"Война в небесах" - читать интересную книгу автора (Уильямс Чарльз)

Глава 10 Вторая атака на Грааль

Подведя итоги проделанной работе, инспектор Колхаун выделил три направления дальнейшего расследования, хотя сам он склонялся к одному — заняться тем, что осталось от веслианской программки. Надежд на нее было немного, но он бы гораздо скорее сделал все, что мог, если бы не отвлекался, выясняя график передвижений сотрудников издательства в день убийства. Основное внимание Колхаун уделил двоим: Лайонелу Рекстоу и Стивену Персиммонсу. Первый был обязан этим сэpy Джайлсу, а второй, как ни странно, своему стопроцентному алиби. По опыту инспектор знал, как редко удается подозреваемым найти свидетелей для промежутка времени в несколько часов, и Стивен Персиммонс неизбежно должен был навлечь на себя подозрение, ибо у него свидетелей оказалось с избытком.

Сначала это заинтересовало инспектора, а позже интерес перерос во враждебную подозрительность. Конечно, опыт и навык запрещали вмешиваться в расследование подобным чувствам; умом он понимал, что Стивена подозревать нельзя, но подсознательно уже сел в засаду. Совершенное алиби не давало ему покоя, оно просто бросало вызов своей неуязвимостью. Стивен стал для него тем, чем были для знатного афинянина di Aristides16.

Тем не менее, отложив на время эту версию, инспектор углубился в изучение архивов и журналов методистских церквей. Попутно он обнаружил, что три веслианских церкви — в Илинге, в Ист Хэме и неподалеку от Виктории, несколько недель подряд устраивали специальные службы для новообращенных и всех желающих. Включил он в список и семь церквей, расположенных между Манчестером и Кентербери Откровенно говоря, он не надеялся выжать из этого хоть что-нибудь. Логичнее было опросить священников, не пропадал ли в последнее время кто из прихожан, но если убийца готовился к преступлению заранее, то скорее всего он позаботился придать такому исчезновению естественный характер.

Возвращаясь домой на автобусе после дня бестолковых поисков, Колхаун испытывал все большую неприязнь к сэру Джайлсу, не снимая подозрений и с Персиммонса-младшего.

Два этих чувства, однако, привели к неожиданным результатам. Инспектор решил еще раз допросить Стивена, во-первых, чтобы уточнить кое-что о сотрудниках и расположении комнат, а во-вторых, чтобы еще раз взглянуть на единственного человека, который никак не мог совершить преступление. В разговоре мелькнуло имя сэра Джайлса. Рассказывая о перечне изданий, Стивен заметил: «Сэр Джайлс знает отца лучше, чем меня. По-моему, он и сейчас гостит в усадьбе…»

Если в тот момент фраза эта совершенно не задела сознания инспектора, то ночью, на границе сна и яви, два имени, засевшие в подсознании, вспыхнули двойной звездой. В них была насмешка, они долго мучили его, они бросали ему вызов. Дневной здравый смысл все еще настаивал: «Дурак, это же его отец, отец, отец .» Причудливый вымысел отвечал:

«Что отец, что сын — имя-то у них одно. Подмена, личина, семья, месть, вендетта, Одетта…» Почти обретенная разгадка затерялась в лабиринтах сна.

Следующий вечер пришлось посвятить отчету о ходе расследования, а полдня съел помощник комиссара полиции, не скрывавший своего недовольства.

— И что же, у вас никаких идей, инспектор? — допытывался он.

— Есть, но маловато, сэр, — честно отвечал Колхаун. — Я почти убежден, что мотив убийства — личный. Кто-то готовился к преступлению заранее, он знал, что этот Рекстоу уйдет. Но мы слишком мало знаем о жертве, поэтому и убийца до сих пор неизвестен. Сейчас я навожу справки в веслианских приходах. Один очень близко от меня, и я жене сказал (она у меня в церковь ходит), чтобы прислушивалась к разговорам. Но убитый мог зайти в церковь случайно или мог жить в этом месте недавно.

Помощник комиссара поморщился.

— Ладно, инспектор, держите меня в курсе. Паршивая штука — эти нераскрытые убийства. Да-да, я все понимаю, но лучше бы их не было. Пока.

