"Хранитель мечты" - читать интересную книгу автора (Уильямсон Пенелопа)

Глава 5

Рейн бросил монету в корзину привратника и начал проталкиваться сквозь толпу пилигримов, заполнившую вход в аббатство. Они привели с собой волынщика и под мелодию, которую тот извлекал из своего инструмента, распевали зажигательную «Песнь крестоносца». При этом они энергично размахивали взад-вперед пальмовыми ветвями, стараясь попасть в ритм. Одна из ветвей царапнула Рейна по лицу. Он раздраженно оттолкнул ее, отвлекся и споткнулся о костыль нищего, намеренно выставленный прямо на дорогу. Привычный ко всему, он круто повернулся, схватившись за меч... и наткнулся взглядом на распухшие черные ямы — все, что оставалось от глаз. — Подайте милостыньку, добрый человек! — затянул нищий, протягивая грязную ладонь.

Рейн нащупал кошелек, предназначенный для раздачи милостыни, и сунул туда руку. При этом он изо всех сил старался не смотреть на изуродованное лицо.

Аббатство было забито людьми. Помимо привычных пилигримов и кающихся, прибывающих сюда в надежде получить отпущение грехов, кроме страждущих и увечных, ищущих исцеления, здесь теперь сновало множество слуг, пажей и разного рода лизоблюдов, повсюду следующих за королем. Перед собором аббатства, в платановой роще, находился священный ключ, с силой бьющий из-под земли и заполняющий искусственный пруд, выложенный плоскими обломками камня. Водяная пыль сеялась непрерывно, собираясь на листьях каплями, искрящимися на солнце, словно бесчисленные алмазы.

Король совершал омовение в гордом одиночестве, но по краям пруда стояло по меньшей мере двадцать придворных. Кто-то из них держал наготове полотенце, кто-то смену одежды или подносы с вином и едой. Их гомон и смех почти заглушали колокол собора, звонивший к обеденной мессе. Не удостаивая прихлебателей даже взглядом, Генрих самолично подтянулся и выбрался на парапет водоема, пользуясь недюжинной силой длинных мускулистых рук. Какой-то граф подал ему льняное полотенце, отделанное кружевами. Король энергично растер широкую грудь и живот, который в недалеком наверняка увеличится в размерах.

Однажды Рейн уже побывал в аббатстве. Когда ему было шесть лет, его заставили совершить сюда паломничество вместе с остальными подручными конюшего. Перед этим капеллан замка поведал им легенду о возникновении священного источника. Была, мол, такая уэльская красавица, Уинифрид, которая очень дорожила своей непорочностью. Насколько Рейн помнил эту историю, как-то раз Уинифрид попалась на глаза принцу, помешанному на плотских радостях, ну и, само собой, тот захотел с ней побаловаться. Получив отказ, он в порыве ярости отсек злосчастной красавице голову. Голова покатилась вниз по склону холма, и там, где она остановилась, забил священный ключ, ныне широко известный целебными свойствами своей воды.

В ту пору еще ребенок, Рейн нашел весьма забавным тот факт, что голова леди катилась с холма, подпрыгивая на кочках, как свиной пузырь, наполненный водой. Он громко засмеялся и получил увесистый подзатыльник от капеллана. Несмотря на это, он находил историю забавной и по сей день.

— Можно узнать, что тебя рассмешило, старший брат? — Рейн повернулся на голос, и его улыбка стала еще шире: на голове Хью красовался головной убор, щедро украшенный золотым тиснением, но чрезмерно просторный и потому косо надвинутый на лоб. Даже эта уловка не помогла скрыть внушительную опухоль на виске, покрытую коркой засохшей крови. Рейн задался вопросом, каким образом Хью мог заработать этот сомнительный знак отличия, ведь он ненавидел все виды драки, а не только схватку на поле боя.

— Что это с тобой приключилось? Неужели и ты попал в засаду уэльсцев?

— По крайней мере, я не завел в засаду короля!

— А я, по-твоему, завел?.. — начал Рейн, но его прервал громовой рев — командный голос Генриха:

— А ну-ка, вы двое, прекратите эти мальчишеские пререкания!

Братья разом повернулись. Оказывается, король стоял прямо за их спинами, широко расставив кривые ноги и уперев в бока руки, сжатые в кулаки.

— Учтите, если вас подмывает нарушить мой покой, я велю примерно наказать обоих!

Хью покраснел и пробормотал невнятное извинение. Рейн посмотрел в раздраженное лицо короля бесстрастным взглядом, прекрасно понимая, что если Генрих решит положить конец ссоре, отослав одного из них с глаз долой, то уйти придется ему, а не брату.

Однако король был сколь горяч, столь и отходчив. Говорили, что Генрих то чадит и вспыхивает, то теплится ровно, как свеча с плохо скрученным фитилем. Вот и на этот раз он вдруг тепло улыбнулся Рейну и привлек его к себе. Так, дружески обнимая за плечо, он повел его вокруг пруда к распахнутым дверям собора. Вода из переполненного водоема выплескивалась через парапет, сильно и приторно пахло сурепкой, обрамлявшей его в виде естественной клумбы. Дно пруда поросло приземистыми красными водорослями, на которые Генрих указал Рейну мимоходом.

— Говорят, это окровавленные волосы мученицы Уинифрид.

— Я бы сказал, это больше похоже на мох, ваше величество.

Генрих засмеялся, словно резко залаял, и грубо стиснул его плечо.

— Клянусь Богом, ты самый циничный ублюдок, какого я только встречал! Скажи, есть для тебя хоть что-нибудь святое? Веришь ты хоть во что-нибудь?

