"Русь Мiровеева (опыт «исправления имен»)" - читать интересную книгу автора (Карпец В.И.)

ИМЯ И ЖРЕБИЙ. НЕТИ И ТЕНИ

Весной 1347 года для постепенно приходящей в себя после усобиц северо-восточной Руси наступает важное событие — замирение между Москвой и Тверью.

«Тое же весны оженись Князь Великий: приведоша ему со Тфери Княжну Марию, дчерь Александрову Михайловича Тферского Князя; а ездили по ней Андрей Кобыла (родоначальник Захарьиных-Романовых) да Олексей Босоволков… Тое же зимы Князю Великому родися сын Данило. Дек. 15… Сент. 7 (в 1349 году) Великому Князю родись сын, и крести его Митрополит, и нарече имя ему Михаил… Тое же зимы (в 1350 г.) Князю Великому родись сын Иван… Февр. 3 родись ему сын Семен».

Тогда же положил Московский Великий Князь, с благословения святителя Алексия, грамоту детям:

«Слушали бы есте (вы братья) Владыки Олексея, тако же старых Бояр, хто хотел отцю нашему добра и нам. А пишу вам се слово того деля, чтобы не перестала память родителей наших с наша, и свеча бы не угасла».

С той грамоты начинается окончательное истребление в Доме младших Рюриковичей (Даниловичей) губительного для него и для страны в целом лествичного права и воссоздание древнего порядка наследования от отца к сыну, как это было при «старых князьях» (царях). Заслуги в этом святителя Алексия признаны историей, и не только церковной. Но мало кто обращал внимание, что у самых истоков восстановления древнего династического права стоит не кто иной, как «муж честен (знатен)» Андрей Кобыла, бывший одновременно великокняжеским сватом и деятельным устроителем московско-тверского замирения. Причем он не «подвернулся под руку» (так в те времена быть не могло), а именно приехал для этого из Новгорода и, по-видимому, специально. Любое непредвзятое размышление на эту тему неизбежно наводит на мысль: Андрей Иванович Кобыла из «княжат Решских» появляется при московском дворе (князе Рош) в решающее для Руси время, А решается не больше и не меньше, как главный вопрос государственного бытия — быть Русскому государству наследственной монархией, способной исполнять миссию Третьего Рима (Империя Ромеев уже клонится к упадку) или нет. Вне зависимости от того, являлся ли Вейдевут родичем Рюрика, но так или иначе устроение Рюриковой династии (пусть младшей, московской ее ветви — другой быть уже тогда не могло) вручается именно потомку Вейдевута, прибывающему из древнего, сакрального Новгорода-Словенска в молодую послеордынскую Москву. Кем же был Андрей Кобыла в это время в Новгороде? Исследователь новгородских древностей Василий Передольский рассказывает, что во многих грамотах ХП-ХШ веков упоминается некий Князь Куний Гость, или, по-литовски, Куни-гаса, что в переводе означает Конный гость. Он же и расшифровывает имя этого высокородного «гостя»:

«Из числа немецких выходцев, селившихся в Новгороде, следует назвать потомка латышского царя Видевута, сын которого или внук (здесь мы опять встречаемся с путаницей в хронологии, однако в древние и средние века под сыном или внуком часто понимали потомство вообще — В.К.), Андрей, по прозванию Кобыла, был, по преданию, родональником бояр Захарьиных и Романовых; прибытие потомка Видевута в Новгород относится к 1287 г. Некоторым подтвержюдением этого предания может служить древнее родовое имение Захарьиных-Обольяниновых, сельцо Захарьино. О сохранившейся в саду барского дома древней церкви, служащей усыпальницей Захарьиных, говорят, что основателем ее был тот вышеназванный Путята, который насильственно крестил Новгородцев, и что Захарьины ведут род свой от него. (Мы уже касались вопроса о долетописном Православии Новгорода и так называемых „крещальных походах“ IХ в., говоря, правда, не о Путяте, а о Добрыне — В.К.). В Новгороде была улица Кобылья, упомянутая в летописи всего один раз, под 1394 г., по случаю пожара, начавшегося у Спаса на этой улице и истребившего „каменный град Детинец весь и Владычень двор, и у св.Софии верх полатный и Неревской конец до Борковы улицы, а церквей 12“. Ни один из ислледователей расположения Новгорода не знает этой улицы. Судя по порядку перечисления погоревших мест, позволительно указать для нее пространство на юго-западе от Детинца; там, близ Волховского берега, около откоса рва, охватывающего Детинец, стояла церковь Нерукотворного образа… Таким же поселком могли быть дома и хозяйственные постройки потомка царя Видевута Андрея Кобылы, с его слугами из немцев, не знавших нашего языка и говоривших так же невнятно для русских, как однообразно-тоскливое завывание кукушки. Церковь Нерукотворного образа была недалеко от Кукуевой башни».

