"На штурм пика Ленина" - читать интересную книгу автора (Никитин В. Н.)

«НА КРЫШЕ МИРА»

8 августа, уже под вечер, наш сильно вооруженный экспедиционный отряд покинул Учкурган.

К основной пятерке альпинистов здесь прибавилось еще 3: Николай Латкин, который прибыл с Памира для встречи с нами и исполнявший в дальнейшем роль «караван-баши» – он ведал навьючиванием и развьючиванием экспедиционного груза и был проводником всего каравана. Кроме него, здесь присоединился к нашей группе В.А. Шелль, прикомандированный для участия в экспедиции Зоомузеем Академии наук для собирания памирской фауны. Как специалист-препаратор он должен был заботиться о превращении животных в соответствующий для хранения вид. С легкой руки Крыленко зоолог Шелль в дальнейшем пути слыл у нас «химиком», а киргизы почему-то назвали его «доктором». Наконец, последним членом нашей группы был стрелок-пограничник Семен Надточий; он был сносным переводчиком так как мог немного говорить по-киргизски.

Если прибавить к этим 8 недурно вооруженным членам экспедиции еще десяток стрелков-кавалеристов, у которых, кроме постоянного кавалерийского вооружения – винтовки, шашки, почти у каждого на фуражке был пришнурован капсуль, а к седлу приторочены белые бутылочки-бомбы, – то получался весьма внушительный по размерам и сильный по вооружению отряд, которому опасаться басмачей, оперировавших на нашем пути, во всяком случае было нечего.

Отряд, разбившись в основном на три части: авангард-дозор, караван и арьергард, растянулся в пути почти на целый километр. Караван состоял из 7 тяжело навьюченных лошадей экспедиции. Здесь было упаковано все альпинистское снаряжение: палатки, спальные мешки, рюкзаки с личными вещами, ледорубы, аптечки, и поверх вьюков торчали в разных направлениях остроотточенными концами до 20 пар альпинистских кошек; продовольствие занимало также значительную часть груза каравана. Тут было несколько десятков килограммов сухарей, печение, простой хлеб, крупа разных сортов, макароны, шоколад и сухие фрукты; все это в достаточном количестве; в бидонах – горючее: керосин со спиртом.

Мне, как одному из «солидных по весу людей», предоставили лошадь с крепкой большой грудью и весьма сильными ногами. Коноводы предупреждали, что «Варвар» (так звали лошадь) прекрасен и в «минуту жизни трудную» не выдаст.

Сразу же за лагерем случилась короткая заминка. Скатившийся на дорогу с ближайшей осыпи по склону горы камень испугал одну вьючную лошадь. Она вырвала повод из рук красноармейца и, прижав уши, галопом понеслась в сторону. За ней ринулся на своей киргизской, «весьма дикой» по-нашему, лошаденке Латкин; этим воспользовались «мальцы», жаждавшие момента, когда можно было бы пришпорить лошадей; за «мальцами» – несколько красноармейцев, и мы все галопом помчались за вьючной лошадью, которая в дикой скачке со сбившимся на бок вьюком уносилась все дальше и дальше. Лошадь была поймана и вручена ее проводнику. Латкин при этом пострадал: его «растрепала» лошадь, и он свалился с нее, а лошадь со сбившимся на брюхо седлом стояла около него. Говорит, что не ушибся. Дальнейший путь шел уже спокойно.

Дорога идет то по одному, то по другому берегу реки Исфайрам-Сая, которая из спокойной широкой внизу становилась все бурливее и злей при продвижении вверх по течению. Вдоль обоих берегов расположены кишлаки с небольшими участками ячменя и кукурузы, фруктовыми садами и с такими же высокими тополями, что оставили мы в долине. Горы здесь сомкнулись тесней, ущелье стало уже. Навстречу попадаются стада ишаков, иногда верблюдов, которых гонят в Фергану из Таджикистана за товаром. Маленькие ослики со столь же маленькими седлами, часто семеня своими ножками, обдают отряд тучами пыли и, скрывшись за поворотом, все еще дают о себе знать громким ревом и мелодичным звоном колокольчиков.

Мне пришлось ехать с 5 красноармейцами в дозоре. Ночь скоро спустилась в ущелья. Приятный белесоватый свет лунного диска и звезд как-то успокаивал, однако, при въезде в какой-нибудь кишлак все же настораживаешься: нет ли здесь басмачей, не устроили ли они засаду.