— Мало во что, — ответил Рейн искренне. Король остановился и повернул его так, чтобы лица их оказались очень близко друг от друга. Ладони Генриха тяжело надавили на плечи Рейна.

— Я бы предпочел услышать, что ты веришь в меня, потому что ты, именно ты — тот, кому я доверил бы защищать свою спину.

— Я — ваш верный вассал, — сказал Рейн, но в голосе его не слышалось уверенности.

Из всего, во что было принято верить, для него оставалась лишь одна истинная ценность, лишь одна вещь, поистине святая: закон рыцарской чести, которому он повиновался, в соответствии с которым жил. Однако Рейн втайне опасался (до холода в душе), что и эта вера была иллюзорной, что на деле она рухнула для него годы назад. Он старался не раздумывать на этот счет. Если бы он признал, что утратил и эту святыню, для него все на свете потеряло бы смысл.

Генрих ничего не ответил на его слова, только несильно ткнул кулаком в плечо. Светлые глаза короля слегка затуманились: это был (в значительно смягченном виде) жест посвящения в рыцарство.

— Пойдем-ка со мной, мне нужен твой совет насчет проклятых Богом уэльсцев. Ума не приложу, как вести себя с ними. — Генрих отвернулся и быстро пошел к двери собора, предоставив Рейну идти следом. На пороге он приостановился и бросил через плечо: — По-моему, в Уэльсе никто не имеет понятия о чести и совести!

Рейн промолчал. С его точки зрения, о чести и совести не имел понятия никто во всем мире.

На время пребывания в аббатстве король превратил собор в место для проведения военного совета. Весь неф был устелен тюфяками для сна, здесь же были остатки костров, на которых готовили пищу. К колоннам были привязаны лошади с торбами овса на мордах, они уже успели обильно унавозить мозаичный пол. Между скамьями бродили вооруженные люди, там и сям группы бездельничающих лучников резались в кости, носились с поручениями оруженосцы, слуги тащили корзины со свежевыпеченным хлебом и деревянные кружки с элем.

В стороне был приготовлен стол для трапезы короля: дощатая столешница, уложенная на деревянные козлы и накрытая белым льняным полотном. Однако Генрих терпеть не мог садиться. Оторвав ножку жареного каплуна и рассеянно обгладывая ее, он принялся ходить взад-вперед по нефу. Рейн спросил себя, подходящее ли это время для того, чтобы снова затронуть вопрос о Руддлане. Он уже говорил с королем на эту тему, как раз во время дороги к аббатству, которая заняла всю ночь. Его просьба не была отклонена, но и четких обещаний он получить не смог.

С губ Рейна сорвалось едва слышное проклятие. «Чего еще ждать?» — думал он. — Не лучше ли подойти к королю и задать вопрос напрямую?» Он готов был принять любое решение, лишь бы не мучиться ожиданием. Однако язык его прирос к гортани при виде Хью, неторопливой походкой идущего по проходу между скамьями. На губах молодого графа играла самодовольная улыбка, но Рейну бросился в глаза едва заметный тик в уголке его правого глаза. Это означало, что Хью нервничает. Совсем было пропавшая надежда снова расправила крылья... и умерла, когда Генрих повернулся к Рейну и сказал:

— Твой брат, граф Честер, просит пожаловать ему Руддлан. Я знаю, ты добыл этот замок в бою и прикипел к нему сердцем. Ей-богу, мне не по душе эта весть, но у Хью больше прав на Руддлан, чем у тебя...

И король, которого буквально зачаровывали тонкости законов, углубился в оживленные объяснения: о процедуре подачи графом Честером прошения, о его праве старшинства и более высоком положении...

Хью стоял рядом, излучая злобное удовлетворение, и Рейну хотелось впечатать кулак прямо в середину его улыбающегося лица. Он твердил себе, что это все не важно, не важно... что существуют другие замки, другие возможности... вот только ему уже двадцать пять... двадцать пять — и ничего за душой, кроме меча.

Процессия монахов в белых рясах вышла из бокового прохода нефа, распевая псалмы и тем заглушив монолог короля. Тот отбросил обглоданную ножку каплуна, которой до этого энергично жестикулировал, и тотчас подоспевший оруженосец протянул ему кубок с вином, почтительно присев на одно колено. Лица юноши не было видно, но Рейн отметил редкий (возможно, даже неповторимый) оранжевый цвет его волос.

Как только оруженосец отступил от короля на пару шагов, он схватил его за плечо и рывком подтянул к себе.

— Что, во имя святой церкви, ты делаешь здесь? — прорычал он вполголоса. — И где девчонка, дочь князя Гуинедда?

— Не волнуйтесь, командир, она в безопасности.

— В безопасности? Что это должно означ...

Однако Талиазин ужом вывернулся из рук Рейна и вскоре исчез в толпе зевак, собравшейся в отдалении.

— Дьявол его забери!

Как раз в этот момент пение псалмов прекратилось. Громкое проклятие Рейна отдалось под сводами собора эхом, напоминающим гудение колокола.

— Рейн?

Тот отвел взгляд от того места, где оруженосец исчез в толпе, и посмотрел в озадаченное лицо короля.

— Прошу простить меня, ваше величество. Я отвлекся.

— Я говорил, что невозможно вести войну по всем правилам, если противник отказывается сражаться на открытом пространстве и нападает исподтишка, из засады. Как ты думаешь, не собрать ли нам побольше сведений об этом наглом князьке? Может, он просто не решается схватиться с нами в честном бою? Может, мы достаточно потрепали его и принудим сдаться?

