"№ 10 2007 г." - читать интересную книгу автора (Журнал «Если»)

Александр Бачило, Игорь Ткаченко КРАСНЫЙ ГИГАНТ

Каурый Черт, плохо кованый, полумертвый от усталости и бескормицы, заметно припадал на левую заднюю, но честно тянул разбитую подводу в гору.

— Сгубили коня, — вздыхал ездовой тяжелой батареи Алексеев. — Где ж это видано — кровного аргамака с-под седла да в оглобли!

Алексеев шел рядом с подводой, изредка «деликатно» встряхивая поводьями. Погонять Черта было ни к чему. Конь и так исходил паром, скользил сбитыми копытами по заиндевелым голышам, но от колонны не отставал. Выучка. Ходил этот конь под седлом еще третьего дня, носил молодого полковника Плошкина по длинной, как дорожка ипподрома, Арабатской стрелке. Да как носил! Коршуном налетал на серые шинели, что звались отчего-то красными, сбивал грудью, пропускал только справа — под шашку азартного в бою полковника. Ходил в атаку лавой на злых кобылиц, посадивших себе на спины людей с длинными пиками. «Ну, пронеси, Господи!» — кричал Плошкин, и Черт проносил его меж пиками в самую кобылиную гущу, и летели под копыта островерхие шлемы… А вот от красных пулеметов не унес. Обожгло обоих — коня и седока; Черта больно укусил свинцовый овод в ногу, а полковника — не больно, в голову. Лежит теперь Плошкин на мерзлом песке и глядит мертвыми глазами на мертвую зыбь Азовского моря, а раненый Черт тащит подводу с ранеными к берегу моря Черного. Жилы рвет конь, торопится вслед за колонной на трясущихся тонких ногах и словно бы уже и сам понимает, что к смерти своей спешит. На корабль ведь не возьмут, да и красным не оставят. Не скакать ему по степям лихим сумасшедшим галопом, как вон тот резвый да сытый полуэскадрон, что грохочет копытами навстречу!

Один из раненых откинул шинель, приподнялся на локтях.

— Что там, Алексеев?

— Разведка прибегла, — сказал ездовой, — должно, с Феодосии… Разведчики, огибая колонну, взрыли придорожную грязь, чуть прикрытую ледком, и осадили у коляски командира дивизии. Один из них спешился, откинув башлык, приложил ладонь к козырьку измятой фуражки, тяжело шагнул на дорогу. Коляска остановилась, а вслед за ней и вся колонна, не дожидаясь приказа, встала. Еще не слыша доклада, все уже почуяли недоброе.

— Ваше превосходительство! Суда из Феодосии ушли, — негромко произнес разведчик.

— Ушли! — разом колыхнулась дивизия, вся, от передового дозора до обозного аргамака Черта.

— Ушли без нас!

— Что за черт?! Этого не может быть!

— Бросили! А как же штаб фронта?

— Драпанул к чертям собачьим!

— Какого черта?!

— Да стой ты, не дергай! — прикрикнул Алексеев на Черта, слышавшего свое имя со всех сторон.

— Сволочи! — раненый повалился на дно подводы и закрылся шинелью с головой.

— Красные идут от Керчи, — продолжал докладывать разведчик, ротмистр Климович. — Возможно, они уже в Феодосии. Нам остается только Коктебельская бухта. Там могли остаться суда.

— Разве что чудом, — в мрачной задумчивости произнес генерал Суханов.

Он вынул из кармана вскрытый конверт с приказом на эвакуацию.

— По планам Генштаба — ни черта там нет…

— Я отрядил фелюгу из Феодосии, чтобы прошла морем до Судака. Если где-то на рейде еще есть корабли, их направят в Коктебель. На фелюге пулемет. — Климович сделал шаг к коляске, взялся за поручень и сказал совсем тихо: — Петр Арсентьевич! Коктебель — это последний шанс! А планы Генерального штаба… — он сморщился, будто хватил кислого, — нижним чинам на курево раздать… В порту о планах никто и не слыхал, осмелюсь доложить. Там, говорят, такое творилось… Генерала Осташко на трапе убили. Женщин бросали за борт…

…Через два часа колонна повернула на Коктебель. У перекрестка дорог на обочине осталась лишь развалившаяся подвода да труп лошади. Когда колесо подломилось, Черт не удержался и упал, храпя и захлебываясь пеной. Подняться уже не смог. Алексееву пришлось его пристрелить…

— Видите вон тот домик с белой трубой? Где аистиное гнездо…

— Ну? — поручик Грызлов взялся за винтовку, впился глазами в черные жиденькие кущи, над которыми кое-где поднимались крыши коктебельских домиков.

— Мы жили там чуть не каждое лето, — вздохнул юнкер Фогель, — с сестрой и с тетками.

Поручик плюнул и снова улегся на солому.

— Нашел время теток вспоминать! Ты еще дядьку вспомни!

— А какие там сливы были в саду! — продолжал Фогель мечтательно, — и шелковица, и урюк, и даже персики!

— Борща бы сейчас… — пробормотал Грызлов, поднимая воротник шинели, — что-то смена не идет…

— Вот у меня в Мелитополе была тетка, — прапорщик Шабалин перевернулся на спину, заложил руки за голову, — такой, доложу я вам, персик! Если б не путался под ногами дядька, так я бы…

— Дядя к нам тоже приезжал! — сказал юнкер. — У него в Севастополе была яхта, и он катал нас до Судака и обратно.

Все трое, не сговариваясь, повернулись к морю. Узкое корытце бухты от вытянутого Хамелеона до вихрастой громады Карадага заполнял серый, подернутый пенкой бульон, в котором не плавало ни единой съедобной крохи — пароходика или баржи.

— Яхта… — проскрежетал поручик. — Где она, та яхта? Помолчали. Что тут скажешь? Не появятся суда, и придется хлебать этот бульон до смертной сытости…

— М-да, — задумчиво произнес Шабалин. — Белеет парус одинокий… зачем-то в море голубом. Что ищет он в стране далекой, черт бы его побрал, когда он нужен позарез?

— Разве это море? — Грызлов обиженно дернул плечом и отвернулся от бухты. — Вот в Палермо, действительно, море. Яшмового цвета!

— Неужели они не придут? — прошептал юнкер Фогель. — Не может этого быть!

— Под ним струя светлей лазури. От страху, видно, напустил… — продекламировал Шабалин.

— Да ну тебя, в самом деле! — вспыхнул юнкер. — Я за дивизию переживаю, за раненых! Одно дело драться, когда прикрываешь отход своих, а другое дело так — без позиции, без надежды… Пока всех не перебьют.

— Да, позиция, конечно… — прокряхтел поручик, устраиваясь поудобнее на соломе. — Всё перегруппировывались! Последним стратегическим шедевром русской армии будет план обороны Карадага…

Фогель впился несчастными глазами в каменную громаду, будто понял вдруг: забавный петушиный гребень из его детства все эти годы готовил страшную казнь…

— Ну, кхм, мы еще повоюем… — он покашлял, закрывшись рукавом, свирепо потерся лбом о сукно. — Патронов, жаль, маловато…

— Маловато! — хмыкнул Шабалин. — Патронов просто нету! На батареях — по полтора снаряда на орудие. А у красных — екатеринодарские склады ломятся, катера, аэропланы — всего в достатке!

— И что же ты, Миша, предлагаешь? — не оборачиваясь, спросил Грызлов. — Сдаваться?

— Помилуй Бог! Разве я сказал — сдаваться? — прапорщик приподнялся на локте. — Ты, ваше благородие, за идиота меня принимаешь?

Некоторое время он укоризненно смотрел Грызлову в спину, потом снова лег.

— Нет, братцы, мужичкам я не дамся, пока жив. Они, сволочи, того и ждут, чтобы мы лапки подняли! Только я еще в Джанкое видел, что они с офицерами делают, спасибо! Уж лучше залезть на гору повыше, оттолкнуться и улететь к едрене-фене, прямо в небеса, иде же несть ни стогна, ни воздыхания, но жизнь бесконечная!

Тяжелый пушечный удар прокатился по бухте, перевалив откуда-то из-за Хамелеона.

— Аминь, — произнес Грызлов. — Вот и мужички…

— Идут! — всполошился вдруг Фогель. — Там, за кустами! Он вскинул винтовку и тоненьким голоском прокричал:

— Огонь!

Прапорщик Шабалин толкнул его в плечо. Выстрел грохнул, пугнув галок из соседнего сада.

— Ты чего палишь, дура? Ошалел со страху?

Над низенькой можжевеловой изгородью показались две отчаянно размахивающие руки.

— Не стреляйте, господа! Свои!

— Кто там? — крикнул Грызлов. — А ну, выходи!

Над кустами поднялся могучего роста человек с густой седеющей шевелюрой, буйно торчащей во все стороны, и такой же всклокоченной бородой. Он был без пальто и без шапки, среди голых, почерневших стволов сада его косоворотка беленого льна сияла, как электрический фонарь.

— Кто такой? — спросил поручик.

— Местный житель, — пользуясь громадой роста, человек легко перешагнул через изгородь. — Доктор Горошин Максим Андреевич.

— Хорош доктор! — хмыкнул Шабалин. — Такому бы молотом махать…

— Доктор? А почему не в армии? — допрашивал Грызлов.

— Комиссован по ранению в девятнадцатом.

— Документы есть?

— Все есть, поручик! Времени нет! Прошу вас немедленно проводить меня к командиру дивизии. Я имею сообщить сведения чрезвычайной важности. Дело идет о спасении ваших жизней, господа!

— Страшное дело, — сокрушался вестовой Гущин, — сколько же эта чугуняка дров жрет! Только перегорело — уже холодная!

— Топи, знай! — фельдфебель Похлебеев, согревая чернильницу в руке, выводил на бумаге нарочито корявыми буквами: «Мандат. Даден товарищу Похлебееву в том, что он является интендантом по заготовке фуража Смертоносной революционной бригады имени товарища Энгельса…»

— Товарища… — вздохнул было фельдфебель, но тут же умолк, спохватившись, и опасливо покосился на вестового.

Тот шуровал в печке и вздоха фельдфебеля не слышал.

Вроде ничего бумага получилась, подумал Похлебеев, пряча листок. Одна беда — товарищи-то сплошь неграмотные…

В сенях заскрипели половицы, щелкнули каблуки, послышались голоса.

— Сам! — Гущин метнулся за занавеску, звякнул там стеклом, мелко застучал ножом.

Дверь раскрылась, на пороге появился генерал Суханов.

— Смир-рна! — гаркнул сам себе Похлебеев, вытягиваясь. — Ваш превосходит-ство…

Генерал махнул рукой, молча шагнул к печке, стягивая перчатки. Из-за занавески появился Гущин с подносом: на маленьком блюдце — тонко нарезанное сало и соленый огурец. Рядом стаканчик водки и черный хлеб. Суханов молча выпил, отщипнул хлеба и кивнул вестовому — уноси.

— От Климовича ничего не было?

— Никак нет! — Похлебеев остановился, прикидывая, продолжать или нет, и все-таки сказал: — Дозорные приводили одного. Просился к вам лично.

— Кто такой?

— Говорит, доктор… Горошин. Генерал пожал плечами.

— Так послали бы его в лазарет. Пусть помогает.

— Я так и хотел. Говорит, срочное дело.

— Ну и где он?

— У начальника разведки.

— Черт знает что! Раненые умирают, а у него срочное дело! Вот они, лекаря! Социаль-демократы, мать их…

Генерал прошел во вторую, маленькую комнату, расстегнул шинель и, не сняв, сел на кровать, застланную узорным покрывалом, с высоченной стопкой подушек под тюлевой накидушкой.

Кажется, кончено. Если суда для эвакуации каким-то чудом не отыщутся, произойдет катастрофа. Дивизия прижата к морю. На ком вина? Определенно, на командире. Для чего задержался в Осман-Букеше? Для чего поверил мерзавцам из Генштаба? Бежать надо было! В Феодосию — и к черту, на пароход.

— Нет! — Суханов отчаянно ткнул кулаком в подушку. — Я сделал все, что мог! И я не побегу…

В дверь поскреблись, просунулась голова фельдфебеля.

— Ваше превосходительство! Прибыл ротмистр Климович.

— Зовите! Зовите! — генерал вскочил с кровати, развалив подушечную башню, и сделал несколько нетерпеливых шагов от стены к стене комнатки.

Климович, исполняющий обязанности начальника разведки дивизии взамен убитого полковника Волынского, вошел бодро, козырнул, но ничего сразу не сказал, кашлянул, будто в сомнении.

— Ну что там, Григорий Сергеевич? — Суханов не мог понять по глазам ротмистра, чего ожидать от доклада, а ведь это было самое важное сейчас. — Суда… есть?

— Ну… как бы вам сказать… Суханов топнул раздраженно.

— Не узнаю вас, ротмистр! Вы солдат или баба? Или меня принимаете за институтку? Рапортуйте! Есть суда?

— Никак нет, ваше превосходительство! — вытянулся Климович. — Судов нет!

«Господи, в руки твоя…» — подумал Суханов, серея лицом.

— Но есть кое-что другое, — неожиданно добавил разведчик.

— Что же? Корыта? Кадушки?

— Кхм… — Климович переминался с ноги на ногу. — Местный житель доктор Горошин утверждает, что обнаружил в пещере под Карадагом тайный склад транспортных средств…

— Ну и что там? Паровозы? Автомобили?

— Никак нет, ваше превосходительство. Летательные аппараты.

Поручик Грызлов первым выбрался на простор из теснин подземного коридора. Заключительный участок пути пришлось преодолевать ползком, поэтому сначала он не увидел ничего, кроме мерцания зеленоватой мглы, затянувшей все вокруг. Но, едва поднявшись на ноги, Грызлов будто из облака вынырнул. Он оглядел открывшееся перед ним пространство огромной пещеры и медленно стянул с головы шапку.

— Миша! Мишка! Где ты там?

Прапорщик Шабалин вынырнул рядом, крутнул туда-сюда головой и только тихо присвистнул.

— Что же это такое, господа? — подал голос Фогель. — Неужели спасение?

— Хотел бы я знать, как можно спастись посредством этих… этих… — Грызлов поднял указующий палец, но сейчас же опустил, чтобы скрыть дрожь.

— Доктор говорил, они летают, — юнкер обводил пещеру большими детскими глазами.

— Куда летают?! — Поручик вытер шапкой потное лицо. — Из пушки на Луну?

— Да хоть бы и на Луну! — голос Фогеля звенел восторгом. — Какое нам дело?

— В самом деле, — едва слышно прошептал Шабалин. — Теперь уж нам без разницы…

В сумерках к тому самому месту, где целый день лежал на соломе секретный дозор поручика Грызлова, подъехали всадники. Никто не мешал им открыто гарцевать в виду моря и скал, никто не открывал беглого огня, не частили пулеметы, завидев красные звезды на шлемах всадников и на папахе их усатого командира.

Но не радовало красного командира молчание пулеметов. Сердит был товарищ Кирпотин, комбриг Первой Конной. За восемь лет походов хорошо выучил Степан Анисимыч хитрую военную азбуку: если прижатый к стенке противник молчит, не огрызается, — значит, не ты его прижал, а он тебя. Это и Яшке-ординарцу понятно. То-то он, пострел, хмурит белобрысые брови и следом за командиром шарит беспокойными глазами по морю впереди и по горам в тылу.

— А ну, Яша, побеги до Тищенки, — сказал комбриг. — Пускай он, сукин сын, явится!

— Да вон он сам бегит! — отвечал глазастый Яшка.

Из-за белых домиков, еле видных в гуще черных ветвей, показались, один за другим, пятеро верховых.

Яшка свистнул в четыре пальца и, приподнявшись на стременах, помахал шапкой. Верховые взяли в галоп, подлетели на махах. Кони заплясали на месте, не желая стоять смирно.

— Товарищу комбриг… — начал было Тищенко, командир развед-эскадрона.

— Суханов где? — оборвал его Кирпотин. Комэск повесил чубарую голову.

— Нема…

— В трибунал пойдешь! — отрезал комбриг.

— Воля твоя, Степан Анисимыч, — Тищенко упрямо тряхнул чубом. — Хоть сам расстреляй. А только моей вины тут нема. Що ж я на конях за им поплыву? Матросики генерала упустили, а Тищенку — под трибунал…

— Ты брось это, товарищ дорогой, — Кирпотин мрачно глядел мимо комэска. — Не ровен час, и правда, попадешь под горячую руку… Мимо братишек мышь не проскочит! Вон они коптят! — Кирпотин вытянул руку в сторону моря, где полосами стлались по воде дымы катеров. — Да ты не сам ли докладывал, что у белых ни ялика малого не осталось? Не могла дивизия морем уйти!

— Что ж они, вознеслись, что ли?! — Тищенко плюнул с досады.

— Вот и разведаешь, когда к стенке поставят.

Степан Анисимыч поводил вверх-вниз стрельчатым усом, что означало у него юмористическую усмешку. Он хотел и еще что-нибудь прибавить, но не успел.

Клочковатый раскатистый грохот прилетел вдруг со стороны моря, отряхнув иней с ветвей мерзлого сада. Кони прянули было прочь, но, приученные к дисциплине и войне, остановились.

— М-мать! — только и сказал комбриг, давясь буквами.

Он сердито глядел на белую дымную полосу, необъяснимо протянувшуюся от моря к небу.

— Это чего? — детским растерянным голосом спросил Яшка. Сейчас же из воды под самой горой ударила еще одна струя. Она тянулась за черным продолговатым снарядом, быстро уходящим в небо. Снова грохнуло и заревело, уж не переставая. Один за другим из-под жирного карадагского гребешка вырывались похожие на баклажаны снаряды и буравили воздух округлыми лбами.

— В кого стреляют-то? — прокричал замкомандира Звягин, но его не услышали.

— Аэропланы такие, что ли? — задумчиво пробормотал Тищенко. Комиссар бригады товарищ Кошман отчаянно тер очки рукавом.

— Несомненно, это извержение! — кричал он, слепо щурясь на дымы. — Вулкан проснулся!

Кирпотин молчал. А черные баклажаны размером с добрый паровоз все выскакивали из-под горы и растворялись в небесном зените.

— Уходит, сволочь… — с ненавистью прошептал комбриг. — Тищенко!

Он толкнул разведчика в плечо.

— Га? — рассеянно отозвался тот, глядя в небо.

— Сыщи мне ход под гору! — прокричал ему в ухо Кирпотин. — Расстреляю, как бог свят! Землю рой! Должон быть лаз! — и хлестнул нагайкой Тищенкова коня.

Тот взвился на дыбы, будто хотел полететь за ревущими снарядами, но поскакал не вверх, а вниз, к морю. За ним, нагоняя, пустился весь разведэскадрон.

Час спустя дымные столбы без следа растаяли в ветреном небе. Кирпотин сидел за столом в том самом доме, где генерал Суханов слушал странные речи доктора Горошина. Командир Беспощадной бригады сердито чертил по карте прокопченным ногтем и кричал на неповинного спеца — начштаба.

— Докладывать-то мне что?! Бумажная твоя душа! Командарм у аппарата ждет, спрашивает, где противник! А я что отвечу?

Спец, обиженно дрожа пенсне, пожимал плечами.

— Формально выражаясь… — начал было он, но комбриг только махнул на него большой, как сковорода, крестьянской ладонью.

— Вот посажу на коня да пошлю тебя самого с докладом! Послушаешь, как там будут выражаться — формально или по матери! Расстрелять, скажут, сукина сына — и все выражения!

Начштаба сокрушенно качал головой.

— Не пойму я вас, Степан Анисимович. Отступаешь — расстрелять. Наступаешь — опять расстрелять! Что же это, извините, за логика?

— Очень даже правильная логика! — Кирпотин грохнул кулаком по столу. — Наша, пролетарская! Извести всю вашу породу мироедскую под корень! Все равно толку с тебя, что с мерина приплоду. Академию закончил, а телеграммы составить не можешь!

Начштаба совсем загрустил.

К его счастью, в этот самый момент распахнулась дверь, и в горницу влетел кипящий от новостей Тищенко.

— Товарищу комбриг! Пымали одного! У ёго там, пид горою, циле депо этих, як их… Чи паровозив, чи шо…

Размеры пещеры пугали. Каждый, кто входил сюда, сейчас же задирал голову и с опаской глядел на мерцающий потолок. Страшно было представить, что этот необъятный свод удерживает на себе всю каменную громаду Карадага. В зеленоватом светящемся тумане проступали громоздкие тени. Огромные, этажа в три высотой, летательные аппараты выстроились улицей. Черные, почти цилиндрической формы, они действительно напоминали паровозы, поставленные на попа.

— Мать честная! — не удержался комбриг. — Да тут флотилия целая! А месту, месту-то сколько!

Он так отчаянно вертел головой, что чуть не запнулся обо что-то. Из горбатой кучи, внахлест укрытой шинелями, торчала босая нога.

— Это что? — спросил Кирпотин.

— Офицера, — доложил Тищенко. — Хотилы пидорвать усе, шо осталося, да мои хлопцы их поризалы…

— Поризалы! — комбриг зло пнул торчащую из-под шинели ногу. — А повезет кто?

— Куды повезет? — не понял разведчик.

— В догон, куда еще? Или ты Серка своего расседлаешь, а седелку на колбасу эту навьючишь? — комбриг подошел к одному из снарядов и похлопал по теплому боку. — Тут знающий человек нужон. Машинист, а то и не один. С кочегаром.

— Есть машинист! — оживился Тищенко. — Як же! Самый наиглавнийший у их! Тильки мовчит, собака!

— Как, то есть, молчит?! — возмутился Кирпотин. — Спроси как следует! Ты соображаешь, чего они с такими аэропланами натворить могут?! — усы Степана Анисимовича гневно зашевелились. — А если возвернутся сейчас, да бомбами?!

— У них нет бомб, — сильный, раскатистый голос грянул вдруг на всю пещеру, заглушив последние слова комбрига.

— Это еще что? — удивился Кирпотин.

— Ты дывысь! Заговорил! — Тищенко радостно замахал руками. — А ну, ведить его до нас, хлопцы!

И, повернувшись к комбригу, пояснил:

— Це ж вин и е! Машинист!

— Хм… машинист… — Степан Анисимович скептически прищурился на седую гриву и буйно всклокоченную бороду доктора Горошина. — Да это поп какой-то, а не машинист… Кто таков?

Голос комбрига был суров, но сам он несколько отодвинулся при приближении доктора, хотя руки того были связаны за спиной.

— У них нет бомб, — повторил Горошин, пропустив мимо ушей вопрос комбрига. — И они не вернутся. Их ждут вечные скитания среди звезд.

— Поп и есть! — рассердился комбриг. — Ты кого мне привел, сволочь?!

Он сгреб Тищенко за грудки и как следует встряхнул.

— Та шо вы, Степан Анисимович! — хрипел придушенный комэск. — Я ж сам бачив, як вин офицеров у ту бочку сажав! Та ще и наказував, як пары разводить! От лопни мои глаза!

Кирпотин повернулся к пленному.

— Можешь управлять?

Горошин молчал. Неверный зеленоватый свет вычертил в пещерных сумерках надменный профиль в косматом облаке волос.

— Ты не отворачивайся, отец, — кротко посоветовал комбриг. — У меня контрразведки нет, но аллилую петь я и не таких святителей заставлял. Говори добром, можешь машиной управлять?

Горошин молчал.

— Так, — кивнул Кирпотин. — Вражина, во всей своей классовой озверелости. А ну, ребята, ставь его к стенке!

Красноармейцы, едва доходившие церковными маковками шлемов рослому доктору до плеча, стали прикладами подталкивать его к вороненому боку ближайшего снаряда.

— К матерой стенке ведите! — прикрикнул Кирпотин. — Попортите мне технику!

— Кончать, что ли? — тихо спросил подскочивший откуда-то Яшка.

— Обожди…

Понятливый Яшка кивнул и снова исчез.

Комбриг подошел к снаряду и коснулся теплой брони. Махина возвышалась над головами, будто четвертная бутыль густого черного крымского вина, стоящая посреди рассыпанного по столу гороха. Одной из горошин, подкатившейся к самой бутыли, был он, комбриг Кирпотин.

— Добротно сделано. Ни шва, ни заклепочки. Где ж тут садиться?

— А на другой стороне дира е! — живо доложил Тищенко.

— Ну, пойдем посмотрим…

Яшка любезно проводил доктора до места, приказал бойцам поставить его у шершавой стены подальше от выхода из пещеры, а самим отойти на положенное расстояние и заряжать. Оставшись с пленным наедине, ординарец сочувственно вздохнул.

— Плохи дела твои, отец. Товарищ Кирпотин шутить не любит. У нас ведь это просто — именем революции, и ты уже стучишься в дверь к господу-богу нашему. Ан бога-то и нет! Это товарищ Плеханов на опыте доказал. Очень даже глупо может получиться… Семья есть?

Горошин свирепо покосился на Яшку, но снова ничего не сказал.

«Ага!» — подумал ординарец.

— Надо, надо говорить, папаша, — Яшка дружески похлопал Горошина по плечу. — Нечего семью сиротинить. Никто тебе за это спасибо не скажет. Врангелю — конец! Новая жизнь наступает, а ты в расход просишься.

Он укоризненно покачал головой, будто поучал неразумное дитя, а не гордого седого великана.

— Вон товарищ Кирпотин идет! Давай, отец, крой, как на исповеди! Но доктор Горошин не собирался разговаривать ни с красным командиром, ни с его ординарцем.

— Ну, гляди, тебе видней… — Яшка сплюнул под ноги и пошел навстречу командиру.

— Как он? — тихо спросил Кирпотин.

— Кобенится, гадюка! Но ничего, у меня заговорит!

— Бил?

— Еще нет. Думаю малость постращать. Есть одна зацепочка… Комбриг дернул усом.

— Быстрее стращай! Времени нет! Уйдут белые — своим ходом пущу на небо, догонять! Ты видал, сколько там ручек-штучек, в той машине? Без спеца нам за сто лет не разобраться! Уж на что я машин всяких повидал — и на Путиловском, и на Пресненских мануфактурах спину гнул, — а все равно ни черта лысого не разобрал. Нужен спец.

— Так это мы щас! — Яшка уверенно сдвинул папаху на затылок, подмигнул красноармейцам так, чтоб не видел пленный, и скомандовал:

— Становись! Цельсь! Именем…

— Стойте! — раздался вдруг в глубине пещеры высокий, отчаянно срывающийся голос.

Из зелени тумана выбежала девушка в распахнутой шубке поверх легкого платья. Длинная коса растрепалась, развязавшаяся лента болталась хвостами, расширенные в испуге глаза заплаканы. Но первое, что поразило всех, от комбрига до красноармейца, был не растрепанный вид девушки, а ее красота.

Из-под покрасневших век сверкали влажной зеленью большие, как два моря, глаза. Волосы цвета спелого поля оттеняли южный загар лица. Губы, не знавшие карминов и помад, горели собственным пламенем.

«Ишь какая! — подумал ординарец и невольно разулыбался. — Вот ведь, кабы не война, так и глазом не глянула бы на меня, этакая-то краля! А теперь — совсем другая история. Может, и наш черед пришел…»

— Папа! — крикнула девушка, ловко проскочив между красноармейцами и бросаясь на шею доктору. — Папа! Что они делают?! Ведь ты же ни в чем не виноват! Это ошибка, правда? Скажи им!

Она заглядывала в глаза отца — те же два моря под седой пеной бровей. Она привыкла читать ответы на все вопросы, ныряя в их глубину. Но сейчас они были темны и бездонны…

— Никак дочка, Степан Анисимыч! — радостно шепнул на ухо комбригу Яшка. — Так я и думал, что есть у него якорь на этом свете!

— Вот теперь и побеседуем! — Кирпотин направился к пленному.

— Господи, Катя! — лихорадочно шептал Горошин, покрывая поцелуями глаза, губы, лоб, волосы девушки.

Веревки, стягивающие ему руки за спиной, опасно трещали.

— Зачем же ты пришла?! Что ты наделала, дочь!

— Дочка ваша? — тепло, по-родственному спросил комбриг. Один ус его смотрел вверх, другой вниз, что на этом нетесаном лице должно было изображать улыбку.

— Хорошая девушка. Прямо невеста! А который годок? Катя отвернулась от него, прижавшись лицом к груди отца.

— Послушайте! — взволнованно заговорил Горошин. — Поверьте же мне наконец! Они улетели навсегда! Очень далеко, к звездам. Никакой опасности от них больше быть не может! Они все равно что умерли!

— Кому это все равно? — оборвал его Кирпотин. — Это тебе все равно! А Советской республике не все равно! Ей покою нет, пока жива хоть одна белая гнида! Хоть на звездах, хоть на облацех! Повсюду будем бить ее, до полного искоренения! И ты нам поможешь.

Доктор молчал.

Катя снова заглянула ему в глаза.

— Нет, — произнес Горошин. — Я не стану… Комбриг развел руками.

— Ну, нет, так нет. Придется нам самим за ручки подергать, наудачу.

— Попробуйте, — доктор усмехнулся. — Но это верная смерть.

— Так ведь мы не сами дергать будем, — разулыбался Кирпотин. — Мы вот Катю попросим! — и, обернувшись к конвойным, добавил: — Взять!

Исполнительные красноармейцы, живо закинув винтовки за спину, подскочили к Горошину, чтобы оторвать вцепившуюся в него девушку.

Но тут случилось непредвиденное. Веревка на запястьях доктора вдруг лопнула, издав глухую балалаечную ноту. Мигом освободив руки, Горошин бережно отодвинул дочь и встретил подбежавшего бойца ударом щедро отпущенного ему природой кулака. Красноармеец покатился по земле и остался лежать неподвижно, а доктор, явно знакомый с приемами английского бокса, тут же принял и второго пациента. Тот, хоть и был здоровым деревенским парнем, в кузнице батьке помогал, но устоять на ногах не смог. Жалобно всхлипнув от удара в подвздошье, он лег и стал ловить ртом воздух у самой земли.

— К ракете! — крикнул Горошин, указывая на черные конусы снарядов, торчащие из тумана.

— Стой, сволочь! — затвор клацнул под рукой старшего расстрельной команды.

Горошин не стал смотреть, как в него целятся, а бросился вслед за Катей. Грохот выстрела скакнул от стены к стене пещеры и заглох в тумане.

— Не стрелять! — гаркнул комбриг. — Спец живой нужен! Отсекай его, гада, от машин!

Со всех сторон послышалось сапожное буханье — солдаты отовсюду бежали к снарядам. Но Кате и Максиму Андреевичу удалось опередить всех. Помог туман и поднявшийся переполох. Доктор с дочерью, незамеченные, добежали до ближайшего снаряда.

— Быстро в люк! — Максим Андреевич подхватил Катю на руки и буквально забросил ее в дыру, зиявшую в корпусе снаряда на высоте человеческого роста. Катя тихо вскрикнула — должно быть, ударилась обо что-то.

— Ничего там не трогай! — предупредил отец.

Он ухватился за край люка, подтянулся и влез в отверстие, к счастью, достаточно широкое даже для его могучих плеч. Внутри снаряда было довольно просторно, но темновато. Мерцание разноцветных огней по стенам придавало большой круглой комнате, в которой оказался Горошин, вид таинственный и праздничный. Впрочем, Максим Андреевич бывал здесь не раз и к виду комнаты давно привык.