Поздно ночью сделали остановку в Карауле, расположенном в 24 км от Учкургана. Это последний кишлак, находящийся в цветущих садах, среди полей кукурузы и квадратов рощ пирамидальных тополей. Остановились в чай-ханэ, стоявшей как раз на дороге около реки. Выпили кок-чаю и, напоив лошадей, легли спать тут же, расстелив кошмы. На следующий день мы простились с цветущей Ферганской долиной, которая собственно кончилась в Учкургане, но последние ее участки еще были в Карауле. Мы въехали в узкое ущелье отрогов Альпийского хребта. Шоссе, проводившее нас немного за Караул, кончилось. Дорога стала виться в пробитых человеком скалах и иногда так узка, что осторожно ступающая лошадь едва находила место для копыта.

Чем дальше в горы, тем более диким становился пейзаж. Некоторое время склоны зеленели альпийскими пастбищами, но вскоре только редкая арча на берегу Исфайран-Сая и песчаные осыпи встречали и провожали нас. Исфайран-Сай, принявший здесь слева реку Кичик-Алай (Малый Алай), с ревом мчится вниз, перебрасываясь через громадные камни и вновь превращаясь в ряд водопадов, клокочущих пеной и отливающих радугой водяной пыли. Ненадежные шаткие мостики, перекинутые через реку, с трудом выдерживают одну лошадь с седоком, при этом страшно раскачиваясь. Иногда река заставляет дорогу взбираться вверх и по склону обходить скалистые обрывы.

После полудня опять выехали в раздавшуюся долину и быстро достигли кишлака Лянгар, последнего населенного пункта перед перевалом. Приехав в Лянгар, привязав лошадей и отпустив у них подпруги, мы решили в ожидании каравана отдохнуть и умыться.

На ночь выставили усиленный караул и объявили отряд на военном положении, так как нас предупредили, что еще вчера басмачи орудовали на перевале и разграбили кооператив и что о нашем продвижении они знают отлично. Ночь была спокойная.

Красноармейцы, раньше участвовавшие в военных операциях по уничтожению басмачей, рассказали, как им приходилось, преодолевая трудности горных перевалов и многоводных рек, преследовать везде поспевающие и все знающие басмаческие шайки.

На следующий день, на третий по счету день нашего продвижения от Учкургана, нам предстояло перевалить через Алайский хребет в Алайскую долину. Этот отрезок пути был особенно интересен. Нависшие над дорогой горы великанами уходят ввысь, дорога с трудом умещается на предоставленном ей месте. Часто лошадь, навьюченная снаряжением, останавливалась, ее проводили медленно, с большой опаской, что она не уместится с вьюком на тропинке и скатится вниз в Исфайран. Вскоре дорога завернула резко вправо и начался подъем на перевал. Тропинка чрезвычайно узка: может пройти только одна лошадь и то с трудом. На тропе масса больших и малых камней. Абсолютно некуда поставить ногу, копыта у лошадей сбились в кровь. Верховым лошадям было значительно легче, так как седоки с них слезли и шли за ними, держась за хвост, чтобы несколько облегчить свой подъем. Но вьючным лошадям приходилось трудновато. Иной раз вьюк застревал между камнями и лошадь, потеряв опору под ногами, беспомощно повисала, пока ее не освобождали проводники.

Ущелье, расширенное вверху и очень суженное снизу, спадает крутым уклоном вниз, куда с отчаянным ревом пробивается большой горный поток. Некоторые считают его началом Исфайран-Сая и называют именем перевала – Тенгиз-Баем. Берега и скалы покрыты арчей. Этот путь был наиболее опасным, так как из-за любой скалы маленькая кучка басмачей могла бы поодиночке перестрелять всех нас, с таким упорством лезущих вверх.

Но мы беспрепятственно прошли опасный путь и к полудню были уже на перевальной точке Алайского хребта. Анероид показывал высоту 3600 м над уровнем моря. Холодный пронзительный ветер, дующий с Алайской долины, гулял беспрепятственно на этой высоте. Открывшиеся виды заставили забыть холод, усталость и басмачей.

Впереди виднелся крутой спуск в Алайскую долину по ущелью реки Дараут-Су. Алайской долины не было видно из-за отрогов Алайского хребта, но зато далеко-далеко раскинулся правильной линией колоссальнейший снежный массив Заалайского хребта. Он был укутан какой-то синеватой дымкой, и только благодаря прекрасному цейсовскому биноклю мы могли весь Заалай, что называется, прощупать и как будто бы даже ощутить холодок его льдов.

