"Корабль смерти" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава 1

Это был огромный корабль.

Демосфен Скуратис задумал его таким с самого начала. Никогда еще мир не видел ничего подобного.

Его длина — от носа до кормы — достигала полумили, а высотой он был с многоэтажный дом. В его чреве могли поместиться две «Королевы Елизаветы II» С крыши надпалубных сооружений можно было прыгать с парашютом. Корабль предназначался для транспортировки нефти из стран Персидского залива; он обладал мощью тысячи танковых бригад и энергетической системой большого города, а что касается объема перевозок — здесь он мог заменить грузовой транспорт целого государства.

— Если удлинить его еще немного, сэр, мы могли бы поставить его поперек Атлантического океана, как мост, — пошутил однажды баронет Рамсей Фраул, президент судостроительного картеля «Фраул шиппинг комбайн лимитед».

Демосфен Скуратис улыбнулся шутке. Улыбался он редко и скупо: темные губы раздвинулись ровно настолько, чтобы на изжелта-бледном лице можно было уловить некий намек на веселье.

— Я занимаюсь судами, а не мостами, баронет, — возразил Демосфен Скуратис, потягивая ароматный миндальный напиток — от портвейна он отказался Это был низкорослый и приземистый мужчина, при взгляде на него казалось, будто высокого человека сжали в длину и получился толстый коротышка. Он был достаточно безобразен, чтобы заставлять других мужчин удивляться, как это ему удается окружать себя красивыми женщинами, и достаточно богат, чтобы они не сомневались, как он этого добивается. Однако те, кто считал, что Скуратис женщин покупает, заблуждались. Вообще, многие заблуждались на его счет. Баронету Рамсею Фраулу его ошибка стоила поместья Аттингтон. В этом обширном зеленом имении и родилась у Скуратиса мысль о корабле-гиганте.

Аттингтон пережил набеги скандинавов, норманнское завоевание. Великую депрессию, ухудшение материального положения семьи во вторую мировую войну, рост налогового бремени, ряд крупных скандалов, затрагивающих репутацию клана Фраулов, а также возрастающее нежелание младшего поколения продолжать семейное дело. Но ему не суждено было пережить деловое партнерство с греком Скуратисом, который когда-то был чистильщиком сапог, а теперь стал крупным судовладельцем, соперничать с которым мог только другой грек, Аристотель Тебос.

Когда Фраул объявил на совете директоров, что они будут строить крупнейший в мире корабль для самого Демосфена Скуратиса, акции компании на лондонской бирже сразу же невероятно подскочили в цене. Директоров не смутило то, что кто-то продает акции компании без финансового покрытия, причем в больших количествах. Будь у них поменьше энтузиазма и побольше осторожности, они могли бы нанять детективов и выяснить, кто на самом деле стоит за небольшой брокерской конторой, которая осуществляет эти продажи. И они без труда могли установить, что это Демосфен Скуратис собственной персоной.

Продавать акции без покрытия — значит продавать то, чего не имеешь.

Но Скуратис знал то, чего не знал баронет: партнерство с Демосфеном Скуратисом не открывает тому пути к богатству, но оно открывает Скуратису возможность пить кровь баронета. Заключающее сделку рукопожатие — это лишь начало торга.

Поначалу казалось, что этот грек сэру Рамсею — отец родной. Он нашел ему кредиты. Он использовал свои связи, чтобы пристроить заказ на скаггеракских судоверфях в Ставенгере, в Норвегии. Когда же компания Фраула увязла в этом проекте настолько, что не могла выжить, не завершив его благополучно, «отец родной» резко изменил отношение. Начались всякие претензии: не тот материал, не та конструкция. Он требовал заменить решительно все, вплоть до самой мелкой детали, и стоимость заказанного им судна возросла почти втрое против проектной. Сэр Рамсей совсем извелся.

Измученный, с темными кругами под глазами, он предстал перед заказчиком, чтобы отвергнуть его очередное требование.

— Мы не можем установить атомные двигатели, господин Скуратис. Извините, но у нас нет такой возможности.

