Ваккури Юха
Цивилизации долины Нигера

Предисловие

Предлагаемая вниманию читателей книга финского журналиста Юха Ваккури в известном смысле знаменательна сама по себе. В самом деле, каких-нибудь три десятка лет назад она едва ли вызвала бы интерес даже в такой традиционно читающей стране, как Финляндия. И, значит, едва ли увидела бы свет: западные издатели не слишком склонны выпускать заведомо убыточные книги. Так что появление ее в 1982 г. – свидетельство и огромных перемен, происшедших в мире, и, пожалуй, не менее значительных перемен в массовом сознании соотечественников автора.

Нет ничего удивительного в том, что внимание автора обратилось именно к трем последовательно сменявшим друг друга государственным образованиям средневекового Западного Судана – Ганы, Мали и Сонгай. Не будет большим преувеличением утверждать, что именно они составили одну из самых блестящих и впечатляющих страниц истории народов, населяющих Африку к югу от Сахары; африканцы с полным основанием ею гордятся. Именно в этих государственных образованиях ярко и убедительно нашли выражение, с одной стороны, творческие способности африканских народов, а с другой – глубокие традиции африканских культур, сумевших не просто устоять перед натиском одной из мировых религий – ислама, но и обогатить ее новыми элементами, обеспечившими в последующем достаточно гармоничное сочетание домусульманских и мусульманских форм бытовой и духовной культуры.

Такое значение Ганы, Мали и Сонгай довольно рано было осознано в мировой науке: первые очерки их истории появились еще перед первой мировой войной. Но особенно активно стали они изучаться после 1945 г., в пору стремительного подъема национально-освободительного движения народов Африки, в годы, когда рухнула колониальная система и на карте континента одно за другим появились пятьдесят независимых государств. Начались систематические раскопки, поиски письменных свидетельств истории суданского средневековья. Начался сбор и фиксация устного исторического материала. Эту огромную работу ведут тысячи исследователей, африканцев и неафриканцев, одним из ее итогов стало создание первых в мировой науке многотомных сводных трудов по африканской истории – «Всеобщей истории Африки», подготовленной ЮНЕСКО, и «Кембриджской истории Африки». Параллельно с этим наблюдается устойчивый интерес к популярным книгам, которые освещают эту историю, и такие книги выходят в немалом числе. Издавались они и у нас в стране, но давно уже стали чуть ли не библиографической редкостью. А ведь наука развивается очень быстро, и сегодняшние наши знания несравненно богаче, чем были в 60-е годы. Издание книги Ю. Ваккури на русском языке в какой-то мере поможет удовлетворить возрастающий читательский спрос.

Среди достоинств труда финского журналиста на первое место Следует поставить то, что в нем в целом вполне удовлетворительно отражены сегодняшние представления науки о трех великих «империях» западносуданского средневековья. Правда, самое это слово – империя, – так же, как и слова типа «царство», «раб» и некоторые другие, с которыми вы встретитесь в тексте, следует употреблять с известной осторожностью. При всей принципиальной общности мировой истории прошлое африканских обществ отличала немалая специфика, и наш понятийный аппарат и связанная с ним терминология, сложившиеся в основном на европейском материале, далеко не всегда адекватно отражают африканскую действительность.

Пожалуй, особого внимания заслуживает в книге то, что Ваккури очень широко использует устную традицию – исторические предания народов описываемого им региона. Это обстоятельство – результат значительных усилий, предпринимаемых исследователями разных стран для сбора и сохранения устной традиции, для, так сказать, ее реабилитации как исторического источника. Конечно, источник это особый, доверять ему при поисках конкретных фактов и событий бывает очень и очень рискованно: традиция – не повествование о событиях, а скорее их идеологическое осмысление, к тому же она, как общее правило, не знает абсолютной хронологии, И, тем не менее при достаточно разработанных методах изучения, с привлечением достаточно большого сравнительного материала предание способно дать достаточно объективное представление о главных тенденциях истории изучаемого народа. Значение его многократно возрастает, когда имеешь дело с бесписьменной культурой. Конечно, нельзя, например, принимать буквально излагаемую Ваккури легенду о Фаране Мака. Но она дает нам довольно полную и, главное, подтверждаемую этнографическими, языковыми, а в последние годы – и археологическими материалами картину миграций сонгайского этноса из района первоначального расселения вверх по долине Нигера, его контактов с другими этническими общностями, взаимодействия групп внутри самого этого этноса, представлявших разные типы хозяйственной деятельности.

Ю. Ваккури добросовестно использовал и главные письменные источники по истории региона-арабо-язычные хроники, законченные в середине XVII в., иногда, пожалуй, даже чересчур добросовестно, без достаточно критического подхода. Впрочем, винить его за это не стоит: несмотря на то, что хроника «Тарих ал-Фатташ» известна исследователям больше 70 лет в хорошем научном издании, критическое изучение ее текста и по сей день не закончено. Финский автор в должной мере, если принять во внимание популярный характер его книги, учел и научную литературу, посвященную Гане, Мали и Сонгай. И все же как раз с этим связаны и главные претензии, какие ему можно и нужно предъявить.

Читатель легко заметит, что в книге Ваккури перед ним предстает главным образом политическая, в несколько меньшей степени – социальная история трех суданских государственных образований. Экономическая же и культурная история затрагивается менее глубоко, хотя даже те материалы, какими Ваккури пользовался, позволяли ее обрисовать гораздо ярче и шире. Тем более, что именно эти аспекты прошлого суданских народов пользуются в последнее время особым вниманием и африканских и европейских ученых. И второе, что, видимо, особенно существенно для нашего читателя: Ю. Ваккури совершенно не принимает во внимание то, что было сделано в изучении Ганы, Мали и Сонгай советскими исследователями. А ведь в нашей стране африканисты активно занимались этой проблематикой. В частности, довольно широкое признание за рубежом получили советские работы, в которых рассматривались как раз социально-культурный и экономический аспекты средневековой западносуданской истории.

По-видимому, советскому читателю будет полезно знать о названных выше обстоятельствах при ознакомлении с книгой Ю. Ваккури. Не для того, чтобы оценить ее отрицательно – наоборот, книга вполне заслуживает добрых слов и будет, несомненно, и полезна и интересна, – а просто ради того, чтобы рассматривать труд финского журналиста в более правильной перспективе. Вопросы, о которых пишет Ваккури, далеко не всегда решены однозначно и бесспорно, здесь возможны разные мнения и разные оценки, не всегда существует даже согласие относительно фактической стороны дела. Поэтому в тех случаях, когда взгляды автора не совпадают с преобладающими в отечественной литературе, было решено дополнить весьма обширный и серьезный справочный аппарат, принадлежащий самому автору, краткими редакционными примечаниями, отражающими не совпадающую с авторской точку зрения. Выдержки из арабских хроник приводятся в русском переводе по изданию «Суданские хроники» (М., 1984).

О ранней истории Западной Африки

Хотя Западная Африка – и Африка вообще – до недавнего времени освещалась в общих обзорах европейских историков только со времени европейских экспедиций, то есть с XV в., история этого континента имеет глубокие корни. Среди специалистов, занимающихся древнейшими периодами истории, распространено обоснованное представление о том, что именно Африка была прародиной человечества.

Несомненно, что о ранней истории Западной Африки через несколько лет, в крайнем случае десятилетий, когда будут завершены широкие археологические работы и проанализированы их результаты, придется писать заново. Но уже и теперь можно дать некоторые неоспоримые сведения и датировки ее ранней истории.

Предполагается, что современный человек, Homo sapiens, появился в Африке примерно 14-12 тысяч лет назад. В 350 км к северо-востоку от Томбукту был найден костяк так называемого асселарского человека, древнейший скелет, обнаруженный в Западной Африке. Он датируется примерно пятым тысячелетием до н. э. К этому времени все расовые группы Африки уже сформировались: асселарский человек имеет негроидные черты, иными словами, представляет чернокожее население континента.

Для древней истории Западной Африки наиболее важным событием было высыхание Сахары, начало которого относят от нашего времени на пять тысячелетий назад. До этого Сахара была плодородной областью, где жило и чернокожее население, и более светлокожие берберы. Рождение пустыни вызвало переселения: черные двинулись на юг, берберы – на север; часть их вышла к побережью Средиземного моря, а часть осталась на окраине пустыни, занимаясь скотоводством. Высыхание Сахары означало для Западной Африки прежде всего изоляцию, хотя связи севера с внутренней частью континента полностью никогда не прерывались.

Связи Западной Африки со средиземноморскими культурами

Одним из свидетельств связей Западной Африки с культурами Средиземноморья было распространение железа у народов, живущих по ту сторону Сахары, шедшее из опорных пунктов, образованных в XII в. до н. э. финикийцами. Транссахарские караванные пути были известны уже в XIII в. до в. э. Предполагается, что Западная Африка перешла из каменного века прямо в железный, минуя бронзовый век, характерный для Европы.

Средствами передвижения по караванным путям в каменном веке были, по всей вероятности, повозки, запряженные лошадьми и волами На это указывают наскальные рисунки, найденные в Западной Африке (Тассили, Ахаггар и прибрежные скалы на Нигере). Не все исследователи абсолютно убеждены в доказательной силе наскальных рисунков относительно средств передвижения. По мнению некоторых из них, двухколесные экипажи больше напоминают боевые или даже охотничьи колесницы, чем повозки для перевозки грузов. По мнению других, встречающиеся изображения упряжных волов представляют достаточное доказательство существования гужевой перевозки товаров между Черной Западной Африкой и странами Средиземноморья.

Более спорен вопрос, могли ли изобретения средиземноморской культуры достичь областей Черной Африки морем, – но такая возможность некоторыми усматривается. В качестве доказательства выдвигают ценное свидетельство финикийца Ганнона, проведшего такое плавание под парусами в 480 г. до н. э. В этом морском плавании принимало участие 60 кораблей, и утверждается, что они, двигаясь вдоль западного побережья Африки, проникли далеко на юг. Ганнон рассказывает, что по пути – как это всегда делали финикийцы – основывались колонии, для чего, по его словам, на корабли были взяты 30 тысяч колонистов. Между прочим, упоминается, что они видели огнедышащую гору. Те историки, которые не считают это путешествие чистой игрой воображения, полагают, что вулкан мог быть горой Камерун, вершина которой достигает 4070 м и далеко видна в Гвинейском заливе. Большинство документов, относящихся к плаванию Ганнона, считается, однако, фальшивкой. Но и те историки, которые готовы признать, что на судах того времени можно было плыть под парусами вдоль западного берега Африки на юг, почти все сходятся на том, что на обратном пути ветры, дующие почти всегда с севера и северо-востока, были непреодолимы для кораблей с прямыми парусами и рулевыми веслами (лавирования в то время еще не знали). Кроме того, на суровых берегах Западной Африки нет и следа финикийских колоний (Подробнее о путешествии Ганнона рассказывает, в частности, Жозеф Ки-Зербо. См.: Ki-Zerbo J. Histoire de l'Afrique Noire. D'Hier a'Demain, Paris, 1978. – Прим. авт.).

Хотя реальность морских связей финикийцев с Западной Африкой остается спорной, известно, что они поддерживали связи с народами Черной Африки по сухопутным дорогам. Решающее значение для африканской торговли имел Карфаген, основанный в IX в. до н. э. Большая часть средиземноморской и западноафриканской торговли осуществлялась через посредство берберов. Греческие и римские историки говорят о живущих на южной стороне пустыни «эфиопах», то есть «обгоревших, черных». Геродот записал предания путешественников, в которых есть упоминания о черных народах Западной Африки. Он рассказывает, в частности, о пяти берберских юношах, которые рискнули двинуться в путешествие через Сахару так далеко на юг, как это удастся. Рассказывается, что, идя день и ночь через пески, юноши прибыли наконец в плодородную область, где встретили черных карликов. Те привели их в свой город, расположенный на берегу полноводной реки, кишевшей крокодилами. Геродот полагал, что берберские юноши вышли к Нилу, который, как он считал, на юге течет с востока на запад. Ошибка знаменитого историка затем веками повторялась на картах Африки. На самом деле, если легенда эта вообще достоверна, юноши должны были выйти к Нигеру или Сенегалу.

Точных и надежных сведений о связях финикийцев и римлян и об их караванных путях мало, поскольку торговля Западного Судана и Средиземноморья шла, как правило, через посредников. Финикийцы и римляне поддерживали связи с берберами северного побережья Африки, те в свою очередь отвечали за перевозку товаров к жившим южнее берберам-скотоводам, которые и занимались прямой торговлей с чернокожими, жившими на краю пустыни и в оазисах. Золото, которое принадлежало к числу древнейших западноафриканских товаров, приходило из еще более отдаленных южных областей.

Во времена Рима Северная Африка стала житницей империи. Поля Римского государства простирались до лимеса, то есть границы, или, во всяком случае, до оазисов Феццана. Чем дальше от центра управления провинцией, тем менее земледельцы Африки были покорны своим римским властителям, и потому истории известно немало карательных походов. В оазисах Феццана жили гараманты, о которых Геродот говорит, будто они охотились на чернокожих, живших в пещерах. Историк рассказывает, что эти хамито-негроидные (Автор отдает здесь вольную или невольную дань так называемой «хамитской теории», согласно которой главные достижения африканских культур были якобы созданы некими пришедшими с Востока (из Азии) пастушескими народами – хамитами – и навязаны ими земледельцам-негроидам. Эта теория, основанная на неправомерном смешении языковых и этнокультурных характеристик (обозначение «хамиты, хамитические» чисто лингвистическое), в настоящее время отвергнута практически всей мировой наукой. – Прим. ред.) пастухи пользовались в бою колесницами-квадригами. На наскальных рисунках Западной Африки изображено оружие ее жителей – дротики, щиты; в Центральной Сахаре – мечи, кинжалы и копья.

В начале нашей эры римский военачальник Корнелий Бальб снискал себе славу победой над гарамантами. Позже гараманты подняли восстание, однако затем они примирились с римлянами и воевали вместе с ними против «эфиопов». Клавдий Птолемей, александрийский грек, который писал о походе гарамантов в 86 г. н. э., сообщает, что войско после четырехмесячного марша достигло Агисимбы, царства, которое принадлежало «эфиопам» и в котором римляне, к своему величайшему изумлению, увидели носорогов.

И в несколько более поздние времена историки были склонны считать, что Агисимба находилась на Нигере и что экспедиция гарамантов пересекла Сахару и достигла Западного Судана. Но к текстам древних историков следует относиться с осторожностью, настолько ненадежны их сведения о внутренней Африке. Рассказывает же, например, Плиний Старший, который написал в I в. свою «Естественную историю», или «Энциклопедию», состоящую из 20 тысяч словарных статей, о жителях Африки, у которых вообще не было головы, а рот и глаза находились на груди; тот же Плиний упоминает африканцев, которые не ходят, а только ползают на четвереньках.

Несмотря на то, что связи с Западным Суданом в начале нашей эры были ненадежны, Римской империи все же удалось распространить свое влияние до стран, заселенных чернокожими (Портовыми и торговыми центрами Римской империи в Северной Африке были, в частности, Ликс (чуть южнее современного Танжера) и Лептис Магна (близ современного Триполи), которые служили конечными пунктами караванной торговли. – Прим. авт.). Существенное изменение в связях с Западной Африкой произошло только тогда, когда на окраинах Сахары стали пользоваться верблюдами. Этих хорошо приспособленных к условиям пустыни животных привели в Египет персы в VI в. до н. э., но прошла почти тысяча лет, прежде чем использование верблюда получило в Северной Африке широкое распространение. Когда берберы поняли, как целесообразен верблюд в пустыне, мирное существование живущих на юге народов, основанное на изоляции, кончилось. То же самое произошло и с берберами, которые жили на северном побережье Африки под защитой римских армий. Власть Римской империи именно в это время пошатнулась. В первую очередь благодаря начавшемуся использованию верблюда довольно легко расширили сферу своего влияния берберы-скотоводы, жившие южнее, в суровых условиях окраины пустыни.

Во времена римского господства в Северной Африке через Александрию и Карфаген начало распространяться христианство. Оно, однако, не успело принести существенных перемен берберам, поскольку в VII в. Северная Африка попала в расширяющийся круг влияния новой религии-ислама. В 40-х гг. VII в. волна ислама двинулась из Египта на запад, в Магриб. Основным объектом пропаганды ислама среди неверных были североафриканские берберы. Но арабов привлекали и внутренние области континента. В ходе последующих десятилетий торговые центры и опорные пункты берберов в Северной Африке многократно уничтожались арабами, но всякий раз берберы ухитрялись в конце концов отбить врагов. В конце 660-х гг. арабский полководец Укба ибн Нафи совершил поход вплоть до современной Ливии и одновременно отправил отряд на разведку в глубь страны. Экспедиция достигла оазиса Феццан. Десятью годами позже Укба совершил поход к берегам Атлантики, но на сей раз арабы не зашли особенно далеко на юг. Тем не менее достижение территорий, заселенных чернокожими, оставалось лишь вопросом времени. Арабов влекло на юг не только неодолимое стремление обратить неверных в ислам, но и слухи, распространившиеся в странах Средиземноморья. По этим слухам, по другую сторону пустыни лежала земля черных – Гана, и золото там текло рекой.

Гана (Вагаду)

Вплоть до последних десятилетий рождение Ганы относили к VIII в. н. э. Впервые «Страну золота» Западной Африки упомянул географ багдадского халифа ал-Фазари в конце VIII в. Западноафриканская устная традиция говорит о расположенной там стране Вагаду, которую большинство, в первую очередь африканских историков, отождествляет с Ганой. Зарождение этого государства должно быть отнесено к более раннему периоду, к IV-V вв. Нехемия Левцион, ныне наиболее авторитетный исследователь Западной Африки (и один из тех неафриканских по происхождению историков, которые склонны идентифицировать Гану и Вагаду), выяснил, что в I-IV вв. н. э. северосуданские племена-предки народов волоф, серер, сонинке и сонгай- поддерживали прямые связи с народами Северной Африки, что, по его мнению, ускорило развитие государственности, хотя в ее основе лежало просто расширение сферы власти берберских племен. Исходя из некоторых археологических находок последних лет, можно предполагать, что местоположение древней Ганы обрело конкретные черты уже в IV в. Раскопки, вероятно, дадут в ближайшем будущем новые материалы для освещения этого вопроса.

Первый историк, который, как можно полагать, побывал в Гане, был Ибн Хаукал, посетивший это царство предположительно в 970 г. Однако к его путешествию и отчету о нем следует относиться с осторожностью. Известно, что он отправился в путешествие из Багдада и, вероятно, достиг излучины Нигера или территории Ганы, но достоверно мы знаем лишь то, что Хаукал добрался до Аудагоста на окраине Сахары (Достоверно известно сейчас лишь то, что Ибн Хаукал не пересекал Сахару, а сведения об Аудагосте получил на северном краю пустыни – в Сиджилмасе. – Прим. ред.). Во всяком случае, Ибн Хаукал рассказывает, что царь Ганы был «богатейший царь мира благодаря имеющимся у него богатствам и запасам золота, добытого в прежние времена для предшествовавших ему царей и для него самого».

Современные историки африканского происхождения, в том числе Дж. Т. Ниань, придают важное значение упоминанию Хаукала о древности этого государства. Оно дает основание думать, что Гана возникла уже давно, за столетия до Ибн Хаукала. Предположение это обоснованно: богатейшим человеком в мире не станешь в мгновение ока, особенно если золотые прииски расположены не на собственной земле. Главными областями древней Ганы были на севере Аукар, а на юге – Ход. О размерах государства дает кое-какие сведения известный арабский хронист Ал-Бекри. По его данным, река Сенегал служила границей между Ганой и ее западным соседом – царством Текрур. На юг Гана простиралась до окраин золотоносных земель Бамбука (Бамбук (Бамбудугу) – район между реками Бакой и Бафинг, от слияния которых образуется река Сенегал. – Прим. ред.) (но не включала эту богатую область); на востоке граница Ганы доходила до Нигера, а на севере – до берберского Аудагоста. В стране, кроме черных и берберов, жили их потомки от смешанных браков.

На первоначальной территории Ганы существовали маленькие племенные государственные образования, в том числе основанные народом сараколе Абакуну и Вагаду; про них известно, что в X в. они создали единое государство и его власть простиралась на Текрур и Аудагост (Этноним сараколе считается синонимом сонинке. Он означает «белый» или «красный», что считается указанием на берберов, а иногда даже евреев. В «Тарих эс-Судан» (XVII в.) говорится, что в Вагаду вначале властвовала династия 44 «белых царей», власть которых кончилась примерно в 750-х гг. н. э. В ходе веков белые смешивались со своими черными подданными, пока цвет кожи властителей и подданных не стал одинаковым, темным. Подобные же, по большей части позднего происхождения, указания на белых предков встречаются в преданиях и других западноафриканских племен. Историки склонны положительно относиться к этим намекам вследствие своей принципиальной позиции – им трудно поверить, что в Африке были сравнительно развитые общества до прихода извне, например, арабов, в Западный Судан. Однако результаты проведенных в Западной Африке археологических раскопок (в частности, находка так называемой терракоты из Нока) показывают, что там существовали высокоразвитые культуры за столетия до прихода ислама на эти земли. Терракотовые скульптуры, отражающие высокий уровень культуры Нок, датируются VI в. до н. э. – III в. н. э. Подробнее о культуре Нок см.: Fagg B.E.B. The Nok Culture. – 1956. – Прим. авт.).

Из этих маленьких государств наиболее интересно Вагаду, занимающее главное место в западносуданской устной традиции. Те историки, которые отрицают идентичность Вагаду и Ганы, основываются на том, что легенды о Вагаду, как и всякие легенды, слишком неопределенны, чтобы иметь силу исторического источника. По их мнению, легенда – это героический эпос в духе Гомера, и на его основе бессмысленно рисовать историческую картину. Не касаясь вопроса о достоверности легенд вообще, можно сказать, что легенды о Вагаду напоминают в какой-то мере скандинавские саги и финские руны, которые редко кто считает надежным описанием истории.

Наиболее радикально настроенные историки африканского происхождения хотели бы вообще отказаться от названия «Гана», которое они считают «чуждым», привнесенным арабами и европейцами, и употреблять только название Вагаду. Эти историки получили поддержку у некоторых археологов, а также европейских историков. Бесспорного решения этого вопроса вряд ли можно будет достичь в ближайшее время.

Легенда о Вагаду

Хотя легенды, рассказываемые о Вагаду, не могут считаться надежным источником-таковыми они никогда и не считались, – но они дают все же хорошую картину той мощной, интересной и богатой культурной традиции, которую создал западноафриканский образ жизни (Даже к тем сведениям устной традиции, которые кажутся точными, надо относиться с осторожностью. Так, например, цифры дают только общее представление о количествах, о которых идет речь. Если традиция говорит о 9999 всадниках, то можно предполагать, что это было довольно значительное подразделение – если фольклорный рассказ можно считать описывающим действительность. Как уже доказала Уиннифрид Галлоуэй в своей достойной внимания книге, рассматривающей традицию и ее истолкование, определенные числа, например семь, повторяются в фольклоре очень часто. В то же время следует помнить, что устная традиция в некоторых случаях сумела сохранить невероятно точные и подтвердившиеся впоследствии данные, поэтому какие-либо обобщения, касающиеся фольклора, небезопасны. Следует, далее, обратить внимание на то, что и арабские хроники, которые историки иногда склонны считать более надежными источниками, чем фольклор, во многих случаях также основываются на сохранившихся легендах, которые были записаны на каком-то определенном этапе. Изложенную в нашей книге легенду о Вагаду опубликовал в 1913 г. заслуженный исследователь истории Африки М. Делафосс. В его версии имя Динга употребляется в форме Динья. – Прим. авт.).

Легенда о Вагаду, как и почти все легенды, имеет много версий, но сюжет в них в общих чертах одинаков. В центре легенд стоит Динга, который, по версии, записанной М. Делафоссом, восходил к библейским Давиду, Соломону и Иову, а непосредственно происходил от Киридион Тамаганке. Говорят, что Динга прибыл с востока с 300 священнослужителями, главой которых был Карабара Диадиане, праотец клана судуро. Прибыв в Западный Судан, Динга сначала поселился в Дженне (Раскопки, проведенные в 1977 и 1981 гг. в Дженне американскими археологами Сьюзен и Родериком Макинтош доказали, что Дженне на самом деле более древний город, чем думали ранее. Старый Дженне-Джено восходит к нескольким глинобитным хижинам примерно середины III в. до н. э. К IX в. н. э. он вырос в город с 10 тысячами жителей. Старый Дженне начал приходить в упадок в XV в., в то время как поблизости начал развиваться современный Дженне. Именно раскопки подтверждают возможность того, что Динга мог поселиться и жить в Дженне, хотя арабские хроники не упоминают Дженне в числе особо древних городов. – Прим. авт.), где он женился на женщине по имени Сета Хуле Дафе и прожил с ней 27 лет. Брак их остался бездетным, и Динга вновь пустился в странствия, пока не попал в деревню Диага или Диа. Здесь он женился на Ассакуле Судоро, которая родила ему троих детей. Один ребенок умер, а от двух других – Диа Фуне и Диагаба Фуне – пошли предки двух кланов сонинке (кланы дюикине и соре).

Из деревни Диага Динга продолжил свое странствие в провинцию Кинги и остановился в Дагара; она находилась во власти Духа вод. Динга померился с ним силой, послав своих людей принести воды из ближайшего источника. Дух запретил брать воду, и Динга пошел сам решать этот спор. Поначалу, казалось, для Динги все шло хорошо, своим волшебством он лишил Духа зрения, но немного спустя к тому вернулись силы, и он так заколдовал Дингу, что тот ослеп и оглох. Динга позвал тогда на помощь главу священнослужителей Карабара Диадиане, который разрешил дело тем, что лишил Духа слуха и зрения. Теперь Духу ничего не оставалось, как заключить мир с пришельцами и позволить им жить в этой местности. Для закрепления сделки Дух предложил в жены Динге трех своих дочерей. Динга согласился и женился на Диангана Боро, Катана Боро и Синангеле Гунехусо. Они родили ему 15 детей, одним из которых был знаменитый змей Вида (Детьми Динги, рожденными от Диангана Боро, были: 1) Тере-Кине, который стал прародителем клана Сохона, 2) Тере-Калле, оставшийся бездетным, 3) Лампаке Мохамаду Буда Иоре – праотец клана Берете, 4) Вагара Гиде, основатель клана Сенега, 5) Туга Мади Кабуда, основатель клана Дьябира, 6) Вагаду Вида, который был змеем. От Катаны Боро у него были: 1) Маган Диабе Сиссе, 2) Маган Тане Сиссе, 3) Маган Тане Фанканте Сиссе, 4) Маган Мамди Сиссе, Маган Кайа Сиссе (во время владычества которого, по рассказам, погибло Вагаду). От брака с Сианагиле Гунехусо: 1) Доиссе, прародитель одной ветви клана Дуаих, 2) Мамади, предок клана Туре-Канкадиабе, 3) Фа Сире, основатель клана Кумма, и 4) Матам, у которого не было потомства. – Прим. авт.).

Перед своей смертью Динга хотел оставить наследником старшего сына, Тере-Кине, который жил в Дагара. Ослепший Динга позвал Тере-Кине и попросил угостить его жареным мясом; за трапезой он намеревался передать сыну царский талисман, с помощью которого тот сумел бы стать властелином. Однако разговор с Тере-Кине услышал глава священнослужителей Карабара Диадиане. Так как он был в наилучших отношениях с Боро Диабе, старшим сыном от Катана, второй жены Динги, он решил с помощью козней сделать его наследником Динги (По другой версии легенды, помощником Диабе был раб по имени Сударо. – Прим. авт.). Карабара Диадиане поспешил к Диабе и велел ему быстро достать для отца жаркое, а также одеться в шкуру животного, чтобы Динга принял его за Тере-Кине, поскольку тот был заметно более волосат, чем Диабе. Диабе все сделал, как ему было велено; и вскоре предстал перед отцом с блюдом из барана и одетым в снятую с животного шкуру. Когда Диабе поздоровался с отцом, тот узнал его по голосу, но, ощупав сына, решил, что он все же ошибся, и счел его за Тере-Кине. Когда Тере-Кине принес из леса добычу и узнал об обмане Диабе, он пригрозил, что убьет брата. Но Динга запретил ему это и в утешение дал волшебный инструмент, с помощью которого Тере-Кине мог вызывать дождь.

Позже некий вестник сообщил Диабе, что он станет повелителем большого вагадуского царства в Кумби. После смерти Динги Диабе ушел из Дагара на восток, взяв с собой среди прочего 40 молодых кобыл. Пересекая пустыню, Диабе попал в страну гиен; там он спросил у вождя гиен Турукуле Фадига, знает ли он место под названием Кумби. Предводитель ответил, что место с таким названием существует и именно в тех краях, куда направляется Диабе.