Нас поразило величие Заалая, и мы, очарованные, стояли здесь, ища взором нашу цель – пик Ленина, но его трудно было различить отсюда.

«Это не Кавказ, ребятки», – прервал наши размышления Крыленко. И мы все согласились. Да, это не Кавказ.

Передо мной сразу проплыли воспоминания, как мы пятеро из 14 в 1928 г. в снежную бурю, при которой трудно было стоять на ногах, которая слепила глаза, засыпала снегом наши следы, преодолевая чрезвычайные трудности, поморозившиеся, все-таки достигли вершины Казбека. Но это было 5 тыс. м с небольшим. А здесь ведь семитысячные гиганты. Как-то они примут нас? Не придется, ли вернуться? Оглянувшись на пройденный путь, где в беспорядке громоздились серые и белые вершины Алайского хребта, и засоренное камнями ущелье Тингиз-Бая, мы начали спуск в Алайскую долину. Спуск был крутой и поэтому не менее трудный, чем подъем. Пришлось также сползать с седла и, ведя лошадь на поводу, спускаться пешком. Винтовка немилосердно давила плечи и била прикладом.

Скалы точно расселись, образовав глубокую узкую трещину, на дне которой вьется река Дараут. Она узка, неглубока, ее постоянно приходится переезжать то вброд, то по мостикам. Крутой спуск привел к небольшой лужайке, на которую выходили еще 2 долины с Алая. Мы остановились около раскинутых 2-3 складных помещений. Это был распределитель товаров Узбекторга. Здесь находились все предметы первой необходимости для населения, живущего в радиусе более 100 км отсюда в горах Алая и Заалая, а также в Алайской долине. Но в распределителе ничего не оказалось. Двое кладовщиков рассказали, что за день до нас на них напала шайка басмачей и, привязав их к столбам, забрала все товары, после чего отправилась в Дараут-Курган с тем, чтобы повторить там то же самое с алайским кооперативом. Выразив сожаление, что мы не могли прибыть раньше и быть полезными, мы двинулись дальше вниз. Часа через три мы въехали в Алайскую долину и достигли кишлака Дараут-Кургана.

Дараут-Курган представлял когда-то довольно сильное укрепление, запиравшее вход в Ферганскую долину и защищавшее ее от набегов воинственных афганцев и шаек разбойников с Алайской долины. Зубчатые стены ее – глинобитные с примесью гальки – очень тонки и по углам заканчиваются круглыми башнями. Каждая такая крепость-двор была окружена небольшим рвом, наполненным водой.

Алайская долина для киргизов основное пастбище. «Алай» по-киргизски значит «рай». Алайская долина, лежащая среди 2 громадных хребтов и имеющая протяжение свыше 200 км и ширину от 10 до 20 км, является обетованной областью, в которую из-за сотен километров стекаются кочевники-киргизы. Долина представляет собой необозримую степь, поросшую ковылем и прекрасной кормовой сочной травой. Она находится на высоте 2,5 тыс. м над уровнем моря. Бесчисленные кишлаки, иногда в одну-две, иногда в сотни юрт разбросаны по долине; громадные стада овец, лошадей, верблюдов и яков пасутся здесь. Скот нагуливает здесь много жира и становится круглым, особо выхоленным, не то что в горных бедных джей-лау – пастбищах. Посреди долины шумит большая река Казил-Су; воздух наполнен ароматом чабара, полыни и степи. Казил-Су по-киргизски «красная река»; она принимает в себя реки, текущие с Алайского и Заалайского хребтов, – Талдык, Джибтык, Казил-Арт, Дараут и много других рек, речек и ручейков. Свое название она оправдывает в полной мере: размытые ею красные глины Заалайского хребта она несет с собой на громадном протяжении и, окрашиваясь ими, имеет цвет хорошо сваренного какао с молоком. Кроме того, название Алайской долины означает в переводе с того же киргизского «лови месяц», т.е. «лови время», так окрестили этот, открытый для вечного сквозняка вихрей коридор – Алайскую долину.

Фауна долины чрезвычайно бедна, – можно встретить только сурков. Людей здесь тоже очень немного, а между тем Алайская долина по своему местоположению играет крупную роль для Советского союза в сношениях с Востоком. Кроме Большой Памирской дороги, проходящей через долину, через нее же идет большой караванный путь в Китай, в Кашгар. Наконец, долина является местом, через которое проходит караванный путь, связывающий богатую Ферганскую долину с Казахстаном и Таджикистаном. Чуть ли не ежедневно по Алайской долине идут караваны лошадей, верблюдов и ослов, везущих товары. Не менее оживленно здесь же идет перевозка контрабанды через мало известные перевалы.