Его собеседник пожал плечами. Он ничего не понимает в судостроении. Он знает только, что ему нужно. А нужны ему атомные двигатели.

— Мы не можем вам их поставить, никак не можем.

— Тогда мне не нужен ваш корабль.

— Но у нас контракт, сэр!

— Пусть с этим разбирается суд, — заявил Скуратис.

— Вы же прекрасно знаете, сэр, что мы кругом в долгах и не можем ждать, пока завершится судебное разбирательство и суд заставит вас заплатить нам.

Скуратис сказал, что ничего не понимает в судебных разбирательствах.

Он знает лишь, что ему нужно, а нужны ему атомные двигатели. Еще он подчеркнул, что окончательная конструкция корабля их прекрасно выдержит.

— Если уж мы идем к финансовому краху, — сказал сэр Рамсей и в его голосе прозвучала вся гордость многих поколений знатного рода, — то по крайней мере обойдемся без лишних слов. Я говорю «нет». Можете делать все, что вам заблагорассудится, любые гадости!

Но бывшего чистильщика обуви не так-то легко пронять словами. Жизнь голодных низов — штука нелегкая. И человек, выросший в трущобах Пирея, строит планы не для того, чтобы широким жестом самому их разрушить.

Хотя Скуратис не разбирается ни в кораблестроении, ни в судопроизводстве, он прекрасно разбирается в финансовых делах. Сэру Рамсею нужно только прислушаться к его советам. На самом деле ничего страшного не произошло: разговоры о банкротстве чушь! Ведь сэр Рамсей еще не использовал всех возможностей для: получения кредита. У него есть Аттингтон, с его обширными земельными угодьями — поместье, стоимость которого очень велика. Сэр Рамсей не может решиться обратить тысячу лет британской истории в средство платежа, но Скуратис может, и он готов предложить свою помощь. Если сэр Рамсей не потерял голову от всех этих разговоров о банкротстве, компания сможет получить новые кредиты, установить на корабле атомные двигатели и заработать солидную прибыль. Разве Скуратис сказал, что не уплатит за двигатели? Разумеется, уплатит, и очень даже хорошо. Он платит за все, что получает. Но его желание — закон.

На этот раз сэр Рамсей потребовал оформить все как должно: и залоговые депозиты, и долговые обязательства, и закладные. «Я хочу защитить свои интересы», — сказал он. И защитил.

Но лишь до того момента, когда корабль был построен и Рамсей Фраул прочитал в «Лондон таймс», что Скуратис не собирается его принимать. Акции сразу же упали почти до одного фунта. Перепуганные кредиторы накинулись на старую и уважаемую фирму, точно обезумевшие от страха матросы тонущего корабля на спасательные шлюпки. Все долговые обязательства, под которые были приобретены атомные двигатели, были предъявлены к немедленной оплате. Когда цена акций упала почти до нуля, Скуратис скупил их и завладел контрольным пакетом компании. С ловкостью фокусника он продал закладные самому себе, продал себе громадный корабль за скандально низкую цену, в качестве заимодавца получил поместье Аттингтон, продал судоверфи Фраула подставной компании, которая официально объявила себя банкротом, и напоследок купил акции Фраула по одному шиллингу, вручив их тем самым бедолагам, с которых когда-то получил по 150 фунтов за штуку.

Это были манипуляции, достойные шакала. В результате у сэра Рамсея осталось три выхода: застрелиться, повеситься или отравиться. Он решил тихо и незаметно уйти из этого мира, причем там, где он был бы ближе к своим предкам. И вот холодным октябрьским днем, спустя пять лет после того, как крупнейший греческий судовладелец предоставил ему блестящую возможность проверить свои способности судостроителя, баронет Рамсей Фраул в черном «роллс-ройсе» в последний раз приехал в Аттинтгон.

Он распрощался со своим шофером, извинившись, что не может выплатить ему выходное пособие. Вместо этого он отдал шоферу брелок от своих золотых часов, не слишком старинную вещь, которая хранилась в их семье всего лишь 210 лет.

— Вы можете его продать, — сказал сэр Рамсей.

