"Вступление Финляндии во вторую мировую войну 1940-1941 гг." - читать интересную книгу автора (Барышников В Н)

I. СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ?

СВИДЕТЕЛЬСТВА УЧАСТНИКОВ СОБЫТИЙ И ДОКУМЕНТЫ

Вопрос о том, насколько взвешенным и глубоко продуманным было решение финляндского руководства выступить в войне против Советского Союза на стороне Германии, долгое время являлся недостаточно ясным для исследователей в силу того, что поначалу был окутан тайной.

Уже проходивший в 1945–1946 гг. в Хельсинки судебный процесс над бывшими государственными деятелями, ответственными за вовлечение страны в войну, показал, насколько сложно было выяснить все обстоятельства вступления Финляндии в войну на стороне Германии против СССР. Большинство обвиняемых откровенно стремилось уклониться от раскрытия всей правды. Многое умалчивалось или излагалось таким образом, чтобы не приоткрывать того, как готовились в тайне планы ведения войны. К тому же из сообщений печати стало известно, что осенью 1944 г. в спешном порядке были уничтожены личные архивы некоторых высокопоставленных политических и дипломатических деятелей.

Укрытие или ликвидация документов, а также личных материалов свидетельствовали о стремлении бывших финских руководителей и связанных с ними политических и военных кругов утаить на долгие годы, а может быть и навсегда, весьма важные, но «неудобные» факты истории. Судя по всему, оставшиеся неизвестными документальные данные могли бы помочь выяснить конкретный механизм присоединения Финляндии к плану «Барбаросса» и последовавшего затем вступления страны во вторую мировую войну на стороне Германии.

Исчезнувшие весьма ценные документы периода 1940–1941 гг. стали затем предметом отдельного обсуждения финских историков. Особенно резко осуждал акцию уничтожения архивных материалов академик Кустаа Вилкуна. Именно он сообщил о том, что ночью 19 сентября 1944 г., когда между Финляндией и Советским Союзом было подписано соглашение о перемирии, в Хельсинки стали раздаваться телефонные звонки от высокопоставленных лиц к ряду ответственных чиновников военного и гражданского ведомств с требованием приступить к ликвидации наиболее ценных документов, позволяющих пролить свет на процесс вступления Финляндии во вторую мировую войну. Однако ВТО распоряжение выполнили не все. Тогда не сделал этого, в частности, и сам Вилкуна, бывший в годы войны руководителем ведомства цензуры. «Той ночью, — вспоминал он, — мы основательно обдумывали все, и пришли к окончательному заключению о недопустимости уничтожения материалов. Меня, историка-исследователя, ужаснула одна только мысль о ликвидации первоосновы для будущих исследователей».[3]

В данном случае финско-германские отношения кануна Великой Отечественной войны в большей степени могли тогда раскрыть немецкие источники. Вначале определенные сведения о сотрудничестве рейха с Финляндией стали появляться в результате показаний бывших государственных и военных руководителей Германии, которые они давали международному военному трибуналу в Нюрнберге.[4] В материалах этого процесса нашли свое отражение некоторые аспекты германо-финляндского сотрудничества в ходе подготовки обеих стран к нападению на СССР. Однако те показания, которые давались лицами, участвовавшими в разработке плана «Барбаросса» и непосредственно занимавшимися осуществлением связей Германии с Финляндией в 1940–1941 гг., были весьма противоречивы и лишь частично позволяли представить картину вовлечения Финляндии в новую войну против СССР.

Вместе с тем, наряду с материалами проходившего тогда Нюрнбергского процесса, имелась еще значительная часть германских архивов, оказавшихся в распоряжении западных держав. До ста тысяч документов, хранящихся в них, были использованы в ходе процесса для обвинения в совершении немецкими подсудимыми преступлений. К тому же материалы Министерства иностранных дел Третьего рейха были микрофильмированы, а их копии разосланы ряду государств, включая Финляндию.[5] Многие из указанных документов начали публиковаться на английском и немецком языках. В результате в течение 1956–1960 гг. было издано три тома документов, где раскрывалась нацистская внешняя политика за период с марта 1940 по июнь 1941 г.[6] К сожалению, лишь малая часть изданных документов касалась германо-финских переговоров, предшествовавших вступлению Финляндии во вторую мировую войну.

Более того, архивные материалы А. Гитлера и И. Риббентропа в годы войны были почти полностью утрачены, что, конечно, затрудняло дальнейшую исследовательскую деятельность. Американский историк профессор Чарльз Леонард Лундин, работавший в 1950-е годы над проблемой участия Финляндии во второй мировой войне, заметил, что «официальные документы, которые изданы или которые могли, вероятно, быть изданы в течение нескольких лет, все же составят лишь малую толику необходимых сведений, спрятанных, возможно, очень глубоко». По словам Лундина, имеющиеся пока материалы таковы, что «отражают в целом только официальный уровень дипломатии и являются лишь частью документальной базы, в силу чего это может иногда даже создавать вводящую в заблуждение картину».[7]

В целом, оценивая финский и германский документальный материал, опубликованный впервые несколько лет спустя после окончания второй мировой войны, можно было прийти к выводу, что он, конечно, являлся недостаточным для выяснения, того как осуществлялось присоединение Финляндии к плану «Барбаросса» и определения позиции финляндского руководства на всех этапах этого процесса.

Несомненно, что в данном случае многое могли поведать сами участники событий, мемуары которых тогда стали появляться. Первым, кто более или менее подробно начал освещать в тот период процесс сближения Финляндии с Германией, был В. Блюхер, немецкий посланник, работавший в Хельсинки во время второй мировой войны.[8] Его воспоминания оказались весьма важным источником, поскольку он был профессиональным дипломатом и неплохо разбирался в тонкостях внешней политики Финляндии.

Ценность тех двух глав мемуаров Блюхера, которые посвящены вступлению Финляндии в войну, заключалась прежде всего в том, что в них он живо представил общую атмосферу, царившую тогда в Финляндии, а также достаточно подробно описал те встречи, которые происходили между ним и финляндским руководством. Но, судя по излагавшимся им событиям, было заметно, что автор не знал или не хотел честно представить главное: каков был механизм втягивания Финляндии в войну. Все это шло как бы стихийно. В. Блюхер удивляет тем, что он, судя по его произведению, вообще практически не имел сведений о каких-либо секретных переговорах между германским и финским руководством. Для него также было даже неожиданностью, например, посещение Финляндии специальными уполномоченными рейха, когда решался вопрос о пропуске немецких солдат на финскую территорию летом 1940 г.[9] Если это было действительно так, то такое утверждение сразу же наводило на мысль, что только непосредственные участники германо-финских переговоров могли ясно раскрыть тайну вступления Финляндии в войну.

В этом смысле многое можно было ожидать от появившихся вслед за воспоминаниями В. Блюхера мемуаров К. Г. Маннергейма.[10] Дело в том, что финский маршал тогда входил во «внутренний круг» руководящих лиц, который решал самые важные вопросы страны. По этому поводу историк профессор О. Маннинен писал: «Слово главнокомандующего, маршала Маннергейма, значило особенно много. У него появилось во внешнеполитических вопросах своеобразное право вето: без него не принимались важнейшие решения, касающиеся общего положения страны».[11] В этом смысле изданные в начале 1950-х годов его воспоминания должны были многое прояснить.

Однако реально ничего такого не произошло. Весьма сложный период финской истории с 1940 по 1941 г., названный Маннергеймом «вооруженным миром»,[12] он изобразил как достаточно ясный процесс, где все укладывается лишь в схему общей безысходности положения Финляндии и как следствие вынужденности вступления страны в новую войну против СССР. Опираясь на это обстоятельство, Маннергейм сосредоточил свои размышления на той «опасности», которая исходила от Советского Союза по отношению к Финляндии в 1940–1941 гг. К. Г. Маннергейм вполне серьезно рассуждал о том, как СССР планомерно сосредоточивал свои войска вплоть до июня 1941 г. для нападения на Финляндию. Весомых же аргументов, подтверждавших это утверждение, автор воспоминаний не приводил. В качестве доказательств Маннергейм использовал лишь некие «высказывания» анонимных советских офицеров, которые, как он пишет, стали ему известны из сведений от контрразведки.[13] Маршал в данном случае мало писал о себе и о собственной реакции на развивавшиеся события, а более стремился воспроизвести ту общую ситуацию, которая складывалась вокруг Финляндии. При этом он пытался отрицать, что от него тогда зависело принятие каких-либо важных решений, которые были бы связаны с установлением и развитием военного сотрудничества с Германией. В итоге важные переговоры, проводившиеся с германским командованием в 1940–1941 гг. подчиненными Маннергейма, в его воспоминаниях практически не отражены.