— Мы только время зря потратим. У нас не больше шансов принудить Оуэна сдаться, чем у горшка с прокисшей мочой. — Рейн заметил, что Хью возвел глаза к небу, но не смутился: он знал, что Генрих предпочитает простую и грубую речь. — Но и князь Гуинедд не в силах справиться с нами. Положение сложилось тупиковое, и он это знает. Возможно, он согласится на мирные переговоры, но и тогда вы можете рассчитывать в лучшем случае на то, что он формально признает себя вассалом. Вы примете дань, провозгласите себя владетелем Уэльса и отбудете с честью, чтобы впредь Оуэн Гуинедд управлял страной, как ему заблагорассудится.

Король неохотно кивнул. Он терпеть не мог подчиняться обстоятельствам, но не был и упрямым до глупости.

— А если он не согласится стать вассалом?

— Он будет вынужден сделать это, — возразил Рейн, холодно улыбнувшись, — как только вы уведомите князя, что его дочь в наших руках.

— Да неужто? — выпуклые глаза Генриха как будто еще сильнее вылезли из орбит. Он со стуком поставил кубок на стол и громко захлопал испачканными жиром ладонями. — Ах, Рейн, Рейн! Мой лучший, мой храбрейший рыцарь, неужто у нас в руках дочь самого Оуэна Гуинедда?

— Да, как тебе удалось захватить в плен дочь самого Оуэна Гуинедда? — эхом повторил Хью, на лице которого вместо улыбки было теперь встревоженное выражение.

Талиазин приблизился к королю, держа в руках поднос с орехами и вафлями.

— Клянусь, ваше величество, это не шутка, — заверил Рейн, про себя молясь, чтобы девчонка все еще была в его шатре, и безуспешно стараясь поймать взгляд оруженосца.

— Тогда мы сей же час отправим Оуэну вестового! — воскликнул Генрих, снова начиная ходить взад-вперед по нефу. — Клянусь всеми святыми, я продал бы свою бессмертную душу за то, чтобы увидеть, какое лицо будет у нашего славного...

— Не соблаговолит ли его милость выслушать смиренное предложение? — произнес чистый и молодой голос.

Генрих повернулся на полном ходу так круто, что чуть не налетел на коленопреклоненного слугу, осмелившегося заговорить без разрешения.

— Да как ты смеешь перебивать своего короля? — взревел он.

— Пощадите его, ваше величество, — поспешно сказал Рейн и вздохнул: — Этот парень — мой...

— Бард, — вставил Талиазин, сияя улыбкой.

— Оруженосец, — процедил Рейн сквозь стиснутые зубы.

— Твой бард? — изумился Хью. — У тебя нет ни земли, ни замков, но ты успел обзавестись бардом? — и он залился намеренно оскорбительным смехом, долетевшим до самых отдаленных уголков нефа. — Полагаю, странствующий рыцарь — не рыцарь, если за ним не таскается бард!

Король заставил его умолкнуть одним-единственным взглядом. Широкая ладонь опустилась на плечо Талиазина и рывком подняла его с пола.

— Ты ведь родом из Уэльса, не так ли, парень? Я слышу в твоей речи явственный акцент.

Рейн тоже заметил некоторую странность в говоре плута оруженосца. Мальчишка еще два года назад говорил на безупречном французском, но сейчас его речь вдруг приобрела сильнейший акцент.

— Я слышал, что народ, к которому ты принадлежишь, верит в свободу слова. То есть каждый имеет право высказать все, что думает, даже в лицо князю, — продолжал Генрих с неприятной улыбкой. — Что ж, я выслушаю то, что у тебя на уме, но потом Рейн присмотрит за тем, чтобы тебя как следует, выпороли. За наглость.

— Что ж теперь делать... — Талиазин бросил испуганный взгляд в сторону Рейна, потом сосредоточил все свое внимание на короле, улыбаясь так ослепительно, что Генрих невольно замигал. — Ваша милость, не требуйте с князя Оуэна Гуинедда выкуп за леди Арианну. Мудрее будет держать ее заложницей на случай, если князь вдруг заупрямится и откажется принять ваши условия.

Он помедлил, но ни один из троих слушателей не издал ни звука.

— Будучи заложницей, леди Арианна, по закону, станет вашей подопечной, — поспешил Талиазин продолжить свою мысль. — Вы будете вольны устроить ее судьбу по своему усмотрению: выдать замуж или отдать в монастырь. Я бы предложил отдать ее в жены будущему владетелю Руддлана. Вряд ли князь Оуэн когда-либо нападет на замок, хозяйкой которого будет его единственная и горячо любимая дочь.

На этом Талиазин умолк, и воцарилась томительная напряженная тишина. Пока она длилась, он не сводил взгляда с лица короля.

— Да, но... я уже женат... — наконец промямлил Хью. Рейн ничего не сказал. Он стоял и смотрел на оруженосца с ужасом на лице, обычно совершенно бесстрастном.

— А ведь в том, что ты предлагаешь, есть смысл, — заметил король, задумчиво поглаживая бороду.

— Ну конечно, ваше величество, — и большой смысл! — воскликнул Талиазин, энергично кивая и буквально излучая радость. — И потом, раз уж неясно, как поступить с Руддланом, ваша королевская милость могла бы устроить турнир, который решит, кому владеть замком. Устроить потешную битву! Только подумайте, ваше величество, какой будет случай отметить победу над уэльсцами! Большое празднество!

— Ну да... ну да... — вторил Генрих, по лицу которого медленно расплывалась улыбка.

— Однако... — начал Хью.

— Милорд граф, — обратился к нему сияющий Талиазин, — если вам посчастливится победить на турнире, вы сможете вознаградить замком и невестой своего самого верного и храброго вассала! — Тут взгляд оруженосца обратился на каменное лицо Рейна. — Что касается вас, командир, то вы вполне можете взять леди Арианну в жены!

