"№ 10 2007 г." - читать интересную книгу автора (Журнал «Если»)

Евгений Гаркушев РОЗА

Старик Распопов кричал, подвывая. Люди спешили по узким коридорам, торопясь на его зов, оступались, падали. Что с дедом Андреем? Он не в себе, но панику просто так поднимать не станет. В теплицу пролезла пещерная крыса? Разгерметизировался сегмент реактора? Прохудился армированный стеклянный свод, и нежные побеги растений замерзают под дыханием мороза с поверхности?

Дима Росляков, санитар, на ходу рвал из кобуры револьвер. Паша Зайцев сжимал в руке саперную лопатку, Ангелина Докукина вооружилась ломом. У меня, кроме универсального ножа, оружия не было, и его я вынимать не спешил. Слышалась в крике деда обида и обреченность, но страха не чувствовалось…

— Роза, — прошептал старик, когда мы все собрались вокруг него. — Моя роза…

По лицу Распопова катились слезы.

— Где роза? Какая роза? — спросил я. Ангелина ахнула, гневно воззрилась на меня.

— Ты не знаешь, Егор?

— Не знаю, — без особых эмоций ответил я, вдыхая запах помидорных листьев, потревоженных Росляковым.

— Дед Андрей вырастил розу, — объяснил мне Зайцев. — Голландскую. Мы все ходили смотреть. Неужели ты не видел и не слышал?

Нет, не слышал и не видел, работы было много: латали охлаждающий контур реактора, организовывали дополнительную доставку воды с ледника. Не до агрономических изысканий деда Андрея.

— Мыши съели, — предположил я.

— Когда рядом росли помидоры? — спросил Росляков.

— Никогда не знаешь, чего захочется мышам — сухарика или изоляции с проводов. Не грустите, дед Андрей!

Старик затрясся всем телом, застонал, указывая сухим скрюченным пальцем на ящик с грунтом, из груди его вырвались стенания:

— Мыши… мыши… Нет… Не могли!

Я присмотрелся к тому, на что он указывал. Аккуратно срезанный зеленый пенечек с несколькими колючками — все, что осталось от розы. На одной из колючек висело два кольца: золотое и серебряное; плата за взятый без спросу цветок.

Стоит ли роза золотого кольца? Пожалуй, да… Цветок редкий, хотя мало кому нужный. Это не помидор, которых идет три штуки на серебряное кольцо. Но роза, хоть и редкость, нужна не каждый день и не всем. Вор — если его можно назвать вором — оказался честным, оставил сверх положенной цены серебряное кольцо — вроде платы за беспокойство.

— Прокляты! — захрипел дед Андрей. — Роза — талисман, защищала! Мор и голод… Так всегда.

Ангелина изменилась в лице. Такими словами напрасно не разбрасываются! Пусть старик наполовину сумасшедший — все равно нехорошо накликать беду на поселок.

— Почему, дедушка Андрей? — спросил Зайцев.

— Роза — благополучие! Защита… Плодородие… — выкрикивал старик отрывочные слова. — Теперь нет!

— Разберемся. За обедом и разберемся, — предложил я. — Какое варварство — срезать цветок! Здесь его красотой могли любоваться все. Что толку утащить его к себе в комнату, чтобы он постоял пару дней и завял?

— И отдать за это два кольца, — заметил Росляков.

— Мужики… Ничего вы не понимаете! — фыркнула Ангелина. — Это подарок! Женщине! Тут не обошлось без любви!

— А женщине он зачем? — наверное, я покраснел. Неудобно все-таки спрашивать, но я не представлял, что такого может сделать с цветком женщина, чего не надо делать мужчине.

— Любоваться, — потупила глаза Ангелина. — Хотя… как бы не случилось какого колдовства.

— Да, для наговора розу могли взять, — хмуро пробурчал Зайцев.

В колдовство верят не все, но кто из нас не шептал над грядками «верные слова», не смотрел в календарь, прежде чем высадить рассаду? На душе стало не по себе, но виду я не подал, предложил старику:

— Приходите на обед, выясним, кто вас обидел. Редко в столовую ходите, нехорошо.

— Прокляты… прокляты… — простонал старик. Похоже, у него опять началось помрачение.

По дороге в библиотеку я обстукивал внешний охлаждающий контур реактора. В двух местах звук мне не понравился — как бы опять не произошло аварии. Нужно увеличить количество ледовозчиков с двух до четырех, а то и до пяти. Воды поселку требуется больше, на случай аварии запас должен быть прямо в емкостях реактора. Всем бросать свои дела и бегать с санками на ледник — не дело. Кого и откуда перевести в возчики? Работа тяжелая, весь день на морозе… Хотя не так нудно, как сидеть в четырех стенах, и паек усиленный.