Инспектор вышел от начальства, едва не столкнувшись с полковником Коннерсом. Неожиданно попав в Лондон, тот решил уладить некоторые дела и заодно поинтересоваться, нет ли какого-нибудь материала на герцога Йоркширского. Однако улов оказался скудным. Однажды на университетских гребных гонках герцог оскорбил словом должностное лицо, а не так давно был задержан за езду на велосипеде с выключенной фарой. Больше ничего. Правда, на архидиакона и того не было. Грегори Персиммонс тоже оказался чист перед законом, как и названный им аптекарь Димитрий Лавродопулос.

Помощник комиссара, сообщивший все это полковнику, поинтересовался:

— Зачем они вам, полковник? Что вы ищете?

— Официально — ничего, — ответил Коннерс. — Сейчас пока рано об этом говорить. Если вдруг будет что-нибудь новенькое на этих людей, дайте мне знать, хорошо? Всего наилучшего.

— Подождите, полковник, — остановил его помощник комиссара. — Персиммонс проходит у нас по одному делу.

Против него ничего нет, но вам-то он зачем?

— Да как вам сказать… — замялся полковник. Не станешь же объяснять помощнику комиссара, что таков стиль его работы — включать в расследование всех, хотя бы мало-мальски причастных к делу. Мелькни где-нибудь имя его собственной жены, он бы и ее тут же занес в список подозреваемых на предмет выяснения образа жизни и прочих обстоятельств. Два часа назад они вместе с Грегори побывали на Лорд-Мэр-стрит, и грек, усталый и неподвижный, подтвердил показания Персиммонса. Да, потир продал он; да, купил у другого грека, тот живет в Афинах, заезжал в Лондон месяца два-три тому назад; да, заплатил, вот квитанция; да, отдал мистеру Персиммонсу; потир из Эфеса, потом был в Смирне, его спасали от турок.

Все сходилось. Полковник и так чувствовал неловкость за свое вторжение в Калли, а тут еще помощник комиссара…

— Да нет, с ним все в порядке, — сказал он. — Мне бы не хотелось сейчас рассказывать вам, мы решили пока не предавать дело огласке. У меня там архидиакон рехнулся.

Если бы герцог не вел себя более чем беспардонно, я бы давно все уладил.

— Какой ужас! Герцоги, священники… Нет, расскажите! — сказал помощник комиссара. — У нас герцоги проходят все больше по бракоразводным делам, а священников совсем не бывает. Сами понимаете, не наше ведомство.

Сама история, однако, не оправдала его надежд. Ничего интересного в ней не было. А уж о том, чтобы уловить связь украденного потира с убийством в издательстве, и говорить не приходилось. Вот разве что Персиммонс… Хорошо бы, конечно, выяснить, думал помощник комиссара, что делал и где был Персиммонс в день убийства, но теперь, месяц спустя, это непросто. Он давно работал в полиции, но все еще удивлялся, как это люди вспоминают совершенно точно, что они делали в четыре часа дня девятого октября, если их спрашивают об этом в половине двенадцатого двадцать пятого января.

Он полистал лежащий на столе отчет Колхауна.

— Скажите, а вам не доводилось встречаться с сэром Джайлсом Тамалти? — спросил он. — Или с Лайонелом Рекстоу?

— Нет, не припомню, — отвечал полковник.

— А имя Кеннета Морнингтона вам не знакомо?

— Какой-то Морнингтон приезжал сегодня с архидиаконом, — вспомнил полковник, — я, правда, не разобрал, как его представили, да и внимания не обратил. Вроде бы Морнингтон. Он удрал с герцогом.

— М-да, забавно… — пробормотал помощник комиссара. — Удрать со старым потиром? Смешно. Из Эфеса, говорите? Интересно, я не помню, чтобы кто-нибудь привозил потиры из Эфеса… надо выяснить. — Он сделал пометку в календаре. — Хорошо, полковник, ваших людей мы запомним. Если что появится, дам знать.

Примерно в это же время похитители, собравшиеся на Гровнер-сквер, решили разделиться. После завтрака заспорили о том, что делать дальше. Герцог хотел прямо спросить у сэра Джайлса, Грааль это или нет, но он его не знал, а двое других считали, что старый ученый только собьет их с толку. Архидиакон советовал поместить потир в банковский сейф, но герцог, уже наполовину убежденный в подлинности Чаши, чувствовал, что это как-то недостойно. Они с Кеннетом вообще придавали потиру куда большее значение, нежели архидиакон.