— Сражаться на турнире за Руддлан! — опомнившись, взорвался Хью. — Да я в жизни не слышал ничего нелепее!

— Точно, во имя Бога и всех его святых! — взревел король в полном восторге. — Но мне нравится ход мысли этого парня! У него голова варит точь-в-точь, как у меня.

— Да он дурак каких свет не видывал! — отрезал Рейн, не сознавая, что только что ненамеренно оскорбил короля.

Ему пришлась по душе та часть предложения Талиазина, которая касалась битвы на турнире за Руддлан (Рейн не сомневался, что без труда справится с Хью), но чтобы взять дочь Оуэна Гуинедда в жены!..

«Да я сотру мальчишку в порошок за то, что его осенила такая идея! — мысленно возмущался он. — На этот раз ему не отвертеться!»

К его полному и безысходному ужасу, он услышал, как Генрих восклицает, словно идея осенила не Талиазина, а его самого:

— Ты, сэр Рейн, и ты, милорд граф Честер, встретитесь на турнире за обладание замком Руддлан. Наконечники пик будут сточены, мечи затуплены, сражение закончится, как только один из вас будет выбит из седла. Победителю достанется также леди Арианна, дочь Оуэна Гуинедда!

— Встанем-подымемся, миледи!

Полог кровати отдернулся, шурша златотканой дамасской кисеей и поднимая целые облака пыли. Яркий солнечный свет проник сквозь упрямо сжатые веки Арианны.

— Убирайся, Эдит! Оставь меня в покое!

Со стоном досады Арианна повернулась на живот и сунула голову под подушку. Она не видела никакого смысла в том, чтобы покидать постель. Впереди ожидал бесконечный унылый день, точно такой же, как и вчера. Он не сулил ничего более увлекательного, чем долгие часы у окна, пока отец вел переговоры с королем Англии. Ее использовали в качестве хлыста, чтобы привести Оуэна Гуинедда к повиновению! Возможно, в этот самый момент они как раз обсуждали выкуп, который отец должен был заплатить за свободу дочери!

Арианне страшно было даже представить, во что она могла обойтись отцу... и всему Уэльсу.

Горничная и не думала оставлять ее в покое. Она стащила на пол одеяло, предоставив холодному утреннему воздуху, льющемуся в распахнутое окно, вволю кусать голое тело Арианны.

— Наказание Божье! — крикнула та, вскакивая на постели и выхватывая их рук Эдит отделаное мехом платье.

Терпеливая улыбка не исчезла с лица, в котором было что-то поросячье. Круглое, побитое оспой, с маленькими, часто мигающими глазками, оно было обрамлено сосульками волос неопределенного цвета, свисающими на костлявые плечи. Невзрачная внешность Эдит была не единственным ее недостатком. За четыре дня, проведенных Арианной под домашним арестом, горничная не обратилась к ней ни с чем, кроме банальнейших и скучнейших фраз.

— Сегодня такой погожий денек, миледи, чего ж в постели-то валяться? — сказала Эдит все с той же улыбкой, сводившей Арианну с ума.

Та скрипнула зубами, не давая богохульству сорваться с языка. Неужели бестолковое создание не понимает, что она теперь пленница, а не госпожа? Какая разница, как она проведет «погожий денек»: валяясь в постели или бродя кругами по единственному помещению, предоставленному в ее распоряжение?

Но что оставалось делать? Арианна выбралась из постели, оделась и прошла к тазу с водой, стоящему на табурете у окна. Пока она умывалась, начал звонить колокол часовни. Свежий ветерок далеко разносил звук, напоминая верующим, что пора собираться на богослужение. Арианне позволялось присутствовать только на послеобеденной мессе, и даже тогда за ней следовали два стража — крепкие приземистые парни, каждый из которых был способен носить на плечах по бочонку с пивом.

Тем временем Эдит успела поставить поднос на стул рядом с пустой жаровней: белая булка, глазурованная медом, и графинчик эля. В этот день разговлялись после поста, поэтому принесенная еда показалась Арианне роскошной.

— Нынче большая стирка, миледи, — сообщила горничная, стаскивая с кровати простыни. — Вечером я постелю чистое, свежее белье. То-то сладко вам будет спать на нем!

— Спасибо, Эдит, — поблагодарила Арианна с самой теплой улыбкой, какую только сумела из себя выдавить.

В конце концов, Эдит ничуть не виновата в том, что нормандцы держали дочь Оуэна Гуинедда заложницей. Глупо и некрасиво было срывать зло на ни в чем не повинной служанке.

Эдит поспешила из спальни с охапкой снятого с постели белья. Арианна закончила трапезу и подошла к окну. И в самом деле, утро было пречудесное, хотя с вечера дождь лил как из ведра, за ночь превратив двор замка в озеро грязи. Надо было признать, что здесь находиться в заточении было куда удобнее, чем в каменном мешке винного подвала. Тюремной камерой Арианне служила спальня на втором этаже длинного бревенчатого здания, пристроенного к стене замка.

Во дворе под окнами кипела и бурлила всякого рода деятельность. Вот из кухни вышла повариха, неся на ухвате дымящийся котел. Навстречу ей как раз двигался пекарь, мало что видя за горой караваев, возвышающейся на подносе. Они чуть было не столкнулись, но пекарь вовремя убрался с дороги, исполнив что-то вроде экзотического «танца с караваями». Колокол перестал звонить, и сразу же стали слышны удары деревянных вальков по мокрому льну: прачки стирали белье возле желоба с проточной водой. Под окном протарахтела телега, нагруженная свежесрезанным камышом для пола.