— Нет, сэр, я его не продам, — возразил шофер. — Я проработал двадцать два года у джентльмена, истинного джентльмена, сэр. Этого у меня никто не отнимет, никакие греки со всем их богатством. Ваш брелок — не для продажи, как не продаются и двадцать два года моей жизни, сэр.

Тысячелетняя фамильная закалка в холодном английском климате не позволила сэру Рамсею заплакать. Но после этого не страшно и умереть.

— Благодарю вас, — сказал он. — Это были действительно хорошие годы.

— Вам еще будет нужна сегодня машина, сэр?

— Нет, не думаю. Большое спасибо.

— Тогда — всего вам доброго, сэр.

— До свидания, — сказал баронет Рамсей и снова почувствовал, что жить значительно труднее, чем умереть.

Он не приезжал в поместье с прошлого года. Мебель стояла в чехлах. Баронет зашел в комнату, где родился, потом — в детскую, и наконец в большом парадном зале с величественным камином, который он не смог сейчас даже наполнить дровами, сэр Рамсей обошел галерею фамильных портретов.

И тут, как это иногда бывает с людьми, находящимися на пороге смерти, он вдруг прозрел. Он понял, что их семейное благосостояние, вероятно, начиналось не со славы, а скорее всего, как и у Скуратиса, со лжи, грабежа и обмана. Именно так создаются большие состояния. И может быть, более нравственно способствовать краху одного из них, нежели его зарождению. Сэр Рамсей принял закат славы дома Фраулов с достоинством — по крайней мере это он мог сделать.

Мирная тишина парадного зала была нарушена глухим рычанием мотора подъехавшего «ягуара».

Приехал Скуратис, подумал сэр Рамсей. Его можно было безошибочно узнать по тяжелой походке. Скуратис подергал один замок, потом другой, пока не нашел наконец незапертую дверь. Тяжело пыхтя и вытирая блестящий от пота лоб, он ввалился в парадный зал Аттингтона, который теперь принадлежал ему.

— О, сэр Рамсей! Я так рад, что успел вовремя!

— В самом деле? Почему? — холодно спросил Фраул.

— Когда мне рассказали, в каком подавленном состоянии вы находитесь, и я узнал, что вы поехали сюда, захватив с собой пистолет, я сразу же помчался следом. Я счастлив, что вы еще не успели застрелиться.

— Вы собираетесь мне помешать?

— Ну нет! Я просто боялся пропустить зрелище вашего самоубийства. Стреляйтесь себе на здоровье.

— А почему вы думаете, что я не застрелю вас? Удовлетворите мое любопытство.

— Чтобы выжить, надо знать людей. Это не для вас, сэр Рамсей.

— Мне только сейчас пришло в голову, что вы заставили меня вырыть себе самому могилу отнюдь не из деловых соображений.

— По правде говоря, нет. Однако дела для меня всегда на первом месте.

— Может быть, я чем-то оскорбил вас?

— Да. Впрочем, это было сделано без злого умысла. Вы кое-что сказали газетчикам.

— Что именно, смею спросить?

— О, совершенный пустяк! — сказал Скуратис.

— Но для вас, очевидно, это был не пустяк, господин Скуратис?

— Для меня нет. Вы, будучи президентом судостроительной компании, заявили, что Аристотель Тебос самый выдающийся судовладелец во всем мире.

— Но ведь он им был до того, как мы построили вам самый большой корабль.

— Значит, теперь это следует сказать обо мне?

— Да. Ведь мое замечание было сделано так давно!

— Тем не менее вы его сделали!

— И это все?

— Нет. Как я уже сказал, я учитывал и деловые интересы.

— Вероятно, было что-то еще, господин Скуратис?

— Нет. Только дело. И то, что вы сказали об Аристотеле Тебосе.

— И этого оказалось достаточно, чтобы вам захотелось разорить меня?

— Разумеется.

— А теперь вы приехали смотреть, как я покончу с собой?

— Да. Посмотреть торжественный финал, завершающий наше предприятие.

Сэр Рамсей улыбнулся.

— Жаль, что вы не читали утренних газет, господин Скуратис. Ваше предприятие может и не получить счастливого завершения. Вы имеете шанс стать самым большим динозавром после ледникового периода. Евреи называют сегодняшний день «Иом киппур» — «день искупления». Это их день искупления. А ваш день искупления еще впереди.