Оказавшись внутри снаряда, он прежде всего живо закрыл люк массивной круглой заглушкой, опускавшейся сверху на шарнире и точно подходящей по величине.

— Ну вот и все, — облегченно вздохнул Горошин, закончив работу.

Он повернулся к дочери и вдруг замер. На него насмешливо смотрели веселые и наглые глаза Яшки. Кирпотинский ординарец стоял у противоположной стены и, казалось, любовно обнимал Катю. На самом деле он крепко держал девушку, намотав на руку ее косу и приставив к горлу тусклый кавказский кинжал.

— Дурак ты, папаша, — сказал Яшка. — Хоть и здоровый конь, а дурак. Стой там, не балуй! А не то гляди, косарем, да по белой шейке — чик, и нету барышни, лебедушки моей ненаглядной…

Он провел тыльной стороной ладони по Катиной щеке.

— Не смей! — Катя рванулась, но Яшка крепко держал ее за волосы.

— Тпру, шалая! — прикрикнул он. — Обрежешься же, дура! Кто тебя замуж возьмет? А так, глядишь, и я посватаюсь! Только мне жена смирная нужна. Я ведь, если что не по мне, и убить могу!

Он снова повернулся к Максиму Андреевичу.

— Ну, чего встал, папаша? Отчиняй дверь! Живо!

Он поднес лезвие к лицу Кати, будто собирался ее брить. Она вздрогнула от холодного прикосновения, по щекам ее текли слезы.

— Короче, так, — сказал Яшка, обращаясь к Максиму Андреевичу. — Либо ты везешь нас вдогон за белыми, либо дочке каюк. Что решаешь? Резать аль нет?

— Убери нож, — тихо произнес Горошин. — Я открываю…

Он повернул рычаг, и люк с шипением поднялся, открывая круглый лаз, за которым уже шевелился частокол штыков. Максим Андреевич повернулся к ним спиной.

— Отпусти ее, — сказал он Яшке. — Я покажу, как управлять ракетой.

— Конечно, покажешь, — Яшка подтолкнул Катю к люку. — Куда ж ты денешься?…

Час спустя над уснувшим было Карадагом снова поднялись дымные столбы, и огненные стрелы принялись с воем чертить небо, исчезая в вышине, среди высыпавших уже звезд.

— …А у нас все по-прежнему, — несмотря на тошноту, Мустафа сладко жмурился, как кот, вернувшийся на родную печку.

— Где это — у вас? — ехидно спросил Егор.

Мустафа хоть и летал однажды на «Союзе-ТМ», но полет прошел неудачно, на расчетную орбиту корабль не вышел, и до стыковки с «Миром» дело не дошло. Счастье еще, что спускаемый аппарат отработал штатно, все вернулись живыми-здоровыми. В программу полета задним числом вписали «испытание двигательных систем», а стыковку благополучно потеряли. Тем не менее станцию Каримов знал хорошо, куда лучше своего экипажа, если можно так назвать двух космических туристов, толком не прошедших подготовку. Эх, деньги-денежки! Каких только чудес вы не вытворяете! Можете сделать российскими космонавтами двух богатых бездельников, а можете безжалостно затопить вполне еще работоспособную станцию — красу и гордость отечества!

— Вот мы и дома! — сказал командир, не обращая внимания на ехидного Егора. — Жорик, заползай!

Джеймс медленно, с торжественным видом пересек комингс и вступил на территорию станции, а вернее, вплыл в ее огромный, особенно после тесноты спускаемого аппарата, цилиндрический объем.

— Орбитальная станция «Мир», — сообщил он, как всегда, ни к кому не обращаясь. — Руина великой эпохи!

Счастливый он, позавидовал американцу Егор. Каждое мгновение смакует, будто его в кино снимают. И торжественное слово к любому случаю готово. А я что же? Денег-то не меньше вбухал, надо бы радоваться — мечта детства и все такое… Хотя мои деньги все равно бы пропали. Тетке Вере с ее сизомордым не достались — и хорошо…

— Джеймс! Я давно хотел тебя спросить… — начал он.

— Спросите, Егор, — кивнул Купер. — Ты будешь сто двадцать шестых человеков, задающих мне этого вопроса.

Русские слова Джеймс произносил почти без акцента, но употреблять склонения и спряжения так и не научился.

— Откуда ты знаешь, какой у меня вопрос? — по привычке заспорил Егор. — Может, я ценами на картошку в Оклахоме интересуюсь.

Джеймс добродушно рассмеялся.

— Бросай, бросай, Егор! Со мной за последний два месяца говорили сто двадцать пять русские людей, включительно генерала эфэсби, и все задавали одного и того же вопроса: зачем мне все это нужно? Хотя… — Джеймс наморщил лоб, припоминая, — хотя нет, господин генерал не сказал «зачем». Он произнес другое слово…

— Да мы знаем! — Егор поморщился. Его, как и всех, еще немного мутило в невесомости. — И все-таки зачем тебе это нужно, Джеймс? Ведь никто не узнает!

— Почему не узнает? — любезно улыбнулся Джеймс. — Я напишу об этом полете в своих мемуарах…

— И станешь писателем-фантастом, — подхватил Егор. — Ни одна живая душа в вашей НАСе не знает, что мы здесь. Завтра вернемся на землю, послезавтра «Мир» будет затоплен, и у тебя не останется никаких доказательств.

— На кой черт мне доказательства? — Джеймс высокомерно выпятил толстую нижнюю губу. — Я совершаю этот полет для сам себя, а не для прессы. У русских есть космос, и они им торгуют. У меня есть деньги, и я его покупаю, — Купер приблизился к иллюминатору и с хозяйским видом обозрел окрестное мироздание. — Мне плевать на что думают в НАСА или в Международном Космик Эйдженси. Вы ведь тоже не ради славы полетели, Егор? Наверное, в детстве мечтали стать космонавтом? Вам повезло, ваше детство еще не кончилось, а вы уже космонавт!

— От скуки я полетел, — буркнул Егор. — И назло родне. С детством меня как-то быстро кинули…

Он вспомнил отца, вечно спешащего, вечно с телефонной трубкой возле уха и неизменной бутылкой виски на расстоянии вытянутой руки, не дальше. «Для тебя ведь мудохаюсь, наследник, тебе все достанется, кому еще? Вот погоди, завалю „Интерникель“, мы с тобой еще в космос слетаем! А хрен ли нам, мужикам? Все в наших руках! Были б деньги…»

— Что есть слава? — продолжал философствовать Джеймс Купер. — Сублимация половых комплексов. Спросите наш капитан, он тоже не за славой полетел, а за вознаграждением, ему нужно кормить свою большую татарская семья. Правильно ли я говорю, Мустафа, сэр?

Мустафа, хлопотавший возле пульта, не обернулся, только пожал плечами, отчего его крепкая, коренастая фигура качнулась, как на морской волне.

— Я полетел, чтоб вы тут руками ничего не трогали, — буркнул он.

— О! Это совершенно не так! — рассмеялся Джеймс. — Здесь можно трогать руками хоть что угодно! — он ухватился за торчащий из стены шлейф проводов и выдернул его из разъема. — Два дня после сегодня все, что не сгорит в атмосфере, будет лежать на дне океана…

— А ты и рад!

Егора задевало лучезарное настроение Джеймса.

— Я рад, — кивнул Купер. — Очень рад, что я успел. После нас уже никто не сможет сюда побывать…

И тут в обшивку станции постучали.

— Это еще что такое?! — обернулся Мустафа. — Жорик, твои фокусы?

— God damn it! — ошеломленно пробормотал Джеймс и вдруг отлетел к стене, припечатавшись спиной к беговой дорожке. Егор и Мустафа грохнулись рядом. Невесомости не было. Экипаж «Мира» копошился на полу, безуспешно пытаясь преодолеть тяжесть всех своих внезапно вернувшихся килограммов.

— Долетались, мать вашу! — выругался Мустафа. — Кто двигатели врубил?! Поубиваю на хрен, т-туристы!

Егор сел и прислушался.

— Молчат двигатели.

— Как же молчат? А это что?

Где-то коротко взвыли сервомоторы, послышалось шипение стравливаемого воздуха.

— Разгерметизация! — побелевшими губами прошептал Джеймс совсем без акцента.

Но шипение прекратилось, люк запасной шлюзовой камеры плавно отъехал в сторону, и в отверстии холодно блеснуло граненое лезвие винтовочного штыка.

— Не трепыхайсь, хлопцы! — раздался голос из камеры. — Сыдыть смырнэнько, руки в гору! Я вже до вас иду!

Следом за штыком показался длинный ствол винтовки, а потом и лохматая, заросшая бородой голова в папахе.

— Знатна кадушка, — сказала она, озираясь. — Давай сюды, братва!

Человек в гимнастерке полностью выбрался из люка и мягко спрыгнул на пол. Следом за ним снаружи полезли другие — такие же лохматые и с винтовками. Запахло потом и сапогами. Последним в отверстии люка показался молодой парень с маузером в руке.

— Ну, что тут, Тищенко?

— Ось, люды якись, товарыщу командир! — доложил парню красноармеец, появившийся первым. — С виду офицерня!

Командир оглядел сидящих на полу космонавтов.

— Что за люди? Откуда? Куда?

— А-а! Я понял! — сказал вдруг Егор. — Это же артисты! Джеймс, нас с вами кинули! Никакого полета не было! Мы на Земле!

Джеймс, медленно багровея, поднялся на ноги и повернулся к Мустафе.

— Как это понимать, сэр? Что за цирк?

— А ну сядь! Ты! — красноармеец саданул Джеймса прикладом в спину так, что тот перелетел через беговую дорожку и рухнул на велоэргометр.

— Да вы что, клоуны, сдурели?! — Егор вскочил. — Я вам такие терки устрою — в зоопарк не примут!

— Сядь Егор, — тихо сказал Мустафа. — Спокойно. Тут что-то не так.

— Я американский гражданин! — заявил Джеймс, вытирая кровь с разбитой губы. — У вас будет крупных неприятностей!

— Чудные какие-то, — покачал головой бородатый красноармеец. — Яш, а может, в расход их?

— Обожди, — Яшка прищурился на Мустафу. — А ну-ка ты! Иди сюда! Кто такой?

Мустафа поднялся.

— Я майор Каримов, командир экипажа орбитальной станции «Мир».

— Я ж кажу — офицерня! — подтвердил красноармеец.

— Ну а вы кто такие? — спросил Мустафа.

— Ишь любопытный! — бородатый неодобрительно покачал головой.

— Погодь! — оборвал его Яшка. — Мы-то? — он усмехнулся и коротко козырнул. — Командир разведроты отдельного истребительного полка Смертоносной революционной бригады имени товарища Энгельса Косенков! Так что, сами понимаете, господа контра, дело ваше — дрянь!

— Почему же контра? — спокойно возразил Мустафа. — Мы выполняем важное государственное задание. Эта станция — собственность Российской Федерации.

— Российской Федерации? — переспросил Яшка. — Которая РСФСР?

— Да, она построена в РСФСР. Вон и красный флаг на борту, с серпом и молотом.

Яшка обернулся к бородатому.

— Тищенко! Был флаг?

— Не приметил я.

— А вот по зубам как съезжу, чтоб вперед примечал!

— Да врут, поди! Ты на морды-то их погляди! Сразу видать белую кость! К стенке, без разговоров!

— Стой, братва! — Яшка покачал головой. — Как бы нам тут дров не наломать. Может, они спецы…

— Я могу еще кое-что показать! — Мустафа подошел к шкафчику.

— Но-но-но! Руки-то убери! — Яшка поднял маузер. — Тищенко, проверь!

— Что за комедия, Мустафа? — недоуменно спросил Егор. — Чего ты с ними разговариваешь? Мы же на Земле! Концерт окончен, пошли за пивом!

— Сиди, малец, бо тоже схлопочешь! — Тищенко отпихнул Егора от шкафчика и открыл дверцу. — На Земле он! Я той Земли, почитай, уж три месяца нэ бачив… Тут прапор якись! — Он вынул из шкафчика и протянул Яшке треугольный кумачовый вымпел с золотой бахромой и вышитыми гладью портретами вождей мирового пролетариата.

— Ишь ты! — Яшка пощупал ткань. — Красота-то какая! Это на пику, что ли, вешать?

— На стену, — сказал Мустафа. — Комсомольцы подарили. Портреты узнаешь? Ленин, Маркс и смертоносный товарищ Энгельс.

— Ленин?! — Яшка с благоговением погладил портрет. — Так вот он какой! — глаза его подобрели. — Этакий флажок мандата стоит, — он повернулся к Мустафе. — Ты вот что скажи, товарищ спец, у тебя телеграф есть?

— Есть радио, — сказал майор Каримов, подошел к передатчику и щелкнул тумблером. Егор осторожно переглянулся с Джеймсом. Кажется, командир вел хитрую игру.

— Так что ж ты молчал, недогада! — оживился Яшка. — Сказал бы сразу про радио, мы бы тебе и душу не мытарили! Зараз же и узнаем, из которого чугунка ты щи хлебаешь! А ну, передавай на Землю, — он прокашлялся. — Москва, Кремль, Ленину!

Рука Мустафы, тронувшая было регулятор настройки узконаправленной антенны для связи с ЦУПом, остановилась.

— Кому?!

Яшка самодовольно провел ладонью по едва намечающимся усам.

— Да ты не сомневайся, браток! У нас такое донесение, что прямо ему надо! Лично! Пиши, пиши давай! «Героические бойцы Смертоносной бригады имени товарища Энгельса в пламенных битвах на просторах нашей трудовой рабоче-крестьянской Галактики водрузили освободительное знамя диктатуры пролетариата на трех планетах земного типа с кислородной атмосферой!» Ну, чего ты на меня выпучился? Я цельный месяц слова учил! Дальше пиши! «Шлём боевой привет вождю революции и просим помочь с патронами, а также с обмундированием, потому как бойцы здорово дерут его об штыки по причине тесноты в паровозах». Подпись: «Комбриг-один Кирпотин». Фу-у! — Яшка с облегчением вытер пот со лба. — Думал, не довезу!

— «Байкалы»! — раздался вдруг в отсеке громкий голос. — Почему вышли на связь по открытому каналу? Что случилось? Докладывайте!

— У нас тут красноармейцы! — закричал Егор. — С винтовками! Яшка и его бойцы ошеломленно крутили головами, ощетинившись штыками во все стороны. ЦУП озадаченно молчал.

— Ну кто тебя просил?! — прошипел Мустафа.

— Пьяные, сволочи, — послышался из динамика усталый голос. — Узнаю, кто пронес водку на борт — выгоню из отряда! А туристов твоих оштрафую! Так что они без штанов домой отправятся!

— Товарищ руководитель полетов! — сказал Мустафа официальным голосом. — У нас на борту посторонние, называющие себя красноармейцами.

— Спокойно, Каримов! — в голосе руководителя полетов зазвучало спокойствие, которое бывает только при чрезвычайных ситуациях. — У вас отравление закисью азота. Перекройте вентиль три-пятнадцать в кислородном отсеке.

— А ну, дай-ка я сам с товарищем поговорю! — сказал вдруг Яшка, оттеснив Мустафу от пульта. — Слушай, браток! Ты донесение Ленину передал? Ты передавай, не тяни! А не то я сейчас сам на паровозе прилечу и лично с вот этого вот маузера, — он ткнул стволом в панель приборов, — за такую твою несознательность посчитаюсь.

— Кто это говорит? — голос руководителя дрогнул.

— Косенков говорит! Яков Филимоныч. Командир отдельного истребительного… В общем, на паровозе мы! Прилетели с планеты имени товарища Бебеля. Передавай немедля, человечно тебя прошу, не доводи до греха!

ЦУП опять надолго замолк.

— Можно вас спрашивать? — произнес вдруг Джеймс Купер, обращаясь к одному из красноармейцев. — Когда вы отбыли с Земли к этот… Бабель-планета?

— Хрен же его пересчитаешь без луны да без солнца! — задумчиво сказал боец. — Когда ночь, когда день — неизвестно! Но так, по износу обмундирования — месяца три назад выходит.

— А год какой? — спросил Джеймс.

— Да что ты прилип, как банный лист! — оборвал его Яшка. — Прошлый год! В аккурат третью годовщину революции справили, Врангеля с Крыму вышибли и полетели вдогон! — он повернулся к Мустафе. — Ну, чего он молчит, телефонист твой?

— Двадцатый год, — задумчиво сказал Мустафа. — Гражданская война. Это было восемьдесят один год назад.

— Чего-о?! — недоверчиво протянул Яшка. — Ты мне зубы-то не заговаривай, а то ведь я и осерчать могу! Ты мне связь с Лениным давай!

— Не могу, — сказал Мустафа, надеясь, что его слышат и в ЦУПе.

— Ленин умер в двадцать четвертом, а сейчас две тысячи первый.

В повисшей тишине оглушительно щелкнул взведенный курок маузера.

— А вот за эти слова, — медленно вскипая, заговорил Яшка, — ты мне ответишь по всей строгости революционного закона! А ну — к стене!

— Внимание, станция «Мир»! — раздался вдруг незнакомый голос в динамике. — Товарищ Косенков у аппарата?

— Здесь Косенков! — гаркнул Яшка.

— С вами будет говорить председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Ленин, — торжественно объявил голос.

Бойцы взволнованно загомонили.

— Давно бы так! — Яшка оправил гимнастерку и подтянул ремни.

— Ну-ка, тихо там! — шикнул он на бойцов.

— Здравствуйте, товарищ Косенков! — бодро прокартавил в динамиках знакомый голос Ильича. — Прочитал ваше донесение. Очень, очень рад! Прекрасную новость вы нам сообщили! Спасибо вам, товарищ!

Яшка обернулся к своим и незаметно махнул рукой.

— Служим трудовому народу! — хором проорали бойцы.

— Боеприпасы приготовлены в известной вам пещере под Карадагом! — продолжал Ильич. — Архиважно набрать их как можно больше!

— Паровоз у нас маловат, Владимир Ильич! — пожаловался Яшка.

— Много ли на нем увезешь…

— А вы проявите революционную смекалку, товарищ! — добродушно рассмеялся Ленин. — Желаю вам удачи!

— Есть проявить смекалку, товарищ Ленин! — радостно прокричал Яшка в опустевший уже эфир.

В динамиках раздалось шипение, хрип, затем откуда-то всплыл далекий, едва слышный голос: «Байкалы», «Байкалы», отвечайте! Не слышу вас! — и снова угас.

Яшка сунул маузер в кобуру и повернулся к бойцам.

— Вот такие дела, братва! — глаза его сияли счастьем. — Довелось мне поговорить с самим товарищем Лениным! Сам век не забуду и внукам расскажу! — Он приосанился. — А теперь слушай мою команду! За оружием пойдем на паровозе Михеева. Иди, Петруха, разводи пары!

Яшка еще раз прошелся вдоль отсека, по-хозяйски заглядывая в люки, ведущие в другие модули.

— Паровоз Сидорчука остается тут, при станции, чтобы эти неустановленные личности, — он кивнул на космонавтов, — ее куда не отогнали. Уж больно они хитрые. Ну, с ними потом разберемся! Ковзун, Тищенко и Парамонов! Всю эту бочку обыскать, шкафы, переборки порубать на куски и вынести к Сидорчуку, пускай выкинет. Грузить будем сюда!

Яшка направился к люку, уже по пояс в шлюзовой камере он еще раз бросил иронический взгляд на экипаж станции.

— Хе! Ленин у них умер! А Ленин-то он вона — живее всех живых!

Меньше чем через час усилиями добросовестных красноармейцев станция и в самом деле начала напоминать пустую гулкую бочку. Беговая дорожка, велоэргометр, стол — все было развинчено, разломано и исчезло в узком отверстии шлюзовой камеры, соединяющей станцию с паровозом Сидорчука. Экипаж «Мира» поначалу сидел в уголке под охраной одного из бойцов, тихонько переговариваясь.

— Чего-то я не понял, командир, — сказал Егор. — Почему актеры сами декорации разбирают? Наше бабло экономят?

— А по-моему, очень убедительно играют, — откликнулся Джеймс, трогая разбитую губу.

— Это не игра, — Каримов болезненно морщился, глядя, как бойцы вместе с кусками обивки отрывают от стен уникальную аппаратуру. — Не расслабляйтесь раньше времени. Мы с вами еще в космосе.

— Какой там в задницу космос?! — скривился Егор. — Невесомости-то нет!

— По-моему, эти их паровозы создают искусственную гравитацию.

— Сам-то понял, что сказал? Где паровозы и где гравитация?!

— Я одно знаю, — Мустафа упрямо наклонил голову. — Это настоящая станция «Мир» в настоящем космическом полете.

— Ты еще скажи, что Ленин настоящий!

— Тс-с! — Мустафа приложил палец к губам, покосившись на охранника. — В ЦУПе тоже не дураки сидят. Там группа психологов на подхвате, и сработали они гениально. С психами спорить нельзя. Если требуют Ленина — надо дать им Ленина.

— О! Это неплохо придумано! — оживился Джеймс. — Господина Яшку на Земле ждет смирный рубашка!

— А к нам на паровозе прилетят спасатели, — уныло буркнул Егор.

— Чип и Дейл.

Тут Тищенко, давно поглядывавший в сторону космонавтов, не выдержал и в порыве классовой ненависти к тунеядцам всех четверых, включая часового, приставил к работам.

— Не хрен даром воздух глотать! — сказал он, вручая плоскогубцы Джеймсу Куперу. — Попрацюй-ка на Советску власть, морда империалистическа!

Джеймса бросили на разборку кают, а Егора заставили таскать обломки к шлюзу.

— Баню тоже разбирать, что ли? — спросил Мустафа, поигрывая гаечным ключом. — Вещь в полете не лишняя. Смотрите, может, пригодится?

— О це, што ли, баня? — Тищенко скептически оглядел кабинку со стеклянным окошком и сплюнул. — Нэ трэба. Вша у межпланетному пространстви и так дохнэ!

— Кто это вас таким словам научил? — Мустафа с видимым равнодушием принялся отвинчивать болты, крепившие баню к переборке.

— «Межпланетное пространство», «Галактика», «кислородная атмосфера»…

— Та був одын дохтур, — охотно пояснил Тищенко. — Дюже разумный! Ну такий вжэ разумный, аж нэ расстрелялы! Щэ, бувало, до зирочки нэ долитилы, а вин вже знае, як ии звать!

Со стороны модуля «Квант» послышался слабый пневматический хлопок. Большой шлюз для приема грузового «Прогресса» бодро отработал автоматическую стыковку, звякнула, открываясь, крышка люка.

— А ну, принимай, братва! — послышался голос Яшки. — Да шевелись, похоронная команда! Нам еще ходки три надо сделать!

Изумленные космонавты, заглянув в переходный отсек, увидели, как из транспортного люка один за другим появляются деревянные ящики с веревочными ручками. Однако Тищенко живо разогнал столпотворение возле люка. Экипаж поставили в общую цепочку и велели передавать ящики красноармейцам, которые сноровисто набивали ими модули «Спектр» и «Кристалл».

— Откуда это? — спросил Мустафа, принимая ящик от Тищенко и передавая его Егору.

— Хиба ж ты нэ чув? — спокойно отозвался красноармеец. — От Ленина!

— Кто-то говорил, что в ЦУПе не дураки сидят! — ехидно заметил Егор.

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал Мустафа.

— Та тоби и нэ трэба! — успокоил Тищенко. — Як усэ погрузэмо, зараз и до вас очередь дойдэ!

Прошел еще час, в течение которого паровоз Яшки дважды прибывал на станцию, выгружая новенькие трехлинейки, картонные коробки с револьверами системы «наган», снопы кавалерийских шашек и четыре пулемета «максим» в свежей заводской смазке. Весь этот арсенал занял половину объема главного модуля станции. Грузчики валились с ног от усталости.

— Где они набрали этого старья? — удивлялся Мустафа, разглядывая серпасто-молоткастую маркировку ящиков.

— Сказали же тебе — Ленин прислал! — устало вздохнул Егор.

— Эта амуниция выглядит так, будто только что с завода, — заметил Джеймс.

— Ерунда! — возразил Мустафа. — Нет таких заводов, я точно знаю!

— Що ж вы за народ такий! — укоризненно покачал головой Тищенко. — Шепоткують и шепоткують промеж сэбэ — так бы с нагана и вдарыв! А ну, отойдь от ящикив! — он приблизился клюку. — Катю! Та нэси вже кулеш! Обидать пора, бо скоро Яшка вернэтся!

— Иду, иду! — послышался звонкий девичий голос. В отверстии люка появился обмотанный рушником чугунок. — Возьмите, а то уроню!

— Я тоби уроню! — Тищенко подхватил чугунок. — Сорока! Хлиба давай!

— Сейчас, сейчас! — из шлюзовой камеры ловко выпорхнула тоненькая девушка с пшеничной косой, уложенной вокруг головы, и принялась хлопотать, едва стрельнув изумрудами глаз в космонавтов.

Она быстро застелила ящик чистой тряпицей, бегая к люку и обратно, уставила его глиняными мисками и кружками, принесла каравай хлеба странного зеленоватого оттенка.

Красноармейцы, потирая руки, расселись вокруг стола, потянули из-за обмоток разнокалиберные ложки.

— Ну, сидайтэ и вы, — позвал космонавтов Тищенко. — Поснидаем.

Егор, опасливо принюхиваясь, подошел ближе и заглянул в пускающий пары чугунок.

— А что это?

— Фрикандо! — ухмыльнулся Микола, подставляя миску под Катин половник. — Небось не отравишься!

— Обычная похлебка, — сказала Катя, наполняя миску густой маслянистой жидкостью фиолетового цвета с кусками бледно-голубого желе. — Да вы садитесь, садитесь… Ой! — спохватилась она. — У вас же ложек нет! Сейчас я сбегаю!

— Не стоит, — Егор отодвинулся от стола. — Я этого есть не буду.

— А я, пожалуй, попробую! — Джеймс с интересом разглядывал содержимое миски.

— Я тоже, — сказал Мустафа, подсев к ящику. — Нас на тренировках и не такое есть заставляли…

Он взял принесенную Катей ложку и решительно зачерпнул густого варева. Джеймс последовал его примеру. Егор не без зависти смотрел на дружно чавкающую компанию.

— Ну как? — спросил он Джеймса.

— М-м! Бесподобно! — неразборчиво пробулькал тот, не поднимая головы от миски.

— Может быть, вам все-таки налить? — Катя улыбнулась. — А то не достанется!

— Из чего это приготовлено? — Егор еще боролся с сомнениями.

— Из мокрошерстки, — объяснил Микола, вылизывая миску. — На гнилой глаз ловим…

Ложка Джеймса со стуком упала на пол.

— С-спасибо, — выдавил он, бледнея. — Для меня, пожалуй, достаточно.

— И хорошо берет? — спросил Мустафа, продолжая хлебать.

— Когда как, — со знанием дела продолжал Микола. — По первому солнцу только успевай таскать. А второе взошло — и шабаш! На дно ложится.

— А где это два солнца? — Мустафа перестал есть и внимательно посмотрел на Миколу.

— Зараз сами побачите! — Тищенко спрятал ложку за голенище и вынул кисет. — Два солнца — то ще нэ диво! А вот як доберемось до Червонного Гиганту, тут у вас очи-то и повылазять! — он с удовольствием закурил.

— До какого еще Червонного Гиганту?! — возмутился Егор. — Никуда мы не доберемся! Нас на Земле ждут!

Он вдруг почувствовал на себе взгляд Кати. Девушка стояла возле люка, нервно теребя перекинутое через плечо полотенце. В глазах ее читалась тревога и затаенная боль. Она словно хотела и боялась сказать ему что-то.

— Нихто вас не ждэ! — отрезал Тищенко. — Яшка казав, що вы сюды тайком прибули и ни одна собака про то нэ видае! А потому вышла про вас резолюция: разом со станцией забрать у полнэ наше распорядженне!

— То есть как?! — Джеймс изумленно уставился на Тищенко.

— Чья это резолюция? — спросил майор Каримов.

— Известно чья, — разулыбался Тищенко. — Товарища Ленина!

— Звезды, называется… — Егор сердито отвернулся от иллюминатора и снова улегся на кипу шинелей, остро пахнущих суконно-валяльной химией.

Вот уже третьи сутки по часам Егора картина за иллюминатором напоминала штрих-код на банке кофе — черные и белые полосы, слегка окрашенные допплеровским эффектом. Других признаков полета, вроде вибрации или шума двигателей, не наблюдалось.

— Дурят нашего брата, ох дурят!

Лежать было неудобно. Спускаемый аппарат «Союза-ТМ», и без того тесный, был доверху набит новеньким обмундированием, так что незаполненным оставалось лишь крохотное пространство между иллюминатором и люком. Люк был закрыт.

Егор с остервенением бухнул в него ногой.

— Невесомость включите, сволочи! Все бока отлежал!

Ответа он не ждал. «Союз» был превращен в карцер, куда Егора посадили, чтоб не бунтовал. Перед стартом он устроил потасовку с красноармейцами, требуя немедленно прекратить этот цирк и вернуть деньги. Побили не сильно, синяк под глазом почти зажил, но версия о театральном представлении дала в его сознании заметную трещину.

Неужели, правда, летим? Куда? Зачем? Бред какой-то…

Люк с шипением распахнулся, и в отверстии появилась голова Кати.

— Ну что, арестант, все бузишь? — улыбнулась она.

— А чего еще делать? — вздохнул Егор. — Ободрали, как липку, а вместо космического полета подсунули какое-то кидалово… Ты бы на моем месте не бузила?

— Да… — Катя задумалась, вспоминая. — Я на твоем месте еще и кусалась. Ко мне вообще недели две подойти боялись! Но потом, знаешь, как-то привыкла…

— Били? — спросил Егор.

— С ума сошел?! — Катя резко выпрямилась, чуть не ударившись о кромку люка. — Я — дочь дворянина!

— Да им по барабану… — Егор потрогал желвак под глазом. — У меня, может, дедушка — секретарь райкома был! А мне вломили, как простому буржую…

— Странные понятия… — Катя поджала губы. — Да если бы меня хоть пальцем кто-нибудь тронул, папа бы им показал!

— А папа у тебя что, Дзержинский?

— Какой Дзержинский?

— Ну, Калинин там, Молотов, Каганович… Я уже ничему не удивлюсь!

— Вообще-то он доктор… — сказала Катя.

— Ах, ну да! Как же я сразу не догадался! — Егор отпихнул связку сапог, постоянно сползавшую с шинельной кучи. — Большевики ужасно боятся докторов!

— Дурак! — обиделась Катя. — Могу вообще ничего не рассказывать!

Она скрылась за кромкой люка.

— Эй! Я пошутил! — испугался Егор.

Но Катя и не думала уходить. Она появилась снова, с плетеной из синих прутьев корзинкой, покрытой чистой тряпицей.

— Есть будешь? А то, говорят, ты голодовку объявил.

— А чего там? — Егор потянул носом, приподнимая край тряпицы.

— Плюхарики, — сказала Катя. — Чищеные, без усов.

— Пожалуй, поголодаю еще, — Егор поспешно прикрыл плюхариков тряпицей. — Мне и тюбиков хватает.

— Ну и зря, — Катя пожала плечами. — Ваши за обе щеки уплетают…

— Как они там? — спросил Егор.

— Да уж без дела не валяются! — усмехнулась Катя. — Мустафа у Сидорчука в кабине безвылазно сидит, удивляется. Скоро сам ракетой управлять сможет. Яшка ему доверяет…

— А Джеймс?

