"Слово о словах" - читать интересную книгу автора (Успенский Лев)

ЗАГАДКА ГРАММАТИЧЕСКОГО РОДА

Помните у Пушкина:

Что случилось? Бедная Татьяна ошиблась и направила свое волшебное стекло вместо одного светила на другое? Ничего подобного: месяц это и есть луна...

«Позвольте, – вправе сказать каждый, кто считает, что человеческий язык подчиняется правилам человеческой же логики, – как же так? Разве это не абсурд? Один и тот же предмет, небесное тело, именуется в русском языке двумя различными именами. Это куда ни шло: может быть, они отражают разные, но одинаково присущие ему черты, как их отражают слова „животное“ и „позвоночное“, „членистоногое“ и „насекомое“. Но что странно: слова-то эти разного рода: одно – мужского, другое – женского. Это, по меньшей мере, так же нелепо, как если бы у вас появился приятель, претендующий на то, чтобы его звали то Петей, то Аннушкой!»

Впрочем, столь ли уж это удивительно? Может быть, и в других языках та же картина? Нет: по-французски луна – «la lune» – женского рода, и конец;123по-немецки месяц – мужчина, и только: «der Mond».

Мы же привыкли к этой странности нашей речи и просто не замечаем ее, самым спокойным образом изображая в слове луну то в виде мужчины, то в виде женщины:

читаем мы в стихотворении Полонского. А Фет о том же месяце пишет, так сказать, совсем наоборот:

Или:

Здесь «дева», «царица» – опять-таки луна, то есть тот же брат-месяц. Это не мешает тому же Фету в других стихотворениях восклицать:

и вообще явно не считаться с родом существительных, обозначающих как-никак один и тот же предмет...

А обращали ли вы когда-нибудь внимание на такую совершенную бессмыслицу: если всерьез принимать наши грамматические «роды», то получается, что «стул» чем-то мужественней «табуретки» и гибкий, нежный хмель больше похож на мужчину, чем та могучая береза, вокруг которой он обвился. Помните, в главе, посвященной словарям, я обращал ваше внимание на то, что у А. С. Пушкина в разные времена его творчества «тополь» («топол») играет роль то влюбленного юноши, то нежной девушки. В одном случае «с тополом» сплетается младая ива, в другом – хмель литовских берегов пленяется «немецкой тополью». Да и удивляться тут нечему: «слива» в наших глазах почему-то «она», «персик» – он, а «яблоко» так и вообще – «оно», среднего, не существующего в жизни рода.

Даже самое поверхностное размышление об этом приводит к мысли, что основания такого распределения не могут лежать ни в прямой природе вещей, ни в логике нашего внутреннего отношения к ним. Они, очевидно, таятся где-то во внутренних законах языка, в самой их глубине, и вскрыть их не так-то просто.

В самом деле: если бы распределение различных предметов по грамматическим родам основывалось на качествах, присущих им самим, на их собственных и существенных свойствах, тогда в языках всех народов «мужской» и «женский», «женский» и «средний» роды имели бы одинаковое распределение. А на деле – возьмите хотя бы то же «яблоко».

Оно называется

по-русски:

по-французски:

по-немецки:

по-английски:

яблоко

ля помм

дер апфель

эппл

(la pomme)

(der Apfel)

(apple)

(среднего рода)

(женского рода)

(мужского рода)

(никакого рода)

Не кажется ли вам, что величайшей бессмыслицей было бы спрашивать: а какого же рода настоящее яблоко, то, которое качается на ветке дерева, а не звучит в языке? Никакого рода у него нет и быть не может, и ничем оно в этом отношении не отличается от груши или граната. Ничему реальному в природе вещей наши грамматические роды явно не соответствуют. Но значит ли это, что они как бы «высосаны из пальца», сочинены народами без всяких оснований и причин? Само собой разумеется, нет.