"Пешком через Ледовитый океан" - читать интересную книгу автора (Херберт Уолли)

4 РЕКОГНОСЦИРОВКА

Наш перелет в Гренландию в одном отношении не отличался никакими событиями, в другом – был слишком полон ими. В самолете нас так часто кормили, что не давали времени поспать, и Гренландский ледяной щит, над которым мне впервые пришлось пролетать в 1960 году, не привлек моего внимания. Я чувствовал себя совершенно измученным. Даже когда нам пришлось совершить непредвиденную посадку у Сондре Штром-фьорда и мы резко пошли на снижение, я был слишком уставшим, чтобы проявить какой-нибудь интерес. Шесть лет назад я плыл по этому фьорду на пароходе, везя собак, закупленных в поселках на западном побережье; здесь я выскакивал на берег и привязывал собак. Я видел и пыльную трассу, которая вела из гавани на военно-воздушную базу. На этом пути мне был знаком каждый фут.

Американская воздушная база в Туле теперь стала значительно больше, улицы в поселке просторнее, по ним свободно гулял ветер, а окрестные холмы, напротив, приняли более жалкий вид. Солнце зашло, и в полдень в Туле царили сумерки. Огоньки такси и грузовиков и огни электростанции выглядели желтыми светлячками на синевато-сером фоне, который казался промозглым, холодным и очень унылым. Перед штабом стояла металлическая елка; огни на ней были торжественно зажжены в тот день, когда по календарю солнце окончательно скрылось. Через одинаковые промежутки времени из репродукторов, установленных на крыше часовни, неслись записанные на пленку мелодии гимнов, исполняемых колоколами деревенской церкви. Люди, закутанные в огромные парких,[7] брели по улицам, заходя то в одно, то в другое отапливаемое помещение. Снегоочистительная машина проползла мимо автомобилей, опутанных электрическими проводами, по которым поступает ток для подогрева двигателей. Каждое здание соединялось с соседним кабелями высоковольтного напряжения и спасательными тросами, под которыми стремглав пробегали полярные лисицы. Вся база грохотала, из вентиляционных отверстий и дымовых труб пар поднимался вверх или уносился ветром вдаль. Однако, войдя в переднюю офицерского клуба, сняв тяжелую парку с меховым капюшоном, можно почувствовать себя, как в фешенебельном клубе где-нибудь в Америке. Там, в тонко благоухающей атмосфере, сидели за стойкой эллиптической формы молодые офицеры, попивая перед обедом аперитив, или же они собирались группами в четыре-пять человек за столиками и, закусив крабами и салатом, смотрели, как девицы танцуют «гоу-гоу».

На протяжении недели я каждый вечер несколько часов отдыхал в компании летчиков военно-воздушной спасательной эскадрильи, а днем пропадал в штабе базы, где мои планы изучались с величайшим интересом. Предложенная мне великодушная помощь глубоко тронула меня. Роджер и Аллан с частью нашего запаса жидкого топлива и с хижиной уже улетели в поселок Канак. Утром 10 ноября наступила моя очередь. Еще молодой (ему было около тридцати восьми лет) инспектор Орла Саннборг провел в Гренландии большую часть своей жизни и занимал здесь несколько влиятельных постов; он пользовался репутацией энергичного, но до щепетильности честного администратора. Он уже давно отделался от идеалистического и слегка покровительственного отношения к гренландцам, которое было свойственно менее опытным датским администраторам, и придерживался правил, внушенных ему искренней любовью к эскимосам, его подопечным, на языке которых он свободно разговаривал и чьи нравы и обычаи хорошо понимал.

Округ Туле, находившийся в его ведении, чрезвычайно отдаленный: это последний аванпост полярных эскимосов, чьи предки пришли сюда из Северной Америки несколько тысяч лет назад. Пройдя по льду через пролив Смита, они двигались вдоль западного берега Гренландии, обогнули южную ее оконечность и направились на север вдоль восточного берега. Эскимосы, живущие в Туле, отрезанные от остальных западнобережных гренландцев заливом Мелвилл – царством бурной погоды и предательски опасных льдов, – оказались до некоторой степени в стороне от перемен, которые произошли на юге. Конечно, им известны эти перемены, так как вопреки укоренившемуся мнению они народ грамотный и прилежно читают газеты на своем языке. Для них ведутся радиопередачи, и чуть ли не во всех эскимосских домах есть радиоприемники. Не говоря уже об этих новых средствах связи, редко случается, чтобы они больше года не имели известий с юга, ибо, несмотря на опасности залива Мелвилл, всегда находятся смельчаки, которые пересекают его на собачьих упряжках, чтобы побывать в гренландских поселках Упернавик и Уманак. Из новостей, привозимых ими по возвращении, а также из газет все остальные узнают о происходящих переменах в образе жизни в других местах. Традиционное охотничье хозяйство эскимосов уступает место более доходной отрасли – рыболовству. Однако в округе Туле эскимосов поощряют заниматься охотой, хотя едва ли есть в этом необходимость: по природе они склонны к охоте; это народ гордый, вольнолюбивый.

Эту традиционную гордость мы вначале ошибочно приняли за надменность. Мы, правда, были предупреждены такими писателями, как Питер Фрейхен, что эскимосы считают белых людей, зимующих у них, несдержанными детьми, но все же они часто вызывали у нас недоумение. Однажды мы обосновались в поселке, и они без всякого на то повода пришли к нам в гости. Но их в сущности едва ли можно хулить за то, что они нарушили наше уединение, ведь мы, несомненно, служили для них неиссякаемым источником развлечения; и в самом деле, лишь немногие из них могли хранить серьезное выражение лица больше нескольких минут.

Местных датчан встречи с нами тоже забавляли, но они были более сдержанны и серьезны. Мы буквально как с неба свалились: прибыли без предварительного извещения. Правда, Орла Саннборг знал о нашем приезде, но инструкции, присланные из Копенгагена, предписывали ему сохранять наши планы в тайне. Клети, в которые была упакована наша разборная хижина, подвешенные на канатах внизу к вертолетам, осторожно сбросили на краю поселка при свете косых, уже прощальных лучей заходящего солнца, и наша красная хижина, несколько похожая на палатку, была спешно поставлена.