Катя обернулась и посмотрела куда-то в глубь станции.

— А мистер Купер, — сказала она тихо, — стал душой кают-компании. Обучил обе паровозные команды покеру, выиграл у Яшки золотые часы и проиграл их Тищенко. Бойцы его теперь чуть не на руках носят. Ты понимаешь, о чем я?

— Еще нет, — Егор разглядывал смуглое, лишенное всяких признаков косметики, но все же очень выразительное лицо Кати. К ней невозможно было относиться с недоверием. С первых минут знакомства Егор понял, что девушка не с «этими», в ее глазах он заметил тщательно скрываемую надежду, ожидание помощи. Она, правда, долго не заводила разговоров, приглядываясь к космонавтам, но теперь, кажется, решилась.

— Майор и мистер Купер ведут себя правильно, — горячо зашептала Катя. — Добиваются доверия. А ты только все дело портишь!

— Какое дело? — Егор придвинулся ближе.

Катя снова оглянулась на узкий проход между ящиками, загромождавшими все пространство станции. Откуда-то издали доносились голоса и смех красноармейцев, по обыкновению травивших байки после обеда.

— Вы должны помочь мне освободить отца… — тихо сказала Катя.

— Ничего не понимаю! — Егор заерзал, подминая под себя многоногую сапожную связку. — Да ты лезь сюда! Неудобно так разговаривать!

— Вот еще! — Катя гневно сверкнула глазами. — Это неприлично!

— Почему? — искренне удивился Егор. — Никто ж не видит!

— Тем более неприлично! — Катя смотрела на него строго, словно со старинной фотографии. — Ты иногда кажешься интеллигентным человеком, а иногда — дикарь дикарем!

Чудная все-таки девчонка, подумал Егор. Будто и впрямь с другой планеты или из далекого прошлого. Актрисе так не сыграть…

— Не обращай внимания, — усмехнулся он. — Пролетарское происхождение плюс элитное образование… Так я не понял, что там с папой? То он всем покажет, то его самого спасать надо…

— Что тут непонятного? — вздохнула Катя. — Он остался там, у Красного Гиганта. Его ценят, слушают, как единственного специалиста по ракетам и вообще по космогонии… Но ему никогда не простят того, что он помог скрыться белым…

— Угу, — Егор запустил руку в корзину, выудил плюхарик и захрустел им в раздумье. — Как же он тебя одну отпустил с этими?

Катя прижала палец к губам, прислушиваясь. Где-то хлопнула крышка люка. Голос Яшки звал Сидорчука.

— В том-то и дело, — прошептала Катя. — Я для них — единственная гарантия возвращения. Иначе папа отправил бы Яшку за оружием… куда Макар телят не гонял!

Егор присвистнул.

— Так ты у них заложница? — он потянулся за вторым плюхариком. — Да, не позавидуешь. Одна девчонка на два паровоза мужиков… Неужели не обижают?

— Пусть только попробуют! — Катя нахмурила пушистые брови. — Не беспокойся, женщину никогда не обидят, если она умеет себя правильно поставить. Мы с Нюрой их сразу предупредили: будете руки распускать, мы вас таким обедом накормим — по нужде забегаетесь! Так что опасаются…

Егор осторожно положил плюхарик на место.

— А кто это — Нюра?

— Повариха. — Катя вздохнула. — Хорошая женщина, хоть и пулеметчица. Мы с ней подружились. Правда, ее потом пришлось на Керосинке оставить, из-за беременности…

— На какой керосинке? — не понял Егор.

— Заправочная планета так называется. Да ты ешь, не стесняйся, — Катя снова пододвинула ему лукошко с плюхариками. — Вот прилетим на Керосинку — свеженьких попробуешь. Нюра их готовит — пальчики оближешь! Мне до нее, конечно, далеко… Скучаю я по ней. А по отцу — еще больше…

— Выходит, мы с тобой друзья по несчастью… — Егор задумчиво отломил от лукошка выбившуюся хворостинку, но она, выскользнув из пальцев, приросла обратно. — У меня вот тоже отец погиб…

— Почему — тоже?! — Катя обожгла его взглядом. Егор смутился. Как ей объяснить?

— Понимаешь… есть такая скверная штука, называется «релятивистский эффект»… — Он замолчал. Кто бы мог подумать, что объяснение теории относительности может быть связано с моральными трудностями? — Короче, — запинаясь, продолжил Егор, — пока вы туда-сюда летали, там прошло много лет… Возможно, никого из них уже нет в живых…

— Ерунда какая! — Катя обиженно дернула плечом. — Если не хочешь помочь, так и скажи! — она сердито сунула ему в руки корзинку с плюхариками. — Голодай дальше! Можешь считать, что этого разговора не было!

Ее шаги быстро удалились и затихли в лабиринте проходов между ящиками.

— Катя! — позвал Егор. — Ну подожди, чего ты? Может, я ошибаюсь!

Он прислушался. Шумы на станции затихли. В паровозах, похоже, спали, оттуда не доносилось ни звука. И чего, дурак, вылез со своим релятивистским эффектом? Обидел девчонку. Разве можно так — наотмашь, по нервам? Будто нарочно старался сделать побольнее. Будто мстил за то, что самому уж с папкой не встретиться никогда. Кому мстил? Кате? Что за характер такой дурацкий! Дикарь дикарем!

Шаги вдруг послышались снова — мягкие, осторожные. Слава богу, возвращается!

— Ты извини, — начал Егор. — Я не хотел…

— Not at all! — раздался голос Купера. — Не о чем говорить! Это не стоило мне ни цента, я играл на золотой зуб мистера Тищенко.

— А, Джеймс, — разочарованно протянул Егор. — Какие новости?

— Мы подлетаем к планете Керосинка, — глаза Купера поблескивали радостной хитринкой. — Но мистер Яшка опасается, что нас опередили. Похоже, на заправке очередь… — он выудил из-под наваленных горой шинелей связку остро пахнущих сапог и принялся с интересом ее разглядывать. — Думаю, в сей момент нам следует быть рядом с Мустафа. Идем!

— Так я ж арестован, — Егор сладко потянулся.

— О, ерунда! — вежливо улыбнулся Джеймс. — Благодаря меня ты совершенно свободен.

— Серьезно? — обрадовался Егор. — Как это ты сумел?

— Очень просто, — Джеймс приложил сапог к ноге, после чего по-хозяйски перебросил связку через плечо. — Прикупил джокера к четырем семеркам…

В тесной кабине управления сидорчуковского паровоза яблоку негде было упасть от набившихся в нее красноармейцев. Егор и Джеймс, заглядывая через плечи и головы, видели большой навигационный экран, поделенный на сектора. Через один из секторов протянулась цепочка ярких точек: Земля — заправочная станция — Красный Гигант. В центре другого сектора сияла большая круглая блямба — планета, на которой паровозам предстояло пополнить запасы «керосина».

— Сколько их было-то? — спросил Яшка.

— Я насчитал четыре, — сказал Мустафа.

Он сидел за пультом и двигал блестящие рычажки, увеличивая изображение на экране.

— Приземлились они где-то здесь…

— Ну, ясный пень, — Яшка досадливо поморщился. — В аккурат на заправку!

— Может, наши? — с надеждой спросил молодой Миколка.

— Куда там, — рассудительно сказал Сидорчук. — Наши на Бебеле остались. Мы ж последний керосин со всех паровозов слили…

— То ж воно и е, — заметил Тищенко. — Белые гулеванют, не иначе. Що робыть станем, командир? Надо Семена с Нюркой выручать, не отобьются одни.

Яшка почесал в затылке.

— На четырех паровозах, поди, штыков сорок, аль боле…

— Зато у нас патроны есть! — снова встрял Миколка. — Налетим, да с пулеметов, а?

— Налетел один такой! — осадил его Сидорчук. — Они-то налегке, а мы с обозом.

— Обоз и отцепить можно! — не унимался парнишка. — Чего ему сделается? А сами на двух тачанках, с пулеметами — они и охнуть не успеют!

— Твоя фамилия как? — Яшка повернулся к Миколке. — Фрунзе? Али Тухачевский? Кто ты такой есть, чтоб наперед командира обозом распоряжаться?!

— Да ну что, в самом деле… — обиделся Миколка. — Я дело говорю. Оставить тут гарнизон, к нему и не подступишься!

— Вот тебя и оставим! — отрезал Яшка и повернулся к отделенному командиру. — Прокопенко! Положишь этого стратега с пулеметом против главного люка. Посмотрим, какой он есть герой. Отделению занять оборону, и не дай вам бог старорежимный допустить сюда хоть мыша!

— Эх, — вздохнул Сидорчук. — Я живого мыша уж забыл, когда и видал…

— Мне б еще человека, — задумчиво сказал Прокопенко. — Вторым номером к пулеметчику…

— А вот американца возьми! — Яшка вдруг повернулся к Джеймсу. — Пущай за свободу повоюет! Необстрелянный он, правда, зато руки откуда надо растут! Остальные со мной и с Сидорчуком!

— И мы? — оживился Егор.

— И вы, конечно, — Яшка смерил его косым взглядом. — Не оставлять же вас тут… при оружии.

— И я! — вынырнула вдруг, откуда ни возьмись, Катя. — Яков Филимонович, вы обязаны меня взять!

Яшка посмотрел на нее с изумлением. За все время полета Катя, помня давнюю обиду, не сказала ему и двух слов и уж тем более не обращалась по имени-отчеству.

— Чего вдруг? — смущенно пробормотал он. — Нечего тебе на заправке делать. Без баб справимся…

— Да?! — Катя живо уловила в его голосе неуверенность и, уперев руки в бока, перешла в наступление. — А питаться вы чем собираетесь? Керосином? У меня на кухне плюхарики заканчиваются!

— Нюрка, поди, запасла, — слабо защищался Косенков.

— На такую-то ораву?! — возмутилась Катя. — Много ты запасешь в ее положении!

— Зачем в положении? — Яшка прищурил глаз, подсчитывая в уме. — Вроде должна уже родить…

— Тем более! — отрезала Катя. — Ей ребенка кормить надо, а не плюхариков с пальмы околачивать!

— Ну ладно, ладно, — отмахнулся Яшка. — Полетишь за своими плюхариками. И арестанта этого в подручные возьмешь, — он кивнул на Егора. — Все равно от него толку нет.

— Я тоже хочу на планету! — запротестовал Джеймс. — Я заплатил за этот полет не меньше Егора!

— Отставить! — рявкнул выведенный из себя Косенков, хватаясь за кобуру. — Ты, буржуазия, меня не зли! Не ровен час, с тобой там беда приключится! А я еще отыграться хочу…

Егор лежал за барханчиком, щурясь на раздвоенное солнце, и слушал, как в листве над головой стрекочут усами плюхарики. По розовато-оранжевому небу Керосинки медленно расползались фиолетовые лишайники облаков.

— Ты зря на песок-то улегся, — голова Сидорчука поднялась над густой щеткой травы. — Там, бывает, брюхогрызка прячется.

Егор поспешно переполз в траву, даже не спросив, кто такая брюхогрызка. Ему и без того хватало впечатлений — со всех сторон доносились звуки и запахи, способные довести свежего человека до истерики. Только флегматичное спокойствие красноармейцев помогало пережить стресс.

Егор затаился в траве, прислушиваясь к хрипловатому рыку справа. Может быть, там обедала какая-то местная живность, а может, просто храпел часовой.

Отряд занял оборону на краю леса, в чаще которого были надежно упрятаны оба паровоза, и ждал возвращения разведчиков. Отсюда до заправочной станции было километров пять.

— Но это если напрямки, болотами, — объяснял Сидорчук. — А если вкруговую, по краю кратера, то верст десять, не меньше. Стало быть, раньше захода второго солнца Тищенку и ждать нечего…

Позади Егора шелохнулись кусты, появился крайне расстроенный Мустафа.

— Что случилось? — спросил Егор.

— Да паровозы эти… — Мустафа оглянулся на лес. — Я вокруг них полазил, померил, прикинул — это просто черт знает, что такое! Не могут они летать! Не должны!

— Чего ты хочешь? Инопланетная техника!

— Хрен тебе — инопланетная! — Мустафа огорченно уселся на песок. — У них снизу клеймо есть: «Подольский завод».

— Швейных машин? — Егор глупо улыбнулся.

— Во-во… — Мустафа меланхолически выдернул из песка прутик, на конце которого обнаружилось отчаянно упирающееся многоногое туловище размером с кошку.

— Ты поосторожнее, — предупредил Егор. — Это, наверное, брюхогрызка.

— Да ну ее в задницу! — Мустафа решительно отломил прутик и принялся чертить на песке не понятные Егору формулы.

— Смотри, накличешь… — подал голос Сидорчук. — Ей ведь без разницы, с какой стороны вгрызаться…

— Тьфу! — Каримов сердито ухватил брюхогрызку за клешню и зашвырнул подальше в лес. — Как вы можете, Антон Пафнутьич, рассуждать о всякой ерунде, когда всей физической науке — кранты?!..

Разведка, как и предсказывал Сидорчук, вернулась на закате второго солнца. Тищенко, перемахнув барханчик, плюхнулся в траву рядом с Егором и сразу принялся с ожесточением отдирать от шинели налипших в болоте тварей. Бойцы его отделения, такие же грязные, как и командир, на ходу стаскивая с себя одежду и почесывая искусанные паразитами спины, углубились в лес. Навстречу им из кустов вынырнул Косенков.

— Ну что, видели? — нетерпеливо спросил он, присев возле Тищенко. — Кто там?

— А бис його знае! — Тищенко снял с шеи уютно присосавшегося было плюхарика. — Однако ж не наши, це вже точно. Я своих усих знаю…

— Стало быть, беляки?

Тищенко неопределенно почесался плечом о корягу.

— Выходэ, так…

— Что ты мне вола за хвост тянешь?! — рассердился Яшка. — Погоны-то есть на них?

— Та яки там погоны! — Тищенко сплюнул болотным семечком. — Одиты — кто у чем, я таку одёжу сроду нэ бачив. Бородаты уси, як мужики. Из оружия — тильки шашки та пыки, винтовок нема. Але ж одын — у фуражке. С кокардою…

— Ну, значит, врангелевцы! — заключил Яшка.

— Так а я що кажу! — Тищенко стянул сапог и вытряхнул на траву семейство прыгающих головастиков. — Одно худо. Ни Сэмэна нашего, ни Нюрки нэ побачили. Мабуть, вбили их…

Весть о том, что на Керосинке высадились белые и, надо думать, убили красноармейца Ревякина Семена Григорьевича с беременной женой его Нюркой-пулеметчицей, оставленных тут для пригляда за паровозной заправкой, всколыхнула весь отряд. Угрюмые бойцы, вспоминая добрый Нюркин нрав, украдкой шмыгали носами, а прилюдно грозились отомстить гадам со всей пролетарской беспощадностью. Храбрости мстителям прибавлял тот факт, что у белых не было огнестрельного оружия. Наиболее горячие головы предлагали немедленный штурм заправки и захват четырех белогвардейских паровозов, но осторожный Яшка отложил операцию до восхода первого солнца.

— Здешние болота — это вам не Сиваш, — говорил он, елозя грязным пальцем по наспех нарисованному плану. — Тут по ночам такое ползает — половины бойцов к утру не досчитаемся!

Красноармейцы, дымя самокрутками, нехотя соглашались. Яшка пользовался у них неоспоримым стратегическим авторитетом. Все-таки не зря он два года проходил в ординарцах у самого товарища комбрига Кирпотина. Даже Тищенко, разжалованный из комэсков за мародерство на планете имени товарища Бебеля (незаконная экспроприация запасов меда у трудовых пчел) и поначалу свысока поглядывавший на молодого командира, вынужден был признать его правоту. Да и кому охота посреди ночи тащиться через болото, кишащее плотоядными тварями, как суп — лапшой?

В наступившей темноте бойцы принялись активно готовиться к утреннему наступлению, то есть поужинали и легли спать.

Егор долго бродил по лагерю, выходя к кострам и заглядывая под низко опущенные лапы спящих деревьев. Он искал Катю.

— Кажись, по плюхарики пошла, — сказал ему всезнающий Тищенко. — У болота ее шукай. Да дывыться ж, в тясину не суйтеся. Там хоть и неглыбоко, а дюже погано. У сколопендров брачные пляски почались. Негоже дивчине цьёго бачить…

У края болота Егор остановился. Бледно мерцающие облака стремительно неслись по небу при полном безветрии. Над скальной грядой, обозначившей границу кратера, то и дело вспухали и опадали далекие зарева. В темноте казалось, что вся поверхность болота шевелится, бугрясь и киша телами бесчисленной живности. Впечатление усиливалось хоровым писком, хрустом и сытым отрыгиванием, заглушавшим даже неистовый стрекот плюхариков. Удушливо пахло гудроном и бульонными кубиками.

— Катя, ты где? — вполголоса позвал Егор. — Отзо… — он испуганно замер, оглушенный внезапно наступившей тишиной. Кишение болота мгновенно прекратилось. Последняя маслянистая волна неторопливо прокатилась по водной глади, возвращая ей зеркальную неподвижность.

— Катя… — прошептал Егор, пугаясь собственного голоса.

— К-а-с-с-я, — тяжело вздохнуло что-то в темноте.

Егор попятился. Ну, на фиг! Линять отсюда надо, нету здесь Кати, и быть не может. Какой дурак полезет в это месиво по своей воле?!

Он совсем было уже решил вернуться в лагерь, как вдруг далеко впереди, у скальной гряды, заметил светящуюся цепочку следов. Кто-то шел там вдоль берега, взбаламучивая ногами фосфорический ил и пуская по болоту ленивые волны. Егору даже показалось, что он различает в темноте знакомую косынку, светлым пятном проступающую на фоне камней.

— Катя! Подожди, я с тобой! — он добежал берегом до скал, грядой окружавших болото, и, оскальзываясь на мокрых камнях, заторопился вдогонку.

Трясина мало-помалу оживала. Словно в закипающем супе, то там, то сям вспучивались жирные пузыри, оставляя на поверхности мохнатую пену. В отдалении начинало побулькивать, посвистывать и шкворчать. На каждом шагу из-под ног бросалась врассыпную писклявая мелочь. Позади, в лесу, снова расчирикались плюхарики.

Катина косынка то пропадала за выступом скалы, то снова появлялась у края болота, приближаясь к самой воде. Казалось, девушка не особенно спешила, но Егору, считавшему себя неплохим спортсменом, никак не удавалось к ней приблизиться.

— Катя! — он остановился, задыхаясь. — Да постой же ты! Косынка на мгновение замерла, а затем быстро двинулась навстречу.

— Я зову, зову! — Егор облегченно вздохнул. — Ты не слышишь, что ли?

Катя не откликнулась, приближаясь странной прыгающей походкой. Все ускоряя бег, она с поразительной легкостью преодолевала огромные валуны. Егору вдруг стало неуютно.

— Э! Ты чего? — он невольно попятился и, оступившись на скользком камне, с размаху сел в лужу. Почва под рукой зыбко подалась. Что-то холодное и бородавчатое рванулось прочь, напоследок чувствительно цапнув за палец. Егор вскрикнул, но не от боли, ему вдруг стало ясно, почему движения Кати казались такими странными. Рост, вот в чем дело. Косынка девушки колыхалась на трехметровой высоте, венчая тощее, как жердь, суставчатое тело, размашисто работающее голенастыми конечностями.

Егор отчаянно забился в луже, пытаясь выбраться — совсем как те скользкие твари, которых он храбро топтал по дороге. И тут что-то мягко обхватило его за шею и с силой вырвало из воды. Он панически заверещал, отбиваясь, но его уже затянули в расщелину. Ловкое и проворное существо тяжело навалилось сверху, затыкая рот и не давая дышать.

— Тихо ты! — прошептал вдруг в самое ухо Катин голос. — Не трепыхайся, а то учует!

Егор испуганно затаил дыхание, слушая, как снаружи катится с деревянным стуком нечто дребезжащее, расхлябанное, сипло повизгивающее, словно несмазанная телега, груженная дровами. У самой расщелины стук оборвался. Егора обдало жаром, мучительно захотелось вскочить, заорать во все горло, убежать прочь от этой твари, с этого болота, с этой планеты — домой!

Что-то вдруг громко щелкнуло совсем рядом, а затем «телега», громыхая дровами, покатилась дальше.

— Фу, ушел, — Катя отвалилась к стене расщелины, давая Егору возможность глотнуть воздуха. Несколько мгновений он беззвучно открывал и закрывал рот, прежде чем сумел едва слышно просипеть:

— Это кто?

— Богомол, кто еще… — Катя досадливо перекинула за спину мокрую распустившуюся косу.

— А почему в косынке?

— Да поздно я его заметила! Целый клок волос вырвал! Хорошо, что не вместе с головой… — она отпихнула Егора и, подобравшись к краю расщелины, осторожно выглянула наружу. — Тупая скотина, но как пристанет — не отвяжешься! Идем скорее, пока его нет!

— Куда идти-то? — Егор с трудом сел, брезгливо отряхивая с себя давленую многоногую мелочь. — Дорога к лагерю отрезана.

Катя обернулась и внимательно на него посмотрела.

— Я в лагерь и не собираюсь.

— А куда? — Егор растерянно ворочался в жиже, натекшей с комбинезона.

— На заправку, — сказала Катя. — К своим…

Покидая станцию «Мир», красный командир Яшка Косенков предусмотрел решительно все, кроме невесомости. Едва паровозы мягко отстыковались от шлюзовых люков, станцию огласили истошные вопли красноармейцев. Нелепо дрыгая руками и ногами, они самозабвенно предались броуновскому движению, в которое были вовлечены также несколько ящиков с патронами, пулемет, винтовки, игральные карты, пахучие сгустки явно пищевого происхождения и прочая неподдающаяся учету мелочь.

— Падаем, братцы! — истерически визжал кто-то.

— Маманя! Так твою и растак!

— Иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое…

— Спокойствие, господа! — кричал Джеймс, больше всего боявшийся, что красноармейцы в панике откроют пальбу. — Это есть нормальный режим полета!

— Это есть наш последний и решительный бой! — нестройно подхватили красноармейцы.

— Прощайте, товарищи! — басил командир отделения Прокопенко, сплевывая желудочный сок. — Погибаем за революцию!

— Да погодите вы погибать! — нетерпеливо ворчал Джеймс, с трудом уворачиваясь от Миколки, нарезающего стремительные диагонали в обнимку с пулеметом. — Хватайтесь за что-нибудь и держитесь! Да не за маузер хватайтесь, мистер Прокопенко! Зачем вы такой болван?!

Красноармейцы принялись хвататься друг за друга, сплетаясь в прощальном объятии, и наконец слиплись в большой шевелящийся ком, который Джеймсу удалось отбуксировать к люку и мало-помалу впихнуть в тесный отсек модуля «Природа». Только Миколка с пулеметом одиноко летал от стены к стене в узком проходе между ящиками, которые, к счастью, были закреплены. Джеймс храбро бросился ему наперерез и мощным толчком скорректировал Миколкину траекторию так, что тот влетел прямо в люк и застрял в толще красноармейцев.

— Неплохой клапштос! — похвалил себя Джеймс. — Все в порядке, господа! — крикнул он в люк. — Невесомость требует немножко привыкнуть! Сила тяжести вернется, когда паровозы пристыкуются взад!

— Самого бы тебя в зад, контра! — хором простонал модуль «Природа».

Джеймс пожелал бойцам скорейшего выздоровления и принялся за уборку. К счастью, бортовой пылесос не постигла общая судьба всей аппаратуры станции, и скоро в проходе между ящиками можно было двигаться без опасения вляпаться в неаппетитные комья или случайно проглотить пуговицу.

Когда уборка подходила к концу, из люка «Природы» высунулась перепачканная голова и хмуро попросила:

— Слышь, Купер! Давай-ка сюда свою трубу. Тут тоже прибраться надо, а то командира во все дыры несет…

Несколько часов спустя новый экипаж станции «Мир» понемногу угомонился и заснул, пришвартованный стараниями Джеймса Купера к скобам, поручням и другим надежным причальным приспособлениям. Никто из красноармейцев и не заметил, что во время уборки исчезло все их оружие, включая Миколкин пулемет, и даже деревянная кобура командира отделения Прокопенко была пуста.

Слушая, как всхлипывают во сне измученные бойцы, Купер бесшумно покинул модуль «Природа» и заботливо прикрыл за собой люк.

Дальнейшие его действия немало удивили бы Якова Филимоновича Косенкова, если бы тот вдруг вернулся на станцию в это тяжелое для Красной Армии время. Но Косенков был далеко и не мог видеть, как вальяжный неповоротливый американец вдруг с поразительной ловкостью принялся ворочать ящики и в несколько минут расчистил проход к умолкнувшей еще на земной орбите бортовой радиостанции. Пальцы космонавта торопливо пробежались по клавишам, шкалы и лампочки на панели ожили, из динамика послышались космические шорохи. Джеймс поднес к губам микрофон и, еще раз оглянувшись на люк, негромко произнес:

— May day! May day! Всем, кто меня слышит…

— Ты с ума сошла! — возмущался Егор, едва поспевая за Катей, ловко прыгающей с камня на камень. — Зачем тебе белые понадобились? Ты же на Красный Гигант хотела, к отцу!

— И по-прежнему хочу! — Катя отшвырнула носком ботинка зубастую личинку сколопендры. — Но попасть на планету — это еще полдела. Мне спасти его надо! На кого же надеяться? От тебя-то, как я посмотрю, помощи мало.

— Я тебе уже говорил — поздно его спасать! — Егор вздохнул. Ну как ей объяснить?

Катя поняла его вздох по-своему.

— Вот-вот, — сказала она. — Все отговорки ищешь, а дело-то проще простого! Захватить оружие, прилететь на планету — и освободить! Кто это может сделать, если не белые?

— Неизвестно еще, как эти белые тебя встретят! Нюрку-то с Ревякиным не пожалели!

Катя остановилась и даже притопнула от возмущения.

— Вранье это все! Тищенко болтает, что попало, а ты его слушаешь! Я знаю многих офицеров дивизии, это благородные люди! И потом — они жизнью обязаны папе! Если трусишь — так и скажи!

— Я не трушу, — сказал Егор спокойно. — Я опасаюсь. На стрелку так не ходят — среди ночи, как снег на голову. Я, знаешь, на нескольких успел побывать. Там клювом щелкать не приходится… — он остановился. — Давай так: пока не увидишь своих знакомых, об оружии ничего не говори.

— Почему это? — Катя удивленно округлила глаза.

— По кочану, — объяснил Егор. — Есть у меня одно опасение… В общем, не суетись. Идем спокойно, собираем плюхариков, вроде бы мы и ни при чем… Ждем, когда сами окликнут.

— Зачем столько сложностей? — Катя нахмурилась. — Когда можно прийти и сразу сказать…

Она вдруг осеклась.

— Ну, и что ты скажешь? — усмехнулся Егор.

— Здравствуйте, господа, — неуверенно произнесла Катя.

— Плохо, — Егор покачал головой. — Давай-ка обойдемся и без «господ», и без «товарищей».

— А ведь хлопец дело говорит! — неожиданно раздался у него за спиной хриплый голос. — Мы господ с товарищами на одной пальме вешаем!

Егор резко обернулся и застыл, увидев нацеленное ему прямо в лицо острие копья.

— Ну-ну, не дергайся! — сказал низкорослый бородатый человек, одетый в длинную, до колен, домотканую рубаху, подпоясанную солдатским ремнем.

Двое других, одетых точно так же и таких же коротконогих, целились в Егора из арбалетов.

— И руки подыми! — добавил человек с копьем. — А ты, барышня, кидай сюда туесок, ежели, конечно, в нем бонбы нет!

— Какая бомба, что вы, мужики! — сказал Егор, передавая ему Катину корзинку. — Плюхариков мы собираем!

— Кто ж вас знает, местных, — рассудительно заметил копейщик, вытряхнув содержимое корзинки на землю. — У вас тут, говорят, черт знает чего можно найти! В каждом огороде пулемет зарыт! А может, и патроны есть? — он пытливо прищурился на Егора.

— Нет, — честно признался Егор. — Патронов нету. Только плюхарики.

— Тьфу, срамота! — копейщик брезгливо пнул лаптем шевелящуюся кучу, после чего тщательно вытер его о траву. — И как вы такую страсть в рот берете?!

— Дык куда деваться? — Егор простодушно почесал в затылке. — У сколопендры-то брачные пляски начались, к ней сейчас и не подступишься. Перебиваемся вот, чем бог послал! — краем глаза он поймал изумленный взгляд Кати. — Много ли нам, сиротам, нужно?

— Сиротам, говоришь? — мужик скептически пожевал бороду, щурясь на комбинезон Егора. — А мундирчик-то у тебя не сиротский. Верно, браты?

Арбалетчики, и в самом деле похожие друг на друга, как братья, утвердительно махнули бородами.

— И девка одетая, будто сейчас с ярмарки, — сказал один из них.

— Сестра, стало быть? — продолжал копейщик.

— Единоутробная! — кивнул Егор.

— А что ж вы с остальными-то в бега не подались?

— В бега? — Егор посмотрел на Катю, ожидая хоть какой-нибудь подсказки, но та, похоже, понимала в происходящем еще меньше, чем он.

— Да мы подались было, — Егор был вынужден продолжать наобум, — но отстали чего-то…

— Вот чудаки-люди! — рассмеялся копейщик. — Деревню, пожитки — все побросали! И чего напужались? Батька местных без вины кончать не велит, — он вдруг хитро подмигнул Кате. — Но ежели разбежались — значит, чем-то виноваты, а?

— Так мы ж вернулись! — заспорил Егор. — Сами, добровольно!

— Добровольно, говоришь? — мужик все смотрел, щурясь, на Катю. — Ну, пошли, коли так.

Он сделал знак арбалетчикам, и те расступились, пропуская пленников вперед.

— Куда вы нас ведете? — спросила Катя.

— Ишь любопытная! — копейщик вознамерился было ласково хлопнуть ее пониже спины, но, встретившись с ней глазами, передумал и только облизнулся. — Не боись, сиротка, до батьки нашего поведем. Да не зыркай там глазами-то! Батька у нас строгий, чуть что не по ём — живо к мамке отправит!

Заправочная станция, стоявшая посреди обширного, наголо вытоптанного пустыря, больше всего напоминала саркофаг Чернобыльской АЭС — несколько уменьшенный, но такой же мрачный монолит серого шершавого камня, с крутыми откосами и чем-то вроде трубы на крыше. Четыре паровоза, приткнувшиеся у стены саркофага, казались на его фоне совсем крохотными.

Однако конвоиры, сопровождавшие Катю и Егора, свернули с широкой дороги, ведущей на станцию, и пыльной тропкой привели их в неглубокий распадок, уходящий в глубь леса. По обеим сторонам распадка тянулись вырытые в склонах землянки, над которыми в свете зари поднимались лазоревые струйки дыма.

Катя с удивлением крутила головой, разглядывая ветхие постройки, сложенные из старых рассохшихся стволов.

— Ну, чего ты рот разинула? — Егор незаметно дернул ее за рукав. — Не забывай, что мы местные.

— Я не забываю! — прошептала Катя. — Я тут плюхариков собирала две недели назад. Но ничего этого тогда не было! Когда они успели вырыть целый город?

