"Брат мой, враг мой" - читать интересную книгу автора (Уилсон Митчел)

Глава десятая

Ровно четверо суток Дэви и Кен держали электронно-лучевую трубку в невероятно раскаленной атмосфере двойной печи. При каждом соприкосновении с обжигающими волнами тепла крошечные пузырьки оставшегося воздуха, преодолевая насыщенные атомами расстояния, продвигались к поверхности, затем пробивались сквозь неё, и их мельчайшие массы рассеивались в вакууме внутри стеклянной оболочки.

Каждые четыре часа печь выключалась. Когда трубка остывала до комнатной температуры, братья выключали также и насосы. Прерывистый стук внезапно затихал, и в наступившей тишине они измеряли давление. Затем трубку в течение двух часов заставляли работать вхолостую, после чего ещё раз измеряли давление. Разница в этих показаниях при – обычной рабочей температуре записывалась, и снова начинали постукивать насосы, выкачивая воздух, и включались печи, которые ещё четыре часа обдавали трубку потоками раскаленного воздуха. День за днем, круглые сутки снова и снова повторялись эти циклы, Кен и Дэви спали лишь урывками, приспосабливаясь к распорядку работы.

Разница в давлении становилась всё меньше и меньше, и с каждым разом Дэви всё тверже убеждался, что они на правильном пути. Когда прошла половина четвертых суток, можно было с уверенностью сказать, что в трубке не осталось посторонних газов и она вполне пригодна для практических целей.

День подходил к концу, но Дэви догадался об этом только по косым лучам солнца, проникавшим в окна мастерской. Он потерял счет дням, потому что время измерялось только шестичасовыми циклами нагревания и измерений, а записи в рабочей тетради свидетельствовали о том, что прошло шестнадцать таких циклов. Дэви и Кен сильно осунулись, побледнели, глаза их смотрели сурово и сосредоточенно. Лица у обоих были всё время напряженные, возле губ появились старившие их складки. Они слишком много курили и слишком мало ели и спали, и это изнурило их вконец. Они выглядели одинаково и испытывали одинаковые ощущения, потому что общность цели спаяла их воедино. Стоило только Дэви взглянуть на верстак, у которого стоял Кен, как Кен тотчас выбирал из кучи инструментов именно тот гаечный ключ, который был нужен брату, и стоило только Кену похлопать себя по карманам, как Дэви тотчас бросал ему сигарету.

Каждый мечтал найти какой-нибудь предлог, чтобы сделать передышку, но любая помеха разозлила бы их обоих. Дэви в последний раз измерил давление и, раскинув руки, потянулся.

– Всё в порядке? – спросил Кен. Дэви молча кивнул.

Вопрос Кена и утвердительный кивок Дэви означали, что пришло время запаять лучевую трубку и подвергнуть её решающему испытанию.

Только к семи часам вечера они разобрали высокочастотную печь и построили первоначальную передающую схему.

Кен и Дэви ничего не ели с десяти часов утра и не вспомнили бы об этом, если б не пришла Вики с горячим супом в судке, кофе в термосе и пакетом сэндвичей.

– Здесь просто нечем дышать, – сказала она. – Неужели вы думаете, что и вы можете жить в вакууме?.

– Я тысячу раз тебе объяснял, что вакуум вовсе не значит отсутствие кислорода… – начал Дэви, но Вики перебила его.

– Плохой воздух – это плохой воздух, – заявила она. – И мне всё равно, как ты его ни назови. Сейчас я открою окна.

Через полчаса все трое втиснулись в темную будку. Рукоятки были повернуты, напряжение доведено до рабочего уровня. На экране очень медленно стали проступать очертания креста, они становились всё отчетливее, пока наконец рисунок не стал виден во всех своих деталях так четко, как никогда. Потом отдельные части рисунка превратились как бы в мозаику – словно крест был вышит мелкими стежками. Целую минуту все трое не отрывали глаз от креста и целую минуту изображение оставалось ясным – чуть заметные колебания ничуть не искажали его пропорций. Вики даже не замечала духоты в тесной будке, где они едва умещались втроем.

Дэви первый нарушил молчание.

– Давай уйдем на пять минут и потом посмотрим, не наползет ли туман.

– Лучше будем сидеть здесь по очереди, – сказал Кен: ему не хотелось выходить из будки. – И если появится туман, мы будем точно знать, когда.

– Сиди, если хочешь, – ответил Дэви. – Но ведь не в том дело, когда появится туман. Будет ли он вообще – вот что важно.

– Я, пожалуй, тоже останусь, – сказала Вики.

Дэви поглядел на неё и на Кена при тусклом свете экрана. Желание остаться в будке было понятным и, очевидно, вполне невинным, но в нем, как скрытая инфекция, вдруг ожили прежние подозрения. Сколько раз за последние месяцы он совершенно спокойно оставлял Кена и Вики наедине; однако сейчас его словно осенило, он как бы ясно увидел их сердца, их мысли, их тайное влечение друг к другу.

Сердечный товарищеский союз, объединявший всех троих, вдруг распался, будто его и не было. Да его и в самом деле никогда не было – Дэви сейчас понял это.

И сразу же в памяти его всплыли сотни доказательств, ясных до ужаса: жесты, взгляды, замаскированные ссоры влюбленных – как в тот вечер, когда они узнали о свадьбе Марго и когда Кен не пожелал, чтобы Вики присоединилась к ним, – всё это лишь подтверждало, что между ними был тайный сговор. Если даже они не сознавали, что происходит, то он, Дэви, наконец заметил то, чего боялся всегда. И сейчас, в это короткое, быстро промелькнувшее мгновение, он увидел всё и возненавидел себя за свою проницательность.