Вся обстановка, в которой происходила подготовка к нашему походу, должна была казаться датчанам весьма таинственной. Так, электромонтеру, который предложил провести в нашу хижину электричество, двое из наших вежливо сказали, что они предпочитают пользоваться керосиновыми фонарями; по поселку распространились слухи, что эти двое спят на упаковочных ящиках и готовят пищу на примусах. Они редко выходили из дому днем; но иногда, когда темнело, жители замечали, как эти два таинственных человека расхаживают по морскому льду и вдоль берега с какими-то связками под мышками и какие-то предметы торчат из их карманов. Через некоторое время в миле от поселка заметили небольшой костер, а спустя час или два эти двое, крадучись, возвратились к себе в хижину. Датчане пришли к заключению, что Роджер и Аллан, по-видимому, преступники, поэтому они редко посещают кого-нибудь и их почти не видно в поселковой лавке.

Я полагал, что ко времени моего прибытия мои товарищи подружатся с нашими соседями и завоюют некоторый авторитет. Но проблемы, с которыми они столкнулись, оказались неразрешимыми. Оба они по природе своей были малообщительны, а при покупке продуктов в местной лавке они не знали, как себя вести. Ни Роджер, ни Аллан не могли набраться мужества и смело спросить нужный им товар по-английски, а их попытки объясняться по-датски или с помощью коротких пантомим заставляли всех эскимосских дам смеяться до колик. Поэтому, когда я приехал, оба мои спутника были голодны, как волки, и образ жизни, который они вели, смертельно им надоел. У них было мало собственных продуктов, так как основную часть нашего груза доставил тот же вертолет, с каким прилетел я.

Хижина, которую мы испытывали, представляла в сущности подбитую войлоком палатку, натянутую на дюралюминиевый каркас и обогревавшуюся керосиновой печкой. Она была цилиндрической формы, с одной стороны ее находилось небольшое крыльцо, а с другой – дымовая труба. Мы прикрепили ее оттяжками к шести шестидесятигалонным бочкам с жидким топливом. Размеры пола равнялись 16 на 12 футов; когда мы обосновались внутри, поставив три походные койки и кухонный стол, то на этом пространстве почти негде было повернуться. Когда она больше не понадобится нам в Канаке, я предполагал разобрать ее и отправить морем в Резольют-Бей, конечно, если она оправдает наши надежды (впоследствии ее сбросили на парашюте, и она послужила нам убежищем в зимнем лагере во время дрейфа через полюс). Так же мы намеревались поступить со всем остальным нашим оборудованием: все сначала должно быть испытано, в случае необходимости видоизменено и вновь использовано во время трансарктического путешествия. Через несколько дней я уже внес первое видоизменение: для зимнего дрейфа через Северный Ледовитый океан площадь нашего жилища надо увеличить до 16 на 16 футов. Тут же я заказал дополнительную секцию и договорился, что она будет прислана в Резольют-Бей – наш главный промежуточный склад запасов, которые потребуются нам во время трансарктического перехода.

Мы поставили койки и кухонный стол; один конец этого стола стал моим «оффисом». Сколотили полки для продуктов и для небольшой библиотеки, а рядом с хижиной разбили палатку, чтобы хранить в ней экспериментируемые продукты, бесплатно полученные нами от находящихся в Натике лабораторий армии Соединенных Штатов. По стенам развесили снаряжение, и наша хижина мгновенно приняла вид экспедиционной базы. На двери мы повесили карту, на которой был вычерчен наш предполагаемый маршрут от Канака до Резольют-Бей. Выставив таким образом напоказ все наши пожитки, мы дали повод для разговоров. Кое-кто из местных датчан думал, что это лишь «дорогостоящая забава», но эскимосы в своей критической оценке оказались более решительными и отметили крестами на карте то место, где, по их предсказаниям, наша экспедиция должна была погибнуть.

Если их мнение о нас еще не успело окончательно сложиться до того времени, как мы начали покупать у них собак, то уж после этого они, конечно, решили, что мы беремся за дело, в котором ничего не смыслим. В течение нескольких недель с дюралюминиевых ребер нашей хижины свисали тюленьи туши; чтобы кормить наших собак, мы должны были сначала оттаять замороженные туши тюленей, а затем выпотрошить их и разрубить на куски. Пол стал таким скользким и грязным от ворвани и крови, что практически было почти невозможно не поскользнуться на нем. В Антарктике мы привыкли все делать сами, и теперь ошибочно полагали, что потерпим неудачу, если обратимся за помощью к эскимосам. Однако проблемы, стоявшие перед нами в Гренландии, были несхожи с теми, с какими мы встречались на Юге. В Канаке мы жили в обществе двухсот эскимосов и двадцати пяти датчан, сильно отличавшемся от общества совершенно изолированно живших четырех человек. В Гренландию мы прибыли для подготовки к полярной экспедиции и попали до некоторой степени в затруднительное положение: нас часто звали на вечеринки, на которые датчане с официальной любезностью приглашают друг друга. Сколько мы ни чистились, мы выглядели неопрятными в их присутствии, а в обществе эскимосов, с которыми надеялись провести зиму, чувствовали себя одетыми слишком нарядно. С большой неохотой мы примирились с нашим положением и изменили обычный образ жизни.

Мы воспользовались предложенной нам Гренландским техническим управлением маленькой хижиной и в ней поместили наш запас тюленьих и моржовых туш. К этому времени цель нашего пребывания в Канаке стала широко известна во всем округе Туле, и у нас появилось много друзей среди датчан и эскимосов, помогавших нам. Моржовые туши за небольшую плату оттаивали и рубили в доме одного из наших эскимосских соседей, и мы через день имели по четыре фунта размороженного мяса для каждой из наших двадцати собак. Собачью упряжь сделал для нас другой из наших соседей эскимосов, а убирали мусор и доставляли воду в молочных бидонах еще два человека.

