Дональд УЭСТЛЕЙК

ПЛАТА ЗА СТРАХ

Глава 20

Робин находилась в палате, в которой больницей и не пахло. Она скорее производила впечатление тюремной камеры. Решетки на окнах, охранник в форме у двери, серые стены, невзрачная мебель.

И уныние на лице Робин. Она, казалось, стала еще тоньше, вокруг глаз появились темные круги, а выражение их было близким к отчаянию.

Она завернулась в отчаяние, как в накидку, защищающую ее от холодного ветра реальности. Ради матери она попыталась спрятать его за оживленной улыбкой, но это была лишь жалкая попытка замаскировать свои истинные чувства.

Больно было смотреть на них – дочь притворялась веселой и бодрой, а мать делала вид, что принимает это за чистую монету. Первые несколько минут я стоял в стороне, чтобы дать им хотя бы немного пообщаться друг с другом без помехи, наблюдая, как сквозь маски фальшивой бодрости и уверенности в каждом слове, в каждом жесте, в каждой вымученной улыбке сквозило отчаяние.

Рита Гибсон – нет, Рита Кеннеди – казалась мне совершенно незнакомой. Ничто в расплывшихся чертах лица этой женщины средних лет не напоминало то лицо, которое осталось в моих юношеских воспоминаниях. Ее одежда была типа той, которую жены, живущие на мужнину зарплату, покупают раз в пять лет на Пасху; алые гвоздики на лилово-фиолетовом фоне, цвета, которые плохо смотрятся при ярком солнечном свете и кажутся поблекшими уже вечером того же дня, когда одежду надели впервые. Для такой погоды она оделась слишком тепло, и, приехав сюда, она уже выглядела измученной и несчастной, что, несомненно, не могло не сказаться на ее состоянии, добавив к напряжению, которое она испытывала при виде дочери, еще и телесные муки.

Она сразу же подошла ко мне в вестибюле и попыталась вступить в ни к чему не обязывающий разговор – о погоде, о метро, но я прервал ее:

– Давай лучше помолчим – так будет легче.

Она взглянула на меня с удивлением и благодарностью:

– Спасибо.

На этаже, где находилась Робин, у лифта стоял полицейский. Мое присутствие ему не понравилось, но миссис Кеннеди – я не мог даже мысленно назвать ее Рита – уверила его, что я – родственник, и он пропустил нас, вручив каждому белый пластмассовый пропуск.

Пока мы шли по коридору, миссис Кеннеди, не глядя на меня, сказала:

– Я знаю, что у тебя в последние годы хватило и своих неприятностей, Митч. И не виню тебя в том, что ты не хотел впутываться в эту историю. Извини, что я приходила к тебе домой и пыталась заставить помочь нам.

– Тогда, – ответил я, – мне не верилось, что от меня может быть какой-то прок. Да и сейчас не знаю, смогу ли помочь.

– Я день и ночь молюсь, – сказала она, – чтобы Бог помог тебе, а ты – нам.

Мы показали наши пропуска стоявшему возле двери охраннику, он щелкнул замком, и теперь вот мы были внутри – я, отойдя в самый дальний угол и стараясь не привлекать к себе внимания, а мать с дочерью тем временем тщетно пытались скрыть друг от друга свои истинные чувства.

Робин бросила только мимолетный взгляд в мою сторону, и я был даже не уверен, узнала ли она меня. Когда миссис Кеннели наконец произнесла:

– Дорогая, с тобой также хочет поговорить Митч Тобин, – Робин повернула голову и посмотрела на меня с покорным ожиданием запуганного ребенка.

– Как дела, Робин? – спросил я.

– Хорошо, – слабым голосом ответила она. Глупый вопрос и машинальный ответ, но мне нужно было что-то сказать, а я был не готов к разговору. Собственно, я уже узнал то главное, зачем сюда пришел: убедиться, надежно ли охраняют Робин. Убийца теперь наносил удары налево и направо, испытывая страх, причина которого мне была пока не ясна, и в любой момент мог прийти к выводу, что совершил ошибку, оставив в живых Робин Кеннеди, свидетельницу, которая не сегодня-завтра могла разобраться в хаосе, творящемся в ее голове и начать давать показания. Он пошел тогда на оправданный риск, в расчете на то, что если она когда-нибудь потом и сумеет вспомнить все то, что видела, то ей никто не поверит, но с тех пор, возможно, охоты рисковать у него здорово поубавилось. Если бы он мог как-то проникнуть сюда и разделаться с Робин, выдав это за инцидент или самоубийство, и выбраться отсюда незамеченным, тогда мог бы вздохнуть с облегчением. В этом случае не было бы ни суда над Робин, ни дальнейшего расследования, ни опасения, что единственный свидетель вдруг заговорит.

Поэтому я хотел выяснить, какова вероятность, что ему это удастся – проникнуть к Робин и выбраться отсюда – и теперь я убедился, что вероятность эта ничтожно мала. Охраны было достаточно, чтобы исключить возможность проникновения к ней постороннего.

Если, конечно, убийца не был полицейским. Тем самым, со странностями, приятелем Айрин. Который как-то был связан с Донлоном.

Но об этом я потом подумаю. А сейчас Робин стояла посреди комнаты, глядя на меня – вежливо, терпеливо и отстранение. Я спросил:

– Робин, можно поговорить с тобой о том, что произошло в то утро, или ты расстроишься?

Она слабо улыбнулась и покачала головой:

– Я не расстроюсь. Я просто ничего не помню.

– На чем обрывается память? На том, как ты поднялась наверх?

– Нет, сэр. Я вообще ничего не помню про то утро.

– Ничего? Ни как ты встала? Ни как ехала с Терри и Джорджем в машине?

– Вообще ничего. Конечно, впоследствии мне об этом рассказали, поэтому я знаю, как и что, но вспомнить ничего не могу.

– А потом? Ты помнишь, как увидела меня, когда спустилась вниз?

– Вас, сэр? – Она наморщила лоб. – Нет, ничего не припомню до тех пор, пока не очнулась здесь. Легла в свою кровать предыдущей ночью, заснула и проснулась здесь. – Она вымученно улыбнулась матери. – Жуткий был момент.

– Врачи с тобой беседовали? – спросил я.

– Психиатры, вы хотите сказать? Да, конечно. – Она снова наморщила лоб и спросила:

– А вы там были? В “Частице Востока”?

– Да. Когда ты спустилась вниз.

– Почему?

– Почему я был там? Ты меня попросила прийти.

– Я попросила? Простите, но я ничего не помню. Это было в то утро?

– Нет. За день до того. Ты пришла ко мне домой. Разве ты этого тоже не помнишь?

– В какой дом?

– В мой дом.

Мать ее, приходя во все большее отчаяние, теперь вмешалась в разговор:

– Робин, дорогая, ты не устала? Может, тебе отдохнуть? Мы можем прийти в другое...

– Нет, не надо, – перебила Робин. – Я хочу, чтобы вы знали. – Глядя на меня, она сказала:

– Я не знаю, кто вы такой. Ваше лицо мне кажется знакомым, но где я вас видела, припомнить не могу.

Миссис Кеннеди, голосом, почти срывающимся на истерический визг, поспешно произнесла:

– Он – твой родственник, деточка. Твой троюродный брат, мистер Тобин. Ну, ты помнишь, он раньше служил в полиции.

– Ты хотела, чтобы я поговорил с Донлоном, – добавил я – С кем?

Меня пробрал холодок. Я спросил:

– Донлона ты тоже не помнишь?

Взволнованная, напуганная, ради матери все еще пытаясь держаться, Робин с несмелой улыбкой блуждала взглядом по нашим лицам.

– Что со мной? У меня амнезия? Мама, я все помню. Кроме того утра.

– И кроме меня, – добавил я. – И Донлона. Почему, по-твоему, ты ни его, ни меня не можешь вспомнить? Потому что мы оба – полицейские?

– А вы – полицейский?

– Был раньше. Тебе знакомо имя Айрин Боулз?

– Конечно. Это девушка, которую, говорят, я убила.

– А помнишь, как она выглядит? Она покачала головой. Я спросил:

– Робин, как ты думаешь, это ты их убила?

Она широко раскрыла глаза, наступило молчание, и внезапно она залилась слезами. Закрыв лицо руками, она, пошатываясь, двинулась назад, пока не наткнулась на кровать, тяжело опустилась на нее и отвернулась к стене. Ее рыдания походили на судорожный всхлип.

Миссис Кеннели уставилась на меня широко раскрытыми глазами, на грани того, чтобы в порыве негодования совершить какую-нибудь глупость. Я махнул рукой в ее сторону в надежде, что она поймет этот жест, как “Я знаю, что делаю”, и она сдержалась, продолжая только обеспокоенно смотреть на дочь, по временам бросая на меня испытующие взгляды.

Я дал девушке выплакаться, чтобы она немного успокоилась, пришла в себя и смогла меня выслушать. Тогда я подошел, сел рядом с ней на кровать и сказал:

– Ты этого не делала. Я это знаю наверняка. Она отняла от лица руки, но ответа не последовало. Робин продолжала сидеть, отвернувшись и опустив голову. И все же я чувствовал, что она слушает меня. Я продолжал:

– Полиция еще об этом не знает, но скоро им станет известно.

Она едва слышно проговорила:

– Я была там, наверху.

– Да. И, поскольку ты находилась в шоке, убийца решил оставить тебя в живых и взвалить на тебя вину за свое преступление. Но тому, как он хочет, не бывать.

Она произнесла что-то так тихо, что я не расслышал.

– Что?

– Он сказал: “Убей меня”.

– Кто сказал?

– Красный человек.

Миссис Кеннели не выдержала и вскричала:

– Митч, оставь ребенка в покое! Разве ты не видишь, что она...

Я отчаянно замахал на нее руками, но было уже слишком поздно. Робин повернула к нам лицо, бледное и беспомощное, и снова попыталась выдавить из себя бодрую улыбку.

– Простите, – сказала она. – Просто иногда мне необходимо выплакаться.

– Что еще сказал этот красный человек? – спросил я. Она посмотрела на меня, не понимая.

– Что?

Она очень быстро впала в беспамятство, слишком быстро. Могло ли так быть на самом деле? А если бы мать не вмешалась, что бы еще нам поведала Робин? Но, конечно, иного от матери нельзя было и ожидать, учитывая то, в каком состоянии ее дочь.

Я ничего не добьюсь, не надавав девчонке пощечин, а этого ее мать мне сделать не позволит. А одного меня сюда никто не пустит.

Покачав головой, я поднялся на ноги.

– Мы сейчас уйдем, – сказал я. – Тебя скоро отсюда выпустят, держись.

Она неопределенно взмахнула руками.

– Иногда я хочу только одного: чтобы все это поскорее кончилось.

– Знаю. Скоро все кончится.

– Спасибо, – с детской непосредственностью произнесла она. Странный припадок прошел, будто его и не было. Она поднялась с постели и улыбнулась мне со словами:

– Не знаю, почему вы так стараетесь мне помочь, но я вам очень благодарна.

Миссис Кеннели повторила:

– Это твой троюродный брат, Робин. Я ж тебе говорила.

– Троюродный брат?

– Не ломай голову, – успокоил ее я. – Родственные связи – вещь запутанная и неинтересная. Просто и невольно я оказался втянутым в дело, вот и все. Поэтому, помогая тебе, я вытаскиваю и себя.

Это была чистая правда, но она, разумеется, не поверила и продолжала рассыпаться в благодарностях. Во мне начала просыпаться та же антипатия, что и при первой встрече, и, чтобы не поддаться ей, я сказал:

– Теперь я оставлю вас двоих наедине.

– Если ты из-за меня, Митч, то не уходи, – попросила миссис Кеннели.

– Не из-за тебя, – заверил я ее. Я ничего не мог с собой поделать, эта женщина мне не нравилась, а когда испытываешь неприязнь к тому, кто попал в беду, всегда чувствуешь себя виноватым.

Я двинулся к двери, но Робин, перебежав через комнату, вцепилась мне в руку, приблизила ко мне свое лицо и прошептала в ухо:

– Не говорите с ним!

Я отстранился настолько, чтобы видеть ее лицо; оно было бессмысленным и напряженным.

– С кем? – спросил я.

– Вы знаете с кем, – тихо и со значением ответила она, словно у стен были уши, и если б она высказалась напрямую, ее могли бы услышать и понять.

– Нет, не знаю, – уверил я.

Она внезапно взглянула на меня пылающим от ярости взглядом и закричала:

– Тогда идите к черту! Мне плевать, что вы будете делать, это меня не касается! – Она кинулась прочь от меня, под причитания и мольбы своей матери, на которые не обратила никакого внимания, обернулась, наставила на меня палец и прошипела:

– Вы будете следующим, так и знайте.

– Если ты мне не поможешь.

– Мое дело сторона, – заявила она. – Я ни во что не вмешиваюсь. Если вы лезете сами на рожон, то это ваше дело.

– Митч только пытается помочь тебе, деточка, – стала успокаивать ее миссис Кеннели.

– Тогда скажи, чтоб он оставил меня в покое.

– Я потом с вами обеими поговорю, – сказал я. Мне пришлось постучать в дверь и подождать, пока ее не откроют снаружи. Все это время никто не произнес ни слова.