ГЛАВА ВТОРАЯ

17 июля.

Вчера, как только погасли последние огни праздника Бон, Сацуко ночным скорым поездом уехала в Киото на праздник Гион[45], Харухиса тоже уехал туда вчера: он должен снимать праздник, как это ни утомительно в такую жару. Группа работников телевидения остановится в отеле «Киото», а Сацуко в Нандзэн-дзи[46]. Она сказала, что вернется в среду, двадцатого. Поскольку она с Ицуко не очень ладит, она будет у нее только ночевать………

– Когда мы поедем в Каруидзава?[47] – спросила меня жена. – Когда туда приедут дети, будет очень шумно, поэтому не лучше ли нам отправиться туда пораньше? Двадцатого начнется самая жара.

– Не знаю, как быть на этот раз. Если мы будем там так долго, как в прошлом году, мы умрем со скуки. Я обещал Сацуко пойти с ней двадцать пятого в Коракутэн на матч на звание чемпиона Японии в легчайшем весе.

– В твоем-то возрасте! Смотри, как бы там тебя не затолкали!

23 июля.

…... Я веду этот дневник только потому, что это доставляет мне удовольствие. Я никому его не показываю. Зрение у меня стало совсем плохое, читать я уже не могу и, не имея другого способа убивать время, пишу в дневник. Чтобы легко было читать, я вывожу кистью большие иероглифы. Мне бы не хотелось, чтобы в мой дневник кто-либо заглядывал, и я прячу его в портативный сейф; их уже заполнено у меня пять. Лучше было бы сжигать тетради, но ничего страшного, если они останутся после моей смерти. Когда я перечитываю старые записи, я изумляюсь, насколько я все забываю. То, что произошло год назад, кажется мне новым, и я читаю об этом с большим интересом.

Летом прошлого года, во время нашего пребывания в Каруидзава, в доме переделывали спальню, ванную и уборную. Хоть память у меня стала никудышная, это я помню прекрасно. Но, заглянув в свой дневник за прошлый год, я заметил, что писал об этом недостаточно подробно, и сейчас мне кажется необходимым описать все более детально. До прошлого лета мы с женой спали в комнате японского стиля, а в прошлом году там настелили дощатый пол и поставили две кровати. Одна из них для меня, другая для сиделки Сасаки. Жена иногда и раньше спала одна в гостиной, а после нововведений спит там постоянно. Я ложусь рано и рано встаю, а жена просыпается поздно и вечером любит засиживаться. Мне нравится европейская уборная, а она чувствует себя удобно только в японской. Но надо, кроме того, думать о враче и сиделке. Поэтому уборную, которой мы пользовались с женой, справа от спальни, лично для меня переделали в европейскую, установили стульчак и из спальни сделали в нее вход, так что теперь, чтобы пойти туда, не надо выходить в коридор. Слева от спальни – ванная. Ее тоже переделали, все покрыли кафелем, даже вокруг ванны, и установили душ. Это предпринято исключительно по просьбе Сацуко. Туда тоже сделан вход прямо из спальни, но в случае необходимости ванную можно запереть изнутри. Добавлю, что направо от уборной мой кабинет (между ним и спальней сделан проход), а далее – комната сиделки. Она спит в моей комнате на кровати только ночью, а день обычно проводит в своей комнате. Моя жена днем и ночью остается в гостиной (чтобы попасть туда, надо отсюда свернуть по коридору), целыми днями смотрит телевизор или слушает радио и, если у нее нет дел, редко оттуда выходит. На втором этаже – комната Дзёкити с женой, комната Кэйсукэ и гостиная. Там же комната для гостей, где стоит кровать, на тот случай, если кто-нибудь останется у них ночевать. Комната Дзёкити и Сацуко, по-видимому, довольно роскошно обставлена, но так как верхняя часть лестницы на второй этаж винтовая, я с моими больными ногами очень редко туда поднимаюсь. По поводу переделки ванны были небольшие разногласия. Моя жена стояла за деревянную ванну, говоря, что, если ее выложить кафелем, вода будет быстро остывать, а зимой будет ледяная, но по наущению Сацуко (чего я жене не сказал) я остановился на кафеле. Однако меня постигла неудача (или в конечном счете я добился успеха?): когда положили кафель, оказалось, что мокрый он становится очень гладким и скользким, что для стариков опасно. Жена моя однажды упала, поскользнувшись на полу. А когда я, вытянув ноги в ванне, вдруг захотел встать и схватился руками за ее края, руки скользили, и подняться я не мог. Из-за недействующей левой руки затруднение только усугублялось. На пол положили деревянный настил, но с самой ванной ничего не сделаешь.