Нам провели электричество и дали ключ от душевой на электрической станции. Примерно через месяц эскимосы достаточно смягчились и стали давать нам полезные советы, что и было главной целью нашего пребывания в Гренландии и последовавшего затем санного похода. Они часами просиживали в нашей хижине и своими безыскусными диаграммами и рисунками изображали картины своей охоты на тюленей во время полярной ночи. Они печально покачивали головами, когда наблюдали, как мы собирали наши нарты. Одни нарты были точной копией тех, которые уцелели после последнего путешествия Пири по полярному плавучему льду, другие были сделаны по образцу тех, которыми пользовался Стефансон во время своих продолжительных путешествий по полярному паку в 1914–1918 годах. Ширина и тех и других составляла около 20 дюймов; эскимосам они казались слишком узкими для перевозки тяжелых грузов, которые нам предстояло везти. Они говорили нам, что ни первые, ни вторые нарты не выдержат путешествия в Резольют-Бей, и советовали воспользоваться эскимосскими нартами шириной три фута. Мы считали немыслимым сменить наши изящные, изготовленные в Англии нарты на грубые эскимосские. Вскоре, однако, оказалось, что они правы: наши нарты разбились, пройдя не больше 40 километров от Канака. К концу нашего тренировочного перехода мы пользовались уже эскимосскими нартами, и впоследствии для трансарктического путешествия взяли более широкие нарты, сделанные в соответствии с советами эскимосов.

Мы приняли еще один совет эскимосов – стали пользоваться меховой одеждой. В антарктических экспедициях, имевших пятидесятилетний опыт, мехами не пользовались, там в сущности в них не было необходимости. Антарктическому исследователю редко бывает нужна столь теплая одежда, так как он почти никогда не пускается в путь при температуре ниже минус 45 С, а при более высокой температуре легких, непроницаемых для ветра анораков, надеваемых поверх шерстяной одежды, обычно вполне достаточно. В Гренландии, как нам говорили, без парки из меха карибу и штанов из меха белого медведя не обойтись; поэтому с нас сняли мерку и сшили нам меховую одежду. Впрочем, через несколько месяцев мех на парках совершенно вылез. В Арктике распространена старинная поговорка: вы не можете считать себя полярником, пока не проглотите ворох волос карибу, равный вашему весу. Однако, почерпнув ума-разума из этой поговорки и проверив ее на собственном опыте, мы во время нашего трансарктического перехода пользовались волчьими шкурами, тщательно выдубленными и искусно выделанными меховщиком в Фербенксе (Аляска).

Наши нарты, меховую одежду и купленные нами накануне нового 1967 года две собачьи упряжки мы испытывали во время полярной зимы при санных поездках в соседние гренландские поселения. Во время одной из таких поездок Роджер и Аллан встретили Кали Пири, сына известного американского полярника Роберта Э. Пири и отца Питера, который впоследствии стал одним из наших проводников, когда мы направились к северу вдоль берега Гренландии и через пролив Смит в Канаду.

О Кали Пири существует немало рассказов, и часть из них, без сомнения, правдоподобна. Его считают очень богатым человеком; говорят также, что он как-то написал письмо президенту Соединенных Штатов, в котором настаивал, чтобы ему, как сыну знаменитого американского полярника, выплачивали пенсию. О нем рассказывают также, что он единственный эскимос, силой помешавший представителю гренландской администрации написать номер на его доме. Сын слуги Роберта Пири от эскимоски, Мэтью Хенсон, также живет в округе Туле; у доктора Фредерика Кука не было детей от эскимосок, но брат и дети Этукисхука, одного из двух сопровождавших Кука эскимосов, часто посещали нас. Если бы мы умели говорить на их языке, то было бы очень интересно разузнать у них подробности различных событий, которые им рассказывал этот прославленный старый охотник, так как, несмотря на языковые преграды, мы могли из их жестов и ругательных слов прийти к выводу, что они считают Кука обманщиком. Большинство эскимосов, с которыми мы обсуждали притязания Кука, полагали, что доктор и два его спутника-эскимоса после пересечения острова Элсмира направились не на северо-запад, а на юго-запад, и вместо того, чтобы двигаться с нартами по проливу Нансен к северной оконечности острова Аксель-Хейберг и оттуда по полярному плавучему льду к Северному полюсу, они провели лето 1908 года, охотясь в районе фьорда Хелл-Гейт-Блу. Эскимосы умеют прекрасно читать карты; мы убедились в этом, наблюдая, как безошибочно они водили пальцами по карте, висевшей на внутренней стороне двери нашей хижины, оживленно описывая какие-либо охотничьи похождения в тех или иных местах или прослеживая путь, который мы собирались проделать до того места, где, по их предсказаниям, мы обретем гибель. Они, конечно, знали, что Кук и его спутники-эскимосы направлялись на северо-запад, – вряд ли рассказы, много лет передававшиеся из уст в уста, могли быть так искажены. Поэтому нам оставалось только предположить, что эскимосы рассказывали нам (как их отцы рассказывали Пири и Мак-Миллану) то, что, по их мнению, мы хотели услышать.

В отношении маршрута, который мы сами предполагали избрать, и техники, которую мы намеревались использовать, мы услышали от эскимосов немало искренних критических замечаний; несколько откровенных соображений высказал также Орла Саннборг. Он чувствовал свою ответственность за нас, пока мы находились на его территории. Командование военно-воздушными силами США на базе в Туле также чувствовало себя ответственным за нашу безопасность, и, хотя Орла и ВВС США верили в наш успех, они, несомненно, вздохнули с облегчением, когда получили от меня с берегов фьорда Александры (где на западной стороне пролива Смит когда-то был пост канадской конной полиции) радиограмму о том, что у нас все в порядке.