Затем Диабе пришел в страну грифов и встретил там слепого и ослабевшего от старости грифа. У него он также спросил дорогу в Кумби. Птица сказала, что готова проводить туда Диабе, если к ней вернутся силы и отрастут выпавшие перья. Но для этого гриф должен ежедневно в течение 40 дней есть печень молодой кобылы. Диабе резал одну кобылу за другой, пока от табуна ничего не осталось, а к грифу вернулись силы и оперение. Как птица и обещала, она проводила Диабе в Кумби. Странствуя день и ночь, они в конце концов пришли к большому дереву, и гриф, опустившись на него, сообщил, что они прибыли на место. Диабе приказал своим людям срубить дерево, и, когда оно упало, из колодца, бывшего в его тени, появился большой змей. Одновременно из ветвей дерева упал длинный барабан, который играл сам собой. На звук барабана со всех сторон стали собираться люди верхом на гнедых лошадях, общим числом 9999 (Для воссоединения на место прибыли, в частности, следующие основатели племен сонинке: основатель клана Сохо – Вагане Сохо; Диамера Сохона, который стал основателем клана Дьягурага; основатель клана Силла – Маха Думбе Силла; и Гумате Фаде, основатель клана Яресси. Клан Сохо расселился в Диаре, Диамера Сохона со своим кланом – в деревне Вега, лежащей в окрестностях Масины; власть его, как рассказывают, простиралась до Гессене в Бакуну; Маха Думбе Силла поселился в Губа и Яфера, неподалеку от Каматинга; Гумате Фаде – в деревне Фаллу, поблизости от Бередугу. – Прим. авт.). Прибывшие заспорили, кому быть среди них повелителем, и решили, что выбор сделают с помощью барабана: царем выберут того, кто сумеет через отверстие в дне барабана дотронуться до кожи, затягивающей другой его конец. Только у Диабе пальцы дотянулись до мембраны, и его единодушно выбрали царем.

Когда Диабе избрали царем, змей, выползший из колодца, спросил, не узнает ли его Диабе. Так как Диабе его не узнал, то змей сообщил, что он – Вида из Вагаду, которого родила Диангана Боро. Далее змей добавил, что позволит Диабе вместе с его людьми остаться в Кумби только в том случае, если он будет давать ему каждый год 100 красавиц. При этом условии он останется в колодце и не будет пугать людей. Диабе не согласился на эти условия, и они стали торговаться. В конце концов сошлись на том, что Диабе и его войско могут оставаться в Кумби, если каждый год будут отдавать змею самую красивую девушку. В качестве ответной службы змей обещал, что каждый год в течение 20 дней с неба будет идти золотой дождь, так, чтобы его вдоволь хватило на всех.

Жизнь в Вагаду процветала, и вожди четырех кланов этой земли собирались ежегодно в Кумби, чтобы каждый по очереди давал по красавице змею Вида. Соглашение со змеем соблюдалось при многих царях (После Диабе царем Вагаду, согласно легендам, стал его брат Маган Тане, после которого на трон взошел Маган Тане Фанконте. После его смерти царем стал Маган Мамади, а затем Маган Кайа, во времена которого Вагаду, как говорят, было разрушено. – Прим. авт.). Мир был нарушен только в царствование Магана Кайа, когда юноша по имени Мамади Сефе-Доколе, то есть Мамади Молчаливый, решил отказаться отдать змею свою красавицу невесту Сива Ялабаретту. Когда наступил день жертвоприношения, Мамади вместе с другими пошел к колодцу Вида, взяв с собой меч, которым он решил убить змея. Народ хорошо знал, что Вида обыкновенно трижды высовывает голову из колодца, прежде чем захватить предложенную ему девушку. Когда по обыкновению довольная и торжествующая голова Вида дважды уже появилась из колодца. Мамади занял позицию, и, когда голова змея появилась в третий раз, он отрубил ее. К удивлению Мамади, змей, однако, не умер, а через минуту из колодца появилась новая голова, которую Мамади также отрубил. Всего Мамади пришлось отрубить семь голов, прежде чем Вида умер. Умирая, он воскликнул: «О Мамади, Вагаду теперь погибнет! Семь лет страна не получит ни капли дождя». Умирающий Вида предрек еще, что и золота с неба больше не будет. Последняя голова змея, по преданию, улетела в Буре, оттого там и возникли богатые золотые россыпи.

Убив змея, Мамади бежал на быстроногом скакуне. За ним послали погоню, и Вагане Сохо поймал его. Но, в конце концов, Вагане решил помиловать Мамади, так как он приходился ему родственником.

После смерти Вида Вагаду опустело: из-за отсутствия дождей земля превратилась в пустыню, и страну наводнили шайки разбойников, которые занимались грабежом местных жителей. Народ сонинке рассеялся, и на территории старого Вагаду воцарилась безудержная анархия.

В сказаниях о Вагаду есть очевидные совпадения с библейским рассказом об Исааке, Исаве и Иакове. В начале версии, которую опубликовал Делафосс, при упоминании о праотцах имеется прямая ссылка на персонажи Библии – Давида, Соломона и Иова (Такие совпадения в значительной мере могут быть объяснены позднейшим влиянием ислама, в догматике которого библейские персонажи занимают довольно заметное место. Иначе говоря, перед нами, так сказать, вторичная (или даже «ложная») традиция. – Прим. ред.). В других версиях такие намеки отсутствуют: говорится только, что Динга пришел с востока; в некоторых случаях его родиной называется Йемен. В легенде о Вагаду есть и другое совпадение с известным в Европе сказанием: сражение Мамади с Вида явно напоминает сражение св. Георгия с драконом.

Делафосс полагал, что княжество было основано в VIII в. По его мнению, легенда, сохранившаяся в устной передаче, все-таки в какой-то мере отражает историческое прошлое. Историки наших дней толкуют легенду по-разному. Согласно одному толкованию, смерть Вида означала смерть старой, анимистической культуры африканцев, а засуха на плодородных землях – распространение ислама в Западном Судане. Такое толкование, пожалуй, поддерживает датировку Делафосса. Однако определение времени исторических событий и оценка исторических процессов на основе устной традиции очень трудны. По версии Делафосса, например, жизнь Вида в принципе равна человеческому веку. Змей умер в то время, как его «сводный брат» Кайа Маган царствовал в Вагаду. По другой версии, Вида прожил 1044 года!

Левцион продолжает историю Вагаду – Ганы, опираясь на арабские хроники, и пишет о купце-сонинке по имени Мана Маган Ниахате, которому надоела анархия, наступившая после гибели Вагаду; он сам организовал из своей челяди и жителей местных деревень войско, с помощью которого разбил шайки разбойников. После этого он вступил на престол в Диаре и положил начало династии Ниахате. По Левциону, из этого клана со временем сложилось государство Coco, ставшее позже вассалом Мали. В XIII в. клан Ниахате был отстранен от власти династией Диавара.

По некоторым преданиям сонинке, в ранних приключениях Динга принимал участие также раб по имени Биранин Тункара, из потомков которого вышли доверенные придворные царя Вагаду. Один из его потомков стал даже царем. Это был Фаре Бирама Тункара, который правил в Мема. С точки зрения государственно-политической, эта область не имела большого значения, но позже, в XIII в., она упоминается как место изгнания Сундиаты, основателя малийского государства (По версии гриота Диара Силла, которую сохранил Мамаду Сумаре и которую вместе с ним изучала Жермен Дитерлен, Динга жил сначала в Аравии. По роду занятий Динга был охотник и воин. По версии Силла, его первую жену звали Фатун Ганесси. Главным богатством Динги были три кувшина. В самом большом из них, называвшемся мама кубахе, хранился материал, из которого был сотворен мир. Этот самый важный кувшин всегда хранили в одном и том же месте. Кувшины поменьше Динга брал с собой в походы. Один из них был предназначен для вызывания дождя и грозы. Диара Силла рассказал далее, что, утратив право первородства, Тере-Кине поселился с 300 рабами в Тринга, где и женился. После смерти змея Вида и гибели Кумби от засухи сонинке переселились, по версии Диара Силла, на 200 км южнее, где построили город Кури. – Прим. авт.).

Название Вагаду иногда считается произошедшим от слова «ваго», которое обозначало высший класс страны. Есть мнение, что оно значило просто «государство стад рогатого скота», что указывает на хорошие пастбища в этой области. Хотя эта западносуданская область могла быть сколько угодно хороша для скотоводства и сколько бы скот ни приносил дохода казне, Вагаду – Гана осталась бы, по всей вероятности, забытой в мировой истории, если бы она не была расположена в месте, стратегически важном с точки зрения караванных путей и международной торговли. И предметом этой торговли было именно золото, которое в IX в. привело к процветанию государства Сонинке.

Сахарская торговля золотом

Благосостояние древней Ганы основывалось не на использовании природных богатств страны, а на таможенных сборах с караванной торговли.

Через Сахару везли золото, медь, соль и рабов. По караванным путям переправляли слоновую кость, орехи кола, страусовые перья, кожи и некоторые предметы роскоши. Самыми важными среди этих товаров и почти равными по стоимости были золото, которое везли из Западного Судана в страны Средиземноморья, и соль, которую везли с севера на юг.

Большая часть золота, проходившего через Гану, добывалась на приисках Бамбука, местности между реками Сенегал и Фалеме.

Другие золотоносные земли Западной Африки были расположены южнее, в Буре, на верхнем Нигере (благодаря этому золоту позже разбогатели малийские цари). Существовали также прииски на границе тропических лесов в области Лоби и прииски Акана, внутри области тропических лесов, откуда золото нашло путь в Европу через европейские торговые фактории, зародившиеся на побережье Гвинейского залива.

Ни одно из этих западносуданских месторождений не было слишком богатым. Золотоискателями были по большей части обыкновенные земледельцы, которые добывали золото в свободное время. Доходы от этого никогда не были особенно велики: настоящие сокровища накапливались у посредников, например царей Ганы.

Обмен между скупщиками золота и поставщиками происходил на основе так называемой немой торговли. Обмениваемые товары, то есть золото и предметы, необходимые золотоискателям, и, прежде всего соль, переходили от владельца к владельцу, и при этом они не видели друг друга. Товарообмен происходил на открытых лесных полянах, куда одна сторона приносила свои товары, а затем скрывалась в лесу, в то время как другая сторона приходила смотреть, что оставлено на поляне, и в свою очередь оставляла там товары соответствующей стоимости. Если обе стороны оказывались довольны предложенным, сделка завершалась. Иногда пришедшие с севера купцы пытались обмануть партнеров, но, как правило, обмен велся честно.

Общий объем торговли золотом в Западной Африке оценить трудно. Как арабские хроники, так и устная традиция в этом отношении ненадежны. Но, видимо, большая часть золота, имевшего хождение в те времена в Северной Африке и Европе, была африканского происхождения. Испанец Абу Хамид ал-Гарнати описывал торговлю солью и золотом следующим образом: «Они выходят в путешествие из Сиджильмасы и пересекают пустыню так, как если бы это был океан, имея с собой проводников, которые находят дорогу по звездам и скалам… Они берут с собой припасов на шесть месяцев и когда прибывают в Гану, то развешивают соль и продают ее за соответствующую единицу золота, согласно закону спроса и предложения».

Некоторый намек на размах торговли золотом дает Ибн Хаукал. Он рассказывает о купце из Сиджильмасы, который был должен собрату по занятиям из Аудагоста 42 тысячи золотых динаров. Известно, что золотой динар весил 4,729 г; следовательно, можно вычислить, что речь идет о 200 кг золота! Если бы торговля золотом не была установившейся, надежной и обеспеченной, вряд ли такой заем мог быть получен (Согласно такой стоимости золотого динара, основанной на исследованиях Р. Мони, уточненный размер долга составлял 196, 618 кг золота. – Прим. авт.).

Другой пример изобилия золота при дворе царства Ганы приводит ал-Идриси, живший в XII в. По его рассказу, среди сокровищ двора был слиток золота примерно в 30 фунтов (почти 15 кг), к которому прикрепляли повод царской лошади. Слухи все более и более увеличивали размер этой драгоценной коновязи: через две сотни лет Ибн Халдун, рассказывая о том же самом золотом слитке (который царь сонинке к тому времени продал в Египет), утверждает, что он весил тонну!

Двор царя Ганы и Кумби

«Гана – большой город, который состоит из

двух частей. Одна из них, расположенная на

равнине, – мусульманский город, где живут

арабские и берберские купцы, знатоки закона

факихи и все остальное цивилизованное общество.

В этой части имеется 12 мечетей на казенном

содержании».

Такими словами рисовал Гану уроженец Кордовы, принадлежавший к мавританской верхушке, Абу Убейд ал-Бекри в своей известной книге «Пути и государства», написанной около 1067 г.

Вторая половина Ганы, в которой жили африканцы-анимисты и располагался царский дворец, находилась в шести милях от мусульманской части города. В этой «правительственной» части, которую арабы называли «аль-Габа» (роща, лес), поскольку ее окружал священный лес анимистов, в отличие от мусульманской части города не было каменных домов. Согласно хроникам, разные верования, то есть анимизм и ислам, существовали в Гане в полном согласии. Черные цари позволяли мусульманам вести среди негров проповедь ислама и оплачивали их услуги придворным кругам, прежде всего в области экономики, так как у мусульман в то время был явно больший опыт международной торговли, чем у африканцев.

Благосклонное отношение царя Ганы к исламу подтверждается тем, что и в аль-Габа была построена мечеть, предназначенная для гостей из высших мусульманских кругов. Но, несмотря на мирное сосуществование, здесь были и определенные ограничения: мусульманам запрещалось ходить в священный лес, где находились священные реликвии анимистов и жили священные змеи. Нарушителя ждала смерть. Картина Ганы и ее столицы, сохраненная в устной традиции, почти совпадает с описанием ал-Бекри. Рассказывается, что в восточной части города стоял дворец царя – Кумби Калата, на запад от него лежала Кумби Салех, или часть города, предназначенная для торговцев, ремесленников, иностранцев. Еще западнее был Кумби Диуфи, где держали скот и рабов.

Исследователи устной традиции сообщают, что в Кумби не было деревьев, кроме находящихся вокруг священного колодца Вида неподалеку от царского дворца. Город раскинулся так широко, что из конца в конец надо было ехать верхом целый день, а идти пешком – неделю.

Упоминаемый аль-Бекри главный город Ганы уже давно пытаются разыскать археологи. Французский колониальный чиновник Боннель де Мезьер в 1914 г. начал раскопки в Южной Мавритании и нашел развалины на месте, которое теперь называют Кумби Салех. Но для систематических раскопок средства были получены только в 1939 г., и вторая мировая война прервала работы в самом начале. Исследования были продолжены только через 10 лет. Тогда работами руководили Поль Томассе и Раймон Мони. В 1951 г. они нашли следы развитого мусульманского города, в котором, по их оценке, жило около 30 тысяч жителей. Однако нет уверенности, что найден именно тот город, о котором писал аль-Бекри. По мнению Р. Мони, Кумби Диуфи, то есть часть города, отведенная для скота и рабов, находилась, исходя из археологических данных, примерно в 30 км от Кумби Салех к югу. Большого различия между устной традицией и археологическими свидетельствами здесь нет. Согласно материалам раскопок, торговая часть Кумби Салех была основана в IX в., а царская Кумби Калата – еще раньше.

Несмотря на свое арабское происхождение, аль-Бекри признавал блеск царского двора африканцев и отдавал должное той власти, которую имел царь Ганы, а также военным силам страны.

Царь Ганы может собрать войско более чем в 200 тысяч воинов, из них 40 тысяч лучников.

Когда царь принимает своих подданных для того, чтобы выслушать их жалобы и наставить на

путь истинный, он сидит в павильоне, вокруг которого расставлены 10 лошадей, украшенных

золотой сбруей. Позади царя стоят 10 придворных юношей, их щиты и мечи также украшены золотом.

Справа от царя находятся сыновья князей его страны в красивых одеяниях, в их волосах

золотые украшения. Правитель города сидит на полу перед царем, а вокруг него в той же позе

сидят визири. Вход в павильон стерегут породистые собаки в золотых и серебряных ошейниках,

они никогда не отходят от царя. О начале приема сообщают боем в барабан-даба, сделанный из

выдолбленного ствола дерева; народ собирается, услышав его звук.

По устной традиции, у царя было целых четыре барабана, у каждого из них свое назначение: золотым барабаном он собирал потомков Динга, серебряным – знать своей земли, медным – свободных граждан, а железным – рабов.

По словам знаменитого малийского гриота Ва Камисоко, чтобы созвать рабов, по обычаю, сначала играли на флейте, сделанной из берцовой кости человека, а потом били в железный барабан (Ва Камисоко принимал участие в семинарах, которые проводились в 1970-х гг. в Нигере и Мали, и были посвящены древним царствам африканцев; участники семинаров имели уникальную возможность задавать вопросы непосредственно хранителям устной традиции. Отчеты об этих беседах убедительно показывают, какое огромное количество сведений могут держать в своей памяти гриоты. – Прим. авт.).

Хронист Махмуд Кати, ведущий свое происхождение из племени сонинке, которое господствовало в стране во времена процветания Ганы, начал в 1519 г. собирать материал для труда, повествующего о государстве его предков. В этом сочинении-«Тарих ал-Фатташ», что означает «История ищущего», – рассказывается об аудиенции царя Ганы примерно так же, как у аль-Бекри. Согласно Кати, царь принимал своих подданных ежевечерне, после того как «тысяча вязанок хвороста была собрана для костров», пламя которых освещало все, «от неба до земли». Престолом царю служил помост из красного золота, откуда он приказывал слугам принести для подданных пищу и питье в количестве, «достаточном для 10 тысяч душ». Изобилие пищи было не единственной чертой широкого размаха. Как рассказывает Кати, у царя Ганы была тысяча лошадей, у каждой из которых были своя подстилка для сна, медный сосуд для мочи и трое слуг (Блеск двора Ганы в «Тарих ал-Фатташ» отчасти объясняется тем, что Кати сам происходил из древнего царства сонинке: по-человечески понятно, что он не хотел рисовать картину жизни своих предков и их царского двора слишком непритязательной. – Прим. авт.).

Согласно аль-Бекри, в ганском дворце был строгий и четкий этикет: мусульмане в знак своего подданства хлопали в ладоши, а анимисты посыпали головы пеплом. Несомненно, подданные царя, будь то анимисты или мусульмане, имели достаточное основание выражать господину почтение и покорность: западноафриканский царь, как и вообще африканские сакральные цари, был в полном смысле слова самодержцем, в руках которого находилась сама жизнь подданных.

Рисуя картину власти ганского царя, английские историки Роланд Оливер и И. Д. Фейдж опираются на арабского хрониста аль-Мухаллаби, жившего в X в., который писал о властителях народа Загава и их полу божественном положении в традиционном африканском обществе. У Оливера и Фейджа были основания полагать, что обрисованная аль-Мухаллаби картина в целом не противоречит истине.

…они [народ] почитают его и молятся на него [царя] до такой степени, что даже пренебрегают

Аллахом, Высшим из Высших, и ложно полагают, что он [царь] не ест мяса. Еду ему приносят во

дворец тайно, и, если кто-то из подданных встретит верблюда, на котором везут царскую пищу,

его тут же убивают. У него неограниченная власть над подданными, и он распоряжается их имуществом

по своему произволу. Их стада состоят из коз, коров, верблюдов и лошадей. В стране

выращивается в основном просо, бобы и пшеница. Многие простые люди ходят нагими, накинув

лишь шкуру животного. Они занимаются земледелием и скотоводством; по своей вере они поклоняются

царям, поскольку полагают, что в их власти жизнь и смерть, а также болезни и здоровье.

Аль-Бекри подробно описывает похороны царя Ганы, поскольку этот обряд красноречиво говорит о его положении в обществе:

Верования народа – это язычество и поклонение идолам. Когда царь умирает, они строят над

местом его погребения огромный купол из дерева садж, затем кладут царя на ложе, покрытое

коврами, и вносят его под купол. Рядом с ним кладут его украшения, оружие и посуду, из

которой он пил и ел. Сосуды полны различных напитков и яств; они хоронят также слуг, которые

прислуживали царю. Они закрывают дверь строения, а сверху купол покрывают коврами и тканями,

а потом созывают людей, и они насыпают землю на купол, пока не получится большой

холм. После этого они окружают этот холм рвом так, что через него можно пройти только в одном

месте. Эти люди приносят жертвы покойникам и приготовляют для них опьяняющие напитки как

жертвенный дар.

Общественный строй Ганы достаточно точно обрисован в устной традиции. В стране господствовал царь – тунка (его называют иногда маган, или кайа маган, что, как говорят, значит «властитель золота»). Как явствует из вышеприведенных выдержек, царь считался полу божественным существом. Народ верил, что через посредство царя он может общаться со своими предками. Полагали также, что царь может в какой-то мере влиять на силы природы. (Вспомним «способность» Тере-Кине вызывать дождь.)

Следом за царем стоял высший класс. К нему в первую очередь принадлежали три группы, которые составляли армию царя: суба – воины, имевшие репутацию непобедимых, их называли иногда также магасуба, то есть царские воины; кагоро, что значит «уничтожающие деревни»; это были элитарные части войска царя, которые набирались из людей кланов Дантиохо, Магасса, Камара и Фофана; магаси – царская конная гвардия, которая сопровождала его во всех передвижениях.

Простой народ делился на малые группы в зависимости от рода занятий. Кроме черных, в стране жило некоторое количество мусульман – арабов и берберов, которые обычно служили царскими чиновниками. Важнейшей задачей чиновничества был надзор за экономикой государства, сбор налогов и пошлин.

Пошлины, которые платили царю Ганы, известны: с каждого осла с вьюком соли, ввозимой в страну, царю платили золотой динар; с каждого вьюка соли, который вывозили из страны, – два золотых динара; с каждого ввозимого груза меди взималась пошлина в пять мискалей. Мнения историков о размере мискаля расходятся: одни считают его равным золотому динару, то есть 4,729 г золота, другие – одной восьмой золотой унции, то есть 3,57 г золота.

Кроме установленного размера пошлин, в стране действовали различные законы и распоряжения в области государственной экономики. Хотя золотоносные земли были расположены за территорией Ганы, царь постановил, что все найденные в стране или привезенные в нее золотые самородки принадлежат ему, в то время как золотой песок народ может хранить у себя. Существовал также запрет на вывоз золота из страны.

Альморавиды и гибель Ганы

Процветание Ганы длилось почти два добрых столетия, приблизительно с 850 по 1076 г. Подъем начался, когда племя сонинке оттеснило от власти берберов, и закончился, когда одна группа берберов – Альморавиды – завоевала и уничтожила столицу Ганы. Достоверных сведений об эпохе процветания Ганы мало. Даже дата разграбления столицы Ганы, завершившего эпоху ее расцвета – 1076г., – выводится из других исторических событий.

Однако все историки единодушны в том, что наибольшего могущества Гана достигла в конце X в., подчинив себе важнейший торговый центр берберов-санхаджа – Аудагост, и заставив его платить дань. Речь идет о несомненном расширении границ страны. По Ибн Хаукалу, Аудагост, который, как сейчас полагают, лежал на месте современного Тегдауста, был на расстоянии 10-20 дней пути от Ганы на запад, и аль-Бекри подтверждает это. Предполагается, что Аудагост был основан в VI в. н. э. Его значение росло благодаря удобному с точки зрения караванных путей местоположению. Одним из признаков технического развития города было то, что там, по словам аль-Бекри, пользовались искусственным орошением. Санхаджа сами понимали значение своего оазиса и потому старались объединять силы против возможных нападений извне. В IX в. некоторые группы санхаджа (в том числе племена лемтуна, месуфа и годдала) образовали, видимо, своего рода федеративное государство, в первую очередь для защиты своих позиций от живущих на севере берберов-зената и расположенное на юге Ганы. Из этих племен наиболее важным было лемтуна, которое пришло в мавританский Адрар в 750-х гг. и оттуда переселилось в Аудагост.

По данным Ибн Халдуна, прибытие этих скотоводов на границу Западного Судана нарушило царившее там равновесие сил и спокойное сосуществование племен, принадлежавших к разным расам: в Мавритании жили тогда как берберы, так и черные, которых пришельцы обратили в ислам и заставили платить подати новым господам. Правда, вождь лемтуна по имени Телагаги или Тикла, а также его преемник Тилутан, который правил в 830-х гг., расширили границы владений племени лемтуна за счет черных племен. Гана тем не менее сумела противостоять агрессивным попыткам Тилутана. Это указывало на военный характер государства Ганы, так как, по данным Ибн Аби Зара, Тилутан имел армию в 100 тысяч мехаристов.

После Тилутана вождем скотоводов стал ал-Абрин бен Булер Тибустан (которого Ибн Аби Зар считает внуком Тилутана и которого он называет ал-Атар и Илетан). Он еще крепко держал бразды правления, но уже при его преемнике Темине династия рухнула, как повествуется, из-за внутренних противоречий, следствием чего был распад свободного союза скотоводов и подъем Ганы в качестве гегемона.

В 961-971 гг. в Аудагосте правил санхаджа по имени Тин Ярутан, власть которого простиралась на два месяца пути и которому, согласно аль-Бекри, платили дань 20 черных вождей племен. Ибн Хаукал, который побывал в Аудагосте в 951 г., называет его Тинбарутан ибн Исфершари и рассказывает, что его отношения с царем Ганы были сердечными. Хорошие дипломатические отношения в те времена могли быстро превращаться в открытую вражду, что и произошло между Аудагостом и Ганой, так как рассказывают, что Тин Ярутан снабдил царя Масини войском в 50 тысяч мехаристов и направил его завоевывать царство Аугам (то есть, как полагают, Гану). Говорят, что военный поход Тарина увенчался успехом: царь Аугама был убит; хроника добавляет к этому, что женщины той страны покончили с собой, чтобы не попасть в руки вражеской армии.

Поражение Ганы – если черное царство Аугам действительно было Ганой – было кратковременным. Внутренние распри в Аудагосте ослабили этот город-оазис настолько, что Гана сумела покорить его примерно в 990 г. В то время Аудагост был процветающим городом и центром земледелия, где культивировали финиковую пальму. Кроме фиников, горожане разводили дыни и виноград. Город изобиловал и духовными плодами: по аль-Бекри, Аудагост был полон мечетей и в нем жило много знаменитых мусульманских ученых. Большую часть населения города составляли берберы. Для физического труда использовали черных африканских рабов, которых покупали у соседних племен. На рынках города, кроме фруктов и меда, покупаемого у соседних черных племен, продавали овец и крупный рогатый скот.

Аль-Бекри превозносит кулинарное искусство поваров Аудагоста и живо описывает прелести женщин города-оазиса: «Здесь видишь молодых девушек с красивыми лицами, у них гибкие станы, крепкие груди, тонкие талии, широкие плечи, пышные бедра…» Арабский автор восхищался также дешевизной рынка: «За один мискаль здесь можно купить десять баранов», но тут же сетовал на чрезмерное оживление: «Шум так велик, что едва слышишь, что говорит сосед». Описание рынка аль-Бекри заканчивает упоминанием платежных средств: «За покупки здесь платят золотым песком, так как нет металлических денег».

Аудагост недолго оставался под властью Ганы. Начало крушения первого золотого государства черных обычно относят ко времени хаджжа, который совершил в Мекку в 1036 г. вождь санхаджа Йахья ибн Ибрахим, зять и преемник знаменитого вождя племени лемтуна Тарсина. На обратном пути он остановился в Кайруане, расположенном на территории современного Туниса. Здесь произошла его встреча с мусульманским ученым из Феса Абу Имраном Мусой, которая произвела на него глубокое впечатление. Абу Имран, напротив, не пришел в восторг, обнаружив, что познания вождя в области ислама весьма скудны, причем этот пришедший из пустыни пилигрим утверждал, будто он самый ученый мусульманин в своей стране.

Йахья и сам знал, что ислам его народа весьма «слаб», и потому спросил, не знает ли Абу Имран учителя, который отправился бы в суровые условия пустыни, чтобы обучать его народ. Никто из учеников Абу Имрана не пожелал отправиться вместе с Йахьей, но в исламской школе города Нафиси нашелся человек по имени Абдаллах ибн Ясин, который взял на себя эту миссию. Абдаллах был ревностным и фанатичным учителем. Его аскетичность, а также взгляды на традиционные обычаи жителей пустыни (в частности, на число жен) оказались для санхаджа чересчур ригористичными.

После смерти Иахьи ненависть к иноземному учителю вылилась в открытый мятеж: дом Абдаллаха был сожжен, а сам учитель с восемью учениками изгнан. Среди этих учеников было двое потомков царя Телагаги из племени лемтуна: Йахья ибн Омар и его брат Абу Бакр.

Абдаллах поселился со своими учениками в крепости на побережье Атлантики и полностью ушел в религию. Это вызвало среди местного населения, и прежде всего людей из племени лемтуна, внимание и восхищение, и за короткий срок вокруг Абдаллаха образовалась община в тысячу человек. Тогда он счел число своих приверженцев достаточным, чтобы обращать в свою веру других членов этих племен. Последователи Абдаллаха получили название ал Мурабитун (те, кто сражается за истинную веру). От него и происходит наиболее известное название этой группы – Альморавиды.

Поначалу последователи Абдаллаха пытались обратить берберов путем страстных проповедей, но, поскольку это не принесло ощутимого успеха, Абдаллах назначил Йахью ибн Омара командующим войском и отправил его на священную войну. Первым объектом ее в 1042 г. стал народ годдала. Успех Альморавидов был великолепен и распространялся подобно взрывной волне. Однако аскеза Абдаллаха и строгие предписания, которые касались, в частности, военной добычи и насилия, оказались не по вкусу обращенным берберам. В результате все движение распалось.