Вот что произошло вчера вечером. У сиделки Сасаки есть ребенок, один-два раза в месяц она ездит его проведать к родственникам, к которым она его поместила, и остается там ночевать. Она уезжает вечером и возвращается на следующее утро. В отсутствие Сасаки рядом со мной на ее кровати спит жена. Я привык ложиться спать в десять часов, сразу после ванны. Однако после своего падения жена не может помочь мне принять ванну, так что это делает или Сацуко или прислуга; но никто из них не справляется с делом так ловко, как Сасаки. Сацуко все прекрасно приготовит, но потом только наблюдает издали и особенно не помогает. Максимум, на что она способна, – губкой кое-как потереть спину. Когда я встаю из ванны, она вытрет мне спину полотенцем, припудрит детской присыпкой и высушит с помощью вентилятора, но ни в коем случае не поворачивает меня к себе лицом. Я не понимаю: это – чувство приличия или отвращения? Потом, накинув на меня купальный халат, она ведет меня в спальню и выходит в коридор. Она только что не говорит: «Дальше – обязанности мамы, это уже не мое дело». Я же в глубине души не перестаю мечтать, что как-нибудь она меня будет укладывать в постель, но, может быть, потому, что жена всегда ждет, когда я выйду из ванны, Сацуко со мной намеренно холодна. Мою жену совсем не прельщает возможность спать на чужой кровати. Она меняет все постельное белье и ложится с явным неудовольствием. Жена с возрастом часто мочится, но говорит, что в европейской уборной ей неудобно, поэтому в течение ночи два или три раза тащится в японскую, а потом хнычет, что из-за этого всю ночь не может толком заснуть. Я все время тайно надеюсь, что скоро во время отсутствия Сасаки за мной будет ухаживать Сацуко.

Сегодня неожиданно все так и произошло. В шесть часов вечера Сасаки сказала:

– Я прошу на эту ночь отпустить меня, – и отправилась к своему ребенку.

После ужина моя жена неожиданно почувствовала недомогание и прилегла в гостиной. Таким образом вышло, что вести меня в ванную и укладывать спать должна была Сацуко. Когда мы пошли в ванную, на ней была трикотажная рубашка с рисунком голубой Эйфелевой башни и короткие штаны до колен, как у тореадора. Выглядела она великолепно, один ее вид поднимал настроение. Мне показалось, что в тот вечер она более заботливо помогала мне мыться. Время от времени она прикасалась к моей шее, к плечам и рукам. Приведя меня в спальню, она сказала:

– Подожди меня немножко, я сразу же вернусь. Я тоже хочу принять душ, – и возвратилась в ванную.

Она оставила меня одного в спальне почти на полчаса. Я никак не мог успокоиться и сидел на кровати. Наконец она показалась в дверях в розовом крепдешиновом халате и китайских атласных туфельках без задника, вышитых пионами.

– Заждался?

В этот момент дверь в коридор открылась и служанка О-Сидзу внесла плетеный складной стул.

– Ты еще не спишь?

– Сейчас лягу. Для чего ты велела принести этот стул?

Когда рядом с нами нет жены, я обращаюсь к Сацуко то на «ты», то на «вы», но в большинстве случаев я сознательно говорю ей «ты». Когда мы с ней с глазу на глаз, я, естественно, не церемонюсь. И Сацуко наедине со мной очень фамильярна в речи, потому что она знает, что мне это нравится.

– Ты рано засыпаешь, а я пока спать не хочу. Посижу и что-нибудь почитаю.