Последние недели перед нашим отъездом из Канака проходили в точно такой же лихорадочной спешке, как и те дни, когда мы готовились к вылету из Лондона. К этому времени мы стали своими людьми во всем поселке, и у многих почтенных эскимосов появилось обыкновение заходить к нам. Все это было очень приятно, так как при их дружбе и известной доле уважения к нам, которое будет закреплено, если мы успешно завершим наше путешествие, у нас появилось гораздо больше шансов уговорить их, чтобы они снабдили нас собаками для трансарктической экспедиции. Теперь нас признала также и датская община в Канаке, у нас завязалась и личная дружба с Ордой Саннборгом, без помощи которого нам было бы чрезвычайно трудно выполнить нашу программу.

Орла познакомил нас с Киссунгуаком, веселым, но самонадеянным эскимосом, который без особого удовольствия, скорее в порядке какого-то одолжения, согласился быть нашим проводником и предпринять все возможное, чтобы, отправляясь из Туле, мы благополучно перебрались через пролив Смит в Канаду. Он пользовался прекрасной репутацией как каюр и охотник и был очень честолюбив. Я несколько раз приглашал его зайти к нам в хижину, но у него не было ни времени, ни желания, и лишь в начале нового года он с Питером Пири и его женой наконец удостоил чести посетить нас. Тогда он предложил Питеру заменить его во время нашего путешествия в Канаду.

Мы очень обрадовались такому обороту дела, так как Питер был уже знаком с привычками и странными претензиями чужестранцев. Он сопровождал норвежца Бьерна Стауба до самого Алерта, откуда Стауб в 1964 году предпринял попытку совершить трансарктический переход. Цель этого штурма, которому оказало поддержку Национальное географическое общество, – пересечение Северного Ледовитого океана одним стремительным броском. Экспедиция потерпела неудачу, насколько я мог выяснить, не из-за недостатка мужества этих людей или слабой финансовой поддержки. Она началась слишком поздно и встретилась с огромными трудностями еще на исходном пункте, у края Северного Ледовитого океана, где в это время образовалось чудовищное нагромождение ледяных торосов. По счастливой случайности американская дрейфующая научная станция «Арлис-2» на льдине, которая впоследствии была вынесена из Северного Ледовитого океана, встретилась со Стаубом примерно на полпути между Гренландией и Северным полюсом. Норвежец добрался до нее и был оттуда вывезен на самолете. Участие Питера Пири в этом «смелом вызове» заключалось в том, что он изготовил эскимосские нарты, чтобы заменить нарты Стауба, которые сломались после первых нескольких миль пути. С тех пор, не успев еще состариться, Питер был свидетелем того, как ломалось множество таких нарт.

Питер и его жена Имангуак перестали относиться к нам критически, и у них не возникало никаких сомнений (или по крайней мере они не высказывали их) в том, что мы будем готовы к выходу в путь 26 февраля. Гораздо более характерными типами эскимосов по этническим чертам и темпераменту были Каунгуак и его жена Нивикингуак, которые должны были присоединиться к нам в Сьорапалуке, поселке, отстоявшем в двух днях пути к западу от Канака. При посредстве Орлы Саннборга мы договорились, что четверо этих эскимосов будут сопровождать нас до фьорда Александры на западной стороне пролива Смит; они должны быть нашими проводниками и охотниками и на своих нартах везти часть нашего продовольствия. Мы обязались заплатить Питеру и Каунгуаку по 90 долларов каждому – сумму отнюдь не чрезмерно высокую, даже если принять во внимание, что они все равно собирались пересечь пролив Смит для предстоящей сезонной охоты на белых медведей.

Первоначально мы намеревались отправиться из Канака 8 февраля – за десять дней до появления солнца на этой широте; однако нам пришлось на несколько недель отложить выход в путь, чтобы заснять на кинопленку ритуальные танцы и праздничное веселье, которыми, по нашим предположениям, должно было быть ознаменовано окончание полярной ночи. Но нас ждало разочарование. Эскимосы не особенно веселились, когда за четыре месяца солнце впервые показалось над южным горизонтом, и, насколько нам было известно, ни один эскимос не лег спать в этот день позже обычного.

А в 2 часа дня 25 февраля мы всерьез принялись за разборку своей хижины, и меньше чем через два часа она бесформенной грудой лежала на земле. При разборке хижины и уборке мусора у нас не было недостатка в помощниках, немало оказалось и просто зрителей; однако в 7 часов вечера все эскимосы разошлись и упрятались в свои маленькие деревянные хижины.

Но на следующий день рано утром они снова явились, боясь упустить случай посмотреть на этих трех «краслунов» (то есть людей с юга, стоящих ниже, чем «иноуиты» – настоящие люди, эскимосы), одетых по-эскимосски в штаны из меха белого медведя, в камики и в огромные парки из шкур северного оленя. Стараясь всячески не привлекать к себе внимания, мы с двумя своими нартами, на которых было по 900 фунтов груза, вышли на морской лед. У нас были с собой фотографические аппараты, магнитофоны, радиопередатчики, корм для собак, продовольствие для людей, большое количество топлива, так как во время перехода до острова Элсмира нам доведется испытать температуры значительно ниже минус 45° С. Мы тащили с собой лагерное оборудование и такой разнообразный ассортимент одежды, что можно было не страшиться любых климатических условий, какие могли встретиться к северу от тропика Рака. Едва ли столько груза мы тащили когда-нибудь раньше, отправляясь в санные путешествия. К тому же значительное количество нашего имущества тащила великолепная собачья упряжка Питера Пири.

Но у нас почти не было другого выхода. Лежавший перед нами путь в 1500 миль был длинным на любой взгляд, а на пути нам встретятся только два населенных пункта, где мы сможем пополнить запасы продовольствия из заранее подготовленных складов. Да, груз небывалый. Если бы нам пришлось возвращаться с этим грузом с полдороги, это было бы позором и мы испытали бы финансовые затруднения, слишком неприятные, чтобы даже подумать о них.

