"Доклад о вероятности Эй" - читать интересную книгу автора (Олдисс Брайан)

I

Текст доклада:

В этот январский день погода демонстрировала почти полное отсутствие характера. Ни мороза, ни ветра. Деревья недвижны. Однако тот, кто посвятил себя предсказаниям погоды, имел бы вполне достаточные основания рассуждать о дожде, который должен был начаться еще до заката. Хмурые тучи застилали небо. Лик солнца был закрыт ими. Соответственно тени не имели формы.

Единственное окно на северо-западной стороне дома отражало неясные очертания сада. Ни единого движения. Только раз, неожиданно по окну прокатилась тень голубая, пролетевшая над садом и расплескавшая спокойствие. Ни единого движения не заметно в самом доме. Ни единого звука не доносилось из него.

Джи обитал не в доме-особняке, а в деревянном бунгало, одно из окон которого смотрело на северо-западную стену особняка. В легком строении была всего лишь одна комната — приблизительно пять метров на четыре, так что бунгало оказывалось вытянутым в длину. Стояло оно на низких кирпичных столбах, поднимавших его над землей. Сделано было из досок: на фасаде и на задней стене они шли вертикально, а на боковых стенах горизонтально. Крыша, заменявшая к тому же потолок, также была сколочена из досок, покрытых рубероидом, который был прибит гвоздями с большими плоскими шляпками, глубоко ушедшими в черный материал; от гвоздей во все стороны разбегались многочисленные трещины.

В бунгало было два окна. Оба в передней стене, впрочем, как и дверь. Дверь эта — самая простая, подогнана была плохо. Окна тоже самые простые, без всяких переплетов — в одно стекло. Рамы, косяки, наличники и сама дверь выкрашены были белой краской, которую пыль и время превратили в серую, но смотрелась она еще, в общем-то, неплохо и, очевидно, в освежении не нуждалась. Все остальное дерево, исключая доски крыши, покрасили желтой краской. Она находилась к данному моменту в менее удовлетворительном состоянии, чем белая: во многих местах облупилась, облезла и обнажила материал.

Между двумя окнами висела перекошенная дверь-инвалид. В замочной скважине изнутри торчал ключ, хотя замок уже давно не закрывался: петли просели, дерево рассохлось, косяк повело. Джи приходилось хлопать изо всех сил, чтобы закрыться получше на ночь; мысль о том, что мистер Мери может войти в бунгало и застать его спящим, не радовала. Иногда, когда Джи в очередной раз приходилось грохотать дверью, закрываясь на ночь, ключ вылетал из замочной скважины и падал на коврик, лежавший перед входом.

Года два уже прошло с того времени, как Джи поселился в деревянном бунгало. За это время, за эти почти два года, ключик падал на коврик перед дверью несчетное число раз.

Когда мистер Мери нанимал рабочих для строительства бунгало в саду, он говорил своей жене: «Это для тебя, ты сможешь называть его своим летним домом». Фасад маленького деревянного зданьица выходил на северо-западную стену особняка не прямо, а под углом градусов в двадцать, в направлении почти на восток-юго-восток. Десять метров было между двумя этими очень разными по виду строениями. Дом, конечно же, возвышался, можно сказать, нависал над бунгало.

В начале января, в первых числах, когда светило редкое в это время солнце, оно почти никогда не выглядывало из-за крыши, так что лучи его не попадали в нижние половинки двух окон деревянного домика. Однако даже этот скудный рацион урезала группка печных труб, отбрасывавших тени на крышу и фасад бунгало. Поскольку окна обращены были на восток-юго-восток, свет падал в единственную комнату под углом. Он захватывал маленький участок коврика, разливался по полу и добегал до кушетки, на которой обычно спал Джи.

Однако Джи в такие моменты никогда на ней не было.