— У меня он будет в сохранности, — заверил герцог. — И сейф найдется. Поручу Твайсу присматривать за ним, вот и все. Вам, кстати, тоже лучше погостить пока здесь.

Но это не устраивало архидиакона. Его ждал приход, Бетсби вскоре возвращался к себе. Впрочем, и архидиакон согласился день-другой побыть здесь на случай каких-нибудь действий противника.

Кеннет точно знал свой распорядок на сегодня. Он собирался зайти в издательство. Во-первых, он хотел опередить Грегори Персиммонса, чтобы теневой кабинет не повлиял на правительство в вопросе о гранках, а во-вторых, он хотел раздобыть не правленный экземпляр с пресловутым абзацем и, если можно, открытку сэра Джайлса. Кеннет чувствовал, что и то, и другое пригодится ему в ближайшем будущем. Ведь он не герцог, который выше закона, и не архидиакон, который живет по иным законам. Да, занятно умыкнуть свою собственность на виду у полиции, но полиция, скорее всего, этого так не оставит. А кроме всего прочего, Кеинету самому хотелось прочитать тот абзац.

В издательство он незаметно проскользнул черным ходом и в кабинете Рекстоу вскоре отыскал гранки. Потом, уже от себя, позвонил секретарше и попросил поднять всю деловую переписку по «Священным сосудам». Через несколько минут мальчишка-рассыльный принес папку.

— Эй, послушай-ка, — обратился к нему Кеннет, — ты не знаешь, начальство сегодня здесь? Посмотри, где Персиммонс, и сообщи мне, ладно?

Посыльный отправился выполнять поручение, а Кеннет тем временем просмотрел бумаги. Письма, в основном, были деловые, от автора — резковатые, от Лайонела Рекстоу — холодноватые. Никаких упоминаний о Граале, никакой черной магии, ничего подозрительного, только споры об иллюстрациях да последняя открытка. Кеннет изъял ее из папки, снял с полки сигнальный экземпляр самой книги и к возвращению посыльного полностью подготовился к разговору с начальством.

Директор издательства оказался у себя в кабинете.

Когда Кеннет, постучав, открыл дверь, Стивен с удивлением взглянул на него.

— Чего ради вы появились? — спросил он. — Я думал, вас до конца следующей недели не будет.

— Я тоже так думал, — ответил Морнингтон. — Но вот, приходится вас беспокоить по частному делу. Вчера я был у вашего отца и до сих пор не успокоился.

Стивен торопливо выбрался из-за стола.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он. — В чем дело?

Кеннет тактично объяснил. Он не стал обвинять Грегори, но дал понять, что сэр Джайлс жаждет крови, а после утренней погони Грегори, пожалуй, тоже от нее не откажется. Призвав на помощь всю свою деликатность, он намекнул, что надеется на Стивена, тот ведь не оставит своих сотрудников без защиты. К сожалению, такая перспектива не вызвала у Стивена особого восторга. С необычной для него прямотой он спросил:

— Вы что же, хотите сказать, что отец потребует вашего увольнения?

— Вполне возможно, — отвечал Кеннет. — Никто еще не жаждал моей смерти так, как сэр Джайлс. А он, надо сказать, человек упрямый.

— Да при чем тут Джайлс! — воскликнул Стивен. — Я не увольняю сотрудников по его указке.

— От него немалый доход, — напомнил Кеннет. — Вероятно, он настроит против меня вашею батюшку.

Стивен вернулся за стол и поворошил бумаги.

— Дорогой Морнингтон, уверяю вас, мой отец и не подумает вмешиваться. Не станет он встревать в наши дела, да еще настаивать, чтобы я уволил старого сотрудника.

Интонация показалась такой неубедительной ему самому, что он снова вылез из-за стола, подошел к окну и посмотрел на улицу. Его оплот — дела, планы, замыслы — как-то заколебался при мысли о нависшей угрозе. Конечно, если отец что-то решил, то сам он бессилен; но знал он и другое: напролом отец не пойдет. Зачем? Он сделает проще — станет пугать финансовой нестабильностью. Стивен давно ощущал, что отец очень экономно расходует силы и редко тратит больше энергии, чем нужно. Из-за этого иногда и кажется, что он ко всему относится с ленцой. Ведь человек, передвигающий книгу одним пальцем, представляется нам более праздным, чем тот, кто перекладывает ее двумя руками.