Сам Абдаллах вернулся в Сиджильмасу к своим духовным учителям. Последние были так восхищены успехами своего ученика, что собрали ему новую армию – 30 тысяч человек, часть которой составляла конница. С помощью этого воинства Абдаллах сумел быстро покорить одно за другим ряд берберских племен, пока вся Западная Африка, от Средиземного моря до Сенегала, не оказалась под властью Альморавидов. В 1054 г. войска Абдаллаха овладели Аудагостом, принадлежавшим до тех пор Гане.

Победа досталась легко благодаря внутренним противоречиям в городе: пришедшие с севера арабские купцы не любили купцов берберских, при этом и те и другие ненавидели черных сонинке, которые держали в своих руках власть.

Сражения потребовали жертв и среди руководства Альморавидов: верный военачальник Абдаллаха Йахья, который когда-то бежал вместе с ним от преследований племени годдала, погиб в 1056 г. в битве при Атаре против тех же годдала. Сам Абдаллах умер на следующий год, отправившись по просьбе своих учителей сражаться против арабов Марокко. После этого руководство всем движением полностью перешло к брату Йахья – Абу Бакру. Стремясь укрепить свое господство, Альморавиды часто были вынуждены сражаться сразу на нескольких фронтах. Результатом был раскол движения. Абу Бакр стремился укрепить позиции секты на юге, и одной из логических частей этой задачи было нападение на столицу Ганы Кумби.

О сражении известно только, что сонинке, несмотря на яростное сопротивление, были разбиты. Одной из причин поражения считается то, что не все племена сохраняли верность центральному правительству в Кумби. Жозеф Ки-Зербо полагает, кроме.того, что войско Ганы (200 тысяч человек) не было регулярной армией. Хронисты не сообщают точных данных о годах покорения и разграбления Кумби. По косвенным данным, считается, что это произошло в 1076 г. Как полагают, царь Кумби должен был с этого времени платить дань Альморавидам.

Хотя Альморавиды победоносно вели войны – в 1102 г. их власть простиралась от реки Эбро в Испании до берегов Сенегала в Африке, – они не сумели извлечь пользы из своих побед и создать почву для процветающей империи. В Гане их власть ощущалась более всего в насильственном обращении населения, за которым последовала поверхностная исламизация региона. Наиболее существенным и непосредственным следствием перехода столицы Ганы в руки Альморавидов был постепенный упадок государства сонинке и обретение самостоятельности их вассалами. Сразу после покорения, уже на следующий год, от Ганы отделились coсo, которые позже, через добрых сто лет, вновь вышли на арену – прежде всего благодаря своим познаниям о железе и мастерскому изготовлению оружия, – что сыграло важную роль в истории Западного Судана.

Альморавиды недолго активно удерживали власть. Абу Бакр, который пытался примирить живущие в пустыне различные берберские племена, умер от отравленной стрелы в 1087 г. Тогда Гана имела возможности для нового возвышения, но время государства золота уже прошло: из-за походов Альморавидов торговые караваны изменили свои пути. Вместо Кумби Салеха они стали ходить через Томбукту, Гао и Дженне. Сокращение торговли умалило и власть Ганы: недавно еще мощное государство золота превратилось в маленькое и непритязательное владение, типичное среди многих таких же крохотных западносуданских государств. И когда царь coco Сумангуру Конте в 1203 г. завоевал страну и ограбил ее столицу, исчезли последние следы былого величия Ганы (Хронология, предложенная в этой главе, в основном та же, что дает в своем труде И. Спенсер Тримингем. См.: Triminghem J. A History of Islam in West Africa, London, 1962. – Прим. авт.).

Мали

Промежуточная стадия: гегемония coco

Следующим за Ганой в Западном Судане государством-гегемоном стало Мали. Но прежде чем рассказывать о нем, следует вернуться к гибели Ганы, и дело здесь не просто в хронологии, в том, что одно государство следовало за другим. Между гибелью Ганы и возвышением Мали стоит – во времени и пространстве – царство народа coco.

Когда в 1076 г. Гану завоевали Альморавиды, coco, которыми правил клан Диарисо, оценили открывшиеся перспективы: бывшие вассалы Ганы, они отделились от обессилевшего сюзерена и принялись расширять сферу своего господства. Клан Диарисо, существенно содействовавший росту власти coco, принадлежал к сонинке, то есть к тому же народу, который привел в свое время Гану к процветанию. Этот клан руководил государством coco примерно сто лет, то есть со времени гибели Ганы (1076г.) до 1180г., когда энергичный воин по имени Диарра Канте отстранил правителя из клана Диарисо и положил начало новой династии.

Самым прославленным государем этой династии стал Сумангуру Канте, который правил приблизительно в 1200- 1235 гг. Его царствование оборвалось битвой при Кирине, о точной дате которой у историков нет единого мнения. Но все они сходятся на том, что это сражение относится к важнейшим событиям в истории Западной Африки и что оно положило начало возвышению царства Мали (Иногда годом прихода к власти Сумангуру называют 1204 г.; сражение при Кирине, основываясь на различных расчетах, в литературе относят к 1230, 1235 и к 1240 гг. – Прим. авт.).

Надежных сведений о Сумангуру и coco немного. Известно, что клан Канте славился кузнечным искусством и что члены его были ревностными приверженцами анимизма и противниками ислама. Географическое положение государства coco имело свои достоинства и недостатки: первые заключались в том, что Каниага – так называлось это царство – лежала южнее Ганы, так что агрессия Альморавидов не угрожала ей столь сильно, как более северным странам; недостаток же был в том, что власть coco не заходила на юг так далеко, чтобы охватить золотоносные земли Буре. Когда Сумангуру готовился к решающей битве с царем Мали Сундиатой (до этого ему удалось покорить земли Диара, Бакуну и Гумбу), одной из важнейших причин войны было именно его желание стать властелином золота.

В письменных источниках сведений о Сумангуру содержится мало, зато о нем много рассказывается в устных преданиях Западной Африки. Уже то, что он сражался с создателем Мали и величайшим героем западносуданских легенд Сундиатой, поставило его на центральное место в фольклорной традиции региона.

По легендам, Сумангуру был не только великим воином, но также знахарем и чародеем. Жил он в огромном многоэтажном замке. Волшебство и магия были для воинов легенд столь же важны, как и владение оружием, поскольку в сражениях они применяли прежде всего чародейство. Рассказывают, что Сумангуру умел перевоплощаться в десятки разных образов, что, вероятно, служило огромным подспорьем в боевых походах.

Некоторые легенды рисуют Сумангуру жестоким тираном, который громил Мали девять раз, прежде чем Сундиата наконец выступил против него. По другим легендам, алчность была характерна для Сумангуру и в личной жизни: хотя у него и было 339 жен, он непрестанно желал все новых. По преданиям, из-за своей чувственности Сумангуру потерял даже талантливого начальника Факоли (который приходился ему племянником по брату): тот не смирился с тем, что царь coco открыто стремился завладеть его женой Кенда Кала Наньюма Дамба.

Какова бы ни была ценность легендарных свидетельств, но историческим фактом остается то, что в 1100-1200 гг. гегемония в Западном Судане принадлежала coco, и их недолгое господство перекидывает мост между Ганой и Мали. Таким же образом, как в 1203 г. захват Сумангуру Ганы и ее разграбление привели к окончательному распаду этого первого, богатого золотом западноафриканского государства, так и поражение coco при Кирина в 1235 г. означало начало гегемонии Мали.

Ранняя история Мали

Мали, или Мандинг, было поначалу скромной областью в верхнем течении Нигера. В тех краях жили различные кланы малинке, в частности местность Кангаба занимали Камара, на севере, в пограничной полосе с бамбарским объединением Бередугу, жили Траоре и Конде, а по реке Санкарани – Кейта. Последних считают кланом, из которого вышли основатели Малийского государства.

О ранней истории Мали известно довольно мало. По устной традиции, у каждого клана была своя небольшая автономная территория: вся первоначальная область расселения малинке составляла около 20 тысяч кв. км. Важнейшими центрами ее называют Кири и Дакадиала. Основным занятием племен была, по-видимому, охота, на что указывает почетное имя клановых вождей – «симбон», что значит «охотник-мастер». Для обсуждения общих проблем, таких, как войны и уплата дани, кланы посылали своих представителей на общий совет, который назывался «гхара».

Первоначальной религией малинке был анимизм, но с нашествием Альморавидов ислам пришел и в эту область, хотя проникновение его сюда было медленным и довольно поверхностным. Ибн Халдун упоминает, что первым обращенным в ислам царем Мали был Барамендана, религиозным наставником которого стал отец предводителя Альморавидов Абу Бакра. Побудительной причиной обращения царя, по преданию, была длительная засуха в этом крае. Она истребила стада и поставила под угрозу жизнь людей. Доведенный до отчаяния царь согласился вместе с мусульманскими проповедниками молить их бога о ниспослании дождя, и, когда на следующее утро дождь излился на всю область, аллах обрел новообращенного.

Обращение Бараменданы – невозможно доказать ни ложность, ни достоверность этого предания – относят обычно к 1050 г. Оно, как считается, заметно способствовало распространению ислама в южной части Судана. Здесь уместно напомнить, что хронисты сами были мусульманами, и потому их свидетельства не всегда могут служить надежным источником, особенно когда речь идет о вере. Хотя о ранней истории Мали нет записей, относящихся к тому времени, это вовсе не означает, что самих африканцев не интересовали обстоятельства зарождения могущественного, богатого золотом государства, скорее наоборот: западноафриканские гриоты испытывали огромную потребность заполнить пробел в ранней письменной истории своей страны, и они это сделали, сложив с помощью легенд представление о золотом прошлом государства Мандинг, где правили цари, перечисляемые поименно.

По преданиям, родоначальником клана Кейта был мусульманин Билали, дед которого, носивший то же самое имя, прибыл в Мандинг будто бы в VIII в. После Билали в стране властвовало множество ничем не выдающихся царей (По устной традиции областей Диома и Хамана первыми властителями Мали последовательно были: Билали Бунама, Давало, Латаль Калаби, Дамаль Калаби, Лахилатуль Калаби, которому наследовали его сыновья Калаби Бомба (он же Калаби Старший) и Калаби Дауман (или Калаби Младший). – Прим. авт.), пока на трон не взошел страстный охотник Мамади Кани. Ему приписывают паломничество в Мекку. На обратном пути оттуда он был якобы пленен разбойниками.

Во время этого неудачного путешествия он, ко всему прочему, еще и заблудился в пустыне, но в конце концов добрался до Мандинга. Поскольку Мамади Кани был первым царем Мали, в связи с которым легенды говорят о хаджже, некоторые историки склонны видеть в нем Барамендану, упоминаемого Ибн Халдуном.

После Мамади Кани в Мали правили его сыновья и их потомки (Согласно преданиям, за Мамади Кани следовали его сыновья Кани, Симбон, Канинього Симбон (в списке Делафосса он значится как Кониниого Симбон), Симбомба и Симбон Бамарин, он же Бамаританьяки (в списке Делафосса-Маританьягеле). За ними следовали цари из потомков Симбона Бамарин в такой очередности: М'Бали Нене, Бело, Белоба Кон, Маган Кон Фата и, наконец, Сундиата. – Прим. авт.), пока к власти не пришел объединивший Мали Сундиата. Делафосс в качестве предшественников Сундиаты называет имена следующих царей Мали: Дьиги, Хамана и Аллакоя (Ниань считает, правда не вполне уверенно, Аллакоя – Белоба Коном, из чего следовало бы, что Дьиги был бы той же личностью, что М'Бали Нене, а Хамана соответствовал бы Бело. – Прим. авт.).

Дьиги, как считается, правил в 1175 -1200 гг., а Аллакой – в 1200-1218 гг. Если верить этим датам, то на долю Хамана остается лишь несколько месяцев правления. Но не исключено, что Хаман мог стоять у власти одновременно с упомянутыми царями, так как Мали в то время было еще не единым государством, а свободной федерацией нескольких союзов племен. Так что перечисленные цари были лишь одними из многих царей, власть которых распространялась не очень далеко за пределы их собственной деревни. Первоначально территория племен малинке подчинялась Гане, а затем платила вассальную дань Сумангуру.

Муса Аллакой, он же Аллакой Кейта, совершил несколько хаджжей в Мекку. На этом основании делается вывод, что ислам, во всяком случае в какой-то мере, укоренился при этой династии. По некоторым источникам, Аллакой считается основателем Мали, но большинство исследователей отдает эту честь его внуку Сундиате, который сосредоточил власть в своих руках. Видимо, престиж клана Кейта начал расти еще при Аллакое, иначе его преемник Наре Фа Маган (он же Маган Кон Фатта) вряд ли рискнул бы предпринять завоевание племен, живших к югу и юго-западу от Мали. Считается, что Наре Фа Маган правил Мандинго в 1218-1230 гг., и в это время он подчинил по крайней мере сомонов.

Устная традиция передает довольно много сведений о Фа Магане, прежде всего о его женах и сватовствах. По легендам племен хамана, диома и мандинго, он долго оставался бездетным, несмотря на то что у него было три жены-Сасума Берете, Соголон Кедью (она известна еще под именем Сукулунг Конте) и, наконец, Намандье из рода Камара.

По наиболее распространенной в народных преданиях версии, у Наре Фа Магана было все же 12 детей, из которых 11 были убиты Сумангуру, который пощадил, однако, младшего, Сундиату, только потому, что тот был калекой от рождения и казался царю coco политически безвредным. По устной традиции вышеупомянутых трех племен, Наре Фа Маган имел от своих трех жен только шестерых детей: от Сасумы – сына Данкарана Туман и дочь Нана Трибан. От Соголон он имел Сундиату и двух дочерей – Дья Мару и Колонкан, и от третьей жены – сына Манде Бори.

На берегах Гамбии по сей день поют легенды о Наре Фа Магане, или Фатакунга Макане (под этим именем его знают в тех местах), о его молодости и браке со второй женой. В них Фатакунг Макан изображается могучим красавцем, прославленным охотником. Говорят, что предсказатели открыли юному царю, что он найдет себе жену у царя соседних племен – Санкаранга Мод ибо Конте, и она родит ему сына, будущего повелителя всего черного народа. Фатакунг Макан поверил предсказателям и послал Санкарангу сообщение о том, с какой целью он, Фатакунг, собирается к нему прибыть. Санкаранг Мод ибо Конте принял гостя с соответствующей помпой.

Затем оба государя с ближайшими советниками уединились, чтобы обдумать положение и выработать план действий. Тут-то Фатакунг Макан и сообщил, что, по словам предсказателей, его суженую зовут Сукулунг. Санкаранг Модибо обещал, что не далее как завтра будет устроен прием, на который пригласят всех женщин по имени Сукулунг. Так и сделали, и перед Фатакунгом Макан продефилировали девять прекрасных Сукулунг. Царь пришел в восторг, очарованный красотой женщин, но предсказатели из его свиты объявили, что среди этих красавиц не было той, которую уготовила ему судьба.

Услышав это, Фатакунг Макан спросил у хозяина, не найдется ли в его стране других Сукулунг. «Найдется, – отвечал Санкаранг Модибо Конте. – Это моя дочь, но… она очень некрасива». Фатакунг Макан настоял на том, чтобы ему показали принцессу, и Сукулунг вышла из толпы. То была женщина крепкого телосложения, но кожа ее была обезображена оспой, почему ее и прозвали «Сукулунг Кукума», то есть «Сукулунг со шрамами». Смущенная, она предстала перед царями, так как знала о своих недостатках. К общему изумлению, предсказатели заявили, что она-то и есть самая настоящая Сукулунг.

Фатакунг Макан поверил им и женился на Сукулунг Конте. Говорят, царь относился к своей новой жене весьма почтительно, а когда и двор привык к некрасивой царице, брак оказался счастливым. Та же легенда, пренебрегая противоречиями, сообщает и другое, а именно что участь Сукулунг была печальной: ей пришлось в своей жизни много страдать из-за насмешек других жен Макана и придворных дам. Причиной насмешек, помимо ее наружности, было и то, что ее сын родился калекой. Но Сукулунг переносила все трудности и верила, что все еще переменится (По местным поверьям, те несправедливости, которые претерпели матери, служат лучшим предзнаменованием блестящего будущего их детей и особенно сыновей. И поскольку судьба Сукулунг не могла быть хуже – ведь она, по легенде, была некрасивой, бедной, оставленной мужем, – то успехи ее сына должны были стать особенно блистательными. – Прим. авт.). Так и случилось: из калеки Сундиаты вырос самый выдающийся герой Западной Африки того времени.

Сундиата – герой исторический и легендарный

Сундиата, или Мари Диата, что значит «повелитель львов», представляет собой самый воспетый, но вместе с тем самый противоречивый образ в ранней истории Африки. Причина все та же – отсутствие письменных источников того времени. Ибн Фадл Аллах ал-Омари, Ибн Баттута и Ибн Халдун – три выдающихся арабских хрониста, рассказывающих о Мали, – писали свои хроники после правления Сундиаты.

Таким образом, большая часть сведений, которые сохранились для потомства, основана на легендах, которые передавались из поколения в поколение изустно. И поскольку сказания о Сундиате относятся к фольклорному жанру героических песен, они не имеют и не должны были иметь целью передавать историю реалистически, не говоря уже о единстве концепций.

Европейские историки-африканисты восприняли как истинные некоторые эпизоды цикла легенд о Сундиате и, отбрасывая из преданий о нем все явно фантастическое, попытались воссоздать личность исторически более достоверную. Мы подходим к Сундиате с иных позиций – как к герою мифов, каким он в наше время более всего и является. Таким образом, «биография» Сундиаты, содержащаяся в различных легендах, никак не может служить достоверным отражением того, как этот пламенный вождь объединил свой народ и заложил основы империи Мали; она может быть только мифологическим описанием далеких исторических событий, в котором, при всей его фантастичности, недостоверности и противоречивости, можно надеяться выявить кое-что из подлинной истории Западного Судана, может быть даже больше, чем в некоторых «научных» и (часто лишь по видимости) аналитических оценках историков.

Обычно считается, что Сундиата правил с 1230 по 1255 г., иногда встречается датировка 1235-1260 гг. (Ва Камисоко, который в настоящее время представляет собой высший авторитет в вопросах устной традиции Западного Судана, считает, вопреки всем установившимся мнениям, что Сундиата правил 45 лет, а поскольку, по его же словам, умер он в 1258 г., то его правление началось в 1213 г.

В этих данных сомневаются даже те, кто в принципе доверяет знаниям этого знаменитого гриота. Большая и принципиальная дискуссия связана с той точностью, с которой Ва Камисоко говорит о жизни Сундиаты: на международном семинаре, который проходил в Бамако 27.1 – 1.2. 1975 г., Ва Камисоко заявил, что со смерти Сундиаты прошло 717 лет, один месяц и несколько дней! Некоторые из участников семинара выразили сомнение, может ли вообще устная традиция дать столь точные сведения. – Прим. авт.) Имя Сундиаты предположительно восходит к имени Соголон, приставка имени матери перед именем сына была традиционной у малинке (Имя Сундиаты сложилось предположительно таким образом: Соголон Диата, Солон Диата – Со'он Дьята – Сундиата. Обычный способ написания имени – Сундиата, т. е. некая промежуточная форма между французским Сундьята и иногда употребляемым в английском Сунджата. – Прим. авт.).

Было бы только справедливо, если бы Соголон – Сукулунг вошла в историю благодаря своему сыну, ведь ее муки начались еще до рождения Сундиаты, во всяком случае по легендам: она вынашивала Сундиату целых семь лет. Долгое время ожидания родов протекало благополучно. Но в один дождливый вечер Соголон перепугалась, так как из-за грозы не услышала, как ее зовет муж, и царь был вынужден возвысить голос. У мандинго испуг во время беременности всегда считается дурным предзнаменованием: ребенку суждено быть нервным и трусливым.

Детство Сундиаты

Когда Сундиата, мальчик, которому предсказывали, что он будет великим вождем народа, родился увечным, горю Соголон не было границ. В тот же день ее ждал и еще один удар: раб, которого она послала с вестью о рождении принца, прибыл на место, когда государь обедал. Раб не решился прервать трапезу своего повелителя и отложил свое сообщение до конца обеда. Это имело роковые последствия. Надо было случиться, что и другая жена царя родила в тот же день сына и в свою очередь отправила к царю гриота с радостной вестью. Когда гриот прибыл ко двору, царь пригласил его к столу точно так же, как и раба Соголон. Но гриот понимал важность своей миссии – ведь царь обещал передать власть первенцу – и не стал, подобно рабу, деликатно ждать конца трапезы, а сказал сразу, что у царя родился сын. Тогда и раб Соголон спохватился и закричал, что у его госпожи родился сын раньше, что он просто не успел доложить об этом повелителю.

Царь тем не менее решил сделать наследником престола того сына, о рождении которого услышал раньше, то есть Данкарана Туман. Узнав, что его отстранили от престолонаследия, Сундиата так разгневался, что отказался ходить и первые семь лет своей жизни только ползал (Здесь излагается версия гамбийского гриота Бамба Сусон о детстве Сундиаты, которая в известной мере отличается от чаще приводимой версии, согласно которой Данкаран Туман был старше Сундиаты и поэтому унаследовал корону отца. В таком случае хождение Сундиаты на четвереньках было бы следствием того, что он родился калекой. – Прим. авт.).

Неспособность или нежелание Сундиаты ходить по-людски сильно повлияли на положение Соголон при дворе. Другие жены царя открыто издевались над ней и смеялись над пророчеством, которое казалось теперь явно ложным. Царь и сам был задет создавшимся положением и переселил Сундиату с матерью в менее престижную часть дворцовой усадьбы. Для когда-то любимой жены это означало существенное понижение ее общественного положения. Предсказатели попытались напомнить повелителю о своем прорицании, но тот их более не слушал.

По традициям малинке, мальчикам в семь лет предстояла церемония обрезания, и одновременно они должны были демонстрировать свои навыки в верховой езде, метании копья и других военных упражнениях: они должны были, определенное время прожить в лесу без родительской поддержки. Когда Сундиате исполнилось семь лет, он заявил, к великому изумлению матери, что, как и другие мальчики, примет участие в церемонии.

По обычаю, матери мальчиков готовили им для еды в лесу муку из листьев обезьяньего хлебного дерева. Испытуемые должны были сами собрать эти листья, но Сундиата этого сделать не мог, и Соголон сама пошла за ними, хотя и не верила, что ее сын сможет принять участие в обряде. Соголон попыталась выпросить листьев у матерей других мальчиков, но те с насмешкой напомнили ей, что собирать листья испытуемые должны собственными руками. Они удивлялись, что Соголон воображает, будто ее мальчишка справится с церемонией, если ему и листья собрать не по силам.

Так Соголон вернулась с пустыми руками и поникшей головой. Но Сундиата не сдавался, он убеждал мать попросить царского кузнеца выковать ему железные костыли. Они оказались такими большими и тяжелыми, что поднять каждый из них могли трое взрослых мужчин. И все же, едва Сундиата попытался встать на костыли, как они подломились под его тяжестью (В африканской традиции царей часто рисуют в физическом отношении более могучими, чем простые люди. Это характерно и для многих других культур. Рассказ о костылях Сундиаты содержится в песнях о Сундиате гамбийского гриота Банна Кануте. – Прим. авт.).

Попытка Сундиаты собрала зевак, и те удивлялись, как же Сундиата может встать на ноги, если даже железные костыли его не выдерживают. Но для самого Сундиаты вопрос был ясным, и он сказал зрителям: «Если дитя падает, на ноги ставит его мать». И чудо свершилось: Соголон помогла Сундиате встать на ноги, и он начал ходить. Первым делом он пошел к обезьяньему хлебному дереву, которое росло посреди деревни, и свалил его так, что вершина упала у входа в дом его матери. Сундиата сорвал с дерева один-единственный бывший на нем плод и съел его. Ведь предсказатели говорили именно так: кто съест плод обезьяньего хлебного дерева, тот будет царем Мандинга, и власть его будет длиться сто лет (Согласно другой легенде, будущего царя Мандинга искали, предлагая желающим примерить штаны. Кому они подойдут, кто сможет в этих штанах встать на ноги и ходить, тот и станет царем. Все братья Сундиаты примеряли эти штаны, но всем они были велики. Когда же настала очередь Сундиаты, штаны пришлись ему впору, хотя сначала их пришлось даже немного увеличить в размере! – Прим. авт.).

Как только Сундиата встал на ноги и сломал обезьянье хлебное дерево, сразу все 14 главных сигнальных барабанов Мандинга сами загремели. Услышав барабанный бой, царь и старейшины племен прибыли на место событий. Когда царь удивленно спросил, зачем Сундиате понадобилось валить дерево, тот ответил, явно наслаждаясь ситуацией, что он был вынужден это сделать, так как иначе его мать не могла получить нужных листьев. Царь помнил предсказание насчет плода дерева, но все же спросил, зачем Сундиата его съел.

Ко всеобщему изумлению, Сундиата ответил, что он не собирается соперничать из-за короны, а из отцовского наследства хотел бы получить лишь его гриотов. Затем Сундиата отправился в дом церемоний, и, прежде чем он оттуда вышел, отец его умер (Решение Сундиаты отказаться от всего наследства, кроме гриотов, очень четко указывает на ценностные нормы мандингского общества. Гриоты были хранителями знаний и навыков, а это было необходимо для того, кто собирался овладеть властью. Для Сундиаты содержание гриотов было связано с практическими трудностями, поскольку, отказавшись от остального наследства, он был беден. Гриоты же очень хорошо знали себе цену, поэтому они требовали от своего господина подарков и знаков внимания. Минимум, которого они ожидали, – это хлеб насущный, но и им обеспечить гриотов было не всегда легким делом для Сундиаты. – Прим. авт.).

Все гриоты отца Сундиаты были отнюдь не в восторге от нового господина; ведь он отказался от остального наследства и, следовательно, был бедным царевичем. Из чувства лояльности гриоты не покидали Сундиату, хотя некоторые из них в душе желали его смерти – тогда бы они могли перейти на службу к более состоятельному владыке. Легенды рисуют яркую картину попыток молодого Сундиаты умилостивить своих гриотов: в качестве жалованья он собирал им в лесу мед и ловил за отсутствием другой еды кошек, а однажды, попав в отчаянное положение, даже отрезал кусок собственного бедра и приготовил еду гриотам – более ничего у него не было.

Гриоты, со своей стороны, играли по отношению к хозяину роль вдохновителей, ободрителен и критиков. Личное мужество считалось важнейшей добродетелью властителя, и гриоты немедля укоряли Сундиату, если замечали у него хоть малейший признак страха. Если в сражении он уклонялся от летевшей в него стрелы, гриоты спрашивали, уж не боится ли он смерти.

Сундиата в изгнании

После смерти Фа Магана (он же Фатакунг Макан) брат Сундиаты – Данкаран Туман – стал царем Мандинга, но на деле властвовала его мать. Боясь, что в лице Сундиаты существует угроза сыну, его положению, эта закулисная правительница сразу стала строить планы избавления от Сундиаты. В конце концов она обратилась к жрецам и приказала им убить Сундиату. В награду она обещала им целого быка. Жрецы стали обдумывать свою задачу.

Рассказывают, что Сундиата добывал пропитание охотой, и случилось так, что он охотился в той самой местности, где жрецы обсуждали, как его извести. Добыв двух слонов, довольный Сундиата отправился домой и случайно набрел на лагерь священнослужителей. Когда последние не ответили на его приветствие, он сделал им выговор, но тут же остыл и бросил им хобот слона (что было знаком его добычи), сказав, что они могут пойти и поделить одного слона между собой.

Дружелюбие Сундиаты смягчило заговорщиков, и, когда он собрался двинуться дальше, их предводитель стал уговаривать его покинуть страну, ибо иначе Сундиата не сможет осуществить те деяния, которые предначертаны ему в жизни. Сундиата сначала отказывался под разными предлогами, но, в конце концов, согласился уйти в изгнание вместе с матерью, сестрой и сводным братом Манде Бори (вторая сестра Сундиаты была в это время уже замужем).

Ни одна деревня Мандинга не пожелала приютить изгнанников. Из Табо, главного селения клана Камара, Сундиату со спутниками изгнали по приказу Сумангуру (В устной традиции сохранились многочисленные рассказы о взаимоотношениях Сундиаты и Сумангуру в период до решающего сражения при Кирине. Одна легенда (в которой есть совпадения с евангельской историей о царе Ироде) повествует, что предсказатели сообщили Сумангуру сразу в начале беременности Соголон, что в Мандинге зачат ребенок, который однажды свергнет Сумангуру. Последний сразу велел запереть всех женщин Мандинга в городе, окруженном стенами, и держать их там семь лет. Мальчиков, которые там рождались, сразу предавали смерти. Но поскольку беременность Соголон длилась семь лет, Сундиата спасся. Позже, когда Сундиата показал свою силу и, как выяснилось, мог ходить, слухи о человеке, который свергнет Сумангуру, вновь оживились, и "царь Coco заинтересовался мандингским царевичем, ушедшим в изгнание. – Прим. авт.).