Это его ложе стояло у северной стены домика, напротив него, в углу, Джи поставил маленькую печку-примус старого образца, работавшего на керосине. Около нее стояло кресло, в котором он проводил большую часть дня. Одна из ножек кресла была немного короче других, и при желании можно было изобразить кресло-качалку. Это кресло принесли в бунгало из дома. Стиль, в котором выполнен был этот предмет обстановки, назывался — по мнению Джи — «колесо» потому, что перекладины, составлявшие его спинку, сходились к центру, но одна потерялась, исчезла. Именно поэтому мистер Мери и приказал перенести кресло из особняка в бунгало. Сделали же его незадолго до первой мировой войны, об этом можно было узнать, прочитав надпись на нижней стороне круглого деревянного сиденья, — 1912. Джи знал про эти цифры и никогда не забывал о них.

Сидя в кресле, он обычно позволял глазам отдохнуть, перебегая взглядом с предмета на предмет.

Вообще-то их, этих предметов, было немного. И каждый давно и хорошо знаком с Джи. Большая часть фабричного производства, как, например, примус с узором из круглых дырочек на верхней части или оцинкованное ведро, стоявшее обычно возле кресла. Почти все вещи и мебель не предназначались для бунгало, а были принесены из особняка мистером Мери, некоторые из них женой мистера Мери, но все это было еще до того, как они рассорились. Один, от силы два предмета обстановки принадлежали Джи.

Некоторые из вещей прямо говорили о прошедшем времени, другие лишь тонко намекали на него. Часы Джи предназначались как раз для того, чтобы следить за незримыми и неуловимыми мгновениями; это были собственные часы Джи: он купил их, истратив часть суммы, выданной ему мистером Мери в качестве жалованья. На циферблате, круглом циферблате, располагались цифры от единицы до двенадцати и пара стрелок. Меньшая из них указывала на нижнюю петлю цифры восемь, а большая — на промежуток между цифрами девять и десять. Стрелки пребывали в этой позиции, образуя угол градусов в пятьдесят, уже больше одиннадцати месяцев. И хотя Джи, когда часы вдруг обращали на себя его внимание, тешил себя иллюзиями, что они в рабочем состоянии, он все-таки ни разу не решился проверить эти самоутешительные предположения и завести механизм.

Напоминал о ходе времени и календарь за предыдущий год — 19... Девятое число февраля было отмечено на его листе.

Джи, впрочем, полностью сознавал, что указанная дата не совсем верна. Над этой рабочей — с цифрами и названиями — частью календаря, которая не работала, висел рисунок, приклеенный к тому же куску картона. Когда Джи обращал внимание на эту «эстетическую» часть, он видел среднего качества картинку, изображавшую двух мужчин в современной одежде, стоящих на краю пропасти. Один из них, с черной бородой, указывал своей тростью на что-то в ущелье, а второй, со шляпой в руке, казалось, пристально вглядывался, но не в пропасть, а в кончик палки своего бородатого спутника. На переднем плане ущелье было завалено деревьями, сломанными сучьями и валунами гигантских размеров. На заднем плане весь этот хаос застилала багровая пелена, и над всем этим парила, простирая свои громадные крылья, какая-то птица. Грандиозность изображаемого не производила должного, строгого и сурового, впечатления, поскольку все написанное обнимал мягкий дневной свет. Этот свет так охватывал две фигуры на картине, что они казались стоящими среди театральных декораций, поэтому, несмотря на край пропасти, за мужчин — и бородатого, и в шляпе — было не страшно, они, казалось, в безопасности.

Третьим предметом, указывавшим на постоянный ход времени, хотя и не так непосредственно, как часы и календарь, являлась газета «Дейли... » за апрель предшествующего года. Джи приколол когда-то лист с текстом и картинками к стене двумя канцелярскими кнопками: по одной в каждый верхний угол, правда, потом добавил еще две — в нижние углы, потому что от сырости, шедшей от стен, газета норовила завернуться вверх. Он хранил этот лист, так как считал его самым содержательным из газетных листов. Над центральной статьей этой полосы шла надпись крупным и жирным шрифтом: «СИЛЬНЫЙ ВЗРЫВ ПОВРЕДИЛ КОРАБЛЬ В ЮЖНОМ ПОРТУ». Репортаж об этом пожаре, во время которого никто не пострадал, иллюстрировала фотография, снятая сверху: корабль и дым, поднимающийся над ним. Когда Джи было семь лет и он был ребенком, дядя водил его на этот корабль. Над другой заметкой — заголовок поменьше: «3егенгаис под арестом». В последней колонке на этой полосе рассказывалось о стачке на автомобильном заводе. Ниже говорилось о более понятных и интересных вещах: «Митцы Табори четвертый раз выходит замуж»; «СПРОС НА РЫБУ ДОСТИГ РЕКОРДНОГО УРОВНЯ»; и, конечно же, репортаж из суда с заседания по делу о зверском убийстве, озаглавленный «И рассмеявшись, я убил ее». Был на этой полосе материал, способный заинтересовать Джи как садовника, под названием «Шланги идут!»; в нем рассказывалось о том, как некий мужчина в штате Нью-Йорк с удивлением однажды заметил, что его шланг зарывается в землю и умело сопротивляется при этом попыткам извлечь его на белый свет. Наконец шланг исчезает и появляется только через два дня у стены баптистской церкви, что, естественно, вызывает изумление.