Но угроза потерять Морнингтона всколыхнула в сознании младшего Персиммонса целый букет тревог и волнений. Конечно, Кеннета жаль особенно, он чуть ли не самый нужный сотрудник в издательстве, и очень приятный человек. И если все-таки придется с ним рассчитаться, хорошо бы как-то избежать вполне заслуженного в этом случае презрения. Чем это может обернуться для самого Морнингтона, Стивен со своим птичьим взглядом, естественно, не думал. «В крайнем случае, найду ему работу…» — решил он и вернулся к собственным тревогам.

Пока длилось молчание, Кеннет понял, что рассчитывать он может только на собственные силы, разве что Грааль поможет.

— Ну что ж, — произнес он, — я вам все рассказал.

Если зайдет речь, вы знаете нашу точку зрения.

— Нашу? — переспросил от двери насмешливый голос. — Это чью же? Архидиакона и вашего титулованного приятеля?

При звуках этого голоса Стивен едва не подпрыгнул и резко повернулся от окна.

— Здравствуй, — растерянно произнес он. — Я… я не ждал тебя.

Грегори Персиммонс изобразил на лице разочарование.

— Вот как? А я-то думал, ты всегда прислушиваешься к шагам в коридоре, поджидая меня. Мне бы хотелось так думать. Наверное, так и есть. Ладно. Мне нужно позвонить от тебя по одному личному делу. — Он положил на стол шляпу и перчатки.

Кеннет не утерпел.

— Новая шляпа, мистер Персиммонс? — спросил он. — И новые перчатки? Не иначе как от начальника полиции.

Грегори, садясь в кресло, искоса взглянул на него.

— Да, — сказал он сыну, — нам придется экономить.

Расходы просто ужасные. Я хотел бы просмотреть ведомость, сколько ты кому платишь.

— Сейчас пошлю за ней, — нервно улыбнулся Стивен.

— Да не стоит, — небрежно сказал Грегори. — У меня всего пара вопросов, а сегодня и вовсе ограничимся одним.»

Можно бы прямо сейчас с ним и покончить. Я тут подумал, не слишком ли много мы платим Морнингтону?

— Ха-ха! — криво усмехнулся Стивен. — Что вы на это скажете, Морнингтон?

Вопреки его ожиданиям, Морнингтон молчал; зато заговорил Грегори.

— Дело даже не в том, сколько мы ему платим. Я думаю, его придется уволить. Он нечист на руку.

— Отец, — начал Стивен, — как ты можешь так говорить? Он же здесь все-таки…

— А что такого? — сказал Кеннет. — Именно так ваш отец и говорит теперь. Напоминает сэра Джайлса, но, должен вам сказать, в особой оригинальности его никто и не подозревал. Мужчина он, конечно, видный, а издатель — третьесортный, тут уж никуда не денешься. Что же до нечестности…

Грегори неохотно улыбнулся.

— Слыхал? — обратился он к сыну. — Еще оскорбляет меня! Давай, рассчитывайся с ним, если хочешь, и избавимся от него.

— Между прочим, есть такое понятие, как незаконное увольнение, — заметил Кеннет.

— Дорогой мой, — отозвался Грегори, — мы просто сокращаем число рабочих мест в связи с моим возвращением в издательство… что ты сказал, Стивен?., ну и вы — первый пострадавший. Мы с вашим прежним хозяином сделаем все, чтобы вы не нашли другой работы. Думаю, проживете как-нибудь за счет герцога или вашего попа. Стивен…

— Нет, — промямлил Стивен, — это просто нелепо. Из-за того, что вы поссорились…

— А-а, Стивен Персиммонс, благородный предприниматель! — проворчал Грегори. Он обошел стол и начал что-то нашептывать сыну на ухо. Кеннет уже готов был заявить, что увольняется сам. Потом он собирался свалить Грегори с ног и поплясать на нем. Он смотрел на нового шефа и чувствовал, как прежнюю неприязнь сменяет самая настоящая ярость.