Из Дьелибы, что расположена близ Кирины, Сундиата едва успел уйти, когда мать Данкаран Тумана подкупила местного вождя, который поначалу дружелюбно принял Сундиату и его маленькую свиту. Из другой деревни Сундиате пришлось уйти из-за завистников: он был не единственным молодым человеком, который мечтал о великом будущем. Легенда рассказывает о некоем Тамага Йондикей, который потребовал от Сундиаты доказательств его прав на корону Мандинга. Посредине деревни был поставлен котел с кипящим воском, в который было брошено кольцо, и тот, кто считал, что ему предопределено руководить государством, должен был голой рукой достать его оттуда.

Если он и впрямь будущий вождь, царь Мандинга, то воск не обожжет ему руки. Тамага Йондикей предложил это испытание Сундиате, и все были ошеломлены, когда он вынул кольцо из котла, не повредив руки. А когда Сундиата показал свою силу еще и в состязаниях по стрельбе, Тамага Йондикею пришлось признать свое поражение. Но при этом он прогнал Сундиату из деревни, сказав, что она тесна для столь великого мужа.

В конце концов Сундиата укрылся в селении Мема (По некоторым сведениям, убежищем Сундиаты служила Нема. – Прим. авт.), расположенном на озере Фагибине. Там правил царь по имени Фаринг Бурема Тункара (Ср. с легендой о Вагаду – Прим. авт.). В изгнании Сундиата совершенствовался в военном и охотничьем искусстве. Его мужество и мастерство покоряли молодежь, и со временем он начал руководить грабительскими набегами на соседние народы, прежде всего на земли coco. Сундиата приобрел такую популярность, что Фаринг Бурема Тункара задумал сделать его своим преемником.

Тем временем положение в Мандинге ухудшилось. Племена восстали против сумангуру, но Данкаран Туман оказался таким слабым государем, что Сумангуру удалось укрепить свою власть и стать неоспоримым повелителем страны. По преданию, Данкаран Туман в конце концов бежал в Кисидугу (Данкаран Туман был не единственным царем, который отступил с пути царя Coco: устав от войн и вызываемых ими тяжелых жертв, вождь мандингов Барафинг-Бандиугу переселился со своей территории вместе со своими племенами далеко на западное побережье Африки, где основал царство, которое назвал своим именем. Это Бандиугу представляет собой, по мнению Ва Камисоко, малий-ское название современной Гамбии (и ее столицы) Банджули: Бандиугу – Бандиулу – Бандиул – Баньюл. – Прим. авт.).

Мандингские клановые вожди, боровшиеся с Сумангуру, поняли, что сумеют победить государя coco только общими усилиями, и стали искать полководца для объединенных войск. Естественно, их выбор пал на Сундиату: он был сыном прежнего царя и сводным братом бежавшего. Трудность заключалась в том, что вожди мандинго не знали толком, где искать Сундиату и его брата. Единственное, что им было известно, что он переселился «на восток, на берега большой реки». Вожди мандингов решили направить послов на поиски Сундиаты, с тем, чтобы просить его возглавить борьбу против Сумангуру.

Устная традиция проявляет здесь особую скрупулезность: она поименно перечисляет многих членов этой миссии. В числе их названы Мандиан Берете, брат первой жены отца Сундиаты, уроженцы Ганы марабуты Сириманка Туре и Мара Сисе. Предание описывает осторожность действий посланцев. Прибыв в какую-нибудь деревню, они никогда не спрашивали напрямик, живут ли здесь чужие люди. Нет, они направлялись на рынок как торговцы мандингскими деликатесами, вроде земляных орехов и великолепных томатов, надеясь, что любимые лакомства непременно привлекут мать или сестру Сундиаты. Именно так в конце концов и случилось с его сестрой. И тогда посланцы смогли изложить Сундиате свою миссию.

Но не успели они довести свои речи до конца, как Сундиата уже сообразил, в чем дело. Он ждал этого дня, но все же хотел убедиться, что его час действительно настал. Согласно легенде, он углубился в лес и, встав под густым деревом, произнес: «Прорицатели и мусульманские ученые предсказали, что я вернусь в Мандинг и свергну Сумангуру. Если такова воля божья, пусть опадут листья этого дерева и оно засохнет на корню». Едва Сундиата умолк, как все листья упали наземь. Будучи человеком осторожным, Сундиата пожелал убедиться, нет ли здесь случайного совпадения, и потребовал, чтобы листья вернулись на свои места; если ему должно возвращаться на родину.

Когда произошло и это, Сундиата с облегчением вернулся в деревню. Но его старая мать была больна, и он понимал, что ей не перенести тягот пути и тем более тревог и смятения, царящих на родине. Обдумав за ночь сложившееся положение, Сундиата поутру вернулся в лес и объявил, что если ему суждено вступить в бой с Сумангуру, то пусть его мать спокойно умрет, прежде чем он отправится в путь. Если же мать будет жива, то он, Сундиата, останется в изгнании, чтобы заботиться о ней. На обратном пути в деревню Сундиата узнал от сестры о кончине матери. Теперь Сундиата уверился, что ему нужно возвращаться на родину.

Как говорят, покровитель Сундиаты Фаринг Бурема Тункара, хотя и был недоволен уходом молодого мандингского принца из его страны, но не пожелал ему препятствовать. Более того, он даже дал ему вооруженный отряд, чтобы ему было легче сражаться с Сумангуру.

Мандингские вожди один за другим присоединялись к Сундиате и передавали в его распоряжение свои войска (Верховную власть Сундиаты признали (среди прочих) вожди клана Камара-Табо Фран Камара, клана Траоре – Даманса Улани и его брат Уламба, вождь рода кузнецов из клана Коромба по имени Бана Факоли, который был сыном брата Сумангуру и хотел отомстить дяде за то, что тот увел его жену, а также вождь клана Конате-Сиара Куман Конате, и вождь племени Конде – Фаони Конде. – Прим. авт.).

Однако бесспорной верховной власти Сундиата достиг не сразу: на землях Мандинга существовало до 40 автономных областей, каждая со своим клановым вождем. Не все они сразу захотели признать верховную власть царя, не говоря уже о том, что Сундиата был моложе многих из них (Легенды говорят вообще о «молодом Сундиате», хотя, по словам Ва Камисоко, ему было лет 45, когда он пришел к власти.

Этот же гриот сообщает, что правление Сундиаты продлилось столько же лет; конечно, это возможно, так как известно, что некоторые африканские цари доживали до глубокой старости; но не исключено, что эти цифры не следует понимать буквально.

Из племенных вождей против Сундиаты выступили, в частности, Дього Макан, Дьиги и Колен Маса Турукелен, однако полководец Сундиаты – Тирамахан Траоре – победил их. По одной легенде, он одержал победу потому, что подданные этих вождей слышали, что Сундиата обещал отменить рабство, и потому они не желали сражаться против него; по всей вероятности, это объяснение позднего происхождения.

Вуре-Вуре Соломани отказался признать Сундиату царем, но он переселился вместе со своими сторонниками из кланов Камара, Таравеле и Конате из старых мест обитания в район современного Мопти, где в наши дни живут догоны.

Не признал Сундиату своим сюзереном также Ниани Маса Кара Камара, царь Нианикурула, и это оказалось для последнего роковым. Легенда (в ней есть явные совпадения с историей о Сумангуру и его ненасытном сластолюбии) рассказывает, что Ниани был убит тем самым Факоли Думбиа, который покинул своего дядю Сумангуру из-за того, что тот похитил его жену. По преданию, у Ниани Маса Кара было 370 жен. Его любимой женой была Кенда Кала, которая, по легенде о Сумангуру, была поначалу именно женой Факоли. Кенда Кала не была, однако, довольна своим положением у Ниани и обещала Факоли убить своего мужа, если Факоли сделает ее любимой женой. Факоли уже обещал Сундиате убрать с его пути противящегося ему Ниани Маса Кара. Однажды ночью, когда Кенда Кала приготовила своему мужу купание и он снял панцирь, Факоли проскользнул в покои вождя, куда Кенда Кала заранее открыла 44 двери.

Когда коварная женщина намыливала мужа, она уронила в бассейн свое большое украшение. Факоли (по этому сигналу) вошел и поразил его стрелой в левый бок. Однако перед смертью старый царь успел предостеречь своего сына Маса Дан Ни Кама о коварстве женщин. Кенда Кала ожидала, что в награду она станет любимой женой Факоли, но он нисколько не думал об этом, поскольку был уверен, что при удобном случае Кенда Кала обманет и его, и он «убил ее как собаку».

Приведенная легенда, в которой обращают на себя внимание множество совпадений с легендой о Сумангуру, представляет хороший пример того, как народные песни и предания противоречат друг другу. По имеющимся версиям легенд невозможно создать никакой хронологии, которая объединяла бы их героев – Сумангуру, Факоли и Кенда Кала: герои меняются, а смысл легенд остается прежним.

Ва Камисоко перечисляет в пределах Мандинга 27 маленьких царьков: Тира Макан Таравеле, Мандинг Факоли Думбиа, Маса Денкаран Туман Конате (сводный брат Сундиаты), Танан Маса Конкон Камисоко, Ниани Маса Кара Камара, Сиби Нунанфаран Камара, Табу Нунанфаран Камара, Маса Дан Ни Кама, Френифо Камара, Басири Камандиан, Ниенкема Нунанфаран Камара, Бумболо Рамини, Канкун-Муса (он же Конго Муса), Колен Маса Турукелен, Кола Маса Ден Туруме, Белен Фака Белен, Дьиги Макан Дьиги, Финадугу Коман, Канкун Богори, Нан-Командиан, Барафинг-Бандиугу, Фадиги Думбиа, Сома Диоби Конате, Самала Бамба, Тафоу Мауса, Маса Бринбан и Вуре-Вуре Соломани. – Прим. авт.). И все же в конце концов Сундиата стал верховным властителем Мандинга. Это подтверждает и тот факт, что вождь племени Бобо (Народ бобо расселен ныне как в Республике Буркина Фасо (Верхняя Вольта), так и в Республиках Мали и Кот д'Ивуар. – Прим. ред.) (из нынешней Верхней Вольты) подкрепил армию Сундиаты полутора тысячами лучников.

Противоборство Сундиаты и Сумангуру

Вернувшись из изгнания, Сундиата основал свою резиденцию в Дакадиалане на берегу Нигера, примерно в 42 км к югу от современного Бамако. Затем он сразу занялся снаряжением своего войска. По преданию, он отправил Вуре-Вуре Соломани (его иногда называют сводным братом Сундиаты) закупить лошадей в Катиори. Тот купил лошадей, но на обратном пути их отнял у него Дьолоф Канса, когда Вуре-Вуре Соломани проходил через его земли. Правитель Дьолоф насмешливо назвал Сундиату, по поручению которого действовал Соломани, «охотником» и послал ему три пары сандалий.

Сундиата не собирался отказываться от своих лошадей и послал за ними своего известного военачальника Тирамахана. Рассказывают, что в решающей схватке Дьолоф Канса перевоплощался 17 раз, что свидетельствует о его незаурядных возможностях как чародея, но все же был вынужден обратиться в бегство, так как Тирамахан сумел принять 27 различных обличий.

В конце концов правитель Дьолоф попытался спрятаться, но военачальник Сундиаты настиг его в убежище и убил, захватил его город и отправился восвояси с лошадьми и несметной добычей, в том числе отсеченной головой Дьолофа Канса, золотым троном, золотым и серебряным копьями. Победу Тирамахана отпраздновали в Дакадиалане. Рассказывают, что Сундиата сам восславил в песне своего военачальника (Сражение весьма напоминает единоборство Сундиаты и Сумангуру, в котором метаморфозы играли заметную роль. – Прим. авт.).

Сундиата вовсе не пытался скрыть от Сумангуру свое возвращение в Мандинг и тем более намерение освободить свой народ от власти царя Coco. Сразу же по возвращении в Дакадиалан он послал своего гриота Нианкула Дуа сообщить Сумангуру, что в Мандинге теперь новый властитель. Прибыв на место, в город-крепость Сумангуру, гриот был вынужден много дней ждать аудиенции.

По легендам, дворец царя Coco был так полон суеты и суматохи, что никто не обратил ни малейшего внимания на посланца Мандинга. Если действительно было так, то, скорее всего, это было вызвано желанием Сумангуру унизить посланца, господина которого он не желал признать равным собеседником. В конце концов гриот набрел на помещение, в котором Сумангуру хранил принадлежности для чародейства. На стене висел балафон (Балафон – музыкальный инструмент, подобный ксилофону, имеет 16-19 ударных клавиш (брусочков?).

По некоторым источникам, это был первый музыкальный инструмент, который стали употреблять гриоты-мандинго. – Прим. авт.), и гриот, будучи искусным музыкантом, не устоял перед соблазном сыграть на нем. Услышав музыку, Сумангуру бросился на звук, пораженный виртуозной игрой. Тут-то гриот и сообщил ему, что Сундиата вернулся в Мандинг.

Новость не застала Сумангуру врасплох, однако в тот момент он был больше всего озабочен тем, чтобы оставить у себя столь замечательного музыканта, поэтому объявил, что не отпустит его на родину. Чтобы замести следы, Сумангуру дал гриоту новое имя – Бала Фасиги Куяте. Первая часть имени восходит к инструменту, которым тот так мастерски владел: «фасиги» – «ахиллесово сухожилие», которое Сумангуру перерезал гриоту, чтобы не дать ему бежать (По версии предания о Сундиате, зафиксированной гвинейским ученым Дж. Т. Нианем, Бала Фасеке (Фасиги) Куяте был сыном Ньянкумана Дуа, гриота отца Сундиаты – Наре Фа Магана. – Прим. ред.).

Когда Сундиата заметил, что посол не вернулся, он послал Вуре-Вуре Соломани потребовать от Сумангуру объяснений. Поездка Вуре-Вуре к Сумангуру оказалась столь же безрезультатной, как в свое время к Диоло-фингу: он не принес ничего, кроме нескольких пар сандалий, в знак того, что и Сумангуру считает Сундиату всего лишь охотником.

Теперь Сундиате предстояло самому отправиться в путь. Устная традиция передает рассказ

о его встрече с Сумангуру: поэтическое соревнование царей показало, что время совещаний прошло.

Сундиата: Я вернулся, Сумангуру! Верни мне

моего гриота, загладь зло,

причиненное моему союзнику, и обещай,

что никогда более не совершишь

грабительского набега на Мандинг!

Сумангуру: Царь Мандинга – я, ибо я завоевал

его силой моего оружия.

Я – растущий на камнях корень дикого ямса,

а ты – всего лишь солома,

горящая на ветру! Правитель Мандинга – я!

Сундиата: У меня есть семь таких кузнецов,

что сотрут в порошок твои скалы,

а тебя, корень ямса, я съем!

Сумангуру: Ты не знаешь,

что я – ядовитый гриб, растущий в поле;

он вызовет рвоту из жадного рта.

Сундиата: Я – голодный цыпленок,

и яд на меня не подействует, Сумангуру!

Эту шкуру не разделить на двоих царей,

я желаю иметь Мандинг!

Сумангуру: Ты получишь то, чего желаешь, наглец!

Ты узнаешь, маленький дурак,

что я – царь царей!

Когда Сундиата узнал, как Сумангуру поступил с его гриотом, сражение стало неизбежным.

Проба сил произошла в Таумбара. Сумангуру одержал в этой битве победу, так же как и во второй, которая состоялась около его города-крепости Умбара. Но Сундиата не отказался от борьбы, он решил напасть на Канкинианг, город в самом сердце земель coco. To была схватка между Факоли, военачальником Сундиаты, и Йибирилой, полководцем Сумангуру. Накануне битвы Факоли поклялся, что его всадники голыми руками убьют десять знаменитых всадников Йибирилы. «Если не сдержу своей клятвы, пусть оденут меня в женское платье и презирают все женщины и мужчины мандинга».

В военное снаряжение Йибирилы входила волшебная стрела. Полководец coco держал ее в руке, и она сама летела по его приказу во врага, поражая по пути туда и обратно по семь бойцов противника. Сражение закончилось великой победой Факоли: его воины уничтожили всадников Йибирилы, причем с таким превосходством, что рыцарственный Йибирила приказал своим гриотам петь хвалебный гимн полководцу Сундиаты. Сам Факоли одержал верх в единоборстве с Йибирилой, одолев его прежде, чем тот успел выпустить свою волшебную стрелу. Единственным пятном на героическом деянии Факоли было то, что в ходе схватки он сломал своему врагу руку и ногу, что считалось недостойным военачальника. Поняв, что он побежден, Йибирила сказал: «Ах, Факоли, людям свободным, как мы, следует умирать без мучений!»

В то самое время, когда Факоли одержал победу над Йибирилой, отрядам, которыми командовал Сундиата, пришлось немного отступить. Положение осложнилось: войска мандингов измучились и устали в ходе битвы, и, что хуже всего, среди воинов распространился слух, будто чары Сумангуру сильнее чар Сундиаты и, следовательно, сражение безнадежно. Тогда в дело вмешалась сестра Сундиаты-Колонкан (В других версиях Колонкан выступает под именем Ниякаланг Юма Сусо или Мениамба Суко. – Прим. авт.). Она следила за ходом битвы и была уверена, что Сумангуру можно победить только дипломатической хитростью. Она предложила Сундиате послать ее в лагерь царя Coco, чтобы выяснить, на чем основаны его военные успехи.

Сестра Сундиаты, которая, по преданию, была самой красивой женщиной как в царстве мандингов, так и в царстве coco, сумела хитростью пробраться в крепость Сумангуру – Канкинианг. Она верно рассчитала: царь Coco с первого взгляда влюбился в нее и оказал ей величайшее внимание. Война тянется слишком долго, говорила ему Колонкан, поэтому она покинула Сундиату. Ведь он собирался выдать ее замуж за Факоли, а они мечтала выйти замуж за великого Сумангуру. Она прибавила, что расскажет царю Coco все тайны мандингов, чтобы ему легче было выиграть следующее сражение, и тогда война кончится.

Сумангуру, не веря своему счастью, стал готовиться к ночи любви. Он приказал, чтобы во дворец не впускали ни одной женщины, только его мать могла остаться там. Легенды повествуют, что с наступлением ночи, когда Сумангуру был во власти желания предаться любви с сестрой Сундиаты, она предложила: пусть каждый сначала расскажет свои тайны, ведь между любящими не должно быть секретов. Сумангуру уже был готов поделиться своими тайнами, но его старая мать – до этого она тихо сидела в углу – остановила его, напомнив, что нельзя рассказывать всех тайн «женщине на одну ночь».

Оскорбленная Колонкан встала с постели, сказав, что уходит. Тогда Сумангуру бросился в соседний покой за пальмовым вином для матери. Вина было столько, что старая мать скоро заснула. Колонкан согласилась вернуться на ложе, и чуть погодя великий царь Coco выболтал ей все свои тайны.

О тайнах Сумангуру рассказывают разное. Гамбиец Сусо повествует, что сила Сумангуру была заключена в семиглавом духе, который на самом деле приходился ему отцом и жил в горе, на которой был построен Канкинианг. Если бы дух умер, Сумангуру утратил бы свою силу и проиграл врагам.

В объятиях прекрасной Колонкан Сумангуру открыл, как можно убить духа: если в сердце горы выстрелить стрелой с наконечником из шпоры белого петуха, то дух умрет, а сам Сумангуру превратится в вихрь. «А если люди с мечами нападут на этот вихрь?» – полюбопытствовала Колонкан. «Тогда я обернусь пальмой». – «А если люди срубят пальму?» – «Тогда я стану муравейником». – «А если люди разрушат муравейник?» – «Тогда я превращусь в лесную птицу». Сказав это, Сумангуру почувствовал, как дрогнуло его сердце – он понял, что выдал сестре врага свою последнюю тайну. Тут Колонкан встала с постели и попросила Сумангуру подождать, пока она сходит в купальню. Потом она раскроет ему тайны Сундиаты.

Сестра Сундиаты, конечно, вовсе не собиралась купаться. Под покровом тьмы она перебралась через стену замка Сумангуру, где ждал ее гриот Сундиаты – Бала Фасиги Куяте со всадниками.

Оставшийся на ложе Сумангуру устал ждать и стал звать Колонкан. Однако хитроумная женщина предусмотрела это и оставила в купальне свое волшебное кольцо, которое отвечало за нее на вопросы Сумангуру и просило его еще подождать. В конце концов царь Coco все же встал, вошел в купальню и, поняв, что его обманули, «разразился горючими слезами».

Тем временем Сундиата узнал от Колонкан тайну Сумангуру. На следующий день произошло короткое сражение: стрелой, изготовленной соответственно описанию, уничтожили сначала духа отца царя Coco, после чего стали преследовать его самого, несмотря на его превращения, пока не увидели, что он, приняв образ кукушки, улетает в лес (По другим легендам, Сундиата гнался за Сумангуру до тех пор, пока тот не был вынужден спрятаться в пещере Куликоро, вход в которую он закрыл каменной плитой. – Прим. авт.).

Как бы далеко ни отстояло это легендарное описание единоборства героев от подлинного сражения при Кирине, которое принято датировать 1235 г., остается неоспоримым тот факт, что столкновение между государством Coco и Мандингом имело место и в результате его гегемония в Западном Судане перешла от Coco к Мандингу, объединенному Сундиатой. Из Мандинга с течением времени развилась могущественная империя Мали.

Мали при Сундиате

После битвы при Кирине Сундиата, как рассказывают, напал на столицу Coco, которая состояла из 188 укрепленных поселений. После многих месяцев осады город сдался, и государство Coco перестало существовать. Часть его населения ушла с пути Сундиаты далеко на запад. Сусу, живущие в наши дни на побережье Гвинейского залива, считаются их потомками.

Убрав с дороги главного врага, Сундиата взял под свою власть вассалов Coco, во всяком случае Багану, северную часть Беледугу, Бакуну и Кумби. С завоеванием последнего связана одна историческая проблема, а именно: Делафосс утверждает, что Сундиата уничтожил Гану или Кумби, и относит это событие к 1240 г. Теперь большинство историков с осторожностью относится к датировке Делафосса (источника Делафосс не указывает). Есть сомнения и в том, уничтожал ли Сундиата Гану вообще. Устная традиция не упоминает об уничтожении города, и, кроме того, Дж. Т. Ниань напоминает, что правившие в Гане династии Сисе и Тункара на самом деле были союзниками Сундиаты (Выдвигалось предположение, что Фаринг Бурема Тункара, царь Мемы, который предоставил Сундиате убежище, мог быть на самом деле царем Ганы. – Прим. авт.). Ибн Халдун также не говорит об уничтожении Ганы, а только упоминает, что Мали выросло столь великим, что взяло власть над всеми соседними народами, и она простиралась также на Гану и далее до побережья Атлантики.

Четкого представления о границах Мали при Сундиате нет. Согласно устной традиции, государство простиралось «от великого черного леса», то есть гилей, до «белой реки», под которой подразумевается, очевидно, Сенегал. К важнейшим областям, подвластным Сундиате, относятся золотоносные земли Бамбука, которые позже стали величайшим источником богатств Мали.

Для придания своей власти должной законности Сундиата собрал всех своих союзников в Куру-Кан-Фуга близ Кангабы. Так гласят предания из Диома. На этом собрании было решено считать Мали империей, а Сундиата был официально провозглашен мансой, то есть верховным властителем. На этом же собрании Сундиата заложил основы центрального и местного управления: каждому вассалу была определена его территория, куда был назначен верный Сундиате руководитель. Ва Камисоко рассказывает, что Сундиата организовал Центральный совет Мали, который собирался каждый второй день каждого года. На совете, куда созывали представителей со всех концов страны, рассматривали дела, касающиеся хозяйства всего государства, а также утверждали «план действий на начинающийся год» (Новый год в Мали, согласно Ва Камисоко, начинался после сбора щавеля, то есть на рубеже декабря – января. – Прим. авт.).

Важнейшей реформой Сундиаты был перенос столицы в Ниани, который был объявлен местом его рождения. О местоположении Ниани идут споры, но предполагается, что он находился на берегах реки Санкарани (Начатые в 1965 г. работы польско-гвинейской археологической экспедиции под руководством Владислава Филиповяка позволили установить местоположение Ниани более или менее точно: на реке Санкарани, у границы Гвинеи и Мали. – Прим. ред.).

Хотя об экономической политике Сундиаты легенды знают немного, известно все же, что он покровительствовал хлопководству, разведению земляных орехов, а также скотоводству. Несмотря на наличие золотых россыпей, Мали было в первую очередь аграрной страной. Внешняя торговля оживилась, как предполагают, только в XIII в.

Социальная структура Мали при Сундиате, как ее рисуют историки, состояла из трех основных групп (причем только мужчин, женщины, очевидно, не принимались в расчет):

свободные граждане, к которым относилось 16 кланов;

марабуты – религиозные учителя, которые происходили из пяти кланов и образовывали группу Мандинг-Мори-Канда-Лолу – «стражи веры Мандинга»;

девять каст, к которым принадлежали люди различных профессий, в том числе ремесленники, гриоты и воины.

Сундиата точно определил права и обязанности людей всех групп общества. Победоносные войны сильно увеличивали касту рабов (Отсюда ясно, что Сундиата не отменял рабства, хотя Ва Камисоко и говорит об этом. – Прим. авт.), а также некоторые касты ремесленников (coco, между прочим, работали в Мали кузнецами).

Побежденные народы оказывались отделенными от «истинных» мандингов законами эндогамии. Человек из покоренного народа мог вступать в брак только внутри своего народа. Только властитель мог дать разрешение на брак, нарушающий рамки касты (Браки с иноплеменницами в те времена считались – во всяком случае, среди старшего поколения – нежелательными. – Прим. авт.).

Победоносное войско Сундиаты было разделено на отряды – келе-болон, – которыми командовали преданные Сундиате начальники келе-куни. Командующего армией называли келе-тиги, но Ж. Ки-Зербо свидетельствует, что практически Сундиата сам руководил сражениями. Однако легенды знают и многих полководцев Сундиаты. Войска состояли из всадников, вооруженных саблями, и пехоты, оружием которой были луки со стрелами и длинные копья. Знать Мали происходила из тех кланов, которые первыми признали Сундиату вождем, когда он вернулся из изгнания. К их числу относились кланы Конде, Корома, Камара, Траоре.

О духовной атмосфере времен Сундиаты надежных сведений мало. Его героический образ легенды дополняли самыми различными чертами, соответствующими, как правило, представлениям исполнителей этих легенд, то есть гриотов.

В последнее время дискутируется даже вопрос о том, был ли Сундиата мусульманином. Ибн Баттута говорит, будто он принял ислам; Ва Камисоко, напротив, утверждает, что он был анимистом. Истина заключается, вероятно, в том, что Сундиата только внешне был мусульманином, поскольку извлекал из этого политические и торговые выгоды, но можно быть уверенным в том, что его мусульманство было достаточно поверхностным: даже в приведенных легендах он пользуется наряду с мусульманскими учеными услугами предсказателей из среды своего народа.

По некоторым сведениям, Сундиата «принес в страну мир и отогнал войну от врат Мандинга». Очевидно, превосходство устрашающего войска Сундиаты действовало в Западном Судане как успокаивающий элемент. С другой стороны, легенды рассказывают о многочисленных военных походах Сундиаты и его полководцев.

Одно предание – оно добавляет к образу Сундиаты определенные черты – рассказывает, что он прервал один из походов и повернул войско домой потому, что внутренний голос говорил ему, что его брат посягает на его любимую жену Диурунди. Это событие заставило гриотов сочинить как насмешливые, так и прославляющие романтическую любовь Сундиаты песни.

О смерти Сундиаты существуют две версии. По одной, он умер от стрелы, которая попала в него случайно, когда он вместе со своим двором смотрел театральное представление. По другим сведениям, он утонул в реке Санкарани во время войны против вождя области Васулу Фульбе и в конце концов превратился в гиппопотама, который по сей день остается священным животным клана Кейта.

Хотя в верховьях Санкарани все еще приносят жертвы в память Сундиаты, Ва Камисоко отрицает мысль о том, что Сундиата утонул, но не поддерживает и версию о случайной гибели Сундиаты от стрелы. Однако и своей версии смерти легендарного царя у него нет, он утверждает только, что могила Сундиаты находится в Дакадиалани.

Преемники Сундиаты

Идет спор как о причинах смерти Сундиаты, так и о числе его сыновей. По Ибн Халдуну, у него было пять сыновей, а именно: манса Ули, Уати, Халифа, Мамаду и Гао. Все они в свое время царствовали в Мали. По преданиям из Диома, у Сундиаты было только четыре сына, а именно: Йерелинкон (который, по мнению Нианя, в списке Ибн Халд у на мог значиться как манса Ули), Ко Мамаду (возможно, тот, что называется Гао), Бата Манде Бори (который мог править под именем Абу Бекр) и Ниани Мамаду (который у Ибн Халдуна значится как Мамаду).