Фактически весь процесс принятия решений об участии Финляндии в плане «Барбаросса» маршал Маннергейм свел к одному из раундов военных переговоров, которые проходили в Германии в конце мая 1941 г. При этом его утверждение о том, что обе страны активно обсуждали военно-оперативные вопросы своего сотрудничества только за месяц до начала немецкого нападения на Советский Союз, выглядит совершенно неправдоподобно и вызывает сомнения в достоверности воспоминаний, написанных бывшим командующим финской армией. Удивительно также и то, что автор мемуаров для доказательства подобных утверждений использует не финские военные источники, которые ему были, очевидно, хорошо известны, а немецкие. Он, в частности, пишет: «В военном дневнике германской ставки встречается следующая запись, помеченная 1 июня 1941 г.: "Подготовительные переговоры с Финляндией начаты 25 мая 1941 г."».[14] Очевидно, что маршал должен был знать о переговорах без такого рода ссылки.

Явно неубедительным выглядело и его утверждение о том, что в Финляндии «был лишь один план, и он явился строго оборонительным», что «приказ войскам ориентировал их всецело на выполнение оборонительных задач». Он также заявлял: «утверждение, что Финляндия готовила ведение наступательной войны беспочвенно».[15] Однако события лета-осени 1941 г. — захват финскими войсками в ходе их наступления значительной территории СССР полностью опровергали его заявление в мемуарах. К тому же крайне неуклюже объяснял и тот факт, каким образом часть финской армии оказалась в Северной Финляндии в подчинении германского командования. Произошедшее Маннергейм решил объяснить так, что финскому командованию в противном случае было бы сложно управлять на севере страны своими частями.[16]

В целом из его воспоминаний не следует, что Финляндия сознательно шла на подготовку совместно с Германией нападения на СССР. Все было иначе: страна находилась «в тисках двух великих держав», и в этих условиях Советский Союз как бы «вынудил Финляндию первой уйти с нейтрального пути» и «решил вовлечь Финляндию в войну».[17] Таким образом, мемуары Маннергейма фактически отрицали сам факт тесного германо-финляндского военного сотрудничества в течение второй половины 1940 — начале 1941 г.

Уход от правдивого изложения событий, проявившегося в мемуарах Маннергейма, не мог быть не замечен историками. Уже спустя пять лет, после их издания, американский профессор Ч. Л. Лундин писал, что сведения, приводимые маршалом, «поразят своими многочисленными противоречиями» и «создадут серьезную путаницу в понимании финских военных и политических проблем периода войны».[18]

Заметим, что Маннергейм писал свои воспоминания, находясь за пределами Финляндии — в Швейцарии, не имея необходимой источниковой основы, и, что, как отмечал, финский историк Арви Корхонен, он «был уже преклонного возраста с пошатнувшимся здоровьем».[19] К тому же при изложении процесса вступления Финляндии во вторую мировую войну Маннергейм находился под впечатлением тех судебных заседаний, которые ранее проходили в Хельсинки по делу главных виновников участия страны в войне. Очевидно, своими мемуарами маршал стремился не только реабилитировать себя, как одного из организаторов германо-финляндского военного сотрудничества, но и в целом оправдать всю военную политику финляндского руководства.

Кроме того, следует учитывать, что над своими мемуарами он работал не в одиночестве — ему помогали некоторые его прежние подчиненные и соратники. В написании воспоминаний маршала участвовал бывший начальник генерального штаба финской армии периода второй мировой войны генерал А. Э. Хейнрикс, а также начальник разведки в ставке Маннергейма полковник А. Паасонен,[20] которые сыграли заметную роль в подготовке и ведении Финляндией войны.

Аксель Эрик Хейнрикс получил высшее военное образование во Франции и уже в годы первой мировой войны воевал на стороне Германии против российской армии. В 1918 г. он также принимал активное участие в гражданской войне в Финляндии против «красных». В период «зимней войны» Хейнрикс командовал армейским корпусом на Карельском перешейке, а затем и армией. После заключения мира он получил новое назначение и возглавил генеральный штаб. Маннергейм высоко ценил его, считая, что Хейнрикс может даже стать его преемником на посту главнокомандующего.[21] Не случайно и то, что впоследствии он помогал маршалу в написании мемуаров. К тому же Хейнрикс, как никто другой, знал все тонкости развития финско-германского военного сотрудничества (кстати, в воспоминаниях маршала именно это и оказалось тщательно скрыто). Спустя семь лет Хейнрикс уже сам написал книгу о К. Г. Маннергейме,[22] но в ней повторил лишь излагавшиеся ранее взгляды главнокомандующего по этому вопросу в более обтекаемом виде.

В сравнении с А. Э. Хейнриксом, работавшим над мемуарами Маннергейма всего несколько месяцев, Аладар Паасонен занимался ими в течение более двух лет, вплоть до кончины Маннергейма, активно помогая ему в этой работе. Те люди, которые хорошо знали как маршала, так и его помощника, считали, что Паасонен не мог не повлиять на их содержание, особенно это касалось событий второй мировой войны. По словам генерала П. Талвела, в данном случае получалось так, что в мемуары «проникли антипатии и симпатии «писаря» Маннергейма Паасонена, которые внедрялись им в воспоминания маршала».[23] Однако вряд ли можно признать роль А. Паасонена в данном случае лишь как «писаря». Образованность этого человека, воспитывавшегося в семье профессора финно-угорской филологии, сочеталась с хорошей военной подготовкой, дипломатическими способностями и знанием нескольких языков.

Избрав карьеру военного, А. Паасонен закончил французскую военную академию, одним из преподавателей которой был Ш. Де Голль. Затем он стал финским военным дипломатом. Но наиболее ярко способности Паасонена раскрылись в начале войны, когда он был назначен на должность начальника разведки ставки главнокомандующего. Эта должность позволила ему сблизится с маршалом, который заметил способности своего помощника.[24]

При непосредственном участии Паасонена в 1944 г. из Финляндии вывезли за границу весьма важные документы генштаба и разведки. Многие из этих материалов, как можно предположить, относились к событиям, связанным со вступлением Финляндии в войну. Эта операция получила кодовое название «Стелла Поларис».[25] Печально, что указанные документы, попавшие в Швецию, оказались, как потом сообщалось, уничтоженными. Поскольку Паасонен заботился о сохранении секретов своего руководства, то, естественно, что он также прилежно исполнял свой долг, когда оказывал Маннергейму помощь в его мемуарной работе. Запутанный и противоречивый характер созданного произведения затем признавал даже и сам Паасонен. Он откровенно указал на эту особенность воспоминаний маршала уже в своих собственных мемуарах, вышедших спустя более чем двадцать лет после этого.[26]

Итак, первая попытка рассказать о ходе подготовки Финляндии к нападению на СССР вместе с Германией оказалась весьма неудачной.

Затронутого Маннергеймом вопроса относительно якобы существовавшего в Финляндии опасения «угрозы с востока» в 1940–1941 гг. касался в опубликованных в 1958 г. мемуарах также другой известный финский политический и государственный деятель Ю. К. Паасикиви,[27] который в течение 1940 г. и до начала июня 1941 г. являлся посланником Финляндии в Москве.