Придушить бы старого негодяя и засунуть под тот же стол, к Лайонелу! Страсть к разрушению ради разрушения овладевала им, ненависть ударила в голову. Он даже не подозревал, что так пылко презирает этого человека, во всяком случае раньше он подавлял внезапные искушения, но теперь презрение и злоба слились. Ничего не видя перед собой, он шагнул вперед, смутно услышал удивленный возглас Стивена и отвратительное хихиканье Грегори. «Господи, да ему же это нравится!» — подумал он, и чувства его как-то странно изменились. «Господи Иисусе Христе…» — начал он, и вдруг заметил, что говорит вслух.

Грегори подскочил к нему.

— Иисусе Христе? — глумливо переспросил он. — Полный нуль твой Господь! Дерьмо твой Господь!

Кеннет ударил, промахнулся, почувствовал ответный удар и услышал ненавистный смех. Кто-то схватил его за руки, он вырвался, но тут же в него вцепилось несколько рук и двигаться стало невозможно. Он пришел в себя. Трое сотрудников издательства почти повисли на нем; у стены, трясясь, стоял Стивен, а прямо перед ним, за столом, в кресле директора развалился Грегори.

— Ну-ка, спустите его с лестницы! — распорядился он.

Его приказание исполнили хоть и не буквально, но весьма поспешно. Все еще сжимая в руках гранки «Священных сосудов», ошеломленный Кеннет в два счета оказался на улице, постоял и медленно побрел назад, на Гровнер-сквер.

Когда он добрался туда, ни герцога, ни архидиакона дома не оказалось, а Твайс бдительно охранял личные апартаменты хозяина. Тот появился лишь к обеду, за которым и пришел к выводу, что сегодня Кеннет в собеседники не годится. Архидиакон отсутствовал до вечера, весь день он занимался приходскими делами.

— Когда-нибудь все равно пришлось бы приезжать, — объяснил он. — Мистер Персиммонс только помог мне, а то я никак не мог собраться в Лондон. Правда, главного я так и не сделал — епископа не нашел.

Все вместе они отправились пить кофе, но забыли о нем, слушая рассказ о подвигах Кеннета. Гранки, доставшиеся ему в качестве трофея, вряд ли могли компенсировать потерю работы, так что и герцог, и архидиакон, не меньше Кеннета расстроенные, тут же определили его в секретари, а затем перешли к обсуждению дебоша, учиненного им в издательстве. Когда в оправдание он повторил слова Персиммонса, герцога передернуло от омерзения, архидиакон же только слабо улыбнулся.

— Жаль, что вы ушли таким образом, — вздохнул он. — мы ни в коем случае не должны уподобляться им.

— Жаль? — воскликнул герцог. — После этого гнусного богохульства? Да окажись я там, я бы голову ему оторвал!

— Нет, нет, дорогой герцог, право, не стоит, — запротестовал архидиакон. — Оставим подобные методы мистеру Персиммонсу.

— Он оскорбил Бога!.. — кипел герцог.

— Как можно оскорбить Бога? — улыбнулся архидиакон. — Это же все равно, что попытаться дернуть Его за нос.

Побить Персиммонса за обвинение в бесчестности — это для нашего друга понятно и простительно, хотя и грешно. Мстить за оскорбление, нанесенное Богу, — просто глупо, а уж впадать в безумие, в помрачение рассудка — нет, этого я одобрить не могу, слишком это напоминает мистера Персиммонса. Думаю, он это знает. Нет, друзья мои, мы должны сохранять спокойствие. Враг наш, заметьте, головы не теряет.

— Ладно, — проворчал Кеннет, — зато теперь полная ясность.

При этих словах все невольно встали и повернулись к Чаше, которую герцог вынул из сейфа незадолго до этого.

Герцог, перекрестившись, опустился на колени. Его примеру последовал Кеннет, и только архидиакон так и остался стоять у стола.

Вобрав их сосредоточенное внимание, Чаша словно расцвела, она просто светилась. Каждый из троих ощутил в себе странное движение. В каждом по-своему дух встрепенулся и устремился ввысь, наверное — сильнее всех почувствовал это герцог. Великие традиции его рода восстали из глубины времен; он вспомнил и о мучениках-священниках, и о мессах, тайно отслуженных маленькой, испуганной общиной, о девятом герцоге Йоркширском, прислуживавшем самому Папе; об Ордене, рыцарем которого был и он сам; о верности своих предков, пережившей гнев Генриха и холодную подозрительность Елизаветы; и о тринадцатом герцоге, убившем на дуэли в Ричмондском парке троих соперников, непочтительно отозвавшихся о Пресвятой Деве, — эти воспоминания, не успев оформиться в отчетливые образы, пронеслись в его сердце, вобрав в себя мысли и чувства всех королей, всех священников, склонявших колени перед этой святыней. «Jhesu, Rex et Sacerdos»17, — тихо молился он.