В библиотеке меня встретила Лидия Игнатьевна — сухонькая старушка, которая помнила время до Катастрофы. Она была старше Распопова — того Катастрофа застала ребенком. И все равно, у них много общего. Почему бы им не поселиться вместе? Но нет, на дух друг друга не переносят.

— С чем пожаловал, Егор? — прошамкала Лидия Игнатьевна. — Книжки по реактору все давно к себе перетаскал!

Надо бы вставить старухе зубы — да ближайший зубной врач за сто километров, в Балашихе, убежище БЗБ-32. Тоже старик…

— Мне бы о цветах почитать. О розах.

— О розах? — улыбнулась старушка. — Ты, не иначе, девчонку себе присмотрел?

— Я пять лет как женат, Лидия Игнатьевна. Старушка тонко рассмеялась.

— Ну и что, Егор? Жена — не стена… Хотя в нашем курятнике ничего не скроешь — ты прав. Хочешь вырастить в своей тепличке розу?

— Нет, хочу узнать, для чего нужны розы… Старуха вновь расхохоталась.

— Эх, молодежь, молодежь! Для чего растят розы? Для красоты! Прежде из них делали чудесное масло, но для этого нужны поля роз, тонны лепестков. Да и масло-то розовое тоже для удовольствия — картошку на нем не пожаришь.

— Розы ведь дарят женщинам?

— И женщинам, и мужчинам. Раньше был такой обычай: срезать цветы и дарить их. Мне как-то подарили букет из двадцати трех роз надень рождения. Тогда мне исполнилось двадцать три года… А потом случилась Катастрофа.

— Двадцать три розы! — поразился я.

— Да. Розы были белые, свежие — совсем не такие, как выращивает чудак Распопов.

— Но двадцать три… За вами ухаживал… — Я начал вспоминать слово, которым до Катастрофы называли богачей. Оно связано с числительным, только с каким — вопрос. Десятник? Сотник? Тысячник? Миллионер? Миллиардер? — Очень богатый человек?

— Нет, он был среднего достатка. Тогда букет из двадцати трех роз стоил не больше, чем маленькое золотое колечко с камушком. До Катастрофы кольца делали с камушками, а не гладкими, и не использовали их вместо денег, а просто носили на пальцах. Когда обрушилось небо, он погиб, а я на всю жизнь осталась одна.

— Печально. Больше вы о розах ничего не знаете? Они обладают какими-то защитными свойствами? Могут предсказывать беду? Есть какое-нибудь колдовство, в котором нужна роза?

Лидия Игнатьевна улыбнулась.

— В колдовство я не верю… Ходили глупые слухи лет двадцать назад, ты еще был маленьким. Будто из-за того, что крысы съели розу, началась эпидемия. Помнишь, мы все болели? Но это ведь ерунда! Не станут крысы есть розу. А если так и произошло на самом деле, то не стоит путать причину и следствие. Может быть, крысы стали жрать все подряд, потому что почувствовали неладное и им не хватало веществ, которые нашлись в розе.

— Но колец они вместо цветка не оставляли?

— Что? — изумилась старушка. — Егор, ты и правда влюбился в молоденькую романтичную девочку, которая верит в сказки? Какие кольца? Крысы оставляют после себя только помет и клочки шерсти…

Поблагодарив старуху, я вышел из библиотеки. Значит, розу мог сорвать любой человек, который наслушался историй о прежней жизни и решил сделать приятное другому человеку, тому, кого он любит. Или женщине, или мужчине. Многие могут скрыть свой поступок не потому, что он постыдный, а потому, что о нем не должны узнать другие люди. Скажем, собственная жена. Или муж. То, что я верен жене, не значит, будто так же поступают все остальные…

Захотелось выйти на поверхность, взглянуть на облака. Жаль, за льдом до обеда никак не сходить. Пятьдесят минут добираться до ледника, час идти обратно. Да еще и сани грузить. Но я все же решил вдохнуть морозного воздуха.

От библиотеки до верхнего шлюза — пять минут хода. Я поднялся на верхний ярус, дошел до гардеробной, выбрал себе прорезиненный костюм на меху по размеру. Маска у каждого своя, в личном шкафчике. Мою делала мама, когда мне исполнилось восемнадцать лет. До сих пор служит. Хотя я бываю на поверхности не так часто, как ледовозчики. Поднимешься пару раз в неделю… А иногда и по месяцу не выходишь — дела.