Между листом газеты, прикрепленным к стене, и креслом со спинкой-колесом стояли оцинкованное ведро и керосиновый примус старого образца. Маленький столик из бамбука помещался с другой стороны, ближе к кушетке.

Был в комнате и шкаф для посуды из не покрытого ничем дерева. Чего только не хранил в нем Джи: и предметы личного туалета, и экземпляр Уолполовского «Собора», и аккуратно сложенные и свернутые бинты, и скомканную косынку жены мистера Мери, и вазу с розовым узором, в которой лежали старые крючки для занавесок, перочинный ножик и пара очков, принадлежавших дяде Джи; и подсвечник, несколько свечей, моток веревки; странной формы камни, подобранные в саду; белую китайскую кошечку, на животе которой было напечатано название приморского городка; заплатанные вещи, круглую жестянку из-под табака с дырочками в крышке — Джи хотел когда-то посадить в нее ящерицу; ну и в довершение ко всему кое-какие продукты.

Слева от шкафа из неокрашенного дерева располагалось одно из двух окон бунгало. И если смотреть от кресла, где обычно сидел Джи, то также слева на раме окна было закреплено зеркало размером сантиметров пятнадцать на тридцать в фанерной конструкции, такой, какие, возможно, имели не так давно уменьшенные варианты псише[1]. Это зеркало (его можно было назвать зеркалом заднего вида) располагалось так, что Джи, сидя на своем кресле со спинкой-колесом, мог, взглянув в него, увидеть отражение той части сада, которая была не видна в окно.

Эта часть была доступна обозрению, если смотреть в южном направлении. Отражение показывало западный угол дома и бетонную дорожку, поворачивающую за этот угол, и, конечно, сад, точнее, часть сада: огород, посадки фруктовых деревьев и узкая полоска земли, на которой деревья росли, но почти лежа, поваленные на образовавшийся после оседания почвы склон; участок отделяла от соседнего живая изгородь из кустов бирючины, разбегавшаяся в разные стороны. Изгородь нельзя было увидеть разом: не позволяли размеры зеркала, поэтому приходилось поворачивать рамку и разглядывать ее по частям. Человек, не знакомый с садом, пожалуй, и не понял бы того, что перед ним не отдельные кусты, а целое заграждение.

Однако гипотетический незнакомец смог бы, вероятно, увидеть еще одну цепь из кустов, отделявшую собственность мистера Мери от участка пожилого холостяка, знаменитого тем, что его предки построили маяк где-то в южном полушарии; часть клумбы для аспарагусов между задней стенкой дома и старым кирпичным флигелем; сам флигель, на крыше которого с важным видом выхаживал почтовый голубь; круглое окно в передней стене флигеля и кучу отдельных мелочей, постоянно попадавшихся на глаза Джи, когда он смотрел в зеркало.

Но большую часть времени Джи проводил, уставившись через окно на голую стену особняка, или же, расслабившись, рассматривал пол.

На полу лежали два старых плетеных коврика. Полоски на них, когда-то оранжевого и зеленого цветов, потускнели от продолжительного и регулярного соприкосновения с обувью. Поскольку дождя еще не было, Джи взял один из ковриков и вышел, держа его в руках, из дома. В тот момент, когда он начал трясти его, из-за угла показалась жена мистера Мери. Она шла от задней двери особняка к воротам в ограде сада, значит, ей придется пройти между большим домом и Джи по дорожке, мощенной камнем, около двадцати метров. Она, конечно же, увидела его, а он понял, что она видит его.