Он молча вышел из будки, боясь, что в голосе его прозвучит подчеркнутая беззаботность или, наоборот, плохо скрытая угроза. Снаружи, в залитой светом тихой мастерской, поблескивали на полках строгие ряды радиоламп, которые, казалось, жили своей особой, далекой от всего земного жизнью, все они изобретены людьми, но не сохранили в себе даже частицы человеческого тепла – каждой лампе предопределена только техническая функция, которую она неуклонно выполнит, как бы ни была коротка её жизнь. В эту минуту Дэви остро почувствовал их неживое безразличие.

От двух самых дорогих на свете людей его отделяла всего лишь тонкая фанерная перегородка, но целую пропасть между ними создавал внутренний голос, нашептывавший ему, что всё, чем он владел, принадлежит по праву его брату и должно быть отдано Кену беспрекословно, по первому же его требованию.

Дэви слышал их приглушенные голоса, потом неясный шорох. Разум подсказывал ему, что они просто усаживаются поудобнее, но тайное предчувствие, оказавшееся сильнее рассудка, заставляло его воображать, что этот шепот означает признание в неизменной любви и что сейчас они в объятиях друг друга.

Послышался голос Кена, не приглушенный поцелуем, хотя подозрительность внушала Дэви, что это только притворство.

– Тумана пока нет. Сколько времени прошло?

Дэви взглянул на секундомер. Три минуты. Теперь уж вряд ли что-нибудь изменится.

Дверь будки открылась, и вышла Вики. Дэви впился в неё глазами, боясь найти признаки, подтверждающие его подозрения. Но ни пожатие украдкой встретившихся в темноте рук, ни интимное прикосновение к плечу, ни влюбленная улыбка, отвечающая на просящий взгляд, – ничто не оставило внешних следов и сохранилось, очевидно, лишь в сокровенном уголке души. Вики остановилась у двери, закрыв лицо руками, чтобы глаза привыкли к свету; в эту минуту она показалась Дэви совсем иной – на неё словно упал леденящий отсвет возможной измены. Всё в ней сейчас было фальшивым, лживым, недобрым; и хотя она ещё так недавно шептала Дэви ласковые слова, создавая видимость страсти, за этой видимостью всё время скрывалось сплошное лицемерие.

Вики потерла глаза, как заспанный ребенок, и, заметив пристальный взгляд Дэви, рассмеялась.

– Так мелькает, – сказала она. – А Кен всё время поворачивал ручки – у меня даже голова закружилась.

– Ничего, привыкнешь, – ответил Дэви, борясь с желанием притянуть её к себе и спросить в упор: «Скажи правду – ты меня любишь?»

Он отвел от неё глаза и, чуть повысив голос, позвал Кена:

– Кен, выходи. Я хочу поставить вольтовы дуги по-другому и посмотреть, что нам даст отраженный свет.

Появился Кен, и Дэви захотелось, чтобы Вики немедленно ушла. Она всё испортила, нарушив его внутреннюю связь с Кеном, а связь эта была не только драгоценна сама по себе, но и необходима для работы. Лишь полное слияние поможет им обоим преодолеть усталость.

Они наметили, как расположить дуги, и выключили их, чтобы дать остыть, а потом передвинуть.

– Они будут остывать минут десять, не меньше, – сказал Кен. – Пойду куплю сигарет, чтобы не слоняться без дела.

Дэви только кивнул; он ждал, что Вики скажет: «Я тоже пойду». Он был уверен, что она скажет это или что-нибудь другое, что будет для Кена предлогом взять её с собой. Но секунды шли, Кен уже перешагнул порог и исчез в темноте летней ночи, а Вики так ничего и не сказала. По мастерской медленно расплывалась тишина.

– Почему ты на меня так смотрел? – негромко спросила Вики.

Дэви застыл на месте, делая вид, что поглощен работой.

– Как? – спросил он, глядя на переключатель, который держал в руках.

– Ты знаешь как, ты очень хорошо знаешь.

– Нет, не знаю.

– Ты смотрел так, будто ненавидишь меня.

Теперь уже пришлось взглянуть ей в лицо, но он сказал:

– Что за бред!

– Да, это действительно бред. И я знаю, о чём ты думал. Ты ревновал, потому что я осталась в будке с Кеном. Ты думал, что мы там целуемся.

– Неостроумно.

– А я и не думаю острить.

Минуту назад ревность заставила Дэви увидеть её как бы в новом свете. Сейчас она стала для него просто непостижимой.

– Слишком часто, – продолжала Вики, – у тебя начинается этот бред. Я ведь всегда это чувствую. Ты сразу становишься каменным. Я много об этом думала и всё старалась понять, откуда у тебя такое отношение к Кену. И, кажется, поняла.

– Знаешь, лучше не надо копаться в моей душе.

– Если ты сам не хочешь заглянуть в свою душу, значит, это должен сделать кто-то другой. Однажды ты сказал мне слова, которые засели у меня в голове. Скажи, пожалуйста, долго ещё ты намерен пресмыкаться перед Кеном за то, что он спас тебе жизнь, когда вы убегали с фермы?

Дэви стоял точно вкопанный, и только губы его раскрылись, как бы в немом протесте; он был ошеломлен, даже испуган тем, что она оказалась способной на такую жестокость.

– Как ты можешь говорить такие отвратительные вещи! – сказал он с горечью.

