пес, сочувствуя несчастью друга, тихо опустился рядом и прижался к ногам Альфреда. Альфред обхватил руками выдающую голову

Нежная, прохладная рука легла ему на плечо. Ола опустилась рядом с Альфредом.

– Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Действительно понимаю. Мы ведь чувствовали то же самое Самах, остальные члены Совета. Это было словно… Как Самах мог остановить это? Мы были похожи на людей, выпивших крепкого вина. Когда вино ударяет в голову, все вокруг кажется прекрасным и неразрешимых проблем не существует. Но когда трезвеешь, остается только тошнота, боль и ощущение, что все еще хуже, чем было до того.

Альфред поднял голову и мрачно посмотрел на Олу.

– А что, если это наша вина? А если вы и бывли на Абаррахе? Было ли то чудо на самом деле? Я никогда этого не узнаю. Я ушел оттуда. Ушел, потому что боялся.

– Но ведь и мы боялись, – в порыве искренности Ола сжала руку Альфреда. – Тьма патринов была слишком настоящей, а этот неясный свет, который ощущали некоторые из нас, был всего лишь огоньком свечи, готовой погаснуть от малейшего дуновения. Как мы могли положиться на эту веру? Или мы чего-то не поняли?

– Что такое вера? – тихо сказал Альфред, скорее себе, чем ей. – Веришь в нечто, чего не понимаешь. Да и как можем мы, жалкие смертные, понять этот всеобъемлющий, ужасающий и прекрасный разум?

– Я не знаю, – растерянно прошептала Ола. – Я не знаю.

Альфред схватил ее за руку.

– Вот против чего вы боролись, Вы и остальные члены Совета! Вы и… и… – ему нелегко было произнести это слово, – и ваш муж.

– Самах никогда не верил ни во что подобное. Он говорит, что это были фокусы, фокусы наших врагов. Альфред словно услышал слова Эпло как эхо только что прозвучавших слов: «Фокусы, сартан! Ты дурачишь меня…»

– …против Разделения, – продолжала тем временем Ола. – Мы хотели подождать, прежде чем переходить к таким решительным действиям. Но Самах и другие боялись…

– И на это было достаточно причин, как мне кажется, – раздался мрачный голос. – Когда я вернулся домой и обнаружил, что вас обоих там нет, я догадался, где я смогу вас найти.

При звуках этого голоса Альфред задрожал. Ола побледнела и поспешно вскочила. Но, однако, она осталась стоять рядом с Альфредом, положив руку ему на плечо, словно желая защитить его. Собака, допустив подобную небрежность, теперь, по-видимому, решила загладить ее и с удвоенным рвением залаяла на Самаха.

– Заставь эту тварь заткнуться, – произнес Самах, – или я прикончу ее.

– Вы его не убьете, – ответил Альфред, вскидывая голову – Как бы вы ни старались, вам не удастся убить ни собаку, ни того, кого она представляет.

Но все-таки он положил руку псу на голову. Пес еще порычал, но понемногу успокоился.

– По крайней мере, теперь мы знаем, кто вы такой, заявил Самах, мрачно глядя на Альфреда. – Вы – шпион патринов, и вас прислали выведать наши секреты, – его взгляд скользнул по жене, – и совратить тех, кто вам доверится.

Альфред решительно встал.

– Вы ошибаетесь. К моему глубокому прискорбию, я – сартан. И все секреты, которые я открыл, – он указал на свитки, – скрывают от нашего же народа, а не от так называемых врагов. От гнева Самах лишился дара речи.

– Нет, – прошептала Ола, глядя на Агьфреда и стиснув его руку. – Нет, ты ошибаешься. Просто время еще не пришло…

– Мы не будем сейчас обсуждать причины, побудившие нас к действию, жена! – вмешался Самак. Он на мгновение смолк, стараясь совладать со своим гневом. – Альфред Монбанк, вы арестованы до того момента, пока Совет не решит вашу дальнейшую судьбу.