Паасикиви был весьма осведомлен как относительно этих «опасностей», так и в том, что в действительности происходило тогда в Советском Союзе. К тому же он пытался понять и оценить проблемы, беспокоившие советских лидеров, что, несомненно, помогало ему в дипломатической работе. «Не могу отрицать, что мое пребывание в Москве было интересным… — отмечал он. — хотя и пробыл там довольно короткое время, чтобы было возможно глубже изучить советское государство, народ и состояние общества».[28] Тем не менее даже весьма консервативный финский историк А. Корхонен подчеркнул в данной связи, что Паасикиви «имел лучшие возможности свидетельствовать о дипломатических отношениях в межвоенный период», а анализ развития событий, который он тогда оценивал, был точнее «обычных дипломатов-профессионалов».[29]

Действительно, как политические взгляды Ю. К. Паасикиви, так и то, что на него не давил негативный груз прошлого, связанный с его благожелательной позицией по отношению к России в период вхождения Финляндии в ее состав, играли, конечно, свою роль. «Я и дальше остаюсь старофинном… признавал он. — У нас, у старофиннов, руководящий принцип во внешней политике заключается в следующем: избегать противоречий с Россией. Наша основа проста. Финляндия — сосед великой державы России».[30] В письме к премьер-министру Р. Рюти в октябре 1940 г. Паасикиви заметил: «У меня нет никаких предрассудков в отношении Советского Союза и против русских, в России я жил в молодости и знаю российскую классическую литературу и культуру. Я делаю все в пользу поддержания отношений с Советским Союзом».[31] Тем не менее Паасикиви понимал и другое. Имея в виду историю российско-финских отношений до конца 1917 г. он отмечал: «…100-летнее общение не оставило нам иного впечатления как многое укоренившееся из области кулинарии: блины, икра, борщи-супы и некоторая другая редкая пища. Напротив, мы удалялись от России десятилетиями и десятилетиями. Ибо в ней был уже совсем другой мир, который не приемлем нами».[32]

Будучи уже посланником в СССР, Паасикиви в этом качестве имел весьма благоприятные возможности, чтобы в Москве наилучшим образом излагать свою позицию советскому руководству. Существенно помогало ему в этом знание русского языка. «Я в молодости, — отмечал он по этому поводу, — владел русским языком хорошо. Я подготовил в 1892 г. на русском языке кандидатскую диссертацию… что требовало хорошего владения на практике русским языком как при разговоре, так и письменно».[33] Он общался с представителями советского правительства без переводчика и сразу улавливал те тенденции во внешнеполитической линии, которые преобладали в то время. Причем встречи Паасикиви с советским руководством проходили тогда достаточно регулярно. До конца 1940 г., по его словам, он встречался около пятидесяти раз с наркомом иностранных дел В. М. Молотовым.[34]

По насыщенности разного рода сведениями и оценками воспоминания Паасикиви представляли несомненный интерес. От мемуаров Маннергейма их отличало и то, что автор не столько обращался к своей памяти, сколько опирался на сведения, содержащиеся в собственном дневнике, он также использовал многие материалы своей служебной и личной переписки. В этих уже чисто документальных источниках содержались важные мысли, касающиеся улучшения финско-советских отношений, а высказывавшиеся им взгляды не всегда соответствовали проводившейся официальной предвоенной линии руководства Финляндии.

Подобный подход к подготовке этой работы придавал ей достоверность, и автор поведал не только о собственных переживаниях за судьбу страны, но и достаточно подробно описал характер советско-финляндских отношений в 1940–1941 гг.

В мемуарах чувствуется большая обеспокоенность за будущее советско-финляндских отношений. Финский посланник, прямо отмечая периоды их явных обострений, пытался разобраться в их причинах, а также выяснить, насколько реальной была угроза возникновения новой войны с СССР. Из его мемуаров становится ясно, что в Москве были озабочены возможным военным столкновением с Германией и именно с этой точки зрения рассматривали перспективы советско-финляндских отношений. При этом, исходя из своих представлений и оценок обстановки, Паасикиви вовсе не был убежден в том, что новой войны Финляндии с СССР не избежать. «Намеревался ли Кремль тогда предпринять особые меры против Финляндии, а также рассчитывал ли окончательно уничтожить Финляндию?» — задавал вопрос Паасикиви и тут же отвечал: «Трудно сказать».[35] Сложная политическая ситуация не позволяла ему прогнозировать возможные действия Советского Союза. Воспоминания Ю. К. Паасикиви вызывают особый интерес исследователей советско-финляндских отношений этого периода.

Финский посланник в Москве обращал весьма серьезное внимание на то, как складывались отношения в 1940–1941 гг. между Хельсинки и Берлином. Хотя Паасикиви и не был осведомлен о каких-либо тайных германо-финских переговорах, тем не менее, будучи опытным политиком, он не мог не чувствовать опасной их направленности. Уже в июне 1940 г. Паасикиви явно начал улавливать угрозу военного сближения с Германией и откровенно писал об этом в своем письме в Министерство иностранных дел Финляндии[36] (именно в это время действительно устанавливались тайные контакты между Финляндией и Германией).

Паасикиви не обладал полной информацией о бесповоротных решениях, которые принимались в Хельсинки. Поэтому, возможно, он и не стал опровергать мнение, высказанное в мемуарах К. Г. Маннергейма о том, что окончательно Финляндия стала «в единый строй с Гитлером» лишь весной 1941 г. Тем не менее к перспективам финско-немец-кого сотрудничества Паасикиви относился крайне критически. В этом смысле его вывод о том, что «тогда мы сделали роковую политическую ошибку»,[37] представляется исключительно важным.

Свидетельством того, что мнение Паасикиви было именно таким и явно противоречило политическому курсу руководства страны, являлось также его прошение в феврале 1940 г. об отставке.[38] Уже тогда он не скрывал своего негативного отношения к проводившейся внешнеполитической линии Финляндии. Правда, в мемуарах он не стал подробно объяснять, почему именно в начале 1941 г. принял такое решение.

В целом из воспоминаний Паасикиви видно, что он, как весьма прозорливый политический деятель, уже тогда осознавал, что вступление Финляндии во вторую мировую войну было отнюдь не стихийным явлением, а осознанной линией действий ее руководства. Воспоминания будущего президента страны ценны и потому, что их автор одним из первых тогда смог разобраться в существе складывавшихся советско-финляндских отношений и пришел к заключению, что ход развития событий неотвратимо вел к возникновению новой войны между СССР и Финляндией.

Спустя пять лет после мемуаров Ю. К. Паасикиви в 1963 г. появились воспоминания другого дипломата, работавшего в 1940–1944 гг. в Москве, — шведского посланника Вильгельма Ассарссона. Свою книгу он назвал «В тени Сталина».[39] Интерес к этим мемуарам обусловлен прежде всего тем, что в них рассматриваются отношения двух государств как бы «со стороны». В. Ассарссон очень внимательно следил за развитием отношений между СССР и Финляндией и при этом стремился во многом помогать финской стороне с тем, чтобы не допустить возникновения у соседа Швеции нового конфликта с СССР. Паасикиви, оценивая своего коллегу по работе в Москве, писал: «Лучшим моим другом дипломатом был шведский посланник Ассарссон… Мои отношения с ним были близкими и доверительными, а также приятными».[40] Действительно, на страницах своих воспоминаний Ассарссон приводит содержание ряда бесед с Паасикиви, в ходе которых финский посланник довольно подробно рассказывал о встречах с Молотовым,[41] что позволяло Ассарссону быть весьма осведомленным в финляндских проблемах. Однако воспоминания шведского дипломата, не содержавшие анализа обстановки, скорее лишь подтверждали наблюдения Паасикиви.

Сходными по манере изложения с книгой Ассарссона были воспоминания, опубликованные финским дипломатом И. Нюкоппом.[42] В 1940–1941 гг. он являлся советником финляндского представительства в Москве и постарался обобщить деятельность финской миссии в СССР. В своих мемуарах Нюкопп особое внимание обращал на наличие «постоянной опасности», которая исходила для Финляндии из Москвы. Даже за год до начала войны он считал лето 1940 г. «угрожающим».[43] Когда все же произошло так, что Финляндия вступила в войну против СССР на стороне Германии, то Нюкопп вынужден был отметить, что в беседе с ним один из сотрудников советских органов безопасности выразил надежду на возможность скорого прекращения ее финнами и высоко оценил деятельность Ю. К. Паасикиви на посту посланника. Он сказал: «Паасикиви является очень ответственным человеком и не допустил бы того, чтобы дела в Финляндии зашли бы так далеко».[44]

Наряду с выяснением советско-финляндских отношений в 1940–1941 гг. немаловажным и не менее сложным аспектом оставались и складывавшиеся в тот период финско-германские отношения. Доступная же источниковая база не позволяла представить объективную картину происходивших в этой сфере событий.

Тем не менее в 1960–1970 гг. и здесь обозначился определенный прорыв благодаря появлению ряда дневников и воспоминаний тех военных и государственных деятелей, которые конкретно участвовали в подготовке Финляндии к войне против СССР.

Прежде всего безусловный интерес представлял «Военный дневник» начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф. Гальдера. С 1936 по 1942 г. он, находясь на этой должности, принял активное участие в подготовке и осуществлении начала второй мировой войны. Столь ответственный человек в вермахте вел ежедневные записи, которые удалось сохранить и опубликовать спустя более чем двадцать лет после окончания войны.[45] Эти записи охватывают довольно продолжительный отрезок времени (с августа 1939 г. до сентября 1942 г.) и представляют собой весьма лаконичные фразы о происходивших событиях, которые ежедневно записывал в свой дневник Ф. Гальдер. Он также в сжатом виде давал свои оценки тем или иным явлениям, связанным с деятельностью вооруженных сил Германии.

