"Заложники обмана" - читать интересную книгу автора (Уивер Майкл)

Глава 6

Питера Уолтерса разбудило пение птиц, а также взгляд старика, который смотрел на него с мольберта единственным глазом. Этот глаз, янтарный и блестящий, отразил упавший на него через окно луч раннего солнца и отбросил его так же, как отбрасывает свет осколок стекла. Второй глаз, слепой, был затянут молочного цвета бельмом. Глаз выбили немцы, когда старик был молодым партизаном.

И вот теперь, почти через пятьдесят лет, старик смотрел на художника из угла спальни с еще не просохшего холста. Он с крестьянским суеверным ужасом относился к изображениям и не хотел позировать. Но деньги были нужны, и старик высидел-таки три часа у Питера в студии, то впадая в дремоту, то ворча себе в бороду.

Картина жила. На ней запечатлелись не только плоть, кости, волосы, лохмотья старика, но и весь он. Взор единственного глаза проник в сердце живописца. Старик ненавидел его, он ненавидел любого молодого, сильного, не искалеченного человека… ненавидел ту малость, которая у него была, и то совсем уж немногое, что ему оставалось. Каждый мазок кисти кричал об этом.

В комнате стояла тишина, только Пегги чуть слышно дышала за спиной у Питера. Он впитывал в себя эту тишину, растворялся в ней. Грудь переполняло ощущение счастья. Нынче утром он был художником.

Первый утренний взгляд говорил ему все. Едва открыв глаза, ты сразу поймешь, хорошо или плохо. Питер всегда помещал мольберт таким образом, что видел работу немедленно, не успев подготовить оправдания. И сегодня он одержал победу.

Он потянулся и передвинул тело на прохладный край кровати. Почувствовал, что Пегги пробудилась.

– Который час? – шепотом спросила она.

– Час любви, – ответил он и притянул ее к себе.

Моя награда.

Они отдавались друг другу без предварительных ласк, еще не разгоряченные порывами страсти, просто радуясь обладанию. Питер открыл глаза и смотрел на Пегги в мягком свете раннего утра. Какая же она знакомая, как она дорога ему…

Годы тому назад, перед тем как они покинули Америку, Пегги подошла к нему в огромной комнате, полной народу, и произнесла тихо: “Не покидай меня. Я не перенесу, если ты меня оставишь”.

Она стояла очень близко к нему, ни на кого вокруг не обращая внимания и очень серьезно глядя на него снизу вверх. С некоторым удивлением он подумал тогда, что она говорит совершенно искренне. Именно так она и считает.

Когда они впервые любили друг друга в ту ночь, она назвала это своим первым воскрешением. Значит, она пробуждалась от некоего подобия смерти?… И еще – когда она увидела его шрамы, ее торжествующая радость вдруг померкла.

Она вскрикнула и обняла его.

Чтобы подготовить ее, он заранее сказал ей, что был во Вьетнаме. Солгал. Он не имел никакого отношения к войне. Во всяком случае, к этой.

Она дала волю своему негодованию.

– Ублюдки! Я их всех ненавижу.

– Кого?

– Политиков, генералов, всех этих поганых любителей войны, – с горечью проговорила Пегги. – Всех тех, кто грабастал богатство и славу, произносил пышные речи, в то время как тысячи парней вроде тебя подставляли головы под пули во имя Господа и Отчизны. Как я презираю эти два слова!

– Почему?

– Потому что рано или поздно людей посылают умирать за них.

Бог да помилует меня, подумал он тогда, если она когда-нибудь узнает, чем я занимаюсь на самом деле.

Она только и знала, что он выполняет какие-то неофициальные задания правительства. Основные правила были установлены почти сразу. Ты веришь, любишь и не задаешь вопросов. Так они прожили больше девяти лет и так продолжали жить…

Она была теперь на нем – как целебный бальзам для его плоти. Она возбуждала его. Это было загадкой. Прошло столько времени, а возбуждение сохранялось. Как?

В конце концов первоначальное спокойствие исчезло, страсть взяла свое – необъяснимое бурное соединение телесного и духовного начал, которое так неотвратимо подталкивает и ведет тебя. Но вот она во внезапном порыве отстранилась от него – наступил катарсис, и он ощутил его одновременно с ней.

Учебный год закончился, так что Питер мог на несколько часов взять с собой Пола на этюды.

Он никогда не побуждал сына заниматься искусством. У мальчика просто была в этом потребность. Его Поли работал хорошо. Дело не в технических приемах, им можно научить. Дело в спокойном, но постоянном пристрастии, которое или есть, или нет.

Его сын смотрел на то, что его окружало. И видел его. Он часами мог сидеть в отцовской студии неподвижно, молча и наблюдать, как отец пишет. Пустоту комнаты он ощущал до того, как входил в нее. Он включался в тишину, пока отсутствие звука не возвращало себе свою форму. Иногда эта форма заполняла его до такой степени, что он опасался, останется ли в нем достаточно места для дыхания.

Он знал такие вот вещи о сыне, потому что Пол рассказывал ему о них. Мальчик не представлял себе, насколько они необычны.

Он считал, что все испытывают то же самое, и отец остерегался разуверять его. Для ребенка быть иным, чем другие, значит быть хуже.

Сегодня они установили мольберты на скалистом мысу, с которого был виден Салернский залив и дома, оливковые деревья и апельсиновые рощи Позитано. К самой кромке воды спускались каменные башни, защищавшие тысячу лет назад обитателей города от нападений пиратов-сарацинов. А в миле от берега из воды подымались большие черные скалы, с которых некогда прекрасные сирены чаровали Улисса и его спутников.