Мы почувствовали небывалое облегчение, когда начали наконец наш поход. Теперь наши нарты двигались к западу, и только что прожитая зима казалась нам каким-то беспокойным сном, пантомимой колоритных фигур, действовавших в обстановке слишком нелепой, чтобы принимать ее всерьез. Прошло несколько часов, прежде чем я ощутил холод и почувствовал себя очень неуютно. Скрип нарт был столь убаюкивающим, а поверхность морского льда такой ровной, что я погрузился в сны наяву, от которых очнулся, лишь когда передние нарты свернули к берегу и остановились.

Ночь мы провели в маленькой хижине для путешественников и на следующее утро двинулись в Сьорапалук. Путь был легкий, погода не слишком ветреная. Когда мы добрались до поселка, то были очень голодны, но нас там не накормили. Все отнеслись к нам довольно дружелюбно, но и на следующее утро нам не предложили поесть. Проснулся я рано от голода. Однако хозяева и сами целый день ничего не ели, и, когда наконец наступил вечер, они подогрели кусок тюленьего мяса, которого едва хватило бы, чтобы насытить одного здорового взрослого человека, не говоря уже о том, чтобы накормить полную хижину эскимосов и вдобавок трех прожорливых европейцев.

Первый день в Сьорапалуке мы посвятили проверке нашего снаряжения и распределению его на трое нарт. Даже за время короткого перехода от Канака стало очевидно, что наши нарты довольно узки, неудобны для перевозки таких громоздких грузов, и я решил купить третьи, эскимосские нарты и переложить часть груза на них. Из Канака мы вышли с двадцатью двумя собаками; я купил еще трех, заплатив за каждую по пятнадцать долларов.

Утром 1 марта Роджер, Питер и Имангуак вышли раньше Аллана и меня: мы условились, что встретимся дальше на побережье в крошечном поселке из трех хижин, носившем название Неки. Аллан и я снимали эскимосов двумя кинокамерами, когда они готовились в путь. После их отправки мы занимались приведением в порядок третьих нарт. Я уже трижды видел пьяных эскимосов – 1 декабря, 1 января и 1 февраля. По установленной системе нормирования, жителям округа Туле (включая датскую администрацию и британские экспедиции) полагается на человека одна бутылка крепких спиртных напитков или две бутылки вина, или двадцать маленьких бутылок пива в месяц.

В полдень я шел по поселку со старым охотником Инутасуаком, в юности путешествовавшим с Эдвардом Шеклтоном. Он спешил, тонкий луч света от его электрического фонарика ни на мгновение не дрогнул. Старик ни разу не поднял глаз. Он был возмущен своими пьяными односельчанами и стыдился того, что я был свидетелем слабости «иноуитов» (настоящих людей). «Выпивка и эскимосы – нехорошо, нехорошо, нехорошо», – твердил он. Когда-то Инутасуак восхищался решительностью Эдварда Шеклтона и получал огромное удовольствие от общения с ним. В маленькой хижине, стоявшей в стороне от поселка и так занесенной снегом, что я, споткнувшись, очутился в ведущем к двери туннеле, прежде чем сообразил, где мы находимся, он показал мне свои драгоценные реликвии: экземпляр книги «Юг» с автографом, в которой описана экспедиция Эрнеста Шеклтона на «Индьюренсе», и множество фотографий, снятых во время путешествий Инутасуака с сыном Шеклтона.

Инутасуак рассказал мне также о проходе Свердрупа, а его схематические карты подтвердили сообщение Кука относительно длинного пологого подъема от вершины залива Флаглер по замерзшему руслу реки. Он сказал, что, после того как я миную водораздел, мне придется сделать крюк к северу, так как ледник преграждает речную долину, спускающуюся к заливу Айрен. Об этом же леднике упоминают и Свердруп, и Кук, но ни один из эскимосов, виденных нами в Канаке, почему-то ничего не говорил о нем.

На следующий день мы пустились в путь поздно; Каунгуак и его жена Нивикингуак вышли первыми, за ними следовали Томас и Макток Кивиок и двоюродный брат Питера Пири. Аллан и я, каждый с нартами, двигались последними – всего было шесть нарт, и через четверть часа все удалились за пределы видимости, а мы с Алленом одни едва ползли. Три эскимоса, присоединившиеся к нам, также собирались пересечь залив Смит для охоты на белых медведей. К наступлению ночи мы удалились всего лишь на 4 мили от поселка Неки. Здесь лед был толщиной несколько дюймов и такой черный, как будто бы он образовался на море чернил. Нарты скользили по нему без малейшей тряски. Пройдя 2 мили от Неки, мы заметили впереди свет электрических фонариков наших эскимосских друзей. Если бы не этот свет, мы, вероятно, двигались бы наугад вдоль берега, пока буквально не наткнулись бы на них. Это были памятный переход и приятная встреча, когда мы наконец добрались до неровного льда на берегу, где теперь сидели на привязи шесть собачьих упряжек, а восемь закутанных в меха фигур резали для них моржовое мясо. На следующее утро, впервые после того как мы шесть дней тому назад покинули Канак, наша партия выступила в путь в полном составе: с нами были еще три дорожных спутника – всего восемь нарт. Через первый залив перебрались быстро, но у следующего мыса лед был недостаточно крепким, чтобы выдержать наш груз, а дальше была видна открытая вода. У нас не оставалось другого выхода, как перебраться через всторошенный лед и затем подняться к подножию прибрежных холмов. Путь был нелегкий, так как покрытый снегом уступ имел наклон в сторону моря и нарты все время кренились на бок. Несколько раз они опрокидывались или ломались, ударяясь о валуны, а в одном месте ширина уступа составляла лишь два фута и шесть дюймов. Трудно было пройти здесь с эскимосскими нартами шириной три фута. По одну сторону уступа нависала высокая скала, по другую – тянулся двадцатифутовый скат к морю, которое обдавало холодными брызгами, перелетавшими через ледяной барьер.