— Поздравляю! — мрачно буркнул Егор. — Наконец-то до тебя начинает доходить…

— Что доходить? — не поняла Катя.

Ответить Егор не успел. Из темноты наперерез им шагнул человек с тяжелым арбалетом.

— Кто такие? — сурово спросил он, но, узнав конвоиров, опустил оружие. — То ты, Михась?

— А то хто ж? — отозвался копейщик. — Дрыхнете тут, а местные под самым носом шастают!

Из-за кустов появились еще несколько человек с заспанными физиономиями и дрекольем в руках. На голове одного из них тускло блеснула кокардой офицерская фуражка.

— Опять Михась оборванцев привел, — сказал кто-то. — На черта они тебе сдались? Порубал бы на месте — и вся недолга!

— Ну да! Буду я об них тесака тупить! — проворчал Михась, подгоняя Егора. — Чего встал? Шевели копытами!

— А хошь, мы их в штыки щас у березки-то и поставим! — не унимался деятельный советчик.

— Как Борташ скажет, так и будет!

— Ну, веди, веди… Разбудишь батьку, он те зубы-то пересчитает!

Катя и Егор, опасливо косясь на придвинувшихся вплотную людей, поспешили вслед за конвоиром, ощущая спинами недобрые взгляды.

— А девка-то спелая! — голодно произнес кто-то. — Особливо обувка у ей хороша! Прасковее моей в самый раз! Или Глашке! Слышь, коза! Третьей будешь? Пристяжной возьму!

Мужики злорадно заржали.

Катя вцепилась в руку Егора и не отпускала ее до тех пор, пока Михась не привел их к землянке, казавшейся побольше и почище остальных. Здесь он отпустил арбалетчиков, а Егору и Кате велел ждать.

— Почекайте тут. Только не отходите никуда, а то хлопцы с утра злые.

Он толкнул рассохшуюся дверь и скрылся в землянке.

— Ну что, довольна? — зло прошипел Егор. — Вот тебе твои белые и пушистые!

— Я ничего не понимаю! — на глазах Кати блестели слезы. — Это какие-то бандиты! Но откуда они взялись?

— Вывелись, — сказал Егор. — Методом перекрестного опыления. Над лощиной медленно разгорались зеленые лучи первого солнца.

Поселок постепенно просыпался. Где-то заплакал ребенок. По тропе мимо землянок прошла босая, нечесаная женщина с коромыслом на плече.

— Здравствуйте! — сказала Катя.

Женщина не ответила, искоса уколов ее неприветливым взглядом. Наконец из землянки выглянул Михась.

— Заходьте!

В тесном, едва освещенном масляной плошкой помещении было душно, воняло кислым потом и копотью. Батька Борташ, дородный мужик лет шестидесяти, голый по пояс и лохматый, как мультипликационный людоед, сидел на лежанке, по-турецки скрестив босые ноги в полотняных штанах. Перед ним суетилась ядреная молодуха в подоткнутой рубахе, выставляя на низкую массивную колоду, служившую столом, глиняные тарелки с кусками ноздреватого студня, разваренными клубнями и пучками маслянисто поблескивающих трав. Сервировку завершила пузатая бутыль с мутной жидкостью зеленоватого отлива. Молодуха крепкими зубами вырвала из бутыли затычку и доверху наполнила немалую глиняную чеплагу. В благодарность за хлопоты батька отвесил ей полновесный шлепок по обширному заду, и она величаво уплыла за занавеску, стрельнув напоследок в Егора лукавым, но слегка заплывшим глазом.

Батька неторопливо вытянул брагу, меланхолично пожевал кусок студня и только после этого обратил внимание на гостей.

— Ну? — промычал он без интереса.

— Вот, батька, — Михась помялся, поглядывая на бутыль. — На болоте взяли. Говорят — местные.

Борташ хрустнул продолговатым плодом, напоминающим огурец.

— Ну и что мне — целоваться с ними? Али за стол сажать? Нашел в болоте, да там бы и утопил. Самое место для них, сиволапых!

Скотина какая, подумал Егор. Такой и в самом деле утопит — глазом не моргнет. Включай, Егорка, соображалку, а то поздно будет!

— Я извиняюсь, — сказал он, кашлянув. — Михась тут малость не при делах. Мы ведь нарочно к вам шли.

— Чего? — Борташ, вызверясь, уставил на Егора желтые, в кровавых прожилках глаза.

— Ну да, — убежденно закивал Егор. — Как увидели, что паровозы садятся, так и решили — попросимся к вам!

Он покосился на Катю. Девушка молчала. Не то поняла, что Егор пытается выиграть время, не то была слишком испугана происходящим.

— Что еще за паровозы? — нахмурился Борташ.

— Ну, эти, черные. На которых вы прилетели… Батька хрюкнул в баклагу, расплескав самогон.

— Слыхал, Михась? Это они снаряды так зовут! — он оскалил редкий гребешок траченных цингой зубов. — Паровозы! Эх вы, дярёвня!

— Так я и говорю, — радостно подхватил Егор. — Сколько можно в болотах гнить! Отродясь свету белого не видали. Надоело! Возьмите в отряд.

— Ишь чего захотел… — Борташ поморщился, превозмогая изжогу. — На черта мне лишние рты в отряде? Сам видишь — впроголодь живем!

Он залпом опустошил чеплагу и зачавкал, кусая рассыпчатый клубень.

— Сдается мне, батька, — осторожно заметил Михась, — не дюже они на местных смахивают. Уж больно одеты чисто…

— Ну? — Борташ перестал жевать, поднял масляную плошку с коптящим фитильком и впервые внимательно оглядел сначала Катю, а затем и Егора. — А это мы очень просто проверим. Покличь-ка старуху!

Час от часу не легче, подумал Егор, глядя вслед выходящему из землянки Михасю. Зачем нам старуха? Не хватало еще публичных разоблачений. И Катька что-то совсем скисла, как бы не разревелась и не начала с перепуга правду резать. Это сейчас совсем некстати…

Борташ тем временем полностью сосредоточился на миске со студнем, часто наполняя и опорожняя чеплагу и не проявляя к пленникам ни малейшего интереса.

Стукнуть бы по черепу да убежать, томился Егор. Но за занавеской время от времени шелестел еле слышный шепоток. Не было никакой гарантии, что там не прячутся четверо мордоворотов с арбалетами.

Батька сыто рыгнул, отставив миску. Молодуха тотчас появилась с новой переменой блюд — жирным куском мяса на кости, обложенным волокнистой массой, напоминающей макароны под сыром. Егор с трудом подавил накатившую тошноту. Макаронная масса вела себя чересчур активно, раскрывая то там, то сям большие печальные глаза.

Борташ, ловко орудуя здоровенным тесаком, принялся за мясо.

— Водички не поднесете, хозяюшка? — попросил Егор. — В горле пересохло.

Молодуха вспыхнула и, ничего не ответив, скрылась за занавеской.

— С каких это пор местные начали воду пить? — неприятно прищурился на Егора Борташ.

— Шутка! — поспешно ответил Егор. — Народный юмор. А хозяйка у вас ничего — симпатичная!

— Кой черт симпатичная, — набычился Борташ. — Сухая, как плеть. Повывелись девки… — он тяжело вздохнул и неизвестно к чему добавил: — Жуешь, жуешь, никакого вкусу…

Егор на всякий случай взял Катю за руку.

Дверь распахнулась, и в землянку, шаркая босыми подошвами, медленно вползла скрюченная фигура, в которой лишь по обрывкам тряпья, прикрывающим тело, и седому клочку волос на голове можно было узнать человеческое существо. Темные костлявые руки с подагрическими суставами и загнутыми когтями напоминали птичьи лапы, вцепившиеся в клюку, на которую опиралась старуха. Выцветшие до матовой белизны глаза тускло светились в глубоких провалах черепа, обтянутого коричневой морщинистой кожей.

Здравствуй, бабушка-яга, невесело подумал Егор.

— Зачем звал? — спросила старуха неожиданно звучным молодым голосом, при звуках которого пальцы Кати вдруг похолодели в руке Егора.

Девушка смотрела на старуху во все глаза.

— Вот, мать, родня твоя отыскалась, — Борташ утер жирные губы тыльной стороной ладони. — Узнаешь?

Старуха медленно обвела взглядом землянку и остановилась на пленниках.

— Нет, — сказала она, в упор глядя на Катю. — Не узнаю.

— Ну, ты даешь, бабуля! — возмутился Егор. — Совсем на старости лет из ума выжила?! А кто тебе дрова рубил? Воду носил… то есть эту, как ее… — он повернулся к Борташу. — Нашли, кого слушать! У бабки склероз рассеянный с юных лет! У кого хотите спросите! Она ж не помнит, как ее саму звать!

Он чувствовал, что иссякает, и мало-помалу стал приближаться к старухе. Вырвать клюку, первый удар — Михасю по коленкам, потом — по плошке с фитильком, и бежать!

— Не помнит, говоришь? — усмехнулся Борташ. — Вот ты нам и скажи, как ее звать.

Он неспешно вытер тесак о штаны и принялся ковырять им зубах. В землянке повисла неприятная тишина. Егор в панике оглянулся на Катю. Та, казалось, не замечала ничего вокруг, пристально всматриваясь в густо перечеркнутое морщинами лицо, а затем вдруг протянула руку и тронула седой клок волос.

— Нюра, — тихо произнесла она. — Господи, Нюрочка, это же ты! Старуха капризно дернула плечом.

— Знамо, я. Кто ж еще?

Огонек плошки мигнул в Катиных глазах и каплей покатился по щеке. Она обошла старуху кругом, трогая ее плечи, горбатую спину, птичьи лапки, бывшие когда-то полными белыми руками хохотушки-поварихи.

— Но что с тобой произошло?!

— Знамо, что… — старуха неприязненно покосилась на Катю. — Улетели, касатики… Жди, говорят, скоро будем… — она помолчала, горестно поджав бесцветные губы. — Так всю жизнь и прождала… Семена схоронила, сынов троих и дочку Катеньку… В честь тебя имечко у ей было… Да не зажилась. Тоже непоседливая… Потом Василий родился… А от него — Семен и Анютка…

— Этого не может быть! — Катя с ужасом смотрела на старуху, продолжавшую перечислять детей и внуков.

— Я ведь тебе говорил, — прошептал Егор. — А ты не верила…

— Чему я должна верить?! — Катя повернула к нему заплаканное лицо.

— Да ты не реви, девка! — подал голос Михась. — Мы твою бабку не забижали. Кому она нужна, тварь насекомая?! Забирай в полной сохранности, раз уж вы и впрямь родня!

— Э-э, погоди, Михась, — Борташ расплел ноги и спрыгнул с лежанки.

Егор с удивлением обнаружил, что широкий кряжистый торс батьки едва возвышается над колодой, опираясь на коротенькие кривенькие ножки.

— Тут разговор интересный намечается, — Борташ вразвалку подошел к Егору, поигрывая тесаком, и остро прищурился на него снизу вверх. — Куда ж это вы, касатики, летали? На чем?

Егор молчал, глядя на острие тесака, выписывающее восьмерки в неприятной близости от его живота.

Неожиданно в дверь землянки бухнули снаружи, в проеме показалась голова в офицерской фуражке.

— Батька! Там снаряд сел!

— Где? — Борташ метнулся к двери.

— На заправке! Прямо возле наших! О, чуешь?

Издалека вдруг послышался взрыв, а затем несколько коротких очередей.

— Чего это? — растерянно спросил Борташ.

— Пулемет! — неожиданно оживилась старуха. — Нешто сам Яков Филимоныч пожаловали? Слава тебе, господи, дождалась!

Нет, подумал Егор, не пулемет это. Из «калаша» садят! Такую очередь ни с чем не спутаешь. Похоже, тут есть стрелки и кроме Якова Филимоныча.

— Так вот какая у тебя родня! — Борташ угрожающе шагнул к старухе.

— Это не мы! — поспешно сказал Егор. — Мы мирные люди! У нас и бронепоезда-то нет! То есть этого… паровоза! Снаряда!

Новый взрыв грохнул ближе. С потолка посыпалась земля.

— По коням! — рявкнул Борташ. — Ярина, мать твою!

— Тут я!

Занавеска колыхнулась, из-за нее стремительно явилась молодуха в кожаном потнике и полной сбруе. Ремни крест-накрест перехватывали ее сильное тело. Бугрящиеся мышцами руки в шипастых рукавицах крепко держали на сворке целую стаю кошмарных зверюг, казалось, сплошь состоящих из клыков и когтей.

В землянке вдруг стало очень тесно. Егор прижал взвизгнувшую Катю к стене, закрывая ее от рвущихся с поводков тварей. Борташ ловко вспрыгнул молодухе на закорки и пришпорил пятками под бока.

— С этих — глаз не спускать! — велел он Михасю, распахнувшему дверь. — Головой отвечаешь!

Упряжка рванулась прочь из землянки. Борташ на скаку выкрикивал приказы:

— Сивый! Гуртом через лес — в обход! Хромого с арбалетчиками — на холмы! Копейщики, цепью вперед — марш!

По улице рассыпался дружный шлеп лаптей и укатился вдаль, откуда доносились редкие автоматные очереди. Михась запер дверь и повернулся к пленникам.

— Видали? — не без гордости сказал он. — С батькой шутки плохи! Он подошел к колоде и, оглянувшись на дверь, торопливо наполнил чеплагу самогоном из бутыли.

— Глядите у меня! — пригрозил он, поднося чеплагу ко рту. — Шоб ни звуку, ни шороху!

Мутная жидкость без задержки полилась в его широкое горло.

— Мы глядим, глядим, — прошамкала старуха и вдруг едва уловимым движением метнула клюку.

Михась выронил чеплагу и завалился на лежанку, сорвав торчащей из шеи клюкой ветхую занавеску.

Старушка утицей просеменила к нему и, обхватил клюку костлявыми пальцами, всадила ее поглубже. Михась выгнулся дугой и захрипел.

Егор отвернулся. Катя вцепилась в него, дрожа всем телом.

— Не надо смотреть, — он прижал к себе ее голову.

Со стороны лежанки послышалось несколько всхлипов, и все стихло.

— Попомнишь у меня Нюрку-пулеметчицу, интервент! — старуха подошла, обтирая занавеской острый конец клюки. — Больно грозный. Чистый сколопендр! Только дурнее… — она отбросила окровавленную тряпку в угол. — Ну, чего слиплись? Не намиловались за сорок лет? Там Якову Филимонычу, поди, подмога нужна! Пошли!

Старуха ухватила Катю за руку и потащила к двери.

Единственная улица деревни была пуста. У догорающего костра валялся опрокинутый котел, истекающий последними каплями пролитой похлебки. Вдали у серой пирамиды заправочной станции к небу поднимался дымный столб. Старуха повернула в противоположную сторону.

— Куда мы идем? — спросила Катя, едва поспевая за ней.

— Кругалём да напрямки, — не оборачиваясь, ответила старуха. — Так-то оно вернее будет…

Такого Егор еще не видел ни на Земле, ни на станции «Мир», ни в паровозе Сидорчука. Подземный коридор, выложенный светящейся плиткой, уходил в бесконечную телескопическую даль. Через каждые десять шагов из стены выступала сложной конфигурации приборная панель, усеянная живо перемигивающимися огоньками.

— А для чего это? — Егор мог бы поспорить, что приборы имеют внеземное происхождение, если бы не выведенная по трафарету надпись над каждой панелью: «Руками не трогать!»

— А хрен бы его знал! — равнодушно пожала костлявыми плечами Нюрка. — Живет себе помаленьку…

— Егор, — чуть отстав, Катя тронула его за локоть. — Откуда ты знал, что здесь прошло много лет, пока мы летали?

— Парадокс Эйнштейна. Это в школе проходят.

— Да? — Катя опустила глаза. — А мы не проходили…

— Так вы с Эйнштейном в школе, наверное, в одно время учились. Если я ничего не путаю. У меня по истории всегда тройка была.

— По истории, — грустно повторила Катя. — Значит, это правда?

— Ты о чем? О парадоксе?

— Я об отце…

Она оставила Егора и ушла вперед.

Нюрка, не оглядываясь, бодро шаркала босыми подошвами по гладкому полу тоннеля. Катя догнала ее и пошла рядом.

— Как же вы тут жили, — спросила она, — вдвоем на целой планете? Сорок лет…

— Зачем вдвоем… А дети? С детьми-то знаешь как? Где год, там и сорок. А может, и боле… кто их считал?

Клюка ее размеренно ударяла в пол. Казалось, в коридоре тикают невидимые часы, отсчитывающие бесконечное время.

— Поженятся дети — считай, лет пятнадцать прошло.

— На ком поженятся? Тут еще люди были?

— Никого тут не было… — отмахнулась старуха. — Сами поднялись. Старшенькая-то моя не от Семена была… Это уж я ему потом призналась, когда ей пора пришла… Покручинился Семен да Лизавету-то и забрюхатил… А там и покатилось… моих четверо да Лизкиных пятеро… Грех невелик, а жить надо… Товарищ Ленин сказал — плодитесь и размножайтесь…

Егор прислушался. Откуда-то доносился постепенно усиливающийся гул. Пол под ногами время от времени начинал тихонько вибрировать, издавая дребезжащие звуки, вплетающиеся в монотонное бормотание Нюрки.

— …Степан родил Алексея, Алексей родил Якова и Николая от Анютки и Ефросиньи… в пустыню они ушли, не возвращались пока…

Шагов через сто в стене коридора обнаружилось широкое овальное отверстие, за которым вдруг открылся циклопический объем погруженного в полумрак зала. Гул стал оглушительным. В сумеречной глубине бледно мерцали гигантские агрегаты, оплетенные сетью электрических разрядов. Они наполняли воздух сухим треском и запахом озона. Внутри кокона из фиолетовых молний тяжело ворочалось что-то темное, бесформенное, то распадаясь на части, то сливаясь в единую косматую массу.

— Что это? — прокричал Егор, нагнав старуху.

— Заправка! — отмахнулась Нюрка, не замедляя шаг. — Нам туды не надоть!

Она устремилась дальше по коридору, в конце которого виднелись ступени уходящей вверх лестницы…

Люк вывел их прямо под небо — на утоптанную площадку, укрытую со всех сторон зарослями колючего сухостоя. Снова послышалась автоматная очередь — на этот раз совсем близко. Бой продолжался. Егор осторожно раздвинул стебли и глянул вниз. Площадка находилась на вершине холма, с которого отлично просматривался почти весь пустырь вокруг заправочной станции и приткнувшиеся у стены паровозы. Паровозов было пять. Неподалеку от них догорала избушка сторожей, пуская в небо коптильный дым.

Издали послышались крики. На краю пустыря закачались копья. Нестройная цепь боевитых мужиков поднялась в атаку. Их зычным ревом подгонял Борташ, скачущий позади строя верхом на Ярине. Мужики преодолели всего десяток шагов, когда ударила новая очередь. Егор перебежал площадку, выглянул с другой стороны и успел заметить вспышки выстрелов внизу, посреди крохотного островка жидкого кустарника. На подступах к островку валялось несколько аспидно-черных трупов. В них нетрудно было узнать тех клыкастых тварей, которых батька держал у себя в землянке за занавеской.

Автомат коротко прогрохотал три раза, и наступавшие мужики снова залегли. Борташ, уходя из-под обстрела, пришпорил Ярину.

Егор силился разглядеть среди кустарника фигуру стрелявшего.

— У наших автоматов не было, — сказал он. — А держится хорошо. Молодец.

— Ты вот сюда погляди!

Нюрка, приставив ладонь козырьком ко лбу, смотрела в направлении станции. Там из-за угла гурьбой высыпали борташевские арбалетчики и, прячась в траве, сноровисто расползлись цепью.

— С тыла обходят! — ахнул Егор.

— У меня не обойдут! — старуха подбежала к шалашу, стоявшему посреди площадки, и живо раскидала вязанки сухих трав.

Перед Егором и Катей во всей красе обнажилась классическая средневековая катапульта на больших деревянных колесах.

— Разворачивай! — скомандовала старуха, ухватившись за станину.

Катапульту подкатили к краю площадки. Нюрка оттянула двухметровую ложку в боевое положение и вбила стопорный клин.

— Накручивай! — велела она Егору. — Да смотри не упусти! Без рук останешься!

Егор послушно ухватился за крестообразный ворот храпового механизма.

— А стрелять чем? — прокряхтел он.

— Найдется чем! — старуха ткнула когтистым пальцем в угол площадки. — Катюха! Там, в яме, под пологом! Подноси!

Катя принесла пупырчатый плод размером с арбуз.

— Не легковат? — с сомнением спросил Егор.

— Может, и легковат, — Нюрка уложила «арбуз» в долбленое углубление ложки. — Зато вонюч!

Она послюнявила палец и подняла его над головой.

— Поправку на ветер сделаем! Разверни чуток… Хорош! Эх! Смерть мировой буржуазии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Огонь!

Ложка с визгом поднялась, ударила в перекладину, и пупырчатый снаряд по широкой дуге улетел в поле. Там, где он упал, взметнулся фиолетовый газовый гриб и медленно осел, расползаясь чернильной кляксой. Из травы с истошным воплем выскочил перепуганный борташевец. Бросив арбалет, он схватился за горло и припустил обратно к лесу, плюясь и кашляя на бегу.

— Забористая штука! — с одобрением заметила Нюрка. — От нее даже сколопендры в тину прячутся. Заряжай!

Десять снарядов, разбросанных по полю, полностью сорвали обходной маневр борташевцев. Арбалетчики улепетывали к лесу, провожаемые языками медленно ползущего следом едкого газа.

— С ветром повезло сегодня! — радовалась Нюрка.

Лицо ее, давно сожженное загаром под лучами двух солнц, казалось, снова разрумянилось и помолодело. С юным задором бывшая пулеметчица наводила орудие на цель, успевая помогать и Егору с воротом, и Кате со снарядами.

— Зря молодежь-то моя разбежалась! — звонко щебетала она. — Говорила я им — сами одолеем супостата! Да куда им! Осмирнели от тихого жития!

— А этот разве не ваш? — Егор указал вниз, на кусты, откуда ободренный неожиданной поддержкой автоматчик метко бил одиночными, плотно прижимая к земле борташевцев, наступавших с фронта.

— Не, не мой, — Нюрка с сожалением вздохнула. — Опытный мужчина. У меня таких нет. Да и стрелять нечем.

— О Господи! — ахнула вдруг Катя, следившая за борташевцами. — Смотрите, что там делается!

На краю пустыря взметнулись клубы пыли, из которых, как птичий клин из облака, вырвалась стремительно приближающаяся кавалерия. Экипированные в кожаную сбрую бабы бежали, отчаянно работая пышными бедрами и оглашая пустырь мучительным воплем, слышать который доводилось разве что ординаторам родильных домов. Зверообразные мужики подпрыгивали в седлах, размахивая тесаками и колотя рахитичными ножками в девичьи бока. Казалось, батька Борташ вдруг размножился и, утратив привычную осторожность, ринулся в сокрушительную атаку.

— Ах, я дура старая! — всплеснула руками Нюрка. — Забыла, что у него полотряда таких недомерков, как он сам! Думала, из жалости братьев кормит.

— Разворачивать, что ли? — спросил Егор.

— Далеко! — Нюрка прищурилась, закрываясь рукой от солнца. — Не достанем. Но что ж боец-то молчит?! Стопчут ведь!

Егор посмотрел на зеленый островок у подножия холма и увидел, как оттуда выскочил человек в камуфляжном комбинезоне и что есть силы побежал к паровозам, на ходу отшвырнув автоматный рожок.

— Патроны у него кончились!

Человек в камуфляже большими скачками несся через пустырь, но широкий клин кавалерии, изгибаясь серпом, уже отрезал его от паровозов.

— Не успеет! — в отчаянии крикнул Егор.

— Ахти, беда-то какая! — всполошилась Нюрка. — Ну, я вам, кобелям, покажу, как на трудовых бабах ездить! — она рванула станину катапульты так, что колеса прочертили в земле глубокую борозду. — Навались, ребятушки!

Орудие выкатили на новую позицию.

— Катерина, снаряд! — скомандовала Нюрка, прицеливаясь. — Эх, мать вашу! Далеко! Как бы парня не задеть! А ну, Егорушка, крути до упору! Еще давай!

Она подбежала и тоже вцепилась в ворот. Скрученные жгутом толстые жилы неизвестного зверя жалобно стонали, опасно выгибая рукоять ложки.

— Ну, еще маленько! — задушенно прохрипела Нюрка.

И тут жгут не выдержал. Что-то оглушительно выстрелило над самым ухом Егора. Размочаленная многохвостая плетка взметнулась над станиной, едва не задев его по лицу. Ворот легко провернулся и остался в руках у Егора и Нюрки, отлетевших далеко от катапульты.

— Все, отвоевались, — Егор с трудом поднялся, потирая ушибленное плечо. — Нюр, тебя не задело?

Нюрка не отвечала. На глазах одряхлев и потеряв последние силы, она дрожащим кулачком размазывала по сморщенным щекам мелкие старческие слезы. Катя подошла к ней и, присев рядом, молча обняла.

— Простите, ребятки, — всхлипнула старуха. — Подвела я вас, погубила… Что ж за доля моя горемычная… — она принялась раскачиваться, переходя на жалобный вой, и вдруг замерла. — Стой! А это чего?

Егор прислушался. Где-то над болотом, словно отголосок песни, поднималось отдаленное хоровое «Ур-а-а!», сопровождаемое треском винтовочных выстрелов.

— Ур-р-а! — звонко подхватила Нюрка, вскакивая на ноги. — Яков Филимоныч подходят!

На этот раз она не ошиблась. Раздвинув травы, Егор увидел, как со скальной гряды на пустырь выливается поток вооруженных людей и, на ходу разворачиваясь в цепь, неудержимо катится на позиции борташевцев. Над строем трепетал на ветру красный флаг. С пригорка застрекотал пулемет, разом выкосив авангард батькиной кавалерии и прижав остатки клина к лесу. Бабы, сбрасывая седоков, с визгом разбегались кто куда. Лишь один всадник продолжал оставаться в седле, торопливым галопом уходя от обстрела под прикрытие холма, с вершины которого ему в бессильной ярости грозила клюкой отчаянная пулеметчица.

— Финальный заезд, — нервно пошутил Егор. — Первый номер — Борташ на Ярине, от Бунчука и Ясной.

— Уйдет сукин сын! — бесновалась Нюрка. — К паровозам метит! Ярина, исходя пеной, тяжело скакала по склону холма.

— Так не бывать же тому!

Нюрка бросилась к катапульте и вспрыгнула на станину.

— Толкайте!

— Ты с ума сошла! — испугалась Катя. — Разобьешься! Старуха неистово била в землю клюкой так, что катапульта и в самом деле понемногу двигалась к краю площадки.

— Толкайте, вам говорят, сукины дети! В трибунал захотели?! Егор прикинул расстояние и понял, что старухина затея не лишена смысла. По ровному склону тяжелая катапульта могла скатиться наперерез Борташу — прямо под ноги Ярине. Непонятно, правда, как там тормозить… Но думать об этом было некогда.

— Эх! Есаул с урядником на джипе с кенгурятником! — пропел Егор, разгоняя катапульту. — Поехали, бабушка!

Он едва успел запрыгнуть на станину, когда четырехколесное сооружение, разметав травы, ухнуло вниз. Склон холма оказался не таким уж пологим. Катапульта стремительно набирала скорость, перепрыгивая дождевые рытвины, подминая кусты и хрустя колесами на кочках. Впереди нее волной неслась насмерть перепуганная мелкая живность.

Егора отчаянно болтало из стороны в сторону вместе с ложкой, в которую он намертво вцепился, не найдя лучшей опоры. На какое-то время он упустил из виду Борташа и вообще потерял ориентацию в пространстве. Ему казалось, что спуск продолжается долго, что катапульта давно уже скатилась с холма, но продолжает разбег по пустырю, набирая первую космическую скорость.

— Не уйдешь, кобель укороченный! — Нюркин голос прозвенел над самым ухом, перекрывая грохот и треск.

Егор вдруг увидел Борташа. Перекошенное в крике лицо батьки приближалось с ужасающей быстротой. Внушительный тоннаж Ярины не позволял ей мгновенно остановиться и пропустить катапульту мимо себя. В последний момент ей удалось только слегка отвернуть в сторону, и она понеслась вниз по склону, не в силах прекратить все ускоряющийся беспорядочный галоп. Всадник и катапульта мчались теперь параллельными курсами. Нюрка безуспешно пыталась дотянуться острым концом клюки до жирного загривка Борташа. Батька на скаку отмахивался тесаком.

— Гаси его, Шапокляк! — закричал Егор, впадая в азарт. — Вот я его сейчас ложкой!

Он попытался выдернуть тяжелый рычаг из переплетения жил, чудом удерживающих его на весу, но в этот момент раздался страшный треск, и Егор с удивлением обнаружил себя высоко над землей, в свободном полете, траектория которого подозрительно напоминала путь снаряда, выпущенного из катапульты.

«А я, оказывается, успел соскучиться по невесомости», — меланхолически подумал он, и тут наступила тьма…

…Будильник прозвенел, как всегда, в полвосьмого. Егорка зарылся головой под подушку и натянул одеяло повыше, однако проклятый звон ничуть не ослабел. Кто их делает, эти будильники?! Руки бы оторвать! Трещит на всю квартиру, будто не видит, что человек уже проснулся, просто ему нужно поваляться еще минут пять. Ну, две… Ну, хотя бы сон досмотреть. Там было так интересно…

— Егорка, подъем!

Подушка улетела в облака, большая папина ладонь взъерошила Егоркины вихры.

— Ну, минуточку еще… одну…

— Вставай, вставай, в школу опоздаешь!

— А ты меня на джипе подвезешь, — Егорка хитро приоткрыл один глаз.

— Сегодня не могу, — вздохнул папа. — Мы с мамой должны ехать в Звенигород.

В Звенигород?! Егор задохнулся от ужаса.

— Не надо в Звенигород! Вас же там… — он попытался вскочить, но больно ударился головой о низкий бревенчатый накат землянки и рухнул обратно на солому.

— Да уймись ты! — Мустафа крепко ухватил его за плечи, не давая свалиться с лежанки. — Антон Пафнутьич, ноги ему держите! Катя, неси аптечку!

Егор почувствовал, как что-то тоненько ужалило его в бедро, во рту сразу стало горько.

— Папа… — всхлипнул он, проваливаясь в зыбкий сон, на этот раз без видений.

— Товарищи! — скорбно заговорил Яшка, комкая в кулаке фуражку. — Международное положение нашего молодого государства продолжает желать лучшего! Еще бродит по бескрайним просторам нашей рабоче-крестьянской Галактики недобитый враг! Поганая гидра контрреволюции протянула свои когтистые щупальца от планеты к планете, чтобы вырвать из наших рядов такого пламенного бойца, как сегодня! Многие из нас знали Анну Евдокимовну Ревякину не понаслышке! — голос его дрогнул. — Она была верный товарищ, беспощадный борец за наше дело, а некоторых и родила! Тяжкие испытания выпали на ее долю за те две недели, что мы летали туда-обратно! Злобный релятивизм губил ее молодое тело сорок лет без единого патрона посредством буржуазной теории Эйнштейна! — Яшка смахнул набежавшую слезу.