Кеннета бил легкий озноб, его видение оказалось намного причудливей. Вот откуда брали начало прекрасные романы, вот он, великий символ бесчисленных легенд! Он видел, как цвет английского рыцарства отправляется на поиски Чаши… Наверное, это были не совсем исторические персонажи, и обрели они не более чем бесплотное видение; сама Чаша тем временем покоилась в святых, внушающих благоговейный трепет руках. Ее держал Князь Еммануил18, а вокруг стояли рыцари-апостолы.

Не то во сне, не то наяву Кеннет видел серьезного, молодого Бога, передающего восхищенным духом спутникам непостижимый символ всеединства. А они в ответ приносили клятвы, невмещаемые человеческим сознанием, давали обеты, возвещенные в начале времен. Имена литературные и литургические сплелись в единое кольцо: Ланселот, Петр, Иосиф, Персифаль, Иуда, Мордред, Артур, Иоанн, Галахад, и тут же, рядом, имена тех, кто создал и вновь отобразил их в слове: Хокер, Теннисон, Иоанн, Мэлори, средневековые поэты. Они поднимались, сияли во славе, пламенели вокруг героя книги, возжигали сердца читателей и его, Морнингтона, последнего из всех. Ему протянул руку сам Теннисон, и вместе вознеслись они ввысь, на волнах благородно-взволнованных строк.

Тихо скользнул с небес

Дивный Грааля луч.

Розово-алое сердце

Билось внутри него…

Мерные, спокойные слова Мэлори коснулись его слуха: «Повесть о Святом Граале, трактующая о самом истинном и самом священном, что есть на этом свете». «Смертная плоть начала постигать предметы духовные…», «добрый лорд, познакомь меня с Ланселотом, моим отцом…» Поток этих слов лился к нему меж холмов романтики, и он отвечал всей преданностью романтического и одинокого сердца.

Архидиакону не могла помочь память о королях или поэтах. Он долго смотрел на просветленные лица молодых людей, смотрел на стоявший перед ним сосуд. «И это — не Ты, — со вздохом подумал он и тут же возразил самому себе:

— Но и этo — Ты». Он думал об «этом» как о потире, поднимаемом в каждом храме, у каждого алтаря, и постепенно вновь ощутил, как все в мире движется к узкому устью. Просто среди всех предметов Грааль ближе всего к Божественному сердцу мира.

Небо, море, земля извечно устремлялись — нет, не к этому сосуду, а к Тому, что он олицетворял и воплощал. Пресуществление не было для архидиакона какой-то волшебной переменой, он никогда не думал о том, что небесные воинства сослужат Христу у алтаря. Но именно так, как велит Церковь, именно так, как запечатлела она в своих ритуалах, в Хлебе и Вине, во множестве символов — Вифлееме, Голгофе, горе Елеонской — виделась ему Божественная природа мира, раскрывающаяся через них своему Началу. Через эти ворота, на этих волнах, многообразное творение притекает к своей Причине.

Никогда еще архидиакон не сознавал столь остро, что процесс творения продолжается и поднесь, и все-таки никаких других видений, кроме тысяч таинств, смиренно отслуженных во имя Божие, не возникало в его сознании, ибо он и раньше знал: именно так и не иначе все возвращается к Богу.

Когда все трое вернулись с путей, по которым странствовал их дух, они серьезно взглянули друг на друга.

— Он никогда не должен оставаться без присмотра, — произнес герцог. — Надо, чтобы здесь постоянно были люди, которым мы можем доверять.

— Знающие люди, — уточнил архидиакон.

— Это что же, новый орден? — пробормотал Кеннет. — Круглый Стол?

— Да, новый Круглый Стол! — воскликнул герцог. — И с ежедневной утренней мессой! — Он взглянул на архидиакона и осекся.

— Да, да, истинно так, — ответил священник, но думал он при этом о чем-то своем.