В ожидании плова и бурсуков (специально приготовленные куски теста, сваренные в бараньем жире) мы пошли понаблюдать за Заалайским хребтом, изучать его вершины и возможности спуска или подъема прямо с Алайской долины.

Оснеженный хребет плавал в пурпуре вечернего солнца. На наши вопросы, – где пик Ленина, – бывалый человек на Памире тов. Крыленко точно ответить не мог. Но было одно ясно, что делать восхождение со стороны долины или спуск с хребта в долину было невозможно. Совсем отвесные стены хребта почти в 2 км высотой спускались в долину, разбросав по склону белые языки ледников.

За ужином председатель кочевого совета рассказал, как шайка басмачей, ограбив распределитель на перевале, бесчинствовала и увезла все, что могла, из дараут-курганского. кооператива. Скрылась она на запад по Алайской долине. О движении экспедиции она была осведомлена и все-таки не посмела сунуться в бой, а восвояси убралась, очистив путь для нас и для следующих за нами караванов с товарами из Ферганы в Таджикистан.

Дальнейший путь экспедиции лежал через Заалайский хребет на Памирское нагорье к урочищу Алтын-Мазар. Меня, Латкина и трех красноармейцев послали из Дараут-Кургана вперед, чтобы предупредить в Алтын-Мазаре Абдурахмана и приготовить юрты для участников экспедиции. Мы были чрезвычайно этому рады. Караван очень замедлял движение всей группы, и проехаться галопом являлось большим удовольствием для нашей пятерки. Мы проехали бревенчатый мост через Кизил-Су и, взяв направление на юг поперек Алайской долины, галопом направились в горы, которых достигли часа через три. Долина, в которую мы въехали, находилась уже в отрогах Заалайского хребта и была довольно широкой. Здесь были раскинуты пастбища, становища киргизов, поля ячменя и часто попадались киргизские могилы – мазары. Свист сурков предупреждал наш въезд. Времени у нас было достаточно. Мы часто останавливались, чтобы поохотиться на резвившихся сурков.

Эти безобидные зверьки здесь совершенно не пугливы, но при нашем проезде они все-таки настораживались. Большой желтый сурок, вероятно самец, становится на задние лапки, прижав передние к груди, и, выставив острые ушки, пронзительно свистит, предупреждая остальных. Пока один из спутников слезает с лошади и долго наводит мушку на зверька, он сидит и спокойно с некоторым любопытством наблюдает за приготовлениями стрелка, но только лишь раздастся гул выстрела, он стремительно срывается с места и скрывается в норе. Охотиться на него не так-то просто. Сурка нужно бить наповал, иначе он, хотя и смертельно раненный, уползет в свою нору, откуда его уже не достанешь. На нашем пути их было много, и поэтому не мало времени мы потратили на охоту за ними. Ни одного сурка мы не убили, но распугали их основательно, вызвав удивление следовавшей за нами группы – почему нет сурков.

На пути нам попалось киргизское становище, решившее перекочевать из этой долины. Такой переезд – целый праздник для киргизов. Царит оживление. Главные и более энергичные работники – женщины. Они разбирают юрты, развязывают волосяные веревки, которыми были плотно притянуты войлоки к решетчатому остову юрты, снимают куски войлока, скатывают его в трубки. Затем разбирается и тонкий решетчатый остов, и все это: части решеток, войлоки, ковры, множество подушек, посуду и ящики – навьючивают на верблюдов, яков и лошадей. Наконец, караван трогается. Впереди на маленькой лошадке едет старший каравана – караван-баши. За ним медлительной поступью верблюды. На горбах у верблюдов нагружено почти все становище. За верблюдами двигаются лошади и кутасы-яки. Весь караван замыкают стада курдючных овец и коз. Блеяние овец, рев верблюдов, ржание лошадей и разноголосый гул людей плывут над долиной.

Здесь же стоят мазанки и постоянные юрты уже осевших на землю киргизов. Небольшие участки, засеянные ячменем, и сенокосы, пастбища для овец и несколько поколений лошадей, кутасов и верблюдов, – все это находится вокруг становища.