— О чем это вы толкуете?

— О небольшой войне, которая началась сегодня на Ближнем Востоке.

— Я знаю о ней. Я знал о ней еще до того, как вышли газеты.

— А вы не подумали о том, что вы будете делать с самым большим в мире танкером, когда нефть подорожает? Ведь танкер рассчитан на перевозку дешевой нефти в больших количествах.

Сэр Рамсей перевел свой взор с фыркающего толстяка в плохо сидящем костюме на более достойные вещи. Он окинул взглядом стол, стул с высокой спинкой, на котором сидел его отец во время торжественных застолий; стул у камина, на котором много раз сиживал он сам в добрые старые времена, когда Британская империя еще была мировой державой...

Затем он вложил в рот дуло пистолета и нажал на спуск. Это было очень просто, много проще, чем продолжать жить.

Скуратис проследил глазами за тем, как затылок баронета взорвался фонтаном мелких красных брызг. А в зал уже входили свидетели, и ни один из них, разумеется, не припомнит, чтобы сюда заходил когда-нибудь Скуратис.

Собственно говоря, приезжать ему было необязательно — со дня заключения контракта на постройку корабля он знал, что сэр Рамсей обречен.

Самоубийство сэра Рамсея было не первой смертью, связанной с этим кораблем. Было еще восемнадцать других смертей, но, по мнению Скуратиса, это соответствовало среднестатистическим данным об убитых или покалеченных при осуществлении любого большого проекта. Подлинной трагедией было для него эмбарго на поставки нефти. Цена на нее выросла в четыре раза, и соответственно уменьшилось ее потребление. Объем перевозок резко сократился, и оказалось, что судов, готовых перевозить, слишком много, а нефти, которую нужно перевезти, слишком мало.

Огромное судно стояло на приколе в норвежском порту; Демосфен Скуратис тратил семьдесят две тысячи долларов еженедельно только на то, чтобы не глушить двигатели и не дать судну заржаветь, превратившись в целый остров металлолома. Это было все равно что содержать мертвый город, и Скуратис, возможно, пустил бы корабль, еще не имевший даже названия и значившийся под номером 242, на слом, если бы не прием, который устроил Аристотель Тебос в его честь, когда корабль был готов. Кого только не было в этот день на верфи: и короли, и социалисты, и представители прессы, без конца фотографирующие огромный корпус судна, закрытый брезентом, — целые акры просмоленной парусины стоимостью в двести сорок тысяч долларов закрывали мощные насосы танкера и его машинное отделение.

— Я пригласил вас с тем, чтобы мы могли выразить наше глубокое восхищение самым грандиозным из всех когда-либо построенных в мире кораблей прежде, чем мой бедный, бедный друг Демосфен пустит его на слом, — сказал на приеме Аристотель Тебос.

— Смешно! — сказал Скуратис репортерам, когда они попросили его прокомментировать заявление друга. При этом он изобразил легкую усмешку, будто это и в самом деле было смешно.

Он был в ловушке. Он знал, что Аристотель Тебос прав — положение дел Аристотель понимал, как понимал его каждый, кто имел дело с кораблями.

Но что значат какие-то семьдесят две тысячи в неделю? Только семьдесят две тысячи, чтобы не позволить Тебосу смеяться последним. Можно немного потерпеть. Это «немного» вылилось в несколько лет.

Однажды, когда Скуратис завтракал в Нью-Йорке с одним африканским дипломатом, его вдруг осенило. Если замысел удастся, он прославится, станет великим! Аристотель Тебос умрет от зависти.

Скуратис чмокнул африканского дипломата в прыщавую черную щеку и пустился в пляс вокруг ресторанного столика. Дипломат был озадачен, но Демосфен объяснил ему, что тот должен делать.

Государственный департамент США узнал об этом слишком поздно.

— Вы шутите! Они там все посходили с ума!

Эти слова произнес сотрудник Госдепартамента, и относились они к Организации Объединенных Наций.

Его коллеги с ним согласились.