Для анализа процесса подключения Финляндии к военному походу Германии на восток наиболее важным представляется второй том дневников Гальдера, который охватывает период с 1 июля 1940 г. по 21 июня 1942 г.[46] Именно на страницах этой части записей раскрывается процесс подготовки вермахта к нападению на Советский Союз и содержатся детали разработки плана «Барбаросса».

Достаточно пунктуально проведенная Гальдером фиксация происходивших событий позволяет составить довольно четкое представление об эволюции взглядов в отношении Финляндии в германском военном руководстве, а также показать те связи, которые были установлены с финским генеральным штабом. В частности, весьма полезными сведениями стали данные о переговорах в январе 1941 г. Ф. Гальдера с начальником генерального штаба Финляндии А. Э. Хейнриксом.

В целом материал, приводимый в служебном дневнике этого высокопоставленного немецкого генерала, фактически позволил понять скрытый механизм подключения Финляндии к войне против Советского Союза. Но скупые записи, которые делал Ф. Гальдер, все же скорее наводили на определенные предположения по поводу данного процесса, нежели чем давали четкие на них ответы. К тому же служебный дневник Гальдера касался его личного восприятия происходивших событий.

Несколько иначе по сравнению с дневником Гальдера выглядит работа бывшего представителя финских вооруженных сил Мартти В. Теря. Этот человек не был столь высокопоставленным офицером, как Ф. Гальдер. Он имел лишь чин майора и до отставки проходил службу в генеральном штабе финской армии. Однако В. Теря входил в круг лиц, непосредственно занимавшихся в 1940–1941 гг. тесным военным сотрудничеством Финляндии и Германии, о чем написал ряд работ.[47] Но в отличие от дневников Ф. Гальдера он свои впечатления и имевшиеся в его распоряжении документы постарался расположить таким образом, чтобы представленный материал выглядел как исследование, в которое вплетались его личные воспоминания.

В центре внимания В. Теря были события конца лета — начала осени 1940 г., когда он участвовал в организации итого посещения Хельсинки эмиссаром Г. Геринга Ёзефом Велтьенсом. Именно этот визит открыл новую страницу в финско-германском военном сотрудничестве. Об этих событиях имелись скудные сведения, поскольку в Хельсинки относительно данного визита не отложилось документальных материалов. Не сохранилось также и немецких источников. Что же касалось Теря, оказавшегося причастным к указанному визиту, то он был одним из прежних знакомых Велтьенса и потому был весьма осведомлен о характере происходивших переговоров.

Спустя более двадцати лет после этих переговоров Теря решил как-то пролить свет на суть той засекреченной тогда истории. В своей работе автор использовал дневниковые записи, которые он делал для памяти и в которых фиксировал все подробности происходившего. Кроме того, в основную свою публикацию «На распутье. События осенью 1940 г. на фоне плана "Барбаросса"» Теря включил и достаточно внушительное приложение, которое составило третью часть всего изложения. Оно представляло собой подборку большого количества документов, характеризовавшую и подтверждавшую достоверность основного содержания.

Определяя задачи своей работы, Теря решил внести ясность в проблему так называемого транзита немецких поиск через Финляндию в конце 1940 г. Причем изложенное явилось своеобразным ответом на воспоминания другого участника рассматриваемых событий М. К. Стевена.[48] Подполковник Стевен, так же как и Теря, выполнял задания по организации «транзита». Он представлял оперативный отдел генштаба финской армии и, в свою очередь, вел секретные переговоры с представителями Германии, которые проходили в конце лета — начале осени 1940 г. При этом именно Стевен и подписал 12 сентября 1940 г. «технический» договор о транзите немецких войск через финскую территорию.

Однако у двух этих финских офицеров имелись разночтения в приводившихся ими сведениях. Возникла, в частности, дискуссия по поводу договоренности о численности германских солдат в Финляндии в момент их транзита.[49] Теря считал, что как в этом случае, так и по иным вопросам Стевен допускает отклонения от истины и приводит ошибочные утверждения и поэтому необходимо внести ясность.[50]

Автор достаточно подробно изложил фактический материал, относившийся к организации «транзита» и, характеризуя достигнутые между Финляндией и Германией соглашения, сделал весьма важные уточнения. Однако центральная мысль Теря, касавшаяся вступления немецких войск в Финляндию, все же была изложена весьма тенденциозно, что вызывает сомнения относительно объективности и беспристрастности в раскрытии и других событий. Профессор Мауно Ёкипии, известный специалист в области финско-германского сотрудничества в межвоенный период, вообще усомнился в исторической достоверности публикации Теря, отметив, что она «сильно ограничена ссылками на источники», и указывает на то, что пока еще были живы главные участники раскрываемых Теря событий, он ничего не писал.[51]

Однако, несмотря на столь серьезный упрек в адрес Теря, следует учитывать, что фактический материал, излагавшийся им, все же мог быть более тщательно проанализирован. Дело в том, что его работа мемуарного характера являлось далеко не единственным источником по вопросу о финско-германском военном сотрудничестве в тот период. Воспоминания, которые касались этой проблемы продолжали издаваться и позднее. В частности, в середине 60-х годов появились мемуары бывшего посланника Финляндии в Германии Т. Кивимяки, который рассказал о своей весьма обширной политической, государственной и дипломатической деятельности.[52] В 20-30-е годы он неоднократно входил в финское правительство, а затем достаточно долго его возглавлял. Однако этот период деятельности автора воспоминаний оказался неполным и даже отчасти запутанным.[53] Что же касается событий 1940–1941 гг., то Кивимяки смог представить их достаточно подробно, хотя и отмечал, что не воспользовался своими дневниковыми записями (они сгорели в 1943 г. в момент бомбардировки Берлина).[54] Но, с другой стороны, при написании данного раздела мемуаров автор привлек часть донесений, которые он сам направлял из Германии в Министерство иностранных дел, а также ряд других документальных материалов, касающихся его пребывания в Берлине. Все это Кивимяки включил в свою книгу в качестве приложения, что служило как бы доказательством достоверности в общем отражении его деятельности в столице рейха.

Действительно, работая с 1940 по 1944 г. в Берлине, он мог многое рассказать о закулисных связях своего руководства с Германией. В финских дипломатических кругах Кивимяки был именно тем человеком, с помощью которого завязывались самые первые серьезные контакты, преследовавшие цель вовлечь Финляндию в военную коалицию Третьего рейха.

Прежде всего финский посланник принимал участие в подготовке решения вопроса о пропуске немецких войск в Финляндию. Это являлось весьма весомым фактом для возможности подойти к пониманию того, что делалось в развитии финско-германского военного сотрудничества, поскольку в мемуарах автор пытается воссоздать атмосферу, в которой ему довелось работать в Берлине, и дает характеристику высшему германскому руководству, а также определяет различные фазы финской политики Германии.

Однако он отображает исторический материал крайне осторожно. В результате такого подхода описываемые им события затрагиваются лишь поверхностно, и при чтении его мемуаров становится ясно, что автор многое недоговаривает, пытаясь, насколько возможно, затушевать свою роль в процессе подготовки Финляндии к войне против СССР.

Тем не менее финляндский посланник вольно или невольно вынужден констатировать, что Финляндия, участвуя в нападении на СССР, оказалась «в одном ряду» вместе с Германией. Он четко показывает, что финляндское руководство вполне осознанно шло на развитие военного сотрудничества с рейхом. При этом все германские действия были направлены на укрепление военных связей и целиком соответствовали собственной линии Хельсинки. Описывая налаживание германских военных поставок в Финляндию весной 1940 г., Кивимяки даже не удержался от удовольствия заметить, что первый немецкий корабль с оружием в Финляндию «бросил проблеск света надежды».[55]

Безусловно, Кивимяки мог написать о многом, что позволило бы раскрыть сам механизм тайного германо-финляндского военного сотрудничества. Он, в частности, нередко встречался с секретными эмиссарами Финляндии в Берлине, которые и были уполномочены осуществлять это скрытое сотрудничество. Однако в его воспоминаниях содержатся всего лишь намеки или мимоходные упоминания об этом, хотя многое могла, например, раскрыть информация о деятельности в Германии П. Талвела — тайного представителя финского военного командования. Именно Талвела делал первые шаги в направлении военного сближения обоих государств. Кивимяки пишет: «Находясь в Берлине по особому заданию в декабре 1940 г. генерал Талвела поделился в беседе со мной, рассказав, что он действует в соответствии с указанием Маннергейма и что он начал излагать генералу Гальдеру взгляды, о возможностях, имея которые, Германия могла бы оказать военную поддержку Финляндии в ее трудном положении».[56] Бесспорно, что Т. Кивимяки больше знал об этой тайной миссии, но ничего конкретного в данной связи все же не написал.

