"Бунт обреченных" - читать интересную книгу автора (Бартон Уильям)

ГЛАВА 5

Утром яркий солнечный свет залил заросли кустарника и деревья за окном, но комната по-прежнему оставалась сумрачной. Богиня, давным-давно закончившая свое маленькое шоу, вновь сидела в скромной позе — одно колено прикрывало другое, она улыбалась со стены, как невинный ангел.

Встав, я вытащил из чемодана халат и застыл, думая, с чего начать и что делать. Во мне с трудом уживались два чувства: нежелание, смешанное с ленью, и давно умершее прошлое, сейчас пытающееся возродиться к жизни. К моей комнате не примыкало ни ванны, ни туалета, не то, что в детстве. Помню, когда вышла из строя система водоснабжения, я долго горевал по доброму старому туалету. Мне пришлось надеть ботинки и идти по талому снегу Новой Каролины в уличный сортир, что выкопали мы с отцом.

Внизу, в холле, находилась душевая с замечательной, отдающей какими-то минералами водой. Я склонен думать, что это была дождевая, подогреваемая солнечными батареями вода. У отца всегда была светлая голова и умелые руки. Еще в детстве мы пускали с ним по спиральной железной дороге игрушечные маневренные паровозики, приводимые в действие гением отца. Я даже боялся, что его ум заставит меня стать просто зрителем, наблюдающим за возможностями собственных игрушек.

Внизу мать, почему-то застеснявшаяся и покрасневшая, накормила нас завтраком: французскими тостами с яйцом, приготовленными на пропановой плите, намазанными сладким маслом, и какой-то гусцой, бледно-красноватой стряпней, имеющей вкус тростникового сахара, конечно, если я правильно помню. Наложницы все время приносили мне завтрак, сделанный по рецептам графства Нью-Гемпшир.

Еще одно воспоминание: мать, готовившая еду на плите, которая топилась дровами, сделанной для нее отцом, всегда ворчала и злилась: «И когда это стало женской работой?» Не могу вспомнить ее профессии до Вторжения.

Кем она работала, адвокатом? Наверно, надо когото расспросить об этом.

После завтрака мы с отцом ушли. Он напомнил мне о необходимости регистрации в местной полиции. Я согласно кивнул и, глядя в его серьезное лицо, сказал:

— Конечно, да и господин с нетерпением ожидает моего появления.

Отец с сомнением посмотрел на меня, затем сомнение исчезло или было искусно замаскировано.

Мы шли под лучами жаркого утреннего солнца мимо изрытой канавами грязной лужайки. Грязь засохла, покрыв землю хрустящей, трескающейся под ногами коркой. Озеро Джордан, если, конечно, оно еще существует, должно было быть окружено широкой полосой грязи и песка. Дети любили приходить на его пляжи и в бинокль наблюдать за серыми и белыми цаплями, подсматривать за орлами или ястребами или просто лежать, рассматривая грифов, парящих в вышине. Когда я еще был совсем маленьким, мне однажды удалось услышать крик орла — безобразный гортанный вопль ярости, а вовсе не благородный крик, как сказано в мифах и легендах.

Отец время от времени поглядывал на меня и наконец произнес:

— Мне кажется, ты изменился, Ати…

Я посмотрел на старика, и тот невесело рассмеялся:

— О да, я понимаю, прошло двадцать лет, но. — Он пожал плечами: — Черт, а ты стал даже выше, чем был. Я-то думал, что тебе больше не вырасти.

Я кивнул:

— Может быть, стресс, который я испытывал во время начальной стадии тренировок, стимулировал рост костей… Может быть…

Над головой сияло солнце, пробиравшееся через высокие деревья изящные, стройные сосны какойто особой породы, верхушки которых, качаясь под воздействием ветра в разные стороны, очерчивают на фоне неба маленькие круги. Мне начало припекать голову — волосы будто забирали и накапливали солнечную энергию. На обитаемых планетах некоторых низкотемпературных звезд класса К, где я побывал, этот эффект довольно сильно ощутим и более ярко выражен. Там можно было лежать обнаженным; лучи солнца были просто невыносимы, но не стоило беспокоиться об ультрафиолетовом излучении и его последствиях — ожогах.

— Да нет, Ати, не то. — Отец остановился и повернулся ко мне, испытующе глядя на меня. — Что-то изменилось в твоем лице, появилась какая-то скованность, а глаза… в их глубине тоже что-то кроется…

Илиг может, нет никаких мыслей в глубине, а есть только наружная оболочка, то серебряное зеркало, повернутое к миру, смотрящее только в него и никогда внутрь? Когда убиваешь живое существо, человека или зверя, не хочешь, чтобы оно заглянуло тебе в глаза, а значит, — и в душу. Каждый из них забирает в мир иной частичку твоей души. Я понимаю, что это чепуха. Просто так себя чувствуешь, когда чьи-то глаза смотрят на тебя, умоляющие, полные горя, а твой нож перерезает горло их хозяину, и они закрываются.

— Меня не было двадцать лет, па. Боюсь, что мы даже толком и не знаем, что творится в душе другого. Со временем…

Думаю, что он почувствовал себя лучше, когда я назвал его «па», как и раньше, будучи мальчишкой.

Польщенный, отец проговорил:

— На сколько ты приехал? В телеграмме об этом ничего не сказано.

— На шесть недель.

Он облегченно вздохнул, и мы продолжили наш путь, поднимаясь по неровной дороге, идущей вдоль маленьких деревянных домиков поселения. Жители уже давно поднялись и хлопотали по хозяйству, выглядя совершенно нелепо в своих ярких комбинезонах, сделанных, как мне кажется, из холста или мешковины. Мужчины и женщины приветствовали отца, дотрагиваясь до кепок, или упорно смотрели в землю. Большинство из них украдкой бросали на меня любопытные взгляды. Конечно, я представлял собой необычное и притягательное зрелище — мужчина в скучной зеленой форме с оружием на бедре, явно не сагот, незнакомый, отличающийся от других.