Именно при таких обстоятельствах проявляются выдающиеся качества эскимосов. Техника преодоления препятствий была достаточно проста, и, если бы эскимосов не было с нами, мы справились бы с ними точно таким же способом. Но эскимосы все же отличались от нас в подходе к внезапно возникшей перед нами проблеме: они решали ее с маху. Они, как видно, были довольны одной из операций, которая состояла в том, что мы поочередно перевязывали нарты веревками, а затем почти с полным грузом тащили их сами по опасному уступу. В ближайшие несколько недель нам предстояло многому научиться у эскимосов, и это пригодилось не только в тренировочном походе, но и в более трудном и продолжительном путешествии через Северный Ледовитый океан. Некоторые из их уроков сводились к незначительным техническим советам; гораздо большую роль сыграло то впечатление, какое они в целом произвели на нас в пути. В противоположность большинству европейцев они не считают природу Арктики враждебной – скорее, для них это та среда, в которой проходят их жизненные испытания. Эскимосы прекрасно приспособлены к Арктике, и, действуя в этих суровых условиях, они почти никогда не проявляют излишней торопливости.

Тяжелый санный путь по уступу делал свое дело: время от времени наши нарты, ударяясь о валуны, опрокидывались и ломались, а стефансоновские нарты разбились так, что их нельзя было починить. Сильно пострадали и наши эскимосские нарты. Пришлось вернуться в Сьорапалук, чтобы их заменить. Аллан и я помчались назад за двумя новыми нартами и пятью собаками, а затем вернулись по своим следам вдоль берега, проделав добавочную сотню миль.

Каунгуак и Нивикингуак ожидали нашего возвращения, между тем как остальные спутники продолжали путь на север вдоль берега. Только через четыре дня мы догнали их в покинутом эскимосском поселке Эта. Большую часть пути до Эта мы проделали по суше, так как у берегов тянулась полоса открытой воды. Путешествие было очень тяжелым. В некоторых случаях нам приходилось впрягать всех наших собак в одни нарты, чтобы поочередно тащить их вверх по ледопадам и через участки голых скал. Много раз спуски, которые мы делали в кромешной тьме, заставляли нас содрогаться от ужаса, но техника нартовождения, заимствованная нами у эскимосов, оказалась, как впоследствии выяснилось, бесценной.

Из Эта наша воссоединившаяся партия двинулась к северу вдоль гренландского берега, примерно до 78°34 с. ш., где мы обнаружили ледяной мост, простиравшийся на целых 35 миль через пролив Смит. Ледяной мост представлял собой узкий замерзший оазис среди водной пустыни, имевший в наиболее широкой части около 4 миль в ширину. Это было самое хаотическое нагромождение плавучего льда, какое я когда-либо видел. К счастью, однако, по его южному краю тянулась полоса гладкого льда, которая местами не превышала в ширину нескольких сот ярдов; по ней шел хороший гладкий санный путь через пролив в Канаду. За последние двадцать лет только один раз лед в этом проливе не сохранился в течение февраля, марта и апреля. Каждый год, кроме одного, полярные эскимосы округа Туле пользовались этим ледяным мостом, который вел к их охотничьим местам на восточном берегу острова Элсмира. Эта дорога стала настолько обычной, что канадская конная полиция устроила пост у фьорда Александры, чтобы перехватывать гренландских эскимосов на пути через пролив и выдворять их обратно в Гренландию, так как канадская полиция считала, что белые медведи, разгуливающие вдоль восточных берегов острова Элсмира, предназначены только для канадских эскимосов, хотя и состоявших в родстве с эскимосами из Туле. Наши спутники, видимо, очень боялись канадской конной полиции и, рассказывая о встречах с нею, впадали в чудовищные преувеличения. Вообразите их восторг, когда на гренландской стороне ледяного моста, в морозный совершенно безветренный день мы увидели на фоне голубовато-серых облаков три смутные искаженные желтые фигуры, маячившие на горизонте и медленно двигавшиеся к югу нам наперерез. Прошептав несколько слов друг другу, наши спутники поспешно разгрузили свои пять нарт и, покинув нас, бросились в погоню за медведями. Это были первые белые медведи, которых я увидел в диком, свободном состоянии. В ближайшие годы нам пришлось видеть их в гораздо большем количестве и на более близком расстоянии. Со временем дело дошло до того, что мы стали опасаться их. Но в этот день в проливе Смит белые медведи, двигавшиеся вперевалку у самого горизонта, показались нам такими великолепными, что их можно было счесть лишь за воплощение каких-то божеств.

Днем 18 марта мы добрались до ныне заброшенного поста канадской конной полиции у фьорда Александры. От Канака мы прошли уже около 250 миль, и трое из наших эскимосских друзей покинули нас. Пири и Каунгуак опять уговаривали нас изменить наши планы и не идти через остров Элсмира проходом Свердрупа, представлявшим собой русло реки, по которому Кук без труда прошел от вершины залива Флаглер на противоположную сторону острова. Инутаскуак, старый охотник, с которым мы встретились в Сьорапалуке, подтвердил сообщение Кука о том, что это длинный легкий подъем, и предупредил, что нам придется сделать крюк к северу, чтобы обойти один участок речной долины, преграждаемый ледником. Пири и Каунгуак предостерегали нас, что, если в долине будет мало снега, мы столкнемся с большими трудностями, и предложили идти через ледяной щит к югу от прохода – значительно более безопасный путь перехода через остров, которым обычно пользовались эскимосы и канадская конная полиция.

Утром 21 марта четыре наших спутника один за другим просунули голову в рукавный вход нашей палатки, чтобы попрощаться с нами. Как всегда, Питер был первым. Более энергичного эскимоса я никогда не встречал; он унаследовал от своего знаменитого дедушки не только славную фамилию, но и способность к руководству и живой интерес к внешнему миру; в нем было также развито чувство юмора. У Питера была походка полярного эскимоса: он шагал вразвалку, но черты лица у него были европейские. Я не решусь утверждать, что в фойе какого-нибудь лондонского клуба его приняли бы за англичанина, однако ковры клуба – это не та мягкая поверхность на земле, по которой ему хотелось бы ходить, так как он охотник, притом один из лучших в округе Туле. А его жена Имангуак – одна из самых привлекательных и своенравных чистокровных эскимосок на всем Севере.

