"Дикий мед" - читать интересную книгу автора (Уинспир Вайолет)

Глава 15

Поль, как и все, перенесшие изнурительную и длительную операцию, выглядел так, будто никогда не сможет проснуться. Голова была завернута в белые бинты, и тишину комнаты для выздоравливающих нарушила наконец расплакавшаяся Кара.

— Я-я… это я от счастья, — рыдала она. — Я т-так счастлива, что Поль в-выздоровеет.

Хирург был высоким темнобровым мужчиной с тяжелыми плечами и категоричным тоном. Мадам должна понять, сказал он, что на этой стадии невозможно предугадать, будет ли слепота ее мужа полной или частичной. В процессе извлечения осколка невозможно было не задеть зрительные нервы… короче, мадам Стефанос должна быть готова к худшему и надеяться на лучшее.

В лучшем случае, как выяснилось, Поль сможет видеть только левым глазом.

Тетя Софула настояла на том, чтобы Домини провела следующую неделю в ее доме. Он был ближе к больнице; кроме того, Домини вовсе незачем переживать одной в огромном и пустом доме на Орлином утесе. Домини согласилась, но ей пришлось съездить домой кое за какой одеждой и к тому же ей надо успокоить Яниса и Литу, рассказав им, что с Полем все будет хорошо.

Как же тихо в доме, хотя далеко внизу, на пляже, работают люди, как муравьи, бегая взад и вперед. Одни замуровывают вход в обвалившийся туннель, пользоваться которым теперь было опасно. Другие устанавливают электрический подъемник, в кабине которого можно подниматься к дому и опускаться на берег. Это воплощалась идея Поля. Работы начались уже несколько дней назад. Теперь этот подъемник очень пригодится, подумала Домини. Поль еще много недель не сможет взбегать как горный баран, по крутой извилистой тропочке. А может быть, и никогда вообще не сможет, если не свершится чудо, о котором она молится.

До того как Янис отвез ее в старый особняк у гавани, Домини написала длинное письмо своему дяде. Письмо она писала, сидя за столом Поля в его личном кабинете, резной ручкой, принадлежавшей еще его деду. Ей было что рассказать дяде, но Домини не хотелось заставлять его беспокоиться, и она не упомянула о том, что потеряла ребенка. Письмо получилось на нескольких страницах, и помогло ей выразить словами все беспокойство за Поля, которое она испытывала. Наконец, Домини положила ручку и запечатала письмо, приклеив греческую марку и представляя себе, как ее дядя станет распечатывать ее письмо за завтраком в обшарпанной утренней комнате в Фэрдейне.

Фэрдейн казался ей таким далеким, дом из мечты, где она бродила и играла, как Алиса, и где оставалась ребенком.

Она тихо сидела за столом Поля, поглаживая отполированную веками деревянную резьбу, потом взяла в руки маленького медного единорога, которого подарила Полю в тот день в Лоуэ. В тот роковой день, когда ночь, проведенная вместе, подарила им счастье, обреченное разрушиться еще до захода солнца.

Она очертила пальцем контуры единорога… символа самой неуловимой вещи на свете, как сказал Поль. Символа счастья, создания мечты, дара богов. Домини поднялась и вышла из комнаты, унося единорога с собой как талисман.

Лита собрала для Домини чемодан и вынесла его к парадной двери. Дверь осталась открытой, и небольшая толпа стояла на ступенях, всем не терпелось из уст самой Домини услышать, что ее муж выздоравливает и снова будет здоровым и сильным. Они принесли для него фрукты и цветы и просили Домини передать их Полю. Скоро у Домини были полны руки, а в горле стоял болезненный комок, и она не могла выговорить ни слова. Глаза наполнились слезами, слезы падали на изумительную благоухающую массу цветов, Домини зарылась в них лицом и побежала к машине.

Женщины в толпе переглядывались и кивали друг другу. Маленькую англичанку тронули их дары… такая милая девушка, хотя и иностранка… и так любит мужа.

Пережить следующие несколько дней Домини помогло постоянное присутствие Кары и Никоса, когда он не был занят на работе. Оставшись один во главе местного офиса, он сразу повзрослел и казался серьезнее.

— Мой сын уже почти мужчина, — вздыхала над своими кружевами тетя Софула, как вздыхают все матери, когда замечают, как исчезают с лиц их сыновей последние следы ребячества. — Кажется, всего несколько дней назад я держала его на руках младенцем… ох, прости меня, Домини, еще не следовало бы говорить при тебе о младенцах. Хотя я нисколько не сомневаюсь, что у тебя будут другие, тем более, что Поль так быстро выздоравливает после операции. Теперь, дитя мое, уже совсем скоро он вернется домой.

