"Наследники по прямой. Книга первая." - читать интересную книгу автора (Давыдов Вадим)

Сталиноморск. 2 сентября 1940

Он вошёл в класс через минуту после звонка, и 10 "Б" поднялся, нестройным грохотом крышек парт приветствуя его. Гурьев усадил ребят, представился и на мгновение умолк, дожидаясь тишины. Двадцать девять пар глаз изучали его с пристрастием. Даша тоже. Это последний год, почему-то подумал Гурьев. Мирный - последний. Мы уже знаем это, Варяг. Мы уже знаем это, товарищ Сталин. Или нет?

Он заложил руки за спину, сцепил пальцы и медленно прошёлся вдоль доски:

– Я буду вести у вас литературу. Я попробую вас ничему не учить, - учит тот, кто сам ничего делать не умеет. Я просто постараюсь объяснить вам, почему я люблю читать книги и почему это нужно всем - в том числе и тем, кто собирается строить самолёты и танки. Не больше. И если кто-то из вас поймёт и разделит это чувство - я буду с полным основанием считать, что пришёл сюда не зря, - Гурьев улыбнулся, представив себе: ему ещё пять раз придётся начинать сегодня урок, и нельзя повторить ни единого слова. - Вы все умеете читать, потому мне нет надобности пересказывать написанное в учебнике. Вместо этого мы станем читать книги и думать. Пожалуй, думать - это единственное, чему нужно учиться основательно и всерьёз. И именно этому мы с вами будем учиться. Вместе, - он снова помолчал. - И ещё одно. На моих уроках не будет двоек, особенно за поведение. Каждый, кому есть, что сказать, пусть скажет вслух. А кому нечего - пусть слушает другого и думает. И спрашивает. Потому что человек стал человеком не тогда, когда взял в руки каменный топор, чтобы размозжить голову себе подобному, а когда научился задавать вопросы. И внимательно выслушивать ответы на них. И делать выводы. Просто выводы, для себя, а не "орг". Поэтому - не стесняйтесь спрашивать.

– А вопросы любые? - подал голос кто-то с "камчатки".

– Да, - чуть улыбнувшись, кивнул Гурьев, - кроме личных. Всё пока? Превосходно. Тогда - начнём.

Гурьев отвёл положенные часы и сидел в учительской, записывая в толстую тетрадь комплексные планы урока. Ему хотелось поскорее покончить с этим нудным занятием, - зажав в зубах незажжённую папиросу, он яростно царапал пером бумагу.

Завадская вошла и, замахав руками в ответ на его вставание - сидите, ради Бога, сидите! Неужели не перевелись ещё на свете мужчины, которые помнят, что следует вставать, когда входит женщина?! - осторожно примостилась рядом с Гурьевым. Он отложил ручку и выжидательно посмотрел на заведующую. Анна Ивановна улыбнулась:

– Поздравляю, голубчик. Честно говоря, я опасалась, что…

– Что я самозванец? - улыбнулся Гурьев. - Я действительно самозванец - в том смысле, что всегда прихожу, когда хочу, не дожидаясь, пока меня позовут.

– Вы в самом деле имеете педагогическое образование?

– Ну конечно же, нет, - улыбнулся Гурьев. - Вы хотите узнать, буду ли я следовать в русле школьной программы по литературе? В пределах разумного. Детям должно быть со мной интересно - это главное. А прочтут они ту или другую книжку, две или три - это неважно. Вот совершенно. Так что - всё в порядке? - невинно осведомился он.

– Не знаю, - вздохнула Завадская. - Ей-богу, не знаю. Не могу никак определить.

– Ну, у вас ещё будет время подумать, - обнадёжил её Гурьев.

– Спасибо, - язвительно отпаривала заведующая. Почему-то ей было удивительно легко с этим молодым человеком, которого она, в общем, должна была, по всем статьям, опасаться. Он и был опасен - это чувствовалось. Но как-то… куда-то в другую сторону. Не ей, не школе - кому-то совсем другому была адресована эта его опасность. И она спросила - не умея, да и не желая скрыть любопытства: - Как у вас это так ловко выходит?! Вы психологией занимались?

– Вы не поверите, - Гурьев лучезарно улыбнулся, - но я даже понятия не имею, что это такое.

– А если серьёзно?

– Серьёзно? - Он перестал улыбаться и заговорщически приблизил губы к уху Завадской: - Если серьёзно, я просто пытаюсь не врать. Особенно - детям.

– И… получается?

– Получается. А дальше будет получаться ещё лучше.

Он хотел добавить кое-что ещё, но не успел. Дверь распахнулась, и в учительскую торжественно внёс себя немолодой уже, давно лысеющий невысокий человек в "сталинке" и галифе, заправленных в сапоги. Усы на его широком и рыхлом бабьем лице смотрелись крайне нелепо, но их хозяин, судя по всему, необыкновенно гордился заботливо выращенным под носом куском серой пакли. Гурьеву не составило труда догадаться: это и есть Трофим Лукич Маслаков собственной персоной. Физкультпривет, усмехнулся про себя Гурьев, поглядим, что ты за резиноизделие.

Маслаков подошёл к нему, протянул руку и покосившись на Завадскую, напыщенно произнёс:

– Здравствуй, товарищ Гурьев! Поздравляем тебе со влитием у наш коллехтив!