Джи продолжал трясти коврик перед собой так энергично, что поблекшие оранжевые и зеленые полосы взлетали и опадали прямо перед его глазами, то закрывая, то открывая идущую по дорожке женщину; в промежутках между подъемами коврика ее фигура как бы застывала на новом месте, всякий раз передвинувшись на какой-то шаг.

Когда жена мистера Мери достигла перигелия и до коричневых ворот в стене сада оставалось всего несколько метров, Джи позволил себе опустить руки и взглянул на нее сквозь облако пыли, повисшее в воздухе между ними.

— Говорят, когда рыба ловится плохо, цена на нее растет.

— Уловы нынче хорошие.

— Но сейчас не сезон?

— Знакомый продавец говорил мне, что он к услугам клиентов круглый год.

— Но ведь даже в сезон некоторые виды рыб в дефиците, потому что на них спрос?

— Все виды содержат витамины, говорил мне мой знакомый торговец рыбой.

Хотя жена мистера Мери и замедлила шаги во время этого разговора, однако не остановилась, впрочем, не было случая, чтобы она останавливалась, не дойдя до ворот, к тому же она никогда не смотрела на Джи во время подобных разговоров. Женщина подошла к коричневым воротам сада, и все ее внимание поглотил засов, которым эти ворота запирались. Наконец, сбросив с кончика чешуйку ржавчины, засов подался, и она растворила ворота. Потом вышла на улицу и закрыла их за собой. Ворота были пробиты в стене высотою в два метра, гребень которой был утыкан осколками бутылочного стекла.

Домоладосса оторвался от текста доклада.

— Жена мистера Мери, — начал он, — может быть, как мы думаем, ключиком ко всему этому делу. Я заинтригован в высшей степени. Мне очень хочется узнать, как она описана в нашем докладе.

— И все же цель-то у нас иная, — возразил Мидлакемела. — Назовем этот мир, этот континуум, который мы сейчас изучаем и в котором обитают мистер Мери и его жена, Вероятностью Эй. Так вот, мы знаем, что он, этот мир, тесно связан с нашим континуумом, который я бы назвал Определенностью Икс. И каким бы сверхъестественным это ни казалось, но Вероятность Эй строится на несколько иных принципах и подвержена иной системе оценок, нежели наша. Поэтому главная задача — это изучить их систему.

Домоладосса вздохнул. Он и восхищался, и презирал неторопливую и осторожную манеру рассуждать, которую демонстрировал сейчас его молодой напарник.

— В общем, ты прав. Темп временного потока, например, у них весьма отличается от нашего. Там у конструкторов сейчас думают о приборе, который позволит нам измерить это отклонение в точных величинах по абсолютной шкале. — И он искоса взглянул на Мидлакемелу.

— Тебе не приходило в голову, что наше относительное совпадение и, следовательно, сравнимость с Вероятностью Эй носит временной характер? И через неделю, например, может исчезнуть?

— И что же тогда?

— Тогда мы останемся, возможно, одни в одновероятном пространственно-временном универсуме, в котором живем и в котором до нас жили наши предки. А возможно, что снова возникнет разрыв в определенности, и мы окажемся в отношениях конгруэнтности с Вероятностью Зэт, в которой что-то будет совпадать с нашим нечто. Ведь точно мы ничего не знаем.

— Тогда нам не следует терять время, продолжим изучение доклада.

Мидлакемела принадлежал к тем, кто всегда и при любых обстоятельствах продвигается по службе.

Ни мороза, ни ветра не было в этот день. Деревья в саду стояли не шелохнувшись. За деревянным бунгало тянулась длинная кирпичная стена, отмечавшая северо-западную границу сада; буки, посаженные у нее, доходили до деревянной хижины, где эти почтенные деревья казались абсолютно неуместны; их неряшливые ветви почти касались задней стены; ни сами буки, ни их ветви не шевелились.