— Что ты поделываешь сейчас? — задал я вопрос.

Давным-давно отец работал кем-то вроде инженера, трудясь на университетском оружейном заводе, создавая оружие. Помню, он гордился этим.

Отец вновь остановился и как-то странно взглянул на меня. В его взгляде сквозила робость, смешанная со смущением:

— Ати, я, ну, в общем, я агент сиркарской полиции в Чепел Хилл. А это соответствует прежней должности мэра.

Я огляделся: вокруг изрытая выбоинами лужайка, неуклюжие домишки, люди с угрюмыми, изможденными лицами. После Вторжения мы остались прежними, немного побитыми, но гордыми. Эти люди, окружающие нас, завоеванные хруффами, подчиненные расе господ, подвергающиеся нападкам саанаэ и саготов, проиграли и в борьбе друг с другом.

Я помню мир, каким он был раньше, но повзрослел в то время, когда его будущее было туманно и неизвестно. Для меня все происходящее казалось интересным и волнующим: произошло невероятное и невозможное, а впереди ждет еще больше чудес.

Малыш, взрослеющий сейчас, стоит на пороге темного, неизведанного будущего, да и есть ли оно у него вообще? На что он может надеяться? Перед ним неразрешимая дилемма — сделаться рабочим или фермером. А его романтичная подружка будет лежать в своей теплой и уютной постели и мечтать ночи напролет о том, как она станет женой обыкновенного грязного работяга. Неужели все так действительно плохо?

И только счастливчики могут надеяться на хорошую работу, такую, что имели их родители — работать на сиркарскую полицию, вступать в ряды саготов, управлять поместьями господ, чье присутствие практически не ощущалось. Самые упорные еще могут мечтать улететь к звездам или трудиться по контракту на отдаленных планетах под неизвестными, чужими светилами. Есть еще одна возможность избежать участи фермера на Земле — стать колонистом, время от времени перелетая с планеты на планету во имя расы господ.

Храбрейшие и сильнейшие юноши могут пополнить ряды наемников, чтобы сражаться под чужими знаменами и под незнакомыми звездами.

Через некоторое время никого не будут волновать моральные аспекты сотрудничества с завоевателями, никого не будут мучить угрызения совести, что он является агентом сиркарской полиции в своем собственном поселении.

Мы с отцом больше не произнесли ни слова.

В плоской болотистой местности на северной стороне Болин Крик расположилось здание местного полицейского отделения. Низкое, широкое строение без окон, с черными стенами, с крышей, сделанной из оргстекла, отливавшего под лучами солнца сине-фиолетовым цветом, занимало площадь в пятьдесят гектаров.

Мы прошли по маленькому мосту, явно намереваясь достичь дальнего берега ручья. На том месте после Вторжения расположилась так называемая Голубая станция. По-видимому, никому не понадобилось убирать ее оттуда.

Отец кивнул в направлении пневматической двери станции, где виднелось небольшое помещение с дежурившими в нем саготами, и сказал:

— Трудно нам приходилось с ее постройкой, начатой через год после твоего отъезда. Сацнаэ, как это лучше выразиться, казнили моего предшественника, который не смог сдать объект в установленные сроки. Ты помнишь господина Итаке?

— Отец Дэви мертв?

Он кивнул.

Я играл с Дэви в футбол в школе в одной из команд, организованных после Вторжения. Мы собирались на выходных, в свободное время — нам не разрешалось долго использовать на поле световые установки.

Я попытался вспомнить его отца и не смог. В памяти мелькал образ небольшого, суетливого, восточного типа мужчины, немного облысевшего и поседевшего.

Отец продолжал:

— После этого мне не хотелось браться за эту работу, но… Майк попросил меня заняться вначале некоторыми техническими вопросами. Я сперва отказался, но затем… ты знаешь, я всегда был очень ответственным человеком, тем более, что на мне лежит определенная доля вины за смерть Итаке. Понимаешь? он бросил на меня умоляющий взгляд.

Я кивнул.

Мы стояли в тени грозных черных стен, и мой старик проговорил:

— Не хочется мне входить туда.

Я был внутри станций на сотне планет. Могу сказать, что все они одинаковы. Пройдя по тропинке, ведущей ко входу, я остановился у пневматических дверей, где находилась стойка. Мясистый рыжеволосый мужчина с сержантскими нашивками на рукаве, очевидно, старший по чину, вышел, щурясь от солнца, и произнес:

— Доброе утро, мэр. — Затем бросил на меня взгляд, полный заинтересованности, смешанной с подозрительностью, типичной для полисмена, причем, одновременно он внимательно, но ненавязчиво осмотрел мое оружие.

Прочитав его имя на нарукавной нашивке, я спросил:

— Ты Марш Донован?

Подозрение возросло, и он целиком переключил свое внимание на меня. Кто-то хорошо тренирует местных головорезов, факт. Может, став полицейским, он самостоятельно вырабатывал хватку, тренировался, развивал силу и ловкость. Ну, тогда этот тип — большой талант.

Протянув руку, я улыбнулся:

— Помнишь меня? Я — Атол Моррисон.

Мужчина оторопел от неожиданности, затем изумление на его лице сменилось радостью:

— Сукин сын! — Схватив мою кисть в обе свои ручищи, он усиленно затряс ее, осклабясь во весь рот. — Черт, я слышал, что ты возвращаешься. Как, черт тебя побери, поживаешь? — Двое других дежурных, подойдя поближе, внимательно рассматривали меня. Они выглядели гораздо моложе Марша. Вероятно, когда я уехал, им было всего по несколько лет.