Они расположились примерно в десяти ярдах один от другого, отец под одним рожковым деревом, сын – под другим, так что тень падала на холсты на мольбертах. Работали сосредоточенно и молча, изредка кто-нибудь из двоих поворачивал голову посмотреть, как идут дела у другого. Если глаза их встречались, на лицах появлялась улыбка. Но Пол ни разу не улыбнулся первым: боялся, что если станет слишком часто улыбаться, отец решит, будто он несерьезно относится к живописи.

Полу нравилось не только рисовать рядом с отцом, но и вообще находиться возле него, быть вместе, пусть просто на прогулке по деревне или по пляжу вплоть до того места, где приходилось останавливаться из-за того, что камни подступали к самой воде.

В прошедшее воскресенье они как раз были возле этих камней. Утро выдалось ясное; отец сидел, курил и смотрел на море. Стояла тишина, только ветер шелестел листвой немногих деревьев, и отец глядел на листья – и дальше, поверх них, на широкое голубое небо, глядел без улыбки, но лицо у него было такое спокойное и молодое, какого Пол не помнил. Потом отец положил руку мальчику на голову, взъерошил волосы со лба к затылку, пригладил их, а Пол прижался затылком к большой руке отца; рука скользнула к щеке мальчика и притянула его голову к отцовской груди. Пол ощутил биение сердца. Отец вздохнул. Отпустил руку, и оба встали. По дороге домой Пол держался за руку отца. Ему очень нравилось, что они могут быть вместе и молчать.

Сегодня они работали до тех пор, пока небо не затянули облака и света стало мало. Они собрали вещи и двинулись в обратный путь. Долгий путь по крутым извилистым дорожкам; через некоторое время они остановились передохнуть.

– Папа, – заговорил Пол.

В этот день мальчик разговаривал по-итальянски, поэтому Питер откликнулся тоже итальянским “Да?”.

– Я могу задать тебе очень важный вопрос?

– Разумеется.

– Но ты скажешь мне правду?

– Разве я когда-нибудь делал иначе?

– Да.

– Эй, парень! Ты считаешь отца лжецом?

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал мальчик. – Когда ты не хочешь, чтобы я о чем-нибудь узнал, ты отделываешься шуткой.

– Ясно. Так что же это за вопрос?

– Ты мафиозо?

– Ничего себе вопросик. – Питер засмеялся.

– Вот видишь! Ты смеешься. Отделываешься шуткой.

Питер взглянул на сына. Серьезный. Всегда такой серьезный. Хотелось бы, чтобы он почаще смеялся.

– Прошу прощения, – сказал он. – Но ведь это самый странный вопрос, какой может задать сын отцу. Ну-с, и кто же из твоих друзей сообщил тебе, что я мафиозо?

– Пьетро Дольти. Он слышал, как об этом говорил его отец.

– И что такое говорил его отец?

– Что ты не из тех, с кем можно шутить. Что, по его мнению, ты знаком со многими большими шишками в Палермо. Что у тебя всегда много денег и неизвестно, где ты их берешь.

– А что думаешь ты, Поли? Тоже считаешь меня крупным гангстером?

Мальчик опустил глаза на свои руки. Неужели когда-нибудь они станут такими же большими и сильными, как у отца? И неужели когда-нибудь у него самого в душе будут скрыты такие же тайны?

– Не знаю, – ответил он, изо всех сил стараясь подбодрить себя и подхлестнуть свою храбрость. – Ты постоянно куда-то уезжаешь. И я не понимаю куда. Все время думаю, чем ты занимаешься.

– Я работаю на крупную американскую компанию. Иногда мне нужно кое с кем встречаться, с людьми в разных местах. Ты ведь понимаешь, как это бывает.

– Меня не волнует, что ты мафиозо, папа. И вообще кто ты. – Пол почувствовал, что у него дрожит нижняя губа, и прижал ее тыльной стороной руки. – Мне просто не хочется, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Я не мафиозо, Поли. Забудь о том, что болтал старик Дольти. Пусть мелет что хочет своим дерьмовым языком.

Пол смотрел на отца неподвижным взглядом. Представил вдруг себе, как тот лежит в канаве и кровь льется у него изо рта. Пол видел все три серии “Крестного отца”. И отлично знал, что в конце концов происходит даже с самыми лучшими, самыми умелыми из гангстеров. Мальчик пытался заговорить, но в горле у него словно застряло что-то, и он не мог произнести ни слова.

– Слушай, Поли. – Питер взял руки сына в свои и почувствовал, какие они легкие и хрупкие. – Ты знаешь, как я отношусь к нашему Господу Иисусу Христу, верно?

Поли кивнул, хотя и представления не имел о том, как его отец относится к Иисусу Христу. Он не помнил, чтобы отец когда-то хотя бы упомянул о Нем.

– Хорошо, – продолжал отец. – Я торжественно клянусь тебе именем нашего светлого Господа Иисуса Христа, что я не мафиозо.

Они посмотрели друг на друга.

– Теперь ты мне веришь? – спросил Питер.

Поли, не уверенный, что голос вернулся к нему, только кивнул.

– Вот и хорошо. А что ты должен сказать об этом говноеде, отце Пьетро Дольти?

– Пошел он к такой-то матери, – произнес Поли, обретя наконец способность говорить.

Впервые в жизни он выругался в присутствии отца. Но то были сейчас единственные слова, какие он сумел извлечь из своей гортани.

– В самую точку, – завершил разговор Питер Уолтерс.