Она разложила складной стул, легла на него и раскрыла принесенную книгу, кажется, учебник французского языка. На лампу она накинула полотно, чтобы свет меня не беспокоил. Она тоже не любит спать на кровати Сасаки и решила провести ночь на раскладном стуле.

Так как она легла, я тоже лег. В комнате работает кондиционер, но очень слабо, чтобы не разболелась рука. Последние дни стоит страшная жара, влажность очень высокая, поэтому врач и сиделка посоветовали включать кондиционер, чтобы уменьшить влажность. Притворяясь, что я заснул, я смотрел на заостренные кончики туфелек Сацуко, которые виднелись из-под халата. Такие изящно сужающиеся ножки – для японки большая редкость.

– Еще не спишь? Не слышно твоего храпа. Как только ты засыпаешь, сразу же начинаешь храпеть. Так сказала госпожа Сасаки.

– Не знаю почему, никак не могу уснуть.

– Не потому ли, что я рядом?

Я ничего не ответил, и она засмеялась.

– Тебе вредно так нервничать. Я не должна тебя волновать. Не хочешь ли выпить адалин?

Впервые Сацуко со мной так кокетничала. Ее слова привели меня в возбуждение.

– Вряд ли это необходимо.

– Но я хочу, чтобы ты выпил.

Она пошла за лекарством, а я раздумывал, как бы заставить ее доставить мне еще одно удовольствие.

– Выпей. Надо две таблетки.

В левой руке она держала маленькую чашку, а правой бросила в нее из коробочки две таблетки. Потом принесла из ванной стакан воды.

– Откройте рот. Я дам тебе выпить, – ладно?

– Я не хочу пить из чашки. Лучше из твоей руки.

– Ладно. Я только вымою руки.

Она опять ушла в ванную.

– Вода прольется. Не лучше ли дать мне изо рта?

– Нет-нет. Ишь, как разошелся!

Она быстро сунула мне в рот таблетки и дала запить. Я хотел только сделать вид, что лекарство подействовало, но нечаянно уснул по-настоящему.

24 июля.

Ночью часа в два и часа в четыре ходил в уборную. Сацуко спала на плетеном стуле. Французская книжка валялась на полу, свет потушен. Приняв адалин, я отчетливо не помню, что два раза вставал в уборную. Утром, как всегда, пробудился в шесть часов.

– Уже проснулся?

Сацуко любит по утрам поспать, и я думал, что в это время она еще не открыла глаз. Но как только я пошевелился, она приподнялась со своего стула.

– А ты что, уже не спишь?

– Да я всю ночь не могла уснуть.

Когда я поднял шторы на окнах, она сразу же убежала в ванную, – по-видимому, чтобы я не видел ее заспанного лица...

…... Вернувшись приблизительно часа в два из кабинета в спальню, я часок поспал. Я еще лежал в постели с открытыми глазами, как неожиданно дверь в ванную приоткрылась, и Сацуко сунула в нее голову. Кроме головы, ничего не было видно. На ней была виниловая шапочка, и все лицо было мокрое. Слышалось, как льется вода.

– Извини, что убежала утром. Принимаю душ и думаю: «А ведь папа должен отдыхать». Вот и решила заглянуть.

– Сегодня воскресенье. Разве Дзёкити нет дома?

На мой вопрос она не ответила, а заговорила совсем о другом.

– Когда я принимаю душ, я никогда не закрываю эту дверь. Ее всегда можно открыть.

Для чего она специально предупреждает? Имеет ли в виду, что я сам принимаю ванну в десятом часу вечера? Или что она мне доверяет? Или хочет сказать: «Если хотите на меня посмотреть, пожалуйста, входите»? Или: «Чего церемониться с такой старой развалиной»?

– Дзёкити сегодня дома. Вечером в саду будет жарить мясо.

– Кто-нибудь должен прийти?

– Харухиса-сан и Амари-сан. Возможно, приедет кто-нибудь из Цудзито.

Кугако после того разговора долго не появится, – наверное, придут только дети.