– Почему отвратительные? – возразила она. – Я ведь ни в чём не упрекаю Кена. Но я знаю, многие мои поступки объясняются тем, что так поступать мне хотелось в детстве. А сколько своих поступков я сама не могу объяснить!

– Почему ты сказала, что ни в чём не упрекаешь Кена? – очень спокойно спросил Дэви, не сводя с неё глаз.

– Потому, что это правда, и потому, что я знаю, как ты сердишься, если тебе кажется, что кто-то смеет его осуждать. Ты бы меньше сердился, если б мы разбирали твои собственные недостатки.

– Я не желаю говорить об этом, – отрывисто сказал Дэви. – И во всяком случае, ты неправа.

– Вот ты и доказал, что я права. Ты ведешь себя так, будто Кен во всех отношениях лучше тебя, будто всё, что у тебя есть, принадлежит Кену. Ты так ведешь себя, но на самом деле ты этому не веришь. По крайней мере какая-то часть тебя в это совсем не верит. В тебе живут как бы два человека – младший брат Кена, который обожает его, и старший брат Кена, который знает все его недостатки.

– Ты делаешь из меня целую толпу.

– Два человека могут показаться толпой, если они постоянно между собой воюют.

– Я с собой не воюю, если ты это имеешь в виду.

– Да, именно это я и имею в виду. И любит меня старший брат Кена, а младший не может поверить, что я способна разлюбить Кена. Рано или поздно тебе придется решать, какой из этих людей настоящий ты. Нельзя же всегда жить, раздваиваясь.

Дэви молчал.

– Даже сейчас, – продолжала Вики, – я не знаю, кому я всё это говорю, младшему брату или старшему: ведь они такие разные, что ты просто разрываешься надвое. Но мне ведь тоже нелегко. Помнишь тот вечер, когда мы сидели в машине и я так и не спросила тебя, о чём хотела?

– Помню, – отозвался Дэви.

– Ты заметил тогда одно очень странное обстоятельство?

– Что-то не помню ничего странного.

– Да, ты, конечно, не помнишь, зато я помню. Ведь ты так и не попытался узнать, о чём я хотела спросить! Даже не будь мы с тобой так близки, ты должен был бы поинтересоваться – хотя бы из любопытства!

– Я считал, что если ты захочешь, ты сама скажешь.

– Нет, – сказала Вики с печальной и мудрой улыбкой. – Ты не стал расспрашивать потому, что и так всё знал. По крайней мере знала та твоя половина, которую я люблю; другой Дэви дрожал от страха при мысли, что может как-нибудь изменить Кену, – он-то и заставил тебя прикусить язык и молчать. Ах, Дэви, – взмолилась она, – будь тем Дэви, которого я люблю!

– Перестань, – резко приказал он. – Вместо того чтобы разбираться во мне, ты лучше себя спроси кое о чём. Куда ты, собственно, клонишь? Ты хочешь сказать, что я – такой, как есть, – тебе уже не нравлюсь; что ты можешь любить только вожака – человека, который всегда и во всем впереди. Так не вини же меня за то, что я не такой, какой тебе нужен. Если ты стараешься пощадить мое самолюбие, то лучше не трать понапрасну времени. Почему ты не скажешь прямо, что ошиблась во мне? И ты не должна чувствовать себя в чём-то виноватой. Всё объясняется очень просто – ты любишь Кена и всегда любила только его…

Он увидел в её глазах глубокую молчаливую жалость и мгновенно ощутил жгучий стыд, ибо, вспылив, тут же понял, что уже не верит тому, что говорит. Он дал волю долго сдерживаемому гневу, и теперь слова были для него только завесой, за которой он старался съежиться, скрыться от Вики. По выражению её глаз он понял, что прятаться незачем, и всё же остался за этой завесой, закрыв лицо руками, – он казался себе абсолютным дураком, но в то же время верил любви в глазах Вики, глядевших на него с пониманием, которое было так необходимо его истерзанному сердцу.

В мастерской воцарилось накаленное молчание, и как раз в эту минуту вошел Кен, рассеянный, ничего вокруг не замечающий. Дэви понял, что эти несколько минут были для Кена просто паузой среди напряженнейшей работы, глотком свежего воздуха перед тем, как снова погрузиться в пучину. Для Дэви в эти же минуты произошел резкий перелом, который, казалось, оборвал его связь даже с близким прошлым. Его как будто вырвали из прежней жизни и насильно сделали обитателем страшной страны смятения. Однако разбираться в своих переживаниях было некогда – Дэви пришлось взяться за работу, как будто ничего не произошло.

Когда вольтовы дуги были установлены по-новому, Дэви ушел в будку, чтобы как-то справиться с новым чувством, которое надо было подавить в самом его разгаре, – с бешеной злостью на себя, смешанной со стыдом, ибо он уже осознал, что Вики говорила правду.

Он тупо уставился на пустой светящийся экран, где постепенно проступали темные очертания, и вдруг нить его мыслей прервалась, дыхание почти замерло. Удивление вытеснило в нем все другие чувства – на экране появились очертания человеческой руки; пальцы её были чуть пригнуты к ладони, потом быстро распрямились, и движение это было бесконечно женственным. Рука на экране повернулась, секунду помедлила и исчезла из виду, и снова перед его глазами мерцал пустой экран, и только неудержимо колотилось сердце.

Когда к нему вернулась способность говорить, он крикнул:

– Вики, что ты там сделала?

– Ничего.

– Но ты держала руку возле трубки?