Прошло время, когда стада круглый год оставались на подножном корму, не требуя никаких забот от своих хозяев для добывания им пропитания, когда киргизы могли беспрепятственно перекочевывать с одного места на другое и преодолевать безграничные пространства, – это продолжаться долго не могло. Меньше стало простора в степях. Прежде, бывало, киргизы этого района кочевали от Аральского моря до северного края степей. На зиму уходили поближе к пескам, а весной двигались в ковылевые степи, к северу. Просторно было: где хочешь, там и кочуй. Но царское правительство в целях русификации захватило лучшие угодья для переселенцев. Труднее стало жить киргизу. Кто посмелей, тот пробовал противиться: стали угонять у русских переселенцев стада и травить поля. Таков закон степи: обидчиков подвергать грабежу, который назывался «баран-той». Но и оседлое стало оттеснять кочевников все дальше и глубже в степь и горы. Глядя на русских, стали и киргизы понемногу засевать поля, заготовлять сено для скота, строить постоянные зимовки, да и на летние кочевки стали отходить на недалекие расстояния. Только Октябрьская революция дала землю, власть и республику киргизам. Теперь никто их не притесняет.

Республика расположена на огромной территории в 3 млн. км2, на которой уместилось бы шесть Франций или шесть Германий. Но на этой территории живет только 7 млн. человек, т.е. в шесть раз меньше чем во Франции. Жестоко пострадала степь от гражданской войны, засуха погубила посевы. Джут (гололедица) истребил скот. И только 3-4 года тому назад стала республика восстанавливать хозяйство киргизов.

Кто постарше, тот все еще тянет к старому – к кочевьям. Молодежь же – за оседание. Молодежь уже понимает, что много народу стало в степи и нельзя вести кочевое хозяйство; с киргизскими стадами, привычками, да леностью чересчур много земли надо. На тесноту жалуется киргиз, а в степи с трудом человека сыщешь. Надо труд приложить к земле, запашки сделать, начать сено косить. А может быть, и шайтан-арбу—железную дорогу в степь провести, покопать степь и посмотреть, что там есть под этими хорошими джайлау.

Молодое поколение, советская власть и новая жизнь побеждают.

Незаметно достигли перевала Терс-Агар. Сразу же впереди предстали высокие, до 6000 м, а может быть, и выше поднимающие свои пики, первые гиганты Памира. Ярко сверкавший на солнце фирн их ледников особо подчеркивал их неприступность. Это были 3 гиганта Западного хребта – Сандал, Мус-Джилга и Шальба. До них, правда, было еще далеко, но грандиозность размеров и высоты скрадывали расстояние.

Немного ниже перевала, над самым обрывом в долину реки Мук-Су, раскинулось становище Терс-Агар, состоящее из нескольких юрт; вокруг него паслись лошади да яки. Злые киргизские собаки-овчарки с воем кинулись под ноги лошадей, пытаясь схватить нас за ноги или укусить лошадь за морду. Под этот собачий гомон подъехали мы к юрте, где нас уже ждал Абдурахман. Латкин, как старый знакомый, «закалякал» с ним на русско-киргизском языке, говоря, что сейчас приедет главный начальник. Поднялась суета. Зарезали барана, начали варить бурсуки. В приготовленной для нас юрте было чисто и очень много ковров и подушек. Сверху юрты имелось большое отверстие, которое давало доступ достаточному количеству воздуха. Я зашел в юрту, расположенную рядом с нашей. Там были женщины и готовили для приезжающих. Женщины, не в пример своим соседкам-узбечкам, не закрывали лица покрывалом перед чужими мужчинами. Нам предложили бурсуков с каймаком (со сметаной), налили крепкого, даже несколько пьянящего кумыса, потом кисловатого овечьего молока – айрана. Кумысом Терс-Агар славится. Хранится он в турсуках – особых мешках из цельной овечьей кожи, где двумя горлышками служила кожа, целиком стянутая с ног овцы. В киргизской семье по хозяйству все делает женщина. Мужчина в своей семье почти бесполезен; его обязанность сводится к тому, чтобы накосить травы для скота на зиму да и это несложное занятие обыкновенно исполняется подростками. Киргиз честен, добродушен и гостеприимен, но не лишен хитрости. Киргиз чрезвычайно любознателен; потребность узнать новость и поделиться ею в нем так велика, что он, не задумываясь, скачет к приятелю в соседний аул за 30-40 км, и если новость, по их мнению, интересная, то устраивается «тома-шу» – празднество. Иногда едущего просто по делу киргиза сопровождают 2-3 любознательных приятеля исключительно только с целью посмотреть, что из его затеи получится.