На стене особняка, обращенной к бунгало, располагалось только одно окно с полукруглым верхом, пробитое довольно высоко недалеко от восточного или уличного угла дома. Портьера в этом окне неожиданно дрогнула.

Одного взгляда хватило Джи, чтобы заметить это движение. Разглядеть кого-нибудь ему не удалось. Портьеры кремового цвета больше не двигались. Джи быстро прикрыл рот ладонью и потер губы. Потом развернулся и отнес коврик в деревянное бунгало. Затем он снова вышел, держа в руках второй плетеный коврик с поблекшими оранжевыми и зелеными полосами. И начал вытряхивать его так же усердно, как и первый. Облачко пыли появилось перед ним и повисло в воздухе. Работая, Джи смотрел, не отрываясь, на полукруглое окно — единственное на пустой и ровной поверхности стены.

Черно-белая кошка пробиралась между ветвей бирючины, заросли которой огораживали лужайку по левую руку от Джи с ковриком. Хвост кошки был напряженно поднят. Она прошла мимо солнечных часов, которые держал почти полностью обнаженный мальчик, отлитый из металла, потерлась о ноги несчастного малыша, не отрывая взгляда от Джи. Тот, заметив животное, прекратил свою пыльную работу. Позвал кошку ласково. Та, в свою очередь, промурлыкала что-то в ответ.

Джи прошел в деревянное бунгало, держа в руках полосатый коврик, и, войдя в комнату, заботливо разложил его в самом подходящем, как ему казалось, месте — рядом с другим таким же ковриком. Распрямив спину, Джи подошел к шкафчику для посуды, сделанному из дерева, открыл одну из дверец и извлек с полки маленький белый кувшинчик из тех, что обычно используют для хранения молока. Потом он подошел к двери и показал этот молочник кошке. Та поднялась на ступеньку деревянного бунгало и потерлась боком о дверь.

— Ты не рано ли сегодня? Видишь, здесь еще пусто, молочко будет позже. Впрочем, тебе все же лучше войти.

Кошка вошла в деревянное бунгало, прошествовала гордо по полу и запрыгнула на кушетку. Джи закрыл дверь, надавив на нее плечом. Он поставил белый молочник в шкафчик для посуды, оставив одну из дверец открытой. Потом подошел к кушетке и взял кошку под грудь между лапок, так что они спокойно свисали вниз — черные и белые и совсем не похожие одна на другую.

— Ну что, непослушная маленькая кошечка? Что она собирается делать сегодня? И куда собиралась?

Он прошел, осторожно лаская кошку, к креслу с круглой спинкой и сел напротив окна и зеркала, направленного в окно. Посадил кошечку на колени, и та, покрутившись, улеглась в обычной для нее позе. Замурлыкала. Кончик ее хвоста был абсолютно белым.

— Ты никогда мне ничего не расскажешь, да? Ты никогда не расскажешь мне главного.

Джи погладил кошку. Его руки была расслаблены, а глаза смотрели вовсе не на кошку. Джи наблюдал за тем, что происходило на улице через два окна, и взгляд его перебегал с одного окна на другое. В левом он видел стену сада, но не коричневые ворота, сделанные в этой стене. Наконец появилась жена мистера Мери, Джи заметил ее в левом окне, когда она уже шла по мощеной дорожке, которая вела от садовых ворот за угол дома к задней двери. Женщина смотрела прямо вперед и не поворачивала головы.

Она шла спокойно по дорожке. На секунду жена мистера Мери скрылась, исчезнув из левого окна, и вновь появилась в правом. Видно было ее не сбоку, в профиль, а со спины, в три четверти. Жена мистера Мери приблизилась к краю оконной рамы. Джи подался всем телом вперед, так что черно-белая кошка вонзила свои когти ему в ноги. Отражение женщины появилось в зеркале, закрепленном у рамы. Теперь видно ее было только со спины, она шла к углу дома. Джи смотрел на ее пальто и темные волосы, ниспадавшие на воротник. Жена мистера Мери повернула за угол и скрылась. В зеркале отражался только садовый участок.

Джи снова сел прямо. Он нежно и осторожно освободил когти кошки из ткани брюк. Прочистил горло, сглотнув. И снова начал гладить животное.