"2012 Хроники смутного времени" - читать интересную книгу автора (Зубарев Евгений)

Глава двадцатая

Уж снова попытался немного подремать в холле, но на этот раз мне помешал Олег Меерович — я услышал, как он ругает кого-то из детей в спальне на втором этаже, а потом грузные шаги психиатра донеслись из вестибюля.

— Антон! Подойдите сюда, пожалуйста! У нас проблемы.

Весь пол и подоконники вестибюля были завалены пачками фотографий, среди которых не было ни одной приличной. Еще там валялись рулоны фотопленки — видимо, негативы тех самых фотографий.

— Вы представляете, я отобрал несколько подобных

фотографий у детей наверху,— рассказал потрясенный Олег Меерович,— а они сказали, что нашли их в вестибюле.

Источник скверны обнаружился быстро — переносной сейф столичного коммерсанта валялся в углу, зияя распахнутой пастью.

Я присел рядом, изучая конструкцию сейфа, когда почувствовал рядом осторожное движение — в коридоре показался мальчик Гарик, издалека, заранее изображающий бурное раскаяние.

— Как ты это сделал? — спросил я, и Гарик самодовольно ухмыльнулся, осознав, что наказывать не будут.

— Когда отец был жив, он мне много чего показывал,— ответил мальчик, несмело улыбаясь.

— Но это же импортный сейф,— удивился подошедший к нам Олег Меерович.

Гарик молча показал канцелярскую скрепку и перочинный ножик:

— Отец говорил, что ключи нужны только дуракам.

— Помогите мне,— попросил я, и мы втроем принялись собирать фотографии.

Гарик, чистая душа, стеснялся их рассматривать и сразу складывал в аккуратные стопки, а вот Олег Меерович иногда подолгу изучал отдельные снимки, удивленно приподнимая кустистые брови.

— Что-то новое для себя увидели?..— Я раздраженно сгреб очередную охапку порнографии из-под ног неторопливого деда.

— А вы разве не узнаете всех этих людей?

Психиатр показал мне несколько фото. Я вгляделся и остолбенел — на снимках были вовсе не порноактеры. Самыми причудливыми извращениями занимались российские политики первой величины!

Теперь я уже сам начал внимательно разглядывать поднятые с пола фотографии, пока психиатр меня не заторопил:

— Антон, скоро все дети проснутся — мы же их потом неделю раскулачивать будем.

Мы сложили компромат обратно в сейф, и я с некоторым стеснением в голосе попросил Гарика запереть его. Тот сделал это с удовольствием — его распирало от сознания своей исключительной ловкости, недоступной даже взрослым.

Потом мы отослали Гарика наверх и немного поболтали с психиатром. Мне было непонятно, почему компромат хранили в таком странном, доисторическом виде, а Олег Меерович рассказал, что цифровые снимки в российских судах даже не принимают на экспертизу.

— Человек, который фиксировал это безобразие на аналоговых носителях, хотел иметь бесспорные доказательства, принимаемые любым судом,— подытожил психиатр, и я с ним согласился.

Палыч с Валерой явились около одиннадцати, когда мы с дедом успели не только покормить детей, но и снова уложить их в постели. Я начал было рассказывать про «фамильные драгоценности», но Игорь отмахнулся от этой новости и заявил:

— Мы тут посоветовались, и я решил — ты с психиатром остаешься сторожить детей, а мы с Валеркой быстренько метнемся в Элисту, разгрузимся, заберем кого надо и пулей вернемся в Каширу, за вами.

Я ждал этого варианта, особенно после того, как они совершили пробный проезд по городу, распределив обязанности на двоих. Видимо, пришли к выводу, что смогут доставить груз, поочередно меняясь за рулем и местом стрелка в салоне.

— Вообще-то деда мы обещали доставить в Волгоград, а не в Каширу,— возразил я, поворачиваясь к приятелю спиной и направляясь в холл. Я хотел публичного обсуждения проблемы, а психиатр сейчас сидел в холле и смотрел телевизор.