Распахнулась дверь шлюза, и с мороза ввалилась полная, казавшаяся надутой, фигурка. Без санок, что замечательно.

— Волкова?

Женщина сняла маску, и я убедился: действительно, она.

— Меня так трудно узнать?

— Ты не за льдом ходила, Маша?

— Нет. Так и ты ведь не за льдом, Егор!

— Хочу посмотреть, как держится крыша над теплицами.

— А я подышать выбиралась. В ледовозчицы меня пока не определили…

Намекает. На прошлом общем собрании поднимался вопрос о поведении Марии. Теплицу личную почти забросила, в общественном труде участие принимает постольку поскольку, а доход основной — с гаданий, да приворотов, да прочего колдовства. Даже из соседних убежищ люди к ней ходят, а она — к ним. Свежие овощи на столе не переводятся, общие обеды Волкова посещает через раз. Вот и подняли старейшины вопрос о том, чтобы определить Марию возить лед — раз она так свежий воздух любит, что в соседние убежища бегает. Но замяли вопрос: и законы сейчас мягче стали, и сторонников у Волковой много нашлось.

Маша, кстати, без проблем может отдать золотое кольцо за розу. Ей приносят так много серег и колец… Только вот зачем ей цветок мог понадобиться?

— Ты розу у Распопова брала?

Маша воззрилась на меня с удивлением. Напускным или нет — не поймешь.

— У деда Андрея? Он мне ее не давал, да и вообще, трясся над ней. А что, должен был дать?

— Нет, не должен. Сама не брала? Колечко не оставляла? Случается ведь, что срочно вещь понадобится и спросить разрешения некогда.

Маша скинула теплый комбинезон, хихикнула.

— Срочно понадобилась роза? Я прежде о таком не слыхала. Разве только настроение сильно испортилось. Но тогда лучше, по-моему, кусок сахара съесть.

Да уж. По фигурке Маши видно, что она не голодает. И для поднятия настроения не розы с чужих грядок рвет, а сахар ест или еще какие-нибудь вкусняшки.

— Роза у Распопова пропала! Как думаешь, кто мог взять?

— Да Людка Борисова. Она, колдовка вредная, думает, что лучше меня дело знает. Только никаких колец она бы оставлять не стала. Сперла бы, и дело с концом. И откуда у нее золотые кольца? Все знают: шарлатанка. Ни жениха нагадать, ни мужа приворотить, ни урожай благословить…

— Маша, ты сама в свое колдовство веришь?

— Человек должен в себя верить, — усмехнулась Волкова. — Ладно, Егор, некогда мне с тобой — на обед опоздаю, ты же потом пенять будешь.

— Мне-то что! Люди плохо подумают.

— А люди пусть меньше обо мне думают. У них своих проблем выше крыши.

Застегнув молнию комбинезона, надев маску и накинув капюшон, я вышел в первую шлюзовую камеру, потом — во вторую. Двери третьей были распахнуты. Непорядок! Сейчас тепло — всего минус двадцать градусов, но это не значит, что можно оставлять двери открытыми!

Серые тучи неслись по небу. Ветер норовил сбить с ног. По скользкой дорожке топал, спешил ледовозчик. Торопился к общему обеду, хотя для ледовозчиков и добытчиков сделаны поблажки — покормят в столовой в любое время.

Работа на поверхности непредсказуема. Вышел на час, пришлось остаться на три. Добытчики, случается, и вообще не возвращаются. Самая опасная работа.

Я три года работал добытчиком, искал металл, дерево, пластик. Ходил в паре с Виктором Сомовым. Как-то разделились: он за холм пошел, я — в ложбинку, километрах в пятнадцати от убежища. С тех пор я Сомова не видел. Несколько часов бродил вокруг того холма сам, потом выходили с поисковой группой. Но так ничего и не нашли. Исчез. После этого меня перевели в службу жизнеобеспечения реактора. А теперь я стал главным техником, первым человеком в поселке.

Ледовозчик подошел. Сверкнули синие глаза из-под маски. Вадим Шмаков. Двадцать лет, еще не женат. Постоянно пропадает на леднике: колет лед, ходит с санками без устали, почти за двоих работает. На свадьбу копит, чтобы пир горой устроить? Для другого, по большому счету, зачем ему кольца? Жилье отдельное получит, одежду выдают, обедами кормят. Только на баловство кольца и нужны. Или не из-за платы он лед таскает — просто ответственный человек? Сколько раз я у него излишки льда для своей личной теплицы покупал… Никогда не торгуется, санки с горой накладывает. Хороший парень.