Егор, расталкивая людей, протиснулся вперед. У могилы, вырытой под самой стеной заправочной станции, стоял грубо сколоченный гроб, до половины закрытый кумачовым полотнищем. Нюрка лежала, сложив руки на груди, голова ее была повязана белой Катиной косынкой. Неверный свет факелов скрадывал старческие морщины, лицо Нюрки снова казалось помолодевшим, как во время боя на холме. Только лихой задор пулеметчицы сменился теперь умиротворенным спокойствием человека, завершившего тяжкий труд.

— Но дело ее не погибло! — продолжал Яшка, переборов скорбь. — На место павшего бойца встанут сотни ее близких, а также и дальних потомков, которые стоят здесь, перед нами, благодаря объяснению ученых товарищей. Когда мы улетали, никого из вас, граждане свободной Керосинки, еще не было в живых, а теперь есть! И многие даже лысые. Но я верю! Да, товарищи, я верю в этот… — он покосился на бумажку в руке, — парадокс! Если, конечно, будут добровольцы. Оружия оставим и патронов дадим, но чтоб больше мне этих пряток на болоте не было! Белые к вам прилетят, или зеленые, или еще какой бандитский элемент — заправка должна быть нашей, красной! Не опозоримте высокое звание детей и внуков нашей Нюрки-пулеметчицы, а также Семена Ревякина от второго брака. Заколачивай!

Яшка спрыгнул с возвышения. Двое красноармейцев накрыли гроб крышкой. Стук деревянных молотков отозвался в голове Егора болезненными пульсами. Он отвернулся и увидел рядом с собой Катю, утиравшую заплаканные глаза.

— Зря ты встал, — голос ее еще ломали слезы. — При сотрясении нельзя волноваться.

— Ничего, — сказал Егор. — Я в порядке. Как это произошло? Он снова повернулся к могиле, куда четверо бойцов уже опускали гроб.

Яшка подал команду:

— Товсь! Пли!

Винтовочный залп разорвал тишину и, отраженный стеной, укатился в леса девственной планеты, вспугнув крылатые стаи.

— Пойдем, — Катя потянула Егора за собой. — Тебе нужно лежать. Края облаков, еще тронутые последним лучом заката, медленно угасали над болотом. Дорога, ведущая в деревню, была почти неразличима в темноте. Егор часто спотыкался. Катя повела его под руку.

— Борташа взяли живым, — рассказывала она. — И только благодаря Нюре. Он ее и мертвую не смог от себя оторвать… Так и полз, пока наши не догнали…

Наши. Егор быстро посмотрел на Катю, но промолчал.

— Все как-то странно смешалось, — задумчиво продолжала она. — В банде оказались потомки и белых, и красных… Тех, что до Гиганта не долетели, а высадились где-то по дороге. Но они говорят, что это было лет семьдесят назад… — она вздохнула. — Совсем я запуталась, кто чей потомок, кто с кем воюет… и за что?

— А спасителя нашего нашли? — спросил Егор. — Того, что из кустов стрелял?

— Нет, — Катя покачала головой. — Может быть, он вовсе и не нас спасал. Просто прилетел, заправился и улетел.

— А борташи его не знают?

— Откуда? Они стрельбы-то отродясь не слыхали, только по преданиям помнят…

Егор задумчиво поглядел в ночное небо.

— А ведь он, как пить дать, недавно с Земли…

— С чего ты взял? — глаза Кати недоверчиво блеснули.

— Можешь не сомневаться, — Егор убежденно кивнул. — Наш человек, современный, и к бабке не ходи… — он смущенно замолк, вспомнив Нюрку. — Впрочем, это еще надо проверить…

Отлет эскадры красных паровозов был назначен на раннее утро.

Яшка, вопреки обыкновению, решил на этот раз обойтись без митинга. Еще вчера, после похорон Нюрки, вся власть на планете, вместе с четырьмя винтовками и пулеметом, была передана наскоро избранному сельсовету. Новоявленный председатель, внучатый племянник Нюрки со стороны сына второй жены Семена, хоть и схлопотал от Яшки выговор за аморальное происхождение, но клятвенно обещал навести на Керосинке порядок, разбежавшихся по лесам борташевцев изловить, мужикам учинить суд, а верховых баб расседлать и употребить по назначению.

Что же касается самого Борташа, то приговор в отношении него привели в исполнение еще затемно.

Яшка был доволен. Единственное, что не давало ему покоя, так это паровоз, улетевший в разгар сражения с борташевцами. Свой он был или вражеский, но подвергать риску оружие, оставшееся на орбите без присмотра, Косенкову не хотелось. Правда, теперь в его распоряжении вместо двух паровозов было целых шесть, однако людей на них не хватало, а опытных машинистов и вовсе не было. Неожиданно выручил Мустафа. Облазив и обстукав каждый паровоз сверху донизу, он сообразил, что они легко способны двигаться и маневрировать в состыкованном положении, изрядно экономя при этом горючее, за каковое открытие Мустафе была объявлена благодарность перед строем и обещан орден Красного Знамени по возвращении на Гигант.

Егор, отлучившийся из деревни спозаранок, все награждения пропустил и едва не опоздал к отлету. Яшка поощрил его в личном порядке, вручив за мужество в боях с бандитами именной наган, который тут же отобрал за самовольную отлучку.

Еле отвязавшись от Яшки, Егор получил нагоняй и от Мустафы.

— Где тебя черти носят? — напустился на него майор Каримов. — Тут каждая пара рук на счету!

Вместо ответа Егор вынул из кармана и протянул ему стреляную гильзу.

— Что ты на это скажешь, командир?

Мустафа повертел гильзу в пальцах, и густая бровь его недоуменно приподнялась.

— Где ты это взял?

— Там, на пустыре, в кустах.

— Это же от «Калаша»! Пять-сорок пять! Егор забрал гильзу и спрятал в карман.

— Вот и я о том же…

Благодаря инженерному гению майора Каримова и мастерству машиниста Сидорчука старт красной армады прошел в штатном режиме, и спустя полчаса она уже вышла на расчетную орбиту. До стыковки со станцией «Мир» оставались считанные минуты.

Яшка с нескрываемой гордостью бродил вдоль гармошки состыкованных паровозов из конца в конец, любовно дыша на полированные поверхности и по-хозяйски протирая их рукавом.

— Простор-то какой! — кричал он через все шлюзовые переходы.

— Тут ежели плакат повесить, так на нем можно аршинными буквами написать «Да здравствуют Советы рабочих, крестьянских, солдатских, матросских и аборигенских депутатов!» — и еще место останется.

— Яш, зайди-ка сюда, — из командной рубки главного паровоза выглянул озабоченный Сидорчук.

— Иду! — Косенков, нарочито громко топая и по-журавлиному перешагивая через комингсы, приблизился к рубке. — Вспотеешь, пока дойдешь! — радостно сообщил он. — Ну, чего тут у вас?

— Ничего, — проворчал Сидорчук.

— Мы вышли в точку встречи со станцией, — пояснил Мустафа.

— Молодцы! — Яшка одернул гимнастерку. — А ну, покажьте!

— Смотри сам, Яков Филимоныч.

Косенков шагнул в рубку, и улыбка медленно сползла с его лица. Навигационные экраны паровоза были пусты.

Станция пропала.

— Черт! — поручик Яблонский бросил колоду. — Тройка, семерка, туз! Если вам снова повезет, я всерьез буду считать, что вы в сговоре с пиковой старухой… — он снял китель, сверкнувший золотом погон и воротником, засаленным до свинцового блеска. — Идет за кольцо и сапоги!

— Прошу извинения, — Купер брезгливо пощупал ветхую ткань. — Только за сапоги.

— Однако, братец, ты поразительно скуп для миллионщика! — поручик с укоризной протянул Джеймсу перетасованную колоду. — Сними.

— Какой там миллионщик! — вздохнул Купер, выбирая карту. — Все в прошлом… Вот разве что ваши друзья дадут благоприятной цены за груз…

— Можешь не сомневаться! — заверил Яблонский, пожирая глазами карту в руках Джеймса. — В золоте будешь купаться! Нектар и амброзию вкушать! Кстати, что это я все на «ты», а брудершафта не пили! — он живо наполнил бокалы. — Давай за дружбу!

— С удовольствием, — вздохнул Джеймс, предусмотрительно отодвинув карту на край стола. — Так у вас и золото есть?

— Есть, есть, — поручик с сожалением проводил карту глазами. — Все есть, были бы патроны… — он залпом осушил свой бокал, забыв о брудершафте.

Купер не настаивал. Прихлебывая ароматный ликер, он внимательно присматривался к своему новому знакомому. Поручик казался странноватым, но вполне разумным молодым человеком, к счастью, начисто лишенным деловой хватки. Выходя в эфир с борта станции, Джеймс не мог и надеяться, что будет так скоро услышан и взят на буксир космическим кораблем, прилетевшим не со зловещего Красного Гиганта, а с вполне цивилизованной планеты, расположенной где-то неподалеку.

— Тут главное что? — продолжал Яблонский, занюхав воротником кителя. — Главное — доставить всё в целости и сохранности.

— Могут предполагаться препятствия? — удивился Джеймс.

— А черт его знает! Как масть ляжет… — поручик снова взял карты. — Сам понимаешь, в эмиграции живем. Зачем с властями ссориться, когда патронов нет? Другое дело — с пулеметом! — он ласково погладил маслянистый кожух стоящего у ног «максима». — Может, и отобьемся…

— Что значит — может? — встревожился Купер. — Вы не имеете разрешения властей?

— Да какое там разрешение! — Яблонский махнул рукой. — Сколько лет живем и разрешения не спрашиваем. Ты не волнуйся, прошмыгнем незаметно, разгрузимся в тихом месте — они и знать не будут.

— Но как вы объясните появление товара на планете? Не будут ли вам задавать неудобных вопросов?

— Вопросов?! — поручик вдруг расхохотался. — Нет, эти не будут. На редкость неразговорчивый народ.

Утирая выступившие слезы, он снова потянулся было к бутыли, но тут из узкого отверстия аварийного люка появилась и замерла, словно охотничий трофей на стене, огромная, заросшая рыжей шерстью голова.

— Ну, чего тебе, Родионов? — Яблонский повернулся к люку.

— Так что, вашбродь, там это… — голова неопределенно боднула воздух, кося бизоньим глазом на Джеймса Купера. — Никак, погоня…

Трудно описать радость командира красной эскадры Яшки Косенкова, когда сквозь тугую тьму, заполнявшую навигационные экраны головного паровоза, проклюнулась вдруг едва заметная светлая черточка, не больше риски на сапожной линейке.

— Они? — еще не веря счастью, осторожно спросил он приникшего к экрану Мустафу.

— Судя по дрейфу амплитуды сигнала… — задумчиво протянул космонавт.

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, — лихорадочно шептал Яшка, растеряв последние запасы атеизма. — Капли в рот не возьму, свечу в три пуда Николе-угоднику…

— Они! — уверенно заключил майор Каримов.

— Ну, сукины дети! — Яшка хватил кулаком в переборку так, что корпус паровоза отозвался колокольным благовестом. — Я же вам покажу, как на рабоче-крестьянскую собственность посягать! Жми, товарищ майор, на всю кочегарку! Догонишь — перед строем расцелую!

Мустафа по-кошачьи фыркнул в отросшие за время полета усы. Соединенные усилия двигателей двух паровозов и без Яшкиных поцелуев обеспечивали изрядное преимущество в скорости. Станция-беглянка вместе с прилепившимся к ней сигарообразным снарядом похитителей все яснее проступала на экране. Егор, Катя и остальная команда столпились за спиной космонавта. Косенков, заранее обнажив шашку, метался в узком пространстве рубки, как тигр в клетке.

Двое суток, прошедшие с момента пропажи станции «Мир», нелегко дались красному командиру. Он осунулся и почернел лицом, а в часы, отведенные для сна, тихо бормотал, подбирая наиболее выразительные формулировки для собственного приговора. Больше всего его угнетала неопределенность. Впервые и с пронзительной ясностью Косенков осознал изотропную сущность Вселенной — станцию могли угнать в любом направлении. Где искать похитителей? Наконец решение было принято. Два паровоза под командой Сидорчука отправились в обратный путь к Земле, два других Тищенко повел к планете, с которой прилетела банда Борташа. И наконец, последняя пара продолжила путь к Красному Гиганту, увозя Яшку навстречу законному возмездию за разгильдяйство.

Но кроме высшей меры есть на свете и высшая справедливость. На полпути между Керосинкой и Красным Гигантом похитители были обнаружены. Во всю силу паровозного двигателя они улепетывали, забирая куда-то в сторону, где не было видно ни планет, ни звезд.

— Слава труду! — растроганно шептал Яшка, украдкой крестясь на экран. — Теперь не уйдут… Ездоков! — гаркнул он. — Готовь пулемет! Раздать патроны!

— Не вздумайте стрелять! — повернулся к нему Мустафа. — Малейшее отверстие в обшивке, и нам всем конец!

Яшка метнул в майора огненный взгляд, с минуту свирепо сопел, наливаясь кровью, и наконец выдавил со злостью:

— Отставить пулемет, Ездоков! Примкнуть штыки!

Колючая масса штурмовой команды сгрудилась перед люком, холодно мерцая стальными иглами.

— А мы что будем делать? — спросила Катя.

— Сидеть и не высовываться, — сказал Егор. — Без нас разберутся.

— А если это тот, с Керосинки? — Катя с тревогой следила за экраном, на котором уже отчетливо различались контуры станции и буксирующего ее паровоза.

Егор нащупал в кармане автоматную гильзу.

— Тогда я нам не завидую…

— Ой, — сказала вдруг Катя. — Исчезли…

— Что за черт?! — Мустафа оторопело постучал костяшками пальцев по опустевшему экрану.

— Кто исчез?! — налетел Яшка. — Куда?! Не может того быть!

— Обычное дело, — облегченно хмыкнул Егор. — Гиперскачок в подпространство! Как в «Звездных войнах»!

— Не болтай ерунды, — поморщился Мустафа. — Что-то там есть…

— И я говорю — есть! — горячо поддержал его Яшка. — Просто не видать! Надымили, сволочи! Наддай, майор! Жми на полную!

— В эскадроне у себя командуй! — осадил его Каримов, сбрасывая скорость. — Аккуратно войдем. Мало ли что там внутри…

Планета появилась внезапно, сразу во всю ширь экрана, ослепив Джеймса ярким сиянием облаков, будто магниевой вспышкой.

Купер охнул от неожиданности и прикрыл глаза рукой, как сталевар перед мартеновской печью.

— Откуда это взялось? — пробормотал он, невольно отступив.

— Что, нравится? — поручик горделиво приосанился, как будто демонстрировал американцу творение собственных рук. — Прошу любить и жаловать — Новый Константинополь, страна вечного полдня!

— Почему вечного? — спросил Джеймс.

— Потому что солнца, можете заметить, никакого нет! Облака сами и светят, и греют круглые сутки, не знаешь, когда спать ложиться. У вас часы есть?

— Есть, — Джеймс поднял руку, демонстрируя штатный хронометр космонавта на пластиковом браслете.

— Можете выбросить, — не оборачиваясь, сказал Яблонский. — Абсолютно никчемная здесь вещь.

Джеймс посмотрел на часы и вдруг обнаружил, что секундная стрелка замерла на месте.

— Как же это может быть? — он потряс рукой и приложил часы к уху.

— А черт его знает! — Яблонский равнодушно пожал плечами, щурясь на экран. — Ни зимы, ни лета, ни дня, ни ночи. Так и живем…

— Садиться, что ли, барин? — извозчицким голосом спросил рыжий зверообразный пилот.

— Куда тебе садиться, дура! — поручик ткнул кулаком в бизоний загривок Родионова. — Расшибемся в лепешку! С обозом-то! Держи повдоль облаков. Разгружать на ходу будем. Ходок в пять-шесть надо управиться.

— А как догонют? — угрюмо буркнул пилот.

— Кто догонит? — поручик самодовольно закрутил ус. — Что ты можешь понимать, деревня?! Мы же под прикрытием невидимости, нас ни из какой пространственной точки наблюдать невозможно! Мы для всех исчезли!

— Как же — исчезли! — упрямо мотнул головой Родионов. — Вон они скочут!

Поручик, вмиг побледнев, впился глазами в дальний сектор экрана, откуда коршунами падали на беззащитный обоз два стремительных сигарообразных тела.

— Эх, видели бы меня сейчас в ЦУПе! — Мустафа, мастерски лавируя, с лету пристыковался к торцевому шлюзу станции, предназначенному для приема «Прогрессов».

На обзорном экране было видно, как второй паровоз под командованием Яшки вцепился в борт корабля похитителей.

По обшивке разнесся тройной условный удар, подающий сигнал к атаке.

— Отчиняй! — велел Ездоков, упираясь в спины сгрудившихся перед люком бойцов, и, вскипая яростью, заорал: — Ну, во имя Отца и Сына — даешь!

Штурмовая команда, очертя голову, бросилась в распахнувшийся люк.

Оставшихся в паровозе Егора, Катю и Мустафу окатила волна звуков: топот ног, лязганье металла, отчаянная матерщина. Кто-то истерично взвизгнул, и вдруг все стихло. Егор осторожно заглянул в темную глубину стыковочного отсека.

— Чего там? — Катя навалилась сзади.

— Да погоди ты! — Егор отпихнул ее локтем. — Не лезь, куда не просят!

— Вот-вот, и ты отойди, — Мустафа отстранил его и скрылся в люке.

Было по-прежнему тихо. Егор, потоптавшись в нерешительности, все же полез следом. Позади него сосредоточенно сопела Катя. Ну что ты будешь с ней делать?!

Узкий проход между ящиками перегораживала молчаливая толпа бойцов.

— Я сказал, все вон! — раздался вдруг высокий, с истеричным повизгиванием голос.

Бойцы попятились. Цепляясь за ящики, Егор приподнялся на цыпочках и глянул через головы.

В центре главного модуля испуганно переминался с ноги на ногу Джеймс Купер, обвешанный гранатами, как новогодняя елка игрушками. Его встряхивал, держа за шкирку, высокий тощий человек в распахнутом золотопогонном кителе с крестами на груди. Нервически дергая усом, он высоко над головой поднимал рубчатый кругляш «лимонки» и демонстрировал его то бойцам Ездокова, то Яшке, до пояса высунувшемуся из аварийного люка станции.

— Только суньтесь, сволочи! Всех взорву к чертовой матери! Косенков, несмотря на угрозы, отчаянно протискивался сквозь люк и размахивал шашкой, пытаясь достать поручика.

— Я американский гражданин, — робко лепетал Джеймс. — Я требую адвоката… то есть этого… консула!

— Вот я щас покажу консула… — Яшка вывалился из люка и скатился на пол.

Увидев, что уговоры действуют плохо, поручик зубами ухватился за кольцо «лимонки» и прошепелявил:

— Шерьежно говорю, гошпода, лучше вам меня не жлить!

— Врешь, контра! — Яшка напружинился, зорко следя за противником, словно тигр, наметивший в стаде антилоп самую вкусную. — Кишка у тебя тонка — подорваться!

— Осторожнее, Яша, — подал голос Мустафа. — И вы, гражданин, не торопитесь, глупостей натворить всегда успеете… — он медленно двинулся к поручику.

— Нажад, крашнопужие! — взвизгнул тот, не разжимая зубов.

— Спокойно, спокойно, — Мустафа предостерегающе поднял руку. — В случае добровольной сдачи мы гарантируем вам жизнь!

— Кто гарантирует? — удивился Яшка. — Да я его, гада, вот этой вот рукой! Э, чего там долго разговаривать!..

Он рванулся к поручику и вдруг полетел на пол, запнувшись о проворную серую тень, кинувшуюся под ноги. По-доминошному брякнув сухими мослами, тень вспрыгнула Косенкову на спину. За ней из темноты между ящиками немедленно выскользнула вторая, третья, четвертая…

— Ни хрена себе, мураши! — сказал кто-то из красноармейцев. Копошащаяся масса муравьев, каждый из которых лишь немного уступал размерами взрослому человеку, полезла из-за ящиков, покрывая стены и потолок станции сплошным ковром. Не успев испугаться, Егор, Катя, Мустафа и все до одного красноармейцы почувствовали себя крепко схваченными и обезоруженными.

— Доигрались, — мрачно бросил поручик, безропотно отдавая гранату обступившим его тварям.

— Что это? — жалобно пролепетал Джеймс, деловито раздеваемый муравьями, как елка по окончании праздников.

— Таможня, — вздохнул Яблонский, складывая руки на груди. — Не советую сопротивляться, господа, наши гостеприимные хозяева чертовски больно кусаются…

Его подхватили и понесли в темноту, вслед за красным командиром, бережно спеленатым клейкой массой.

— Как хозяева?! — Джеймс едва успел ухватиться за брюки, стаскиваемые с него вместе со связкой гранат. — Муравьи?!

— А разве я не сказал? Пардон… — поручик уплыл за ящики, индифферентно глядя в потолок. — Добро пожаловать в Новый Константино… — голос его оборвался.

Пока по широкому коридору таможенной тюрьмы сновали муравьи с грузом конфискованного оружия, ни Джеймс, ни Яшка не отходили от решеток своих камер, провожая каждый ящик тоскливыми взглядами и устало переругиваясь через проход.

— И как же я тебя, вражину, не разглядел?! — убивался Косенков. — Надо было сразу шлепнуть! Ведь учил меня товарищ Кирпотин: «Пожалеешь, Яша, пулю на одного гада, получишь сто ножей в спину революции!»

— Маньяк! — огрызался Купер. — Тебя лечить надо! Электричеством, на стуле!

— Суконка прибавочная! Эксплуататор!

Купер задумался. Его запас русских слов давно подошел к концу.

— Взбесившийся холоп! — выдал он наконец.

— А вот за «холопа» ответишь особо! — пообещал Яшка.

— И за безвесомость! — послышалось из дальней камеры.

— А ты, Прокопенко, вообще молчи! — вскинулся Косенков. — Об тебе уже постановление есть за моей подписью! А печать я тебе промеж глаз влеплю при первой моей возможности!

— Постановление! — плаксиво оправдывался Прокопенко в дальнем конце коридора. — Тебе бы так проблеваться, как нам с хлопцами! Да провисеть сутки кверху задом! Посмотрел бы я на тебя!

— Зараз посмотришь! — крикнул Яшка. — И не лезь в разговор, когда не просят! Не видишь, я классового врага изничтожаю?!

— Изничтожитель! — ядовито заметил Купер. — Просто-таки терминатор! Паутина на штанах не обсохла, а туда же!

— Да хватит вам лаяться, — поморщился Егор. — Башка трещит. Яшка, сердито сопя, отошел от решетки и с остервенением принялся отдирать от одежды остатки липкой муравьиной слюны.

— Подумали бы лучше, как выбираться будем, — Катя зябко поежилась и придвинулась ближе к Егору.

— Бесполезно, барышня! — в полутьме камеры тускло вспыхнул золотой зуб. — Чтобы с этого кичмана кто-то выбрался на своих ногах, так я с вас хохочу!

— Это кто там еще? — строго спросил Яшка.

Одна из трех безмолвных доселе фигур, сидевших у дальней стены камеры, зашевелилась, и на свет вышел прилизанный брюнет с жидкими усиками под вислым носом.

— Засохни, фитиль, — небрежно бросил он Яшке, подсмыкнув драные галифе, из-под которых торчали тесемки кальсон. — Твоей пролетарской жизни осталось на две затяжки!

Длинными желтыми пальцами он выудил из жилетного кармана крохотный чинарик, сунул его под усики и поджег фосфорной спичкой, ловко чиркнув ею о ноготь. Вспышка осветила его голые, расписанные татуировками плечи, костляво торчащие из вырезов жилетки.

— «За вами вскорости придуть конвойные…» — пропел брюнет, опускаясь на корточки перед Катей. — И это будет из печальных картин. Может, обнимемся на прощание?

Он выпустил ртом дымное колечко и тут же втянул его носом.

— Отвали, — сонно сказал Егор, незаметно сжимая пальцы в кулак.

Чем-то неприятно знакомым веяло от этого камерного артиста. Словно из прошлого вдруг пахнуло незабываемым ароматом Бутырского следственного изолятора, где Егора пытались расколоть на показания против отца.

— Мадемуазель, я ж нюхом слышу вашу нерастраченную страсть!

— чернявый, казалось, совсем не обращал внимания на Егора, но двое его приятелей у стены незаметно поднялись на ноги и вразвалочку двинулись к Яшке, свирепо буравящему взглядом затылок назойливого уголовника. — К чему терять последних минут? — продолжал тот.

— Обидно будет, если такое зеленое море, как ваши бездонные глаза, прольется слезами на этот грязный пол!

— Слышь, ты, морда бандитская! — вскипел Косенков. — Отойди от девчонки, тебе говорят!

Чернявый ухмыльнулся, сплюнул пахитоску себе под ноги и аккуратно затоптал босой пяткой.

— Молодой человек — грубиян, — продолжал он, не оглядываясь на Яшку. — Это зря. Перед смертью не надо поганить язык. Скажи одну пару слов, но скажи в масть. И женщины будут долго плакать.

— Яша, сзади! — предупредил Егор и приготовился, не вставая, пробить с носка прямо в челюсть чернявому.

Косенков живо обернулся к двум громилам, маячившим за его спиной.

— Ну-ну, подходи, фартовые! Спробуйте рабочего кулака!

— Не надо кипежу! — поморщился чернявый. — Ребята никого не тронут. На что им чужая работа? — усики его растянулись в нитку над золотозубой улыбкой. — Таких закройщиков, как здешние тюремные муравьи, даже бесполезно поискать! — сказал он Кате. — Один чик, и вы будете иметь головы ваших друзей в свое полное распоряжение!

— Почему головы?! — испуганно спросила Катя.

— А как же?! — чернявый ласково потрепал ее по колену. — Тут за все одна статья, даже за нарушение тишины во время тихого часа. А у вас же полный букет: контрабанда оружием, да еще угон казенного снаряда!

— Ничего мы не угоняли! — Катя брезгливо оттолкнула руку чернявого.

— Верю! — радостно согласился уголовник. — С этими глазами, что у вас на лице, невозможно врать! Но попробуйте объяснить это тому шестиногому болвану, что будет пилить вам горло! Они же буквально слепые в своем озверении! Разговаривают исключительно усами! — он провел желтым пальцем под носом, разглаживая куцые перышки на верхней губе. — Мое бедное сердце разрывается по частям, глядя на эту драму! Чуете, как оно стукотит: «Помоги им, Валет! Заступись за несчастное создание! Если оно, конечно, договорится с тобой за полюбовно!»

— Все сказал? — Егор отодвинул Катю и сел на корточки перед Валетом, едва не упираясь лбом в его вислый нос. — Теперь отползи на парашу и замри, пока я тебе фиксу не почистил! Разводить будешь лохню ушастую под шконкой, а не конкретных пацанов! Ты на кого, баклан, быкуешь? Мой папа спортсменов солнцевских гонял, как шестерок. Въезжаешь?

— Ой, ой! Какой граф к нам пожаловал! — оскалился Валет. — Сеня, Зяма, что ж вы стоите?! Поднесите залетному папироску!

Один из подручных Валета змеей скользнул к Егору, услужливо щелкнув портсигаром, в котором обнаружились замусоленные самокрутки.

— От петушни не принимаем, — грамотно ответил Егор, помня тюремные правила.

Яшка, потянувшийся было за самокруткой, живо убрал руку. Валет одобрительно кивнул.

— Базаришь мутно, но по ухваткам видно — деловой, — он поднялся на ноги и отошел к решетке. — Только здесь свои законы, молодой человек, и без Валета вам все одно хана. Думаешь, я тебя на понт беру? Иди-ка посмотри, что ты скажешь за этот цирк?

В коридоре вдруг раздался отчаянный вопль и дробный топот муравьев. Мимо решетки пронесли Прокопенко, застывшего в позе эмбриона. Иссиня-белое лицо его было перекошено окаменелой судорогой, и только бешено вращающиеся глаза говорили о том, что командир отделения еще жив.

— Что ж вы, паскуды насекомые, делаете?! — Яшка с разбегу врезался в решетку и затряс ее, что есть силы. — Ну, подождите, дойдет и до вас черед!

Мимо него в скорбном молчании проплыли, уносимые муравьями, еще трое обездвиженных красноармейцев.

— Простите меня, — ошеломленно бормотал Купер, глядя им вслед из камеры напротив. — Я этого не хотел…

— Вы можете их остановить? — Катя вдруг оказалась рядом с Валетом.

— Чтобы нет — таки да! — ухмыльнулся тот. — Мне только переговорить с начальством, и всех отпустят, — он вцепился в Катину ладонь и поднес ее к губам. — Их судьба с ногами лежит в этих маленьких ручках…

— Что вам нужно?

— А что было нужно Адаму от райского дерева? — Валет проглотил слюну. — Чтобы голая Ева потянулась за яблоком, а он бы встрял…

— Что ты его слушаешь?! — Егор оттащил Катю от чернявого. — Врет он все!

— Ну, так любуйтесь дальше, — Валет прислонился к стене, скрестив руки на груди.

— Помогите! — завопил Джеймс Купер.

Решетка его камеры поднялась, и внутрь хлынули муравьи.

— Пусти! — Катя оттолкнула Егора. — Что же вы стоите?! — крикнула она Валету. — Договаривайтесь скорее! Я согласна на все…

Решетка за спиной Егора дрогнула и поползла вверх. Под ней щелкали жвалами сразу несколько круглых, как футбольные мячи, голов. Яшка с размаху пнул по ближайшей голове и остался без сапога. Вскрикнув, он запрыгал на одной ноге, потирая укус на босой лодыжке, а затем тяжело повалился на пол и затих.

Егор отскочил было в глубь камеры и приготовился к бою, но чьи-то руки обхватили его сзади и толкнули навстречу муравьям. Егор ударился о решетку, под ногой его сухо щелкнул капкан, электрическая судорога пронзила все тело и разорвалась пестрой радугой в голове. Замусоренный пол камеры вдруг поднялся дыбом и, налетев, больно ударил в лицо.

— Вот и славненько, — сказал Валет, приобнимая Катю за плечи. — Постой-ка, рыбонька, в сторонке, сейчас ты увидишь, как это делалось в Одессе!

Он опустился на четвереньки перед муравьем, направлявшимся к Кате, и, закрыв глаза, вытянул губы трубочкой.

— Ну, ходи сюда, мой маленький, ходи, солдатик безмозглый, до мене, давай с тобой пообнюхаемся!

Муравей, широко расставив лапы, осторожно обхватил лицо Валета жвалами, будто хотел измерить его череп штангенциркулем. Длинные многоколенчатые усы насекомого быстро обхлопали уголовника по спине и бокам.

— Шмонает, сволочь, — жмурясь от удовольствия, сказал Валет. — С такими талантами только в участке и служить. Беда была бы всему Дерибасовскому околотку. Зяма, запали-ка мне цигарку!

Толстый Зяма быстро раскурил самокрутку и сунул Валету. Тот глубоко затянулся и выпустил густую дымную струю в сопящие муравьиные дыхальца.

— Чуешь, чем козыри пахнут? — интимно прошептал Валет. — Чует, подлец! Ишь, как его забрало!

Муравей попятился, развернулся несколько раз на одном месте и вышел на подгибающихся лапах, приложившись брюшком о косяк. Следом за ним потянулись и остальные, унося на спинах Егора и Яшку.

— Остановите же их! — Катя бросилась за муравьями, но Валет живо вскочил и вцепился ей в плечо.

— Стой, куколка, куда?!