— Подожди, давай сначала сами решим,— остановил меня в коридоре Палыч, а Валера выступил у него из-за спины, показал мне бутылку водки и довольно глупо подмигнул. Что-то он в последнее время ежедневно пить повадился… — Ты понимаешь, что ехать с детьми — подвергать их реальной опасности? — Палыч. наклонился усталым и каким-то измятым, истертым лицом к моему лицу. ,

— Понимаю,— с нарастающим раздражением ответил я.— Только спихнуть их тоже некуда и не на кого, верно?

— Верно,— кивнул Палыч.— Поэтому мы и спихиваем их на тебя. Ты у нас такой один, бляха-муха. К тому же солярки нам дали мало, ее едва на «форд» хватит.

Цо ты не переживай — мы быстро, шмыг-шмыг.— Он показал руками, как быстро они будут шмыгать.

— Молодцы,— с сарказмом выдавил я, понимая,просто очень не хотелось оставаться здесь одному без надежных и верных товарищей.

Потом меня разобрала злость:

— Берите тогда уж и: деда с собой!.. Чего уж там, все равно мне уже деваться некуда!— выкрикнул я злобно,выхватил у Васильева бутылку водки и пошел наконец в холл искать стакан и закуску.

Известие о том, что мои друзья завтра утром отправляются в путь без нас, Олег Меерович воспринял на удивление спокойно.

— Я, собственно, ничего другого и не ожидал,— сказал он, неохотно оторвавшись от какого-то медицинского сериала, а потом, небрежно махнув рукой, закрыл тему: — Ничего страшного. Подождем здесь с недельку, а там, глядишь, все и образуется.

— Как же это все образуется? — ухмыльнулся я.

— Да как-нибудь,— успокоил дед.

Тем временем Палыч с Васильевым затеяли какую-то возню в коридоре, и я, налив наконец себе водки, пошел посмотреть, что они там делают.

Они открыли подвал и перегружали туда ящики со спиртом. Меня приятно поразило, что они даже не пытались привлечь меня к этой действительно тяжелой работе.

Когда мимо в очередной раз прошмыгнул Палыч с ящиком спирта (вот так: шмыг-шмыг), я поднял брови и стакан в немом вопросе. Игорь остановился на минутку, поставил ящик на пол и ответил:

— Это, конечно, маловероятно, но если Гришины

Друзья решат сюда наведаться, лучше не иметь в коридорах ничего горючего — один выстрел из подствольника, и у вас тут крематорий на сорок душ. Но это маловероятно — их тут месяц не было и наверняка еще столько же времени не будет…

Палыч отхлебнул водки из моего стакана, поднял ящик и бодро потрусил с ним в подвал, где его уже заждался Васильев, зычно покрикивая снизу.

Перспектива обороны детского садика от банды головорезов мне в голову еще не приходила — доселе я так переживал лишь потому, что работа нянечки меня чрезвычайно изматывала и физически, и морально. То обстоятельство, что нянчить детей мне, возможно, придется в перерывах между обстрелами, несколько упрощало ситуацию. Ведь война — это такая эмоциональная разрядка, в ходе которой ты можешь отвести душу по полной программе, не оглядываясь на дурацкие церемонии и тем более мораль.

Мальчик Гарик отказывается спать в «тихий час» и болтает с соседями по кровати?.. Выходишь во двор и всаживаешь заряд картечи в башку первому попавшемуся на глаза гоблину — и сразу успокаиваешься.

Девочка Ксюша вылила стакан киселя не только на себя, но еще и на только что отмытых от каши Олечку и Аришу?.. Берешь гранату, подходишь к окну и с криком «Как же вы все меня достали!» кидаешь ее в самую гущу гоблинов. Тоже должно хорошо успокаивать, я думаю.

Утешая себя подобными фантазиями, я вернулся в холл.

Сериал, по-видимому, закончился, потому что Олег Меерович хлопотал по хозяйству, сочиняя ужин на нас четверых и уже не отвлекаясь на все еще работающий телевизор.