Домини не сводила глаз с картинки в журнале, который она держала в руках. В их разговорах с Полем в палате будущее никак не упоминалось. На эти встречи с ней всегда ходила Кара, и когда она пыталась оставить Домини вдвоем с Полем, чтобы дать им поговорить наедине, Домини охватывала паника, и она была рада, что Поль каждый раз насмешливо улыбался и приказывал сестренке оставаться на месте. Кара, похожая в своем зеленом платье на эльфа, тут же удобно усаживалась на его кровати и удивленно поглядывала то на него, то на Домини.

Домини видела эти ее взгляды, хотя и делала вид, что не замечает их. Она изо всех сил старалась держаться естественно. Дни шли, повязок на голове Поля становилось все меньше. Скоро уже должны снять и последнюю — с его глаз. Скоро они узнают, будет ли он видеть одним глазом или останется совсем слепым.

В пятницу после обеда Домини уже оделась для поездки в больницу, когда обнаружила, что Кары нигде нет. Тетя Софула не могла ей сказать, где она, и заявила, что Домини вовсе незачем ее ждать. Нельзя тратить драгоценное время, отведенное на посещение больных.

— Вы поедете со мной, тетя Софула? — Пальцы Домини отчаянно вцепились в плетеную сумочку с фруктами для Поля.

— Детка моя, — тетя Софула ласково похлопала Домини по руке, — это для вас прекрасная возможность побыть с Полем вдвоем. Вам не следует быть такой доброй с Карой и каждый раз брать ее с собой. Уверена, девчонка не дает вам поговорить. Она такая болтушка! Иногда у меня от ее болтовни голова идет кругом.

— Поль любит компанию, — настаивала на своем Домини, — пожалуйста, поедемте со мной. Тут тетя Софула посмотрела на нее внимательно.

— Боишься оставаться с ним одна? — напрямик спросила она. — Боишься, что он обвинит тебя, если, когда снимут повязку, окажется, что он останется слепым?

— Полю ненавистна сама мысль о слепоте и зависимости от других людей, — сказала Домини. — И возможно, я обрекла его на это на всю жизнь.

— Но у него есть жизнь, разве не так? — Тетя Софула повернула Домини к двери. — Машина ждет, а время уходит. Adio, дитя мое.

— Тетя Софула, — через силу рассмеялась Домини, — вы совершенно лишены жалости.

— Это семейная черта, — заявила старая леди, стоя на ступенях, и махнула платком, когда ее шофер тронул с места солидный старомодный автомобиль и повел его дальше на подобающей скорости, а Домини, напряженно выпрямившись, сидела на заднем сиденьи.

Поль сразу понял, что она пришла одна, и Домини не переставая что-то нервно говорила, пока доставала из сумки персики и виноград и раскладывала их в вазе на прикроватном столике. С цветов, которые она принесла накануне, опадали лепестки, и Домини собрала их, смяв в руке, поворачиваясь посмотреть, как Поль спокойно и расслабленно лежит на подушках. Однако его рот под крупным самоуверенным носом был крепко и строго сжат.

— Я знаю, что ты хотел бы увидеть Кару, но… — Тут Домини замолкла, слишком поздно, чтобы вернуть свои слова. — Т-Ты… хочешь персик? — заикаясь пробормотала она. — Я тебе очищу.

— Домини, — тихо сказал Поль, — я бы кое-что действительно хотел.

— Что же это, Поль? — Она обрадованно подошла к его кровати. — Скажи мне, пожалуйста.

Он повернул голову, как будто видел ее сквозь повязки.

— Я бы хотел, чтобы ты купила билет и уехала домой, в Англию, — сказал Поль.

— Что? — Она смотрела на него, не в силах поверить его словам.

— Ты меня слышала. — Он сложил руки за головой, гордой и темной головой, так резко выделяющейся на фоне белых подушек. На окнах висели венецианские занавески, они отбрасывали на кровать тигриные полосы, и одна золотистая полоса как раз пересекала его горло, где распахнулась куртка пижамы. Домини уставилась на его горло и видела, как он с трудом глотнул слюну.

— Если ты воображаешь, что я побегу покупать билет, то сильно ошибаешься, — взорвалась она. — Я остаюсь здесь.

— Отсюда тебя выставят через пятьдесят минут, — сухо возразил Поль.

— Поль, — Домини наклонилась над ним, одной рукой облокотившись на металлическую спинку кровати, сережки касались его щек, — я должна была подписать согласие.

— Ты хочешь сказать, тебя заставили?

— Нет… я сделала это ради тебя. Родной…

— Как ты меня назвала? — Опять эти поднятые завязанные глаза, казалось, вглядывались в ее лицо, губы сложились неуверенно, расслабившись из той строгой линии, что была раньше.

— Я назвала тебя самоуверенным греком, — бушевала Домини. И ты думаешь, я уеду, когда ты в таком положении? Я имею такое же право, как и ты, узнать, поврежден твой левый глаз или нет!

— С каких это пор? — осведомился он.

— С тех самых пор, как ты ворвался в мою жизнь и сделал меня своей женой!