Некоторые знатоки преданий из Диома считают, однако, что у Сундиаты был всего-навсего один сын, манса Ули, он же Йерелинкон. То же самое говорят легенды из Ниани и Кангабы, согласно которым Сундиата усыновил сына одного из своих военачальников. Между прочим, Табо Вана Фран Камара и, конечно, Факоли были столь близки Сундиате, что адаптация была возможной. И как бы для того, чтобы еще более запутать дело, некоторые историки склонны считать, что у Сундиаты было шесть законных сыновей и великое множество побочных, которые официально не признавались принцами.

Причиной этого может быть то, что в Западном Судане много влиятельных родов, которые возводят свою генеалогию к Сундиате, что, конечно, само по себе не может считаться веским доказательством. По одному из преданий, имя младшего сына Сундиаты было Бемба Канда, а ранее родились Накоман и Фадиугу.

Другая легенда рассказывает, будто из-за наследства Сундиаты вышла ссора, поскольку его сыну по имени Коман-Диан не хотели дать ничего, кроме маленького поля, засеянного сезамом. Из-за этого он так рассердился, что ушел из Мандинга в область Конг. Там местные мусульмане помогли ему собрать армию в 40 тысяч, с которой он вернулся в Мандинг требовать свою долю наследства. Вместе с ним вернулись его братья Диби и Сейан.

Согласно преданиям из Диомы, упомянутый Бата Манде Бори был сыном не самого Сундиаты, а его сестры, которого Сундиата в какой-то момент усыновил.

Хотя сведения о числе детей Сундиаты сильно расходятся, но все едины в том, что царем Мали после Сундиаты стал манса Ули, который был самым могущественным из государей Мали. Ибн Халдун рассказывает, что манса Ули совершил хаджж в Мекку, когда в Египте правил мамелюкский султан аз-Захир Бейбарс. Он стоял там у власти в 1260-1270 гг. Более точной даты хаджжа мансы Ули нет. Обычно считают, опираясь на Делафосса, что манса Ули правил в Мали в 1255-1270 гг. Делафосс не указывает своего источника, и никто не смог подтвердить эту датировку. По некоторым сведениям, именно манса Ули, а не Сундиата завоевал золотоносные земли Бамбука.

После мансы Ули престол наследовал Уати, которого обычно считают сыном Сундиаты. Он правил с 1270 по 1274 г., после чего царем стал его брат Халифа. Ибн Халдун сообщает, что это был слабоумный правитель, который развлекался тем, что убивал своих подданных, стреляя из лука. Этот сын Сундиаты, уронивший достоинство царского рода, правил не более года (1274-1275). Подданные, насытившись его произволом, убили его.

После Халифы старейшины Мали провозгласили царем Абу Бакра (Согласно Нианю, этот Абу Бакр был братом Сундиаты, и назначение его царем в условиях народного бедствия выглядит возможным. Ниань считает, что Бата Манде Бори был Абу Бакр II, правление которого Ш. Монтей относит к 1310-1312 гг. Если Бата Манде Бори был братом Сундиаты – или сыном его дочери, то данные традиции Ниани и Кангабы о том, что у Сундиаты был только один сын (Йереликон или манса Ули), подтверждаются. – Прим. авт.), который мог быть, как говорилось, сыном дочери Сундиаты. Он сохранял власть до самой своей смерти, до 1285 г., после чего власть захватил вольноотпущенник по имени Сакура или Оабкара.

Считают, что он правил 15 лет, с 1285 по 1300 г., и что он расширил пределы Мали. Ибн Халдун пишет, что все страны Судана боялись Мали, которое укрепилось не только войнами, но и торговлей: в страну в то время стали поступать товары из Северной Африки. Сакура присоединил к Мали на востоке область Маси-на, которая была ранее вассалом Гао, а на западе Текрур – вассала Диара.

Власть Сакуры прервалась насильственным путем: разбойники с большой дороги убили его в Таджуре, примерно в 20 км от Триполи, когда он возвращался домой из хаджжа. Спутники высушили его труп, зашили в бычью шкуру и отвезли в город Кука, расположенный в Борну, куда пришли посланцы из Мали, с тем чтобы перенести прах царя на родину.

Преемником Сакуры был манса Гао, который правил, видимо, с 1300 по 1305 г. По поводу места этого государя в родословной потомков Сундиаты историки выражают много различных мнений. Чаще всего его считают сыном Сундиаты, опираясь на Ибн Халдуна, хотя Ибн Халдун в другой связи пишет, что Гао был сыном мансы Ули, то есть внуком Сундиаты (Кажется более вероятным, что речь идет о внуке Сундиаты, хотя Делафосс и пишет, что манса Гао был в момент прихода к власти уже стар, а это говорит скорее о том, что он был сыном Сундиаты. Н. Левцион, изучавший родословное дерево Сундиаты, возможно, и прав, предполагая, что манса Ку – это тот же Гао, упоминаемый Ибн Халдуном. Тогда он был той личностью, которая в устной традиции Диомы звалась Ко Мамади; если же он был, как считает Левцион, сыном мансы Ули, то это подтверждают сведения устной традиции Ниани и Кангабы, что у Сундиаты был только один сын – Йереликон, он же манса Ули. – Прим. авт.).

За мансой Гао последовал его сын Мухаммед. Согласно устной традиции, он носил имя Ниани Мамаду. По Монтею, он стоял у власти с 1305 по 1310 г. По Ибн Халд у ну, его правление закончилось только в 1312 г., с другой стороны, Ки-Зербо упоминает, что в 1303 г. Мухаммеда сменил на престоле Абу Бакр II, который, вероятно, был сыном сестры или брата Сундиаты. Н. Левцион стремился доказать, что этот Абу Бакр II был на самом деле Манде Бори, брат Сундиаты, он же Манде Бакари, который никогда не правил в Мали. Согласно Левциону, после Мухаммеда власть перешла от слабых потомков Сундиаты (если исключить мансу Ули) к потомкам брата Сундиаты Абу Бакра, он же Маиде Бори, из которых первым, то есть после Мухаммеда, правил внук Манде Бори по имени Муса, он же Канку М,уса. Левцион упоминает, что это утверждение опирается на устную традицию, согласно которой у Абу Бакра (Манде Бори) был сын по имени Фага Лайе, который в свою очередь был отцом мансы Мусы. То обстоятельство, что Фага Лайе нет в арабских хрониках, Левцион объясняет тем, что он не сыграл значительной роли в истории Мали. Упоминание же Абу Бакра вызвано тем, что он был предком этой ветви рода и братом Сундиаты.

Был ли предшественником мансы Мусы Абу Бакр II, как полагает в настоящее время большинство историков, или Мухаммед (Ниани Мамаду), как считает Левцион, – с этим связано интересное историческое сообщение. Арабский хронист ал-Омари рассказывает, что, когда Амир Хаджиб, который предоставил Мусе во время хаджжа приют в Каире, спросил у мансы Мусы, как он стал царем, последний ответил, что принадлежит к династии, в которой власть передается по наследству, и рассказал, что царь, который правил до него-то есть Абу Бакр или Мухаммед, – не хотел верить, что Атлантический океан не имеет границ, и приказал поэтому исследовательской экспедиции из двухсот кораблей, плывя под парусами, достичь противоположного берега. Кормчим было запрещено возвращаться прежде, чем они это сделают.

Только один корабль вернулся обратно, и его команда рассказала предшественнику мансы Мусы, что после длительного пути флот попал в сильное морское течение, которое затянуло все остальные корабли на дно. Услышав это, царь снарядил две тысячи новых кораблей, половина из которых была загружена провизией и водой, и лично отправился руководить этим плаванием. После этого о царе ничего не было известно. Перед отплытием царь назначил мансу Мусу регентом, и, поскольку он не вернулся, манса Муса продолжал править и благодаря огромным богатствам и золоту со временем стал известен даже в Европе.

Манса Муса

Манса Муса, или Канку Муса (Канку, или Конго, было именем его матери), был, несомненно, самым прославленным царем Мали. Несмотря на это, в западносуданской устной традиции о нем меньше песен и преданий, чем о Сундиате, хотя последний и не был известен в Европе.

В арабских хрониках манса Муса и время его правления, особенно его хаджж в Мекку, освещены довольно хорошо. Наиболее надежные и чаще всего цитируемые хронисты – это Ибн Фадлаллах ал-Омари, Ибн Баттута и Ибн Халдун (Ал-Омари, который писал свою хронику в 1342-1346 гг., очевидно, сам не встречался с мансой Мусой; среди его информаторов был, видимо, шейх Абу Сайд Усман ад-Дуккали, который, как известно, прожил в Мали 35 лет. Ибн Баттута путешествовал по Мали в 1352-1353 гг., то есть спустя 15 лет после окончания правления мансы Мусы. Ибн Халдуна часто считают наиболее авторитетным источником по истории Мали. Он объездил Северную Африку и реконструировал царские генеалогии Мали так хорошо, что и сегодня хронология этой страны по большей части основана на его сведениях. Наиболее сведущими его информаторами о мансе Мусе были ал-Хаджж Йунус, переводчик (может быть, посол Египта в Мали), и ал-Му'амар Абу Абдаллах ибн Хадиджа ал-Куми, который встретился с мансой в Гадамесе и даже примкнул к его свите, когда царь возвращался из хаджжа. Ибн Халдун родился в Тунисе в 1332 г., то есть за пять лет до конца правления мансы Мусы. Его исторические произведения, которые считаются самыми выдающимися для того времени, он писал в Египте в 1387-1400 гг. – Прим. авт.).

Наиболее важные сведения о правлении мансы Мусы мы находим у его современников. Тем не менее время его правления датируется по-разному. Его начало чаще всего относят к 1312г., но об окончании у историков различные представления. По мнению большей их части, период власти мансы Мусы продолжался до 1337 г., но некоторые указывают 1332 г.

Время мансы Мусы обоснованно считается временем расцвета малийской империи. Важнейшей причиной распространения славы мансы Мусы за пределы Черной Африки, вплоть до Европы, был хаджж, который он совершил в Мекку в 1324 г. Историки единодушны в том, что манса Муса для того и совершил это путешествие, чтобы показать внешнему миру, и, прежде всего, арабским правителям побережья Средиземного моря, сколь богаты он и его страна. Несомненно, что черный царь, проделавший путешествие из далекой страны внутренней Африки через Сахару, произвел впечатление на народы и государей, через земли которых он шел. Его свита поражала своей численностью. По данным хроники «Тарих ал-Фатташ», в ней было 80 тысяч человек! (Хроника «Тарих ал-Фатташ» говорит не о 80, а о 8 тысячах человек в составе свиты мансы Мусы; но даже такое число представляется преувеличенным по крайней мере втрое в сравнении с обычным размером каравана через Сахару. – Прим. ред.)

Другая хроника, «Тарих ас-Судан», называет число на 20 тысяч меньше. Устная традиция повествует о 777 сотнях мужчин и 400 сотнях женщин. Поскольку царь знал, что путешествие с подобной свитой обойдется дорого, он взял с собой соответствующую дорожную казну: говорят, он вез тонны золота, частью в виде золотых посохов, частью золотым песком.

Хотя более или менее точные сведения о путешествии мансы Мусы можно получить из арабских хроник, устная традиция сохранила удивительные подробности об этом историческом событии.

Традиция, между прочим, упоминает по именам многих знаменитых людей из ближайшего окружения мансы Муссы (По фольклорным данным, к ближайшему окружению мансы Мусы принадлежали, между прочим, Тунку Магнума, любимый слуга жены мансы Мусы, Ниерибы Конде, женщина-рапсод, «сладкоголосая» Тунку Маниан, царские марабуты Кан Туре, Кан Кисе и гриот Сиримамбан; согласно Нианю, это был тот самый Сильман Бана, который, по данным хроники «Тарих ал-Фатташ», вел авангард в царском хаджже, и толмач Мамаду Куяте. – Прим. авт.). О снабжении каравана и расписании его передвижения имеются необычайно точные сведения.

Авангард под предводительством гриота Силмана Бана состоял, по преданиям, из 500 рабов, в личное снаряжение каждого из которых входил наряду с прочим золотой посох. С начала путешествия расстояние между этим авангардом и основной частью путешественников сильно растянулось: авангард уже входил в Томбукту, а царь еще пребывал в своем дворце. Дело было не в медлительности мансы Мусы, а в том, что некоторые из его советников убеждали его покинуть столицу в субботу, которая приходилась бы на двенадцатый день месяца, а такая суббота наступила лишь после девятимесячного ожидания. И другой день недели памятен в связи с путешествием мансы: в каждом городе, куда он прибывал в пятницу, он приказывал строить мечеть.

Собираясь в путь, манса Муса взимал со своего народа как деньги, так и съестные припасы. Но в пути он питался не только тем, что увез из родной страны. Хронисты рассказывают, что даже в центре Сахары царь лакомился свежей рыбой и овощами, которые получал благодаря хорошо налаженной почтовой службе. Но не трапезы царя были наибольшей роскошью во время его путешествия: больше фантазии проявляла в использовании своего положения жена мансы Ниериба Конде. Ее расточительные капризы упоминаются как в хрониках, так и в устной традиции.

Едучи долго по песчаной пустыне, Ниериба Конде в один прекрасный вечер заявила мужу, что страдает ужасным зудом и ей во что бы то ни стало надо выкупаться, причем предпочтительно в проточной воде. Несколько обескураженный неуместной просьбой царь вышел из своего шатра и пошел совещаться с фама – начальником группы. Мигом было разбужено 8700 человек царской прислуги, и они принялись копать бассейн для царственной супруги!

Согласно хронике, на следующее утро первые лучи солнца могли уже играть в воде этого бассейна, выкопанного среди песчаной пустыни. К общему восторгу, в нем были даже такие же водовороты, как в Нигере, о котором так мечтала царица. Водовороты возникали, когда в водоем лили воду из бурдюков.

Фама, выполнивший эту строительную задачу, сиял довольный и возносил славу Аллаху и царице. Возможно сильно преувеличивая, Махмуд Кати сообщает в «Тарих ал-Фатташ», что царица въехала в бассейн на спине мула и вместе с нею туда с восторженными криками бросились купаться 500 девушек ее свиты.

Устная традиция рассказывает об этом эпизоде несколько иначе, хотя и в ничуть не более достоверной форме: супруга мансы Мусы выкупалась не в бассейне, выкопанном людьми, а в озере, которое появилось по воле Аллаха в ответ на молитвы царя!

Манса Муса пересек Сахару, пройдя через соляные копи Таоденни, то есть через Валату, Туат и Тегаззу. Важнейшим местом остановки в пути был Каир, и именно оттуда распространились по всему миру рассказы о богатстве мансы Мусы. Как сообщает ал-Омари, даже через 12 лет после хаджжа в Каире хорошо помнили его щедрость.

«Этот человек волной излил свою щедрость на весь Каир. Во всем султанате не было ни одного придворного или другого чиновника, который не получил бы от него подарка золотом. Как славно он держал себя, какое достоинство, какая скромность!»

Манса Муса отличался воистину царским достоинством, хотя не умел ни читать, ни писать по-арабски и на советы всегда ходил с переводчиком. При каирском дворце мансу Мусу засыпали вопросами. Он успел рассказать египтянам и о плавании своего предшественника, и о границах своей земли, которые он несколько преувеличивал: он сказал, будто земля его столь огромна, что нужен целый год, чтобы пересечь ее. Он говорил также о ее золотых и медных приисках и о соседних народах. Когда один из придворных назвал его по ошибке царем Текрура, он несколько рассердился, сказав: «Текрур – это лишь часть моих владений».

И каирскому султану манса Муса сумел продемонстрировать свое достоинство: он отказался совершить челобитие. «Почему я должен делать так?» – рассердился он, но тут же проявил находчивость, с тем чтобы сохранить свой престиж и вместе с тем исполнить требования этикета. Оказавшись перед султаном, он коснулся лбом пола, но при этом воскликнул, что кланяется Аллаху, сотворившему его, и владыке мира.

Каирские купцы бесстыдно спекулировали на доброжелательности мансы Мусы и его свиты, их прямой неосведомленности: за товары, которые хотели приобрести малийцы, купцы заламывали непомерные цены, а те безропотно платили. Малийское золото, которое шло на покупку тканей, рабынь и певиц, подорвало экономику Каира, поскольку неожиданное его изобилие поколебало установившуюся систему цен. Ухудшились и отношения малийцев с каирцами, поскольку манса Муса в конце концов понял, что его и его спутников водят за нос.

Царская щедрость к добру не привела: деньги Мусы и деньги, накопленные поколениями его предшественников, кончились, и ему пришлось брать в долг у одного каирского купца. Тот, впрочем, ничего не имел против: доверие к черному царю в Каире было велико. Всего своего состояния манса Муса в Каире, однако, не растратил. И поныне в Мали живы предания о том, как манса Хадж Муса, то есть царь-паломник Муса, позже, в Мекке, покупал дома и земли для черных пилигримов.

Как по устным преданиям, так и по арабским хроникам, у мансы Мусы была репутация правоверного мусульманина. Но наряду с этим легенды из Диомы и Хаманы рассказывают, что по возвращении из Мекки он вез с собой 1444 фетиша (Число 1444 нельзя принимать буквально, это просто указание на большое количество. Оно повторяется и в других местах устной традиции Западного Судана, в частности в легендах о Сундиате.

Почти все цифры устной традиции, особенно большие, следует принимать условно. – Прим. авт.), а это значит, что он не полностью отказался от анимизма. Ниань, правда, подчеркивает, что «фетишами» могли быть и те священные книги, которые он во множестве приобрел в Каире и Мекке. Во всяком случае, есть основания верить, что, хотя манса Муса и был законопослушным мусульманином, большая часть малийского народа сумела сохранить своих анимистических богов. Рассказывается, что сын мансы Мусы в конце концов отказался от веры отца и вернулся к старым богам своего народа.

Согласно рассказу ал-Омари, манса Муса, у которого было войско из 100 тысяч пехоты и 10 тысяч всадников, ни на каком этапе не пытался начать священную войну против живущих на юге «неверных». Он, видимо, пришел к выводу, что мирное сосуществование с племенем дьялонке, стерегущим золотые россыпи, наилучшим образом обеспечивает непрерывность золотого потока.

И с племенами, живущими в зоне лесов тропических дождей, манса Муса вел выгодную торговлю, привозя оттуда в числе прочего орехи кола и пальмовое масло. Некоторые соседние страны, и прежде всего государство народа моси, занимавшее земли в излучине Нигера, могли бы, по всей вероятности, и дать должный отпор в случае, если бы манса Муса начал войну за веру.

Хотя манса Муса и придерживался веротерпимости, он видел в исламе важный фактор подъема уровня культуры народа. Арабские хронисты так превозносят стойкость мансы Мусы в вопросах веры, что историки считают это основанием полагать, что при нем учение Корана было обязательным в столице.

Манса Муса вернулся из Мекки в Мали в 1325 г. Обратный путь шел через Гадамес и Агадес. Царя, который, экономя носильщиков, путешествовал на спине верблюда, сопровождали учителя ислама, ученые и знатоки шариата. Человеком, который проводил в этом обществе многие часы, был уроженец Гранады, архитектор Абу Исхак, более известный под именем ас-Сахели.

Будучи на службе у мансы Мусы, он построил в Томбукту, который в этот блестящий период истории Мали стал важнейшим центром изучения ислама, мечети Джингеребер и Санкоре, а также мадугу – королевский дворец. Ас-Сахели положил начало новому стилю строительства в Западном Судане – «сахельскому», или «стилю мансы Мусы», от которого, правда, мало что уцелело, потому что войны, особенно в XVI в., погубили эти здания. Но несомненно, что ас-Сахели был первым в Западном Судане архитектором, который пользовался при строительстве обожженным кирпичом (Обожженный кирпич не получил широкого распространения в Западном Судане; для так называемого «суданского стиля» в архитектуре характерны как раз постройки из сырцового кирпича. – Прим. ред.).

Когда манса Муса еще только возвращался из Мекки, он получил известие, что его младший военачальник Сагаманджа завоевал город Гао – центр народа сонгай. Услышав это, царь изменил маршрут, чтобы ознакомиться со своими новыми владениями и укрепить там свое положение. В Гао в то время правила династия За, или Дья.

Чтобы заручиться верностью нового вассала, манса Муса забрал с собой двух сыновей дья Ассибоя – Али Колена и Сулеймана Нари (По более заслуживающим доверия сведениям, взятие заложниками Али Колена и Сулеймана Нари имело место полувеком раньше, около 1275 г., когда и был подчинен власти малийских правителей город Гао. – Прим. ред.).

Отправляясь в Мекку, манса Муса назначил регентом своего сына – мансу Магана. Согласно данным ал-Омари, манса Муса намеревался по возвращении домой отказаться от короны в пользу сына и вновь уехать в Мекку, чтобы жить поближе к святым местам ислама, но этот замысел остался неосуществленным, поскольку, согласно тому же ал-Омари, манса Муса умер прежде, чем успел отречься от престола.

Это краткое сообщение ал-Омари возбудило среди ученых много споров, так как находилось в противоречии с другими сведениями о кончине мансы Мусы. Обычно говорится, что царь вернулся из хаджжа в 1325 г. и, следовательно, он, согласно ал-Омари, умер в то же время (Сведения ал-Омари подкрепляют сообщение Ибн Халдуна, что манса Муса умер прежде, чем успел заплатить свои долги каирским купцам. Однако и это сообщение нельзя считать неоспоримым, так как Ибн Баттута и ал-Омари дают понять, что долг был все же уплачен. – Прим. авт.). Но Ибн Халдун со своей стороны утверждает, что манса Муса хотел установить контакт с султаном Феса в Марокко, Абу-л-Хасаном, чтобы поздравить его с победой в битве при Тлемсене, а так как битва произошла лишь в 1337 г., значит, манса Муса в это время был жив.

Но, отправив посланцев в Фес, манса Муса, видимо, скоро умер, ибо посланцы Абу-л-Хасана, которые отправились в Мали с ответным визитом, встретились уже не с Мусой, а с мансой Сулейманом (Ибн Халдун сообщает, что посланцы Абу-л-Хасана встретились с мансой Сулейманом, который был, по его мнению, сыном мансы Мусы. Это ошибка: манса Сулейман был братом, а не сыном мансы Мусы. Некоторые утверждают, что речь идет не о мансе Сулеймане, а о Магане, действительно сыне мансы Мусы, который царствовал после его смерти четыре года. Но более вероятным представляется, что хронист ошибся в определении родственных отношений, а не в имени царя, поэтому считается, что речь идет все же о мансе Сулеймане, а не о Магане. – Прим. авт.).

Между этими визитами, однако, прошло по меньшей мере пять лет, так как мансе Мусе наследовал его сын Маган, и только после четырех лет его правления царем стал брат Мусы – манса Сулейман, который и дал аудиенцию посланцам марокканского султана. Таким образом, упоминание ал-Омари о смерти мансы Мусы сразу после хаджжа недостоверно, и знаменитый царь Мали умер только в 1337 г.

Богатство Мали

При мансе Мусе, во времена наивысшего расцвета Мали, государство простиралось с востока на запад от лежащей в пустыне Тадмекки до побережья Атлантики, а на юге-до пояса влажных тропических лесов, то есть включало в себя территорию современных Сенегала, Гамбии, Гвинеи, Мавритании и Мали. Древнее Мали было в свое время самым могущественным государством Западной Африки.

Богатство Мали определялось тремя важнейшими факторами. Прежде всего, в стране находилась часть золотых копей Западного Судана, то есть они были под прямым контролем мансы Мусы. В этом решающее отличие Мали от древней Ганы – цари Ганы не имели прямого контроля за добычей золота. Во-вторых, манса Муса контролировал важнейшие караванные пути Западной Африки и взимал дополнительные пошлины с товаров, поступавших с побережья Средиземного моря. И, наконец, в годы правления мансы Мусы в Западном Судане царил мир. Отчасти это зависело от размеров войска Мали: у царя было 100 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. В то же время на мирную ситуацию влияла терпимость властелина, которую часто прославляют в хрониках. Манса Муса стремился сохранять хорошие отношения с малыми народами своей страны, особенно с теми, которые имели значение для экономики государства, а также с соседями, прежде всего с султанами Феса и Египта, которым он, как известно, посылал княжеские подарки, дабы сохранить мир. Даже присоединение к Мали территории Гао не нарушило спокойствия потому, что правитель Гао дья Ассибой, видимо, понял, что ему не удастся отразить войска мансы Мусы, и решил без кровопролития согласиться на уплату дани в знак своей вассальной зависимости.

Следствием контроля над торговыми путями было возникновение новых торговых центров в Мали. После поражения Ганы торговые центры переместились из Аудагоста и Кумби-Сале в Томбукту, Дженне и Гао. Томбукту был при этом не только торговым центром, но и средоточием мусульманского просвещения, что привлекало туда ученых мужей и исследователей даже из стран Средиземноморья.

О богатстве Мали во времена мансы Мусы имеются в высшей степени интересные сведения. Некоторые историки приводят даже весьма точные цифры, в частности Ниань пишет, ссылаясь на Р. Мони, что манса Муса собрал по своей стране для хаджжа 12 750 кг золота. Другие довольствуются более общими данными. Но, во всяком случае, исторически достоверно, что благодаря богатствам Мусы цена золота в Каире упала и потребовалось двенадцать лет, чтобы цены на золото в этом важнейшем торговом центре начали стабилизироваться.

Кое-что о богатстве Мали можно узнать из тех наиболее надежных сведений о жалованьях и ценах, которые дошли до нашего времени. По данным ал-Омари, при малийском дворе годовое жалованье придворных («достойных людей») составляло 50 тысяч мискалей, что эквивалентно 236 кг золота, если за основу подсчета взять наибольший размер мискаля – 4,729 г, а если брать его наименьший размер – 3,54 г, то это составит 177 кг. Какая бы из этих цифр ни была верной, ясно, что речь идет о весьма значительной сумме; сверх того многие высокопоставленные особы получали от государя лошадей, парадные одежды и земли.

Важно упоминание о лошадях, ибо в Западном Судане они особенно высоко ценились. Точных сведений о стоимости лошадей в те времена нет, но достаточно сравнительных данных, чтобы вычислить соотношение цен. По словам Раймона Мони, за одну покупаемую у португальцев лошадь платили от 7 до 15 рабов (рабов португальцы предпочитали золоту), а один взрослый раб стоил в Судане в XVI в. от 50 до 80 мискалей. Хотя цены относятся к разным векам, но если их рассматривать как ориентировочные, тогда можно подсчитать, что во времена мансы Мусы лошадь стоила от одного до двух с половиной килограммов золота. Если вспомнить, что в войске мансы Мусы было 10 тысяч всадников, легко представить, во что обходилось его содержание. Несомненно, что часть лошадей манса Муса получал в качестве дани от вассалов, но нередко за них приходилось платить дорогую цену – рабами или золотом.

Манса Муса был человечен по отношению к рабам. Только в авангарде во время хаджжа их было 500 человек, и, как говорят, он освобождал каждый день по одному рабу в знак своего милосердия. Это свидетельствует о том, что рабов было чрезвычайно много. В самом освобождении рабов, естественно, отражалось отношение царя к этому вопросу. Конечно, речь здесь шла о завоевании популярности, но ведь, с другой стороны, ничто не заставляло мансу Мусу делать это – положение африканских царей в их обществе было достаточно непререкаемым. Раздача наград, будь то золото, дорогие лошади или дарование свободы, была направлена в конечном итоге на поддержание всей государственной системы в целом. Поскольку Мали (как и Гана) не было однонациональной страной, единство государства необходимо было сохранять с помощью сильной государственной власти. В этом манса Муса преуспел больше, чем его преемники.

Невозможно точно определить, какую долю в организацию управления внес Сундиата и какую – Муса. Арабские хронисты склонны относить все заслуги в этом отношении на долю Мусы; историки нашего времени – в первую очередь африканские – склонны подчеркивать роль Сундиаты как создателя правительственной системы. Во всяком случае, манса Муса правил страной с помощью сети доверенных чиновников. Во главе земель стояли фарба, а городов и деревень – мокрифи. Все вместе они составляли систему центрального управления, в котором абсолютной властью пользовался царь. Манса Муса мог бы пользоваться властью по собственному произволу, столь бесспорным было его положение. Но следует помнить, что и африканское общество в те времена могло реагировать весьма действенно, если правитель начинал вести себя как слабоумный: "Халифа был быстро низвергнут, когда начал расстреливать из лука своих подданных", – даже самодержец не мог поступать столь произвольно.

Манса Муса восхищался стилем и блеском стран Средиземноморья, и это отражалось на его одежде, на украшении построек дворца и столицы. Ал-Омари пишет, что при дворе Мали носили на арабский манер тюрбаны и белоснежные одежды, сделанные весьма искусно из местных хлопчатобумажных тканей. Царь выделялся среди придворных своими пестрыми одеяниями, что, по мнению ал-Омари, свидетельствовало о его дурном вкусе: «Царское одеяние отличалось тем, что царь спускал на лоб конец тюрбанного полотнища и что его штаны были сшиты из 20 полос, никто другой не рискнул бы одеваться подобным образом».

Ал-Омари описывает трон Мансы: «Султан той страны сидит в своем дворце на большом помосте, по бокам которого расположены бивни слона… Его золотое оружие рядом… Позади него толпа сыновей царей его страны… Один из них держит шелковый зонт с золотыми навершием и птицей».