Я глянул на расписание дежурств, повешенное аккуратным психиатром на стенку возле телевизора, и с неудовольствием отметил, что через полчаса мне предстоит бродить вокруг садика, отгоняя до четырех ночи злых духов. Кстати, сейчас было время дежурства Васильева, но он цинично манкировал обязанностями, надсаживаясь на перегрузке ящиков со спиртом.Дед заметил мое внимание к расписанию и обронил:

— Когда мы останемся вдвоем, дежурства придется отменить. Мы не сможем физически.

Мне эта мысль не понравилась: внезапная атака — это ведь стопроцентный успех. Да и неделя жизни в ожидании внезапного выстрела в спину — это сильный удар по моим нервам. Если я протяну еще с неделю в таком напряжении — у меня в башке целое стадо Чужих поселится. А потом они начнут войну за территорию, и я запишусь к деду на консультацию.

— Нет уж, давайте мы дежурства оставим. Просто дневные смены поручим детям. Будут из окошек по сторонам смотреть, вести журнал «юного натуралиста»,—сказал я, сам поражаясь своей замечательной идее.

Психиатр отвлекся от нарезки ветчины — кстати, последнего куска, любезно оставленного нам покойником,— и уважительно заметил:

— Да, это вы хорошо придумали. Днем дети с удовольствием будут играть в шпионов, а мы сможем отдохнуть…

Я сел перед телевизором, налил себе еще водки и цапнул со стола кусок ветчины. Хлеба, увы, не было — его мы подъели еще вчера.

— Жаль, что нам встретился автобус с малышней, а

не со взрослыми школьниками,— вслух подумал я.

Психиатр покачал седой головой, повернулся ко мне и с осторожной улыбкой ответил:

— Нет, что вы, это было бы невозможно. Их бы сразу убили. Разные подростковые культуры в данном случае сработали бы как вещество с антивеществом.

Своих ровесников подростки из колонии воспринимают как соперников и обязательно уничтожают, если есть такая физическая возможность,— так заведено у всех хищников.

Олег Меерович вынул из микроволновки тарелку с тушенкой и ветчиной и поставил передо мной. Свою тарелку он поставил рядом, сел, вручил мне вилку и неожиданно спросил:

— Антон, я заметил, что вы совершенно не комплексуете из-за своего небольшого роста и веса. Меня как психиатра это чрезвычайно занимает. Разве вы не испытывали в жизни проблем с дискриминацией поросту?

Я опешил от этих странных, неприятных вопросов и молча уставился на деда, совершенно не понимая, куда он клонит.

Олег Меерович вздохнул:

— Простите, если допустил бестактность. Дело в том, что в свое время я защитил кандидатскую диссертацию, где рассматривал подобные комплексы как особую поведенческую реакцию. Но вы, простите,своим поведением опровергаете мои выводы. Меня это расстраивает. Но, разумеется, не в личном смысле,конечно, а в сугубо научном,— немедленно поправился он.

Я пришел в себя, налил в стакан водки и поднял его повыше, показав психиатру:

— А какие у вас были выводы?

Дед покачал головой:

— Судя по всему, неверные. Ну ладно, не хотите отвечать — не надо…

Я выпил и задумался. Конечно, в моей жизни всякое' бывало — в том числе и качественные поведенческие реакции, о которых упомянул психиатр. Господи, как: меня только качественно не били на протяжении моей жизни — и втроем, и впятером, а в армии, помнится, даже целым взводом обкуренных узбеков.

Но я всегда вставал, даже если следующая плюха роняла меня обратно. Я все равно вставал, даже если потом опять приходилось падать. Помнится, смешнее все^ го получилось даже не с узбеками, а с родными, бляха-муха, славянами, в парке Челюскинцев чертову уйму лет тому назад.

Мне было четырнадцать лет, и я был один, и вокруг была ночь, потому что я пошел доказывать себе, что смогу в одиночку пройти через парк, и мне будет ни капельки не страшно.

Мне стало ужасно страшно, едва я увидел темную полосу деревьев за трамвайной линией, которую мне предстояло перейти. Но я пошел, потому что привык делать то, что решил. И еще потому, что обещал совершить этот подвиг одной девочке из параллельного класса. Где она сейчас, эта девица? Я ведь даже имени ее не помню…

Разумеется, в парке меня встретили — их было человек десять, и им было ужасно смешно, что такой маленький пацан, шкет, как они меня обзывали, осмеливается материться и махать кулачками в ответ на пока еще не болезненные, но унизительные шлепки по лицу.