Нам представляется, однако, что с Кукуевой башней все обстоит сложнее — дело тут вовсе не в «завывании кукушки», непонятном «немецком» языке или чем-то подобном. Все здесь пронизано средневековой символикой, в которой, возможно, и сокрыт ключ к загадке «Конного Гостя» и его башни. Некоторые авторы, в частности, Грасе д’Opce, а вслед за ним современный русский исследователь А.Г.Дугин считают историю средневековой Европы противостоянием т.н. «менестрелей Мурсии», носителей «солнечной», теократической тенденции, и «менестрелей Морвана» — «лунной», гибеллинской. Иначе эти авторы именуют их «квартой» и «квинтой». Если это так, то речь идет, все-таки, скорее не об особых «орденах», но о сохранившихся после принятия христианства более древних «стихийно-пространественных ориентациях» (определение наше), причем ни то, ни другое, по крайней мере формально, не противоречило христианской догматике. Мы полагаем, что Православие, будучи мистически полным выражением Християнства, в принципе призвано «снять» подобные противостояния, однако это происходит тогда, когда их представители становятся действительно и до конца православными. Однако, поскольку совершенство даруется только Самим Богом и только святым Его, то в человеческом мире оно может сохраняться и оказывать влияние на историю вплоть до «конспирологии». Так или иначе, «менестрелей Мурсии» Грасе д’Opce связывает с горожанами или сельскими жителями в противовес аристократам, живущим в замках, «башнях» (связь слова tour и taureau — бык). Между прочим, здесь приходит на память и «башня Магдалы». Если мы вспомним параллельно о Рюриковом городище, о сугубо мужском наследовании у Рюриковичей и о решающей роли женского начала у стоящих у истоков собственно династии Романовых Кобыличей, то определенные соответствия действительно возникают и выстраиваются. Сугубый аристократ, наследник Венедского («Венерианского»!) царя-жреца, «вещего» Вейдевута, более того, самого Криве-Кривейте, Андрей Кобыла не мог не владеть неким особым древним ведением, хотя во многом и «лжеименным», но так или иначе израстающем из остатков ведения райского (т.н. «примордиальной традиции»), сохраненного не благодаря, а вопреки идолопоклонству язычества.

«В различных традициях, — писал Рене Генон, — часто упоминается о таинственном наречии, именуемом „язык птиц“: название явно символично, так как само значение, придаваемое знанию этого наречия как прерогативе высокого посвящения, не позволяет понимать его буквально […] Кроме того, мы видим, что герои-победители дракона, как, например, Зигфрид нордического предания, также понимали язык птиц; и это позволяет легко понять символику, о которой идет речь. В самом деле, победа над драконом своим следствием имеет тотчас же даруемое безсмертие, символизируемое каким-нибудь предметом, доступ к которому сторожил дракон […] Именно эта связь олицетворяется способностью понимать язык птиц; и действительно, птицы часто выступают символами ангелов, то есть именно высших состояний […] В средневековом символе Peredixion (испорченное Paradision) можно видеть птиц на ветвях дерева и драконя у его подножия. В исследовании символики „райской птицы“ (Le Rayonnement intellectuel. Май-июнь 1930) М.Л.Шарбонно-Лассей воспроизводит скульптурное изображение этой птицы в виде головы с крыльями, то есть именно в той форме, в какой часто изображаются ангелы […] А птицы таким образом играли роль „вестников“, аналогичную той, что обычно приписывается ангелам (откуда и само их имя, потому что именно таков смысл греческого слова angelos), хотя и рассматриваемым в очень низком аспекте».

Вплоть до беззаконной жертвы, приносимой Криве-Кривейте под занменитым «романовским» дубом, а, может быть, даже и в «Кукуевой башне»… О чем здесь может идти речь? Исследователь язычества Ю.П.Миролюбов говорит о «птичьем молоке», секретом изготовления которого владели славяне Западной Пруссии и балтийского побережья.