Совсем иной и, очевидно, фантастический портрет мансы Мусы нарисовал еврейский картограф с Майорки Абрахам Крескес, который в 1375 г. вычертил так называемую Каталонскую карту. Важно то, что на ней вообще изображен манса Муса, ведь внутренняя Африка не интересовала европейских картографов. Зато на карте Крескеса на месте Западного Судана нанесены местные названия, которые можно идентифицировать: Сигилмесса – Сиджилмаса; Геу-Геу – Гао-Гао, Гинея – Гвинея; Тенбух – Томбукту.

Манса Муса, правда, нарисован так примитивно, что трудно понять, как некоторые историки рискнули по этому рисунку строить предположения о том, как выглядел царь на самом деле. Он сидит на троне европейского типа, и по лицу скорее европеец, чем африканец, хотя пририсованная художником борода мешает разглядеть лицо. На голове царя не тюрбан, а золотая корона европейского типа. В правой руке у него держава, конечно золотая, а на левом плече лежит золотой скипетр. Эти золотые инсигнии власти позволяют понять, почему он вообще появился на карте: слухи о его богатстве достигли, следовательно, Европы или хотя бы Майорки 40 лет спустя после его смерти. Но одна действительно точная деталь на Каталонской карте все же есть: слева от царя Мали нарисован араб на верблюде: это купец, который, совершенно очевидно, едет к мансе Мусе для заключения торговой сделки.

Слабый правитель Маган I

Наследником мансы Мусы стал его сын Маган I, который, по общему мнению, был слабым правителем. Он умер, пробыв у власти всего четыре года. Время его правления – 1337-1341 гг. Устная традиция называет его Маган Сома Бурема Кейн (Имя означает: Маган Чародей Бурема Красивый. – Прим. авт.). Несмотря на краткость правления, Маган успел ослабить Мали. При нем сонгайские принцы Али Колен и Сулейман Нар, привезенные мансой Мусой (в качестве заложников), бежали в Гао. Манса Муса был мягкосердечен к ним: он назначил Али Колена, который проявил себя хорошим воином, начальником одного из подразделений малийского войска. Пользуясь своим положением, Али Колен запасся оружием для будущего восстания в Сонгай и, когда Маган пришел к власти, осуществил свой план – бежал с оружием в Гао и отказался от вассальной зависимости.

И другой удар в спину получил Маган: правитель (моро-наба) моси Насеге совершил грабительский набег на Томбукту (Грабительский поход моей на Томбукту иногда датируют 1335 г., но тогда приходится считать, что правление мансы Мусы окончилось в 1332 г. Поход же произошел, несомненно, при Мага-не. – Прим. авт.). Моей всегда противились распространению ислама в Западном Судане, хотя при мансе Мусе они не рисковали открыто подняться против Мали. Но сразу, как только в Мали сменился властитель, они двинулись в военный поход. Моси теснили Мали и позже, при более сильных властителях, чем Маган. В результате этот самый большой народ Верхней Вольты сумел удивительно хорошо сохранить свои культурные традиции в течение веков.

Когда Маган умер, его сын был еще ребенком и власть перешла к дяде Магана по отцу и брату мансы Мусы – Сулейману. Левцион довольно обоснованно предположил, что манса Муса оскорбил своего брата, намеренно или ненамеренно, сделав его во время хаджжа регентом своего сына, и что Сулейман никогда не поддерживал молодого государя, а напротив, только и ждал, чтобы самому взять власть.

Манса Сулейман взошел на престол довольно старым, однако сумел остановить распад государства. Он даже расширил границы Мали на восток, и в частности сделал вассалом вождя туарегов Таккеду.

Однако те сонгайские племена, центром которых было Гао, не удалось вновь подчинить Мали. Как и его брат, манса Сулейман стремился сохранить хорошие отношения с северными соседями. Известно, что он послал новому султану Феса – Абу Салиму – при поздравлении его с восшествием на престол роскошные подарки.

Ибн Баттута посещает Мали

Самую точную и, несомненно, достоверную картину Мали времен мансы Сулеймана дал Ибн Баттута, известный путешественник и космополит своего времени. Достоверность его отчетов подкрепляется тем, что он был опытным путешественником: до Западного Судана он побывал во многих краях, в том числе в Крыму, Индии, Самарканде, Китае и на Суматре. В Мали Ибн Баттута отправился с караваном, вышедшим из Сиджилмасы 18 февраля 1352 г., то есть через добрых десять лет после того, как манса Сулейман пришел к власти. (Обычно время правления мансы Сулеймана датируется 1341 -1360 гг.)

Из Сиджилмасы Ибн Баттута сообщал, что там во множестве растут прекрасные финики. Через 25 дней караван прибыл в Тегаззу (Личные имена и географические названия в данной главе те же, что употреблял Ибн Баттута, кроме тех случаев, когда можно с уверенностью пользоваться общепринятыми названиями. – Прим. авт.), «город, в котором нет ни культурных ценностей, ни природных богатств. Дома в Тегазе сложены из соляного камня, крыши – из верблюжьих шкур». В городе, по данным Ибн Баттуты, совсем не было деревьев, жили в нем только рабы, которые работали на соляных копях. Они питались финиками, доставляемыми из Сиджилмасы, верблюжатиной и просом, привозимым из «негритянских областей».

Арабский хронист подробно пишет о ценах на соль в Западном Судане: в Айвалатене (Валате) верблюжий вьюк соли стоил от 8 до 10 мискалей золота, а в «городе Мали» – 20-30, иногда даже 40 мискалей. Ибн Баттута рассказывает, что негры отламывают от соли маленькие кусочки и используют их как деньги. Хотя Тегаза и маленький городишко, там, согласно арабскому хронисту, бывает много купцов. Свое описание Ибн Баттута заканчивает так: «Провели в Тегаззе десять дней, томясь и скучая».

Из Тегаззы путь Ибн Баттуты лежал в вышеупомянутую Валату, что заняло два месяца. Валата, по мнению Ибн Баттуты, была форпостом негрского государства. Путешествуя через пустыню, арабский хронист хорошо изучил систему караванов. В начале пути он с несколькими караванщиками шел во главе каравана, но, когда один из них неожиданно исчез, Ибн Баттута перешел в конец, присоединившись к большинству. Поскольку путь через пустыню долог, караваны имеют обыкновение посылать вперед такшифов (вестников), чтобы заранее сообщить о приходе каравана на следующий этап. Тогда местные купцы выходят с водой навстречу каравану.

Ибн Баттута рассказывает, что такшифы часто пропадают в пустыне, так как там много демонов, которые сначала издеваются над гонцом, а потом убивают его. Труд проводника в пустыне осложняется и тем, что ветры без конца перемещают барханы с места на место. Ибн Баттута удивлялся, что их одноглазый проводник знал дорогу лучше, чем «простые смертные».

Из животных пустыни Ибн Баттута упоминает диких быков. Их нетрудно поймать, но караванщики не едят их мяса, так как оно вызывает жажду. Если же иногда ловят быка, то затем, чтобы найти в его желудке воду; некоторые караванщики пили ее с удовольствием. Кроме быков, автор пишет еще о змеях.

Прибыв в Валату, Ибн Баттута начал сожалеть, что вообще отправился в это путешествие. Негры показались ему необразованными и, казалось, не уважали должным образом «белого человека» (Говоря о «белых», Ибн Баттута имеет в виду арабов. – Прим. авт.). Его раздражал также начальник города фарба Хокайн (Хусейн), который говорил с путешественником через переводчика, что арабский космополит-вероятно, напрасно – считал знаком презрения. Тем не менее Ибн Баттута пробыл в Валате семь недель, и о нем там неплохо заботились. По случаю прибытия в город его, подобно другим гостям, пригласили на прием к наместнику Менша Джоу («Менша Джоу», точнее, манса-дьон, т. е. «раб правителя», в Валате сидел наместником доверенный раб мансы, что обеспечивало Мали эффективный контроль в одном из важнейших центров транссахарской торговли. – Прим. ред.). Об угощении на этом ужине араб, много путешествовавший и перепробовавший в своей жизни немало лакомств, не выразил восторга. «И ради этого нас пригласили сюда», – разочарованно комментировал он парадный ужин, который состоял из проса, меда и кислого молока. «Именно это негры считают великолепной трапезой на парадном приеме», – ответили ему.

Хотя Ибн Баттуте и не понравилось в Валате, он признал, что в городе есть и свои хорошие стороны. Несмотря на растущие пальмы, в городе было жарко, но одежды жителей, привозимые обычно из Египта, были красивы. И более всего его признание завоевали женщины, по большей части принадлежавшие к берберскому племени Месуфа. Они были, помимо того что очень красивы, также более одаренными и достойными уважения, чем мужчины. Много повидавшего араба удивляло также то, что супруги здесь, казалось, не ревновали друг друга. Его удивила и система наследования: наследство переходило к сыну сестры покойного, а не к его собственным детям (Речь идет об одном из важнейших и широко распространенных следов некогда существовавшей материнско-родовой организации: особо близких отношениях между индивидом и братом его матери, фактически выступающим в роли попечителя и воспитателя вместо родного отца. – Прим. ред.). Подобного обычая Ибн Баттута нигде более не встречал, кроме «малабарских индийцев».

Ибн Баттута подробно пишет о «друзьях» мужчин и женщин, состоящих в браке, то есть о внебрачных связях, и размышляет, как это можно соотнести с тем, что жители Валаты являются религиозными, регулярно читающими молитвы мусульманами.

От Валаты до «города Мали» было 24 дня пути, если ехать быстро. Ибн Баттута нанял проводника, хотя, по его собственным словам, мог отправиться в путь и в одиночку, так как дорога была ясна и здесь не нужно было бояться грабителей. Вдоль дороги росли огромные деревья, такие, что одно могло «дать тень целому каравану». Легкость путешествия очаровала его: не нужно было везти с собой ни еды, ни денег, достаточно было взять соль. Когда путешественник приходил в город, местные женщины сразу выставляли перед ним просо, кислое молоко, цыплят, рис, густую похлебку и бобовую муку. Ибн Баттута, однако, беспокоился, не вреден ли рис для здоровья белого человека.

Через 10 дней Ибн Баттута прибыл в деревню Дьягари, где были и белые и черные купцы. Затем Ибн Баттута с проводником пришли к большой реке, которая, по его мнению, могла быть Нилом. Конечно, это был Нигер, на что указывают географические комментарии хрониста, хотя не все перечисленные им названия возможно идентифицировать. Он прибыл к реке неподалеку от города Карсаху. Оттуда река спускалась к Кабаре, затем к Дьяге – оба этих пункта были подвластны султанам, вассалам царя Мали. Ибн Баттута добавляет, что жители Дьяги давно Уже приняли ислам, они благочестивы и стремятся к знаниям.

Из Дьяги река (здесь Ибн Баттута снова ошибочно именует ее Нилом) шла к Тонбукту (Томбукту) и в Гао-Гао (Гао) и в конце концов в Мули, которое было окраинной областью Мали. Далее река устремлялась в Юфи, одно из самых выдающихся, согласно Ибн Баттуте, государств Судана, властитель которого – один из могущественных султанов той страны. Ибн Баттута слышал, что еще ни один белый не возвращался из страны Юфи – черные убивали всех пришельцев.

В Карсаху арабский хронист видел крокодила. Прежде чем отправиться в Мали, Ибн Баттута написал о своем приезде одному тамошнему арабу и, прибыв на место, остановился у него «в белом квартале города». Сразу по приезде он ощутил гостеприимство горожан: ему дали съестных припасов более чем требовалось. Однако местная пища сыграла с ним злую шутку: через 10 дней по приезде Ибн Баттута вместе со своими сотрапезниками отведал каши кафи, после чего все заболели. Ибн Баттута потерял сознание во время утреннего намаза, а один из шести участников трапезы умер. Арабский хронист получил от одного египтянина рвотное средство, но все же проболел целых два месяца.

О царе Мали мансе Сулеймане Ибн Баттута пишет, что это был «скупой государь, от которого бессмысленно ждать достойного подарка». Манса Сулейман устроил тризну по случаю кончины фесского султана Абу-Хасана, в которой принял участие и Ибн Баттута. Однако он не сумел привлечь к себе внимание царя и получил от него лишь обычный приветственный подарок, а именно: три круглых хлебца, кусок жареной говядины и кислое молоко. Привыкший к гостеприимству сильных мира сего, знаменитый путешественник не скрывает своего разочарования: «Я рассмеялся и не мог не подивиться духовной бедности этих людей, скудости их ума, а также сомнительной чести, которую означал их жалкий подарок».

После этого подарка Ибн Баттута не получал от Сулеймана в течение двух месяцев «ровно ничего, хотя посещал приемы и приветствовал царя». В конце концов он попросил на приеме слова и заявил, что, живя в городе уже четыре месяца, он не получил еще ничего от царя. Он сказал, что побывал во всех концах светах, и спрашивает без обиняков, что ему сказать другим властителям о таком отношении. Когда манса Сулейман ответил, что он никогда прежде не видел Ибн Баттуту, друзья последнего напомнили, что он приветствовал царя и получил от него угощение. Инцидент принес желаемые результаты: Ибн Баттуте отвели дом и царь принял на себя заботу о его повседневных расходах. И когда позже Ибн Баттута покидал Мали, чтобы продолжить путешествие, царь даровал ему 100 дукатов.

Об аудиенц-зале царя – это было, очевидно, сооружение, построенное эс-Сахелем, – а также о церемониале приема Ибн Баттута сообщает подробные сведения. В какой-то мере убранство зала и формы приема были такими же, как и в Гане.

Высокий купольный зал имеет вход из дворца. К нему примыкает аудиенц-зал с тремя арочными

окнами, деревянные конструкции которых обшиты листовым серебром. Под ними три других

окна, с золотыми и медными пластинами. На окнах шерстяные занавеси, которые раздвигают,

когда царь сидит в своем зале… Из дверей дворца выходят 300 рабов, одни с

луками, другие с дротиками и щитами; одни садятся, другие остаются стоять. Едва царь займет

свое место, три раба спешат позвать его приближенных. Прибывают старшие начальники,

а также проповедники и знатоки закона; они садятся справа и слева перед вооруженной стражей.

Дуга же, переводчик, стоит в дверях в великолепной одежде из превосходного тончайшего шелка,

на голове его тюрбан с каймою – черные очень искусны в свивании тюрбанов. На шее дуги висит

меч в золотых ножнах, на ногах – сапоги со шпорами. В руках у него два дротика, один

золотой, другой серебряный, а острия их из золота. Военачальники же, правители, паши или

евнухи, люди из месуфа (торговцы – берберы и сараколе) сидят вне помещения совета на широкой

площади, окруженной деревьями. Перед каждым начальником его воины с копьями и луками,

рожками (рожки сделаны из бивней слона) и другими музыкальными инструментами, сделанными

из тростника и тыкв. У каждого военачальника есть колчан, который он вешает между лопаток,

а в руке держит лук и сидит верхом на лошади.

Переводчик был важным лицом при дворе мансы Сулеймана: все, кто хотел говорить с царем, должны были обращать свои слова к нему через переводчика. Иногда царь проводил аудиенцию и вне здания. Ибн Баттута описывает и эту церемонию.

Тогда под деревом сооружают возвышение, к которому ведут три ступени.

Оно называется ал-банби. Его покрывают шелком, кладут на него

подушки, над ним поднимают балдахин, который напоминает шелковый шатер,

на его вершине золотая птица размером с ястреба. Царь выходит

из дворца через боковую дверь, в руке у него лук и на плече колчан.

На голове государя золотая шапочка, которая закреплена золотой тесьмой,

над ней поднимаются концы длиной в шибр*, по форме напоминающие ножи.

Чаще всего он облачен в тунику из красной ворсистой европейской ткани,

именуемой ал-мутанфас. Сзади него выходят 300 вооруженных рабов.

Перед государем выходят певцы, в руках у них золотые и серебряные

свистки конборо (букв. «жаворонки»). Государь шествует медленно,

с достоинством, порой даже останавливаясь. Когда он доходит до ал-банби,

то останавливается и смотрит на своих помощников. Потом он медленно восходит

на возвышение, как проповедник на кафедру. Когда он усядется, бьют барабаны,

играют рога и трубы. После этого 300 рабов бегут на свои места.

Приводят двух коней под седлом и двух баранов и ставят на положенном месте.

Их задача – защищать царя от сглаза. Затем переводчик занимает свое место.

Подданные царя сидят на площади в тени деревьев.

*(Шибр – около 18 см. – Прим ред.)

По Ибн Баттуте, африканцы, более чем любой другой народ, выражают почтение и преданность своему государю. Они, например, в знак почтения снимают свою одежду и одеваются в лохмотья. Они подползают к царю на коленях и в молитвенной позе бьют локтями оземь. В ритуал входит также посыпание головы и спины песком, «совсем как при мытье водой». Ибн Баттута поражался, как пыль и песок не попадали подданным в глаза и не ослепляли их.

Арабский хронист принял также участие в торжестве жертвоприношения по случаю окончания поста. Малийцы, все в белом, собрались близ дворца мансы Сулеймана. Государь прибыл туда верхом. Перед ним шли судья, проповедник и знатоки закона, многократно возглашая: «Нет бога, кроме Аллаха, и бог всемогущ». Близ места молитвы стояла палатка, куда удалился султан, чтобы приготовиться к церемонии. Когда он вернулся на свое место и проповедник начал проповедь, переводчик стал переводить и объяснять ее малийцам на их языке. Проповедь состояла, по словам Ибн Баттуты, из предостережений, замечаний, восхвалений государя и призывов оказывать ему приличествующее его званию уважение.

В празднике принимали участие военачальники, чье снаряжение произвело впечатление на Ибн Баттуту. Несомненно, личное оружие командиров говорило о значительном богатстве: их луки и колчаны были украшены золотом и серебром, так же как и сабли, ножны и копья. Среди всей этой роскоши Ибн Баттута сделал весьма прозаическое наблюдение: около султана сидели четыре эмира, задачей которых было отгонять мух! Но наибольшее внимание Ибн Баттуты привлекал все же переводчик, об особом положении которого говорило то, что его сопровождала свита из четырех законных жен и около сотни наложниц и рабынь. Все они, по его словам, были одеты в золото и серебро.

Когда переводчик сел на свое место, которое было выше других, ему дали музыкальный инструмент из тростника и бубенцов (балафон), и он начал петь о военных успехах и славных деяниях государя. Жены пели вместе с ним, и им аккомпанировал оркестр рабов, игравших на тамбуринах. Оркестранты были одеты в красные туники и белые шапочки. После них выступала молодежь и дети – они танцевали и фехтовали на саблях. Затем наступил черед переводчика показать свое искусство, и он проделал такие упражнения с мечом, что манса Сулейман широким жестом подарил ему кошель с 20 мискалями золотого песка. Во время этой церемонии военачальники бряцали своими луками, выражая хвалу своему господину.

После переводчика на помост поднялись певцы (дьяли) в костюмах из перьев, в красных масках с большими клювами. «В этом смешном одеянии» они в песне призывали мансу Сулеймана к хорошим, смелым деяниям и щедрости: «И ранее на помосте этом восседал царь, выказывавший щедрость, и другой, который был смел. Смотри же, чтобы и ты сделал много хорошего, чтобы тебя помянули после твоей смерти!» По мнению Ибн Баттуты, пожелания были обоснованны, особенно в том, что касалось щедрости. Он не раз подчеркивал, что манса Сулейман был скуповат и подданные не любили его именно за это.

Согласно Ибн Баттуте, предшественники мансы Сулеймана – манса Маган (Маган I) и манса Муса – были «щедрыми и благожелательными». В подтверждение он приводит факт, что манса Муса в течение одного дня дал строителю Абу Исхак ас-Сахили (эс-Сахели) 4 тысячи дукатов. Он рассказывает также об Ибн Шейхе Али, который одолжил мансе Мусе в детстве 7? дукатов. Шейх напомнил о долге, когда Муса был уже царем. Манса Муса обратился к советникам, и те посоветовали ему выплатить Шейху 70 дукатов, и царь тут же выплатил кредитору не 70, а 700 дукатов. Эту историю подтвердил Ибн Баттуте сын Шейха, который был учителем Корана в Мали.

Хотя манса Муса был по сравнению с мансой Сулейманом восхитительно щедр, он не был, по словам Ибн Баттуты, чересчур доверчив, и его нелегко было провести. Фарба Мага, который сопровождал мансу во время хаджжа, рассказал хронисту историю с мусульманским судьей по имени Абу-л-Аббас.

Судья получил от мансы Мусы на хранение 4 тысячи дукатов. Когда они прибыли в Мему, судья заявил царю, что деньги у него украли. Манса Муса вызвал к себе правителя Мемы и повелел ему под страхом смерти разобраться в этом происшествии. Дело расследовали, но вора не нашли. В конце концов слуга судьи пришел к мансе Мусе и рассказал, что никто не крал денег – судья сам припрятал их. Манса Муса приказал слуге принести деньги, и когда удостоверился в том, что судья пытался обмануть его, то прогнал его прочь из Мали, в «землю язычников-людоедов». Через четыре года царь дозволил судье вернуться на родину. То, что судья остался жив, Ибн Баттута объясняет тем, что, по имеющимся сведениям, мясо белых людей не бывает достаточно вкусным (букв. «спелым»). «Черные любят мясо черных, только оно достаточно вкусное и сочное».

Ибн Баттута рассказывает также связанный с людоедами случай. К мансе Сулейману прибыла группа «негров-людоедов», манса будто бы подарил им по этому случаю женщину-служанку. Людоеды убили ее и съели, а затем, измазавшись ее кровью, явились перед мансой. Подобное гостеприимство мансы Сулеймана по отношению к людоедам объясняется тем, что их земли были богаты золотом. У людоедов были, видимо, хорошие отношения и с чужеземными купцами; Ибн Баттута рассказывает, что они были разодеты в шелка.

В своих рассказах Ибн Баттута попытался дать оценку малийцам и их обычаям. Положительными чертами негров, по его мнению, были следующие:

Малое число несправедливостей. Негры ненавидят несправедливость более, чем какой-либо другой народ.

Полная безопасность. Путнику не нужно бояться ни воров, ни грабителей.

Если белый (равно и араб) умирает здесь, то его имущество отдают на хранение доверенному лицу, пока за ним не прибудут ближние.

Регулярность молитв. Черные прилежно выполняют предписания ислама и следят, чтобы дети также следовали им.

Хорошие одеяния по пятницам. Если у черного всего одна одежда, он чистит ее перед началом молитв.

Прилежное заучивание Корана наизусть. (Ибн Баттута увидел в Мали молодого человека в оковах и спросил, не убийца ли это. Но ему ответили, что юноша закован лишь для того, чтобы усерднее учил Коран.)

Ибн Баттута отмечает следующие, достойные сожаления обычаи:

Служанки, наложницы и маленькие девочки появляются перед мужчинами нагими.

Во дворце царя женщины ходят нагими и с открытыми лицами.

В знак почтения черные посыпают себя пеплом и землей.

Гриоты, когда выступают со стихами, не проявляют к султану почтения.

Многие едят падаль – трупы собак и ослов.

Ибн Баттута пробыл в Мали при мансе Сулеймане восемь месяцев. Возвращался он в несколько этапов. Сначала он добрался на верблюде до Мемы, путешествуя в обществе купца по имени Абу Бакр. Потом на пироге отправился по реке через страну сонгаев. Верблюдом он воспользовался из экономии (которую в других людях, особенно в царях, Ибн Баттута не одобрял), так как лошадь обошлась бы ему в 100 дукатов. Проведя с месяц в Гао, Ибн Баттута присоединился к каравану, шедшему в Такедду, с которым отправляли, между прочим, 600 рабынь в Сиджильмасу и Фес.

В Сонгай Ибн Баттуте был подарен молодой раб, а в Такедде он купил себе рабыню, хотя они и стоили там дорого, так как жители этого торгового центра были, по его словам, богаты. Хорошо воспитанная рабыня, такая, какую купил себе Ибн Баттута, стоила 25 дукатов.

Говорят, что в отчетах Ибн Баттуты отражается типичное для арабов презрительное отношение к черным, но надо сказать, что он готов отдать должное африканцам, когда они того, по его мнению, заслуживают. И совершенно ясно, что много странствовавший араб не стал бы сравнивать малийский двор с другими, которые он повидал, если бы обстановка и этикет в Мали не были бы сопоставимы с другими дворами того времени, и вряд ли он так жаждал бы получить в Мали такое же уважительное обхождение, что и в других местах.

С исторической точки зрения стоит помнить, что при мансе Сулеймане Мали уже пережило эпоху своего расцвета. Начинали давать о себе знать и внутренние интриги, на что указывает случай, описанный Ибн Баттутой:

Во время моего пребывания произошло так, что султан разгневался на любимую жену,

которая была дочерью его дяди по отцу. Ее звали Каса, что значит царица.

По суданским обычаям, она была соправительницей царя и ее имя упоминалось

вместе с его именем. Государь заточил ее в тюрьму вместе с одним военачальником

и взял на ее место другую жену, Бандью, которая не была царской крови.

В народе много говорили об этом и не одобряли поступок царя… В защиту Касы

выступали и военачальники, и потому царь вызвал их в помещение совета,

и переводчик сказал им от имени мансы: «Вы много говорите в защиту Касы,

но она виновна в тяжком преступлении». Затем привели одну из невольниц Касы,

с колодками на ногах и руках. Ей сказали: «Рассказывай все, что знаешь».

Рабыня рассказала, что Каса послала ее к Джаталю, двоюродному брату царя,

который бежал от мансы в Канбурнй. Каса призывала его свергнуть с престола царя

и сообщала ему, что она и вся армия готовы признать царем его. Когда военачальники

услышали это, они сказали: «Действительно, это серьезное преступление, и она

заслуживает смерти».

Таким образом, манса Сулейман вовремя узнал о существовании заговора и решительными действиями спас свое положение. Цари, которые становились у кормила власти в Мали после него, не всегда были столь удачливы: заговоры и распри из-за престолонаследия следовали одни за другими, и царская власть стала ослабевать. Вершина расцвета второго западносуданского золотого королевства безвозвратно миновала.

Мали утрачивает гегемонию

После мансы Сулеймана в Мали начинается период упадка. Историки, правда, представляют иногда это падение слишком быстрым, однако несмотря на слабых правителей, Мали еще долго сохраняло свое господствующее положение в Западном Судане.

Историю Мали 1360-1390 гг. мы знаем в основном по Ибн Халдуну, а также дополняющим его, а иногда расходящимся с ним данным устной традиции. После мансы Сулеймана за корону Мали боролись сын Магана I – Мари Дьята (в традиции Хаманы его называют Конгудугу Камисса) – и сын самого мансы Сулеймана – Камба, которому отец передал власть, так же как манса Муса передал власть Магану I. После девяти месяцев борьбы Камба был вынужден отказаться от короны в пользу Мари Дьяты II, который в момент смерти отца был малолетним и которого манса Сулейман в свое время отстранил от власти.

Ибн Халдун выносит однозначный приговор Мари Дьяте II, и устная традиция не находит ничего хорошего в этом государе, который стремился жить так же роскошно, как его дед манса Муса. Последствия были соответствующими: экономическое положение страны заметно ухудшилось. Престиж самого царя, его репутация не улучшались от того, что он пытался, увеличивая налоги, собирать с народа все новые богатства взамен попусту растраченных. Мари Дьяту помнят в Мали как жестокого самодержца, его влияние на ранее хорошо действовавшее централизованное правительство было исключительно вредным. Он пробыл у власти 14 лет (1360-1374).

Сын умершего от сонной болезни Мари Дьяты II – манса Муса II (по устной традиции Хаманы – Фатима Муса) – стал его преемником, хотя был правителем только по титулу. Настоящую власть держал в своих руках его великий визирь, или первый министр, которого знают под именем Мари Дьяты (Имя Мари Дьята (Джата) было довольно обычно в Мали. – Прим. авт.). Этот первый министр, судя по всему, был энергичным правителем. Он укрепил малийское войско и осуществил новые захваты земель на востоке государства.

По Ибн Халдуну, манса Муса II отличался от своего отца тем, что был справедлив и следовал законам страны. Но, судя по всему, он был слабым правителем, иначе нельзя объяснить, почему власть перешла в руки министра. Манса Муса II умер в 1387 г., и царем стал его брат Маган II, которого традиция Хаманы называет Кида Тенин Маган. Он правил, однако, только год, после чего, согласно преданиям, бежал в Киту, где и стал властелином. Но он не пожелал навсегда остаться там и ушел с частью клана Кейта на юг; в конце концов он создал объединение Кейта в Хамане на верхнем Нигере.

После Магана II власть вновь захватил визирь, который правил на сей раз, не пытаясь использовать никого из законных правителей в качестве ширмы. Сантиги (или Сантаки) (Сантиги, или манса-дьон, не собственное имя, а название должности и титул – букв. «начальник» (имеется в виду «начальник придворных рабов»). – Прим. ред.) был у власти лишь два года (1388-1389), несмотря на то что пытался упрочить свое положение женитьбой на вдове Мари Дьяты II. Он был устранен Маганом III (Маган III – последний царь Мали, упоминаемый Ибн Халдуном. – Прим. авт.). Новый манса, возводивший себя к мансе Гао, сыну Сундиаты, пришел к власти в 1390 г. Его называли также Махмуд.