– С-спа-асибо, Т-трофим Лукич, - задушенно пискнул Гурьев и, потупившись, начал старательно ковырять пальцем стол. - Я п-постараю-юсь оп-п-правдать…

– Да ты не смущайся, товарищ Гурьев, - толстым и довольным голосом сказал Маслаков. - Окажем тебе поддержку, как у коллехтиве полагается, люди у нас политически грамотные, здоровые люди в основном, - при этом он опять покосился на Завадскую. - Ты комсомолец, или член партии, может?

– Н-не-ет, - ещё тоньше пропищал-проблеял Гурьев, - я не член… И не комсомолец… М-мне уже д-двацать девять, Т-трофим Лукич…

– А-а, - закивал Маслаков, - ясно, ясно. Ну, если зарекомендуешься в обчественной работе, как оно полагается, то и если заслужишь у партию, то и примем, конечно. Нам нужны молодежь, кадры, та-скать…

Глаза Гурьева наполнились слезами от умиления. Он суетливо затоптался и в полном замешательстве начал мять свой шёлковый английский галстук:

– Я… Т-трофим Лу-лук-кич… Я… Н-не мог мечтать… Такая честь…

– Ну-ну, - Маслаков хотел похлопать Гурьева по плечу, но дотянулся только до локтя. - Выше голову, товарищ Гурьев! Работай. У меня бюро горкома, обстановка за рубежом осложнилась, - значительно добавил Маслаков и, деловито помусолив взглядом расписание уроков, удалился.

Гурьев посмотрел ему вслед, вздохнул, сел и, как ни в чём ни бывало, углубился в свои записи, словно забыв о Завадской. Та с суеверным ужасом смотрела на него, взявшись рукой за горло. Потом спросила тихо:

– Что… Что с Вами, Яков Кириллович?!

– Ничего, - Гурьев глянул на заведующую и мило улыбнулся. Учительская была пуста, шли ещё уроки. - Приступ подобострастия. Обыкновенное дело.А разве больше ни с кем тут такого не случается?

Завадская сделала попытку выйти, но Гурьев стремительно преградил ей путь:

– Вы что-то определённо хотели сказать, дражайшая Анна Ивановна.

– Нет. Отойдите. Вы с ума сошли!

– Да нисколько. Вас возмутило, покоробило, оскорбило до невозможности то, что я только что проделал. А?

– Что всё это значит?!

– Вы не ответили на мой вопрос, - в голосе Гурьева тихо, но отчётливо - и опасно - на этот раз в самом деле опасно - лязгнул оружейный металл.

– Вы действительно хотите услышать?!

– Разумеется.

– Вы… Вы были… отвратительны, - содрогнувшись, прошептала Завадская.

– Неужели? - просиял Гурьев. - Анна Ивановна, Вы - взрослый человек. И всякое видели в жизни. Ложь, подлость, предательство. И, тем не менее, вам сделалось не по себе. А теперь на один лишь миг представьте себе, каково приходится детям. Ведь они постоянно и подолгу наблюдают, как вы все по очереди и скопом подскакиваете перед этим несообразным филистером и ничтожеством, который и на родном-то языке не в состоянии двух слов грамотно связать. Ну, добро, был бы он и в самом деле эдакий доподлинный и кровожадный злодей. А то ведь - смешно. Клопишка какой-то, право слово. Да Шульгину только цыкнуть на него - и всё.Скажете, нет?

Завадская покачала головой и стремительно вышла.

Обиделась, решил Гурьев. Он усмехнулся, сел и откинулся на спинку стула. Ничего. Поймёт. Должна. Страх, конечно, здорово отбивает мозги, но, оказывается, не совсем. И это радует. А Маслаков… У него были наполеоновские планы в отношении Маслакова, детей, педагогов, воспитательного процесса и кое-чего ещё. Раз уж попал сюда. Позже. Не волнует меня сейчас Маслаков, подумал он. Совсем другое меня сейчас занимает.

Завадская вернулась в свой кабинет и, закрыв дверь, повернула ключ в замочной скважине, подошла на подгибающихся ногах к дивану и медленно опустилась на подушки. И зажмурилась, зябко поджав под себя ноги. Господи, какой стыд, Боже мой, подумала она. А ведь мы действительно такие. Мы действительно всё время на задних лапках перед этими… Господи, как плохо, стыдно-то как… А он жестокий. Жестокий? Нет, нет, конечно, мы заслужили. За всё это время, за безумный этот произвол, в воздухе которого маслаковы чувствуют себя, как рыба в воде. Все заслужили. И я больше всех. Господи, ну, что же я-то могу?!. И за детей… Боже, да кончится этот ужас когда-нибудь?!. Неужели что-то сдвинулось? И где? Неужели там, наверху, поняли, наконец… Неужели Сталину, наконец, доложили правду? Но кто?! И если да, то почему так тихо?! Почему ничего не скажут людям? Это же невозможно, так обращаться с людьми! Ведь мы люди! Всё-таки - люди! И ведь приходят, немногие, но приходят, выпускают ведь кого-то… Спасибо вам за урок, Яков Кириллович, славный вы мой, откуда вы только такой взялись… Всё правильно. Кто-то же должен первым?!

И Завадская опустила в ладони мокрое от слёз лицо.