«В сказках достаточно часто речь идет о Птичьем Молоке; то его надо доставать, чтобы вылечить больную Царевну, то пресыщенный всякой снедью Царю, желая сделать невозможный подвиг, приказывает Ивану Царевичу привезти Птичьего Молока, то Царские Сыновья, поехавшие за диковинками, привозят один то, другой другое, а третий Птичье Молоко».

По— видимому, речь идет о том, что в средневековом естествознании именовалось materia prima или субъект философов, владение которым и давало понимание «языка птиц» (отсюда и название Кукуевой башни) и «дар язычен», собственно, и породивший именование «Ведевутова внука» Кобылой. Речь идет, конечно, о средневековой Кабале -не путать с каббалой! — общей для всей аристократии того времени.

«Всецело фонетическая по своей природе, — писал Эжен Канселье, — кабала образует тайный язык, завексу над которым приподнял Грасе д’Opce, а затем и Фулканелли в двух своих трудах. Основанный на более или менее совершенной тождественности звука, этот язык соотносим со всеми язчками мира благодаря их связи с языками материнскими».

Еще раз необходимо указать на «ключ к уразумению», который не только поможет «различению духов», но и откроет двери «царска дворца затверста».

Эжен Канселье писал:

При этом не следует путать нашу кабалу (cabale) и чисто гебраическую каббалу (Kabbale); дабы различить их, достаточно указать на ризличие корнесловия этих понятий: первое происходит от греческого kaballes, то есть конь (фр. cheval, исп. caballo и т.д. — В.К.), в то время как второе — от еврейского kabbalha — традиция. Правила и обычаи, духовные и мирские, древнего рыцарства (кавалерии, конного строя) имеют прямое отношение к кабале, использовавшейся часто при герметическом воспевании родового герба».

Cтановится совершенно понятно, почему Кобылу (то есть Кабальеро или Шевалье) называют мужем честным и знатным. «Чести» означает не только соблюдать правила, но и чтить, почитать, то есть быть человеком книжным, любомудром, философом (в средневековом смысле), то есть знатгным — знающим, владеющим знатьем, переходящим из рода в род, как это было у наследников Вейдувута. Характерно и весьма значимо при этом, что принять латинство они отказались и оборонялись от «крыжаков», а в Православие перешли с легкостью. Почему? Выскажем догадку. Потомки жрецов, имевших вполне реальное, более того, личное отношение к принесению жертвы, могли отказаться от нее, только поверив в Жертву Истинную. Укажем на аналогичный эпизод с обращением в Християнство иудея-врача из Жития Василия Великого. Иначе говоря, они могли принять Християнство, только опытно познав, что безкровная жертва победила приносимую ими. В латинской мессе они не опознали жертву предвечную. Архимандрит Киприан (Керн) писал:

"Католическая церковь, как известно, учит, что молитвы призывания Св.Духа не нужно для освящения евхаристических элементов. Священник, по их учению, является совершителем таинства, «minister sacramenti»; он как «vice-Christus», как «Stellverter Christi», обладает полнотою благодати, как и Сам Христос; и как Христу Спасителю нет необходимости призывать нераздельного от Него Св.Духа, так и Его заместителю, полномочному совершителю таинства, этого призвания также не необходимо. С известного времени римская практика выбрасывает из мессы эту молитву или, точнее, так ее скрывает к контексте своих молитв, что она теряет свое значение и характер освятительной молитвы».

Но мы также можем указать и на то, что потомки жрецов, сохранившие остатки воспоминаний об «адамическом», «примордиальном» ведении, опознали его полноту именно в Православии. И им не было нужды, принимая новые имена, отказываться от своих старых до той поры, пока они не противоречили догматике Церкви. При этом очень важно и то, что «конное» имя носил вовсе не один из приехавших на Москву Вейдевутичей, но, по сути, все. Во-первых, родным братом Андрея Кобылы был Феодор Иванович Шевляга, что не требует расшифровки — Кобыла и Шевляга просто одно фамильное прозвание. Далее, по списку Синодальной библиотеки, «у Андрея Ивановича у Кобылина было пять сынов: большой сын Семен Жеребец, другой сын Александр Елка, третий сын Василий Ивантей, четвертый сын Гаврило Гавша (Чавша), пятой же Федор Кошка. А у Федора Ивановича, у Шевляги, три сына: большой Тимофей Мотовило, другой Кирило Ворба, третей Нестер Деревль; и от Тимофея появились Мотовиловы и Грабежовы, а от Кирилла Воробины и Трусовы, а Нестер Деревль был бездетен».