Судя по описанной выше борьбе за власть, малийский царский двор переживал на рубеже столетий кризис. Единственным правлением в конце XIV в., когда положение Мали оставалось прочным, было время Мусы II, да и тогда реально правил его визирь. Первыми признаками ослабления центрального правительства были миграции за пределы Мали и разделение клана Кейта. Ниань относит рождение переселенческого поселения из клана Кейта на верхнем Нигере именно к этому времени (По традиции области Диома, клан Кейта занял эту землю через 5-6 поколений после Сундиаты. – Прим. авт.).

По устной традиции, два царевича из клана Кейта – Серебанджугу и Гбере – вернулись в Ниани, укрепив предварительно свое положение в Диоме. Они хотели освободить город от осаждавших его фульбских племен из Вассулунке. Им это удалось, и они начали править в Мали. Ниань считает, что Серенджугу был тем царем, которого знают под именем Мусы III. Мансу Гбере он отождествляет с мансой Ули II (Доводы Нианя в основном языковые: Гбере и Ули на языке малинке синонимы, оба они означают «красный». – Прим. авт.). Оба они правили в начале XV в.

Примерно в 1400-х гг., как сообщается, на Мали было совершено нападение со стороны Сонгай (Гао). Но настоящее выяснение отношений между ними и затем переход гегемонии в Западном Судане к Сонгай произошли, однако, спустя добрых полстолетия, во времена ши Али Бера (Али Великого). Тогда же, в начале XV в., Мали теснили и племена моей под предводительством царя Бонга. Моей, которые не приняли ислама, считали Мали своим главным противником в Западном Судане. Одним из основных объектов нападений моей был Томбукту, процветающий центр торговли и культуры. Оборона города была слаба, и моей легко овладели им, обратив в бегство представителей государственной власти Мали. Говорят, что моей убили много горожан, разграбили и разрушили постройки, а затем отступили. Когда моей ушли, представители царя Мали вернулись, но прежний авторитет был ими утрачен. Туареги, жившие близ Томбукту, также заметили ослабление власти малийского царя и, ободренные этим, начали в свою очередь теснить Томбукту. Горожане жаловались, что «царь, который не в силах защитить город, не имеет права быть его господином».

В 1435 г., когда Томбукту взял вождь туарегов Акил, город был окончательно потерян для Мали. Хотя в восточной части страны, где Гао-Сонгай постепенно укрепляло свои позиции, власть Мали мало-помалу рушилась, малийские цари сумели сохранить почти в неприкосновенности подвластную им территорию на Западе и на побережье Атлантики. В тех краях единственными государствами, отколовшимися от Мали, были Текрур и Дьолоф.

На побережье Атлантики важнейшими провинциями Мали были Гамбия (или Бати), губернатора которой называли Бати Манса, а также Касса, которой правил Касса Манса (Название провинции Казаманс в Сенегале происходит от названия Касса Манса. – Прим. авт.). Ниань полагает, что именно кланы старого Мандинга – Сисоко, Корома и Камара, завоевали эти западные провинции Мали. В топонимии названия провинции есть явные совпадения с местными названиями Древнего Мандинга (Ниань употребляет название «Древний Мандинг» для территории, расположенной между Бамако и Сигири и ограниченной с востока рекой Санкарани. – Прим. авт.).

Для Мали значение провинции Бати заключалось прежде всего в земледелии, которым занимались там свободные люди. В этом отношении западные провинции резко отличались от восточных областей государства, где рабочей силой служили трудившиеся на земле рабы. Португалец Валентин Фернандиш, который писал в 1506 г. о Западной Африке на основе личных наблюдений (Валентин Фернандиш свел воедино сообщения португальских мореплавателей второй половины XII в., хранящиеся в архивах Лиссабона и Лажиша. Сам он плавал в Африку только один раз, в 1508-1509 гг., и во время этого плавания не бывал дальше Арзилы (современная Асила) на океанском побережье Марокко. – Прим. ред.), рассказывает, что важнейшим продуктом Бати был рис, который вывозили во внутренние районы страны. Наряду с этим в провинции выращивали просо и хлопок (который отправляли ткачам в Кассу), а также занимались скотоводством. Между прибрежными провинциями Атлантики и внутренними частями Мали шла оживленная торговля. Жители побережья получали за свои сельскохозяйственные продукты золото и железо.

По устной традиции, жившие между Гамбией и Рио-Гранде вассальные племена Мали составляли свободный союз, известный под названием Каабу (Габу). Границы Мали на западе расширялись вслед за проникновением туда купцов-малинке и земледельцев. В связи с завоеванием Каабу упоминается полководец Сундиаты по имени Тирамахан, о котором говорится, что он организовал царство Каабу. Связь Каабу с Мали сохранялась по крайней мере до конца XVI в. Это подтверждается тем, что правитель Каабу, носивший титул фарим, вступал в должность в столице Мали того времени – Ниани, хотя власть Мали в западных провинциях стала уже номинальной.

В середине XV в. положение в Западном Судане существенно изменилось: парусники португальцев достигли устья Гамбии. Первая встреча европейцев с африканцами была полна взаимного недоверия и враждебности, но обе стороны быстро поняли выгоды торговли. Прибывавшие с чужеземцами издалека товары укрепили положение племенных вождей побережья, хотя они и не хотели официально порывать вассальных отношений с Мали. Состоявший на службе португальского короля венецианец Ка да Мосто заключил в 1455-1457 гг. соглашение с гамбийским Бати Мансой и начал вывозить из Африки золото и рабов, что приносило в Европе большие прибыли. Бати Манса со своей стороны получал для своего двора товары европейского производства.

Вывоз рабов в Европу составлял лишь малую долю африканской работорговли. Первых черных везли в Европу главным образом для того, чтобы подтвердить, что корабли действительно плавали в столь экзотические страны, где живут люди, отличающиеся от европейцев цветом кожи. Подсчитано, что во второй половине XV в. в Европу привозили примерно 700-800 рабов в год. Всего к концу века в Европу было привезено примерно 35 тысяч африканцев. За все время существования работорговли в Европу привезли от 50 до 100 тысяч рабов – не так уж много по сравнению с торговлей людьми в целом, которая исчислялась миллионами. Но в то же время в связи с работорговлей следует помнить, что в число рабов, куда бы их ни отправляли, попадали по большей части самые лучшие, здоровые и крепкие люди, из этого следует, что даже относительно небольшое число потерянных путем работорговли молодых мужчин и женщин наносило тяжелый удар тому обществу, из которого эти рабы были взяты.

Первых рабов португальцы покупали на берегах Сенегала у царя Дьолофа, потом они добрались по реке Гамбии вплоть до Кантора, где завязали отношения с торговцами-дьаханке (Дьаханке – специфическая группа мусульманских богословов и грамотеев, расселившаяся в XIII-XV вв. по всей территории Западного Судана; отнюдь не все поселения дьаханке были связаны с торговлей. – Прим. ред.), последние привозили им, кроме рабов, также золото и хлопчатобумажные ткани, производимые ремесленниками Касса. Таким образом, при посредничестве португальцев внутренняя торговля Мали превратилась во внешнюю.

Торговля золотом на Гамбии была только началом, объем ее значительно вырос после того, как португальцы в 1471 г. прибыли в торговый центр, расположенный южнее и несколько западнее современной Аккры, который позже стали называть Эльминой (Эльмина – полное название, которое дали новой фактории португальцы, – Сан-Жоржи да Мина, т. е. «[замок] св. Георгия на руднике», – прямо указывает на главный объект интереса португальцев в этой части гвинейского побережья: золото, поступавшее из месторождений на севере современной Ганы. – Прим. ред.).

Преимуществом новой фактории было то, что она находилась близ золотоносной области Акан, откуда золото вывозили в Европу и раньше, но в значительно меньших масштабах, чем теперь португальцы. Раньше золото поступало в Европу из Акана через множество посредников: прежде всего это были малийские торговцы, которые привозили золото к началу караванных путей, откуда арабские и берберские купцы везли его далее через Сахару. Теперь торговля шла непосредственно с европейцами, и золото сделало свое дело: губернатор Эльмины сообщал в 1513 г., что, будь у него в достатке рабов и европейских товаров, он мог бы доставить португальскому царю столько золота, сколько тому будет угодно. Он жаловался, что часть золота идет через мандингских купцов прямо на север.

Другой источник свидетельствует, что, хотя по объему торговля золотом на Гамбии была скромнее, чем в Эльмине, она все же превратила Кантор в столь оживленный торговый центр, что некоторые малийские купцы предпочитали возить золото не в Эльмину, а в Кантор.

В начале XVI в. из Эльмины в Португалию доставляли примерно 400 кг золота в год, во второй половине века количество привозимого в Португалию золота уменьшилось, но не из-за истощения запасов, а потому, что дорогу в Эльмину нашли английские, французские и голландские купцы.

Мали стремилось не только к торговым связям с Европой. Видя, что границы его власти сокращаются прежде всего из-за укрепления позиций Сонгай, царь Мали, манса Мамаду, в 1480-х гг. попытался установить дипломатические связи с Португалией. Он надеялся, что союзнические отношения с заморским государем Жуаном II помогут спасти его власть от гибели. Однако установить эти связи не удалось, и распад державы Мали продолжался. В это время и произошло решающее сражение за гегемонию в Западном Судане. Царство Сонгай под руководством Али Бера выиграло у Мали борьбу за власть, длившуюся годы (1460-1473).

Потерявшее господствующее положение Мали перестало интересовать зарубежных хронистов. В XVI в. в страну прибыл только один известный путешественник – Лев Африканский (Лев Африканский, он же ал-Хасан Мухаммед ал-Ваззан ал Фаси, родился в Гренаде в 1494 г., получил при дворе папы Льва X имя Джованни Леоне, откуда образовалось имя Лев Африканский, под которым он стал известен миру, и особенно Европе, благодаря своим знаменитым отчетам о путешествиях по Африке. – Прим. авт.), – и то по пути в Сонгай.

Лев Африканский рассказывает, что видел в Ниани стада, хлеба и хлопок. Местные жители были, по его мнению, «гостеприимны и зажиточны», а также «более умны и прилежны, чем все остальные».

Но, несмотря на гостеприимство, трудолюбие и ум народа, распад государства Мали в XVI в. продолжался. Из царей того времени упоминаются обычно только трое: Мамаду II (1530-1535), Мамаду III (правил в 1560-х гг.), а также Маган, о котором рассказывается, что он был «последний манса».

Прежде чем окончательно стать одним из незаметных государств, Мали получило последнюю возможность для нового подъема, когда марокканцы разрушили Сонгай. Малийский царь Махмуд (Мамаду) решил напасть на Дженне в 1599 г., но сражение обернулось поражением, поскольку город получил помощь от посланных из Томбукту резервных марокканских частей. Исход сражения решило огнестрельное оружие, и у марокканцев оно было, а у малийцев – нет.

Маган, который, как сказано, был последним мансой, отступил вместе с остатками своего народа в Кангабу, где и вел жизнь скромного вождя племени, подобно тому как жили мандинги за 450 лет до этого.

Со временем он отказался от власти и передал ее преемнику. В межгосударственной политике Западного Судана объединение мандингов в Кангабе участия не принимало, а если в нем и продолжалась борьба за власть, то это были незначительные межродовые столкновения. Говорят, что еще и в нашем веке в Кангабе стоял у власти тот же род, который в свое время повелевал могущественным царством Мали.

Сонгай

Легенда о Фаране Мака

Хотя царство Сонгай, или Гао, достигло расцвета последним из трех "золотоносных стран" Западного Судана, корни его уходят в такое же далекое прошлое, как первой "страны золота" – Ганы, и так же, как история Ганы, первоначальная история Сонгай окутана легендами.

Главная фигура легенд о рождении Сонгай-мифический герой по имени Фаран Мака. До его появления на берегах Нигера эту область, согласно легендам, стерегли духи-властители – Тору, которым подчинялись также небо, ветры, дожди и грозы. По легендам, корни властителей Тору уходят далеко в прошлое, вплоть до прямых потомков Адама. Таким образом, легенды о Фаране Мака можно считать более древними, чем легенды о Вагаду. Древнейшая фигура западносуданских мифов, которая упоминается в легендах, – это Данду Бери, который считался духом-хранителем великого царя Сонгай ши Али Бера.

У сына Данду Бери (он же Данду Урфама) по имени За Бери была дочь Харакой, которая считалась духом- повелительницей вод. Харакой имела пятерых детей от разных отцов: отцом Кирей был "красный туарег" из Гао, отцом Махама – туарег из Тафана, у третьего сына – Мусы Ниаури – отец был гурманче из Гассадунду, у Хаусакоя – отец, как можно догадаться по его имени, хауса, кузнец из Яури. Младшим ребенком была дочь Фаран Бару, отец которой был родом из Гао.

Считается, что в пятерых детях Харакой воплощены разные этнические группы Сонгай: рожденные от мужчин из Гао Кирей и Фаран Бару представляют северные племена, Муса Ниаури – запад, а Хаусакой – восток. Сверх того, Харакой, по рассказам, усыновила мальчика по имени Донго, отцом которого, согласно легендам, был охотник из Боргу, то есть представитель южных племен. Позже Донго, как говорят, стал покровителем грома.

Семья Харакой хотела удержать власть над излучиной Нигера и всей вселенной. Но на притоке Нигера, Гуруби, ей пришлось сразиться с подземными духами-джиннами, господами вод. И хотя Харакой сама была повелительницей вод, ей пришлось отступить перед джиннами. Она смогла вернуться в свою стихию, воду, лишь когда Муса Ниаури пришел ей на помощь. Его вызвал на место схватки венценосный журавль. Муса Ниаури сумел прогнать джиннов и вернуть матери и другим духам Тору власть над рекой.

Борьба с джиннами была жестокой. Во время сражения старший сын Харакой, Кирей, оружием которого были молнии, потерял глаз. После этого сражения в легендах возникает фигура Фарана Мака, который и становится главным героем мифов. Он вошел в милость Харакой и ее семьи после сражения с джиннами, поскольку был единственным из рыбаков этой местности, который сумел восславить Мусу Ниаури после его победы. Но, заняв привилегированное положение, Фаран попал в сложные обстоятельства. Муса Ниаури не смог разгромить джиннов до конца, и, когда они услышали, как Фаран поет песнь в честь победы, они собрались с силами для новой битвы, и здесь против них выступил уже Фаран Мака.

Это не было обычное отчаянное сражение смертного с духами, владеющими сверхъестественными силами. Дело в том, что если отец Фарана Мака был обыкновенным сорко, то мать его сама принадлежала к числу духов и наделила сына сверхъестественной силой. Противником Фарана Мака был Динки Бару, "царь-рыболов", которого звали также джинном-рыболовом. Битва снова происходила на реке Гуруби, и окончилась победой Фарана, после чего никто не мог оспаривать его положение на Нигере.

О юности Фарана Мака есть много рассказов. Согласно одному из них, он происходил из Бамаба, откуда приплыл по Нигеру, ища себе подходящего противника, чтобы помериться силами. Он плыл под парусами и, как рассказывают, остановился у красной песчаной косы Дугарад. Но равного противника он не встретил и решил вернуться в Бурем.

У Фарана жила дочь его брата Нана, которой в один прекрасный день наскучили хвастливые речи ее дядюшки, и она отправилась в Бура, расположенное в области Мопти, где и встретила рыбака по имени Саба Фоно. Он, как и Фаран Мака, был уверен в своем могуществе. Видимо, этот тип мужчины показался ей знакомым и надежным, и она, недолго думая, вышла за него замуж. До поры до времени она слушала кичливые похвальбы Фоно, но потом они ей надоели, и она намекнула, что Фоно, раз нет ему достойных соперников, мог бы помериться силами с ее дядей по отцу – Фараном Мака.

Саба Фоно сразу же пустился в путь, и километров за семь от Бамаба Гунгу увидел Фарана, что позволяет судить о росте последнего. Фоно это не смутило, он подошел к Фарану и справился, можно ли убить бегемота, которого он видел в окрестностях. Фаран ответил, что к тому не будет никаких препятствий, если они сначала убьют другого бегемота, который живет в Коима, дюнах Гао. Они сразу же направились в Коима на поиски этого бегемота. Трудность была в том, что на гарпунный канат набрасывались термиты и сразу перегрызали его, так что брошенный гарпун просто тонул в реке. Только последним, унаследованным от отца гарпуном Фарану посчастливилось убить бегемота.

Фоно же не повезло: когда Фаран в решающий момент приблизился к добыче и подплыл к лодке Фоно, она перевернулась и, к большому, его позору, Фоно оказался в воде. Особенно скверно было то, что на охотничье состязание пришли и родители жены Фоно, которые стали свидетелями неудачи зятя. Все это привело Фоно в такую ярость, что он в отместку убил мать Фарана с помощью чар. Фаран, конечно, догадался, кто виноват в смерти матери, и сразу после похорон пошел искать бежавшего Фоно. Тот спрятался на берегу реки в кроне дерева. Отсюда, согласно легенде, произошло его имя – Фоно, что значит обезьяна.

О столкновении Фарана и Фоно, как и вообще о приключениях Фарана, существует множество различных версий. Иногда их борьба рассматривается как соперничество разных кланов внутри племени сорко: Фаран относится к гаоским сорко, а Фоно – к сорко Гурао. По версии Бокара Кисее, личные отношения этих героев были несколько иными, чем в приведенном рассказе, но конечный результат был тот же.

У Фоно было две жены, из которых одна имела детей, а другая – не имела. Бесплодной жене надоели хвастливые россказни Фоно прежде всего потому, что она их всегда слушала в постели. Она сказала, что если Фоно хочет доказать, что он годен на что-нибудь иное, кроме того, чтобы ломать кровать жены каждый раз, когда они предавались любви, то ему следует помериться силами с Фараном.

Фоно тут же пустился в путь и, достигнув Гао, разбил лагерь на берегу реки. Фарану гость не понравился, и он не вышел к нему с приветствием. Но дочь Фарана сразу пришла в восторг от Фоно и заявила, что выходит за него замуж, хотя до этого отказывала всем женихам. Но на сей раз ее брачные планы не одобрил Фаран и пригрозил, что убьет дочь, если она пойдет в жены к Фоно. Дочь, однако, настояла на своем и вышла замуж за чужака.

Однажды, когда Фоно ушел на рыбную ловлю, Фаран осуществил свою мрачную угрозу и убил дочь, а на ее место положил красивую рабыню, наряженную в платье и украшения его дочери. Вернувшись домой, Фоно сразу узнал от сына о смерти жены и решил отомстить. Убив дочь, Фаран стал беспокоиться о безопасности собственной жены и поэтому всегда брал ее с собой, когда ездил в город. Но духи предоставили все же Фоно средство отомстить за гибель жены: он метнул в воздух свой особый гарпун, который взлетел до неба, а оттуда упал прямо в лодку Фарана и пронзил его жену. Фаран сразу опознал гарпун, и схватка двух мужей стала неизбежной. Некоторое время никто не мог получить перевеса в борьбе, и, наконец, Фоно крикнул Фарану: "Если ты мужчина, взгляни на меня!" И едва Фаран повернул голову, как Фоно смертельно ранил его. Но и умирая, Фаран показал силу своих чар: когда Фоно посмотрел на него, он превратился в обезьяну, которая скрылась на дереве.

Фаран Мака, без сомнения, принадлежит к величайшим героям западносуданской мифологии. О его богатырском росте говорит его могила, которая, по преданиям, находится в Банибо Сорко. Ее длина – 100 метров! Могила Фарана играет важную роль для охотников и рыболовов: сорко ходят туда точить гарпуны, поскольку, по поверьям, гарпун, наточенный на могиле, не знает промаха.

Легенды о Фаране Мака с их противоречиями и множеством вариантов причинили много хлопот как историкам, так и фольклористам, поскольку они пытались искать в них "историческую правду". Существуют также взгляды, по которым в легендах выведены не один, а много Фаранов (Малиец Сидики Дьябате считает, что исторические путешествия подлинного Фарана начинаются с гор Гангара и идут через Сигири и Сиби к реке Дьолиба или Нигеру и заканчиваются у озера Дебо. Кроме настоящего Фарана, или Фарана Мака Сидики, Дьябате слышал также о Фаране Дьясси, Фаране Бурама, Сиби Нунанфаране Камара, Табу Нунанфаране Камара и Ньенкема Нунанфаране Камаpa. Принадлежат ли эти имена разным лицам или это варианты одного и того же имени, установить невозможно.

Другой малийский исследователь, Бокар Сиссе, дает интересное объяснение. По его мнению, наследный принц Сонгай жил в Тендирме (в то время, когда Гао был столицей государства), а наследного принца, которым мог быть сын или брат царя, титуловали курмина-фари, или канфари. В дополнение к этому он, и только он, мог пользоваться именем Фаран Оно, по мнению Сиссе, происходит от сонинкского слова фарен (в Мали пользовались формой фарба, идущей из языка малинке), и, если люди говорили, что Фаран сделал то-то и то-то, то они всегда имели в виду действия наследного принца Тендирмы. На каком-то этапе дела принцев, особенно те, что их прославили, становятся далекой историей, где действует всегда Фаран, и на этом этапе они присоединяются к мифологическим рассказам о подвигах Фарана Мака. Мысль Бокара Сиссе можно продолжить: древние деяния наследных принцев, возвеличенные устами народа, могли в конце концов развиться в мифы о великом Фаране Мака. – Прим. авт.).

Пожалуй, деяниям Фарана Мака наиболее достоверное толкование дал Жан Руш. По его мнению, речь идет о внутренней борьбе в области Нигера или о борьбе Гао, стремившегося к верховной власти, с другими местными племенами и сообществами. Победы Фарана Мака отражали, таким образом, постепенное усиление Сонгай, или Гао. Фаран сражался, кроме Фоно и Динки Бару, и с вождями-сонни, и против белла, обернувшихся бегемотами.

Борьба сорко (их прародителем считают Фарана) с племенами сонни или ши, по мнению Руша, была борьбой между традиционной верой и магией: сорко были представителями традиционной веры, а сонни – магии. Разницу между ними Руш определяет следующим образом: при традиционной вере человек обращается к божеству вверх, то есть бог стоит выше человека, в то время как в магии человек обращается с богом как с нижестоящим существом, отдавая ему приказы и предъявляя свои претензии.

Хотя хронология событий в легендах о Фаране Мака меняется у разных рассказчиков и в разных версиях и по ним крайне трудно восстановить подлинную картину ранней истории обществ излучины Нигера, некоторые историки пришли к следующему заключению: под руководством Фарана Мака сорко и охотники-гоу, а также в какой-то мере присоединившиеся к ним земледельцы-габиби, жившие около Тиллабери, включились в одну систему правления, и это ознаменовало начало возникновения государства Гао – Сонгай. Когда в точности произошло образование этого сообщества рыбаков, охотников и земледельцев, если это происходило действительно так, определить невозможно.

Первые династии

Махмуд Кати пишет в "Тарих ал-Фатташ", что старейшими городами Судана были Кукийя, Архам, Биру и Нема и только потом возникли другие, например Томбукту (Современные археологические раскопки смогут, очевидно, дать новые важные сведения о времени возникновения городов Западного Судана. Уже выяснилось, что Старый Дженне, или Дженне-Джено, восходит к 250 г. до н. э. – Прим. авт.). В той же хронике говорится о происхождении народа сонгай: сонгай – потомки йеменского царевича Сонгай бен Тараса и его супруги Сары бинт Вахб (Возведение царских родословных к окружению пророка Мухаммеда, основателя ислама, или в крайнем случае к каким-либо арабам было в исламизованных государствах Западного Судана делом обычным и как бы придававшим правителю дополнительную респектабельность в глазах подданных и контрагентов-мусульман. – Прим. ред.).

Согласно хронике, бен Тарас ушел с двумя братьями из Йемена в изгнание, так как взошедший на йеменский престол его дядя по отцу, Ясфир бен Харун, плохо обращался с ними. Бежавшие с бен Тарасом братья стал прародителями других суданских племен; старший брат, Вакоре бен Тарас, и его жена, Амина бинт Бахтрин, положили начало племени вакоре, а от принца Вангара и его рабыни Сукуры пошли вангара. Другая его рабыня, Куссара, вышла замуж за раба по имени Меинга, и от этого брака ведет свое происхождение племя меинга (Легенда о йеменских принцах напоминает сказание о "белых принцах" Ганы. Обе легенды восходят к тезисам так называемой "хамитской теории".

Эта теория связывала возникновение западноафриканских царств с египетскими фараонами, поскольку западноевропейские историки не верили, что негры могут создать хорошо развитые государства без внешнего влияния. Последнее время это толкование признано ошибочным. – Прим. авт.).

Некоторые западносуданские легенды содержат свою версию об участии трех йеменских царевичей в образовании народа сонгай. По одной легенде, они будто бы прибыли на земли в большой излучине Нигера около 500 г. н. э. и захватили там власть, убив священную рыбу, почитаемую народами сорко и габиби. Героем этогоuподвига называют обычно За Алиамена, или Дья эль-Йемена. Этот принц и положил будто бы начало династии За, или Дья, от которой произошел род властителей ши, или сонни (О ранних династиях Сонгай и их взаимоотношениях друг с другом идет длительная научная дискуссия. Абсолютно бесспорных результатов пока нет. – Прим. авт.).

Некоторые историки сравнивали убиение священной рыбы в излучине Нигера с легендой Вагаду об убийстве змея Бида. Однако последствия гибели этих двух мифологических персонажей существенно различались: убиение змея Бида повлекло наказание – засуху, высыхание пастбищ, природные катаклизмы; убиение же священной рыбы, напротив, позволило убившему ее захватить власть и положить начало новой династии.

Жан Руш толковал убиение священной рыбы как символ перехода к новой ступени развития в Западном Судане – употреблению металла. Руш излагает эту легенду следующим образом: пройдя через Сахару, чужеземцы-йеменцы достигли наконец большой реки. Народ, живший на ее берегах, почитал как божество священную рыбу. Первый из йеменцев изготовил нового типа гарпун-дамней, второй сделал барабан-корей, а третий, которого воодушевляли барабанным боем, вооружившись новым гарпуном, убил священную рыбу.

Это происшествие Руш рассматривает как легендарное объяснение новых возможностей, открывающихся с освоением металла и его применением. И подобно тому как Дья эль-Йемен изменил прежнюю систему власти, так металл изменил старый образ жизни. То, что рыбу убивали не в одиночку, а в результате группового действия, свидетельствует, кажется, в пользу толкования, предложенного Рушем: старый образ жизни меняет не сам чужеземец, а пришедшие с ним знания и мастерство. Если рассматривать священную рыбу более конкретно, то можно предположить, что это символ некоего местного правителя, которого пришельцы свергли с помощью нового материала и оружия.

B чем бы ни заключалось героическое деяние Дья эль-Йемена, но он (или чужеземец, носивший это имя) сумел каким-то образом взять власть на берегу Нигера и основать династию правителей страны. По общепринятому представлению, династия Дья первоначально правила в Кукийе, а позже, в конце IX в., столица была перенесена в Гао. В XI в. династия приняла распространившийся здесь ислам: первым государем-мусульманином считается Дья Косой, обращение которого в новую веру относят обычно к 1009 г.

К династии Дья, которую основал Дья эль-Йемен и которая удерживала власть 600 лет (примерно с 700 по 1325 г.), принадлежал, по преданию, 31 государь. Половина их исповедовала ислам. Первые властители этой династии признавали главенство Ганы. Согласно преданиям, в Кукийю пришел с берберами-торговцами посол ганского царя Тунка, а царь Кукийи отправил в Гану своего посла. Последний должен был убедить сюзерена, что и царь Кукийи имеет право взимать пошлину.

С ослаблением Ганы у властителей сонгаев, переселившихся тем временем в Гао, прибавилось самостоятельности. Однако возросла и зависть соседей к повелителям Гао, поскольку Гао, Томбукту и Дженне (Сказанное не относится к Дженне: этот город существовал задолго до остальных (еще в III в. до н. э.) и всегда оставался необходимым звеном торговых связей, обеспечивая продовольствием центры торговли на южных окраинах Сахары. – Прим. ред.) оттеснили прежние центры караванной торговли-Кумби, Валату и Аудагост.

Известный западноафриканский ученый Бубу Хама дает несколько отличную от других и более точную версию зарождения и ранней истории государства Сонгай. Согласно Бубу Хама, сонгаи происходили из местности Аир на окраине Сахары; рассказывают, что там был расположен город Сан, или Сонг. От него и произошел термин (Сан-кой, или Сонг-кой), значение которого постепенно расширялось и который стал затем названием всего народа (Городом правил предположительно царь, которого называли ком, отсюда его титул должен был быть Сан-кой, или Сонг-кой. – Прим. авт.). Первое государство сонгаев было расположено, по преданию, в Катука, и главный город его назывался Гунгия.