Поэтому естественно, что весь труд лежит на плечах женщины; она смотрит за скотом, доит, убирает, кормит его, делает кумыс, овечий сыр, ткет ковры и материи из верблюжьей шерсти, готовит пищу, заготовляет топливо, т.е. сушит навоз (кизяк), седлает лошадей. Правда, женщина и ценится у киргизов чрезвычайно дорого. Еще до сих пор существует обычай платить за невесту выкуп – «калым», и девушка-невеста продается с детства, при чем свадьба возможна только по выплате калыма полностью, до последней копейки. Развод у киргизов в большом ходу и чрезвычайно облегчен.

Юрта, в которую мы вошли, была абсолютна забита вещами. По краям ее внутри были разложены постели, которые на день свертываются. Посреди юрты горел очаг, в котором тлели куски кизяка. В юрте было немного душно от дыма очага и испарений бараньего сала, в котором варили бурсуки. Откинув войлок, завешивающий вход, мы вышли. Прямо около входа стояла пара яков-кутасов. Кутас – это огромное животное – полубык, полубуйвол, и притом страшной силы. Мощная, широкая грудь кутасов покрыта густой шерстью. Эти животные в работе тихи и спокойны, более того, они меланхоличны и как будто бы созданы специально для высокогорных условий жизни. Киргизы на кутасах ездят, возят тяжести, пьют их молоко и едят их мясо. Кутас при высокогорных восхождениях весьма ценное животное: по любой крутой осыпи, по любой узкой тропинке над пропастью кутас проходит иной раз даже лучше киргизской лошади. Положиться на него и довериться ему полностью, – вот что требуется от его седока в опасном переходе. Мне вспомнилось, что когда-то здесь же на Памире путешественник-исследователь Свен-Гедин свершил восхождение на Мус-Таг-Ату на высоту 6 300 м, при чем он ухитрился провести по ледникам и фирновым полям кутасов и с их помощью поднять на эту высоту целую киргизскую юрту.

Вдалеке, поднимая столбы пыли и наполняя долину блеянием, шло стадо овец. Баран для киргиза – это почти все. Сам по себе с виду баран неказист. Длинные уши его отвисают, комами сваливается густая шерсть, а сзади болтается толстый курдюк, в котором скопляется большой запас сала. Баран дает киргизу материал для жилища: войлоком, скатанным из овечьей шерсти, покрывает киргиз решетчатый остов своей юрты. Летом войлок не пропускает палящих лучей солнца, а зимой защищает от холода и снежных метелей. Баран же дает киргизу шерсть, из которой выделываются домотканые шерстяные ткани и шьются одежды, непроницаемые для дождей и ветров. Бараньи шкуры служат киргизу для выделки теплых зимних шуб и специальных сосудов, удобных для перевозки жидкостей. От барана же получает киргиз и главные продукты питания: из баранины он делает шурпу (суп) и праздничный биш-бармак. Но еще ценнее, чем мясо, для киргизов баранье сало, которое жарят, а иногда даже кладут в чай. Овец доят, изготовляя знаменитый айран, из их молока делают масло и сыр – крут. Наконец, овца служит и главным источником средств для приобретения различных товаров – ситца, соли, сахара. Овца согревает, одевает и кормит киргиза.

Пронзительный лай собак известил о прибытии остальной части экспедиции и красноармейцев. Отряд красноармейцев, сопровождавший нас, отсюда должен был вернуться обратно в Учкурган. Абдурахман вышел приветствовать «большого урус-адам». Через полчаса в двух юртах уничтожалось все приготовленное для ужина.

В нашей юрте Абдурахман, засучив рукава, руками (вилок здесь не полагается) рвал баранину и резал ее на деревянной тарелке, а мы уничтожали ее. Хотя женщины и присутствовали при этом, но принимать участие в общей трапезе с мужчинами для них считается неприличным. Их, как правило, не угощают и они обыкновенно пользуются только объедками после мужчин. Какая несправедливость. Женщина – основной работник в киргизской семье, а в правовом отношении она в той же семье последний человек, обреченный на такую долю с самого детства. Когда рождается мальчик, во всем ауле происходят торжества, и, наоборот, когда рождается девочка, то этот факт обходят молчанием.

Ужин кончился, и мы стали располагаться ко сну. Догорел кизяк в очаге, и сквозь круглое отверстие вверху юрты синело темное памирское небо и сверкали крупные звезды.