Однако, почему именно конь, кобыла, кабала? Отчасти мы уже касались этого вопроса в предыдущих работах, продолжением которых является все, о чем мы здесь говорим. Вновь в поле нашего зрения появляется полубаснословный Китоврас. В уже цитированной нами статье Владимира Микушевича «Отродье Кошки и Кобылы» содержится мифопоэтическая история «Кобыльего рода», как бы сведенная воедино. Конечно, следует иметь в виду, что эта история именно мифопоэтическая. Но…

«Согласно русскому книжнику Ефросину, царь Соломон знал, что зверь Китоврас — его родной брат, сын Давидов. Когда царь Давид слагал псалмы, ему мешало кваканье жаб в соседнем болоте, и царь Давид распорядился перебить их, но на свитке своих псалмов увидел жабу, и она сказал ему человеческим языком: „Почему ты запрещаешь нам прославлять Господа по-своему, как ты сам Его прославляешь?“ И Давид сказал в ответ: „Всякое дыхание да славит (в славянском тексте „хвалит“ — В.К.) Господа“. Эту вещую жабу на Руси называли Василисой Премудрой. Василиса же значит „Царственная“. Царь Давид узнал ее в женщине, купающейся в пруду. Царь послал на смерть ее мужа, чтобы взять ее в жены, и она родила ему Соломона, но первенец ее, по преданию, умер, и если Китоврас — роднойбрат Соломона, он мог быть только этим первенцем, о котором сказали, что он умер, так как он родился зверем за родительский грех. Имя „Китоврас“ происходит от греческого „кентаврас“, родственного индийскому „гандхарва“. У кентавра человеческая голова и человеческий торс, он человек до пояса, но у него конский круп и ноги с копытами (выделено нами; кстати, отсюда сказочный Полкан = полконь — В.К.). Таким родился сын океаниды Филюры и бога Крона мудрый кентавр Хирон. В западных легендах повествуется: после Рождества Христова кентавры выходили из лесов, просили христианских отшельников крестить их, и иотшельники не отказывали им. Апостол Павел писал: Ибо мы знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только они, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего (Рим. 8, 22-23). В этих словах апостола нетрудно распознать слово царя Давида: „Всякое дыхание да славит (хвалит) Господа“. В имени „Китоврас“ распознается также „кит“: водная стихия океаниды Фелюры и царевны-лягушки. Некое чудище обняло однажды царевну, купающуюся в море, и от этой царевны происходит единственный в мире истинный царский род, ведущийся от семени Давидова. (Здесь мы вынуждены внести серьезнейшую поправку. Согласно данному мифу, на который мы неоднократнол ссылались, „чудище“, точнее, „диво“, (monstre) не „обнимало“, а преследовало, и не царевну, следовательно, девственницу, а королеву, супругу короля Клодио, причем уже беременную. По сути речь идет иносказательно о царском помазании во чреве матери и потому плод этого чрева — „дважды рожденный“, а не единожды, как следует из изложения Микушевича, в котором, к сожалению, можно усмотреть и иной аспект — искусственное привнесение семени в лоно девственницы, что, по учению Святых Отцов, является образом зачатия антихриста — В.К.). Из этого рода происходил Рюрик, предок русских царей. Максимилиан Волошин назвал Романовых „отродье Кошки и Кобылы“ в стихотворении „Китеж“, а в слове „Китеж“ слышится „кит“ и, стало быть, Китоврас, Боярин Федор Кошка, пятый сын Андрея Ивановича Кобылы — родоначальник Романовых».