…………………………………………………

…………………………………………………

25 июля.

Вчера вечером я сделал большую глупость. Приблизительно в половине седьмого в саду начали жарить мясо. Царило большое оживление, и мне невольно захотелось присоединиться к молодежи. Моя жена всячески старалась меня остановить.

– Если в это время ты будешь сидеть на траве, ты простудишься, – говорила она.

Но Сацуко звала меня:

– Папа, идите к нам хоть не надолго.

У меня не было никакого желания есть жареную баранину или куриное крылышко, но мне хотелось посмотреть на отношения между Харухиса и Сацуко. Я присоединился к компании и минут через тридцать-сорок почувствовал, что ноги и поясница у меня замерзли, и меня тем более беспокоило, что именно об этом меня предупреждала жена. По-видимому, жена поговорила с Сасаки, которая скоро с озабоченным видом появилась в саду и стала меня увещевать. Как обычно, от ее слов я еще больше заупрямился и продолжал сидеть на траве. Мне становилось все холоднее и холоднее. Жена моя знает, как вести себя в таких случаях, и не пристает со своими советами. Сасаки же стала ужасно нервничать, я, продержавшись еще около получаса, наконец поднялся и ушел в свою комнату.

Но на этом не кончилось. Приблизительно часа в два я проснулся от страшного зуда в мочеиспускательном канале. Я побежал в уборную и помочился, – моча была мутная и беловатая, как молоко. Я снова лег в постель, но не прошло пятнадцати минут, как я снова почувствовал позыв. Зуд не прекращался. Я бегал в туалет раза четыре или пять. Сасаки дала мне четыре таблетки синомина, приготовила теплую ванночку, и боль постепенно утихла.

Уже несколько лет у меня гипертрофия предстательной железы (когда в молодости я болел венерической болезнью, она называлась простата), раза два или три, когда я не мог полностью или вообще помочиться, ставили катетер. У стариков часто бывают затруднения с мочеиспусканием; чтобы помочиться, мне требуется время, и мне очень неудобно, когда в театре перед моей кабинкой выстраивается целая толпа народу. Мне говорили, что операция предстательной железы возможна до 75-76 лет, поэтому, мол, решайтесь, пока есть время, ощущения после операции ни с чем не сравнимы, вы будете мочиться, как в молодости. Другие же говорили, что операция сложная и болезненная, и советовали ее не делать. Пока я колебался, годы шли, а сейчас операцию делать слишком поздно. Врач мне сказал:

– К счастью, состояние ваше улучшилось, но так как после вчерашнего случая может быть рецидив, нужно принять меры предосторожности. При длительном употреблении синомина может быть нежелательная реакция, поэтому его нужно принимать только три дня, три раза по четыре таблетки. Каждое утро надо отправлять мочу на анализ, и если обнаружат какие-нибудь бактерии, вам надо пить настой убауруси.

В результате мне пришлось отказаться от сегодняшнего матча по боксу в Коракуэн. Утром у меня не было никаких осложнений с мочеиспусканием, поэтому можно было бы и поехать, но Сасаки не разрешила, сказав, что выходить вечером ни в коем случае нельзя.

– Как жаль, что ты не можешь пойти! Но я тебе все расскажу, когда вернусь, – сказала мне Сацуко, убегая.

Волей-неволей мне пришлось отдыхать. Приходил только господин Судзуки, чтобы делать иглоукалывание. Сеанс продолжался с половины третьего до половины пятого, – тяжело и мучительно. Он дал мне отдохнуть в промежутке минут двадцать.

В школе каникулы, Кэйсукэ с детьми из Цудзито поедет в Каруидзава. С ними поедут моя жена и Кугако.

– Я приеду в августе, – сказала Сацуко, – пожалуйста, присмотрите за Кэйсукэ.

Дзёкити тоже приедет в следующем месяце в отпуск дней на десять. Наверное, в то же время сможет приехать и Сэнроку из Цудзито. Харухиса говорит, что очень занят на телевидении, днем декораторы относительно свободны, но каждый вечер у них очень много работы...

26 июля.