— Привет! На обед торопишься?

Смотрит, молчит. Глаза странные — словно не видит меня. Сани полны льда. Значит, возвращался нормально, без приключений.

— Эй! Все в порядке?

— Здравствуй, Егор! Не ожидал тебя наверху встретить.

— Надо крыши посмотреть. Ты редко над убежищем ходишь?

— Редко.

— Ну вот, погляжу, нет ли трещин. Над той верандой, что три года назад строили. Льда там мало, перепады температуры сильные.

— Пойти с тобой?

— Да ну, зачем? Иди домой, ты и так устал.

— И совсем не устал. Я горы свернуть могу!

— Нет, отдохни. И приходи на обед. Чрезвычайное происшествие у нас.

Шмаков помрачнел. Что за происшествие — не спросил. Потащил санки к бункеру. А я направился к ледовым полям над новой верандой.

Трещин во льду хватало. Но до стекла они нигде не доходили, и армированная кровля была целой.

Ледовый панцирь хранит убежище не хуже, чем стеклобетон. Лед на подступах — надежная дорога. Если он достаточно толст, хотя бы в полметра. А будет тоньше — в жаркие и сухие дни могут показаться камни, сожженный грунт, — как тогда таскать сани, как ездить меняться к соседям, доставлять продовольствие и товары? Поэтому лед мы всегда берем на бывшем озере. Там он многометровой толщины — знай руби киркой да грузи в сани. Иногда что-то интересное можно найти. Замерзшую рыбу, например. Но есть ее нельзя — высохла давно, питательных веществ не осталось, а в протухшем мясе накопилась всякая вредная дрянь.

Больше я за пределами убежища никого не встретил. Второй ледовозчик, Саша Ковалев, растянул ногу и на работу не вышел. Так что таскает Вадим лед в одиночку — хоть и не принято выходить из убежища по одному надолго.

В обеденном зале собрались семьдесят девять человек — почти все население. Два детских стола, один — диетический, для стариков, остальные — кто как сядет… Обычно за столом одни и те же люди обедают, но не всегда. Захочет, скажем, старик от диеты отойти и садится за общий стол.

Утром и вечером обычно едят семейно. А на обеде от семьи подальше. И так проводишь большую часть свободного времени в тесных комнатах с родителями, женой и детьми. Хоть и любишь их — а отдыхать надо.

По большому котлу с протеиновой похлебкой на каждом столе. Каждый ложкой из котла хлебает, сколько ему нужно. Обычай с прежних времен. И каждому на тарелку кладется порционная еда. Сегодня — пудинг с киселем и клонированный картофель, не тот, что на грядках выращивают, а тот, что в чанах растет.

Виночерпий, Дима Пушков, благословил еду, разлил всем, кроме детей, по пятьдесят граммов женьшеневой настойки на спирту — витаминной, полезной для пищеварения. Дети витамины получают в чистом виде, без спирта. Повар, Зина Белая, подошла к каждому котлу, попробовала похлебку, разложила рисовый хлеб.

Когда утолили первый голод, пришел черед общей беседы. Я поднялся, поклонился людям. Все отложили ложки.

— Друзья, похищением нынешний случай не назовешь. За розу деда Андрея заплатили, цену дали достойную. Так что наказание никому не грозит. Но без спросу брать нехорошо. И народ забеспокоился — это плохо.

— Да, мы беспокоимся! — подал голос кто-то.

— Роза не огурец, кому она и зачем понадобилась — неизвестно, — продолжил я. — Пусть тот, кто взял, подойдет ко мне потихоньку — если сейчас признаваться не хочет. А я решу, как быть.

Все промолчали. Впрочем, я особенно и не надеялся, что кто-то решит покаяться при всех.

Ни после обеда, ни в течение дня, когда я тестировал работу реактора, а потом проверял места возможных пробоев выводящих кабелей, никто ко мне не подошел. И не намекнул даже. Это мне совсем не понравилось. Потому что если розу подарили — то два человека, по крайней мере, должны об этом знать.

Вечером появились первые заболевшие. Поднялась температура у двенадцати мужчин и трех женщин. Детей недуг, по счастью, обошел стороной. Кроме температуры больных беспокоил сильный кашель и насморк. Эпидемия гарантирована — один раз кашлянул, заразил всех в помещении. Доктор Рейнгардт дал команду не выходить без нужды из комнат и носить марлевые повязки — да что толку? Пятнадцать человек, едва ли не четвертая часть поселка. У многих дети.