Наше замечание по поводу изложения Микушевича и его ненамеренной неточности не умаляет ценности этого изложения в целом, позволяющего нам перейти к рассмотрению имен рода, так или иначе восходящих к «языку птиц», «языку полконей», начав с имени Федора Кошки. Ясно, что речь идет не о животном. Кошъ (кошь) — корзина, короб, с другой стороны — жребий, судьба. Изображения корзины, короба с рыбой и бутылью красного вина (короб — также и рыба, и кораль) часто встречается в римских катакомбах, а в средневековой Европе так изображалась святая Грааль — Чаша с Кровью Христовой, поиски которой и есть судьба, жребий странствующего рыцаря, то есть конного, caballero или chevalier. В слове «жребий» мя опять слышим «жребя» (жеребенок) и «жеребец» — имя «большого сына» Семена Жеребца, дяди Федора Кошки. С другой стороны, Кошка — это Кощей — «тот, кто ведает лошадьми в дружине князя, кто ведет запасную лошадь (выделено нами — В.К.) для князя». Это особенно важно для нас, проливая свет на династическую преемственность. Феодор (Божий Дар) Кошка приводит запасного коня, то есть «запасной» Род Царей, «дополняющий» первый, Рюриков, и при оскудении последнего способный засиять его отраженным, «лунным», «Женским» светом. При том, что «жребий» этого Второго Рода изначально проблематичен, двойственен — ведь в нем совершенно очевидно присутствуют также кощуны лжеименного знания, которые предолимы только при строжайшем соблюдении Царским Рдом всех канонических правил и требований Православной Церкви. Отсюда особая роль Патриарха Филарета — родного отца Царя Михаила Феодоровича Романова (Феодора Никитича). Отсюда настоятельнейшие требования кружка «боголюбцев», в первый период объединявшего и будущих старообрядцев (протопопов Иоанна Неронова и Аввакума Петрова), и будущего Патриарха, а тогда архиепископа Новгородского Никона о необходимости соблюдения Царем Алексеем Михайловичем всего Номоканона до буквы. Это требование было вопросом жизни и смерти Династии потомков древних жрецов и, значит, вверенной этой Династии державы.

С именем Александра Елки мы также не может отождествить только лишь распространенное дерево наших лесов, ибо произношение такое (через Е) было усвоено ему лишь в прошлом столетии — прежде говорили просто ель. Електор — через IЕ — греч. светило, солнце; Еласса -, Эласа — название одной из баснословных птиц, имевших в средневековой натурфилософии мистико-символическое значение: «тетига радуется слнцю, а кольхин росе, саламандра в огни играет, крилом красящися елесаса петелин весел есть». Легко увидеть здесь также значения элк — лось, елень — олень, елага — пиво, и лишь в последнюю очередь ель как дерево, впрочем, также сакральное на нашем Севере. Эти значения, впрочем, имеют корнем все тот же Солнечный свет, Эль, Иль, восходящий, в том числе, и к библейскому Elohim — Боги. Слышны здесь и воспоминания о Троянской Елене, которую порой толковали как «похищенную», «украденную» Премудрость.

Гавша же, как сказано и в родословном Синодике, переделано из Чавша, то есть просто Чаша, что, по-видимому, не требует пояснений. Строго говоря, Кобыла, Жеребец и Шевляга — одно родовое имя; Кошка, Елка и Гавша (Чавша) — другое, означающее, по сути, также единую «вещь». Сложнее обстоит дело с Василием Ивантеем. Вообще говоря, перевод этого имени очевиден: Царь Иоанн Бог. Однако, разговор о миссии святого Иоанна Богослова в судьбе, жребии, коше России и Восточном Царстве Пресвитера Иоанна не только славянорусских, но и европейских преданий уведет нас слишком далеко…

Из боковой ветви Андрея Ивановича Кобылы — Шевлягичей — остановимся только на одном из них — старшем его сыне Тимофее Мотовиле, родоначальнике таинственного и отмеченно Свыше рода, из которого произошел знаменитый ныне «служка Божией Матери и Серафимов» — Николай Александрович Мотовилов (1809-1897). Мы останавливаемся на родословии Мотовиловых, прежде всего, из-за особой миссии преподобного Серафима Саровского и Серафимо-Дивеевской обители в уже бывшем и, чаем, будущем жребии Русского Царства (между прочим, имя «четвертый удел» означает также и «четвертый жребий»).

В Алфавитном указателе первого отделения Министерства юстиции (1853) указано:

«Мотовиловы — дворянский род, происходящий, по сказаниям древних родословцев, от Федора Ивановича Шевляги, родного брата Андрея Ивановича Кобылы, родоначальника Царствующего Дома Романовых, а также Шереметевых и др. Один из сыгновей Федора Шевляги, Тимофей Мотовило, был родоначальником Мотовиловых и Грабежовых. Никита Мотовилов (+1566) был дьяком. В ХXII в. многие Мотовиловы были стольниками и стряпчими. Род Мотовиловых разделился надве ветви, внесенные в IV и II части родословных книг Ярославской, Саратовской и Симбирской губерний» (М-43).

В указанной книге прослежено все родословие этого обедневшего, когда-то княжеского, а затем дворянского, рода, многие представители которого отличились во время защиты Москвы в 1612 году. Иван Михайлович Мотовилов (+1774), кстати, был прапрадедом (через сына Николая Михайловича) Анны Андреевны Ахматовой, что позволяет только сейчас начать понимать многие ее строки, особенно из «Поэмы без героя»: