ВОСКОВОЕ ЯБЛОКО

Дональд УЭСТЛЕЙК

Моей матери.

Глава 5

Доктор Камерон прочел записку вслух: “Сожалею, что это были вы”. Перевернув листок и взглянув на оборотную сторону, на которой ничего не было, он вопросительно посмотрел на меня:

– С бутылкой виски?

– Да, с маленькой бутылочкой. – Пломба не тронута. Мы с Бобом Гейлом, только что закончив обедать, сидели напротив письменного стола в кабинете доктора Камерона. Мне хотелось подольше побыть в столовой, чтобы увидеть всех постояльцев “Мидуэя”, но нужно было еще многое сделать, в том числе сообщить об этой записке. Я передал ее доктору, как только зашел в кабинет, так как считал это самым важным делом.

– Очень странно, – задумчиво протянул он, потом положил записку на стол, поднял глаза и нахмурился. – Очень, очень странно.

– Как я понимаю, никто из пострадавших не получал таких записок.

– Абсолютно никто, это в первый раз. – Он посмотрел на меня:

– Вы полагаете, она от того, кто все это устраивает?

– Думаю, это вполне вероятно. Не обязательно, но вероятно. В записке не сказано, что она от того, кто подстроил мое падение с лестницы. Вообще-то в ней даже не говорится, что несчастный случай был подстроен. Ее можно понять просто как выражение сочувствия от кого-то, кто сожалеет о том, что со мной случилось, о том, что кто-то пострадал.

Доктор Камерон покачал головой:

– Анонимное выражение соболезнования? Нет, не похоже.

– Записка наверняка от того, кто это сделал, – сказал Боб Гейл. Он сидел на диване, который стоял справа у стены. – Ни от кого другого она быть не может.

Я обернулся и посмотрел на него:

– Ну, не на все сто процентов. Процентов девяносто, но этого достаточно, чтобы строить предположения. Особенно если после других несчастных случаев не было таких выражений соболезнования.

– Не было, – заверил меня доктор Камерон.

– Я имею в виду не обязательно записку, – уточнил я. – Может быть, подарок, оставленный в комнате жертвы, как эта бутылка виски.

– Об этом стало бы известно, – ответил доктор. – Нет, ничего подобного до сих пор не было.

– Хорошо. Тогда возникает вопрос: почему на этот раз? Если записка от злоумышленника, то почему он не хотел, чтобы в его ловушку попал я?

– Потому, что вы только что приехали, – предположил Боб Гейл. – Вы пока еще не один из нас – ну, что-нибудь в этом роде.

– Полагаю, такое возможно. Но вероятнее всего, он или она знает, кто я такой и почему я здесь.

– Не понимаю, каким образом, – сказал доктор Камерон.

– Должно быть, либо вы, либо Боб могли упомянуть об этом в разговоре с кем-то, кому вы доверяете, не обязательно с преступником, в разговоре с каким-то третьим лицом, вполне безобидным на вид, которое потом поделилось этой информацией с кем-нибудь еще, а тот рассказал другому, и сейчас, возможно, половина постояльцев “Мидуэя” уже знает об этом.

– Мистер Тобин, – начал Боб Гейл, – клянусь вам, я не говорил никому ни слова, никому! Конечно, я глупо себя вел в столовой, но это только потому, что я был взволнован из-за вашего приезда. Уверяю вас – это был единственный раз, когда я допустил промах. И я никому ничего не рассказывал. Ни одному человеку. Я обещал доктору Камерону никому ничего не говорить, а он вам скажет, что если я даю слово, то всегда его держу.

Он говорил так серьезно и искренне, – что не поверить ему было невозможно.

– Нет, мистер Тобин, – поддержал его доктор Камерон, – это не ответ на ваш вопрос. Я уверен, что Боб ничего не говорил, и наверняка знаю, что сам я этого тоже не делал. Я ничего не рассказал даже доктору Фредериксу, а я уж, конечно, не подозреваю своего собственного помощника. Но не могу не согласиться – то, о чем вы говорите, вполне могло произойти. Я сказал бы одному, тот – другому и так далее. У доктора Фредерикса мог быть какой-нибудь пациент, которого он захотел бы предостеречь от опасности, рассказав о сложной ситуации в “Мидуэе”, и тогда эта цепочка заработала бы полным ходом. Вот почему я не стал даже давать для нее повод. И то же самое внушил Бобу. Нет, ваш секрет по-прежнему остается секретом.

Объяснения доктора Камерона по поводу того, почему он держит в неведении своего помощника, показались мне не слишком убедительными, но нечего было пытаться угадать его истинные мотивы, пока я не познакомлюсь с доктором Лоримером Фредериксом. Поэтому я ничего не сказал и вернулся к сути вопроса:

– Но почему я? Почему надо извиняться за западню, устроенную для меня, а не за те, что были устроены для остальных? Посмотрите еще раз на записку: там все сказано совершенно ясно. Там не говорится, что ее автор просто сожалеет, – он сожалеет о том, что это был я. Если причина не в том, что он знает обо мне правду, то в чем же?

Доктор Камерон развел руками:

– Мистер Тобин, прежде всего давайте спросим, почему он подстраивает несчастные случаи. Совершенно очевидно, что его мотивы противоречат здравому смыслу. Так как же я могу догадаться, почему он сожалеет о том, что пострадали вы? Возможно, Боб прав и этот человек считает, что вы для нас еще новичок и не являетесь членом нашей семьи или клана, как уж там он это себе представляет. И он сожалеет о том, что посторонний человек пострадал в результате семейных распрей.

– Не знаю, – засомневался я. – Может быть, и так, но я не уверен. Звучит не слишком правдоподобно.

– Я не собираюсь учить вас, как вести расследование, мистер Тобин, – продолжал он, – но сомневаюсь, что в этом деле вы сможете сначала установить мотив, а затем найти преступника. Мне кажется, нам сначала придется найти преступника, а поймав его, мы узнаем и мотив.

– А отпечатки, мистер Тобин? – напомнил Боб Гейл. – Как вы думаете, на записке могут быть отпечатки пальцев?

– Сомневаюсь. На бумаге четких отпечатков не получается. В любом случае на записке будут в основном мои отпечатки. Даже непрофессионалы уже лет двадцать как знают о том, что надо надевать перчатки. А если мы и найдем четкий отпечаток, который не принадлежит ни доктору Камерону, ни мне, едва ли разумно выстраивать в ряд всех постояльцев “Мидуэя” и снимать у них отпечатки пальцев.

– Для некоторых из них, – согласился со мной доктор, – это и в самом деле было бы тяжелой травмой.

– А в итоге может оказаться, что отпечаток принадлежит клерку из магазина канцелярских принадлежностей. Боб поморгал глазами и усмехнулся:

– Извините, что спросил.

– Есть вопрос, который я хотел бы задать вам, – обратился я к нему. – Вы случайно не играли в пинг-понг, когда пришла Дебби Латтимор и попросила Джерри Кантера проводить меня в мою комнату?

– Конечно. – Он улыбнулся. – Я бы и сам вас проводил, но я как раз играл, и партия была в самом разгаре. Было бы странно бросать игру.

– Рад, что вы это понимаете, – заметил я.

– О, я не всегда бываю таким тупым, как за обедом.

– Не сомневаюсь в этом. Кто вчера был вашим соперником?

– Вчера мы играли втроем. Понимаете, тот, кто не играл в этой партии, в следующей должен был играть с победителем. Там были я, Эдгар Дженнингз и Фил Роше. – Он назвал двоих постояльцев, которых я пока не видел.

– Вы продолжали играть, корда со мной произошел несчастный случай?

– Да, конечно. Мы собирались играть до ужина.

– Хорошо. А кто-нибудь, кроме Джерри Кантера, выходил из комнаты до несчастного случая? Он сморщил лоб, припоминая:

– Я совершенно уверен, что никто не выходил.

– Отлично, – сказал я и повернулся к доктору Камерону:

– Исключаем двух подозреваемых. Ни Дженнингз, ни Роше не ставили ловушку, в которую я угодил.

– Откуда такая уверенность? – не понял он. Я рассказал ему о маленьком отверстии от гвоздя, которое обнаружил в плинтусе, и об ощущении, будто мою лодыжку что-то держит, возникшем у меня, когда я начал падать.

– Тот, кто устроил эту западню, должен был находиться поблизости, чтобы убрать улики сразу после того, как ловушка сработает. Кроме того, ловушки не было, когда мы с Джерри Кантером поднимались по лестнице, значит, ее должны были поставить в то время, когда Боб играл в теннис с Дженнингзом и Роше.

– Исключите еще двоих, – сказал Боб. – Мэрилин Назарро и Бет Трейси находились в комнате и наблюдали за игрой. Никто из них не выходил.

Мэрилин Назарро – та молодая леди, которая выглядела такой оживленной за обедом, но в прошлом была подвержена депрессии, парализовавшей ее волю. Бет Трейси я пока не видел.

– Тем лучше, – сказал я. – Можно исключить пятерых и всех пострадавших. Это миссис Акерсон и Молли Швейцлер (упавший стол), Дональд Уолберн (стремянка), мисс Вустер (балкон) и Джордж Бартоломью (кладовая). Всего десять человек из двадцати одного.

– Двадцати двух, – поправил меня доктор Камерон. – Если считать мисс Вустер. Она сейчас в больнице, без нее здесь двадцать один человек.

– Очень хорошо. Десять из двадцати двух. Остаются двенадцать постояльцев плюс миссис Гарсон, повар, и доктор Фредерике, ваш помощник.

– Я надеюсь, вы не считаете их подозреваемыми, – забеспокоился доктор Камерон.

"Пока я их не увижу, – подумал я, – особенно пока не увижу доктора Фредерикса, они останутся в числе подозреваемых”.

– Вероятно, нет. Кстати, кого из здешних постояльцев зовут Дьюи?

Вопрос озадачил их обоих.

– Никого, насколько я знаю. А в чем дело? – спросил доктор Камерон.

– Я встретил его вчера ночью. Он мне сказал, что его зовут Дьюи.

Доктор Камерон слегка пожал плечами:

– Время от времени у наших постояльцев случаются небольшие ухудшения. Особенно по ночам. Вероятно, кого-то из них в другой период жизни называли Дьюи и это имя всплыло в его памяти вчера ночью. Но я не знаю, кто это был.

– Мне бы хотелось совместить в своем представлении реальных людей и их досье. Поэтому, если в вашем присутствии я назову кого-нибудь Дьюи, пожалуйста, обратите внимание на этого человека и скажите его настоящее имя.

Оба пообещали, что так и сделают, потом доктор Камерон спросил:

– Теперь, когда мы свели список подозреваемых к двенадцати, что вы собираетесь предпринять?

– Похожу по дому, познакомлюсь со всеми остальными. Групповая терапия у вас каждый день?

– Дважды в день, утром и после обеда. Занятия добровольные, и посещаемость очень низкая, но некоторых постояльцев поддерживает мысль, что, если понадобится, они могут прийти на занятие. Обычно я веду утренние группы, а доктор Фредерике – дневные.

– Вы пойдете сегодня днем? – спросил Боб Гейл.

– Конечно, – ответил я и поднял правую руку, закованную в гипс. – После вчерашнего случая никому не покажется странным, что мне понадобилась некоторая поддержка.