В это время дозорный заиграл в рожок, и ворота распахнулись на всю ширь. По подъемному мосту неспешной рысцой проскакало с полдюжины верховых. Тот, что ехал первым, держал в руке знамя, являвшееся Арианне в самых жутких ее кошмарах: с черным драконом на кроваво-красном поле.

Стая легавых и ищеек, первыми оказавшихся внутри замка, бросилась врассыпную из-под копыт лошадей. Остановившись неподалеку и вывесив длинные красные языки, псы начали по очереди возбужденно взлаивать. Один из верховых показывал зевакам кабанью голову, насаженную на копье, другой трубил в рожок, объявляя всему замку об удачной охоте. Черный рыцарь осадил коня под самыми стенами здания, в котором Арианна коротала последние четыре дня. Должно быть, он выехал на охоту еще затемно и с тех пор не слезал с седла. Бока коня были в хлопьях пены после погони за дичью, но горячее животное продолжало пританцовывать на месте. Оруженосец вынужден был ухватить удила, а потом и придержать стремя, чтобы рыцарь мог спешиться. Судя по оранжевому цвету волос, оруженосцем был не кто иной, как подлый, мерзкий, лживый Талиазин.

На рыцаре были все те же сапоги со шпорами. Арианна заметила, что они выше, чем предписывает мода, и достигают колен. Простое кожаное одеяние было распорото на бедрах, специально для удобной посадки в седле. Это позволяло видеть ноги, туго обтянутые штанами, тоже кожаными... обтянутые так туго, что отлично просматривалась каждая мышца, каменная от постоянной езды верхом и тренировок, оттачивающих умение обращаться с оружием. Ветер трогал и перебирал на непокрытой голове пряди волос, черные как вороново крыло. В распахнутом вороте кожаной куртки была видна нижняя рубаха, белизна которой резко контрастировала с темной от загара кожей шеи и бесстрастного, безжалостного лица. Непередаваемая надменность сквозила в каждом движении рыцаря и в его походке — в целеустремленном, широком шаге и едва заметном пренебрежительном покачивании бедер.

Он остановился как раз под окном Арианны. Он был близко, очень близко... так близко, что можно было метко плюнуть ему на голову! Он стоял, повернувшись в профиль, так что солнце хорошо освещало резкие очертания его хищного носа и жесткие, угловатые скулы. Если бы в этот момент он запрокинул голову, то посмотрел бы Арианне прямо в лицо. Однако он и не думал смотреть по сторонам, погруженный в разговор с оруженосцем.

Несмотря на то, что Арианна была пленницей рыцаря, они практически не сталкивались. Единственная встреча лицом к лицу (за исключением той, в его шатре) произошла как раз накануне, когда Арианна шла в часовню, чтобы присутствовать на послеобеденной мессе. Она воспользовалась представившейся возможностью, чтобы показать, что о нем думает, выразив взглядом всю ненависть, которую испытывала к нему, а он... он посмотрел сквозь нее своими непроницаемыми серыми глазами.

Она представляла для него интерес только как заложница, за которую можно получить солидный выкуп. Арианна денно и нощно благодарила Бога за то, что рыцарь не питает к ней интереса, что он не хочет ее, что она будет возвращена отцу нетронутой. И все же... все же, по непонятной для нее причине, это ранило ее гордость. Десятки мужчин предлагали ей руку и сердце, соперничали за ее внимание, но ни один из них не казался достаточно хорош для нее. Почему же этот нормандский рыцарь (Рыцарь! Скажите на милость! Отродье жалкой шлюхи, без титула и земель!) едва удостаивает ее взгляда? И даже если он смотрит на нее, то так, словно она недостойна чистить ему сапоги!

Арианна отстранилась от подоконника, и тут ее взгляд упал на стоящий поблизости таз с мыльной водой. Пена уже осела, превратившись в неприятный серый налет на воде и стенках таза.

Не давая себе времени передумать, Арианна подхватила таз и выплеснула его содержимое в окно. Изначально она собиралась окатить рыцаря с ног до головы, но в последнюю секунду нервы у нее сдали. Вместо этого она нацелилась на его сапоги, но не попала даже на них. Впрочем, от воды, пролившейся в грязь с высоты второго этажа, грязные брызги полетели во все стороны, в том числе на сапоги.

Темноволосая голова резко повернулась из стороны в сторону, потом вверх. Арианна, трепеща, смотрела прямо на рыцаря. Потом она перевела простодушный взгляд на оруженосца, как бы только что заметив его.

— Ах ты, Боже мой! — воскликнула она, улыбаясь Талиазину, который тоже смотрел вверх с донельзя удивленным выражением лица. — Прости, пожалуйста! Я не знала, что ты стоишь под окном. Надеюсь, я тебя не забрызгала?

Оруженосец находился на некотором расстоянии от хозяина, поэтому фонтан грязных брызг совершенно его не коснулся. На его выразительном лице засияла обычная широкая улыбка.

— Ах, миледи, доброе-предоброе вам утро!

— И тебе доброе утро, Талиазин, — ответила Арианна, приложив старание, чтобы улыбнуться столь же ослепительно.

Она отвернулась и отошла от окна, весьма довольная собой. Теперь-то уж заносчивый нормандец поймет раз и навсегда: если она для него мало значит, то он для нее значит и того меньше!

Однако она очень пожалела о скоропалительном решений поставить черного рыцаря на место, когда через пару минут на лестнице зазвучали шаги. К великому облегчению Арианны, это оказался всего лишь Талиазин.

— Миледи, сэр Рейн требует, чтобы вы спустились во двор, — объявил он.

Должно быть, ему пришлось постараться, чтобы напустить на себя равнодушный вид: Арианна заметила в глубине его глаз отблеск предвкушения предстоящего спектакля. Очень ехидный отблеск.