— Прокляты, — озвучила на ужине мнение большей части суеверного женского населения Маша Волкова.

— Не ты ли их прокляла, чтобы потом вылечить? — тут же подала голос Люда Борисова.

— Мне незачем. А ты — запросто.

— А мне зачем?

— Да чтобы люди к тебе пошли. Свое-то проклятие каждый снять умеет!

Я прервал зарождающуюся перебранку.

— Версию колдовства пока отметаем.

— Как же ее отмести, если пятнадцать человек заболели? Разом? — возмутилась Ангелина Докукина.

— Подозрительно, — солидно кивнул Женя Емельянов. Работал он молочником, на клонировании молочных протеинов, и после доктора Рейнгардта считался самым продвинутым биологом убежища.

— Колдовство, колдовство, — раздались возгласы с разных сторон.

— Вы в это верите? — спросил я.

— Верим, — дружно ответила едва ли не половина собравшихся.

Да, в нашем убежище работает термоядерный реактор… А обслуживающие его люди верят в колдовство, причем примитивное, с использованием ритуальных предметов.

— Значит, будем разбираться с розой. А эпидемию попытается локализовать доктор Рейнгардт.

— Хорошо, — солидно кивнул наш эскулап.

— Итак, кто ночью или утром был вдали от других? Кто мог зайти в теплицу к Распопову?

Старик, который приковылял на ужин, подал голос:

— В семь утра роза на месте была. Росла. Я ею любовался. А в десять исчезла. Исчезла…

— В десять или все же до десяти?

— В десять увидел я, что ее нет.

Стало быть, три часа теплица оставалась без присмотра. Что делал в это время Распопов, неважно. Может быть, ходил договариваться насчет льда — сам он на поверхность не поднимается. Или грел свои старые кости в постели. Мог читать книгу. Любовь к чтению, пожалуй, единственное, что объединяет его с библиотекарем, Лидией Игнатьевной.

— Расследуй, кто это сделал, Егор! — подал голос из угла мрачный Трофим Соболь. — У моей младшенькой, кажется, поднимается температура. Если кто на самом деле наколдовал болезнь — лучше ему убираться из убежища.

У Соболя трое детей, которых он любит до беспамятства. Да и кто из нас не любит детей — своих ли, чужих ли? Только не в любви тут дело. Как бы до самосуда не дошло на почве ненависти. Решат люди, что колдуньи виноваты — и тогда… В убежище БЗБ-11 лет десять назад сожгли ведьму. Может, она и не ведьмой была, но факт, что заперли ее в собственной комнате и подпалили. В дыму, без кислорода она задохнулась за десять минут. За эту дикую выходку БЗБ-11 тогда советом старейшин было решено расформировать, помещение законсервировать, людей распределить по другим убежищам. Жители пытались протестовать, да только как им электроэнергию отключили — так и сдались. Замерзать никому не хочется.

Наше убежище обслуживает реактор, электричество не отключат, да только и мы долго не протянем. Закроют доступ на ледник — и все. Недолго реактор проработает. И не только в этом дело. Зависим мы друг от друга — неважно, реактор у тебя, завод по производству протеинов или тепличное хозяйство… Рис в домашних теплицах не вырастишь! Не от холода умрешь, так от голода.

— В общем, все дела оставьте и на собеседование в мой кабинет. Сразу после ужина, — приказал я. — У кого свидетели есть, что с семи до десяти глаз друг с друга не спускали — весте приходите. Не меньше трех человек. У кого нет — по одному. И позже.

Из восьмидесяти пяти человек семьдесят семь оказались, как прежде говорили, «с алиби». Весь реакторный отсек, да дети — их в садовую и школьную комнаты как раз к семи ведут, плюс учителя, плюс воспитатели, те, у кого теплицы по соседству, добытчики, что на промысел еще в шесть утра ушли.

Остались оба наших ледовозчика: Вадим Шмаков и Саша Ковалев. Первый задержался с выходом, а второй лежал в лазарете один. Доктор Рейнгардт тоже бродил неведомо где. Говорит, литературу медицинскую изучал у себя в комнате. Еще в подозреваемые записали Лену Иванову, тепличка которой поодаль от всех сооружена, хорошенькую девчушку лет семнадцати. Ну, с Машей Волковой ясно — никакого алиби, и вообще, личность она крайне подозрительная. Ее коллега по цеху, но совсем не подруга Люда Борисова тоже, как назло, якобы спала в это время — чувствовала себя плохо. Библиотекарь Лидия Игнатьевна на отшибе живет, на отшибе работает. Может, захотела розу в память о прежних временах? И сам я тоже много один бродил. Для себя я не подозреваемый, но люди могут плохое подумать.