Но прошло десять лет после выхода его мемуаров, и в 1976 г. появились воспоминания уже самого генерала Пааво Талвела.[57] Их автор был весьма заметной фигурой в финской военной истории. Происходя из живших в Финляндии шведов, он был решительным сторонником отделения Финляндии от России. Талвела принимал самое активное участие в 1918 г. в финской гражданской войне с целью подавления там рабочей революции. Он также выступил за отторжение от России территории Карелии. В 1918–1919 гг. и в 1921–1922 гг. Талвела сам лично участвовал в финских военных походах на ее территорию. Прославился же Пааво Талвела во время «зимней войны» 1939–1940 гг. тем, что провел удачные операции против советских войск в Приладожье в районе Толваярви-Иломантси. Он также участвовал в летнем наступлении финских войск в 1941 г., командуя корпусом, который глубоко вклинился на территорию Советского Союза, дойдя до реки Свирь. «Я прибыл на Свирь, — с пафосом отметил П. Талвела 8 сентября 1941 г., — и почувствовал могучее ее течение. Теперь по ней будет спокойно проходить новая граница Финляндии, о которой я грезил во сне».[58] Маннергейм хорошо знал о враждебном отношении Талвела к СССР и, по свидетельству современников, ценил его как смелого военачальника за прямолинейность и наступательный дух на фронте.[59] Маршал доверял ему также выполнение секретных дипломатических поручений.

Фактически при участии Талвела в 1940 г. осуществлялись самые ответственные переговоры финского военного руководства с высшим военным командованием вермахта. То, что Маннергейм дал задание вести тогда скрытно переговоры в Германии непосредственно ему, также представляется неслучайным, если учесть хорошо известное его германофильство, сформировавшееся еще в молодости. Именно в ходе первой мировой войны в Германии Талвела получил боевую закалку. Впоследствии, проявляя пронацистские настроения, он выражал симпатии к А. Гитлеру, считая его «удивительным человеком… и величайшим героем».[60] С начала 1942 до конца 1944 г. Талвела выполнял в Германии функции офицера связи при ставке Гитлера. Именно на него полагались в Берлине как на свою опору в Финляндии, когда в конце лета 1944 г. финское руководство пришло к выводу о необходимости разрыва с Германией и выхода из войны. В рейхе тогда планировали организовать в Финляндии военный переворот, причем на Талвела возлагалась ответственность непосредственно в момент такого переворота возглавить финские войска.[61] По этому поводу с ним вели откровенные беседы в сентябре 1944 г. X. Гиммлер и А. Йодль. Но как отметил немецкий историк профессор М. Менгер, для Талвела, видимо, «представлялось трудным выступать против Маннергейма».[62] После окончания войны, в 1945 г., Талвела не считал безопасным для себя находиться в Финляндии и выехал в Латинскую Америку, откуда возвратился в Хельсинки лишь через четыре года.

Воспоминания Талвела были основаны на дневнике, который он долгое время вел. Однако его дневниковые записи оказались с пропусками, в силу чего отдельные важные этапы своей деятельности он излагал в форме мемуарных заметок, наброски которых были сделаны в 1961, 1963 и 1966 гг. Представленные им фрагментарные сведения вполне можно объяснить и тем, что Талвела не считал нужным полностью раскрывать суть своей секретной миссии. «Я все же был центральной фигурой с финской стороны в тех событиях и надеюсь, — заметил он, — что мои сведения опубликуют намного позже, когда они ни в какой форме не смогут повредить моей стране, иными словами, когда они не будут связывать сложившуюся историю с современностью».[63] Семья Талвела после его смерти отказалась обнародовать часть оставленных генералом воспоминаний.

Тем не менее, по его мемуарам и дневниковым записям, относящимся к периоду 1940–1941 гг., все же можно реконструировать картину целенаправленного действия финского руководства, которое вполне сознательно вело страну к новой войне против СССР и одновременно пыталось развивать тесные военные контакты с Германией. Как он откровенно писал в 1940 г., после окончания «зимней войны», «хотя мы обрели мир, чувства все же были не мирными».[64] И эти слова целиком подтверждаются приведенными Талвела материалами. Автор считает, что выходом из сложившейся ситуации была реализация «мысли о помощи Германии».[65]

Талвела касается тем не менее своих секретных посещений Германии во второй половине 1940 г. Из приводимых сведений об осуществлении финско-германского военного сотрудничества становится довольно ясной роль прежде всего Маннергейма, поскольку именно он давал такие поручения Талвела. Кроме того, проясняется, что из Хельсинки зачастую исходила инициатива налаживания в определенных направлениях военного сотрудничества с рейхом в преддверии войны с СССР.

Особое внимание уделял Талвела своей беседе в декабре 1940 г. с Г. Герингом. В ходе этой встречи финский генерал прямо изложил ему идею использования немецкими войсками финской территории. Конкретно речь шла о районе Петсамо (Печенги). Талвела тогда предложил, что если «вооруженные силы Германии взяли бы на себя оборону линии Петсамо, то тогда важная связующая коммуникация была бы обеспечена».[66] Иными словами, к концу 1940 г. Талвела уже начал обсуждать с германским руководством вопросы непосредственного военного планирования.

Удивительно, но описания наиболее важных встреч того времени, состоявшихся у финского генерала, в его мемуарах отсутствуют. В частности, Талвела так и не раскрыл сути переговоров, которые состоялись у него с Гальдером 16 декабря 1940 г. Из приводимого в мемуарах упоминания об этом можно предположить, что это были не переговоры, а скорее задушевная беседа в момент знакомства двух генералов.[67] Однако именно в то время Гальдер был чрезвычайно занят завершением работы, связанной с планом «Барбаросса». Финляндия же в этом плане, принятом 18 декабря Гитлером, должна была занять соответствующее место, как соучастник готовившегося нападения на СССР.

О том, что те переговоры были весьма важными, свидетельствуют также лаконичные фразы дневниковых записей Гальдера. Он отметил, что Талвела «просил дать сведения о сроках приведения финской армии в состояние скрытой боевой готовности для наступления в юго-восточном направлении».[68] Таким образом, Талвела явно пытался скрыть, что уже в то время полным ходом шли германо-финские переговоры о совместном нападении на Советский Союз и он лично в них участвовал.

Несмотря на подобную тенденцию умалчивания, воспоминания все же дают возможность выяснить намечавшиеся планы финского и германского командования того времени. Талвела, в частности, указывает, что накануне войны Маннергейм был решительно настроен наступать уже прямо на Ленинград.[69]

Сколь серьезно такое утверждение не трудно понять. Заметим, что после войны Талвела лично просил начальника военно-исторического исследовательского центра генштаба финской армии полковника К. И. Микола дополнительно проанализировать упомянутый факт с целью его детализации. Но ответа в данном случае не последовало. Не затрагивался указанный вопрос как в исторических трудах об участии Финляндии в войне, так и в рецензии на мемуары П. Талвела.[70]

Все же воспоминания Талвела явились последней наиболее существенной публикацией мемуаров участников событий, связанных с процессом включения Финляндии в план «Барбаросса». Те или иные воспоминания как финских, так и немецких авторов, которые появились к 1980-м годам,[71] уже не вносили ничего принципиально нового.

Да и трудно было ждать каких-либо серьезных открытий в личных бумагах тех или иных государственных деятелей, которые влияли на происходившие в тот период процессы. Вряд ли имелась еще возможность получить из личных материалов что либо большее, чем уже написал, к примеру, по периоду 1940–1941 гг. К. Г. Маннергейм. Финские исследователи, столкнувшиеся с этой проблемой, прямо говорили об этом.[72] В частности, когда один из авторов работ о К. Г. Маннергейме профессор Вилхо Тервасмяки пытался тщательно исследовать деятельность маршала в связи со вступлением Финляндии в войну, то заметил, что ничего нельзя сказать по поводу одобрения маршалом летом 1941 г. сотрудничества Финляндии с Германией. «Причиной тому то, — писал В. Тервасмяки, — что в Государственном архиве и в Военном архиве до лета 1941 г., когда началась агрессия Германии, нет относящихся к этому документов, где бы были пометки Маннергейма».[73] Возможно, такие документы как раз и оказались переправленными тайно в Швецию в сентябре 1944 г.,[74] когда проводилась упоминавшаяся ранее операция «Стелла Поларис».