Он втянул Катю обратно в камеру и толкнул к стене.

— У нас еще остались кое-какие расчеты, барышня! — Лицо Валета нервно кривилось.

Он двинулся к Кате развязной танцующей походкой, но пальцы его, теребящие застежки галифе, заметно дрожали.

— Только посмей, мерзавец! — тихо проговорила Катя, отступая в дальний угол. — Глаза выцарапаю!

— Сема, — позвал Валет. — Подержи кошечку за коготки, а то я опасаюсь за свою фотокарточку. А ты, Зяма, отвернись, чтобы не ревновать меня к другой!

На Катю пахнуло душной кислятиной, из-за спины вынырнула волосатая клешня Семы и крепко обхватила ее шею, не давая дышать.

— Что ты облапал девочку, как сторожа в магазине? — веселился Валет, разгораясь. — У кого из нас с ней любовь?! Ты хочешь, чтобы я мусолил один холодный труп?

— Ой, — сказал вдруг Сема, ослабляя хватку. — Ты будешь смеяться, Валет, но, кажется, атас…

Он поспешно убрал руки, и Катя, не задумываясь, сейчас же полоснула ногтями нависшую над ней физиономию.

— Вот тебе любовь!

— Что ж ты, сука, дерешься?! — Валет завертелся волчком, размазывая по щекам кровь, и едва не уткнулся носом в кресты на кителе поручика Яблонского.

Увидев перед собой офицера, уголовник со слезами бросился ему на шею.

— Господин поручик! Уберите психическую из камеры! Это же невозможно сидеть!

Поручик отпихнул Валета и, козырнув, шагнул к Кате.

— Браво, Екатерина Максимовна! Оказывается, вы можете за себя постоять. Впрочем, ничего другого от дочери господина Горошина я и не ожидал!

— Мы знакомы? — Катя машинально поправила растрепавшиеся волосы.

— А как же?! Помните Крым, Карадаг, двадцатый год?… Я видел вас тогда в доме доктора, правда, мельком. Этакая была кутерьма…

Слезы помимо воли брызнули из Катиных глаз. Не в силах сдержаться, она уткнулась лбом в стену и разрыдалась.

— Ну-ну, полноте, Екатерина Максимовна, — Яблонский смущенно подкрутил усы. — Вам больше нечего опасаться. Вы под охраной офицеров русской армии.

Он кивнул двум сопровождавшим его людям. Те подошли ближе. Катя повернулась, утирая слезы.

— Позвольте представить, — сказал поручик. — Капитан Антонов, прапорщик Штраубе.

Офицеры коротко шаркнули каблуками изношенных сапог.

— Наблюдай на эту картину, Сема, — тихо вздохнул в углу исцарапанный Валет. — Что мене нравится? Сейчас она уйдет с ними совершенно задаром, даже ни разу не получив по морде. Мы с тобой так не умеем. Нету в нас понту офицерского…

После сумрака подземных коридоров, едва освещенных зыбким мерцанием плесени на стенах, небо над муравейником показалось Кате ослепительно ярким.

— Осторожно, здесь ступеньки! — поручик ловко подхватил ее под локоть. — Обопритесь о мою руку.

— Ничего, сейчас это пройдет, — Катя на секунду остановилась. — Голова немного кружится…

Она с наслаждением подставила лицо свежему порыву ветра, напоенного незнакомыми ароматами. Вытесняя из легких затхлый воздух камеры, он действовал опьяняюще.

— Идемте, идемте, господа, — негромко поторопил капитан Антонов. — Не стоит здесь задерживаться.

— Позвольте, я помогу! — поручик бережно обнял Катю за плечи, помогая спуститься. — И не открывайте глаза, пока они не привыкнут к свету. Смотреть здесь решительно не на что!

Но она уже справилась с выступившими было слезами и, щурясь сквозь ресницы, с интересом озиралась вокруг. Утоптанная площадка перед выходом из муравейника была тесно уставлена повозками, напоминающими большие плетеные корзины на колесах, сцепленные друг с другом на манер поезда.

— Балуй, саврасая! — гаркнул позади надтреснутый голос.

Катя испуганно прижалась к Яблонскому. Мимо нее, взрывая пыль неопрятно обломанными когтями, тяжело протопотал огромный, размером с корову, скорпион, подгоняемый щелчками казацкого кнута.

— Не пугайтесь, — успокоил поручик. — Зверь совершенно не опасен. Тягловая сила! А ты, — обратился он к погонщику, — гляди, куда гонишь, вахлак! Не видишь — барышня боится, леший дери твою душу, в Бога… пардон, мадемуазель. Яблонский смущенно прокашлялся.

— Огрубеешь тут, среди членистоногих…

— А что там, в корзинах? — спросила Катя, уловив шевеление за тесно сплетенными прутьями.

— Провиант, — живо ответил капитан Антонов.

— Угу, — кивнул поручик. — Корм для жука-носорога. Офицеры отчего-то рассмеялись.

Угрюмый казак неторопливо ввел скорпиона в оглобли передней повозки и, диковато косясь из-под лохматой шапки, принялся подвязывать постромки.

— Идемте же! — Яблонский потянул Катю за руку. — Нас ждут у полковника Лернера.

— А где все наши? — она с беспокойством оглядела площадку. — Где Егор?

— Здесь, недалеко, — Яблонский указал на тропу, огибающую гигантское здание муравейника. — Вы их скоро увидите.

Катя послушно пошла за ним.

— Что с ними сделали? Они живы?

— Ну, разумеется, живы! Просто не нужно было лезть в драку с муравьями, — поручик бросил торопливый взгляд на повозки, со скрипом тронувшиеся в путь. — Как только ваши друзья придут в себя, их сразу отпустят!

«Я здесь! Я здесь!» — отчаянно кричал Егор. Он видел Катю сквозь прутья корзины, но крик, разрывающий мозг, выходил из одеревеневшей гортани лишь тонким, едва слышным сипением. Слезы застилали глаза, ожившие первыми. Ни рук, ни ног Егор не чувствовал. Он не ощущал даже тяжести тел, горой наваленных на него сверху. Где-то под ним так же едва слышно сипел Яшка. Корзина дернулась, закачалась под аккомпанемент колесного скрипа, и спины офицеров, заслонившие Катю, уплыли прочь.

Повозки, набирая скорость, покатились под гору. Громада муравейника осталась позади, и перед глазами Егора до горизонта распахнулась пыльная степь в неопрятной щетине низкорослых трав.

В надземной части муравейника, куда Яблонский привел Катю, коридоры были гораздо просторнее и светлее, чем в тюрьме. Сложенный из плотно подогнанных стволов пол был гладко оструган и чисто подметен. Через каждые десять шагов стояли кокетливые плевательницы, сделанные из стрекозьих голов с удобно захлопывающимися жвалами. Муравьи, деловито сновавшие взад-вперед, были мельче тюремных и вели себя не в пример скромнее. Встречных людей они аккуратно обходили по стеночке, а то и по потолку.

— Как же вы здесь ориентируетесь? — удивлялась Катя, едва поспевая за Яблонским, уверенно избирающим дорогу в лабиринте переходов.

— Привычка, — поручик вежливо улыбнулся. — Хотя первые лет пятьдесят, конечно, плутали.

— Как пятьдесят?! — Катя недоверчиво посмотрела на него. — Вы шутите?

— Какие уж там шутки! — Яблонский вздохнул. — Вот и господин Купер удивлялся. Все рассказывал про парадокс какого-то еврея. Но у нас тут попросту: ни евреев, ни парадоксов, ни дней, ни ночей. Застыли, как мураши в куске янтаря. Годы летят, а мы все в одной поре. Даже вот китель, прошу прощения, не изнашивается.

— Сколько же вы здесь живете? — Катя округлила глаза.

— Был у нас один умелец, соорудил песочные часы, чтобы время считать, — охотно сообщил поручик. — До ста лет досчитал, да и повесился…

Караульный солдат с короткой пикой вместо винтовки пропустил Катю и Яблонского в помещение под сводчатым потолком, где за конторкой сидела коротко стриженная сухопарая брюнетка и томно курила самокрутку в длинном мундштуке, вяло тыча одним пальцем в клавиши разболтанной пишущей машинки.

— Бонжур, Софи! — произнес Яблонский, подводя к ней Катю. — Позвольте вам представить: Екатерина Максимовна Горошина… впрочем, вы ведь могли встречаться, она — дочь того самого доктора…

Брюнетка окинула Катю цепким фотографическим взглядом.

— А это, Катенька, — продолжал поручик, — Софья Николаевна Прутс, наша добрая фея…

— Софи! — послышался вдруг из-за двери зычный голос. — Как придет этот вшивый засранец, немедля гоните его ко мне!

— Его превосходительство ждет вас, — любезно улыбнулась поручику Софья Николаевна.

Яблонский густо покраснел, одернул китель и взялся за дверную ручку.

— Я сейчас, — сказал он Кате и скрылся в кабинете.

— Присаживайтесь, мадемуазель, — Софи указала на лавку у стены. — Сигарету не желаете? — она вставила новую самокрутку в мундштук, вышла из-за конторки и села рядом с Катей. — Неужели вы дочь Максима Андреевича? Боже мой! Как давно это было! Крым, война, обозные телеги… Несчастные мы люди… Но какими судьбами вы здесь?

— Вчера прилетела, — осторожно сказала Катя.

— Позвольте! — Софи уставилась на нее во все глаза. — Как же это возможно? Вас давным-давно не должно быть в живых!

— Парадокс Эйнштейна… — Катя застенчиво теребила поясок платья.

Софья Николаевна уныло опустила голову.

— Ну да, ну да… Вот и за мной, помню, ухаживал один банкир, тоже, между прочим, Горенштейн. Ради него я бросила сцену, покинула дом — и где в конце концов оказалась? В армейском обозе…

Ее прервал дробный топоток, раздавшийся в коридоре. В приемную, шустро перебирая лапками, вбежал муравей с белой цифрой «три», намалеванной на аспидно-черной спинке, и остановился в дверях.

— Простите, милочка, это ко мне, — Софья Николаевна встала, с хрустом потянулась, прикрывая ладонью зевоту, и взяла с конторки пачку бумаг. — Эх, старость — не радость! — она вдруг опустилась на колени и поползла навстречу муравью, уже шевелящему сяжками в нетерпении. Они сошлись посреди приемной, деловито потерлись дыхальцами, после чего муравей, ухватив жвалами бумаги, опрометью бросился к выходу.

— Смотри не перепутай, ты, таракан исходящий! — крикнула ему вслед Софи, поднимаясь с колен и отряхивая юбку. — Но что же я все о себе да о себе? — спохватилась она, снова подсаживаясь к Кате. — Расскажи-ка мне, детка, как ты прожила все эти годы? Что папенька? Здоров ли? — Катю вдруг кольнул острый проницательный взгляд, обычно занавешенный челкой. — Где-то он теперь? Есть информация?

— Одним словом, оружие и патроны вы упустили! — коротенький полковник Лернер, мерявший сердитыми шажками кабинет, остановился перед Яблонским и вцепился бульдожьим взглядом в полуоторванную пуговицу на его кителе. — Это единственный вывод, который я могу сделать из вашего пространного доклада, не так ли?

— Не совсем так, господин полковник! — стоявший навытяжку поручик осторожно скосил глаз на пунцовую лысину Лернера. — У меня есть нечто более ценное, чем оружие и патроны.

— Вот как? — мохнатая бровь приподнялась над бульдожьим глазом. — Любопытно.

— В приемной вашего превосходительства сидит девушка…

— О, да! Такая редкость стоит мортирного дивизиона, — язвительно заметил полковник.

— Это дочь Максима Андреевича Горошина.

— Какого Горошина? — вскинулся Лернер. — Доктора?

— Именно так, — кивнул поручик. — И она только что с Земли. На лице полковника отразилась сложная игра мысли, как будто бульдог рассматривал бабочку, севшую ему на нос.

— Вы хотите сказать…

— Я уверен, что она сможет доставить нас на Землю. Если мы захватим летающие снаряды…

Полковник несколько раз кивнул, размышляя.

— Снаряды… да, неплохо… Захватим, значит… — он ласково посмотрел на Яблонского и вдруг гаркнул: — Как же мы их захватим, дурья твоя башка, когда оружие ты подарил муравьям?!

— Оружие — ерунда, — упрямо проговорил поручик. — Они вручат нам его сами. Если начнется война.

— С кем война? — Лернер тоскливо отмахнулся. — На всю планету — десяток большевиков, и те в тюрьме…

Яблонский продолжал пристально смотреть на полковника.

— Война между муравейниками…

Над конторкой Софи коротко звякнул подвешенный на шнуре колокольчик.

— Полковник вызывает, — Софья Николаевна встала. — Я вернусь через минуту, никуда не уходите, хорошо? — она взяла потертую папку и, прежде чем войти в кабинет, снова улыбнулась Кате. — И не волнуйтесь за ваших друзей! Мы обязательно что-нибудь придумаем!

Оставшись одна, Катя еще раз оглядела приемную, но не нашла ничего, что задержало бы ее взгляд. Стены, сложенные из потемневших бревен, сводом сходились к большой кляксе светящейся плесени на потолке. Над конторкой, рядом с колокольчиком, висел пожелтевший лист с подписанным полковником приказом о категорическом запрете курения. Других украшений в комнате не было.

Все-таки удивительная женщина эта Софья Николаевна, подумала Катя. Отчего она не поставит здесь хотя бы цветок в горшке? Растут же у них какие-то травы. Неужели можно вот так прожить в муравейнике, среди голых стен, больше ста лет, не видя никаких изменений и не меняясь самой? Однако что-то странное в ней все-таки есть. Как ловко ей удалось в течение десяти минут выудить из Кати все об отце, Егоре, полете до Красного Гиганта и обратно!

Катя покачала головой. Может быть, не стоило так откровенничать? Да нет, ерунда! Это ведь свои! Это люди, которым помог отец, и опасаться их нет причин.

Она попыталась прислушаться к невнятным голосам, доносящимся из кабинета полковника, но их заглушал шум в коридоре. Там постоянно сновали рабочие муравьи, таскавшие туда-сюда входящие и исходящие бумаги, оглашая коридор звонким цокотом коготков по деревянному полу. Неожиданно в этот звук вплелось суетливое ерзанье, приглушенный коленный стук и шарканье. Мимо приемной стремительно прополз на четвереньках человек в комбинезоне космонавта.

— Господин муравей! — прокатился под сводами знакомый голос. — Одну минутку, сэр! Разрешите обнюхать с вами пару вопросов! Да погоди же ты, факин инсект!

— Мистер Купер! — встрепенулась Катя. — Подождите!

Она бросилась к выходу, но дорогу ей заступил часовой с пикой.

— Не велено, барышня! — пробасил он. — Вертайтесь взад!

— Но это мой знакомый!

Кате удалось выглянуть в коридор, но Джеймс Купер уже скрылся за поворотом. Часовой решительно оттеснил Катю обратно в приемную.

— Сядьте на лавку и дожидайтесь! Отсюдова без пропуска не пущают…

— Я что — под арестом?! — вспыхнула Катя.

— А это уж как решат, — часовой отвернулся, оставаясь в дверях.

— …Антонову, Штраубе, Горюнову и Палицкому немедленно прибыть ко мне на совещание.

Полковник расхаживал по кабинету, заложив одну руку за отворот кителя, а другую за спину. Для портретного сходства с аустерлицким героем ему не хватало только треуголки. Софья Николаевна быстро покрывала вынутый из папки лист стенографическим бисером, время от времени значительно переглядываясь с поручиком Яблонским. Поручик сидел у стола с рюмкой в руке, неторопливо смакуя полковничий нектар. Лицо его светилось тихой гордостью.

— Четвертое, — продолжал Лернер. — Установить связь с нашими людьми в Деникинском муравейнике. Они должны провести акцию.

Перо в руке Софьи Николаевны на мгновение замерло.

— Какого рода?

Полковник глянул на секретаршу исподлобья и сейчас же отвел глаза.

— Перебить медоносных тлей, — медленно произнес он, будто набирая воздуха перед каждым словом.

— У-у-у-у-у, — поручик в ужасе зажмурился, опрокинул в рот рюмку и поспешно налил новую. — Это будет почище выстрела в Сараево!

— На месте проведения операции оставить несколько трупов из нашего муравейника, — продолжал полковник. — Поручик, позаботьтесь об этом.

— Слушаю, господин полковник! — Яблонский вскочил и вытянулся по стойке «смирно», забыв поставить рюмку на стол. — Муравьиных?

Полковник со значением посмотрел ему прямо в глаза.

— Всяких.

Поручик дернул щекой.

— Трупы будут.

— И, наконец, самое главное, — Лернер подошел к двери кабинета и прислушался. — С дочери Горошина глаз не спускать! — тихо проговорил он. — Поручаю это вам, Софи.

Софья Николаевна самодовольно усмехнулась.

— Мы уже подружились.

— Очень хорошо! — Лернер потер ручки. — Ну, и как она?

— Колется помаленьку. Между прочим, интересные вещи рассказывает. Оказывается, генерал Суханов с основными силами высадился на каком-то Красном Гиганте, а за ним туда прилетели и большевики…

— Да, я уже слышал об этом от поручика, — кивнул полковник. — И нахожу это весьма любопытным. Надеюсь, вы, с вашим опытом работы в контрразведке, сумеете как следует разговорить девочку. Жду подробного отчета в ближайшее время…

Он не успел договорить. В приемной послышалась отчаянная возня и изумленный вскрик Кати. Раздался тяжелый удар в стену, и все стихло.

— Что за черт?! — полковник опасливо попятился от двери. — Поручик, разберитесь!

Яблонский, первым выбежавший в приемную, обнаружил, что она пуста, если не считать часового, подающего слабые сигналы о помощи из нижнего отделения конторки, куда он был втиснут чьей-то могучей рукой, а может быть, и ногой.

Катя Горошина исчезла.

Егору достался топчан у самой двери барака, как раз напротив отхожего места. Впрочем, постоянно свистящие в дверь сквозняки отгоняли неприятный запах в глубь помещения, и он заметно крепчал только возле топчана Яшки. Остальные обитатели барака вовсе не чувствовали никакого запаха. От них самих воняло так, что у непривычного человека слезились глаза.

Сидя на грязной циновке, покрывающей топчан, Косенков сосредоточенно разминал еще бесчувственную лодыжку.

— Ну, я же вам припомню, гниды казематные! Узнаете, как с красного командира обувку мародерить! Таких сапог у самого товарища Кирпотина не было! Кимрянская работа! На Земле, может, лет полтораста прошло, а они как новые!

— Ишь ты, обижается комиссар! — послышался хохоток из дальнего конца барака, где за дощатым столом собрались старожилы. — Не в той корзине, видать, привезли. Без баб!

Стол дружно грохнул. Яшка повернулся к весельчакам спиной и продолжал массировать ногу, беззвучно матерясь не столько от боли, сколько с досады.

Перед обедавшими на столе стоял жбан под пенной шапкой, рядом, наваленные горкой, лежали продолговатые куски вяленого мяса или рыбы — чего-то белесого, иссушенного, покрытого соляной патиной. Каждый едок старался выбрать кусок подлиннее и с усердием принимался колотить им о край стола, прежде чем сунуть в рот. Сухомятку запивали пенной жидкостью, напоминающей пиво только неудержимой отрыжкой у тех, кто ее употреблял. Жидкость черпали кружками прямо из жбана.

— Слышь, Егорка, — Косенков потянул носом, пытаясь не обращать внимания на отхожие запахи, а сосредоточиться на пищевых. — Ты спроворил бы тоже пожрать, что ли… А то я, видишь, не ходок… — он досадливо стукнул онемевшей пяткой о топчан, — да и не о чем мне с этой контрой разговаривать…

Егор направился к столу, ощущая на себе насмешливые взгляды закусывающих мужиков.

— Хлеб да соль! — сказал он, присаживаясь на лавку. — Чем тут кормят-то?

Он потянулся было за волокнистым куском вяленого мяса, но сидящий рядом бугай в гарусной жилетке на голое тело перехватил его руку.

— Кого кормят, а кого и на корм пускают! — заявил он. — Ты сперва себя на облаве покажи, потом за стол садись.

— А что за облава такая? — поинтересовался Егор.

— Увлекательная мероприятия! — вылез мелкий вертлявый парень, которого все звали Блошкой. — Дюже нескучная охота на броневик с лапками. Оттого новобранцев и кормят, только когда с облавы вернутся. Большая економия получается!

— Ну ладно вам, крохоборы, — вступился старик по кличке Кули-паныч, — нашли чего жалеть — жучины вонючей! Ешь, парень, чего там… — он пододвинул к Егору остатки пахучей горки. — Эх! Сейчас бы картошечки с топленым салом намять…

На стол вдруг упал луч света. Дверь барака со скрипом откатилась в сторону.

— Ну вот, пообедали! — скривилось лицо со шрамом.

— Да, парень, не повезло тебе, — Кулипаныч сочувственно вздохнул. — Как бедному жениться, так и ночь коротка… Ну, да ничего, на пустой желудок бегается шустрее…

В дверях барака появился рослый жилистый человек, босой, одетый в такую же мешковину, как и остальные каторжники, но, судя по гордой неторопливой повадке, явный начальник.

— Кончай закусывать, ребята, — хмуро произнес он. — Выходи строиться.

Каторжане молча потянулись к выходу, по дороге снимая со стен нехитрые орудия: гарпуны с хитиновыми наконечниками, жерди, связанные из длинных стволов вроде бамбука, и смотанные бухтами веревочные арканы.

— Вставай, комиссар, — сказал Кулипаныч, проходя мимо Яшки. — Все равно мураши выгонят. Кусучие они, падлы! Побереги задницу.

Косенков с трудом поднялся и, опираясь на Егора, заковылял к двери.

— Ничего, — подбодрил его пожилой каторжник. — В дороге разгуляешься.

По утоптанной площадке перед бараками сновали муравьи-стражники, сгоняя людей в походные колонны. Угрожающе пощелкивали массивные зазубренные челюсти, раздавались команды старших по баракам, слышался надсадный кашель да усталые матерки каторжан.

Стоя в одной шеренге с Кулипанычем, Егор и Яшка удивленно крутили головами. Они наконец могли осмотреться, как следует, — не одним глазом сквозь частые прутья корзины, а во весь окоем. Только видно-то было немного, хоть шею сверни.

Четыре приземистых барака тесно сгрудились на дне обширной воронки с зыбучими песчаными откосами. Над ее краями то там, то сям появлялись и исчезали муравьиные головы.

— Ни хрена себе окопчик! — Яшка прищурился, измеряя высоту склона. — Нарочно такой вырыли?

— Куда там! — подал голос Кулипаныч. — От муравьиного льва осталось. Неделю его отсюда выковыривали. Народу полегло — страсть!

— А в дождь не заливает? — спросил Егор, глядя на песчаные ручейки под ногами сбегающего по склону муравья.

В колонне порхнул смешок.

— Ты, паря, как дождь начнется, сразу народ созывай. Мы такого чуда, сколько здесь живем, не видали!

— А сколько вы здесь живете?

— Отставить разговорчики! — бросил, не оборачиваясь, старший барака. — Вперед — арш!

Вопрос, давно мучавший Егора, остался без ответа. Похоже, никто не собирался объяснять ему, никчемному зэку, каким вообще чудом существуют все эти люди, которых по всем законам физики уж много лет как не должно быть в живых, что они здесь делают и что собираются заставить делать его самого.

Колонна, потоптавшись на месте, двинулась за старшим.

— Шире шаг! — командовал он. — Ать! Ать! Ать-два-три! На бруствер бегом — арш!

Первые шеренги с разбегу кинулись на сыпучий склон и принялись изо всех сил месить босыми ногами песок, медленно поднимаясь к краю воронки. Егора снова толкнули сзади.

— Шевелись, шевелись, не растягивай строй! Из-за тебя еще и нас покусают!

Мимо, угрожающе взведя капкан жвал, пропылил муравей охраны. Пришлось работать ногами. Яшка пыхтел рядом, чертыхаясь от боли.

Наконец вылезли на край. Впереди до самого горизонта, размытого пыльной дымкой, простиралась сухая серая равнина, над ней гигантскими терриконами поднимались темные купола муравейников.

— Куда гонят-то? — Яшка вцепился в плечо Егора, неловко прыгая на одной ноге. — Ежели до тех вон колпаков, — он мотнул головой в сторону туманной громады у горизонта, — так я, пожалуй, и не дойду.

— Небось дойдешь, — утешил его Кулипаныч. — Вон гляди, где ковыль пожухлый, чуть правее — солончак. А за солончаком — торфяники. Так в тех торфяниках самое гнездо и есть.

— Чье гнездо? — спросил Егор.

Кулипаныч в сомнении пожевал губами, но ничего не сказал.

— Не торопись, комиссар! — встрял вездесущий Блошка. — Увидишь — не обознаешься! Главное — портки держи покрепче!

— Блошка! — прикрикнул старший, пропуская колонну мимо себя. — Опять балаболишь? Гляди, вырву грешный твой язык!

Он поравнялся с шеренгой Егора и пошел рядом, небрежно похлопывая о ладонь короткой дубинкой.

— Что тут у вас? Раненые?

— Новобранцы, вашбродь! — пояснил Кулипаныч. — Не отошли еще после корзины…

Командир окинул Егора и Яшку заинтересованным взглядом.

— Так это вы — комиссары?

— Какие, в задницу, комиссары! — огрызнулся Егор. — На Земле давно ни белых, ни красных нет!

Яшка больно толкнул его в бок.

— Ты ври, да не завирайся! Как это так — нет красных?! — он гордо повернулся к старшему и смерил его презрительным взглядом с головы до ног. — Ну, я комиссар! Намедни лично с товарищем Лениным разговаривал!

— Да ну? — голубые глаза рослого командира насмешливо блеснули. — Ну и как он там? Не хворает?

— Поздоровейше тебя будет! — отрубил Косенков. — Бейте, говорит, товарищи, белую кость до полного истребления! Даже и ту, которая без сапог…

В колонне кто-то явственно хихикнул. Старший и сам не сдержал ухмылки.

— А ну, подтянись, белая кость! — крикнул он, повернувшись к строю. — Не то комиссар всех истребит!

В шеренгах заржали, уже не скрываясь. Обеспокоенные муравьи быстрее засновали вдоль колонны туда и обратно, вздымая пыль.

Плотно утоптанная глина под ногами постепенно сменялась мягким пружинистым ковром иссушенной травы. Мелкая труха поднималась при каждом шаге, окутывая колонну едким облаком. Разговоры смолкли. На лицах утвердилось одинаковое хмурое сосредоточенное выражение. Егор вдруг заметил, что муравьи отстали. Впереди пепельно-серым пятном расползалась обширная низина, сплошь покрытая ноздреватым мочалом торфяников.

— Рассыпсь! — отдал команду старший почему-то шепотом.

Колонна на ходу перестраивалась в цепь, охватывая низину широким полукольцом. Каторжники двигались осторожно, пригибаясь, как под обстрелом, и наконец совсем остановились.

Кулипаныч мягко подтолкнул замешкавшихся Егора и Яшку к командиру.

— Ну, держись, новобранцы, — бросил тот через плечо. — Сейчас поглядим, что у вас за кость комиссарская. Выдать им слегу подлиннее…

— А чего делать-то? — спросил Егор, принимая от Блошки тяжелую жердину в три человеческих роста длиной.

— Тс-с! — Кулипаныч приложил палец к губам.

— Разведка, вперед! — негромко скомандовал старший.

Словно из-под земли, возле него вырос некто долговязый, болезненно подвижный, с мосластыми ногами и развинченными руками-плетьми. Он сразу пал на колени и чутко принюхиваясь к запахам, исходящим от земли, быстро, по-паучьи, пополз напрямик через торфяник.

— Идите за ним, — шепнул Кулипаныч. — Он покажет.

Егор и Яшка, взвалив слегу на плечи, двинулись вслед за пластуном, с невероятным проворством перебегающим от бугорка к бугорку. Иногда он надолго замирал, прижав к земле большое, как вареник, ухо и беззвучно шевеля губами. Пока прислушивался, ноздри его жили своей жизнью, нащупывая следы запахов в пыльном воздухе, глаза становились бессмысленными.

— Поблазнилось…

Он внезапно срывался с места и устремлялся к следующему бугорку.

— Кого ищем-то? — не выдержал Косенков.

— Нишкни!

Припавший к земле разведчик отчаянно замахал на него рукой, выслушивая что-то под землей. Его вздернутый костлявый зад азартно подрагивал. Наконец долговязый поднялся в рост, неторопливо отряхнул порты и с удовлетворением произнес, ткнув пальцем под ноги:

— Здеся!

Повинуясь его знаку, Егор и Яшка осторожно приблизились.

В земле у ног разведчика виднелось небольшое отверстие, обрамленное белесыми клочьями, напоминающими паутину.

— Как засунете слегу, — прошептал пластун, — сразу не шурудите, запихайте поглубже, сколько ходу даст…

— Сюда, что ли? — Яшка, примерившись, всадил заостренный конец жердины в отверстие.

— Куды ж ты без команды?! — насмерть перепуганный разведчик шарахнулся прочь и что есть силы припустил в дальние ковыли.

— Не нравится мне эта охота, — задумчиво сказал Егор, глядя ему вслед. — Похоже, нас на минное поле послали.

— Так, может, и мы пошлем их куда подальше? — Косенков обвел взглядом горизонт. — Да и в бега…

Жердина в руках Егора дернулась.

— Эй, эй! Ты чего? — испугался Яшка. — Сказано тебе — не шуруди!

— Я шурудю? — удивился Егор. — Это ты ее пихаешь!

— Да я ее вообще не держу! — Яшка отступил в сторону, но Егор по-прежнему чувствовал, что слега рвется из его рук, неудержимо погружаясь в дыру. Он разжал пальцы, и пятиметровая жердь, словно макаронина, втянутая голодным ртом, мгновенно исчезла под землей.

— Бежим! — дурным голосом заорал Косенков, но наглядного примера подать не смог. Он беспомощно ковылял, кренясь набок, и, хотя руками отмахивал, как заправский спринтер, скорости это не добавляло.

Егор бросился было ему на подмогу, но земля вдруг зашевелилась, поднимаясь бугром на его пути. Не удержавшись, он кубарем покатился назад, по склону стремительно растущего холма. Яшка пропал из виду, слышались только его крики, заглушаемые утробным гулом сил, рвущих землю изнутри. Почва на вершине холма покрылась трещинами, расселась с глухим шумом и осыпалась по склонам, поднимая тучи пыли. Егор, задыхаясь и кашляя, попытался подняться, но подземный удар снова сбил его с ног. В пыльном облаке, окутавшем холм, со скрежетом ворочалось нечто огромное, сипящее, как пневматика тридцатитонного тягача-заправщика.

— Егорка! Ты где? — снова послышался голос Яшки. — Помоги же, черт!

Сквозь мглистые клубы Егор увидел размытую фигуру, отчаянно ковыляющую прочь от холма.

— Я здесь! — заорал Егор, вскакивая.

Позади него вдруг что-то ухнуло, обвалилось, и сейчас же в каком-нибудь шаге справа в землю ударила облепленная глиной узловатая колонна. Егора обдало грязью. Посыпались жирные комья, обнажая острые полуметровые зубцы, торчащие из колонны во все стороны.

— Мама! — прошептал Егор и, не оглядываясь, побежал туда, где сквозь пыль маячила фигура Яшки.