К полуночи я составил список, вернулся в свою комнату. Сын давно сопел в кроватке, жена еще не спала — смотрела старый, потертый лазерный диск на древнем, чиненном-перечиненном видеопроигрывателе.

— А ты, солнышко, розу не брала? — поинтересовался я. У жены алиби — вместе со всеми в реакторном работала, ну так ей после принести могли. И вообще, реакторный отсек под подозрением. Там вроде бы каждый на виду, но закутков много.

— Зачем мне ее брать?

— Мало ли… Колечко ведь у тебя золотое было. Я дарил. Да и вообще…

— Было колечко, теперь нет, — отозвалась жена. — И не только ты дарил — сама зарабатывала. Я же не в рабстве у тебя…

Тон ее мне совсем не понравился, но настаивать я не стал. А заявления эти насчет рабства — из фильмов. Сейчас все мы друг у друга в рабстве. И тесно, и душно, а куда от людей денешься? Один пропадешь, в лес жить не уйдешь. Не осталось лесов, и убежищ на одного человека нет.

А куда кольцо пропало — дело ее. Может, сахару на него купила, когда захотелось очень, себе или сыну. Или на диск выменяла. Это — скорее всего. Жаль, конечно. Вообще, глупо иллюзиями тешиться, смотреть фильмы о жизни, какой она была восемьдесят лет назад. Нет ее такой, и в ближайшие сто — двести лет не будет.

— Спать пора, — напомнил я жене. — Завтра на работу, а ты все сидишь — то до часу, то до двух.

— Лягу. Мне еще написать кое-что надо.

Ладно бы полезное что-то писала. А то сценарии для таких же фильмов, какие смотрит. Кто их будет снимать? Когда? Где? И, главное, откуда ей знать, какая жизнь была наверху? Когда на улице можно было ходить без комбинезона, купаться в незамерзших озерах и речках, а убежища назывались — дома. И у тебя даже мог быть свой дом с несколькими комнатами…

Утром число заболевших увеличилось до пятидесяти человек. Больше половины всего населения. Доктор Рейнгардт объявил всеобщий карантин. Работы, кроме насущно необходимых, приостановили. Только Вадим Шмаков опять пошел на ледник. Зря. Станет плохо, потеряет сознание вдали от убежища, упадет на снег. Верный конец.

Над головой Люды Борисовой медленно сгущались тучи. Маша не преминула сообщить всем, что именно ее конкурентка навела порчу на поселок. А когда я застал Трофима Соболя в его теплице, заливающим в бутылку чистый спирт — перегонные аппараты обычно в теплицах ставят, не в комнатах, — мне стало совсем не по себе. Спирт, конечно, и для лечения используется, и просто для поднятия настроения, но он еще и очень хорошо горит!

— Что делаешь, Трофим? — поинтересовался я.

— Готовлюсь, — опустил глаза он.

— К чему?

— К осаде.

— Кого осаждать собрался?

— Я-то? Никого. В комнате запрусь да лечиться буду.

Скорее всего, соврал в самый последний момент, а осаждать собираются Людку. Нальют ей спирта под дверь и подпалят.

— Подозреваемые — ко мне, — приказал я по селектору, вернувшись в кабинет.

Явились все, кроме Вадима.

— Зачем народ баламутишь, Маша? — спросил я у Волковой.

— Правда должна выйти наружу, — пожала плечиками она, доставая из кармана кусочек сахара. Ишь, все ей нипочем!

— Раз так, будем ее выводить. Детектор не использовали ни разу с тех пор, как я стал техником, и до этого лет пять не использовали. Сейчас мы все пройдем проверку. Под руководством того, у кого есть алиби. Вот хотя бы Рослякова позовем — он санитар, на людях все время был. Алиби у него имеется, и револьвер тоже. Все знают, что из револьвера можно не только крысу застрелить.

Детектор лжи у нас армейского образца. Предназначен для жесткого допроса. Если неправду сказал — высоковольтный разряд током. Меня не проверяли ни разу, но, говорят, крайне неприятные ощущения.

— Есть ли необходимость мучить больных людей? — спросил доктор Рейнгардт. — Я готов пройти допрос, мне скрывать нечего.

Но процедура предусматривает тестовые вопросы, которые сопровождаются болезненными разрядами. Процедура не слишком полезна для здоровья — особенно для тех, кто и так болен.

— Если никто не признается — у нас нет выхода. После обеда приступим, — отрезал я.