Рот ее сразу пересох. Она кивнула, выпрямилась в струнку, высоко подняла голову и последовала за оруженосцем из комнаты. За дверью Талиазин препоручил ее двум стражам, тем самым умыв руки. Молчаливые крепыши доставили ее пред очи черного рыцаря.

Тот ожидал их у коновязи, врытой рядом со входом в здание. Арианна спустилась по лестнице с намеренной медлительностью и бесстрашно встретила холодный взгляд серых глаз.

— Ты хотел о чем-то поговорить со мной, нормандец?

— Вычисти! — бросил рыцарь, ставя ногу на нижнюю перекладину перил.

— Позови служанку! — отрезала Арианна, еще выше вздергивая подбородок.

— Ты их испачкала, девушка, ты их и вычистишь. — Тон его был невыразителен, глаза смотрели бесстрастно, словно задернутые изнутри невидимыми шторками. С таким видом невозможно было бы даже обсуждать погоду.

— Чтобы я чистила сапоги рыцарю-бастарду? — пропела Арианна, уничтожающе усмехаясь. — Да я скорее съем их! — Рыцарь оскалил зубы в усмешке, столь же оскорбительной.

— В таком случае пусть позовут повариху.

Что это значит? Неужели он осмелится, осмелится?.. Нет, невозможно! Конечно, нет!

— Ты этого не сделаешь!

— Пожалуй, ты права, — сказал он, пожимая плечами. — С какой стати мне вдруг лишаться отличной пары сапог? — Черты его лица мгновенно и пугающе обострились, взгляд принял ленивое, сонное... очень опасное выражение. — Вычисти их, девушка! Иначе тебе придется познакомиться с тем, как плашмя бьет по заднице рыцарский меч.

Арианна услышала, что оба ее стража разом захихикали. Рыцарь перевел на них свой сонный взгляд, и хихиканье тотчас прекратилось. Прачки перестали колотить вальками по мокрому белью, суетящиеся слуги прекратили перекликаться, и внезапная тишина, полная ожидания, пала на двор замка, как-то незаметно заполнившийся людьми. Затихли даже звуки, доносившиеся со скотного двора, даже охотничьи собаки не перелаивались больше. Арианна слушала тишину и думала о том, что вот-вот будет побита, как непослушный ребенок, на глазах у толпы зрителей. Здравый смысл протестовал, доказывал, что рыцарь не посмеет так поступить с ней, но она знала, что не найдет в себе мужества это проверить.

Он смотрел на ее рот, как бы в ожидании очередных возражений... как бы в нетерпении услышать их и приняться за дело. Арианна облизнула пересохшие губы.

— Да, но... но мне нечем почистить сапоги... Рука рыцаря метнулась вперед. Арианна отпрянула, решив, что он собирается ударить ее. Вместо этого он ухватился за подол ее платья и сильно дернул. Ткань разорвалась с громким треском, заставив Арианну отпрянуть снова. Еще пара хороших рывков — и большая полоса шелка осталась в горсти рыцаря. Он ткнул шелковой тряпкой в ее сторону.

— Теперь есть чем.

Под шелковым платьем на Арианне была надета нижняя юбка из плотной кисеи, а под ней — сорочка. Рыцарь не выставил ее перед слугами нагой или даже частично обнаженной, и щеки ее горели не от стыда, а от бешеного гнева. Она выхватила обрывок платья из протянутой руки... и вдруг, совершенно не к месту, чуть было не засмеялась. А она-то думала, что он считает ее недостойной даже чистить его сапоги! Выходит, она ошибалась.

Брызги грязи успели засохнуть, и счистить их было делом нетрудным. Сапог, как выяснилось, был сшит из дорогой и очень мягкой кордовской кожи, но явно знавал лучшие времена. На внутренней стороне кожа была протерта почти насквозь от постоянного трения о лошадиный бок. Отец Арианны приказывал выбрасывать сапоги задолго до того, как они приходили в такое состояние. Очевидно, рыцарь и впрямь нуждался в деньгах, которые мог получить за нее. Сознание того, что его положение может улучшиться благодаря ей, вновь привело Арианну в сильнейшее раздражение.

Закончив стирать грязь с сапога, она посмотрела на рыцаря, уверенная, что он наслаждается ее унижением. Однако его взгляд оказался устремленным вдаль, на башню замка. Впервые Арианна увидела в нем нечто живое: голодное, жадное выражение.

— Нормандец! Я закончила.

Ей показалось, что он вздрогнул, как человек, очнувшийся от забытья. Несколько секунд он смотрел на нее и как будто даже видел, видел по-настоящему, хотя очень скоро обычное непроницаемое выражение вернулось на загорелое лицо. Он внимательно оглядел сапог и указал на пятку.

— Ты пропустила пятнышко.

Арианна до боли сжала зубы и наклонилась снова. Она начала тереть сапоги с такой силой, что рука соскользнула и костяшки пальцев порезались об острую грань шпоры. Глаза заволокло слезами боли. Арианна выругалась сквозь зубы.

— Ты что-то сказала, девушка?

Она выпрямилась так резко, что хрустнули кости спины.

— Я сказала: «Давай сюда другой сапог и чтоб ты сгнил в аду!»

Губы рыцаря странно дрогнули, словно он готов был улыбнуться, но справился с собой. Он убрал вычищенный сапог с перекладины перил и поставил на то же место другой. Арианна проделала все необходимое в угрюмом молчании.

— Сойдет, но едва-едва, — заметил рыцарь, оценивая плоды ее усилий.

Когда он выпрямился, что-то промелькнуло в его непроницаемых глазах — некая мысль или тень неизвестного Арианне чувства оживила их на мгновение и исчезла.