После мгновенного колебания герцог осторожно заговорил:

— Простите меня, сэр, но вы же сами видите: если уж волей случая он оказался вверен моей опеке, я обязан сохранить его для…

— Подождите-ка, — забеспокоился Кеннет, — о какой опеке речь? Ведь потир принадлежит архидиакону.

— Друг мой, — нетерпеливо ответил герцог, — ну как же вы не понимаете? Священный и славный Грааль не может принадлежать. А то, что он сейчас под моей опекой, — совершенно очевидно. Я не хочу настаивать на своих правах или на правах моей церкви, но мне бы хотелось, чтобы их тоже не забыли.

— Правах? — переспросил Кеннет. — Им и так владеет священник, чего же еще?

— Об этом может судить только папский престол. Так было всегда, — твердо заявил герцог.

Молодые люди посмотрели друг на друга, и во взглядах уже не было недавней приязни.

— Ах, дети, дети… — сказал архидиакон. — Как быстро забыли вы о Калли и о Грегори Персиммонсе! Да, Чаша принадлежит мне — с точки зрения закона это именно так, дорогой герцог, — и мне бы очень не хотелось, чтобы Персиммонс получил ее. Однако, щадя ваши чувства, обещаю не использовать ее в узкоконфессиальных интересах. Рюмка для ликера может послужить этой цели ничуть не хуже.

Кеннет фыркнул. Герцог с легким поклоном принял обещание, подчеркнуто не замечая последних слов.

Было уже очень поздно, полночь миновала час назад.

Архидиакон взглянул на часы, а потом — на хозяина. Но герцог вновь заговорил о своей идее.

— Нас трое, — сказал он. — До утра мы подежурим и сами, а потом я позову Твайса, ему вполне можно доверять.

Есть и другие надежные люди. Пока надо поделить время с часу… ну, до семи утра. Шесть часов. Какое время для вас удобнее? — обратился он к архидиакону.

Смирившись с тем, что почитание реликвий сопряжено с определенными неудобствами, архидиакон не решился спорить с такой чистой страстью и выбрал середину, он всегда выбирал самое трудное.

— Подежурю с трех до пяти, — просто сказал он.

— А вы, Морнингтон?

— Мне в общем-то все равно, — ответил Кеннет. — Могу взять утро.

— Вот и отлично, — согласился герцог. — Значит, я заступаю прямо сейчас.

Возле дверей они уже пожелали друг другу доброй ночи, как вдруг архидиакон оглянулся. Он вгляделся в сосуд, дважды моргнул и, стремясь разглядеть что-то, сделал несколько шагов к столику. Молодые люди недоуменно переглянулись и тоже посмотрели в глубь комнаты. Внезапно священник сорвался с места и, подбежав к столу, схватил Грааль.

Чаша словно оживала. Каждая частичка, составлявшая ее, обрела свою жизнь и теперь колебалась не в такт с другими. Четкие контуры Чаши слегка расплылись и подрагивали. Даже поднеся Чашу к глазам, архидиакон не мог с уверенностью определить, где ее края, какова ее глубина и какой длины подставка. Он неуверенно коснулся края и почувствовал, как металл мягко подается в стороны. Потир подрагивал все ощутимей, толщина стенок менялась, материал то плавился под пальцами, то затвердевал. Архидиакон стиснул его покрепче и повернулся к остальным.

— С ним что-то происходит, — резко бросил он. — Я пока не знаю, что именно. Может быть, Бог растворяет его, но скорее, это дьявольские козни. Я прошу вас, помогите. Предайте себя воле Божией, уготовьте Ей пути!

— Да что же это? — растерянно произнес герцог. — Как может коснуться Его зло?

— Молитесь! — воскликнул архидиакон. — Молитесь, во имя Божие, ибо наши враги вознесли молитвы против Него.

Уже опускаясь на колени, Кеннет подумал: если Бога нельзя оскорбить, от Него нельзя и отречься, и значит, нельзя помешать мирозданью идти вперед или вспять каким-то движением атомов. Тысячи метафизических вопросов ворвались в его сознание и тут же исчезли, смытые восторжением его духа.

— Против чего же молиться? — вскричал герцог.

— Не надо «против»! — ответил архидиакон. — Молитесь, чтобы Творец Вселенной укрепил Свое творение, и оно радовалось справедливости Его воли.