Из здания послышался резкий скрип, и через дверь проник яркий голубой свет. Марш и его подчиненные отвернулись и быстро достали из нагрудных карманов странные, громоздкие защитные очки с красными стеклами. Легонько хлопнув меня по плечу, отец тоже отвернулся. Но я остался стоять и лишь прищурился.

Когда дверь открылась, оттуда хлынул ослепительный свет, а в нос ударил сильный, резкий запах метана. Людям бы надо быть поосторожнее с Голубыми станциями из-за постоянной угрозы взрыва, но их технология должна насчитывать сотни миллионов лет развития. Все мужчины, стоявшие в дверном проеме, были темнокожими; кто от природы, кто загорел до черноты, и даже густая поросль черных волос у некоторых из них не уберегла кожу Лоснящиеся от пота, согнувшиеся под тяжестью больших пластиковых мешков, обнаженные, мускулистые, откормленные личности со спутанными, всклокоченными, мокрыми волосами. Да, их действительно хорошо кормят, почти как нас.

Люди неподвижно стояли, ожидая, пока другой мужчина, стройнее их, но такой же сильный и мускулистый, одетый в шорты, несущий металлический стержень, не вышел из-за их спин. Присмотревшись, я понял, что это вовсе не представитель сильного пола, а женщина, похожая на культуристку, с маленькой грудью, немного выступающей из-под сплошной стены мускулов. На цепочке висел свисток, на носу находились очки с красными линзами, на макушке сидел поппит, расплывшийся, поджавший все свои восемь ног — один сплошной круг из красных глаз и зубастой пасти. Присмотревшись, можно было увидеть, как тяжело дышит существо, практически оно спало.

Женщина подошла к стойке, от жары на ее сосках собирались капли пота, стекавшие затем на мускулистый живот и пропадавшие под поясом шорт.

— Привету Марш. Видел где-нибудь мою рубашку?

Мужчина усмехнулся и выудил из-под стойки белый топ, хорошенькую майку, небольшой кусок материи:

— На, Сэди, она все еще здесь.

Женщина одной рукой взяла майку, поднесла ближе к себе, но не попыталась надеть, а вытерла потную шею другой рукой.

— Черт, как жарко сегодня!

В дверном проеме, слегка покачиваясь, поигрывая мускулами под тяжестью груза, прищурив глаза, стояли темнокожие мужчины. Они ждали.

Сэди взглянула на меня, затем на отца:

— Привет, мэр. — Слегка кивнув головой, она отвернулась — мы не представляли интереса для ее мира. Женщина дважды дунула в свисток — два резких звука, и мгновенно мужчины в дверях прыгнули вперед, топая босыми ногами по тропинке, следуя за Сэди, которая, пробежав по мосту, скрылась за домами поселенцев. Марш и отец наблюдали за ее уходом, оба явно заинтересованные в том, что они видели. Наконец, полицейский спросил:

— Ты помнишь Сэди Миллер?

Конечно, помню. Когда я уезжал, ей было лет десять — тоненькая, грубая, маленькая девчонка. Вторжение ничуть ее не изменило, она стала лишь чуть-чуть грубее.

— Это трудная работа. У нас существуют определенные проблемы с нанятием людей на такую службу, — сказал отец.

— Мне хотелось бы посмотреть на твое рабочее место, Марш, — попытался я сгладить неловкость.

С непроницаемым лицом тот взглянул на отца, затем перевел взгляд на меня:

— Конечно, Ати.

Выудив из ящика пару защитных очков с красными стеклами, Марш вручил их мне:

— Мой офис в твоем распоряжении, можешь оставаться там, сколько душе угодно. А потом пойдем попьем где-нибудь пивка, а?

— Конечно, когда захочешь. Я здесь буду еще несколько недель.

Надев очки, я прошел через пневматическую прозрачную дверь и, оказавшись в совершенно другом мире, стал ждать, пока глаза адаптируются к освещению. Даже с защитными линзами сделать это было довольно затруднительно — ультрафиолетовый свет проникал через них, пощипывал кожу, припекал ее через оправу очков. Когда бы я ни смотрел вверх, на потолок, я чувствовал легкую, покалывающую боль — моя радужная оболочка пыталась адаптироваться и не могла. Внутренний конфликт — тусклый свет и мощное сияние.

На грязном полу, покрытом противной стоячей водой, отдаленно напоминавшей болотную, кишащую чуждыми микроорганизмами, цвела черная растительность — черный вьюнок, маленькие голубые цветы, похожие на жуков. На ползучих стеблях раскачивались поппиты, часть их ползала по полу, падала в воду. Прямо как дома…

Мою кожу начало покалывать и пощипывать — результат ультрафиолетового излучения, взрастившего искусственную флору и фауну. Что бы там ни жило, оно так и не появилось — я слишком заметная и совершенно чуждая этому миру фигура.

Всюду суетились люди, коренастые, сильные мужчины и женщины, удобряющие почву навозом, выдергивающие пучш черной растительности. Рабочие были как на подбор, крепкие, пышущие здоровьем. Их спины в сыром влажном воздухе, подернутом дымкой от ультрафиолетового излучения, блестели от пота.

Земляне на поверку оказались лучшими рабами Голубых станций, чем боромилитяне, считающие отправку на них смертным приговором.

Вдалеке послышался звук, напоминающий протяжное, низкое мычание, и отец что-то пробормотал вполголоса. Мне был известен этот звук. Я прикрыл рукой и без того прищуренные глаза и шагнул вперед, ступив в жидкую грдзь. Раздался громкий, чавкающий звук, и во все стороны посыпались брызги.

Люди обычно называют их афидами. Они представляют собой двуногих животных, с головы до ног покрытых переливающейся голубой чешуей, с толстыми короткими хвостами, а главной отличительной особенностью их собачьих морд являются яркокрасные глаза. Эти человекообразные животные мычат подобно коровам.

Здесь, то есть в пределах видимости, находилось небольшое стадо афидов, примерно пара дюжин, может, еще пара экземпляров пряталась в туманной дымке на другой стороне. Среди них довольно отчетливо вырисовывались силуэты людей с длинными деревянными прутами, которыми они тыкали животных, направляя их в ту или иную сторону. Афиды медленно брели по колено в густой растительности, застенчиво срывая ее, сосредоточенно чавкая, затем глотая. Думаю, это из-за них в воздухе так сильно пахло метаном.

Немного в стороне от меня люди поймали двух афидов и крепко их держали, хотя животные и не думали сопротивляться. Упитанная самка с выступающим животом и отливающей металлом чешуей и откормленный самец, чьи половые органы походили на жирные надутые губы, попались на дешевую уловку людей, что держали их за передние конечности, прижимая живот к животу. Надсмотрщик-землянин с железным прутом под мышкой наблюдал за действиями подчиненных, широко ухмыляясь.

Глаза самки внезапно округлились, рот искривился, будто застыл в судорожном вздохе, а самец тем временем испустил долгое, протяжное мычание.

Из соединенных в единое целое клоак животных начала сочиться густая, вязкая жидкость серебристого цвета.

Скрип, скрежетание, чавканье…

Внезапно, встревожив всю Голубую станцию, послышался сигнал оповещения. Основное стадо афидов быстренько насторожилось и, забыв про корм, сбилось в кучу. Спаривающиеся животные обхватили друг друга, затем, упершись руками партнеру в грудь, с мерзким чавкающим звуком наконец разжали объятия.

Я услышал шепот отца:

— Господи! — Он пытался отступить и прижаться к стене, норовя встать поближе к пневматической двери.

Люди схватили самца, этого откормленного быка.

Он, естественно, попытался вырваться. Однако все его усилия оказались напрасными. Несчастное животное издало безнадежное мычание. Хотя оно и было готово к этому, но все же, поставленное перед фактом, наконец осознало безвыходность своего положения.

Люди выволокли афида на середину комнаты, где воздух был не так сильно насыщен испарениями, и сунули мордой в грязную воду. Клоака самца все еще раздувалась. Было видно, как серебристая вязкая жидкость смешивается с водой. Один мужчина сидел у афида на плечах, другие держали раскинутые руки И ноги, оставив без присмотра толстый хвост.

Тебе повезло на этот раз, афид…

Из тумана послышалось протяжное мычание других особей, позволившее предположить, что этихживотных тоже ждет подобная участь. Некоторым из них очень не повезет. Пришло время кормежки.

Поппиты начали спускаться с деревьев, пробираясь через заросли черной растительности, выползая на свет божий и собираясь около предназначенных им афидов. Они, собравшись на кровавый пир, представляли собой отвратительное, отталкивающее зрелище: красные глаза сверкают, зубастые пасти, в предвкушении обеда, хищно открыты. Хотя эти твари не смогут съесть много.

Когда первый поппит отхватил кусок мяса с хвоста животного, афид резко дернулся, вскрикнул и практически сбросил мужчину, сидевшего на его плечах. За первым укусом последовал еще один, второй, третий, сотня, тысяча… Афид кричал, вырывался, стонал, затем только дрожал, потом лежал без движения, беззвучно плача. По прошествии нескольких минут хвоста у него будто и не было…

Некоторые могут подумать, что в связи с дальнейшим развитием эволюции у определенных разновидностей в хвосте исчезли нервные окончания. Скажу только, что они ошибаются. Неверно думают и другие, те, кто наивно полагает, будто раса господ выращивает, или только собирается это делать, афидов с бесчувственными, онемевшими, ничего не ощущающими хвостами.

Есть бесполезные вопросы, на которые никогда не дождаться ответа, поэтому их и задавать не стоит.

Иногда изголодавшиеся поппиты съедают афида почти целиком, вырывая особо вкусные для них полоски мускулов из рук и ног, спины и груди, оставляя скелет и все еще живущие, сокращающиеся внутренние органы. Беспомощные животные теряют много крови и, лежа в грязи, скоро умирают, тихо и жалобно мыча.

Взглянув на отца, я увидел, что он не отрывает глаз от меня. В них застыло сомнение, вопрос и еще бог знает что. Я повернулся и пошел в направлении пневматической двери. Где-то позади меня плакал афид. Ему повезло, его съеденный хвост скоро отрастет вновь.

Был уже полдень. Мы поднимались по дороге, ведущей в аэропорт, в направлении центра старого города, где располагался дом господина. Эта часть была разрушена еще во времена моего отрочества: старые кирпичные здания покосились, развалились, не выдержав атаки хруффов. Мы даже толком и не знали, кто именно оказал сопротивление захватчикам, потому что трусливо прятались в подвалах и убежищах. Может, и никто, просто хруффы стреляли по зданиям, чтобы убрать их с дороги, как мешавшие препятствия.

Никакого бессмысленного уничтожения. Это прерогатива саанаэ или людей. Хруффы этим не занимаются. Очевидно, была какая-то причина для разрушения зданий, и я склонен полагать, что захватчикам просто понадобилась земля, плоская равнина.

Помню, непосредственно после Вторжения, мы любили играть в этих руинах. Нас привлекало абсолютно все — таинственный шум, иногда рвущиеся к небу тоненькие струйки дыма, странный запах и удивительные вещи. Старые магазины, маленькие торговые центры и тому подобные заведения нам порядком надоели. Нас манили верхние этажи зданий, куда раньше вход для нас был запрещен. Помню, как мы с Маршем и Дэви рыскали в развалинах тренажерного центра Джерри Гамильтона и массажного салона, пытаясь найти какое-нибудь уцелевшее оборудование для школьного гимнастического зала. Почти все было разрушено, потому что верхние этажи рухнули на нижние, разломав на куски блестящие спортивные снаряды.

Остатки верхнего этажа представляли собой месиво из разбитых керамических ванн для гидромассажа и огромного количества мокрых от дождя кроватей с отлитыми в них контурами человеческого тела.

Стоя на ветру тем прохладным, облачным днем на фоне свинцово-серого угрюмого неба, наша троица задумчиво смотрела на странные предметы и размышляла об их назначении.

Помню, как Марш стоял, держа в руке столь любимый латиносами огромный вибратор, окрашенный в оливковый цвет, задумчиво почесывал затылок и смущенно бормотал:

— Что ж это за чертовщина и для чего…

А Дэви, задыхающийся от хохота, отвернулся и вытер слезы, выступившие от смеха:

— Ну и болван же ты, Марш…

Думаю, мы тогда уже догадывались о предназначении предметов, на которые смотрели. Мы знали, что творилось в старые добрые времена в салоне Джерри Гамильтона, но все равно в это трудно было поверить: вибраторы, кожаные ремни, похожие на упряжь, игрушки для ванны, разломанные туловища сександроидов или, лучше сказать, жендроидов. Думаю, нам всем хотелось спуститься вниз и внимательнее рассмотреть разорванный пластиковый пах манекена, но мы постеснялись друг друга.

Там были и книги — дорогие, в водонепроницаемых оболочках, практически неуничтожимые, со все еще работающими батарейками. Подняв эти «произведения искусства», мы отворачивались друг от друга и жадно рассматривали наши находки. Как мы и думали, они оказались дорогими, шикарными порноизданиями, способными удовлетворить самого взыскательного. и извращенного покупателя; порно на любой вкус. Та книга, что я подобрал, оказалась о мужчинах-гомосексуалистах; на обложке были изображены два здоровых, мускулистых, загорелых светловолосых парня, занимающихся любовью, их бронзовые тела были испачканы в крови и экскрементах.

Следующая — показывала двух женщин, причем, фото было сделано, по всей видимости, исключительно для мужчин, а не для лесбиянок — девицы слишком уж демонстрировали перед камерой свои прелести.

— Твою мать! — вырвалось у Дэви, и, по-моему, это было самое подходящее выражение для данной ситуации. То, что он нашел, оказалось журналом регистрации гостей с их обнаженными фотографиями, запечатлевшими их в разных непристойных позах. А гостями были наши соседи, мужчины и женщины, многих из которых мы знали. Листая страницы и богохульствуя, мы жадно всматривались в анатомические подробности тел матерей наших друзей, девчонок из нашей школы, ребят, с нарастающим страхом ожидая, что вот-вот на глаза попадется мать-отец-брат-сестра кого-нибудь из нас.

— Господи Иисусе! — В хриплом возгласе Дэви явно послышался ужас. На фотографии оказались изображены сам Джерри Гамильтон, а также его жена Жанин и дочери Дженни и Лайза — наши ровесницы.

Однажды я пригласил Лайзу Гамильтон на свидание. Ода оказалась довольно веселой и жизнерадостной девушкой. Нам тогда исполнилось всего по двенадцать лет. Трудно было поверить, что эта хрупкая, изящная девушка-подросток уже играет во взрослые игры.

Затем внутри металлического сейфа с вырванной дверцей, который сам по себе являлся ценным антиквариым предметом, произведенным столетие или даже больше назад, мы нашли книгу гостей. В книге не оказалось фотографий, а лишь имена и номера банковских счетов. Мой отец был в списке, и отец Марша, Дэви же сиял от счастья, потому что имя Майка Итаке нигде не упоминалось.

У меня в голове как-то не укладывалось, что мой отец мог заниматься любовью с Лайзой Гамильтон.

Не люблю вспоминать об этом; такие мысли причиняют мне боль и вызывают чувство ненависти и отвращения. Но я все-таки двадцать лет находился на службе у расы господ и… это говорит о моем родстве с отцом и духовной близости с его друзьями, темным пятном лежащими на светлых воспоминаниях детства.

Город на верху холма смели с лица земли, разровняли бульдозерами. Университет, построенный еще в 1790 году исчез, на его месте лежала плоская равнина, сплошь усеянная битым серым камнем и галькой. Внизу холма, куда ни глянь, можно было видеть остатки зданий и сооружений, чернеющих среди деревьев и кустарников. Здесь когда-то находилась библиотека Дэвйса, а через столетие или того меньше ничего не осталось, даже кирпичная кладка и фундамент рассыпались в прах.

В центре безликой равнины высился замок господина. Блестящие стены из черной керамики ощетинились углами, словно ванна какого-то сатанического дизайна, где после шабаша моются ведьмы.

Отсутствие окон, антенн, забора, наклоненные стены, отражающие солнечный свет, лес, развалины и небо — все это было чуждо человеческому глазу, чуждо Земле.

Отец произнес:

— Говорят, что эта ерунда не что иное, как ультрафиолетовое зеркало, и что природа вокруг замка освещается ультрафиолетовыми лучами. После того, как построили эту установку, у нас возникли определенные сложности с роями пчел.

Оглянувшись, я заметил наконец полное отсутствие жуков, которые в это время года в этих широтах не дают людям прохода.

— Может, они все улетели, — выдвинул я свою версию.

Отец согласно кивнул: — Пчеловоды уехали отсюда в глубь страны.

В кустах неподалеку послышался легкий шорох.

Оттуда показался одинокий поппит, покрытый свежей красной пылью, держащий в передних лапках какой-то, инструмент, и уставился на нас. Земля под нашими ногами была изрыта подземными ходами этих голубых тварей. Такую картину я уже не раз наблюдал на многих планетах, где побывал. Наверно, так они живут и в своем мире, я не знаю.

Говорят, поппиты пришли с равнинной, заболоченной планеты, чей климат напоминает атмосферу Голубых станций — черные, блестящие леса с различными вьюнами и лианами, афиды, гнезда поппитов. Может, господа решили, что им удалось найти лучшее растение, лучшие условия для жизни своих создателей. Или они увидели муравьев и путём логических построений пришли к выводу о близком их родстве с поппитами.

Муравьи, пчелы, осы — живые существа, ведущие совместный образ жизни, живущие большими семьями. Если хорошенько подумать, то к такому типу социальных животных можно отнести волков и собак.

Конечно, если думать об этом…

У ворот располагалась пара стражников саанаэ — больших зеленых кентавров, прижимающих к голым мускулистым торсам оружие. С неподвижными лицами, на которых ничего нельзя было прочесть, металлически поблескивающими глазами они рассматривали нас.

Никто из этих тварей не произнес ни звука — их трансляторы молчали. Я повернулся к тому саанаэ, чьи петлицы указывали на чин повыше. Судя по выпирающим из-под одежды выпуклостям, это была самка.

— Думаю, вы говорите по-английски.

Она кивнула:

— Да, мы постоянно здесь находимся, поэтому обязаны знать язык, джемадар-майор. — Саанаэ говорила с сильным гортанным акцентом, несколько тягуче, словно собиралась запеть. Голосовые связки у кентавров развиты гораздо лучще, чем у людей, и могут легко приспосабливаться к произнесению любых звуков.

Значит, они будут постоянно находиться на Земле. Это для меня новость.

— Конечно, не для карательных целей?

Она бросила взгляд на моего отца, который резко отвернулся, отступив на несколько шагов, выходя из пределов слышимости.

— Не совсем. После восстания нас погрузили на корабль и доставили сюда, в дежурный гарнизон постоянной полиции.

Я посмотрел на отца. Несомненно, этот факт ни для кого не является секретом. Черт, может, они просто не любят этого человека. С его стороны особой симпатии к ним тоже не видно.

— Не думаю, что слишком удивился. Вам еще крупно повезло, что господа решили не использовать вас в качестве рабов.

В лице саанаэ что-то промелькнуло, но я не смог определить, что именно.

— Не вижу разницы.

Я похлопал по оружию: — Уверен, скоро увидишь.

Послышался странный, шипящий вздох — так кентавры смеялись. В здании что-то защебетало — повелительный, властный звук, и саанаэ произнесла:

— Господин ждет, тебе лучше войти.

Когда отворились ворота и показалось знакомое световое явление сначала тусклое, затем слепящее глаза свечение, я сделал знак отцу. Кентавр сказал:

— Если понадобится, можешь взять защитные очки.

Прищурившись, я вошел.

Мы ожидали своей очереди в огромном черном помещении, пропахшем металлическим, влажным запахом поппитов. Этот запах напоминал вкус железа с легкой примесью серы. Где-то возились поппиты, издавая звуки широкого диапазона, начиная от едва слышимого писка и заканчивая смутным гулким рокотом. Назвать это шумом было весьма затруднительно. Каждый из звуков был неповторим и индивидуален.

В дальнем конце черного зала отворилась дверь, и комнату заполнило сверкающее черное море поппитов, изменивших цвет чешуи от интенсивного ультрафиолетового излучения. Их сопровождал высокий, худощавый мужчина, одетый во все черное.

При виде такого зрелища суеверный ужас может охватить любого слабонервного, начитанного человека: создавалось впечатление, что какой-то средневековый священник1 или знаток черной магии, поклонник Сатаны, вплыл в зал на ковре из крыс.

Поппиты так топали по полу, будто миллионы пальцев одновременно отбивали какой-то марш.

Посмотрев на отца, я увидел, что он словно съежился, когда это шествие приблизилось к нам. Он прищурил глаза, и те стали слишком узкими, чтобы в них можно было что-нибудь прочитать.

Но я думаю, люди еще не привыкли к подобного рода зрелищам. Прошло только тридцать лет; жизнь, конечно, очень изменилась: агенты сиркарской полиции, саготы, слуги и рабы вошли в нее, и жителям планеты приходилось приспосабливаться к новым условиям и новым понятиям. Хотя, должен сказать, в истории планеты такое уже было: слуги, рабы…

Однако никто из моих соплеменников не видел того, что видел я.

Поппиты окружили нас; глаза, рассматривающие двух незнакомцев, казались красно-черными, и впечатлительный человек мог даже услышать их дыхание, вырывающееся из маленьких зубастых ртов. Иногда приходят в голову странные мысли вроде таких: могут ли они чувствовать и как этот процесс у них происходит? Некоторые их представители временами кажутся довольно сообразительными. С собаками и кошками не сравнить, но… пожалуй, чуть умнее жуков, лягушек.

Интеллект развит, наверно, на уровне мышей.

Затянутая в черное фигура, остановившись перед нами, сбросила свой капюшон, открыв темное лицо, в ультрафиолетовом свете кажущееся пурпурным.

Короткий широкий нос с торчащими из ноздрей темными волосами, сквозь редкие волосы просвечивает череп, примерно моих лет — нет, его я не знал. Человек кивнул отцу:

— Агент Моррисон. — Заметьте, не мэр.

Отец тоже кивнул, но не произнес ни слова.

Мужчина протянул. руку:

— Мой господин приветствует вас, джемадар-майор. Меня зовут Джон Хендрикс, управляющий поместьем. Добро пожаловать домой, сэр.

Я осторожно пожал протянутую руку, ощущая хрупкие кости, нежную кожу без мозолей.

— Спасибо.

Последовала минутная пауза, тяжелое дыхание отца заглушало писк поппитов, затем управляющий произнес:

— Мы получили рапорт на вас, ваши отзывы по службе. Мой господин потрясен. Он хочет видеть вас немедленно.

Меня? Он? Боже, какая таинственность! Однако, как все складывается: темный ультрафиолетовый свет, слепящий глаза, очевидный страх отца, его нежелание находиться внутри. Они. никогда не смогут понять, насколько это по-человечески. Саанаэ — наполовину гуманоиды, но и они не скажут, погшиты не смогут сделать, а господам — безразлично.

Я начал было двигаться вперед к открытой двери, но управляющий поднял руку, указывая на мое правое бедро.

— Вам придется оставить ваше оружие, джемадар-майор. — Он протянул свою изнеженную руку ладонью вверх. — Вообще-то мы решили, что вам лучше оставить свое оружие здесь на весь период вашего отпуска.

Я молча стоял, глядя на него. Через некоторое время он отвел глаза от моего лица, бросил быстрый, нервный взгляд на отца, который внезапно перестал щуриться, не обращая внимания на свет.

— Кто это решил?

Помявшись немного, управляющий выдавил:

— Ну, господин… я имею в виду…

— Чепуха.

Он напрягся, пытаясь впиться глазами в мое лицо, выпрямился во весь рост, но все равно доставал мне только до бровей.

— Согласно правилам и законам, только сиркарская полиция может ходить, вооруженной.

— Вот уж саанаэ удивятся… — Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет, поворачивая его рукояткой вперед. Управляющий протянул руку, немного удивленный, но гордый своей победой. — Послушайте, вы местный и служите здесь одному господину. Думаю, учили вас в общем секторе. — Глянув ему в глаза, я попытался прочесть его мысли. — Не уверен, что вы вообще выезжали за пределы нашей системы. Знаю я таких, как вы, и знаю насколько далеко распространяется ваш авторитет.

— Но… — Управляющий шумно, негодующе фыркнул.

Я небрежно бросил оружие в сторону, и оно упало в самую гущу поппитов. Те бросились врассыпную, позволив пистолету удариться о пол. При ударе не пострадал ни пистолет, ни пол. Через несколько мгновений два наиболее смелых поппита осторожно приблизились к оружию, а остальные организовали небольшой кружок, причем все это происходило почти в абсолютной тишине — твари молчали, и никто не барабанил ножками по полу.

— На обратном пути подберу. Можете оставаться здесь и морально подавлять мэра. Скоро вернусь. — Я отправился к открытой двери в дальнем конце зала, удивляясь, о чем они будут разговаривать в мое отсутствие.

Идя по длинному, темному коридору и вслушиваясь в эхо своих шагов твердых, размеренных, легких — кожа на стеклянной керамике, я размышлял, как здесь все могло произойти. Здесь, там, везде… Наверно, туземцы тоже отчаянно защищались, но их все равно завоевывали, и вот они уже рвутся ввысь, получая должность на самых низких постах господской империи, наступая на горло поверженному товарищу, трясясь от жадности.

Какого черта я здесь? Я мог сделать это, находясь в любой точке земного шара, для этого мне просто надо было снять трубку. Черт, может, мне очень захотелось посмотреть на людей. Почему-то мне пришла в голову аналогия с животными, когда кот, которого как следует отшлепали, злобно царапает изнеженную собачонку; когда побитые собаки рвут друг друга на части, а избитый бык поднимает на рога свои жертвы.

Рабы господ хруффы гордятся нами, потому что мы почти победили их, разбив наголову. А кентавры саанаэ с оружием наперевес окрасняют человеческую планету Землю, в то время как на их родной земле… Когда-то давно не так далеко, в некоей части Галактики, жила-была большая звездная империя, сыны которой, гордые земные мужчины, на своих еще несовершенных звездолетах высаживались на чужие миры, мощным оружием подавляя сопротивление местных жителей, обращая их в рабов. Через некоторое время империя разрослась, превратившись в громадное владение из тысячи миров, растянувшееся на целых двадцать парсеков космического пространства. И жила в ней дюжина завоеванных цивилизаций.

Их звездолеты походили на наши, несовершенные и маломощные. Когда прибыла раса господ, никто не смог оказать ей достойного сопротивления.

Неожиданное перемещение на звездолет, летающий по орбите планеты Калайрес. Довольно живописный был этот мир: зеленые континенты окружали зеленые моря, сияющее белое солнце иногда ненадолго закрывалось бледно-зелеными облаками. Никакого льда и снега на вершинах гор я не наблюдал.

От ожидания в груди сжалось сердце, в уши ударил настойчивый шепот: «Будьте готовы, младший джемадар-майор». А я и готовился вместе со своими хавильдарами и их восемью окталами солдат.

От звездолета отделился боевой катер, прорезавший зеленую атмосферу Калайреса. Его плазменные огни заставляли гореть разреженный воздух, что звеНел вокруг нас, увивался за нами или, наоборот, стремился прочь в ярком метеорном хвосте. Катер начал снижаться, и сила тяжести придавила нас к полу, грозя вырвать оружие из крепко сжатых рук.

Открылись двери, в открытый проем ринулся поток завывающего, как голодный волк в полночь, бьющегося о преграды, словно язычки очищающего пламени, воздуха. Затем с неба, словно гневные, идущие мстить ангелы, держа наготове оружие, воображая себя Торами-громовержцами, посыпались десантники, мои бравые солдаты. Тор и его отважные воины…

Саанаэ, находившимся внизу, это зрелище должно было показаться ужасным сном, полночным кошмаром: сполохи огня, трассирующие очереди, небо, что затмили миллионы маленьких черных фигурок.

В мою группу входили люди, хруффы, еще много представителей различных миров, которых саанаэ никогда прежде не видели.

Я не помню подробностей той кровавой бойни — перед глазами лишь стоят обезглавленные моими руками трупы саанаэ. Полицейские головы отлетают так же хорошо, как и головы других туземцев. Черт его знает, может, это был гуманный акт, может, ктолибо другой поступил бы на моем месте еще хуже.

Комната, в которую я попал, походила на те обычные залы, что я видел на сотне планет. После того как глаза привыкли к яркому свету, можно было обнаружить кое-какие отличия.

В ней находился алтарь, заставленный оборудованием. По обеим его сторонам стояли два огромных факела, что взяли с какой-то крутой вечеринки.

Хозяин ее был, очевидно, изрядным мотом и толстосумом, способным выложить кучу денег за лицензию, дающую возможность использовать открытый огонь и задымлять атмосферу. В комнате находился стандартный голопроектор, старый и немного потрепанный, в стиле второй половины пятидесятых годов. В углу еще виднелась пластиковая выцветшая трехцветная этикетка торговой компании: «Межпланетная торговля оборудованием».

Голопроектор зажегся, наполняя пространство между факелами клубами дыма, и появились очертания темной сатанинской фигуры; экран немного рябил, затем помехи и сполохи исчезли, кадр остановился. Темная фигура повернулась ко мне.

Проектор давал плохое изображение, контрастность не была отрегулирована, будто им не пользовались долгое время.

— Добро пожаловать домой, Атол Моррисон, — произнесла она, — солдат расы господ. — Изображение вновь замигало, экран будто запорошило разноцветным снегом, затем помехи исчезли, и темные, бешеные глаза впились мне в лицо.

Интересно, кто до такого додумался? Этот управляющий с мягкими кошачьими повадками? Нет, скорее всего, это идея какого-то высокого полицейского чинa. Некоторые люди после окончания войны увидели, как обстоят дела, и после объяснения вышестоящих начальников ударились в работу по обеспечению так называемого порядка. По моему мнению, эти личности просто пользовались любой предоставляющейся им возможностью возвысить себя над жителями, чью безопасность они были призваны охранять.

Протянув руку, я провел ладонью по изображению, точнее, через него. Не последовало никакой реакции. Слабо сработано; тот, кто устанавливал эту штуковину, плохо разбирался в технических премудростях и не присоединил сенсоры. Но, когда я перемещался по комнате, голова существа поворачивалась, а глаза следили за мной. Я уселся на краешек алтаря и внимал разглагольствованиям голо-изображения, вещавшего мне о моих же подвигах и о том, как мои родственники должны гордиться мной, таким храбрым воякой, сражающимся в рядах славных легионов господ.

О, господи ты боже мой…

Расстегнув нагрудный карман, я вытащил телефонную трубку и нажал на кнопку контактного сенсора: 92 — 10х9760-й на связи.

Холодные глаза изображения неотрывно смотрели на меня. Его голос был перекрыт мягким жужжанием планетарной командной сети, сменившимся высокими трелями.

Бесполый приятный голос, спокойный, мягкий, проговорил:

— Зм8 суб КТР, принято.

Зм8 снова. Думаю, слухи о том, что линия Зм8 используется для работы со свежими силами, прибывшими на базу, оказались верны. Это вовсе неплохо и означает, что раса господ чего-то ждет.

Может, я ошибаюсь. Не знаю, возможно ли это слово применить к машинам. Что означает ожидание для бездушных, бесчувственных аппаратов. И что вообще означает любое человеческое чувство для них?

Голос продолжал:

— 4у1028-й!

Кто-то подключился в сеть? Только теперь я понял, насколько мало разбираюсь в этой технике.

Отдаленные шумы превратились в пронзительные, тяжелые звуки — сообщение от господина?

— 4у1028-й через ПСН маршрут 9л12суб4у, уровень пятый высокий.

— Пятый высокий, принято…

Секретный код — это я знал, потому что в военной школе нас учили подобного рода делам. Низшим чинам такие знания не нужны. Но рано или поздно придет тот день, когда зеленый новобранец попадет в свой первый бой и впервые возьмет в руки трубку персонального телефона. Что-то непременно да и случается на войне — хорошее или плохое. Чаще плохое, конечно.

Мягкий, приятный голос произнес:

— 10х97бО-й, ответьте 9м12суб4у.

Настала моя очередь говорить:

— 10х9760-й слушает.

— 9м12суб4у просит подтверждения вашего присутствия на пятом высоком уровне безопасности.

Странно как-то это все — 9м12 означает принадлежность к высшему клану господ, а 4у из совсем другой оперы, окажем, суррогат планетарной командной сети. Чего они хотят от солдата в отпуске, особенно на планете, где существуют три вида полиции?

— 10х9760-й сообщение принял, уровень пятый высокий.

Раздалась серия коротких позывных, затем голос проговорил:

— 10х97бО-й, информационный бюллетень пятого уровня: поступаете в распоряжение местного ПСН в качестве советника по безопасности.

Я так понял, что это означает боевое дежурство:

— 10х9760-й сообщение принято. Ожидаю дальнейших указаний от 9м12суб4у.

— 10х9760-й, от 9м12суб4у команд не поступило.

Ну и какого черта они вообще со мной связывались?

— 10х97бО-й сообщение принял: команд не поступило.

Но на этом мои мучения не кончились:

— 9м12суб4у на уровне пятом высоком, статус советника по безопасности отключается от сети.

— 4у1028-й через систему ПСН отключается, — эти слова сопровождались быстрой, звонкой трелью. — Зм8субКТР, местный регулятор сообщений, отключается.

— 10х97бО-й временно отключается, — закончив разговор, я положил трубку, обратно в карман. Сатанический образ вновь ожил, сверкающие глаза уставились в мои, губы что-то лепетали о гордости родителей за сына.

У меня лопнуло терпение, и я ушел, а вдогонку мне неслось многоголосое эхо.