— На твоем месте я бы даже не помышлял о том, чтобы наняться в прислуги. У тебя нет к этому способностей.

Вопреки всему Арианна едва не улыбнулась. Она как раз подыскивала убийственную реплику для ответа, когда рыцарь повернулся к ней спиной, собираясь уйти. А ведь она так ничего и не знала о том, как он намерен в дальнейшем поступить с ней!

— Постой! — крикнула она значительно громче, чем следовало. Он повернулся, слегка приподняв черные брови в безмолвном вопросе. — Ты уже... уже переговорил с моим отцом? Могу я узнать, назначена ли цена выкупа?

— Вопрос был улажен к полному удовлетворению моего короля, — это все, что она услышала в ответ.

Арианне захотелось кричать от беспомощности. Захотелось занести руку и с размаху влепить пощечину по его бесстрастному лицу, осыпать ударами кулаков его равнодушную грудь, чтобы он наконец почувствовал... Почувствовал хоть что-нибудь!

— А меня больше интересует мое удовлетворение, и вряд ли оно было принято в расчет! На тебе, нормандец, лежит долг крови перед родом Гуинеддов! И я буду молиться, чтобы поскорее настал тот день, когда ты выплатишь этот долг своей жизнью!

— Какой еще долг крови?

У рыцаря был искренне удивленный вид, и Арианна вдруг сообразила: он понятия не имеет, что за юноша пал от его руки у самых ворот Руддлана.

— Я говорю о человеке, у которого ты отвоевал замок. Тот, кого ты поразил тогда своей пикой, был... был... был мой брат.

— Ах, вот оно что! Понимаю... — рыцарь покачал головой и повел плечами, — понимаю теперь, почему с самой первой нашей встречи ты только и делала, что старалась воткнуть в меня что-нибудь острое. Но никакого долга крови на мне нет, девочка моя. Можешь винить за смерть брата лишь короля Генриха и своего отца. Они развязали эту дурацкую, бессмысленную войну. Кстати, твой брат и сам виноват в том, что погиб. Он был бы жив и по сей день, если бы не попался в простейшую ловушку, которую раскусил бы и грудной ребенок.

Он помолчал, глядя ей в лицо, и, хотя продолжал все тем же холодным, невыразительным голосом, Арианне показалось, что в лице его появилось что-то человеческое.

— На войне — как на войне, миледи. Даже если моя пика и убила твоего брата, никакой личной вражды я к нему не питал. Надеюсь, душа его сейчас пребывает на небесах.

Слезы обожгли глаза, и Арианна подумала: раньше она сгорит в аду, чем заплачет на глазах у этого человека! Он был прав, но эта правота только усугубляла ее боль. В груди мучительно заныло, и она попробовала глубоко вздохнуть, чтобы хоть немного ослабить это ощущение. К ее ужасу, вместе со вздохом вырвалось громкое рыдание. Чувствуя себя униженной, как никогда прежде, Арианна резко отвернулась и бросилась прочь, но запястье ее оказалось зажатым в тиски его руки. Почему-то он притянул ее к себе, к своей груди, и забрал в кулак пряди волос, запрокидывая ей голову. А потом его рот оказался совсем близко, прижался к ее губам.

Она замерла, перестав даже дышать. Губы его двигались вдоль ее губ, вначале с силой, потом все мягче, все нежнее. Руки ее сами собой легли ему на грудь... чтобы оттолкнуть, конечно... но внезапно они захватили борта его кожаной куртки и потянули. И вдруг она прижалась к нему всем телом, не понимая, что делает, потеряв голову. Она не сознавала, что отвечает на поцелуй, не слышала стона, который вдруг сорвался с губ рыцаря. Все в ней горело и как бы плыло, и единственным ясным, четким ощущением было страннейшее, сладостное и болезненное ощущение движения его губ...

Он отстранился. Арианна посмотрела ему в лицо, ошеломленная, растерянная. Ей казалось, что она потеряла почву под ногами, превратилась в фейерверк горячих искр, вообще перестала существовать на несколько секунд. Он наклонился снова... но потом кулак, в котором были забраны ее волосы, сжался сильнее, потянув ее прочь. Рыцарь отступил, не отрывая от нее расширенных глаз, которые не были больше бесстрастными. В них застыло изумленное, почти потрясенное выражение — точно такое же (она знала это), как и в ее глазах.

***

В тот же вечер Арианна сидела на стуле перед пустой жаровней, рассеянно поедая кусочки телятины под острым соусом, принесенной ей на ужин. Входная дверь вдруг распахнулась на всю ширь, ударившись об стену. Арианна чуть было не опрокинула поднос, схватившись за сердце. Мимо ее молчаливых стражей на бешеной скорости пронесся подросток, споткнувшись о порог и едва не растянувшись во весь рост.

— Родри!

Арианна отставила поднос и бросилась навстречу, заключив мальчишку в объятия. Однако радость обернулась ужасом при мысли о том, что может означать присутствие в замке самого младшего из ее братьев.

— Родри, неужели отца больше нет в живых? Его заманили в замок и убили?

— Да перестань нести чушь, Арианна! И отпусти меня, я уже задыхаюсь!

Подросток вывернулся из ее объятий. В свои четырнадцать он считал себя слишком взрослым для подобных изъявлений нежности. Отступив от сестры, он с достоинством привел в порядок помятую одежду.

— Ничего такого с отцом не случилось, он всего-навсего подписал мирный договор с этим отродьем дьявола, королем Генрихом.

— Мирный договор, ты говоришь? В таком случае выкуп за меня уже заплачен! Ты приехал забрать меня домой?

— Э-э... не совсем так, — ответил Родри, отводя взгляд.