Волны, прокатывающиеся по глади торфяника, предательски били под ноги. Яшка, с трудом удерживая равновесие, едва брел, раскачиваясь, как моряк на штормовой палубе. Егор, добежав, подхватил его под руку. Яшка испуганно всхрапнул, рванулся, отмахиваясь, но тут же узнал, облегченно повис на шее.

— Живой?! А я уж боялся, тебя завалило!

— Скорее, скорее, Яша! — бормотал Егор, задыхаясь. — Оно идет! Тяжелое буханье, сотрясающее землю, раздавалось все чаще и сильнее.

— А что оно-то?

— Да хрен его знает! Разбудили чего-то…

Над головами, со свистом разрезая воздух, пронеслась тонкая черная плеть, послышался оглушительный щелчок. Яшка, скосив выпученный глаз, вывернув шею, словно взнузданная лошадь, вдруг ахнул, споткнулся и полетел на землю, увлекая за собой Егора.

— Ох, мать твою кавалерию! Это что за тварь?!

Егор с трудом сел, протирая запорошенные глаза, да так и замер.

Пыльное облако на месте развороченного холма уплотнилось, в нем проступила темная масса, над которой из стороны в сторону мотались два гибких, в суставчатой насечке, хлыста. Затем из облака выдвинулась голова — бронированная будка, со стеклянными колпаками глаз по бокам и непрерывно двигающимися жвалами, напоминающими садовые ножницы, если бы существовали ножницы, предназначенные для стрижки вековых дубов под корень. Шипастые ноги-колонны взрыли землю, и чудовище показалось целиком — покатый черный купол размером с трехэтажный дом.

— Жук навозный… — растерянно пробормотал Яшка. — Эк разожрался на трудовом элементе!

Матово сияющие глаза-иллюминаторы жука, набранные из тысяч зрачков, выражали полнейшее равнодушие, но Егор вдруг почувствовал, что чудовище смотрит прямо на него.

— Вставай, вставай! — засуетился он, подхватив Косенкова под мышки. — Уходить надо!

Взвалив тяжелого Яшку на спину, он рванулся было к спасительным ковылям на краю торфяника, но почувствовал, что не может сделать ни шагу.

— Ну, ты чего там?! — рявкнул он. — Нарочно цепляешься?!

Косенков что-то сдавленно промычал в ответ и вдруг с нечеловеческой силой потащил его назад. Егор опрокинулся на спину, заорал от страха, чувствуя, что его все быстрее волокут по земле. Он судорожно задергался, отдирая пальцы, вцепившиеся ему в рубаху, перевернулся на живот и только тут увидел черную плеть, захлестнувшую Яшкины ноги. Суставчатый ус жука выгибался и подрагивал, как удочка, поймавшая крупную добычу. Он неумолимо подтаскивал распластавшегося по земле Яшку все ближе к ротовому отверстию, где скрежетали и лязгали хитиновые пилы, напоминающие шнеки, шестерни и загребущие лапы снегоуборочной машины.

— По-мо-ги! — прохрипел Косенков, вычерчивая скрюченными пальцами глубокие борозды в торфянике.

Егор, спохватившись, кинулся за ним, но опоздал. Отчаянно размахивая руками, Яшка поднялся в воздух и повис вверх ногами возле самых глаз жука. Зазубренные ножницы сухо щелкали в опасной близости от головы красного командира.

Егор закричал, в ужасе закрыв глаза, но тут что-то больно толкнуло его в спину, отбросило в сторону.

— Посторонись, паренек!

Пахнув жарким потом, мимо Егора тяжело прошлепал босыми ногами рослый каторжник с объемистым глиняным горшком под мышкой. Не сбавляя ходу, он ловко уклонился от лязгнувших жвал, широко размахнулся и метнул горшок прямо в голодно чавкающую воронку под ними. Хитиновые пилы во рту жука с хрустом разгрызли угощение, во все стороны брызнула ядовито-зеленая жижа.

Егор готов был поклясться, что на морде жука совершенно необъяснимым образом возникло озадаченное выражение. Оно мгновенно передалось и висящему вниз головой Косенкову, ощутившему вдруг, что он вот-вот выскользнет из ослабевших пут.

Каторжник, убедившись, что его снаряд достиг цели, живо ретировался из-под бронированной головы — и как раз вовремя, чтобы подхватить Яшку, рухнувшего на него с высоты второго этажа. Оба покатились по земле, навстречу набегающей толпе мужиков, вооруженных арканами и крючьями. Егора затолкали со всех сторон.

— Отойди, малец! Под кислоту попадешь!

Из глотки жука ударил фонтан зеленоватой пены, страшные челюсти с хрустом сомкнулись, сведенные судорогой. Многотонная махина, беспорядочно перебирая лапами, завертелась на месте.

— Жив, комиссар? — спаситель поднялся, отряхиваясь. Яшка вдруг узнал его — это был старший барака.

— Вашими молитвами, — буркнул Косенков, озабоченно сгибая руки и ноги. — Вроде, все цело. Стало быть, теперь я твой должник, вашбродь? Вот ведь какая хреновина…

— Жизнь длинная, сочтемся, — сказал старший и протянул руку, помогая Яшке подняться. — Ну, будем знакомы. Прапорщик Шабалин.

Яшка задумчиво вытер ладони о гимнастерку, взглянул исподлобья, но не выдержал и ухмыльнулся.

— Командир разведроты отдельного истребительного… ну, в общем, Косенков моя фамилия. Яшка…

— А я Михаил. Вот и познакомились. — Шабалин хлопнул Яшку по плечу и побежал к загонщикам, обступившим жука. — Братай его, ребята, пока не очухался!

Артель охотников лихо набросилась на чудовище, временно оглушенное муравьиной кислотой. В ход пошли арканы и крючья. Каторжники мастеровито оплетали шипастые лапы и челюсти густой паутиной канатов, постепенно стреноживая жука и лишая его возможности обороняться. Кулипаныч и Блошка, взобравшись по веревкам, оседлали роговые наросты над глазами обреченной твари и с плотницким покрякиванием деловито вырубали под корень поникшие усы. По унылой морде жука стекала лимфатическая слизь и капала на стянутые канатами челюсти непрошенной слезой. Отдельная бригада раздельщиков, зашедшая с тыла, подваживая жердями толстые закрылки, уже вырубала из туши первые аппетитно сочащиеся куски мякоти…

Низкие своды складского коридора давненько не слыхали столь сладостных звуков. Чеканный строевой шаг сотрясал бамбуковую облицовку стен и дощатый настил пола, заставляя канцелярских муравьев робко тесниться по углам и поджимать усики. Сердце поручика Яблонского заливалось соловьем.

— Песню запе-вай! — не удержался он, впервые за долгие годы шагая во главе не инвалидной команды уборщиков, а настоящего воинского подразделения — комендантского взвода, откомандированного полковником Лернером для получения оружия.

— Муравей, муравей, пташечка! — истерически зазвенел тенор запевалы.

— Таракашечка жалобно ползет! — в тридцать глоток рявкнули басы.

Поручик украдкой смахнул влагу с ресниц. Хорошо! Безоблачное настроение, в котором пребывал Яблонский, несколько омрачалось лишь гневом полковника по поводу исчезновения Кати Горошиной. Однако поручик знал, что на ее поиски были брошены лучшие полицейские силы, и не очень волновался. Найдется, куда она денется?

— Шире шаг! — командный голос радостно вклинился в припев. Кованые сапоги загрохотали еще громче.

Далеко опережая строй, по коридорам катилось испуганное шуршание — мураши разбегались врассыпную, словно ошпаренные кипятком, оставляя на полу пахучие потеки и деловую переписку.

— Взво-од! Стой, ать-два!

Яблонский подошел к массивной двери складского помещения и дернул за ручку. Дверь оказалась заперта.

— Это еще что за кес ке се?! — поручик решительно ударил кулаком в широкие доски. — Эй, каптенармус! Отпирай! Так твою перерастак!

Ответа не последовало.

— Да что они там, сдохли все, что ли? — Яблонский попинал дверь ногами, чувствуя спиной выжидательные взгляды солдат. — Вот так у нас всегда, — сконфуженно проворчал он. — Война у порога, а в снабжении армии — бардак!

Взвод сочувственно перетаптывался. Настроение поручика было безнадежно испорчено. Такой патриотический порыв угасили, сволочи!

— Крысы тыловые! — крикнул он, наклонившись к замочной скважине. — Получу оружие — всех к стенке поставлю!

Что-то вдруг оскорбительно хлопнуло его по затылку. Яблонский отпрянул. В двери открылось небольшое окошко, сквозь которое на поручика любезно глядело неожиданно знакомое лицо.

— Слушаю вас, сэр, — сказало оно с едва заметным акцентом.

— Мистер Купер?! — ошарашенно пробормотал Яблонский, потирая затылок. — Что вы здесь делаете?!

— В данный момент обедаю, — ответил космический турист, промакивая губы снежно-белой гигиенической салфеткой. — Но если вы имеете срочное дело, я буду переносить мое пищеварение на попозже. Хотя это очень не полезно.

— Мне нужен начальник склада… — неуверенно начал поручик, едва справившись с изумлением. — У меня предписание полковника Лернера.

— О! Наш милый полковник! — заулыбался Джеймс. — Он уже раздает предписания? Крайне любопытно! Давайте.

Яблонский машинально подал ему бумаги.

— Так это вы начальник склада? А где предыдущий?

— Ищут, — мельком заметил Купер, погружаясь в чтение. — Одну ногу уже нашли…

— А давно ли вы заняли должность? — спросил поручик, снедаемый смутным подозрением.

Джеймс поднял на него один глаз.

— Кто знает? Вы не представляете, поручик, как медленно здесь тянется время!

Он аккуратно сложил бумаги и протянул их Яблонскому.

— К сожалению, ничем не могу помогать.

— То есть как это ничем?! — опешил поручик. — Я пришел за оружием!

— Это очень приятно с вашей стороны — навестить старого друга, — тепло улыбнулся Купер. — Передайте полковнику моего горячего привета! Но попросите его больше не присылать правительственные распоряжения на бланке торгово-закупочной артели!

— Как вы смеете?! — взбеленился Яблонский. — Полковник был на приеме у муравьиной царицы и получил разрешение на выдачу оружия!

— Да-да, — покивал Джеймс Купер. — Мне это известно. Я был у Ее Величества сразу после полковника. Весьма воздушное создание! А какая тонкая ценительница французских духов! Одним словом, мы пришли к выводу, что будущее муравьиной цивилизации отнюдь не в междоусобных конфликтах, а в широкой космической экспансии, для которой нам и пригодится оружие…

— Ах ты, торгаш вонючий! — заорал поручик, багровея. — Большевистский шпион! Да я тебя сейчас по закону военного времени… Взво-од! Слушай мою команду!

— А вот это зря, — поскучнел Джеймс Купер, дергая незаметную рукоятку под столом.

В то же мгновение все шесть дверей, выходящие в коридор, распахнулись, и из них, пружинно щелкая жвалами, высыпали дюжие муравьи-солдаты. Взвод поручика Яблонского был вынужден в беспорядке отступить.

— Не дури, Купер! — кричал Яблонский из дальнего конца коридора. — Война уже идет, и без оружия ее не остановить! Сам прибежишь, когда прижмет, гадюка семибатюшная! Буржуй недорезанный!

Джеймс Купер со вздохом закрыл окошечко.

— Ужасно нервная работа, — сказал он. — И зачем я согласился?

— Не жалеешь ты себя, Джеймс Рональдыч, — сокрушенно покачал головой расконвоированный красноармеец Петухов, взятый Купером в помощники. Он сидел в дальнем углу помещения на мешке с крупой и допивал из котелка мутный пайковый нектар. — Хуже нет — с офицерней лаяться! Невежливый народ. Помяни мое слово — опять с бумажками прибежит!

— А пускай прибегает, — безмятежно улыбнулся Джеймс, вновь заправляя салфетку за воротник. — Никакого оружия тут давно нет.

— Уж это как водится, — Петухов одобрительно вытер губы рукавом. — Не век же ему на складе париться…

— …Поначалу, конечно, голодали, — прапорщик Шабалин переложил гарпун на другое плечо и взялся за рукоять груженых жучиной носилок, помогая Егору и Яшке. — Да ведь человек — скотина приспособляемая, кое-как научились подбирать крохи с хозяйского стола…

Он оторвал свисающий с носилок шматок розовой мякоти и бросил пробегавшему мимо шестиногому стражнику. Тот, жадно щелкнув челюстями, поймал мясо на лету и, благодарно похлопав прапорщика усиками, запылил вдоль строя дальше.

— С муравьями общий язык найти не труднее, чем с константинопольским туркой, — продолжал Шабалин. — Ты его не трогаешь, и он тебя терпит.

— А по виду — так собачье племя, — проворчал Яшка, глядя вслед стражнику. — И замашки у всех одинаковые. Лишь бы людей за ноги кусать!

— Есть и другие, — усмехнулся Шабалин. — У них классовая структура такая, что товарищу Энгельсу и не снилась. Одни солдатами рождаются, другие пролетариями, а третьи — готовыми министрами. И никаких революций…

— Ну да, рассказывай, — буркнул Яшка. — Агитацию разводишь, вашбродь. Будет и на их улице праздник! Придет время — скинут и министров, и царя к ногтю…

— У них царица, — пропыхтел Егор, едва поспевая за носилками. После приключения с жуком Яшка совсем забыл про больную ногу и пер, как лошадь.

— Ты-то откуда знаешь? — сердито покосился он на Егора.

— Читал. Все муравьи — дети одной царицы.

— Совершенно верно, — кивнул Шабалин. — Между прочим, у нее двор почище, чем у английской королевы.

— А ты и у королевы бывал? — съязвил Яшка. — Чего ж теперь в каторжниках ходишь?

— Судьба играет офицером, — прапорщик перехватил носилки поудобнее. — По морде я засветил одному из штабных. Есть у нас такая сволочь — полковник Лернер…

— Ну? — удивился Яшка. — Вот это по-нашему! А чего не поделили? Из-за бабы, поди?

— Скорее, по политическим мотивам, — Шабалин философски сплюнул в пыль. — Он, гад, пайками спекулировал в голодное время, а я узнал. Ну, слово за слово, хотел на дуэль его вызвать, да патроны кончились…

— Бывает, — согласился Яшка. — У нас как-то один взводный проворовался, так мы его тоже на дуэль вызвали. Возле стенки, в шесть стволов. Патроны, правда, тогда еще были…

Он сердито боднул в спину шедшего впереди Кулипаныча.

— Ну, чего ползешь, как неживой? Вон уже родную яму видно. Жрать охота — сил нет! Шагай веселей!

Но колонна продолжала сбавлять шаг, пока не остановилась совсем, отчего-то не решаясь спуститься в воронку, служившую домом и тюрьмой.

— Что-то там стряслось, — озабоченно сказал Шабалин. — Пойду гляну.

Носилки поставили на землю, и прапорщик торопливым шагом ушел вперед. Навстречу ему по колонне катился испуганный шум голосов.

— Братцы! Да что же это?! — крикнули впереди.

Строй рассыпался. Каторжники, побросав ношу, столпились у края воронки. Неожиданно стало тихо. Егор пытался протолкаться в передние ряды, но плотно сомкнувшиеся перед ним спины застыли в оцепенении.

— Чего там? Чего? — напрасно допытывался он, подпрыгивая и заглядывая через головы.

— Порезали всех… — Егор едва узнал выбравшегося из толпы навстречу ему Блошку.

Лицо весельчака и балагура вытянулось и постарело, озорные морщинки вокруг глаз превратились в землистые трещины.

— И людей, и муравьев — в месиво… — подбородок его мелко задрожал, Блошка медленно опустился на землю и схватился руками за голову. — А у меня брательник там, во втором бараке…

— Кто порезал-то? — Егор заработал локтями, протискиваясь к брустверу.

На плечо его легла коричневая ладонь Кулипаныча.

— Не ходи, малец, нечего там смотреть. Камня на камне не осталось…

Толпа раздалась, пропуская дозорных муравьев, которые успели обследовать воронку. Они возвращались, перепачканные кровью по самое брюхо. Двое из них тащили труп необычайно крупного муравья с проломленной в нескольких местах головой. Остальные беспокойно суетились вокруг, возбужденно обхлопывая его усиками.

— А муравей-то не наш, — сказали в толпе. — Бойцовый солдат.

— Гарпунами забили…

— Видать, до последнего держались…

— Это как же понимать, братцы?!

— Похоже, война…

— С кем война? — спросил Яшка у Шабалина.

Старший барака хмуро окинул взглядом пыльный горизонт.

— С соседним муравейником.

— Так они что же, — Косенков почесал в затылке. — И друг с дружкой воюют?

— Редко, но бывает…

Из воронки показалась ушастая голова пластуна-следопыта. Он ловко, по-паучьи, вскарабкался на бруствер и запричитал бабьим голосом:

— Беда, ребяты! Воду унесли! Ни единого горшка не осталось! Пусто в погребах!

Толпа всколыхнулась.

— Они что думают — им все дозволено?!

— Догнать и перебить всех! С водой-то не могли далеко уйти!

Муравьи-стражники, похоже, пришли к тому же выводу. Они забегали вокруг, снова выстраивая людей в колонну. Голова ее двинулась вперед, не дожидаясь команды. Подгонять каторжников не было нужды. Грозно рокоча и потрясая дрекольем, колонна рысцой запылила по степи. Впереди галопом неслись несколько дозорных муравьев, вынюхивающих следы. От них почти не отставал голенастый пластун, тоже, казалось, ставший вдруг шестиногим. За ним, прыгая через кочки и подбадривая друг друга матерками, бежали остальные. Порядка в шеренгах не соблюдали. Егора обогнал свирепо оскалившийся Блошка с тяжелым обломком жердины на плече.

Кулипаныч, сипло дыша в спину Егору и Яшке, успевал поучать на ходу:

— Бить надо по усам, они от этого шалеют. А если какой кинется, подсекай ему ноги и гарпуном по шее! Головенка-то на честном слове держится! Да один на один не лезь, держись бригады…

Выскочив на пологое всхолмье, бугристым валом заслонявшее линию горизонта, дозорные остановились и беспокойно зашевелили усами. Муравьи-стражники сейчас же вклинились в людскую колонну, на ходу разворачивая ее в цепь.

Армия каторжников взбежала на песчаный вал и оказалась на краю широкого лога, рассекающего степь надвое — вероятно, русла пересохшей реки. По отлогому противоположному склону беспорядочно сновали черные фигурки муравьев.

— Никак догнали, братцы!

— Ну, Господи, благослови!

Ощетинившись гарпунами и слегами, строй ринулся в атаку, увлекая за собой песчаные лавины.

— Ур-ра! — нестройно прокатилось по цепи.

Противоположный склон вдруг откликнулся звонким эхом. Вражеские муравьи, как по команде, разбежались в стороны, а над обрывом всколыхнулась густая поросль копий.

— Ур-ра! — донеслось оттуда, и навстречу каторжникам обрушился поток таких же оборванных людей, подгоняемых жвалами солдат.

Обе волны неудержимо катились вниз, не в силах задержаться на зыбких склонах.

— Стой! Стой! — отчаянно закричал Шабалин.

Обогнав цепь, он первым оказался на дне русла и заметался в стремительно сужающемся пространстве между армиями.

— Отставить, мать вашу! Куда?! — он перехватил слепо размахивающего дрыном Блошку и отшвырнул его назад, под ноги катящейся толпе.

Крики утихли. Обе армии, тяжело дыша, остановились, разделяемые узкой глинистой полосой на дне русла.

— С ума посходили! — произнес Шабалин, переводя дух. — С кем воевать собрались?

— А чего ж они? — злобно крикнули в толпе. — Сколько наших порезали! За такое убить мало!

— Заткнись, Меченый! — прапорщик поднял руку, требуя тишины. — Сперва разобраться надо.

— Чего там разбираться! — упрямо скривилось лицо со шрамом. — Они воду унесли — не разбирались!

— Подавиться бы вам той водой! — раздалось во встречной цепи. — Кто наших тлей передушил?!

Вражеская цепь угрожающе загудела. Кулипаныч повернулся к Шабалину.

— Командуй, старшой, щас мы им живо наваляем! Шабалин угрюмо покачал головой.

— Остынь, старик. Не терпится кровь пролить за родной муравейник?

— Да я ее с четырнадцатого года лью и не знаю, за что!

— Чего ждете?! — забился Блошка, вырываясь из удерживающих его рук. — Они Макарку зарезали! И вас всех перебьют!

— Не бреши ты, сморчок! — донесся со стороны противника голос, показавшийся Егору неожиданно знакомым. — По соплям получишь за клевету!

Яшка вдруг встрепенулся.

— Прокопенко! Ты, что ли? — крикнул он, вытягивая шею.

— Ох, мать моя! — из вражеских рядов, толкаясь, полез красноармеец в разодранной гимнастерке. — Здорово, командир!

— Как же ты, сукин кот, среди этой сволочи оказался?! — негодовал Косенков. — Ты же из нашего муравейника!

— А хрен его знает, Яков Филимоныч! Тут много таких! Какой-то штаб-ротмистр нас на бабу променял!

За спиной Прокопенко произошло шевеление, и к нему присоединились еще несколько красноармейцев.

Яшка, подсмыкнув обкусанные галифе, строго направился к ним.

— Это как же понимать, товарищи бойцы?! — раскатился его гневный голос, ударяя в высокие берега. — Вы на кого наступаете? На своего же боевого командира наступаете! С бандитами снюхались? Людей по баракам режете? Последние трудовые горшки отымаете!

— Зря ты так, Яков Филимоныч, — насупился Прокопенко. — Не резали мы никого. Нас только что из лагеря пригнали.

— Ишь ты, как ловко устроился! — Косенков хлопнул себя по ляжкам. — Пригнали его! Ты командир отделения или скотина подъяремная? Человеческое разумение у тебя должно быть аль нет?

Он отодвинул понурившегося Прокопенко, прошел между красноармейцами и, уперев руки в бока, остановился перед строем противника.

— Я ведь ко всем обращаюсь, господа хорошие! Привыкли чужим умом жить? За генералами на чужбину полетели, а они вас — в каторгу! Теперь что же, муравьями прикрываетесь? Новых хозяев нашли? А эти самые муравьи… вот прапорщик не даст соврать, — он ткнул большим пальцем через плечо, — только что пустили в расход без малого сотню душ вашего же брата-каторжника. И с вами то же будет! Толпа загомонила.

— Как это так — в расход? За что?

— А ты не врешь, комиссар?

— Я вру?! — прогремел Косенков. — А ты вон у Блошки спроси, где его брательник единоутробный! — он повернулся к своим. — Где Иван да Семен, да Василий с Николаем? Боевые наши дружки, с которыми вместе не одного жука добыли, муравьиного льва за гриву дергали, последним куском делились! — Яшка голодно сглотнул. — Где они, я вас спрашиваю! Лежат верные наши товарищи на сырой земле, далеко разбросав руки да ноги, а кто и головы…

Яшка скорбно понурился, одним глазом из-под нахмуренной брови следя за настроением масс.

— Это верно, — вздохнул кто-то. — Сами как тли живем, а за чужие яйца воюем…

— Хлеба с двадцатого года не видали!

— Думаешь, нам легче? — откликнулся Кулипаныч. — Эвона я последнюю рубаху на охоте изорвал! Кто мне новую выдаст?

— Что рубаха? — подхватили в рядах противника. — Табачку бы хоть на затяжку! Мху, и того покурить не дают, все огня боятся!

— Табачку бы, табачку! — сладким стоном пронеслось по обеим армиям.

Яшка поднял голову.

— Знаю, кончится народное терпение! — голос его возвысился, покрывая общий ропот. — А ну, ребята, вали все сюда, на митинг! Резолюцию принимать будем! Долой войну! Братайся!

Противостоящие цепи дрогнули, рассыпаясь. Каторжники с обеих сторон потянулись к Яшке, бросая оружие и смешивая ряды.

— За что я вас, большевиков, ценю, — сказал, подходя, Шабалин, — так это за ораторский талант. Вроде наврал с три короба, а пронял до самых печенок, будто отец родной!

— Классовое учение всесильно, — назидательно сказал Косенков, — потому что оно верно.

— Немедленно прекратить наступление! — кричал полковник Лернер, перегнувшись через стол и комкая побелевшими пальцами некстати подвернувшиеся под руку наряды на крупу. — Вы слышите, штабс-капитан? Немедленно!

На высоком табурете перед ним, робко поджав рахитичные лапки, застыл большеголовый муравей с необычайно длинными, широко расставленными усиками. Фасеточные глаза муравья безучастно смотрели в разные стороны, многократно отражая стены, пол и потолок — все, что угодно, только не разгневанное лицо полковника. Возле муравья суетился поручик Яблонский, непрерывно поливая его голову охлаждающей жидкостью. Глаза поручика разительно напоминали муравьиные, в них блуждало то же безучастное выражение.

— Александр Тимофеевич, голубчик, — продолжал полковник, выкрикивая слова в самое муравьиное рыльце. — Постарайтесь убедить ваше правительство, что инцидент исчерпан! Как поняли меня? Прием!

Муравей шевельнул усиками. Меж ними проскочила длинная искра, в воздухе запахло озоном.

— Рад бы, господин полковник, да не могу! — утробно прогудел муравей голосом штабс-капитана Пригожина. — Меня никто не слушает. Ее Величество получила от кого-то в подарок полфлакона французских духов и высочайше соизволила послать государственные дела… — в чреве муравья что-то неразборчиво хрипнуло. Он в сомнении поискрил усиками и раздвинул лакированные жвальца, изъявляя готовность к приему новой информации.

— Черт с ней, с царицей! — Лернер грохнул кулаком по столу так, что испуганная чернильница сделала лужу. — Действуйте собственной властью! Верните штрафные батальоны в бараки! Прием!

— Поздно! — глухо отозвался из муравьиного чрева штабс-капитан Пригожин. — Большевики взбунтовали каторжников! На фронте братание!

— Как — братание?! А стража?

— Стражу перебили! Бандой командует прапорщик Шабалин! При нем — красный комиссар!

— Та-ак… — Лернер ошеломленно вытер разом вспотевшие руки о карту боевых действий. На полях будущих сражений длинными полосами пролегли несуществующие бастионы и контрэскарпы. — Поздравляю… Докатились и до революции…

— Они перешли в наступление! — жалобно прогнусавил муравей. — Прием!

— Прекратите панику! — рявкнул полковник. Слюна его зашипела на раскаленной голове живого передатчика. Яблонский поспешно сбрызнул обоих охлаждающей жидкостью. — Неужели вас пугает наступление горстки бунтовщиков?! Истребить всех до единого! Как поняли? Прием!

Лернер вдруг отразился в ячеистых глазах связиста, взглянувшего на него с непередаваемым ехидством.

— Так они не на меня наступают, — выдал муравей голосом Пригожина. — А на вас…

— Ананас… — прошевелил белыми губами Лернер, тяжело опускаясь в кресло.

— Слава Богу, у вас есть патроны! — с воодушевлением продолжал штабс-капитан. — Вы им покажете!

— Патроны?! — истерически взвизгнул полковник. — Какие патроны?!

Трясущейся рукой он схватил чернильницу и что есть силы запустил в голову муравья. К несчастью, перегревшийся передатчик в этот самый момент сухо щелкнул и, выпуская струйки дыма из дыхалец, завалился набок. Летящую чернильницу принял на грудь поручик Яблонский.

— Да, — задумчиво сказал он, обтекая фиолетовыми струйками. — С патронами вышел форменный пердимонокль…

Отряд Шабалина и Косенкова расположился на привал в неглубокой низинке, поросшей более сочной травой, чем остальная степь. Здесь можно было поискать воды и накопать червей на ужин. Каторжники разбрелись окрест, ковыряя землю наконечниками копий. Пластун Тимоха, отошедший дальше других, забеспокоился первым. Отложив пруток с нанизанными на него жирными комариными личинками, он завертел головой, ловя чутьистым носом мимолетные запахи. Пахло взрытой землей, едой, потом, пыльцой отцветающего чайного куста, но откуда-то совсем издалека нет-нет да и потягивало неприятно знакомой кислинкой. Тимоха резво взбежал на пригорок и, приставив костлявую ладонь козырьком ко лбу, цепко вперился в горизонт синими пуговками глаз.

— Ай-яй-яй! Вот беда-то…

Он обернулся и махнул рукой Егору, промышлявшему неподалеку мясистыми корешками съедобных трав. Личинок Егор побаивался.

— Эй, паря, как тебя! Беги за их благородием! Живо!

— А чего сказать? — Егор вытер рукавом перепачканные землей губы.

— Скажи — отобедались! Пора платить…

Дымка, постоянно висящая над горизонтом, неуловимо изменилась. Она быстро сгущалась, словно со стороны муравейника накатывала низкая, распластанная по земле грозовая туча.

— Ну, держись, братва! Целая армия валит!

Высыпавшие на пригорок каторжники с тревогой следили за растянувшимися от края до края степи шеренгами муравьев.

— Хана, славяне, от этакой силищи гарпуном не отобьешься.

— Эх, пулемет бы сюда!

— Ни за понюх погибнем! Что ж теперь делать-то, а?

— «Со святыми упокой» затягивать, больше нечего…

— Слушай мою команду! — голос Шабалина прозвучал негромко, но его все услышали. — В каре — стройсь! Копейщики вперед!

Оборванная масса зашевелилась, выстраиваясь на пригорке плотным четырехугольником, поросшим частой щетиной копий.

Егора, у которого не было копья, оттеснили в глубь строя и сунули в руки обломок жердины, велев колотить по усам, кого достанет.

Муравьиная армия, пополняясь все новыми и новыми проступающими в пыли шеренгами, быстро приближалась.

— Красиво идут… — Косенков сплюнул. — Только барабана не хватает.

— Гвардия, мать их за членистую ногу! — сказал стоящий рядом с ним Шабалин. — Ну что, юноша? — он обернулся к Егору. — Повоюем?

— Окропим снежок красненьким, — ответил Егор первое, что пришло в голову.

Шабалин одобрительно кивнул.

— Изрядно сказано! Молодец, что не боишься!

Я не боюсь?! Егор прислушался к себе и с удивлением понял, что действительно не боится. Странно, еще минута-другая, и он, скорее всего, будет валяться на этом самом пригорке, перекушенный пополам муравьиными жвалами. Веселенькая картинка… Егор сердито мотнул головой. К черту, надоело! Есть более важные мысли для таких минут! Он стал вспоминать родителей, но перед глазами вдруг появилось лицо Кати. Хорошо было бы встретиться еще хоть раз. Он ведь ей так ничего и не сказал… Интересно, что такого ты собирался сказать, лукаво улыбнулась Катя. Егор замялся, подбирая слова. Разве неясно и так? Почему об этом обязательно нужно говорить? Катя насмешливо вздернула бровь. Ты просто боишься… Дудки! Егор гордо выпрямился. Это я раньше боялся! А теперь — ничего я не боюсь!

— Батальо-он! — отчаянно закричал Шабалин. — За Бога, царя и Отчество!

— Коммунисты — вперед! — подхватил Яшка.

— Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам! — грянул строй, перекрывая рокот накатывающей волны хитиновых панцирей с пеной разинутых жвал на гребне. — С Интернационалом воспрянет род людской!