– Арестован? Разве это необходимо? – попыталась возразить Олаг

– Я считаю, что необходимо. Я примел рассказать тебе новости, которые мы только что получили от дельфинов. Патрин, союзник этого человека, обнаружен. Он здесь, на Челестре, и мы опасаемся, что он заключил союз с драконами-змеями. Он встречался с ними, он и представители королевских домов меншев.

– Альфред, – спросила Ола, – это может быть правдой?

– Не знаю, – с несчастным видом ответил Альфред. – Боюсь, Эпло мог проделать нечто подобное, но поймите…

– Посмотри на него, жена. Даже сейчас он пытается защитить этого патрина.

– Как вы можете? – Ола попятилась от Альфреда, глядя на него с печалью и болью. – Вы хотите увидеть ваш народ уничтоженным?

– Нет, он хочет видеть свой народ победившим, – холодно произнес Самах. – Ты забываешь, дорогая, что он больше патрин, чем сартан.

Альфред ничего не сказал, лишь продолжал стоять, стискивая спинку стула.

– Почему вы молчите?! – крикнула Ола, – Скажите моему мужу, что он ошибся! Скажите мне, что я ошибаюсь!

Альфред поднял свои светло-голубые глаза

– А что я могу сказать такого, чтобы вы мне поверили?

Ола взглянула на него, попыталась что-то сказать, но вместо этого отчаянно замотала головой и выбежала из комнаты Самах мрачно смотрел на Альфреда.

– На этот раз я возьму вас под стражу. Вас позовут.

Самах прошествовал к выходу, сопровождаемый вызывающим рычанием собаки.

На его месте появился Раму. Подойдя к столу, сын Советника наградил Альфреда убийственным взглядом и взялся за свитки. Он осторожно и неторопливо свернул их, спрятал в футляры и поставил на их законное место. Затем Раму отошел к дальней стене, настолько далеко от Альфреда, насколько это мог позволить себе сартан, чтобы при этом продолжать наблюдать за пленником.

Но, однако, никакой необходимости в охране не было. Альфреду не пришло бы в голову бежать, даже если бы перед ним была настежь открытая дверь. Он совершенно пал духом и был раздавлен свалившимся на него несчастьем – пленник среди собственного народа, народа, который он так долго искал. Он был не прав. Он совершил нечто ужасное и не мог понять, что же толкнуло его на этот шаг.

Его поступок вызвал гнев Самаха Хуже того, он причинил боль Оле. И ради чего? Ради того, чтобы вмешаться в дела, которые его не касались, которые были превыше его понимания.

– Самах намного мудрее меня, – сказал себе Альфред. – Он знает, что лучше. Он прав. Я не сартан. Я наполовину патрин, наполовину менш. И даже чуть-чуть собака, – добавил он, с печальной улыбкой взглянув на собаку, преданно лежавшую у его ног. – Но все-таки прежде всего я – дурак. Самах вовсе не пытался скрывать эти сведения. Ола же говорила, что он ждет более подходящего времени. Только и всего.

– Я извинюсь перед Советом, – со вздохом продолжал Альфред, – и с радостью выполню все, о чем меня попросят. А потом я уйду. Я больше не могу здесь оставаться. Почему так получается? – Он посмотрел на свои руки и расстроено взмахнул ими. – Почему я ломаю все, к чему прикоснусь? Почему я разрушаю все, о чем забочусь? Я покину этот мир и никогда сюда не вернусь. Я отправлюсь в мой склеп на Арианусе и усну. Усну надолго. И если повезет, никогда уже не проснусь.

А ты, – сказал Альфред, с горечью глядя на собаку, – ты действуешь сам по себе. Эпло не потерял тебя, да? Он нарочно прислал тебя сюда. Он не хочет, чтобы ты вернулся к нему. Ну что ж, отлично. Я оставлю тебя здесь и избавлюсь от вас обоих!

Собака съежилась от его гневного голоса и убийственного взгляда. Поджав хвост и уши, пес опустился у ног Альфреда и остался лежать, глядя на него своими скорбными глазами.