Достаточно проблематичным оказалось и выявление новых сведений в документах Р. Рюти, который занимал ключевое положение в определении политической линии Финляндии. Уже в годы «зимней войны» Рюти стал премьер-министром страны, и именно на нем во многом лежал груз большой государственной ответственности за ее исход. К тому же тогда, как отмечают современники, у Рюти сложились «исключительно хорошие отношения» с Маннергеймом, который, со своей стороны, утверждал, что в руководстве страной «Рюти являлся единственным политиком, с кем он мог доверительно взаимодействовать»[75] (заметим, с Р. Рюти, а не с К. Каллио, который в 1940 г. был еще президентом страны). По этому поводу в финской литературе нет достаточно ясного объяснения, и приходится сожалеть, что К. Каллио так и не оставил воспоминаний о своей деятельности.

Тем не менее представляется особенно важным выяснить, насколько тогда премьер-министр Р. Рюти, а также все высшее государственное руководство информировало главу страны о подготовке Финляндии к новой войне против СССР. Ссылки на то, что К. Каллио серьезно болел, не могут служить основанием для утверждения о его неосведомленности в происходившем. Ведь он не был смещен со своего поста, и ему обязаны были предоставлять сведения о втягивании Финляндии в войну на стороне Германии.

Осталось также загадкой и то, что произошло в летней резиденции К. Каллио в конце августа 1940 г., в момент развития военных переговоров с Германией, относительно пропуска на финскую территорию немецких войск. Тогда в Култаранта прибыли к нему Р. Рюти, К. Г. Маннергейм и министр обороны Р. Вальден. С их прибытием у Каллио произошел инсульт. По мнению историка А. Корхонена, высказанному в 1961 г., взгляды К. Каллио и его позиция по поводу ввода Германией войск в Финляндию «являются трудным для выяснения делом, поскольку все известные письменные источники затрудняют это сделать, а принимавшие в этом участие лица умерли».[76]

В финской исторической литературе эта тема внимательно обсуждалась.[77] Высказывалось мнение, что Каллио в то время мало что решал и не случайно за рубежом стали распространяться слухи о том, что он вообще умер.[78]

Заболевание президента серьезно повлияло на политическую жизнь в Финляндии в 1940 г., поскольку он больше уже не возвратился к выполнению своих обязанностей. Премьер-министр Р. Рюти фактически стал руководить страной, осуществляя свою деятельность без каких-либо указаний со стороны К. Каллио,[79] вплоть до его ухода с президентского поста 27 ноября 1940 г. (после передачи в государственный совет от К. Каллио соответствующей просьбы). Существует мнение, что уйти в отставку он был вынужден не только в силу болезненного состояния, но и в результате постоянного на него давления.[80] Вскоре К. Каллио скончался.

Избрание в декабре 1940 г. Р. Рюти президентом страны означало, что от него после этого зависела уже в большой мере дальнейшая подготовка страны к войне против СССР. По этому поводу Ю. К. Паасикиви вспоминал, что в марте 1941 г. в беседе с ним один из влиятельных депутатов парламента В. Войонмаа заметил, что теперь «все определяет Рюти».[81]

Руководя фактически внешней политикой страны, он стал опираться на поддержку так называемого «внутреннего круга», в который входили наряду с К. Г. Маннергеймом также министр иностранных дел Р. Виттинг, министр обороны Р. Вальден, а также лидер социал-демократов В. Таннер, а с января 1941 г. новый премьер-министр Финляндии — Ю. Рангель. Именно этот круг лиц реально и решил проблему вступления страны во вторую мировую войну.

Однако Рюти не оставил после себя опубликованных воспоминаний. В финской историографии в научный оборот чаще всего вводились те показания, которые он давал, когда уже предстал в 1945–1946 гг. перед судом как один из виновников вовлечения Финляндии во вторую мировую войну. Однако в своих показаниях Рюти повторял только хорошо известные положения официальной финской пропаганды того времени, уходя от раскрытия механизма вовлечения страны в войну. Он утверждал, в частности, что СССР начал в 1941 г. войну с Финляндией. «Когда 22 июня 1941 г. между Германией и Россией вспыхнула война, — отмечал он, — мы искренне стремились оставаться вне ее… Мы избегали всего того, что могло создать у России впечатление, что мы являемся ее врагами… Война была начата против нас».[82] Судебный же процесс выявил иную картину и точнее раскрыл роль Рюти в период втягивания Финляндии в войну.

Прожив после войны еще более десяти лет он все же не рискнул описать свое участие в процессе втягивания Финляндии на сторону гитлеровской Германии в войну против СССР. В отличие от Рюти, другие осужденные финским судом за участие в вовлечение страны в войну лица (Линкомиес и Таннер), использовали время нахождения в тюремном заключении для написания мемуаров.

Имеется достаточно обширная коллекция документов, касающихся непосредственно Рюти, которая хранится в Национальном архиве Финляндии.[83] Наибольший интерес представляют прежде всего те материалы, которые затрагивают рассматриваемые события. В частности, его дневниковые записи, хотя они и носят весьма отрывочный характер, но дают некоторое представление о той роли, которую Рюти играл в предвоенные и военные годы (это подчеркивают и финские исследователи).[84]

Подобная ситуация с историко-документальным наследием характерна и относительно сведений о деятельности бывшего главы правительства Ю. Рангеля. Он также не оставил опубликованных мемуаров, но его дневниковые записи все же сохранились.[85]

Юкка Рангель был выдвинут Р. Рюти на пост премьер-министра. В прошлом они оба представляли финансовые круги Финляндии, и это положение их, бесспорно, сближало. Однако, как отмечали современники, позиции Рангеля в руководстве страны были значительно слабее, чем у Рюти, и он не чувствовал «поддержки от различных политических группировок».[86] Более того, у него, очевидно, не сложилось тесных отношений с Маннергеймом.[87] Как руководителя высокого ранга, это заметно ослабляло позиции Рангеля и его возможности влиять на осуществление политического курса правительством. Тем не менее он был хорошо информирован, и именно Рангель должен был, в частности, сообщать финским парламентариям об особенностях внешнеполитической позиции страны перед войной.[88] Однако больше того, что Рангель говорил в парламенте о германо-финляндском сотрудничестве,[89] он не информировал как тогда, так и позднее. В результате этот человек фактически не сказал ничего нового о нюансах внешнеполитической линии Финляндии.

То же самое можно говорить и о другом влиятельном члене правительства того времени — Рудольфе Виттинге. Он был министром иностранных дел с 1940 по 1943 г. и являлся одним из основных проводников политики активного сотрудничества Финляндии с Германией.

Государственную деятельность Виттинга в своих мемуарах весьма ярко описал Э. Линкомиес, возглавлявший с 1943 г. правительство Финляндии. Он заметил, что профессор Рудольф Виттинг до назначения на пост главы внешнеполитического ведомства был директором банка. Сама же его работа во главе Министерства иностранных дел «оказалась роковой для страны».[90] Поясняя эту мысль, Линкомиес подчеркнул, что Виттинг «формировал свое мнение, исходя исключительно из собственных представлений», не консультируясь до этого ни с кем. И далее он пишет, что линия Виттинга заключалась в том, что он «связывал страну излишним заигрыванием с Германией».[91]

К тому же немецкий посланник в Хельсинки, благодаря Виттингу, был «лучше осведомлен о финской внешней политике, чем комиссия парламента Финляндии по иностранным делам».[92] Такая ситуация в стране, естественно, многих не устраивала. В парламентских кругах к Виттингу относились весьма критически.[93] Более того, было очевидно, что министр «все больше и больше… употреблял алкоголь, что, конечно, затуманивало его рассудок».[94] Тем не менее от Виттинга, с точки зрения развития военного сотрудничества, зависело многое в финско-германских отношениях.