Даже когда Питер обменивался рукопожатиями с нами тремя, мы чувствовали, насколько напряжен пульс охотника. То же относилось и к крепкому рукопожатию его жены. Я и теперь вижу ее, одетую в штаны из шкуры белого медведя и в тонкий голубой анорак. Вижу и Каунгуака, его широкое темное лицо с несколько деланной улыбкой, ибо, даже после того как мы пережили вместе столько приключений, мы все же были для него «краслуны» – люди с юга.

Мы путешествовали с эскимосами почти месяц, привыкли доверять им и уважать их и с грустным чувством смотрели, как двое нарт исчезают в тумане. Впереди нас ожидал переход в тысячу с лишним миль, представлявший лишь тренировку перед более трудным трансарктическим путешествием, которое я планировал уже несколько лет.

У вершины залива Флаглер остров имел в ширину около 50 миль. По сообщению Кука, он пересек его за четыре дня. Мы потратили на это почти четыре недели.

К 6 апреля у нас оставалось всего на девять дней продовольствия для нас самих и на девять дней корма для собак, если мы убьем трех из них. Роджер считал, что надо убить пять, а Аллан придерживался мнения, что следует выкинуть все не слишком нужное снаряжение, как, например, кинокамера, фирмы Белл и Хауэлл и запасная радиостанция. Он хотел отрезать конец своих нарт, чтобы облегчить их, и бросить меховую одежду, так как стало несколько теплее. Однако при дальнейшем обсуждении мы пришли к выводу, что, выгадывая в весе, мы лишь незначительно улучшим свое положение. К тому же мы чувствовали какое-то недомогание. Вероятнее всего мы страдали от постоянного отравления угарным газом во время сна в отапливаемой керосинкой палатке. Налицо были все симптомы: головокружение, тошнота, чувство опьянения, расслабляющая сонливость. Нам не слишком шло на пользу и то, что мы сидели всего на одной четверти обычного рациона. Однако положение наше было бы не столь серьезным, если бы собаки находились в хорошем состоянии. Но они голодали еще сильнее, чем мы, и приходили в такое же замешательство, как и мы, когда попадались бесснежные участки. Если бы мы послушались совета эскимосов и попытались пересечь остров Элсмира по ледяному щиту, то к этому времени были бы уже на метеорологической станции Юрика. А теперь мы находились лишь на полпути через проход Свердрупа, и все тяжелые участки дороги были еще впереди.

Прошло две недели с тех пор, как мы расстались с эскимосами, а нам казалось, что с момента трогательного прощания с ними миновало целых пять недель. Это были самые тяжелые дни нашего путешествия, и начались разговоры о том, чтобы отказаться от его продолжения и запросить по радио помощь. Но об этом не могло быть и речи. Для нас стало очевидным, что Кук и горсточка других исследователей, которым удалось пересечь остров по проходу Свердрупа, оказались не в столь трудных условиях, как мы: снегу тогда было больше и санный путь лучше. Однако это сочли бы слабым извинением те, кто содействовал экспедиции; они знали только то, что до нас пересекали остров Элсмира, а нам не удалось. Я понимал, что в том случае, если мы прекратим путешествие, нам придется проститься с мечтой о пересечении Северного Ледовитого океана.

Мы убили одну собаку и скормили ее остальным. С этого дня мы стали спать на открытом воздухе и пользоваться палаткой только для приготовления пищи. Мы вступили в каньон, который местами был так узок, что нарты не могли пройти. Все грузы пришлось перетаскивать на спине, а нарты, поворачивая их боком и кое-где спуская по замерзшим водопадам, волочить самим. Так мы достигли конца каньона, выходящего на замерзшее озеро; западная его часть была преграждена языком глетчера, о котором нас предупреждали эскимосы и упоминалось в сообщениях Свердрупа и Кука об их пересечении острова Элсмира. Когда мы огибали край ледникового языка, все грузы пришлось опять тащить на спине. За ним мы очутились на реке, покрытой голубоватым льдом, и тут дело пошло несколько быстрее – мы направились вниз к заливу Айрен.

Теперь мы довели дневной рацион до одной шестой обычного, слабость у нас усилилась – это результат не только недостатка питания, но и последствия коварного отравления угарным газом. На острове Элсмира нам пришлось проделать путь, по меньшей мере в три раза превышавший кратчайшее расстояние от одной стороны острова до другой. Изможденные и усталые, пошатываясь, шли мы к фьорду. Даже на самом гладком льду нам редко удавалось заставить собак тащить нарты со скоростью свыше 2 миль в час; а иногда мы подталкивали нарты рукой, и они чуть не наезжали на собак. При планировании этого тренировочного перехода не было предусмотрено сбрасывание с воздуха запасов продовольствия, как это планировалось для предстоящего трансарктического перехода. К тому же с потеплением и вскрытием льда нам нельзя было терять время на охоту, чтобы раздобыть пищу для собак и для самих себя.