– Я только сделала вот так, – послышался её далекий удивленный голос, и через секунду на экране, как воплощение волшебной сказки, опять возникла рука, более крупная, чем в жизни, но мучительно знакомая – ведь столько раз эти пальцы гладили его волосы, ласкали лицо, дотрагивались до его губ.

Казалось, её рука протянута к нему с такой проникновенной нежностью, какой он ещё не знал. Стоявший между ними прибор представлял для него нечто гораздо большее, чем скопление проводов, сеток, стекла и металла. Её рука, проходя через всю эту массу стекла и металла, дотрагивалась до неё, словно Вики ощупью пробиралась к той неведомой стране, которая была так дорога Дэви. После него и Кена она была первой, кто отважился пойти по этому длинному извилистому пути, и поэтому имела право присоединиться к товариществу первооткрывателей этой страны.

Узы, связывавшие Дэви с этой нереальной страной, состояли из множества нитей. Он любовно создавал её в уме, а потом укрощал, совершенствовал и подчинял себе, пока не добился возможности использовать её именно так, как было задумано. Он любил вложенный в неё труд, любил и ту умственную работу, в которой участвовал другой человек, пробивавший вместе с ним дорогу в эту неведомую область. Они ведь не ограничивались прилежным наблюдением – они, как могущественные боги, передвигали темные горы так, как им было нужно, они останавливали и даже переворачивали водопады из звезд.

Там, в стране электрической ночи, простиравшейся за экраном, они с Кеном в течение трех лет были единственными человеческими существами, и вот женская рука тянется к нему оттуда, в одно мгновение преодолев бесконечные расстояния. Сейчас Вики стала ему ближе, чем когда-либо, и у него вдруг перехватило дыхание – так он был растроган. Он глядел на экран, задыхаясь от любви, потому что всё, что было ему дорого, сейчас как бы слилось воедино.

– Можно убрать руку? – крикнула Вики. – Дуги очень уж горячие.

Дэви выбежал из будки, почти ничего не видя на свету, и так нежно обнял её за плечи, что она удивленно посмотрела на него. Ведь всего несколько минут назад он, казалось, вычеркнул её из своей жизни.

– Я видел твою руку, – сказал он. – Боже мой, я видел, как ты шевелила пальцами!

Он хотел притянуть её к себе, но Вики вздрогнула от его прикосновения – она обожглась о вольтовы дуги. Тогда Дэви с огромной нежностью взял её руку обеими руками – он был так переполнен чувством; что даже не мог выразить его словами.

Часов около одиннадцати обнаружились неполадки в одной из схем, но теперь у Дэви и Кена было достаточно доказательств того, что сейчас они в десять раз ближе к окончательному успеху, чем когда-либо. Однако даже при таком колоссальном увеличении чувствительности прибора ни одно живое существо не могло бы пробыть больше минуты в том слепящем, жарком свете, без которого они пока не могли обойтись. Почти при всех испытаниях движущимся объектом был стальной шарик, качавшийся, как маятник, на конце проволоки, – но всё же они смогли передавать на экран движения и даже человеческие движения, правда, только если испытание было недолгим, и хотя впереди предстояла огромная работа, всё же они, по крайней мере, могли быть уверены, что их мечта начинает осуществляться.

Дэви во что бы то ни стало хотел проводить Вики домой. Он вышел из мастерской в слабо озаренную звездами темноту, но когда его обдало свежестью летней ночи, он вдруг почувствовал, как обессилел.

– Я пойду одна, – уговаривала его Вики.

– Давай посидим вот на этой ступеньке и выкурим пополам сигарету, – умоляюще сказал он. – А потом можешь идти.

Вики опустилась рядом с ним на шероховатую гранитную плиту, положив на колени забинтованную руку. Она склонила голову на плечо Дэви, а он прижал её к себе, ощущая полное внутреннее умиротворение.

– Вики, – медленно проговорил он немного погодя, – давай решим, когда мы поженимся. Ведь давно пора.

Вики выпрямилась и слегка отодвинулась от него. Он не сразу сообразил, что в эти минуты, пока они оба молчали, и настроение её и мысли были совсем другими, чем у него.

– Дэви, – начала Вики, и хотя в голосе её звучали мягкие нотки, он догадался, что она про себя уже что-то решила, и боялся услышать это решение. – Больше всего на свете я хотела бы жить с тобой и быть возле тебя всё время…

– Вики?.. – он произнес её имя, словно умоляя остановиться, не говорить того, что боялся услышать. И в голосе его была такая нежность, что Вики заколебалась – но только на секунду.

– Нет, – с отчаянием сказала она. – Тебя сбило с толку то, что сегодня произошло. Сейчас всё кажется чудесным, но ведь несколько часов назад ты меня ненавидел, Дэви. Я это чувствовала, и мне было страшно.

– Вероятно, людям не дано любить всё время, и если они делают вид, что это не так, они лгут.

– Я тебя никогда не ненавидела, – просто сказала Вики.

– Слушай, Вики, ты знаешь меня вдоль и поперек. Но ты сказала, что во мне есть такое, что ты любишь, и такое, чего ты не любишь. Вики, поверь мне, я хочу быть таким, каким ты можешь любить меня, но я не смогу, если ты не будешь рядом со мной и не подскажешь, что я должен для этого делать.

– Я никогда не говорила, что хочу сделать из тебя Другого человека, – быстро сказала она.

– Вики, мы любим друг друга – о чём же тут рассуждать? Вот уже сколько времени я тебя боюсь. Я тебя ревную. Я горжусь тобой и схожу по тебе с ума… Были минуты, когда я думал, что мне безразлично, увижу я тебя когда-нибудь или нет. Вот и получается, что мы с тобой давно уже поженились.