Шеренги сшиблись. Хрустнуло. Песня обратилась в многоголосый вопль. Лавина муравьев, наткнувшись на колючий частокол пик, обтекала пригорок, заключая людей в кольцо. Сомкнутый строй каторжников не позволял муравьям пустить в ход челюсти, зато остро отточенные наконечники гарпунов жалили без промаха.

Егору была видна только потная спина Кулипаныча, орудующего охотничьим багром, как винтовкой в штыковом бою.

— Это вам за сапоги! — гремел голос Яшки в первых рядах. — Ну, кто еще хочет комиссарского тела? Подходи!

Перед стиснутым со всех сторон каре стремительно рос вал мертвых муравьиных тел, но все новые солдаты, щелкая жвалами, взбирались по трупам собратьев и бросались на людей сверху.

Кулипаныч вдруг замер, выронил багор и грузно осел, заваливаясь на спину. Лицо его был залито кровью. Егор кинулся к нему и сейчас же услышал над головой оглушительный щелчок сомкнувшихся челюстей. Он ударил дубиной наотмашь, но она скользнула по гладкому панцирю, не причинив здоровенному, как гоночный болид, солдату заметного вреда. Бронированная голова надвинулась, снова взводя окровавленный капкан жвал. Егор попятился, понимая, что ему не спастись. Но тут на спину муравья, размахивая топором, вскочил Блошка и сноровистыми плотницкими ударами отсек сразу две суставчатые лапы. Ткнувшиеся в землю челюсти взметнули пыльный фонтан у самых ног Егора. Егор заорал, бросаясь вперед и нанося беспорядочные удары по выпуклым сетчатым глазам, тонкой шее и сочащимся белой слизью обрубкам лап…

Он не слышал собственного крика. Ярость, затопившая мозг, отсекла лишние звуки, вытеснила все мысли и чувства. Осталось одно страстное желание убивать. Глаза сами находили очередную цель, ноги точно рассчитывали разбег, прыжок — и руки, не ожидая команды мозга, обрушивали дубину на врага, безошибочно выбирая наиболее уязвимое место. Он не знал, что творится вокруг и как развивается битва. Временами казалось, что он остался один посреди моря черных панцирей, но это лишь придавало ему сил. Он снова крошил хитиновые черепа, косил антенны усов, топтал корчащиеся под ногами тела, а затем откуда-то появлялся с ног до головы заляпанный слизью Яшка или бледный как смерть Шабалин, становился рядом, и нахлынувшая волна муравьев откатывалась прочь, чтобы через мгновение снова захлестнуть пригорок.

— Мельчают, сучьи дети! — прохрипел Косенков во время короткой передышки. — Поначалу вон какие кони перли, — он толкнул ногой отсеченную муравьиную голову размером с камазовский бензобак. — Першероны! А теперь мелюзга, клячи обозные! Верно, Егорка?

Егор впервые огляделся. На пригорке, почти похороненном под грудами тел, вперемешку муравьиных и людских, теснилась жалкая кучка израненных бойцов — все, что осталось от двух каторжных лагерей. Обступившая их муравьиная армия ничуть не поредела, но, казалось, подрастеряла боевой дух. Малорослые солдаты топтались в нерешительности, перестукиваясь усиками и словно бы совещаясь.

— Похоже, гвардию-то мы перебили, братцы, — Яшка вытер перепачканные в крови и слизи руки о гимнастерку. — Все не так обидно помирать.

— Как же, перебили, — откликнулся Шабалин. — Ты вон туда посмотри!

Егор обернулся на его голос и увидел, как в однородную запыленную массу вражеской армии со стороны муравейника врезается жирный антрацитово-черный клин свежих сил. Новые солдаты, не дожидаясь, когда им освободят дорогу, просто перешагивали через мелких соплеменников и, не снижая скорости, неслись в наступление.

— Боевые слоны Ганнибала, — Шабалин с досадой воткнул обломок копья в землю и сложил руки на груди.

— Да уж, ганибала что надо, — помрачнел Яшка.

— Кваску бы сейчас… — тихо сказал Прокопенко. — Да в баньке помыться. А потом уж пускай режут…

— А-а-а, суки! — взвился вдруг Блошка и бросился вниз с пригорка навстречу стремительно приближающемуся клину. — Молись, отродье тараканье!

Ряды мелких муравьев, теснясь и толкая друг друга, расступились перед ним, образовав широкий коридор. Блошка пробежал по нему, размахивая топором, и с криком налетел на переднего солдата наступающей армии. Но схватки не получилось. Бронированный гигант мимоходом срезал патлатую Блошкину голову и продолжал бег, будто и не заметив хрустнувшего под ногой черепа.

— Эх, Блошка, Блошка, — вздохнул Шабалин и широко перекрестился. — Вот и все, господа. Теперь наш черед…

Егор поднял голову. Белесое небо равнодушно смотрело на муравьиную планету мутным, лишенным солнечного зрачка глазом. Совсем как глаз насекомого, подумал Егор. Треснуть бы по нему дубиной!

И вдруг над самой его головой со свистом пронеслись один за другим три огромных крылатых силуэта. Они заложили лихой вираж, разворачиваясь над вражеской армией, и в то же мгновение перед наступающими муравьями взметнулись частые фонтанчики пыли. Раздался никак не ожидаемый здесь, но до боли знакомый звук — длинная очередь из автомата Калашникова.

— Господи Иисусе! — ахнул стоящий рядом Прокопенко. — Аэропланы!

Но это были не аэропланы. Сухо треща крыльями, над муравьиным войском зависли три большие стрекозы. Егор увидел, как, отделяясь от них, цепочкой пошли вниз маленькие черные точки. Он вдруг понял, что произойдет в следующую минуту, и во все горло заорал:

— Ложись!

Каторжники повалились на землю. Сейчас же в гуще муравьев сверкнуло пламя разрыва, за ним другого, третьего. Накатил грохот. Казалось, на равнине разом заработал десяток грязевых вулканов, выбрасывающих в небо бесформенные клочья плоти, обломки панцирей и оторванные конечности. Егор прижался к земле и закрыл голову руками, защищаясь от липко шлепающих вокруг комьев.

— Стойте! — раздался вдруг отчаянный крик Шабалина, напрасно пытавшегося перекрыть грохот разрывов. — Нельзя! Остановитесь!

Егор поднял голову. Прапорщик со всех ног бежал прямо под бомбежку, размахивая руками, будто хотел прогнать налетающих с неба стрекоз.

— Чего это он? — удивился Прокопенко. — По мне — так райская музыка. Будто родную дивизионную батарею услыхал!

— Дура, — заорал на него пластун Тимоха, торопливо поднимаясь на ноги. — Тут ведь кругом торфяники! Они от любой искры занимаются почище пороха!

Взрывы, постепенно отдаляясь, становились тише.

— Ох, мать моя Первая Конная! — изумился Яшка, вставая. — Чисто!

Каторжники зашевелились, отряхиваясь и протирая глаза. На всем пространстве степи, начиная от вала мертвых тел вокруг пригорка и кончая пыльным горизонтом, не было видно ни одного живого муравья. Лишь кое-где среди трупов еще угадывались конвульсивные движения скребущих землю лап да слабые подрагивания усов.

— Разбеглись… — глуповато ухмыльнулся Прокопенко.

— Нам самим разбегаться надо! — Тимоха указал на закопченные пятна, оставшиеся на месте разрывов. Над ними, быстро густея, поднимались столбы желтоватого дыма. Кое-где уже поблескивало пламя. — Сейчас тут такое будет — пожалеешь, что жив остался!

На пригорок, прихрамывая, взбежал Шабалин.

— Уходим. Быстро! Поднимайте раненых!

— Да разве ж теперь уйдешь… — Тимоха безнадежно махнул рукой.

— А где ж спасители? — Косенков, оторвав от гимнастерки распоротый рукав, наспех заматывал кровоточащую рану на локте.

— Вон летят! — Прокопенко, сохранивший артиллерийскую зоркость, несмотря на заплывший глаз, ткнул пальцем в небо, указывая на три едва заметные точки.

— Как бы эти спасители за нас самих не взялись, — проворчал Шабалин. — Наверняка это подарочек от полковника Лернера. Старый маразматик сам не понимает, что делает! — он повернулся к Яшке. — И тебе спасибо, комиссар! Доставил этому дураку оружие!

Каторжники настороженно следили за стремительным приближением трех продолговатых тел, окруженных размытым сиянием. Но стрекозы не собирались нападать. Распластав крылья, они плавно снизились у самого пригорка и замерли, цепко впившись в землю посадочными штангами лап.

Ни дать ни взять вертолетное звено, отрешенно подумал Егор. Не хватает только подвесных турелей и звездочек на фюзеляже…

— Ты гляди-ка, — удивился Яшка. — Да ведь там мужики верхами!

— Два мужика, — поправил глазастый Прокопенко. — И одна баба.

— Катя… — не веря глазам, прошептал Егор. — Катя! — заорал он во все горло и припустил вниз по склону.

— Куда?! Назад! — раздался позади испуганный вопль Шабалина.

Почему «назад»? — удивился Егор. Это же Катя! А с ней Мустафа!

Земля вдруг тяжко просела прямо перед ним, распахивая бездонный провал, из которого ударила в небо нестерпимо яркая стена пламени, отрезавшая его от Кати. Жаркой волной Егора отбросило назад, он покатился по земле, закрывая руками опаленное лицо и слыша со всех сторон панические крики людей, гаснущие в реве огня.

Последнее, что он помнил — страшный рывок, отдавшийся болью в стиснутом стальными когтями теле, свист ветра в ушах и треск крыльев над головой…

Багровые всполохи, проникавшие сквозь иллюминатор, плясали на приборных панелях, заставляя каждый рычажок отбрасывать длинную колеблющуюся тень. Там, внизу, за бортом, гигантскими факелами пылали купола муравейников, раскаленной жаровней светилась бывшая степь. Защитный кокон, окружавший планету, лопнул, открывая равнодушным звездам картину гибели цивилизации муравьев и людей.

Это сон, думал Егор. Это не может быть правдой. Он кожей чувствовал обжигающее дыхание пожара, но из багрового тумана к нему протягивались прохладные руки Кати, касались лба, успокаивали боль. Егор снова проваливался в забытье, из которого его временами ненадолго возвращали знакомые и незнакомые голоса.

— …Привезли нас на стрекозиную ферму, — неторопливо говорил Мустафа. — Там бамбуковые леса стеной. Сплошь паутиной заплетены, непролазная чаща, бежать некуда… — голос улетал вдаль, эхом отдаваясь в голове. Ему на смену выплывал другой, незнакомый.

— Три кубика внутривенно обоим, и повязки поменяй…

— …И вот однажды накормил я свою эскадрилью, — возвращался голос Мустафы, — почистил, выгнал на поле. Огляделся по сторонам — никого. Ну, думаю, сейчас или никогда…

— Опять жар, — тревожный голос Кати. — Еще укол?

— Не нужно, пульс нормальный.

— …Don’t worry, мистер Косенков. Оружие я вернул на станцию, как только вступил в должность. Бедные муравьи нисколько этому не сопротивлялись! Похоже, они лучше людей поняли, чем грозит пребывание оружия на планете… К сожалению, их это не спасло.

— …Отличный аппарат, кстати, — стрекоза! Взлет вертикальный, набор высоты — мгновенный, аж глаза на лоб лезут. Маневренность — куда там «Черной акуле»!

— Да… неприютная была планетка, а все жалко. И людей жалко, и божьих тварей…

— Гляжу — в хвост еще пара пристраивается. Думал, погоня, оказалось, нет — жены моего истребителя! Так звеном и пошли… И ведь что удивительно — вышли прямо на паровоз! Я чуть со своего стрекозла не свалился. Гляжу — ходит вокруг паровоза девочка в белом платьице, грибы собирает. Дюймовочка этакая…

— Четыре кубика…

— Пульс падает…

— Кислород…

Егор открыл глаза, удивляясь непривычной тишине. Голова казалась ясной, жаркий кровавый туман, так долго мучавший его, рассеялся, но приборные панели на потолке не исчезли, каким-то чудом выбравшись из бессвязного нескончаемого сна.

— Очухался? — спросил Яшка.

Егор повернул голову. Косенков, одетый в сиреневое термобелье с трехцветным флагом на груди, сидел на соседней кушетке, неторопливо выскребая деревянной ложкой остатки каши из миски.

— Где мы? — слабым голосом спросил Егор.

— Почитай что дома, — невесело усмехнулся Яшка. — До Красного Гиганта рукой подать.

Егор сел на кушетке, с удивлением обвел взглядом тесное помещение, показавшееся ему смутно знакомым.

— Это что, станция? А где Катя?

— Здесь твоя Катя, — Косенков облизнул ложку, подумал и спрятал ее под подушку. — Мустафа с американцем тоже здесь… И даже груз целехонек, до последнего ящика… — Яшка вздохнул.

— А Шабалин?

Косенков неопределенно повертел в руках пустую миску.

— Сгорел прапорщик. И Прокопенко не спасся…

— Как — сгорел?! Когда?

— А ты не помнишь? — Яшка поднялся, подошел к иллюминатору. — Горяча оказалась муравьиная земля… — голос его звучал глухо, будто увязая во тьме за стеклом. — От стрельбы да от гранат торф занялся, а он у них злее пороху. Ноздреват, как буханка хлеба, тяга шибче печной. Ну и полыхнуло… — он повернулся к Егору. — Только нас с тобой и вытащили…

Егор почувствовал, как по его телу снова пробежала обжигающая волна. Он вспомнил пляшущие в иллюминаторе отсветы и дымные факелы муравейников на багрово мерцающей равнине. Значит, это был не сон…

Тонкая рука легла на его плечо.

— Егор! Ты зачем поднялся? Катя стояла рядом.

— Тебе нужно лежать, — строго сказала она, но глаза под старательно нахмуренными бровями сияли радостью.

— Катя, ты… — подступивший к горлу комок не дал ему договорить, и он молча потерся щекой о ее ладонь.

— Познакомься, — Катя отступила в сторону, и Егор увидел могучую фигуру в камуфляжном комбинезоне, с трудом протискивающуюся сквозь узкий проем люка. Поднявшись седой головой под самый потолок, гигант шагнул к Егору.

— Ну, здравствуй, космический турист!

Егор некоторое время внимательно разглядывал бронзовое лицо в обрамлении отливающей серебром бороды.

— Здравствуйте, доктор Горошин.

На экране паровоза, буксирующего станцию, разгоралась крупная рубиновая звезда. Из-за жирных протуберанцев, вырывающихся далеко за пределы короны, она казалась пятиконечной. Яшка подолгу стоял за спиной склонившегося над пультом Мустафы, вглядываясь в едва заметные искорки планет, рассыпанные по орбитам вокруг огромного светила.

— Которая наша-то?

— Если верить доктору, то вон та, самая блеклая.

— Блеклая… Много твой доктор понимает! Планета имени товарища Бебеля — это тебе не замызганный грош! Она должна сиять, как…

— Как начищенный пятак! — улыбался Мустафа.

Яшка отворачивался, сердито ворча, но из рубки не уходил.

Наконец Красный Гигант заполнил собой весь экран, а планета имени товарища Бебеля превратилась в отчетливо видимый серп цвета расплавленного металла. До выхода на орбиту оставалось меньше часа, и весь экипаж станции собрался в тесной рубке паровоза, наблюдая за тем, как проступают на освещенной части планеты подернутые облачной дымкой очертания большого материка.

Последним в рубку вошел доктор Горошин.

— Ну, вот вам, гражданин Косенков, и дивный новый мир, — сказал он, мельком взглянув на экран. — Надеюсь, наша договоренность остается в силе?

— Я слов на ветер не бросаю, — буркнул Яшка. — Разгрузим станцию, и валите на все четыре стороны.

— Ну-ну, — Горошин демонстративно поправил ремень висящего на плече автомата. — Хочется верить, что на сей раз обойдется без сюрпризов.

— Разгрузить — не проблема, — Мустафа на секунду оторвался от пульта. — Да кому сдавать? Твоего товарища Кирпотина, поди, уж из учебников вычеркнули и из мавзолея вынесли.

— Не кажи «гоп», — сварливо огрызнулся Яшка. — Доктор-то вон жив…

— Со мной — другое дело, — усмехнулся Горошин. — Я следовал за вами, как на привязи, до Земли и обратно, а здесь прошло добрых полтора столетия.

— Боюсь, теперь ваше оружие, — заметил Джеймс Купер, — имеет исключительно антикварную ценность. Кстати, одно время я не без некоторых успехов торговал антиквариат! Если мы найдем новых заказчиков…

— Ты уж однажды нашел! — оборвал его Косенков.

— Не понимаю, зачем вообще оружие, если здесь все изменилось! — Катя тревожно переводила взгляд с одного члена экипажа на другого. — Разве не так? Егор, ты чего молчишь?

— Смотрю, — взгляд Егора не отрывался от экрана. На лице его играли багровые отсветы Красного Гиганта. — Вам не кажется, что эта планета чем-то очень похожа на муравьиную?

Яшка свирепо просверлил его глазами, но тут же сник и отвернулся.

— М-да… — неопределенно протянул Мустафа. — Мрачноватая картинка… — и, заметив сигнальную вспышку на пульте, добавил: — Переходим на орбитальную траекторию.

— Вот и замечательно, — доктор Горошин с искусственным оживлением потер большие ладони. — Скоро все решится само собой.

— Что решится, папа?! — досадливо поморщилась Катя. — Неужели ты не понимаешь, какую глупость мы все совершаем?!

— Нас это не касается, — отрезал доктор. — Тут распоряжается товарищ Косенков. Ему и карты в руки.

Яшка зло посмотрел на Горошина, но ничего не сказал.

— Ну, что же вы? — настаивал доктор. — Командуйте, Яков Филимонович!

— А ты меня не подгоняй! — окрысился Косенков. — Я, может, еще ничего не решил! Прикажу вот Мустафе оглобли заворачивать…

— И поручение партии останется невыполненным.

— Перед партией буду отвечать я — не ты! — Яшка треснул кулаком о пульт. — Не было мне такого поручения — планету за планетой губить! — он тронул Мустафу за плечо. — Вот что, товарищ майор, давай-ка держи обратно на Землю!

— Ну, это вряд ли, — в голосе Горошина появились неприятные нотки. — В крайнем случае, комиссар, можно ведь обойтись и без тебя.

Яшка вдруг увидел, что ствол автомата нацелен ему прямо в живот.

— Отойди от пульта, — продолжал великан, — и подними руки повыше. А не то наглотаешься пилюль — не переваришь…

— Ты кому грозить вздумал, сволочь?! — Косенков вдруг яростно бросился на доктора, но, сбитый молниеносным движением приклада, перелетел через пульт и рухнул в углу.

Горошин передернул затвор и предостерегающе посмотрел на Джеймса и Мустафу.

— Без глупостей, господа. Оружие должно быть доставлено на планету.

— Папа! — испуганно вскрикнула Катя. Горошин, не оборачиваясь, махнул рукой.

— Не волнуйся, девочка, все в порядке.

— Я так не думаю, — сдавленно произнес Егор.

Горошин живо обернулся и замер, увидев прижатый к виску дочери ствол нагана. Обхватив Катю за шею, Егор медленно отступал к стене.

— Бросьте оружие, доктор, — сказал он. — Или как вас там? Вы ведь на самом деле никакой не доктор, правда?

— С чего ты взял?

— Вам нужно тщательнее следить за речью, — именной, подаренный Яшкой наган мелко дрожал в руке Егора. — Слишком много киношных фразочек, которых в двадцатом году еще не было. Проговариваетесь.

— Ты с ума сошел! — хрипела Катя, пытаясь вырваться. — Пусти сейчас же!

— Не трепыхайся, — посоветовал Егор. — Я ведь могу и выстрелить. С тобой тоже далеко не все ясно. Мустафа, возьми-ка у Максима Андреевича ствол…

Горошин, не сводя глаз с Егора, медленно снял автомат с плеча и отдал Каримову.

— Отпусти ее, она ничего не знает.

— Сейчас узнает, — пообещал Егор. — Это ведь вы подсунули Яшке оружие и посоветовали угнать станцию?

Катя застыла, с ужасом глядя на отца. Горошин помялся.

— У нас не было выхода. Появление на земле аппарата из будущего да еще с ротой красноармейцев на борту неизбежно привело бы к нашему разоблачению.

— Поэтому вы сделали все, чтобы красные и белые перестреляли друг друга в космосе?

Горошин склонил голову.

— Это не мое решение.

— А чье? Фальшивого товарища Ленина? Не скромничайте, Максим Андреевич, вождя пролетариата тоже подкинули вы или ваши коллеги, ведь нужно было, чтобы все прошло тихо и тайно.

— Ах ты ж, сучий потомок! — простонал лежащий в углу Яшка, сплевывая кровь. — Над святым посмеялся, гнида!

— Историю нельзя переписывать, — угрюмо произнес Горошин. — Даже из человеколюбия. Земляне не могут допустить появление во Вселенной новой, не зависимой от них цивилизации. Я нарушил это правило, когда помог спастись врангелевцам. С тех пор расхлебываю…

— Ничего себе, человеколюбие! — всплеснул руками Купер. — Сколько планет вы собирались спалить, чтобы замять это дельце?

Горошин отчаянно замотал головой.

— Все это вышло случайно! Лично я хотел только спасти дочь и вернуться назад, в свой две тысячи сотый год…

— Две тысячи сотый? — Джеймс, Егор и Мустафа переглянулись.

— А что вы делали в двадцатом? — спросил Джеймс. — Шпионаж? Диверсии? Устранение неугодных предков?

— Экскурсии, — грустно сказал доктор.

— Да ладно! — Егор недоверчиво махнул на него наганом. — Что еще за экскурсии?!

— Самые обычные, — доктор пожал плечами. — У меня было туристическое бюро, доставлявшее людей в прошлое. Историки, литераторы, просто любопытные — сотни туристов… К сожалению, технологии обратного переноса в будущее не существует. Поэтому приходилось совершать небольшой космический полет на околосветовой скорости, с расчетом вернуться в свое время. Для этого у меня был запас кораблей. Только и всего…

— Только и всего… — задумчиво повторил Егор, машинально поглаживая Катю по волосам. — Можно больше не вырываться, — сказал он ей, чмокнув в ушко. — Похоже, теперь наш папа говорит правду…

— Чей-чей папа? — с беспокойством спросил Горошин. — Вы-то здесь при чем?!

— Спокойно, папаша! — улыбнулся Егор, пряча пистолет в карман. — Из любого, даже самого глупого положения всегда можно найти выход! Что если вам совершить еще одну экскурсию в прошлое?

Максим Андреевич опустил седую голову.

— Меня больше не пустят. После крымского инцидента путешествия во времени запрещены.

— Придется разрешить, — твердо сказал Егор. — Уничтожить внеземную цивилизацию силами товарища Косенкова вам не удалось…

Каурый Черт, плохо кованый, полумертвый от усталости и бескормицы, заметно припадал на левую заднюю, но честно тянул разбитую подводу с ранеными в гору.

— Сгубили коня, — вздыхал ездовой тяжелой батареи Алексеев. — Где ж это видано — кровного аргамака с-под седла да в оглобли!

Алексеев шел рядом с подводой, изредка «деликатно» встряхивая поводьями. Погонять Черта было ни к чему. Конь и так исходил паром, скользил сбитыми копытами по заиндевелым голышам. Глядя на него, Алексеев чуть не плакал. Жилы рвет конь, торопится вслед за колонной на трясущихся тонких ногах, не жалея сил, словно бы уже и сам понимает, что к смерти своей спешит. На корабль ведь не возьмут, да и красным не оставят. Не скакать ему по степям лихим сумасшедшим галопом, как вон тот резвый да сытый полуэскадрон, что грохочет копытами навстречу!

Один из раненых откинул шинель, приподнялся на локтях.

— Что там, Алексеев?

— Разведка прибегла, — сказал ездовой, — должно, с Феодосии… Разведчики, огибая колонну, взрыли придорожную грязь, чуть прикрытую ледком, и осадили у коляски командира дивизии. Один из них спешился, откинув башлык, приложил ладонь к козырьку измятой фуражки и шагнул на дорогу. Коляска остановилась, а вслед за ней и вся колонна, не дожидаясь приказа, встала.

— Говорите прямо, Климович, — генерал Суханов не мог понять по глазам разведчика, чего ожидать от доклада, а ведь это было самое важное сейчас. — Суда… есть?

— Хм… как бы вам сказать…

Суханов раздраженно притопнул, качнув коляску.

— Не узнаю вас, ротмистр! Вы солдат или баба? Или меня принимаете за институтку? Отрапортуйте решительно! Есть суда?

— Так точно, ваше превосходительство! — вытянулся Климович. — Английский транспорт «Утопия» ждет под парами!

«Слава тебе, Господи!» — Суханов поднял глаза к белесому, лишенному солнечного зрачка небу, равнодушно взиравшему на него, словно глаз насекомого.

— Чудом удалось задержать, — продолжал ротмистр, — остальные ушли.

— Благодарю вас, Григорий Сергеевич, — Суханов с чувством пожал руку разведчика. — От себя и от всей дивизии.

Ротмистр покачал головой.

— Это не моя заслуга, Петр Арсентьевич. Некто доктор Горошин, из местных, буквально силой вынудил английского капитана задержаться. Сам Бог нам этого доктора послал. Я оставил ему в помощь прапорщика Шабалина с пулеметным отделением, но следует поторопиться, ваше превосходительство, красные наступают от Керчи. Прикажите прибавить шагу…

— Егорка! Где ты там? — сквозь бамбуковую занавеску на окне в комнату просунулась коротко стриженная и дочерна загорелая голова отца. — Самое интересное пропустишь!

Егор с сожалением оторвался от книги.

— Страничка всего осталась.

— Страничку можно и потом дочитать, — торопил отец. — А станция ждать не будет. Бульк — и все. Зря, что ли, пол земного шара отмахали?

— Иду, иду! — Егор заметался по комнате в поисках фотоаппарата. Вечно папка не кладет его на место!

— Да вон же твой фотоаппарат, на вешалке! — отец нетерпеливо гремел занавеской. — Майку надень! Все-таки историческое событие…

— Ну ее на фиг! — отмахнулся Егор. — Будем гордиться загаром… раз больше нечем.

— Та-ак, — грозно протянул отец. — Это что сейчас было? Ворчание красного коня?

— Сам же говорил, что полетим на «Мир» космическими туристами!

Отец нахмурился.

— Мало ли что я говорил… Кто ж знал, что все так быстро произойдет? Не успели… Да и ладно, деньги целее будут.

— Эх! — Егор мечтательно прищелкнул языком. — Скакнуть бы в прошлое на годик-другой, слетать туда-обратно, а там — пусть топят!

— Фантазер, — вздохнул отец. — Историю, брат, не перепишешь… — голова его скрылась за занавеской. — Короче, ты тут можешь мечтать, а я пошел. Встретимся на пляже!

Егор торопливо нахлобучил соломенную шляпу туземного плетения, повесил фотоаппарат на шею и выбежал из бунгало, тут же пожалев, что забыл обуться. Раскалившийся за день песок больно обжигал пятки. Егор издал аборигенский клич и вприпрыжку понесся к пляжу, где в чахлой тени пальм уже толпился пестрый курортный люд.

— Be careful, boy! — долговязый сосед-американец, с ног до головы обвешанный камерами, поспешно отвернулся, сберегая оптику от фонтанов песка.

— Айм сорри, мистер Купер! — не останавливаясь, бросил Егор.

На пляже было не протолкнуться. Всю полосу берега, включая обрывы, окружающие лазоревую лагуну, облепила публика, ощетинившаяся объективами и биноклями. Для разминки снимали друг друга. Бесцеремонно расталкивая толпу, кругом сновали черноногие продавцы пива и мороженого в строгих нарядах, состоящих из форменной кепки с эмблемой отеля «Фиджи», белой бабочки на шее и простыни на бедрах.

Надо было с крыши снимать, с запоздалым сожалением подумал Егор. Тут одни уши да лысины выйдут.

— Егорка, сюда! — окликнул отец.

Он затесался в толпу низкорослых японцев, возвышаясь над ними, как Останкинская башня над девятиэтажками. Мудро, оценил Егор и заработал локтями, протискиваясь к нему.

— Look! Look! — истерически завопил вдруг кто-то. — There they are!

Толпа ахнула, как один человек. По всему побережью прокатился дружный залп щелкающих затворов.

Егор вскинул фотоаппарат, лихорадочно шаря глазами вдоль линии горизонта.

— Наверх смотри, балда! — крикнул отец, тыча пальцем в небо. Егор поднял голову. В ослепительной голубизне медленно ползли три белые черточки, похожие на инверсионный след самолета. Он поймал их в объектив, запустил zoom и разглядел дымные шлейфы, тянущиеся за едва мерцающими огоньками. Он успел дважды щелкнуть затвором, когда его неожиданно толкнули под локоть.

— Поосторожнее! — Егор сердито обернулся.

— Извините, — по-русски сказала тоненькая загорелая девушка в белом сарафанчике. Она отступила в сторону и снова поднесла к глазам видеокамеру.

«Катя!» — чуть было не вскрикнул Егор, но вовремя удержался. Почему именно Катя? Может быть, Юля или Наташа? Где я мог ее видеть? Точно не на пляже и не в отеле. А вдруг еще в Москве? В школе? Или на тусовке в «Би-2»? Ни черта не помню! Но лицо определенно знакомое…

Возможно, где-то в другой жизни или в альтернативной реальности, по привычке расфантазировался Егор, они были знакомы, дружили, а может, даже испытывали вместе невероятные приключения. Но кто-то повернул в прошлом большой черный переключатель — и все пошло иначе. Как не было полета на станцию «Мир», так не было и встречи с этой девушкой в белом сарафанчике. Историю, брат, не перепишешь… Хотя это мы еще посмотрим!

Словно почувствовав его пристальный взгляд, девушка опустила камеру и улыбнулась.

— Ну вот и все.

— Как все?! — Егор живо вскинул голову, но успел разглядеть лишь тающие белые полоски над самым горизонтом.

Толпа зашевелилась, медленно разбредаясь и разноязыко делясь впечатлениями. Кто-то хвастался, что успел снять момент отделения «Прогресса». Ему возражали, что «Прогресс» был отстыкован от станции еще на орбите. Кто-то жаловался, что за такие деньги зрелище могло быть и покруче. Долговязый Джеймс Купер, вручив гостиничному бою всю свою аппаратуру, разделся и полез купаться, как видно, в надежде отыскать плавающие в океане обломки станции. Отца не было видно: наверное, вернулся на корт.

Егор шел в двух шагах позади девушки, не решаясь заговорить. Их обогнала компания спортивных, подтянутых ребят в одинаковых футболках.

— Все-таки жалко, — сказал один из них. — Так и не довелось на «Мире» поработать. А ведь это как-никак эпоха…

Девушка вдруг обернулась к Егору.

— Видел? — шепотом спросила она. — Космонавт!

— Ага, — Егор авторитетно кивнул. — Карим Мустафаров.

— Мустафа Каримов, — в изумрудных глазах девушки запрыгали смешинки.

Егор хлопнул себя ладонью по лбу.

— Точно! Это я на солнышке перегрелся. Скоро собственное имя забуду, — он протянул руку. — Кажется, Егор…

Она засмеялась, тряхнув пшеничными волосами, рассыпавшимися по плечам, и коснулась его ладони тонкими прохладными пальцами.

— Катя…