В последнее время мой день проходит следующим образом. Встаю приблизительно часов в шесть. Иду в уборную. Мочусь, первые несколько капель в стерильную пробирку. Затем раствором буры промываю глаза. Раствором серы тщательно полощу рот и горло. Потом очищаю десны зубной пастой «Колгейт» с хлорофиллом. Надеваю челюсть. Около получаса гуляю в саду. Лежу на доске. Сеанс удлинился до тридцати минут. Потом завтракаю, это единственный раз, что я ем в спальне. Стакан молока, гренок с ломтиком сыра, чашка овощного супа, что-нибудь из фруктов, чашка черного чаю. За завтраком принимаю одну таблетку алинамина. Потом в кабинете просматриваю газеты, пишу в дневник и, если есть время, что-нибудь читаю, но большей частью до обеда я веду дневник, а иногда – после полудня или вечером. Часов в десять утра приходит в кабинет Сасаки, измеряет мне давление. Раз в три дня делает мне укол, 50 мг витаминов. В полдень в столовой – второй завтрак, обычно это чашка вермишели и что-нибудь из фруктов. С часу до двух сплю в спальне. Три раза в неделю – в понедельник, среду и пятницу – с двух до четырех приходит господин Судзуки делать иглоукалывание. С пяти часов лежу тридцать минут на доске. В шесть часов гуляю в саду; утром и вечером в сопровождении Сасаки, иногда – Сацуко. В половине седьмого ужин: чашка рису с приправами, которых мне разрешено много, поэтому каждый день мне дают что-то другое. Вкусы у стариков и молодежи разные, и в семье готовят разные блюда. Едят все кто когда хочет. После ужина слушаю радио. Чтобы не утомлять глаза, вечером ничего не читаю и даже почти не смотрю телевизор.

Я не забываю того, что мне сказала Сацуко днем позавчера, в воскресенье, 24 числа: я проснулся часа в два дня и еще лежал в постели, как вдруг дверь в ванную открылась и показалась голова Сацуко.

– Когда я принимаю душ, я никогда эту дверь не закрываю. Всегда можете ее открыть.

Случайно слетели с ее губ эти слова или намеренно сказала она – не знаю, но они меня чрезвычайно заинтересовали. Весь день, когда жарили мясо, и вчера, когда я оставался в постели, сказанное не выходило у меня из головы. Сегодня днем, проснувшись часа в два, я на некоторое время пошел в кабинет, но в три часа вернулся в спальню. Я знал, что, если Сацуко никуда не уходит, она часа в три принимает душ. Я попробовал тихонько толкнуть дверь в ванную. В самом деле, дверь не была заперта. Слышался шум льющейся воды.

– Что тебе угодно?

Я лишь легко коснулся двери, и даже нельзя было сказать, что она дрогнула, но Сацуко, по-видимому, сразу же заметила. Я растерялся, но в следующий миг смело произнес:

– Ты сказала, что никогда не запираешь дверь, вот я и решил проверить.

При этом я сунул голову в ванную. За белыми занавесками с широкими зелеными полосами она принимала душ.

– Убедился, что не лгу?

– Убедился.

– Что же ты стоишь там, входи.

– Можно войти?

– Ты же хотел войти.

– Мне особенно ничего не нужно...

– Ладно-ладно, но если ты начнешь волноваться, ты поскользнешься и упадешь.

Доски были подняты, и весь кафельный пол был залит водой. Я осторожно вошел и запер за собой дверь. В просвете между занавесками мелькали ее плечи, колени, ступни ног.

– Тебе ничего не нужно, тогда мне будет нужно...

Шум душа прекратился. Повернувшись ко мне

спиной, она выпрямилась, и над занавесками показалась верхняя часть ее тела.

– Пожалуйста, возьми полотенце и вытри мне спину. У меня вся голова мокрая.

Она сняла виниловую шапочку, и несколько капель попали на меня.

– Не бойся, вытирай посильнее. Ах, я забыла, что у папаши левая рука болит. Тогда правой рукой, посильнее.

В тот же миг, не выпуская из рук полотенца, я обхватил ее, прильнул губами к пышной округлости ее правого плеча, прикоснулся языком к ее коже – и получил оплеуху по левой щеке.

– Что за нахальные ухватки!

– Мне показалось, что ты позволила...

– Ничего подобного! Вот расскажу обо всем Дзёкити!

– Извини, извини...

– Уходи, пожалуйста! – но тут же прибавила: – Не нервничай, не нервничай, медленнее, а то поскользнешься.

Добравшись до выхода, я почувствовал, как она тихонько подтолкнула меня в спину кончиками своих нежных пальчиков. В спальне я сел на кровать и отдышался. Вскоре она вошла ко мне. На ней был тот же крепдешиновый халат. Я посмотрел на китайские туфельки, вышитые пионами.

– Извини меня. Я так грубо обошлась с тобой.

– Нет, ничего...

– Больно?

– Нет, не больно, но я немного испугался.

– У меня привычка давать мужчинам пощечины. Чуть что, я сразу пускаю в ход руки.

– Я так и подумал. И многих тебе приходится так отваживать?

– Но тебя-то мне не надо было хлопать...

………………………………………………

28 июля.

………………………………………………

Вчера из-за сеанса иглоукалывания не мог, но сегодня в три часа я опять приложил ухо к двери в ванную. Она не была заперта. Слышался шум воды.

– Входи-входи. Я жду тебя. Прости за вчерашнее.

– Я так и думал, что ты извинишься...

– С годами все становятся упрямыми.

– Позавчера ты меня выгнала, поэтому я должен получить вознаграждение...

– Что за шутки! Поклянитесь никогда больше ничего подобного не делать.

– Если бы ты разрешила поцеловать себя в шею.

– Я боюсь щекотки.

– Тогда куда?

– Никуда. У меня весь день было отвратительное ощущение, как будто на меня упал слизняк.

– А если бы на моем месте был Харухиса? – затаив дыхание, спросил я вдруг.

– Опять хлопну. В прошлый раз я ударила вполсилы.

– Тебе не надо деликатничать со мной.

– У меня гибкая рука. Если я ударю по-настоящему, будет больно так, что из глаз посыпятся искры.

– Этого я и хотел бы.

– Что за испорченный старик! Дедушка terrible[48].

– Но послушай. Если не в шею, то куда?

– Один разочек я бы разрешила... в ногу, ниже колена, но только один раз. Не касайся языком, только приложись губами.

Она была скрыта от колен до головы, и в просвет между занавесками высунулась ее нога.

– Как на приеме у гинеколога.

– Дурак.

– Как же целовать, не касаясь языком? Совершенно бессмысленное условие.

– Да кто тебе говорит о поцелуях? Коснись губами, и будет с тебя.

– Ну хоть душ пока выключи.

– Не могу. Ведь после твоего прикосновения мне надо сразу же хорошенько вымыть ногу, иначе мне будет неприятно.

У меня было ощущение, как будто мне дали выпить воды.

– Кстати, о Харухиса-сан. Я вспомнила, что у него к тебе просьба.

– Какая?

– В такую жару Харухиса-сан просит разрешения иногда пользоваться этой ванной. Он сказал мне: «Попроси разрешения у моего дяди».

– А в их студии нет ванны?

– Конечно, есть, но там одна ванна для артистов, а другая для всех остальных, и она такая грязная, что туда не хочется входить. Он вынужден ходить в баню на Гиндза, в «Токийские горячие источники». Но сюда ему было бы ближе, это была бы для него большая услуга. Разреши своему племяннику.

– Ты и сама можешь ему позволить, нечего меня спрашивать.

– Вообще-то недавно он уже принимал здесь душ, но говорит, нельзя, мол, без спроса...

– Я не против, но надо попросить разрешения у моей жены.

– Может быть, ты сам ей скажешь? Я ее побаиваюсь.

Но это только слова, Сацуко стесняется меня больше, чем жену.

Поскольку речь шла о Харухиса, она считала необходимым специально попросить разрешения.

…………………………………………………

29 июля.

…... В половине третьего начался сеанс иглоукалывания. Я лег на кровать, а слепой господин Судзуки, сев подле мена на стул, принялся за работу. Он все делает сам: вытаскивает из портфеля ящичек с иглами, протирает их спиртом, но обычно его сопровождает кто-нибудь из учеников, который сидит сзади. До сих пор я никакого улучшения не чувствую: чувство холода в руке и онемение пальцев не проходит. Прошло двадцать-тридцать минут, из двери, ведущей в коридор, неожиданно появился Харухиса.

– Дядюшка, извините, что беспокою вас в самый разгар лечения, но я вам чрезвычайно благодарен за то, что вы ответили согласием на мою просьбу, которую вчера передала Сацуко-тян. Я сразу же воспользовался вашей любезностью и хочу немедленно поблагодарить вас.

– О чем говорить, тут и просить не надо было. Приходи, когда угодно.

– Большое спасибо. Пользуясь вашей добротой, буду время от времени заходить к вам. Постараюсь не надоедать вам каждый день. Дядюшка, вы прекрасно выглядите.

– О чем ты говоришь! Все больше дряхлею. Сацуко меня каждый день только ругает.

– Совсем нет. Она восхищается, что все время вы остаетесь молодым.

– Не говори глупостей. Вот и сегодня лечусь иглоукалыванием. С трудом поддерживаю свое бренное существование.

– Ну, что вы! Вы, дядюшка, еще долго проживете. Простите меня за вторжение. Пойду поприветствую тетушку, и должен срочно бежать.

– В такую жару... Отдохнул бы...

– Большое спасибо, но никак не могу.

Спустя некоторое время после ухода Харухиса О-Сидзу внесла поднос с чаем и сластями на двоих. Сделали перерыв. Сегодня был пудинг с кремом и холодный чай. После перерыва сеанс продолжался до половины пятого.

Все это время мысли мои были заняты вот чем. Харухиса попросил разрешения пользоваться нашей ванной не просто так. Нет ли здесь какого-нибудь тайного умысла? Не подала ли ему эту мысль Сацуко? Не зашел ли он сегодня нарочно, чтобы приветствовать меня именно в то время, когда у меня был врач? Не предусмотрел ли он, что в такой момент старый дядя не задержит его надолго? Я слышал краем уха, что Харухиса вечерами занят, но днем более или менее свободен. Он будет приходить во второй половине дня, возможно, в то время, когда Сацуко принимает душ. Одним словом, как раз тогда, когда я или сижу у себя в кабинете, или занят с врачом. Когда он будет пользоваться ванной, вряд ли дверь будет распахнута, он будет запирать ее. Не будет ли Сацуко сожалеть, что завела этот дурной обычай?

Еще одно беспокоило меня. Через три дня, первого августа, семь человек – моя жена, Кэйсукэ, Кугако с тремя детьми и прислуга О-Такаси уезжают в Каруидзава. Дзёкити второго числа едет в Кансай, вернется шестого и седьмого тоже поедет в Каруидзава на десять дней. Все это чрезвычайно удобно для Сацуко. Она говорит:

– Я тоже в будущем месяце буду ездить в Каруидзава дня на два – на три. Госпожа Сасаки и О-Сидзу останутся в Токио, но я все-таки беспокоюсь, как папа будет тут один. А кроме того, в Каруидзава вода в бассейне слишком холодная, плавать я не могу. Так что время от времени я буду туда наведываться, но жить долго – увольте... Я предпочитаю ездить на море.

Слушая ее, я сказал себе, что мне обязательно надо остаться дома.

– Я поеду сейчас, а ты когда же приедешь? – спрашивает меня жена.

– Не знаю. Начал иглоукалывание, подождем немного, что из этого получится.

– Да ведь оно не помогает. Не лучше ли было бы прервать, пока стоит такая жара?

– Мне как раз показалось, что наступает улучшение. Не прошло и месяца с начала лечения, и бросить было бы жаль.

– Значит, в этом году ты не собираешься ехать?

– Да нет, приеду попозже. Совсем извела своими вопросами.