– Ах, Дэви, я этого так хочу!

– Так что же тебе мешает? Рискни.

– Вот сейчас ты говоришь точь-в-точь, как Кен! – засмеялась Вики.

Но Дэви с улыбкой покачал головой:

– На такого рода риск Кен никогда не был способен.

Наутро Дэви проснулся, переполненный искрящейся радостью и с таким ощущением, будто отныне мир будет всегда послушен его воле. Готовя завтрак, он ходил по кухне, и всё, вплоть до мелочей, казалось, подтверждало его новое положение. Вещи – кастрюльки, яйца, ложки – словно сами прыгали ему в руки, как жонглеру, обладающему сверхъестественной ловкостью. Когда кофе был готов, Дэви, прежде чем разбудить Кена, пошел к телефону и дал телеграмму Марго: «Получили движущееся изображение. Полный успех. Женюсь на Вики. Целую. Дэви». Он повесил трубку и не успел ещё снять с неё руку, как телефон зазвонил, – видно, так была велика та волшебная сила, которую ощущал в себе Дэви, что даже аппарат затрепетал и ожил при одном его прикосновении.

Волшебство распространилось и на Чарли Стюарта – в строгом голосе адвоката появились непривычные для уха Дэви теплота и приветливость.

– Ну, кажется, я неплохо потрудился для вас, мальчики. Добыл вам пять с половиной тысяч. На восемь сотен больше, чем вы просили, и на две тысячи сверх того, что они предлагали. И они не отбирают у вас эту штуку насовсем. Они платят за исключительное право пользования, а вы сохраняете все ваши права.

Сидя у себя в конторе, окна которой были открыты на зеленеющую под утренним солнцем Кэпитол-сквер, Стюарт упивался сознанием своей маленькой, не выходящей за пределы Уикершема независимости и был чрезвычайно доволен собой; Дэви понял, что он ждет от него похвал. А в это утро щедрость давалась Дэви легко – он чувствовал себя всемогущим, как бог.

– Это замечательно, мистер Стюарт!

– Да ладно, зовите меня Чарли.

– Чарли… – сказал Дэви и засмеялся; с другого конца провода ему ответил смех адвоката, немного смущенный, но чем-то очень обаятельный…

– Я сразу же заломил двадцать тысяч; смотрю, они не бросили трубку, – тут я понял, что не сделал ошибки.

– Двадцать тысяч?

– Ну да, чего ради мы будем дешевить свой товар? Но они представили веские доводы. Уж вам-то лучше, чем кому-нибудь, известно, что никакой патент не может считаться действительным, пока он не утвержден судом. А такой процесс стоит больших денег, и если фирма его проиграет, расплатившись с вами и оплатив судебные издержки, она не только лишится дохода, но и понесет крупные убытки. Вот я и рассчитал, что поскольку это для нас не главное, то лучше возьмем, сколько дадут, зато и ответственность будет меньше.

– Правильно, – подтвердил Дэви, обнаружив, к своему удивлению, что ему скучно слушать Стюарта. Он почти чувствовал, как адвокат всей своей тяжестью налег на телефонный аппарат, устраиваясь поудобнее, чтобы долго и со вкусом поболтать и немножко посплетничать.

Ещё раз поблагодарив Стюарта, Дэви под каким-то предлогом отделался от него и повесил трубку, но улыбка не сходила с его губ. Мир, который так долго поворачивал к ним спину, равнодушный, рассеянный мир, вдруг обернулся к ним лицом, и теперь все смотрели на него и Кена, улыбаясь их удаче. Сердце Дэви замирало от счастья.

– Кен! – крикнул он. – Кен! – И, услышав сонное бормотанье, закричал ещё громче: – Мы получили деньги – пять тысяч пятьсот!

– Что-о?!

– За параллельную схему – пять с половиной тысяч долларов!

Не успел он докончить, как на пороге появился Кен в расстегнутой и смятой пижаме. Всклокоченные волосы придавали ему мальчишеский вид.

– Звони Броку! – через секунду выпалил он. – Скажи ему, пусть получает все деньги сразу и убирается к черту! Скорей звони ему, подлецу!

– Сначала я позвоню Вики.

Дэви взял трубку. И опять, словно его прикосновение наэлектризовало аппарат, раздался продолжительный звонок.

– Кен, – сказал Дэви. – Сегодня никакой осечки быть не может. Этот звонок означает деньги. Вот увидишь. – Он приложил трубку к уху. – Хелло!

Телефонистка с междугородной станции пропела, что их вызывает из Милуоки миссис Дуглас Волрат; потом в трубке защебетал веселый голос Марго, – даже на расстоянии чувствовалось, что она сияет от счастья. Она сообщила, что находится сейчас на пути в Нью-Йорк, куда через несколько дней приедет Дуг. Не могли бы Кен и Дэви подъехать в Милуоки, чтобы повидаться до отлета самолета? Она решила весь путь на восток проделать по воздуху.

– Я послал тебе телеграмму минут пять назад, – перебил её Дэви. – У нас замечательные новости!

Таким же захлебывающимся голосом он сообщил ей об опыте, о Вики, о продаже патента и только потом сообразил, что Кен впервые слышит о том, что они с Вики решили пожениться. Он быстро обернулся, но лицо Кена было невозмутимо.

– Это Марго? – спокойно спросил Кен. – Где она сейчас?

Он взял у Дэви трубку и заговорил с сестрой подчеркнуто вежливым, холодным тоном.

– Хорошо, – произнес он под конец так, словно речь шла о каком-то официальном деловом предложении. – Мы выедем через полчаса и к завтраку будем на месте.

Он прошел в кухню, избегая смотреть на Дэви, с таким видом, будто ему пришлось нарушить данный себе когда-то обет. Дэви заметил его сдержанность и молча стал собираться в дорогу, оторвавшись от этого занятия только для того, чтобы позвонить Вики и рассказать ей о событиях.

– Мы, наверно, к вечеру вернемся, – сказал он. – Я тебе тогда позвоню.

Почти всю дорогу Кен молчал. Он сидел за рулем – человек в броне из кожи и стали, человек без возраста, с ничего не выражающим лицом.

– Значит, ты женишься, – заметил он наконец. – И давно это вы надумали?

– Мы договорились вчера вечером.

– Когда же это будет?

– Мы ещё не решили.

– А вы вообще что-нибудь решили? – спросил стальной человек. – Где вы будете жить, на что и как?

– Нет, мы говорили совсем о другом.

Потом они молча проехали пятьдесят извилистых миль, насыщенных утренним солнцем, жарким ветром и гулом мотора. Над городом повисла синеватая дымка, на центральных улицах среди сутолоки машин приходилось то и дело переключать скорости, ползти черепашьим шагом, останавливаться и ждать в бензиновом голубом дыму. Наконец Кен поставил машину в двух кварталах от гостиницы «Бельведер», и, только выключив зажигание и опустив ключ в карман, он продолжил и заключил этот краткий разговор словами:

– Что ж, в случае чего дай мне знать.

Дэви никогда не давал себе отчета в том, как хороша Марго, пока не увидел её в вестибюле гостиницы «Бельведер». Она стремительно побежала навстречу братьям, похожая на трепещущий шелковый флаг. На ней было платье цвета беж, совсем без рукавов, и черная шляпа из такой тонкой плетеной соломки, что круглые поля казались почти прозрачным дымчатым ореолом: конусообразная тулья придавала её лицу особую прелесть. Длинные, до локтей, перчатки на её протянутых руках сияли безупречной белизной. Весь её облик говорил о том, что она принадлежит к тем баснословно богатым людям, которых обыкновенный смертный видит разве только мельком, в окне машины, и даже здесь, в самом большом отеле столицы одного из центральных штатов, она резко выделялась среди окружающей обстановки.

Марго схватила братьев за руки. Она поворачивала свое загорелое, нежное, как цветок, лицо то к одному, то к другому, как бы щедро делясь переполнявшим её счастьем.

– Ох, до чего хорошо видеть вас снова! – воскликнула она. – Так непривычно жить без вас. Мне всё кажется, что это только временно. Дэви, значит, ты наконец женишься! И испытание прибора прошло удачно! Вы проголодались? Я хочу пойти куда-нибудь вместе с вами. Куда бы нам отправиться?

Её движения были стремительны и порывисты, при каждом жесте и повороте от неё исходил тонкий аромат. Мужчины останавливались и смотрели ей вслед.

Марго повела Дэви и Кена в ресторан – высокий зал с дубовыми балками на потолке – и, сев между братьями, принялась выбирать по карточке завтрак для всех троих, словно всё ещё чувствовала себя ответственной за то, чтобы мальчики были накормлены досыта.

– И непременно овощи, – заключила она, протягивая карточку метрдотелю.

– Дайте нам шпинату и моркови. Благодарю вас. – Марго засмеялась. – Ручаюсь, что вы не ели овощей с тех пор, как я уехала! Ах да, чтоб не забыть… – Она открыла черную лакированную сумочку и, достав небольшую серую бумажку, протянула её было Дэви, потом с нарочитой небрежностью сунула в руку Кену. Пока Кен разглядывал чек. Марго старательно затягивала ремешок сумочки, но Дэви заметил, что она украдкой следит за выражением лица Кена.

– Десять тысяч долларов, – медленно произнес Кен. – Что это, собственно, значит?

– Это вам обоим, – сказала Марго. – От меня. Дуг открыл на мое имя текущий счет, и я могу распоряжаться деньгами, как хочу. Это для вас, остальное пойдет на платья, о которых я мечтала всю жизнь.

Кен протянул ей чек.

– Мы не возьмем, Марго. Твой Дуг имел полную возможность вложить деньги в наше дело, он не пожелал. А теперь мы не желаем пользоваться его деньгами за его спиной.

– Во-первых, это деньги мои, и я могу делать с ними что угодно. Во-вторых, он хочет участвовать в вашем деле.

– Знаю я, как он хочет!

– Ты неправ, Кен. Когда ты к нему обратился, его это не интересовало. А теперь интересует. Он узнал, что один банковский синдикат в Сан-Франциско субсидирует точно такую же работу.

– То есть какую? – резко спросил Дэви. – Как это надо понимать?

– Такую же, какую делаете вы. Не расспрашивай меня, потому что я больше ничего не знаю. Но я сказала Дугу, что вы, должно быть, далеко опередили тех изобретателей, иначе я бы уже знала…

– Господи! – пробормотал Дэви. – Неужели ты не помнишь никаких подробностей?

– Знаю только, что цель у них такая же, как и у вас, и всё основано не на механике, а на электронике. В конце концов надо было ожидать, что у вас появится куча подражателей.

– Конечно, раз они не твои братья, значит подражатели… Пойми, Марго, ведь сейчас невозможно определить, подражатели они или нет, – пояснил Дэви. – Вот увидим, кому Бюро патентов присудит первенство, тогда и узнаем. А у нас так и не было случая проверить последний ответ Бюро патентов. Мы уже обнаружили, что где-то на востоке, в фирме «Вестингауз», кто-то работает над таким же изобретением, но у нас совершенно разные методы. А теперь, оказывается, ещё и в Калифорнии затеяли то же самое… Ух, меня даже в дрожь бросило! Черт его знает, сколько ещё людей идет по тому же пути!

– Надо бы проверить это, – безразличным тоном заметил Кен.

– Вам совершенно нечего волноваться, – сказала Марго. – Кроме того. Дуг уже наводит справки.

– Дуг? – недоверчиво спросил Дэви.

– Я же тебе говорю, что он заинтересовался этим. Постойте, у меня есть чудесная идея. Дуг должен приехать в Нью-Йорк через десять дней или через две недели. Когда будет твоя свадьба, Дэви?

– Мы ещё не назначили дня.

– Тогда устрой её через две недели. К тому времени я смогу вернуться из Нью-Йорка. Пусть Дуг подождет меня в Уикершеме, и мы оба будем на твоей свадьбе. Давайте хоть на свадьбе соберемся все вместе. И вы сможете показать Дугу, что у вас есть.

– Одно с другим не имеет ничего общего, – медленно сказал Дэви. – Если Дуг – пожалуй, я могу теперь называть его так, – если Дуг интересуется нашим изобретением, то давай об этом и поговорим. И, разумеется, вы будете приглашены на мою свадьбу, какая бы она ни была. Кстати, Кен, положи, пожалуйста, чек в карман. – Дэви с непоколебимой твердостью выдержал взгляд брата. – Мы принимаем его и благодарим.

Кен очень медленно сложил бумажку и, не глядя на сестру, сунул в карман.

– Спасибо, Марго, – спокойно сказал он.

– Ты всё-таки поговоришь с Вики? – обратилась Марго к Дэви.

– Я спрошу её, – сказал он. – Но вот эти изобретатели в Сан-Франциско… У них, видно, хорошо поставлено дело, вот что меня тревожит. Как тебе кажется, Кен?

Кен покачал головой. – Я об этом не думаю, – произнес он. – Я вообще ни о чём сейчас не думаю.

Сидя рядом с Марго, он выглядел бледным, осунувшимся и усталым. В исходившем от неё аромате, в вызванном ею потоке воспоминаний броня из кожи и стали лопнула и распалась на лоскутья и проржавевшие обломки.

Простившись с Марго, Кен стал таким задумчивым и молчаливым, что Дэви счел за лучшее сесть вместо него за руль. Уже перевалило за полдень, и в воздухе стоял зной, как всегда в разгаре лета. Дэви постарался как можно скорее выбраться из города. Некоторое время дорога шла вдоль озера, его безмятежная прохладная синева простиралась на несколько миль, вплоть до терявшихся в солнечной дымке песчаных обрывов на том берегу.

– Давай сделаем привал и выкупаемся, – предложил Дэви. – Жара просто убийственная.

Кен смотрел в одну точку, лицо его застыло, и живыми казались только глаза, полные тоскливого раздумья.

– Иди. Я подожду.

– А ты не хочешь купаться?

– Нет, – сказал Кен и взглянул на брата с глубоким упреком, словно тот предложил ему сплясать у постели умирающего. – На кой черт мне это купанье!.. – вдруг вспылил он.

Машина бежала по пышущей зноем дороге. Дэви правил, а Кен сидел рядом в яростном смятении, которое не мог выразить словами, и мерно постукивал себя кулаком по ладони. Это движение напоминало автоматический, заряженный электроэнергией механизм, который, пока не кончится заряд, отстукивает ритмичные удары по одному и тому же месту. Душевная боль, вылившаяся в это движение, была так заразительна, что Дэви не удержался и крикнул:

– Ради бога, возьми себя в руки, Кен!

– Веди машину, – сдержанно отозвался Кен, – остальное тебя не касается.

В Мэшекене, где дорога проходила по раскаленной солнцем главной улице, между двумя рядами торговавших машинами гаражей, Кен тронул Дэви за руку и знаком велел остановиться у гаража Макинтоша. Не произнеся ни слова, Кен вышел и захлопнул за собой дверцу – по его виду Дэви решил, что он сейчас вернется. Но потянулись нескончаемые минуты под палящим солнцем, которое отражалось яркими полосами и дробилось блестящими точками в зеркальных стеклах витрин по обе стороны неглубокого каньона – улицы, а Кен всё не появлялся.

Через четверть часа в гараже Макинтоша переднее стекло витрины растворилось, и в тот самый момент, когда в душе Дэви шевельнулись дурные предчувствия, на солнце блеснул лоснящийся сигарообразный кузов черно-желтого гоночного «оуберна», который съехал по скату на улицу; за рулем сидел Кен. Он резко остановил машину поперек тротуара и, пока Макинтош с механиком прикрепляли к буферам таблички с временным номером, сидел, уставившись прямо перед собой, словно поглощенный каким-то тайным видением. Потом он повернулся и взглянул на Дэви. В глазах его всё ещё стояла тоска, но губы изогнулись в полунасмешливой, полузастенчивой улыбке. Дэви выпрыгнул из машины и пошел к гоночному «оуберну».

– Я приметил его ещё по пути туда, – сказал Кен. – Немного подержанный. Новый стоит две тысячи шестьсот. Я купил за две сто. – Он машинально перевел скорость – его одолевала настоятельная потребность двигаться. – Вот, наконец, деньги Марго превратились в реальность, – медленно сказал он и добавил: – Только так их и надо тратить, чтобы снять с них проклятие. Теперь я ничего не имею против – можешь получить по чеку деньги, заработанные ею в постели.