В комнате воцарилась глубокая тишина, но в самой ее сердцевине нарастало сознательное усилие. Тренированная воля священника пришла на помощь его менее умелым собратьям, направляя их, настраивая на волну своего сосредоточения. Он отозвал назад их мысли, мечущиеся во мраке, ищущие противника, увел их из мира противоположностей, привел в обитель покоя. Теперь, образовав единое целое, они неуклонно возводили вокруг священного сосуда живую нерушимую башню. Камни этой башни омывала их общая жизнь, и каждый из них, особенно священник, самый живой и трезвомыслящий, чувствовал, что именно она сопротивляется сейчас какому-то напору снаружи. Да, башня была защитой, но в ней не было воинственности, только спокойная уверенность и непоколебимость.

Раз или два герцогу почудились чьи-то осторожные шаги позади него, прямо здесь, в комнате, но его так связывали узы общего делания, что он не мог даже повернуть голову. Раз или два Кеннет ощутил чью-то насмешку, присутствие чужой циничной воли. А может быть, не совсем чужой? В памяти неожиданно всплыли его собственные избитые фразы: «миру не дано судить», «человек выбирает между манией и глупостью», «что за болван этот Стивен!» Воспоминание не исчезало, он вспоминал все больше праздных слов, и оправдывался, и невольно отыскивал доводы в свою защиту. Понемногу ему открывалось все его поверхностное высокомерие и он все сильнее хотел обратить туда, на Него, сокрушенное внимание.

Священник тут же почувствовал, что оборона слабеет. Он пока не знал причины, но ощущал плоды — Грааль в его руках снова задрожал. Он нырнул еще глубже в пучину Божественной воли и, погружаясь, услышал высоко над собой свой голос:

«Молитесь!» Кеннет тоже услышал и понял свою слабость.

Отбросив самокопание, он, как мог, сосредоточился и подчинился общему делу. Однако атака продолжалась: для одного — звук шагов, шепот, неслышное прикосновение; для другого — слабый смешок, циничная издевка, укол памяти; для третьего — давление чужого духа, которому сопротивляется не сам он, но то, чем он жив. Под этим давлением Грааль вибрировал сильнее, когда не удавалось погасить очередной удар чужой воли, или замирал, когда трое достигали единого, совершенного покоя. Архидиакон едва осознавал цель этого нападения. Какая-то разрушительная сила вышла на волю и хочет не столько отбить у них Чашу, сколько обратить ее в ничто, уповая на хаос. Так же смутно он видел: острие этой силы — мятежный дух Грегори, но сама она исходит из тьмы у него за спиной. Теперь архидиакон различал и слабое сияние, окружавшее Грааль, и тонкие стрелы энергии, летящие в него. Да, он держал в руках простой сосуд, но именно этот сосуд в давние времена стал кладезем сил, против которых ополчилась теперь чужая воля. Но на ее пути встали, объединясь, три души, помогая силе, заключенной в Чаше, и архидиакон все явственней ощущал, как при многих Евхаристиях, что Чаша — это центр, но центр — не в ней, а в Том, Что неизмеримо превосходит его. Было так, словно невидимый священнослужитель сообщил ему, архидиакону, безмолвие и ведение; и с этого мига не стало Чаши и священника, но возникло Таинство и Его вершитель. Ощущение это вскоре исчезло, едва отмеченное сознанием, но осталась уверенность: атака отбита, хотя бы на какое-то время. Ясные и четкие контуры Чаши проступили перед его глазами, стенки ее отражали лишь огни люстры, горевшей под потолком.

Архидиакон вздохнул, расслабил стиснутые пальцы и оглянулся на своих соратников. Герцог уже выпрямился и недоуменно озирался но сторонам. Кеннет медленно вставал с колен, лицо его было печально. Архидиакон поставил потир на стол.

— Так, — с трудом произнес он. — Что бы это ни было, оно выдохлось на время. Пойдемте отдохнем.

— Я все время слышал какие-то звуки, — по-прежнему озираясь, сказал герцог. — Вы думаете, безопасно оставлять его здесь?

— Совершенно безопасно, — кивнул архидиакон.

— Что это было? — спросил герцог.

— Поговорим завтра, — устало попросил священник. — Этой ночью Грааль охранит себя сам.