— Тогда нужно сформулировать вопрос. Как он будет звучать: «Брали ли вы розу?», «Знаете ли что-то о розе?», «Использовали ли розу для колдовства?».

— Не вижу большой разницы, — заметил я.

— И напрасно, — Рейнгардт покачал головой. — Человек мог не брать розу, а, скажем, сделать с ней что-то на месте. Сжечь, съесть… Скормить крысе. Или украсть ее мог один человек, заплатить — другой, использовать — третий. Поэтому детектор можно обмануть.

— Хорошо, мы обсудим вопрос после обеда, — согласился я.

До обеда никто ко мне так и не подошел. Обедали в молчании. Косились друг на друга, задумчиво жевали рисовый хлеб, ели похлебку из отдельных мисок — на этом настоял Рейнгардт, чтобы хоть немного снизить риск заболевания. Питаться из общего котла — не слишком гигиенично, хотя и правильно в моральном смысле.

— Теперь бросим жребий, кто пойдет на детектор первым, если похититель не решился признаться, — заявил я. — Задумайтесь еще раз — каково вам будет смотреть в глаза людям, когда все откроется?

Вадим Шмаков воззрился на меня непонимающими глазами.

— Что это значит? — спросил он.

— Тебе никто не сказал? Мы решили провести проверку на детекторе лжи.

— Чтобы вычислить гадину, — тут же добавила Маша Волкова. — И примерно наказать.

— Я был на леднике и не слышал.

— Тем не менее ты тоже в числе подозреваемых, и будешь проходить проверку, так как алиби у тебя нет. И еще: нам нужно сформулировать контрольный вопрос.

Поднялся Рейнгардт, пригладил бороду:

— Предлагаю сформулировать вопрос так: «Совершали ли вы одно из следующих действий: срывали розу, росшую в теплице Андрея Распопова, оставляли в качестве уплаты за нее кольца, использовали эту розу, выносили ее из теплицы, использовали ее в личных целях или для каких-либо действий?»

— Смотрели ли на эту розу с вожделением? — хмыкнула Ангелина Докукина. — Я немного изучала психологию и, в частности, детектор лжи. Между прочим, у меня сертификат техника этого прибора, хотя все об этом забыли. А я специально на курсы ездила за сто километров от убежища. Вопрос нужно сформулировать коротко, и он должен быть точным. Скажем, если человек уверен, что он не сорвал, а срезал розу, он совершенно спокойно ответит: не срывал! И детектор ничего не покажет.

— Доктора с его вопросом уличить нельзя, если он виноват — ведь он все обдумал заранее, — заметил Трофим Соболь.

— Предложите свой вопрос, — оскорбился Рейнгардт. — Мне зачем ваша роза? В колдовство я не верю.

— В колдовство не веришь, а к какой-нибудь девчонке вполне мог подбивать клинья. — Сорвал розу, а проклятие само нас нашло! Розы срывать нельзя!

— Можно, — Лидия Игнатьевна усмехнулась. — Но я этого не делала. Хотя так приятно было бы поставить в вазу на окне розу…

— Только у тебя нет ни вазы, ни окна, — сказал Распопов. — И, думаю, мою розу ты бы не взяла.

— На детектор, — предложил я. — Тянем жребий. Я согласен пройти исследование первым, с теми вопросами, которые предложит любой из вас.

Все подозреваемые вместе с Распоповым, санитаром Росляковым, Ангелиной Докукиной и увязавшимся за нами Трофимом Соболем двинулись на нижний ярус — туда, где в длинном бетонном каземате стояли детектор и много другой нечасто используемой аппаратуры.

— Вопрос: срезали ли вы розу в теплице Распопова для собственных целей? — предложила Ангелина. — А какие цели — вопрос второй. Мне можете задать другой вопрос, если до этого дойдет дело.

— Хорошо, — согласился я, садясь в кресло. Пока Росляков присоединял к рукам электроды и доставал из шкафчика на стене контрольную таблицу, остальные вытянули из шапки Соболя бумажки с номерами. Первой оказалась Лена Иванова. Вторым — Саша Ковалев. Он выглядел очень плохо. Больной, слабый, с трясущимися руками.

Ангелина активировала детектор, и тут же мое тело пронзил обжигающий, скручивающий разряд. Хорошо, что меня не привязали — я просто вывалился из кресла, кулем упав на бетонный пол.

— Сбой в системе, — спокойно заявила Ангелина. — Сейчас исправим. Что, Леночка, займешь место, пока Егор отдыхает?

Девочка заплакала. Видно, после удара высоковольтным разрядом я выглядел не слишком хорошо.