— Что значит не совсем так?

Брат не ответил, разглядывая комнату. Как и в каждом из детей князя Оуэна, в нем сказалась кровь рода Гуинеддов, сделав черты лица особенными, характерными. Глаза Родри были немного светлее, чем у Арианны, и напоминали цветом молодые листья папоротника. Светлее были и волосы, выгоревшие от постоянного пребывания на солнце и потому не темно, а золотисто-каштановые. Хотя не прошло и месяца с тех пор, как Арианна в последний раз видела брата, он успел подрасти по крайней мере на фут. Столь стремительный рост не мог не сказаться на всей его комплекции, поэтому ноги и руки его были совсем тощими.

Прохаживаясь по комнате, Родри набрел на поднос с ужином. Он тотчас отломил кусок булки и целиком засунул его в рот.

— Родри, объяснишь ты мне или нет?.. — начала Арианна со вздохом.

— Угу, угу! — энергично жуя, пробормотал тот. — Я уже сказал, что отец подписал мирный договор с Англией. Он согласился признать себя вассалом короля Генриха и выплатить дань, теперь англичане выведут войска из Уэльса и впредь станут уважать его княжеские права. За это он уступает им Руддлан и всю провинцию Телеингл... и двух заложников, на случай будущих осложнений, — Родри наконец прожевал хлеб, запил его хорошим глотком эля и добавил: — Нас с тобой.

— Нас с тобой? — переспросила Арианна, горько усмехнувшись. — Ты хочешь сказать, что... что мы будем в полной власти короля Генриха? Что нас увезут из Уэльса?

Мысль о том, что ей придется провести остаток жизни в Англии, была так невыносима, что никак не укладывалась в голове.

— Ну да... — У Родри задрожал подбородок, и он стиснул зубы, чтобы не расплакаться. — Не бойся, нас не запрут в каком-нибудь подвале. Такого я бы, конечно, не выдержал. Честно говоря, все будет не так уж плохо. Сама посуди, — тон его был таким, словно он изо всех сил старался убедить самого себя, — меня сделают оруженосцем знатного рыцаря... или камердинером в богатом доме.

— А что будет со мной?

Задавая этот вопрос, Арианна уже знала единственный ответ на него. Женщину-заложницу ожидала участь монахини. Иными словами, ее заживо хоронили в каком-нибудь монастыре. Она сказала себе, что жить во славу Христа — благая участь, но легче от этого не стало.

— Ах, Родри, мне кажется, из меня не выйдет хорошей монахини!

— А кто говорил, что тебя сделают монахиней? Тебя выдадут замуж за того, кто получит Руддлан, кем бы он ни оказался, — с этим оптимистическим заверением Родри поднял графин с элем и начал жадно пить.

— Выдадут замуж! — ахнула Арианна и схватила его за руку. — За кого?

— Иисусе! Посмотри, что ты наделала!

Весь перед рубахи был теперь залит элем. Повозив по пятну ладонями, больше для вида, Родри махнул рукой и впился зубами в остаток булки, невнятно излагая при этом все, что знал.

— Король Генрих устраивает турнир, чтобы определить, кто окажется достойнейшим. Будет... э-э... потешное сражение между двумя соперниками. Один из них — граф Честер... правда, у него уже есть жена и замков тоже хватает... но это ничего не меняет. Если он победит, то вознаградит Руддланом кого-нибудь из своих вассалов, за верную службу. Это и будет тот человек, за которого тебе придется выйти замуж.

— А кто выступит против графа Честера? — Не дождавшись ответа, Арианна выхватила хлеб из руки брата. — Пропади ты пропадом, Родри! Неужели нельзя перестать жевать хоть на минуту?

— Я бы тебе давно уже все рассказал, если бы ты не перебивала меня все время, — обиженно заметил брат. — Слова не даешь вставить, трещишь и трещишь! Против графа Честера выступит Черный Дракон.

Хотя Арианна ожидала и боялась именно этого, она не хотела верить тому, что услышала. Она истерически замотала головой, как если бы отрицание могло что-то изменить.

— Ты лжешь, Родри! Этого не может быть! Отец никогда не поступил бы со мной так! Он никогда не выдал бы меня за такого человека!

— Отец говорил об этом со всеми нами, — сказал брат с глубокой жалостью в голосе и взгляде. — Он делает это ради рода Гуинеддов. Теперь, когда мирный договор подписан, король Генрих ждет только турнира и твоего... э-э... венчания, чтобы вывести войска. Уэльс будет оставлен в покое, и отец сможет править так, как сочтет нужным... — Он приподнял одно плечо, словно извиняясь. — Может, вовсе и не Черный Дракон победит на турнире.

Арианна отвернулась, обеими руками вцепившись себе в волосы. Рыдания рвались из груди, и она заглушила их хриплым, безрадостным смехом. Все это было несправедливо, настолько несправедливо по отношению к ней, что хотелось бесноваться, ломая и круша все подряд. Но что толку было в гневе? С самого детства она знала, что будет выдана замуж только ради блага и процветания рода Гуинеддов, выдана за человека, которого впервые увидит, возможно, только у алтаря. Лишь крохотная частичка ее души — неизлечимо романтическая частичка — втайне надеялась, что она повернется к своему нареченному, посмотрит в его красивое лицо, заглянет в глаза, полные обожания, — и безумно, страстно его полюбит. Точно так же, как и он полюбит ее сразу и навсегда.

Вот только в жизни все совсем иначе.

Арианна стиснула веки и увидела мужское лицо: резкое, угловатое и бесстрастное, с безжалостным ртом и холодными кремниево-серыми глазами, в которых не было ничего, ничего абсолютно.

Это было лицо человека, который мог стать ее мужем.