В марте 1943 г. Виттинг выходит из состава правительства, а затем, уже в самом конце войны он умирает. Каких-либо его воспоминаний не осталось. Что касалось пропуска немецких войск на финскую территорию в сентябре 1940 г., то в этой связи, осенью 1944 г., Виттинг уверял, что ничего не знал, поскольку, по его словам, этим вопросом занималось «исключительно» военное руководство Финляндии.[95] Это была явная неправда, что отмечалось и в финской литературе.[96]

Кстати, упоминавшийся профессор А. Корхонен указал также и на тот факт, что вообще в документах МИДа, хранящихся в архивах Финляндии, «отсутствуют необходимые для исследования записи бесед, а также распоряжения и информация, поскольку они часто сообщались устно».[97] К тому же для историков осталось не ясным, что вообще произошло с личными бумагами Виттинга после его отставки. Некоторые исследователи, спустя более сорока лет после его смерти, еще пытались их обнаружить,[98] хотя есть сведения о том, что они полностью были уничтожены. Один из правительственных чиновников Тойво Хейккиля писал, что наиболее ценные документы, имеющие отношение к Р. Виттингу, были сожжены. Он отмечает, что уничтоженными оказались «ранее скрытые обширные архивы прежнего министра иностранных дел, которые, возможно, содержали многое из переписки по внешней политике, относящееся к периоду воины».[99]

Не оставил об этом периоде каких-либо воспоминаний и министр обороны Финляндии Рудольф Вальден, занимавший этот ответственный пост с 1940 по 1944 г. и очень хорошо знавший, естественно, многие перипетии финляндской политики вообще, а военной в особенности.

Роль Вальдена в истории страны оказалась весьма заметной. Он, как и большинство генералов финской армии, активно принимал участие в гражданской войне в Финляндии. Именно тогда Вальден сблизился с Маннергеймом[100] и фактически стал одним из чрезвычайно близких к нему людей. Впоследствии маршал любил часто бывать у Вальдена дома, и, как отмечают современники, они «оба без слов, лучше чем кто-либо, понимали друг друга».[101]

Вальден довольно быстро оказался в высших сферах финского общества — этому во многом способствовало и его материальное положение. Большой капитал генерала был создан на основе развития одной из самых перспективных в Финляндии отраслей экономики, связанной с бумажной промышленностью. Уже в 1918–1919 гг. он стал министром обороны, а затем в 1920 г. являлся членом финской делегации, подписавшей в Тарту мирный договор с советской Россией. Вальден входил в состав делегаций, подписавших мирный договор в 1940 г. и соглашение о перемирии в 1944 г. Конечно, он об очень многом был осведомлен, но свои мемуары так и не успел написать, поскольку через год после окончания второй мировой войны скончался.

Более того государственные деятели и лица, которые также могли обладать достоверной информацией о политике Финляндии в рассматриваемый период, не очень охотно делились своими воспоминаниями. В частности, это относится к В. Таннеру, очень влиятельному в предвоенные и военные годы политическому деятелю. В период 1940–1941 гг. он входил «во внутренний круг лиц», который реально определял финскую политику,[102] хотя был в правительстве лишь с марта по август 1940 г. и занимал там далеко не ключевую должность — министра социального обеспечения. Тем не менее он, много и подробно писавший о политике Финляндии в предвоенный период,[103] особо касавшейся «зимней войны» и выхода Финляндии из второй мировой войны,[104] совершенно не затронул вопрос о вступлении ее в эту войну.

Из весьма сжатых сведений, которые Таннер приводит относительно событий 1940–1941 гг. следует, что в вопросе о вступлении Финляндии в мировую войну он придерживался тенденциозных утверждений, чисто пропагандистского характера. Вопреки истине он утверждал, что «Финляндия пыталась сохранить мир и стремилась с самого начала войны остаться нейтральной». Он также отрицал существование какой-либо договоренности между Финляндией и Германией о совместном ведении войны против СССР и особо подчеркивал, что с рейхом финнов «ничто не связывало, кроме общего противника».[105]

В целом опубликованные материалы мемуарного характера, которые каким-то образом раскрывали политику Финляндии, направленную на подготовку и осуществление совместно с Германией нападения на СССР, на этом исчерпываются. Остальные источники уже принадлежат к разряду чисто архивных, хотя и в них содержатся документы и свидетельства участников тех событий.

К числу таких материалов относится и хорошо известный в финской исторической литературе дневник военного атташе Финляндии в Берлине полковника Вальтера Хорна (рукопись хранится в Военном архиве Финляндии).[106] Этот человек не только знал о военных контактах двух стран в 1940–1941 гг., но и непосредственно в них участвовал. В частности, он был причастен к проведению встречи Хейн-рикса и Гальдера в январе 1941 г. и весьма эмоционально ее описывал, отмечая, что она стала началом новых отношений между двумя странами. Однако, как подмечено исследователями, в использовавшихся дневниковых записях Хорна о происходивших финско-германских военных переговорах нет никаких имен.[107] Естественно, это обстоятельство затрудняет анализ данного документального источника.

Среди архивных документов в сжатом виде сохранился также рассказ об особой миссии в Финляндии немецкого эмиссара Ёзефа Вельтенса, который частично уже использовали финские историки.[108] Уникальность этого документа в том, что его содержание оказалось единственным непосредственным свидетельством Вельтенса, раскрывающим процесс становления германо-финляндского военного сотрудничества в 1940 г. Больше об этом он ничего не успел написать, поскольку погиб в годы войны в авиакатастрофе.

Вообще же в военный период оказались утраченными многие ценные немецкие документы, касавшиеся финско-германского сотрудничества в 1940 г., поскольку они почти полностью сгорели в Берлине. В частности, среди них были материалы о германских военных поставках в Финляндию в это время.[109]

Даже в архивных вариантах нет, к сожалению, воспоминаний и ряда финских дипломатов, которые работали в Москве и могли бы уточнить те обстоятельства, которые характеризовали восточную политику Финляндии в 1940–1941 гг. Например, был весьма осведомлен в данном вопросе П. Ю. Хюннинен, который прибыл в Москву в качестве помощника Ю. К. Паасикиви в середине октября 1940 г., а до того являлся посланником Финляндии в Таллинне. Находясь в Москве, Хюннинен стал весьма заметной фигурой среди дипломатов. Вспоминая об этом назначении, Ю. К. Паасикиви писал: «Я был этому очень доволен. Знал его как опытного ветерана и рассудительного человека, и он был хорошим и приятным другом… Мы обсуждали с ним все важные дела, а также политическое положение Финляндии, и между нами не было разногласий».[110]

Возможно, и по рекомендации самого Ю. К. Паасикиви уже перед самой войной П. Ю. Хюннинен был назначен посланником в СССР. Именно ему и пришлось затем вести переговоры с советским руководством в самые драматические дни июня 1941 г., когда началась война. В это время он располагал уже большими, чем Паасикиви, сведениями о готовившемся нападении на Советский Союз. Подметил это, в частности, в своих мемуарах шведский посланник в Москве В. Ассарссон, имевший с Хюнниненом ряд весьма доверительных бесед весной 1941 г.[111] Однако П. Ю. Хюннинен так и не опубликовал своих воспоминаний, поэтому приходится судить о содержании этих бесед лишь на основе данных, приводимых В. Ассарссоном.

Обращаясь к мемуарам советских дипломатов, касавшихся отношений между СССР и Финляндией в рассматриваемый период, следует заметить, что круг их невелик и значительно меньший, чем финских. По существу сохранилось лишь краткое повествование советского полпреда в Финляндии П. Д. Орлова о его деятельности там в течение нескольких месяцев до начала войны. Он поведал о том периоде в интервью отечественному исследователю В. В. Похлебкину, который затем довольно полно воспроизвел это в одной из своих работ, опубликованных в Финляндии.[112] Наибольший интерес в том материале представляют сюжеты, связанные с разрывом отношений между двумя государствами в начале войны. Все же вызывает сожаление, что посланник обошел молчанием, в какой мере советское представительство в Хельсинки было осведомлено о подготовке Финляндии к войне против СССР и об ее скрытом военном сотрудничестве с Германией.

Что же касается самой личности П. Д. Орлова, то полпред в Хельсинки был уже достаточно известным тогда дипломатом, являясь в драматический период 1939–1941 гг. заведующим отделом скандинавских стран НКИД СССР. Именно с этого поста его и направили на должность главы советской миссии в Хельсинки. После выхода Финляндии из войны он вновь вернулся в финскую столицу, где первоначально выполнял роль политического советника при председателе Союзной контрольной комиссии, а в 1945–1946 гг. опять занял должность посланника в Хельсинки. У П. Д. Орлова имелся значительный опыт предвоенной и послевоенной дипломатической работы в Финляндии, и он хорошо знал события, происходившие там в этот период.