Потом, когда я удачно попал с левой ближайшему весельчаку точно в глаз, удары пошли настоящие. Меня спасло совершенно случайное обстоятельство — поднимаясь с асфальта в совершеннейшем бреду, я снова засветил кулаком в глаз уже другому весельчаку и здорово повредил, едва ли не выбил.

И тогда остальные просто поверили, что время работает на меня — рано или поздно я выбью глаз каждому из них, сколько бы раз мне ни пришлось перед этим упасть на асфальт.

И они убежали. Я стоял, скорчившись от боли, и орал им вслед, кто они такие, но вся эта ватага случайных гопников удирала от меня не оглядываясь.

Я перешел тогда парк дважды — туда и обратно, будучи не уверен, что сумею повторить этот фокус. Еще меньше я был уверен в том, что на меня тогда напали лишь потому, что я был невелик размерами. Главная причина, конечно, в другом — я был один и без оружия.

Зато всякий раз с тех пор, когда мне доводится слышать о победе разума над силами природы, я вспоминаю именно тот эпизод. Но как объяснишь те эмоции психиатру?

— Какие еще комплексы? Что это вообще за наука такая, психиатрия? — с вызовом спросил я, накалывая вилкой кусок ветчины.

Олег Меерович деликатно помалкивал, вяло ковыряясь в своей тушенке.

Тут как раз явились оба наших грузчика, и я взглянул на часы — было два часа ночи.

— Пятьсот коробок сделали,— выдохнул Палыч,

уронив свое мускулистое тело на диван рядом со мной.

Васильев плюхнулся по соседству и молча протянул руку, в которую я понятливо вложил ополовиненную мной бутылку водки.

— А сколько там всего коробок? — светским тоном осведомился Олег Меерович, цепляя на вилку очередной кусочек мяса.

— Тысяча сто,— ответил Игорь, трагически подняв брови, а потом еще поведя носом в сторону наших тарелок.

— Все готово,— тут же отозвал.ся на это движение дед.— Ваши тарелки в печке, только кнопочку нажмите, а потом забирайте.

Палыч посмотрел на Васильева, но тот был занят — блаженно улыбаясь, лакал водку прямо из горлышка. Тогда Игорь шумно засопел, встал с вызывающим кряхтеньем, сделал целых два шага к микроволновке, нажал там на кнопочку и быстро вернулся на диван, а потом, укоризненно разглядывая Васильева, спросил:

— Я, бляха-муха, тебе еще и ужин должен готовить?

Васильев даже не шелохнулся, и тогда Игорь повернулся ко мне:

— Тошка, ты не переживай: спирт в коридорах мы не оставим. Мы сейчас быстренько пожрем и закидаем все остальное в подвал.

Я равнодушно кивнул, доедая свою тушенку. Было понятно, что за мое согласие остаться здесь с детьми эти двое способны на любые подвиги.

— Не волнуйся, в смысле денег все остается как договаривались,— вдруг снова вскинулся Палыч, с тревогой вглядываясь в мое лицо.— Мы все получаем по тридцатке за доставку и еще двадцатку премиальных.

Ты — тоже. Никаких проблем, понимаешь?..

Я с фальшивой любезностью улыбнулся ему и, отобрав у Васильева бутылку, налил себе еще водки.

— А что, Олег Меерович, не покарают ли нас боги психиатрии, скажем, за неумеренное пьянство? — Я демонстративно, с шумом, прихлебнул из своего стакана.

— Человека карают только те боги, в которых он верит,— ответил дед, строго глядя на меня.

Я улыбнулся им всем, даже Васильеву:

— Да ладно, не переживайте вы так за меня, орлы! Прорвемся.

— А никто и не переживает,— сказал Палыч, забирая обе тарелки из микроволновки. При этом у него откровенно дрожала правая рука и нервно подрагивала щека под левым глазом.

Похоже, коробки были и впрямь тяжелые.