Как ни странно, но все же помощь с воздуха мы получили, хотя для собак большого прока от этого не было. Первым из намеченных нами пунктов пополнения запасов была канадская метеорологическая станция в Юрике, расположенная примерно на полпути вдоль берега острова Элсмира, в каких-нибудь полутораста милях к северо-западу от того места в Бей-фьорде, где мы находились. Обеспокоенные нашим запозданием, работники станции сообщили нам по радио, что на поиски нас вылетел самолет. Юрика в это время служила также базой для исключительно рискованного предприятия, которое возглавлял Ралф Плейстед и финансировала радиовещательная компания «Колумбия». Он задумал достичь Северного полюса, идя из Юрики (откуда до полюса было около 700 миль) на мотосанях «бомбардье». Уже через несколько дней после выхода этой экспедиции начались неполадки, а к тому времени, когда мы добрались до метеостанции, ее постигла полная неудача. Однако пока что участники экспедиции Плейстеда были полны энтузиазма, и вспомогательный самолет Плейстеда держал сейчас путь к нам, чтобы подобрать нас. Я представил себе «шапки» в газетах всего мира, оповещающие о том, что наша экспедиция спасена экспедицией Плейстеда, и по радио попросил Плейстеда оказать нам любезность и вернуться на свою базу. Но тем временем самолет летел уже над нами, и с него увидели нас. Он был оборудован лыжами, снизился и приземлился. После того как мы категорически заявили, что не собираемся прекращать путешествие, а Плейстед заверил нас, что им руководили самые добрые намерения, мы согласились взять кое-что из продовольствия и металлические нарты для замены тех, которые были изготовлены по образцу Пири; Роджеру пришлось бросить их во время перехода через остров Элсмира.

Следующие несколько дней мы упорно шли вперед, и 26 апреля, ровно через два месяца после того, как мы покинули эскимосский поселок Канак, увидели вдали метеорологическую станцию Юрика, где жили четырнадцать человек. При подходе к Юрике мы и собаки были в таком жалком состоянии, что одна собака, обессиленная, упала и околела в одной миле от станции, а мы, изнуренные и исхудавшие, вынуждены были отъедаться и отдыхать целую неделю, прежде чем двинуться дальше.

6 мая, на следующий день после того, как Плейстед официально отказался от своей затеи, мы покинули станцию Юрика и начали вторую часть нашего путешествия. Впереди простирались 700 миль ледяной поверхности, и лед с каждым днем становился все менее надежным.

11 мая вечером нам удалось добраться до самой северной точки острова Аксель-Хейберг, расположенной далеко за восемьдесят первой параллелью. К нашему удивлению, оказалось, что это то самое место, которое, по утверждению Кука, было отправным пунктом при его штурме Северного полюса. Перед нами открывался на редкость унылый пейзаж. Здесь не было даже признаков обитания птиц или других животных, никакого движения, и вокруг расстилалась устрашающая пустыня льда и снега.

Теперь мы направились на юг по другой стороне острова Аксель-Хейберг. Когда мы миновали полярный плавучий лед, дорога стала несколько лучше; однако наши собаки опять быстро устали, и, проделав примерно 120 миль, мы с облегчением вздохнули, когда увидели остров Майген. На ледяном щите этого далекого и необитаемого острова, на высоте около тысячи футов над уровнем моря, самолет Института по изучению полярного континентального шельфа оставил для нас последний склад припасов.

Усталые, мы с трудом взобрались на ледяной щит, быстро погрузили припасы и рано утром 22 мая двинулись дальше. Время теперь стало решающим фактором. Южнее уже наступила весна, вскоре лед будет вскрываться и вокруг нас. До Резольют-Бей оставалось приблизительно 400 миль, и нельзя было терять ни секунды. Нам благоприятствовало то обстоятельство, что теперь было постоянно светло, но, быстро двигаясь по гладкому льду к югу, мы вскоре очутились в густом тумане. В течение нескольких дней мы почти не видели солнца. Вокруг островов не было трещин, вдоль которых мы могли бы двигаться, а так как мы находились лишь в нескольких сотнях миль от Северного магнитного полюса, то нельзя было полагаться на компасы. Наконец начались снежные бури, и десять дней при видимости меньше чем 10 ярдов нам пришлось лежать и ждать. Это было тревожное время. Мы не знали, потрескался ли лед вокруг нас. Из боязни попасть в беду не решались идти на юг, к северной оконечности острова Девон.

Когда в конце концов нам удалось возобновить свой путь, оставалось пройти еще много миль, и сделать это надо было быстро. Я подсчитал, что в среднем нужно проходить не менее 20 миль в день. Но собаки, снова голодные, оказались не способными на это. В таких условиях едва ли можно делать больше одной мили в час. Поэтому нам приходилось ежедневно совершать пятнадцати-шестнадцатичасовые переходы, чтобы выполнить дневную норму; мы двигались восемь часов подряд, затем на четыре часа давали собакам отдых, а потом шли еще восемь часов.

В результате таких форсированных маршей 16 июня мы достигли фьорда Артур на острове Девон. Там нам сообщили то, чего мы боялись: лед в проливе к северо-востоку от Резольют-Бей вскрылся. Наше путешествие закончилось, когда мы находились ровно в 100 милях от цели.

Впоследствии мы очень огорчились, обнаружив, что летчики, сообщившие нам эти сведения, ошиблись. Местами лед был достаточно крепок, и мы могли бы добраться с нартами до Резольют-Бей. Правда, лед в тех местах, где мы шли последние несколько дней, вскрылся примерно через неделю, так что, по зрелому размышлению, нам, пожалуй, изрядно повезло: мы вовремя осели на твердую землю.

Меня с несколькими собаками самолет доставил в Резольют-Бей. Аллан, Роджер, остальные собаки и все имущество прибыли туда через неделю. Мы договорились с канадской конной полицией, чтобы собак перевезли на судне в эскимосский поселок на берегу пролива Джонс. Неизрасходованные запасы продуктов и снаряжение мы оставили в Резольют-Бей, с тем чтобы впоследствии, когда будем совершать переход через Северный Ледовитый океан, нам сбросили их с самолета.

Затем мы разъехались в разные стороны. Роджер полетел в Эдмонтон, а оттуда в Монреаль, где он собирался немного отдохнуть перед возвращением домой. Аллан, верный себе, дал согласие участвовать в другой экспедиции. Через несколько минут по прибытии в Резольют-Бей он снова сел в самолет и полетел к базовому лагерю на острове Девон, чтобы весь остаток лета исполнять обязанности начальника научной станции Североамериканской экспедиции арктического института. Осенью он должен был прилететь ко мне в Англию и помочь управиться с многочисленными канцелярскими делами и составить окончательный план трансарктического путешествия. Я полетел в Эдмонтон, а оттуда прямо в Лондон.