Вместо того чтобы ударить его, Дэви быстро отошел к своей машине и дрожащими руками взялся за руль. Меньше чем через пять минут сзади из знойного марева до него донеслось низкое гуденье, оно становилось всё громче и громче, и наконец мимо с гулом промелькнули черно-желтая ракета, бледное лицо и вихревая струя воздуха. И оттого, что Кен мчался с такой неистовой скоростью, вся злость Дэви как бы иссякла. Полтора часа он ехал домой в ледяном одиночестве, и это было самое тоскливое чувство, какое он когда-либо знал.

У стоявшей перед сараем новой машины всё ещё был такой вид, будто она, волоча за собой клубы пыли, мчится прямо в пекло, но Дэви только мельком взглянул на неё и прошел мимо. Кен сидел в конторе, уставясь невидящим взглядом на стопку отношений из Бюро патентов, лежавшую там уже две недели. Он держал в руке верхнюю пачку бумаг, но не перевернул даже первой страницы, и каемка пыли на следующей пачке осталась нетронутой. Он, как напроказивший ребенок, старался изобразить прилежание.

– Прежде чем двигаться дальше, надо бы привести в порядок наши патентные дела, – негромко сказал он.

Дэви ничего не ответил и прошел мимо, твердо ступая на каблуки.

– Я продам эту проклятую машину, – продолжал Кен тем же тоном. – Я сделал глупость. Деньги нам нужны.

Дэви наконец поднял на него глаза.

– Ничего, – сказал он немного погодя. – По крайней мере ты облегчил себе душу, – и мы теперь можем идти дальше.

– Мне такая машина не нужна, – заявил Кен.

– Ты будешь ездить на этой машине, – медленно произнес Дэви с такой горечью, что голос его дрогнул. – Ты будешь ездить на ней, а когда не будешь ездить, повесь её себе на шею и носи! И никогда не забывай про эту машину, потому что в этой машине вся разница между мной и тобой!

Он повернулся к Кену спиной и подставил голову и руки под струю холодной воды из крана, потом стал надевать рабочий комбинезон. Разрыв с Кеном он ощущал почти физически, как глубокую рану в теле, такую болезненную, что было трудно сидеть за столом напротив Кена и делать вид, будто занят чтением. Но разрыв нанес рану не только ему – краешком глаза Дэви видел, что Кен тоже страдает.

– За что ты меня наказываешь? – не вытерпел Кен. – Я же сказал, что продам её.

Дэви даже не взглянул на несчастное лицо брата.

– Это как тебе угодно, – сказал он.

Кен стукнул кулаком по столу.

– Бездушный негодяй! – крикнул он. – Ну да, я свалял дурака! А с тобой разве этого не бывает? Ты и Марго – вы оба холодные, как рыба! Ну что, спрашивается, я такого сделал? – И Кен рывком поднялся со стула.

– Как по-твоему, куда должны были пойти эти две тысячи сто?

– Я же сказал, что продам машину! Я же твержу это всё время!

– Но ведь ты всё-таки её купил! Две тысячи сто долларов! И это при том, что мы не можем себе позволить даже новую заплату на штаны! Прежде чем думать о новых покупках, мы должны уплатить Броку, уплатить Чарли Стюарту и разделаться с сотнями старых долгов, о которых мы даже не говорили в последнее время. И если хочешь знать, – закричал Дэви, вскакивая и колотя себя в грудь, – надо подумать и о моей женитьбе! Что мне прикажешь делать? Устраивать себе дом в твоей паршивой торпеде? Там даже нет заднего сиденья, чтоб использовать под кладовую!

– Я её продам! – взревел Кен.

– Да кто, кроме тебя, станет покупать такую дребедень?

– Господи, да неужели ты не можешь понять, какое чувство вызывают у меня эти деньги? Ведь это оскверненные деньги. На них следы пальцев Волрата. Помнишь, как неделю тому назад мы с тобой обалдели от радости, когда узнали, что за нашу работу предлагают деньги, а ведь как мы работали! А она попросту берет из денег, данных ей «на булавки», и швыряет нам чек на сумму, вдвое больше той, в какую оценили нашу работу. – Сдавленный голос Кена упал почти до шепота. – Когда Марго, такая изящная и нарядная, протянула мне этот чек, я готов был убить её. И себя тоже. И тебя, если хочешь знать. Мне просто необходимо было выбросить хоть часть её денег на ветер – только чтобы снять с них проклятие!

– Сядь, – устало сказал Дэви. – Хватят об этом. Я всю жизнь был для тебя чем-то вроде мягкой подушки. Теперь – кончено. С этих пор ты будешь стоять на своих собственных ногах и сидеть на своем собственном заду. – Дэви задержался взглядом на лице брата чуть дольше, чем следовало бы, если б он хотел скрыть от Кена, что тот уже прощен и что рана уже зажила. Он взял убористо напечатанное официальное письмо и стал читать; но неспокойная совесть подсказала ему, что, хотя он уже освободился от бремени гнева и боли, Кен всё ещё испытывает страдания.

И голос Дэви стал почти ласковым:

– Черт с тобой, с этой машиной. Захочешь её оставить – оставляй. Как-нибудь вывернемся.

– Ты больше не сердишься? – поколебавшись, спросил Кен.

Дэви слабо усмехнулся.

– Может, ты наконец заткнешься и мы примемся за работу?