— Садись, дорогая, садись, — безжалостно хмыкнул Соболь. — Мне нужно знать, из-за кого болеют мои дети!

— Хватит! — закричал Шмаков. — Не мучайте никого! Розу взял я!

Трофим тут же подскочил к нашему образцовому ледовозчику и врезал ему по уху.

— Отставить! — прохрипел я. — За самосуд буду наказывать безжалостно! Пусть Вадим расскажет, для чего ему это понадобилось! И почему все болеют!

— Не скажу, — с неожиданной твердостью отозвался Шмаков. — Можете сжечь меня или выгнать из убежища, но я не скажу!

— А что, и сожжем! — Соболь уже кипел.

— Оставьте нас, — приказал я. — Мы поговорим, и тогда я приму решение.

— Да он тебе горло перегрызет, — с ненавистью глядя на молодого человека, провозгласил Распопов. — Уж если он покусился на мою розу…

— Выйдите, — повторил я. — Это приказ главного техника реактора. Люди подчинились — дисциплина все же вырабатывалась в нас годами. Вадим сел в кресло детектора.

— Мне очень жаль, Егор. Я не знал, как работает детектор — иначе обязательно признался бы… А детектор я мог обмануть. Потому что розу срывал не для себя и вовсе не для каких-то целей.

— Рассказывай.

— Дело касается не только меня.

— Тебе придется рассказать! Шмаков опустил глаза в пол и заявил:

— Я сорвал розу для женщины.

— Догадаться было несложно. Для кого?

Вадим снова замялся. Наконец решился и выдавил:

— Ее зовут Роза. Понимаешь, роза для Розы — так символично… Тем более, она рассказала, что никогда не видела цветка, в честь которого названа. Ей всего шестнадцать лет. Она не из нашего убежища — из БДБ-48. Работает ледовозчицей. Мы с ней познакомились на леднике.

Я опешил.

— Ты отдал розу незнакомой девушке? Которая неизвестно что может с ней сделать?

— А что она может сделать? Ты тоже поверил в колдовство, Егор? Мне стало стыдно.

— Нет, конечно… Но почему началась эпидемия?

— Когда я подарил ей розу, она была в таком восторге, что поцеловала меня.

— Без маски? — машинально спросил я и понял, что сморозил глупость. Целовать девушку в шерстяной маске? Когда сам в маске? Лучше уж пожевать кусок войлока!

— Да, без маски. Я люблю ее. Она — лучшая девушка на свете. Красивее, чем роза Распопова.

Стало быть, мы получили обычное вирусное заражение. Не слишком опасное, просто неудобное…

— И давно вы знакомы?

— Месяца три.

— Вот почему ты зачастил на ледник… Но за твои светлые чувства пришлось расплачиваться всему убежищу. Знаешь, каким может быть наказание?

— Изгнание?

— Да. Или возмещение ущерба. Я склоняюсь к последнему.

— Я готов, — обрадовался Вадим.

— Каждому пострадавшему привезешь по пять санок льда. Помимо обычной нормы, конечно. Думаю, года за три управишься…

— Ясно, — сник Шмаков.

— Но, с другой стороны, похоже, мы выровняли бактериологический фон с убежищем БДБ-48… И сможем чаще ходить к ним в гости, снимать там маски. Брать жен оттуда и отдавать в их убежище своих девушек. Это не так плохо: демографическая ситуация у нас не слишком хороша. Поэтому я снижаю виру до двух санок на пострадавшего. И еще ты можешь расплатиться кольцами — по договоренности.

— Так будет справедливо, — кивнул Вадим.

— Вот и отлично.

— Но я не хотел бы, чтобы кто-то узнал…

— Глупости. Глупости и предрассудки. Шила в мешке не утаишь. К тому же, я так понял, ты собрался с ней жить?

— Конечно. Только не сейчас — она еще молодая…

— Ладно, не беспокойся.

Выйдя к людям, ожидающим нас за дверью в технический зал, я объявил:

— Проступок Шмакова объявляется подлежащим прощению. Люди заболели по его вине, но в колдовстве он не виновен. Только в халатности. Каждому пострадавшему будет назначена вира — двое санок льда.

— Оно и ничего, — хмыкнул Соболь, представив, видимо, сколько льда достанется его семье. — Тем более, Шмаков — свой человек, что бы он ни натворил.

— А в убежище скоро станет больше народу? — тихо рассмеялась Лидия Игнатьевна.

Пожилому библиотекарю, знавшему толк в розах и в ухаживаниях, дополнительные объяснения не понадобились.