Вообще же работа П. Д. Орлова в Финляндии воспринималась весьма положительно за его стремление к достижению добрососедских отношений между двумя странами и желание избежать войны. Ю. К. Паасикиви, в частности, в своих мемуарах отмечал, что беседы перед войной, состоявшиеся у него с Орловым, «произвели хорошее впечатление» и он почувствовал желание советского дипломата «действовать в направлении оздоровления отношений между Финляндией и СССР».[113] Придерживались аналогичной точки зрения и финляндские представители, имевшие непосредственные контакты с П. Д. Орловым после окончания войны.[114]

В этом отношении несколько другое мнение существовало в Финляндии о предшественнике П. Д. Орлова на посту советского полпреда в Хельсинки И. С. Зотове. Он, очевидно, с большим трудом находил общий язык не только с финскими официальными представителями, но даже с дружественно настроенными к СССР политиками и общественными деятелями. Этот советский дипломат, который до того как приехать в Финляндию работал в прибалтийских странах, возможно, демонстрировал излишне прямолинейный подход к решению сложных внешнеполитических вопросов.

Даже в финских левых кругах сложилось представление, что И. С. Зотов не проявлял конструктивного подхода в отношении Финляндии и с их стороны была просьба Москве обратить на это обстоятельство внимание.[115] Некоторые финские исследователи считают, что поведение Зотова стало главной причиной его отзыва из Финляндии в январе 1941 г.[116] В целом о деятельности И. С. Зотова в Финляндии можно судить главным образом по служебным документам, хранящимся в архивах.

Безусловный интерес в данном случае представляет ряд сборников документов, которые вышли в России во второй половине 90-х годов. Продолжением многотомной серии «Документов внешней политики СССР» стало издание в 1995–1998 гг. трех книг 23-го тома, который охватывает период с начала 1940 до 22 июня 1941 г.[117] Документы, опубликованные в этом издании, отчасти отражали характерные черты советской внешней политики по отношению к Финляндии, и их основу составляли материалы, хранящиеся в Архиве внешней политики Российской Федерации.

Несомненно, особую важность в сборнике представляют документы, касавшиеся тех встреч и бесед, которые происходили в рассматриваемый период у В. М. Молотова и А. Я. Вышинского с дипломатами из Финляндии, в частности с Ю. К. Паасикиви и П. Ю. Хюнниненом. Однако в данном случае эти материалы вызывают прежде всего интерес с точки зрения сверки тех сведений, которые содержатся в воспоминаниях Ю. К. Паасикиви. В уточнении советской политики по финляндскому вопросу также важны документы, касавшиеся переговоров советского руководства с представителями других стран, и, в частности, Германии. По этим материалам можно судить, какое значение тогда придавалось германо-финским отношениям. Изданные в России документы внешней политики, которые прежде были недоступны для исследователей, позволили более объективно анализировать внешнюю политику СССР в 1940–1941 гг. и существенно дополнили уже изданные до этого на русском языке документы германского министерства иностранных дел.[118]

Наряду с указанной серией советских внешнеполитических материалов в 1998 г. был выпущен двухтомный сборник документов «1941 год».[119] Его составители на основе политических, экономических и военных документов девяти центральных архивов Российской Федерации попытались «дать картину событий за полный год (июнь 1940 — июнь 1941 гг.)».[120] Безусловно, в результате такого комплексного подхода к группированию неизвестных материалов у исследователей появилась возможность почерпнуть новые сведения относительно указанного периода. В частности, обращали на себя внимание документы о том, как в Москве реагировали на политику Германии в отношении Финляндии, а также содержавшие сведения, необходимые для получения ответа на вопрос, существовала ли реально для финнов «угроза с Востока». Вообще многие военные материалы, впервые представленные в данном сборнике, позволили восполнить пробел, касавшийся тех вопросов, которые не были известны и не затрагивались, скажем, в советской военной мемуарной литературе.[121]

В сборнике «1941 год» к тому же появились документы советских разведывательных органов, что позволяло получить представление о том, какая в целом имелась в Москве информация о готовившейся агрессии против СССР и конкретно — о совместных с Германией приготовлениях Финляндии к нападению на Советский Союз.

Наряду с документами, содержавшими разведывательные данные, можно считать уникальными воспоминания Е. Т. Синицына, также раскрывающие нюансы этого периода.[122] Их автор одним из первых прибыл в Финляндию из Советского Союза после окончания «зимней войны» и пробыл там до июня 1941 г. По долгу службы он должен был регулярно и целенаправленно заниматься сбором разведывательных сведений о ситуации в Финляндии в это время.

Вначале, по прибытии в финскую столицу, Е. Т. Сини-цын был назначен временным поверенным, а затем с утверждением И. С. Зотова полпредом стал советником дипломатического представительства в Хельсинки. Однако на самом деле он должен был руководить там советской разведкой по линии НКВД, действуя официально в Финляндии под фамилией «Елисеев». Только в 1990-х годах он смог поведать об этом, издав свои мемуары.

Воспоминания Синицына стали источником информации о тайнах разведывательной работы в Финляндии и тех нюансах политики Советского Союза по отношению к ней, которые оставались долгое время неизвестными. Из содержания этих мемуаров к тому же довольно отчетливо видно, как финское руководство последовательно проводило линию замораживания экономического и культурного сотрудничества с СССР. Но на основе агентурных сведений автор показывает и то, что не все в Финляндии разделяли такую позицию. К достоинствам мемуаров Синицына следует отнести то, что он сумел дать оценку тем лицам, которые решали практические вопросы текущей политики. Среди них были как работники советского дипломатического представительства, так и финские государственные и политические деятели. В результате эти мемуары оказались полезным источником в процессе исследования отдельных аспектов складывавшихся в межвоенный период советско-финляндских отношений.

Тем не менее воспоминания Е. Т. Синицына не безупречны. Хотя они написаны спустя много лет после рассматриваемых событий, автор, прибегнув к их литературной обработке, включил в текст значительное количество диалогов и прямую речь лиц, с которыми ему тогда приходилось встречаться, что, естественно, несколько снижает уровень достоверности излагаемого материала. Находясь уже в послевоенные десятилетия на работе в Швеции, Германии, Венгрии, Польше, Чехословакии и став одним из ведущих генералов в руководстве КГБ СССР, Е. Т. Синицын, конечно, значительно удалился от финляндских событий 1940-х годов и не смог быть точным, воспроизводя «по памяти» исторические события того времени. Так, в частности, Синицын утверждает, что СССР выступил в декабре 1940 г. против организации Финляндией союза со Швецией и Норвегией.[123] Этот факт хорошо известен, но только произошло это не в декабре, а в марте 1940 г. Кроме того, при описании своего возвращения из Финляндии в СССР летом 1941 г. автор также допускает ошибку, сообщая, что для выполнения процедуры обмена дипломатов на болгаро-турецкой границе «прибыли финны во главе с посланником Паасикиви».[124] Между тем известно, что Паасикиви уже не мог находиться в составе финских дипломатов, работавших в СССР, поскольку еще до войны покинул Москву, а главой финской миссии был уже П. Ю. Хюннинен.

Поэтому даже ту разведывательную информацию, которую Синицын приводит в своих мемуарах, необходимо сопоставлять с фактами по документам советской разведки, публикация которых началась в 1990-е годы.[125] Из этих материалов видно, какие сведения адресовывались советскому руководству о подготовке Финляндии к войне на стороне Германии против СССР. Они также свидетельствуют о том, что информация о финско-немецких отношениях в предвоенный период поступала в Москву из различных источников. Все это в комплексе давало, вполне естественно, объяснение причин эволюции внешнеполитический линии СССР по отношению к Финляндии на протяжении 1940–1941 гг.

Вместе с тем в совокупности с отдельными сведениями мемуарного характера опубликованные документальные материалы еще не в полной мере раскрывают все тонкости и перемены в советской политике в отношении Финляндии перед началом Великой Отечественной войны. Поэтому, безусловно, лишь документы российских архивов, в сочетании с зарубежными источниками, позволяли сделать вполне достоверные обобщающие выводы о том, как Финляндия оказалась вновь в пучине войны против Советского Союза.

В целом к концу XX века для основательного исторического исследования уже имелась соответствующая источниковая база, необходимая для всестороннего анализа процесса вступления Финляндии во вторую мировую войну. Раскрытый в последнее время комплекс документальных материалов позволяет в новых условиях дать более полную картину происходивших событий того периода: Финляндия в течение 1940 г. — первой половины 1941 г. вполне осознано шла к новой войне, активно готовила для участия в ней свои вооруженные силы.