— Домини, — его рука что-то искала, и Домини вложила свои пальцы в эту руку. Его пальцы крепко сжали их, это было и больно и радостно. — Ты меня жалеешь? — спросил Поль. — Тебя? — презрительно фыркнула она. — Я жалею себя за то, что мне придется терпеть тебя еще лет пятьдесят. Самоуверенного, нахального, привыкшего быть господином в своем греческом доме на Орлином утесе. Что это будет за жизнь!

— Я не прошу тебя оставаться. — Его пальцы чуть разжались.

— Ты не просил меня любить тебя, — сердито заявила она. — Ты велел мне оставить мою любовь при себе. Я так и сделаю, если ты все еще хочешь этого, Поль. Я даже не останусь насовсем, но пока я тебе нужна, буду рядом.

Тут Домини охнула: Поль больно сжал ее руку и поднес к губам.

— Как по-женски — одновременно угрожать и плакать, — проговорил он, целуя ее пальцы.

— Я-я… я н-не…

— Не женственна? — насмешничал он.

— Н-не п-плачу, ты, зверь. — Домини упала на кровать, зарылась лицом в его плечо и наконец дала волю давно копившимся слезам. — Ох, мой Самсон, на сей раз ты действительно разрушил все преграды, — наконец сказала она, вытирая щеки полой его куртки.

Поль только крепче обнял ее.

— Солнце, луна и звезды сейчас померкли для меня, Домини, как в песне Самсона, — тихо проговорил он. — Что, если для меня все так и останется?

— Вдвоем можно преодолеть горы и океаны, Поль, если двое действительно вместе и нужны друг другу.

— Она поцеловала его в углубление щеки. — Ты сейчас стал немного поглаже, родной. — После операции ты выглядел ужасно, весь обросший и похожий на пирата.

— Я тебя пугал? — Поль гладил ее волосы.

— Разве было время, когда ты меня не пугал? — со смехом спросила Домини.

Руки Поля стали жестокими, губы зарылись в ее волосы.

— Больше всего на свете мне нужна была ты, Домини, — хрипло сказал он. — Не хватало места для сострадания ни к тебе, ни к себе. Ты понимаешь?

— Начинаю понимать, наконец. — Она шутливо прикусила мочку его уха. — Сделал меня своей сабинянкой!

— Теперь, похоже, ты стала Далилой.

— До этого может не дойти, родной мой, — нежно возразила Домини и, когда он прижался головой к ее груди против сердца, она погладила его по затылку.

— Доктор Суиза очень надеется… мы все надеемся. Ты сам разве нет?

— А заслуживаю я эту надежду? — Поль беспокойно пошевелился в ее руках. — Я увез тебя от всего, что было тебе дорого, обманул той первой ночью, наградил болью потери ребенка…

— Не надо, Поль! Она прижалась ртом к его губам, нежно, тепло, показывая поцелуем, как это вечно делала и будет делать женщина, которая все прощает. — Я люблю тебя, — тихо сказала она. — Ты уже давно заставил меня полюбить тебя, но гордость всегда была моим грехом, и я не желала признаться в этой любви даже самой себе, не то что тебе. Ох, Поль, когда мне сказали, что ты умрешь, мне хотелось умереть вместе с тобой. Потом, когда доктор Суиза сообщил, что есть шанс — слепой, страшный шанс — я должна была дать его тебе.

— Родной мой… Тигр… — Домини гладила его затылок, мощные плечи, и ей казалось, что вся она тает, как мед, когда он крепко обнял ее, как раньше. Она, как прежде, сразу почувствовала себя беспомощной в его объятиях, полностью отдаваясь его рукам, его губам, заставившим ее замолчать. Надолго. Пока его губы не прошептали нежно:

— С меня хватит больницы. Скоро все эти повязки снимут, Домини, потому что я хочу быть дома, с тобой, Домини.

Прошло несколько дней, и они вернулись домой, где перед домом на Орлином утесе Поль обнял Домини за талию и снова заглянул в бездонную синеву ее глаз, с любовью обращенных к нему.

Совсем незаметно, с состраданием думала она, что Поль совершенно слеп на правый глаз. Но зато левый с каждым днем становился все сильнее и ярче.

Тигриные глаза, желтые, красивые, как темная линия его лица в профиль и рука, так крепко обнимающая ее.

Я так люблю его, думала Домини немного удивленно. Поль… такой дорогой, такой властный Поль, вставший перед яростью пуль и гранат в шестнадцать лет, чьи сыновья будут столь же мужественны и отважны.

— Нам будет хорошо жить вместе, да, Домини? — сказал Поль. — Теперь все будет так, как в тот день, когда мы были вместе в Корнуэлле. Помнишь маленького единорога?

Домини счастливо кивнула.

— Маленького единорога я все время носила в сумочке, когда ходила к тебе в больницу. Он принес нам удачу и счастье, Поль.

— А ты принесла мне любовь, — добавил он, обнимая ее еще крепче и долго целуя, пока улыбающийся Янис не вошел сообщить, что в гостиной подан чай.