По легендам, собранным Бубу Хама, сонгаи жили в Катука долго (по Абдул Закиру, 150 лет), пока им не пришлось отступить на юг перед племенами хауса, предводительствуемыми царем сарки Баяджидда. Это произошло будто бы в те времена, когда народом Сонгай правила королева Тун-тун, или Тунтума. Сонгаи переселились из Катука на 400 км южнее, остановившись в долине Нигера около Джеббы. Впоследствии они двинулись оттуда вдоль реки на север и основали маленькое государство в Бусе. Оттуда, согласно Хама, странствия сонгаев продолжились далее на север вплоть до Кебби (Считается, что часть племени могла прийти туда прямо из Катука. – Прим. авт.), где они основали свою столицу Гунгу.

По словам Бубу Хама, "йеменские принцы" были не из Йемена, а из Эфиопии и не светло-, а темнокожие, и пришли они именно в Гунгу, или Вейза-Гунгу, что означает "женский остров". Название это возникло оттого, что правила в Гунгу женщина, сонгайская царица Вейза. С прибытием "йеменцев" в правящую династию сонгаев влилась новая кровь: Вейза вышла замуж за одного из чужеземцев. Ее братья, принадлежавшие к клану Сонинке, отнеслись неодобрительно к появлению нового рода властителей и ушли из Вейза-Гунгу, правда, не очень далеко. Со своими сторонниками они основали торговый центр под названием Ар-Гунгу, то есть "мужской остров". Однако уход братьев Вейзы не принес покоя в Сонгай. Напротив между кланом Дья (или потомками Вейзы и Дья эль-Йемена с их сторонниками) и потомками братьев Вейзы вражда была столь острой, что клан Дья решил уйти на север по Нигеру в Бенти-Гунги; это название в арабских источниках превратилось в Куки.

Согласно сведениям Бубу Хама, Куки находилась примерно в 500 км к северу от Кебби. Вместе с кланом Дья туда переселилась значительная часть племени сорко (Некоторые историки с осторожностью относятся к этим переселениям, придерживаясь того мнения, что Гунгиа в Бентии, или Кукийя, на самом деле то же самое, что Гунгиа в Катука или Гунгу в Кебби. – Прим. авт.).

По сведениям Хама, странствия сонгаев-дья не кончились в Куки, они продвинулись еще на добрых 100 км вверх по течению Нигера. У впадения уэда Тилемси в Нигер они основали город Гангабер (Название, видимо, происходит от слова Гунгу-бер, то есть "большой остров". – Прим. авт.) еще до того, как, наконец, остановились в Гаво, или Гао. Но и в Гао – что означает "большой лагерь" – они не сразу осели окончательно.

Сначала они стали лагерем на правом берегу в Гао-Койма, а оттуда перешли на другой берег в Гао-Сане. Переселение на левый берег было связано с быстрым развитием Гао-Сане. Оно было вызвано многими факторами, в частности оживлением в Сане торговли, в которой принимали участие арабы, сонгаи, берберы и сонинке из Ар-Гунгу. Властвовавшие в Тадмекке Альморавиды (Тадмекка располагалась на плато Адрар Ифорас, и власть Альморавидов не распространялась так далеко на восток. – Прим. ред.) послали своих представителей в Сане, что тоже подняло значимость этого берега реки.

По данным Бубу Хама, в те времена в Гао-Сане правил Дья Косой-Мослем-Дам, первый царь Гао, исповедовавший ислам. Причиной его перехода в ислам было, видимо, как и у других правителей Ганы, представление, что мусульманство будет способствовать торговым связям с берберами, приходившими сюда с севера. О торговых и культурных связях Гао свидетельствуют найденные в Гао-Сане (Гао-Сане находится примерно в 5 км от современного Гао. – Прим. авт.) надгробия царствовавших в XII в. царей. Надписи на них сделаны куфическим письмом и стилем, свойственным арабской Испании того времени. Сами надгробия сделаны из привозного испанского мрамора. Таким образом, связи царей Гао с исламским миром существовали.

Пока что историки не могут реконструировать список властителей Гао XII в., хроники и надгробия содержат разные имена. По устной традиции, до Дья Косоя в Сонгай господствовало 14 царей династии Дья. Все они были анимистами. Династия Дья владела, как считается, торговым центром примерно 600 лет, до паломничества (хаджжа) мансы Мусы в Мекку. Считается, что династия сонни, или ши, началась с Али Колена, сына Дья Ассибоя, и восемнадцатым царем этой династии был ши Али Бер, настоящий основатель Сонгайской империи.

Развитие Гао в XII-XIII вв. шло, видимо, довольно спокойно, поскольку об этом времени не осталось значительных сведений ни в устной традиции, ни,в письменных источниках. Мали, захватившее после Ганы гегемонию в Западном Судане, стремилось включить в круг своей власти процветающие торговые центры, чтобы получить свою долю доходов от караванной торговли. По некоторым данным, Гао начало платить дань Мали в XIII в. Обычно же считается, что город попал в круг подвластных Мали в связи с хаджжем мансы Мусы. Такая хронология прослеживается как в арабских хрониках, так и в большей части устной традиции. По обычаю тех времен, став вассалом мансы Мусы, Дья Ассибой должен был отдать своего сына в качестве заложника малийскому двору.

По некоторым версиям, Дья Ассибой обманул малийского государя, отдав ему не своего сына, а детей одного из своих военачальников. Обычно же Али Колена и Сулеймана Нара, живших при малийском дворе, считают сыновьями Дья Ассибоя. По некоторым сведениям, они были от разных матерей, бывших сестрами. Дья Ассибой женился сначала на Фати, которая никак не могла родить ему сына и сама посоветовала, чтобы царь взял себе в жены ее сестру Омму. Тот так и сделал, хотя женитьба на сестрах была запрещена мусульманским законом. Сестры одновременно забеременели, и каждая родила сына в одну и ту же ночь. По местному обычаю, детей, родившихся ночью, обмывали первый раз с наступлением утра, и поскольку сына, рожденного Оммой – его назвали Али Колен, – мыли первым, его и стали считать старшим.

Оба они, Сулейман Нар и Али Колен, будучи заложниками, проявляли себя как умелые охотники и воины, особенно последний, который в качестве военачальника принимал участие во многих военных экспедициях и грабительских набегах (Речь идет, очевидно, о довольно незначительных военных походах, поскольку правление мансы Мусы считается в Западном Судане временем мира. – Прим. авт.).

Рассказывается, что в каждом походе он выбирал новый маршрут, чтобы как можно лучше изучить местность. Во время походов он устраивал вдоль троп склады продовольствия и оружия, так как решил при удобном случае бежать от малийского двора и помочь Гао обрести независимость. При смене правителя он счел, что такой случай наступил, и пустился с братом в долгий путь. Когда малийский манса Маган узнал о бегстве заложников, он отправил в погоню отряд воинов. Но военное искусство Али Колена и его знание местности сделали свое дело. В конце концов царевичи вернулись на родину.

С приходом Али Колена к власти для Гао начался период подъема. По данным "Тарих эс-Судан", преемником Али Колена стал его брат Сулейман Нар (он же Сельман-Нари). Изучавший имена западносуданских властителей Жан Руш переводит имя этого второго представителя династии ши (сонни) как "Сулейман глупый", Али Колен, по Рушу, значит Али-Кузнечик. Третьим правителем династии ши был Ибрагим Кабай, или "Ибрагим, который знает". За ним на престол взошел Усман Канафа, или "Усман полезный". Это сообщение, однако, спорно: по другому варианту генеалогии, тогда царствовал Усман Гифо. Согласно "Тарих эс-Судан", имя пятого царя было Бар-Каина-Анка би, или Бари Кейна Кабе, что Руш переводит как "маленькая бородатая лошадь". По другой версии, пятым царем династии сонни (ши) считали Макара-Комсу, а также Барки-Анкабайю, последний действительно был царем, его упоминает хроника, хотя и в иной транскрипции. Затем правил Муса (это имя среди запад носуданских государей встречается неоднократно), на то же место ставят и Бубукара-Катийю. Следующим в династии ши был Бокар Зонко, или Букар Занг, или Бакари Дьонго, то есть "Бакари-шакал". Восьмым царем был Бокар-Далла-Бойомбо, он же Бакари-Дилла-Бимби, то есть "Бакари-рабочая пчела". Девятым властителем был Map Карей, что, по мнению Руша, означало "пантера-крокодил", или просто "Мохаммед-крокодил", поскольку Map – это уменьшительная форма от имени Мамар или Мохаммед. Другие списки династий ставят на девятое место Бара Куйа, или Кими-Янкой-Мусу. Десятым был Мохаммед Дао, после которого к власти пришел Мохаммед-Куки, или Мохаммед Гунгиа, то есть "островной Мохаммед". Его преемником был по тому же списку Карбифо, что Руш переводит как "сделанный во вторник". В других генеалогических списках этого царя нет. Следующим на престол в Гао взошел Мар-Фай-Колли-Джимо, он же Мар-Фей-Кул-Диам (его знают также под именами Мари Кул Хум и Маре Киллигуму), что могло означать "Мохаммед (или пантера), который продает всех кузнецов". По списку хроники пятнадцатым царем был Мар-Аркона, или Мар-Харкани, что Руш переводит как "спящий самец пантеры". Уменьшительное от пантеры, или Мохаммед а, есть в имени и следующего правителя – Мар-Аранда, или Мар-Хар-На-Дано, что толкуется двумя разными способами: "нет самца пантеры" или "Мохаммед не слеп". Следующего царя династии ши, Селима Дама, или Сулеймана Дама, знают лучше, чем его предшественников, правда, не столько по его собственным деяниям, сколько потому, что он был предшественником Али Вера, который расширил государство Сонгай.

Весь приведенный перечень малодостоверен, по крайней мере с точки зрения толкования имен, хотя все же предложенные Рушем приблизительные переводы прозвищ при всей своей неопределенности кое-что объясняют в характере государей и в сонгайской культуре вообще. Годы правления царей этой династии не поддаются точному определению. Время правления самого крупного властителя династии ши – Али Вера – известно точно, причем именно потому, что арабские ученые-улемы приходили в ужас от его язычества и неприятия ислама. Именно поэтому они описали важнейшие события времени его господства.

Если принять как факт, что Али Колен пришел к власти в Гао, когда в Мали царствовал Маган, то есть в 1330-х гг., и что ши Али Вер пришел к власти в 1464 г., то можно высчитать, что государи династии ши (до Али Вера) царствовали в среднем по семь-восемь лет. Эта краткость правления отчасти объясняет, почему никто из упомянутых в царских списках не сумел занять заметного места в истории. Впрочем, возможно, что кто-нибудь из них царствовал и дольше. Средние цифры ничего не говорят о реальных сроках правления.

Хотя Гао-Сонгай укрепило свои позиции во времена династии ши еще до Али Вера, все же историки и исследователи устной традиции склонны считать границы этого города-государства до середины XV в. довольно узкими. Как и многие, Бубу Хама полагает, что сонгайское государство простиралось до самых южных окрестностей области Денди.

Гао имел связи с Европой. Примерно в середине эпохи правления династии ши произошел курьезный случай в контактах гао с Францией. В 1413 г. в Марсель приехал тулузец Ансельм д'Изальгье. Он покинул Францию за 11 лет до этого, и все считали его погибшим. Но после долгих лет отсутствия он вернулся с женой по имени Кайсас, которая была родом из Гао (про нее говорили, будто она гаоская царевна), дочерью, тремя служанками и тремя евнухами. Не менее чем цвет кожи Кайсас, марсельцев поразили ее роскошные украшения. Один из евнухов будто бы занялся в Марселе врачеванием и имел в числе пациентов даже принца крови. Полагают, что Ансельм д'Изальгье принимал участие в освоении Канарских островов, начавшемся в 1402 г., и оттуда уже переехал в Африку. Говорили, что он провел в Гао немало лет и попал в милость к царю, свидетельством чего и был его брак с царевной. "Тарих ал-Фатташ" упоминает, что в те времена в Гао жил раб-христианин. Возможно, это и был д'Изальгье.

Сонни (ши) Али Бер

Ши Али Бер, несомненно, самая спорная фигура в истории Западного Судана. Все сходятся на том, что не будь его, не пришлось бы и говорить об империи Сонгай: именно он создал основу, на которой выросло самое мощное во все времена негрское государство Западной Африки. Его личность кажется весьма противоречивой, так как оценки ее в творениях историков и в устной традиции зачастую противоположны: арабские хроники рисуют Али Бера тираном-садистом, наслаждавшимся травлей мусульман. Устная традиция, напротив, сделала из него легендарного властителя, подобного Сундиате, сверхъестественного Дья Бари, который все знал и все умел. Европейские историки долго опирались на арабские хроники.

Только в недавнее время была сделана попытка оценить Али Бера по-новому. По мнению многих историков, в том числе и африканских, его реабилитация зашла слишком далеко: образ, нарисованный арабскими хрониками, попытались излишне приукрасить. В итоге ши Али Бер так еще и не получил общепринятой оценки. И если таковая когда-нибудь и появится, она, по всей вероятности, не будет однозначной.

Ши Али родился в тревожное время: гегемония Мали рушилась, а нового центра еще не сложилось. В претендентах на захват гегемонии в Западном Судане недостатка не было. На юге моси стремились расширить сферу своего господства и захватили Томбукту. Затем в 1435 г. им овладел пришедший с севера предводитель туарегов Акил.

Сонгай Гао также стремились к расширению своих владений: в начале XV в. они совершали походы на ослабевшее Мали и в какой-то мере подчинили себе некоторых из малийских вассалов. Разграбление и захваты городов не решали, однако, вопроса: союзы и вражда то зарождались, то угасали, и" ситуация оставалась неясной. Так продолжалось до тех пор, пока на арену не выступил ши Али. Свою конечную цель он видел в объединении Западного Судана в одну большую империю.

Как уже говорилось, мать ши Али была из анимистов племени сокото (фару). Считают, что именно под ее влиянием сын уже в детстве предпочел не ислам, а традиционную веру своих предков. Позже ши Али Бер принял ислам, хотя, в сущности, лишь формально: он никогда не следовал предписаниям Корана. Арабские хронисты рассказывают, что он пренебрегал пятью ежедневными молитвами и если не забывал, то читал их все сразу вечером, а иногда, не утруждая себя произнесением молитв целиком, ограничивался лишь их названиями.

Отношение ши Али к исламу вообще хорошо отражает шаткость этой веры в Западном Судане в те времена, то есть через сотни лет после обращения в ислам первых черных государей. Некоторые исследователи толковали усиление анимизма в эпоху Али Бера как свидетельство общего кризиса: в те тревожные времена люди склонны были искать опору в старинных верованиях и богах. Во всяком случае, пренебрегая исламом, ши Али пользовался безраздельным преклонением своих подданных, будь то из страха перед его тиранией или от восхищения его военными успехами. Подданные называли его "дали", то есть наивысокочтимейший. Для правоверных мусульман это было кощунством, так как столь почтительное выражение, по их убеждению, может употребляться только по отношению к Аллаху. Прозвище Бер также выражает почтение – оно значит "Великий". Ши Али Бер буквально означает "Али Великий из династии ши (сонни)".

Ши Али Бер занимает центральное место в истории Западного Судана прежде всего потому, что ему удалось объединить обширные земли. Он достиг этого благодаря бесспорному мастерству полководца. Хотя арабские хронисты и неохотно воздают должное ши Али, они вынуждены признать его превосходство в военном деле. В "Тарих ал-Фатташ" рассказывается, что преемником Сулеймана Дама, завоевателя Мемы, стал "притеснитель, лжец, проклятый властный ши Али. Он был последним из ши на царстве, тем, по чьему омерзительному пути шли и его рабы. Был он победоносен и не обращался ни к одной земле, не разорив ее. Войско, с которым он бывал, никогда не оказывалось разбитым: был он победителем, а не побежденным. От земли канты (Канта – имеется в виду правитель района современного города Кебби у впадения в Нигер р. Сокото на территории современной Нигерии (Северо-Западный штат). – Прим. ред.) до Сибиридугу он не оставил ни одной области, ни одного города, ни одного селения, куда бы он не явился со своей конницей, завоевывая эти места и нападая на жителей".

Историки не пришли к единству в датировке военных походов ши Али, хотя о них много сведений в хрониках. При построении хронологии на этой базе трудности представляют противоречивые сведения об участвовавших в походах вождях племен и кланов (Приводимая здесь хронология основывается преимущественно на исследованиях Адама Конаре Ба. – Прим. авт.).

По "Тарих ал-Фатташ", ши Али стал королем в Сонгай в 1464-1465 гг. и владычествовал 27 лет, 4 месяца и 15 дней (По "Тарих ал-Фатташ", ши Али стал царем Сонгай в 69 году девятого века хиджры, что, по нашему летоисчислению, соответствует времени с 3 сентября 1464 г. по 23 августа 1465 г. – Прим. авт.). Свое господство он начал в Дире, откуда, правда, сразу пошел в поход против правителя моей по имени Комдао. Настоящее сражение произошло в Коби, после чего ши Али оттеснил мосийское войско вплоть до страны Бамбара, но не достиг решающей победы и не взял центрального города моей Аргуму. В походе участвовали, по некоторым несколько сомнительным и противоречивым сведениям, в числе прочих и правитель Томбукту – томбукту-кой Мохаммед Нади, военачальник ши Али Бера по имени аския Мохаммед (который стал следующим сонгайским царем) и брат аскии Амар (Омар) Комдьяго.

1465 г. ши Али провел в Бамбаре. На следующий год он перешел в Кутте близ Дженне и оттуда в Куна, откуда, согласно хроникам, напал на Бисму. По хроникам невозможно определить, насколько серьезным было сражение. Адам Конаре Ба считает, что столкновение было с вождем племен, имевшим главную ставку в горной области Бандиагара среди народа догон. Согласно данным хроники, ши Али убил Бисму.

Рамадан 1467 г. ши Али провел в скалистой области Тамса. Оттуда он, как полагают, пошел войной на ближайшие племена фульбе. Поход достиг, вероятно, деревни Да, лежащей между Бандиагарой и Двенцой. Там он взял в плен и казнил старейшину деревни Моддибо Вара. После этого ши Али вернулся в Тамсу, где провел рамадан следующего года. В 1468-1469 гг. царь сонгаев двинулся на эль Моктара, правителя города Кикере, а также потеснил жителей Тонди (Тонди означает в сонгайском языке "камни и скалы" и в данном случае указывает на скалистую область Хомбори, расположенную к востоку от Кикере. – Прим. авт.).

Таким образом, ши Али начал свое господство активной завоевательной политикой. Военные походы направлялись прежде всего на запад, на территорию, которая до этого принадлежала к кругу владений Мали. В течение первых четырех лет правления ши Али распространил господство сонгаев на Бамбару, озерную область Массина и горные области Бандиагара и Хомбори.

После сражения в Хомбори ши Али сразу повел свое войско на север. Рамадан 1469 г. он провел, по всей видимости, в Гао. В январе того же года ши Али совершил самое успешное за все время своего господства завоевание, присоединив к своим владениям Томбукту. Только захват Дженне, который пал после долгой осады, можно считать равноценным этому событию, с государственно-политической точки зрения. Интересно, что при захвате Томбукту ши Али посчастливилось снискать большую славу, чем там, где он применял силу.

Когда ши Али стал царем Сонгай, в Томбукту правил Мохаммед Надди, которого назначил вождь туарегов Акил-аг-Малвал. Мохаммед Надди в письме новому сонгайскому государю в добавление к обычным пожеланиям сообщил, что считает себя принадлежащим к его "семье". Очевидно, это письмо было продиктовано как стремлением правителя Томбукту к самостоятельности, так и его недовольством туарегским властителем, и особенно его налоговой политикой. Некоторые полагают, что Мохаммед Надди надеялся таким образом повлиять на ши Али, с тем чтобы тот отказался от возможных намерений напасть на Томбукту.

Однако положение быстро изменилось: вскоре после посылки письма Мохаммед Надди умер, и к власти пришел его сын Аммар, также назначенный Акилем. В отличие от своего отца, ведшего реалистическую политику, Аммар не придавал значения хорошим отношениям с сонгай-ским царем, напротив, он послал ему заносчивое письмо, в котором кичился военной силой Томбукту. Молодой Аммар не сумел сохранить хороших отношений и с Акилем, в результате чего вождь туарегов вернулся в город. По сведениям "Тарих-эс-Судан", последнему периоду власти туарегов в Томбукту сопутствовали "несправедливость, многочисленные жестокости, великие притеснения".

Окончательный разрыв между Акилем и Аммаром произошел, когда молодой правитель Томбукту не получил, несмотря на традицию, третьей части собранного налога в 3000 мискалей золота. Рассерженный нарушением договора Аммар послал ши Али, возвращавшемуся из Бандиагары и Хомбори, письмо, в котором обещал отдать ему Томбукту. Для большей надежности Аммар нарисовал сонгайскому королю ложную картину положения власти Акиля и его здоровья. Ши Али, который до той поры оберегал от военных действий прославленный университетский город (Говорить о Томбукту как об "университетском городе" едва ли приходится. В городе не было ничего похожего не только на средневековые университеты Европы, но и на крупнейшие медресе мусульманского средневековья (типа каирского ал-Азхара или багдадской ан-Низамийя).

Обучение производилось на сугубо индивидуальной основе, каждый учащийся (талиб) выбирал себе наставника из числа богословов, правоведов, филологов, группировавшихся главным образом вокруг мечети Санкоре, или Санкорей (отсюда и пущенное в оборот французским журналистом Ф. Дюбуа броское выражение "университет Санкоре"). – Прим. ред.), понял, какая возможность ему предоставляется: он по-княжески наградил посланника Аммара и направил свое войско к Томбукту. Акил, увидев конников ши Али на противоположном берегу Нигера, осознал ситуацию и, не теряя ни минуты, собрал 1000 верблюдов и бежал в Виру (Валату). Он увез с собой и мусульманских ученых.

Аммар был доволен, увидев бегство Акиля перед военным превосходством ши Али. Он послал лодки, чтобы перевезти людей сонгайского царя через реку, но, прежде чем они достигли другого берега, решил бежать и сам, очевидно, помня то надменное письмо, которое он послал ши Али за три года до этого. Бежавший вслед за Акилем в Валату Аммар передал власть в Томбукту своему брату аль-Мухтару, который и принял ши Али. Аль-Мухтар сохранял положение начальника города и под господством ши Али.

Захват Томбукту произошел в январе 1469 г., но, по данным эс-Саади, волнения, и в первую очередь преследования мусульманских ученых, продолжались до 1471 г. Арабские хронисты рисовали весьма мрачную картину преследований со стороны ши Али. Отчасти это происходило потому, что ши Али был первым черным государем, который недолюбливал учителей ислама, а ученых мечети Санкоре считал своими врагами и союзниками туарегов.

Действительно, отношение ши Али к мусульманским ученым сильно отличалось от отношения к ним Акиля. Бежав в Валату с Омаром ибн Мухаммедом Акитом, его тремя сыновьями и родственниками жены, туарегский вождь сказал по поводу мусульманских ученых, что "для него всего важнее их положение". "Тарих эс-Судан" рассказывает, что ши Али преследовал "знатоков писания и благочестивых людей, позоря их жизнь, честь и помыслы".

С другой же стороны, отношение ши Али к исламу и мусульманам выглядит по-иному: сонгайский правитель вовсе не преследовал всех мусульман. Ему приписывают слова: "Если бы не ученые, жизнь эта не была бы ни сладка, ни приятна". Но почитаемые ши Али улемы были не из тех, что занимали важные позиции в Томбукту в период властвования Акиля. Ши Али выдвигал ученых, которые были в чести, еще когда город принадлежал Мали. Ши Али назначил судьей (кади) улема Сиди абд-ар-Рахмана ат-Тамини, преемника Хаби-ба. Известно, что он чтил двоюродного брата нового судьи аль-Мамуна и имама пятничной мечети Сиди Абдаллаха Бальбали и назначил секретарем Ибрагима аль-Кади из Феса.

Современные историки дают ши Али Беру заметно более положительную оценку, чем старинные арабские хронисты. Для такой переоценки имелись серьезные основания. Но пока что остается неоспоримым, что этот правитель-завоеватель и создатель империи обращался с противниками особенно сурово, а некоторым его деяниям свойственна крайняя жестокость. В "Тарих ал-Фатташ" упоминается, например, случай, когда он наказал одну мать тем, что велел растолочь ее ребенка в ступе, после чего останки его скормили лошадям. Другой раз ши Али приказал вспороть живот беременной женщине, чтобы вырвать плод. Арабские хроники рассказывают также о многих деревнях, которые ши Али сжег вместе с их жителями, запирая их в горящих домах. Описывая уничтожение деревень и городов, хронисты редко рассматривают мотивы этих действий и не говорят о том, насколько отличалось поведение ши Али от обычных в то время актов мести, сопровождавших военные походы. По арабским хроникам, ши Али был только тираном, и все зло в государстве было его виной.

В то время, когда ши Али укреплял свою власть в Томбукту, его помощник Багана по его приказу пошел войной на Тоско. О сражении неизвестно ничего, кроме того, что Багана потерпел поражение (Историки не могут установить, означает ли слово Тоско имя царя, название города или племени. – Прим. авт.). В 1470г. ши Али провел рамадан в деревушке эль-Мансури близ Гао и в Кукийе. Очевидно, он не хотел сразу после захвата Томбукту начинать длительный военный поход. Однако на следующий год он повел войска из Гао по направлению к Азаваду, где "царица" Бикун Каби правила государством Санхаджа-нуну. Делафосс помещает это государство между Ньяфунке и Бассикуну. Сообщается, что Багана умер во время этого похода.

Из Азавада ши Али повел свою армию против Насере, правителя народа моей. Это не вполне достоверное сведение, так как, по некоторым хроникам, Насере пришел к власти лишь несколько лет спустя.

После этого в 1471-1472 гг. ши Али как будто вернулся по Нигеру в Лоло. Тут он собрал большое войско, во главе которого поставил денди-фари Афумбу. К руководству войском принадлежали также хи-кой, то есть начальник флота, должность, которую занял Бокар, тонди-фарма, или "губернатор гор", аския Мохаммед, а также его брат Амар (Омар) Комдьаго, почетным званием которого было котало-фарма, то есть губернатор Котало, а также фарен Усман. Предполагается, что это большое войско ши Али послал сражаться против фульбе и моси. В "Тарих ал-Фатташ" рассказывается, что ши Али ненавидел народ фульбе, или фулани, столь сильно, что убивал каждого из этого народа, кто ему попадался. Говорят, что он настолько основательно истребил фульбе, принадлежавших к клану Сангаре, что все уцелевшие могли укрыться в тени одного дерева.

В то самое время, когда войско Афумбы сражалось с моей и фульбе, сам ши Али вернулся в Гао и оттуда немедля в Баркону, где находился моси-кой – правитель моей, и главная его ставка. Ши Али Бер, как говорят, покорил город, полонил его жителей и, в конце концов, убил их "варварским способом". После этого он направил свое войско против деревни Моли, населенной моей. Очевидно, вести о победах ши Али обгоняли его войска, так как жители этой деревни бежали и тем самым спаслись от сонгайского войска. Ши Али вернулся в Гао и собрал новое войско, командующим которого назначил хи-коя Яте. Эту армию он послал против Тенганиама – царя одного маленького княжества моей. Когда Тенганиама был ниспровергнут, войско вернулось в Гао, после чего ши Али повел его в Кикере, где он низверг мундио Кунти.

Затем, все в том же 1472 г., ши Али послал Афумбу во главе войска, с тем чтобы уничтожить клан Вейдан, живший в городе На Нума, – его члены принадлежали, очевидно, к народу фульбе. Оттуда Афумба по приказу своего повелителя пошел в Денди, где ему предстояло уладить кое-какие мелкие дела, а мундио-уанкой (Мундио-уанкой – старший из военачальников, находившихся в подчинении командующего всем сонгайским войском (баламы) и носивших сонгайский титул уанкой (букв. "военачальник"). – Прим. ред.) повел тем временем войско назад в главную ставку ши Али.

Рамадан ши Али провел в Дасса, откуда он после праздников пошел к Дженне. Уанкой ждал его там с войском. Полагают, что ши Али с самого начала намеревался завоевать Дженне. По данным устной традиции, правители Мали 99 раз пытались захватить этот окруженный разливами реки город, но всякий раз безуспешно. Для такого воителя, как ши Али, уже одно это было вызовом, не говоря о стратегическом положении и богатстве города.

О завоевании Дженне арабские хронисты сообщают противоречивые сведения. По "Тарих эс-Судан", ши Али осаждал Дженне семь лет семь месяцев и семь дней. По другой версии, осада длилась четыре года, а по третьей – лишь полтора года. Но если считать поход, совершенный ши Али в 1466-1467 гг. в расположенный близ Дженне Куте, началом осады, то семь лет оказываются довольно точной цифрой, поскольку считается, что город сдался в конце 1474 г.

Правда, осада не велась активно в течение всего этого времени, хотя возможно, что ши Али оставил часть войск близ Дженне, чтобы держать город в постоянной тревоге, и прежде всего мешать его связям с внешним миром. Известно, что в 1471-1472 гг. государь сонгаев снова побывал в окрестностях Дженне, но в то время город ему еще не сдался. По рассказу "Тарих ал-Фатташ", осада Дженне длилась всего полгода, что, видимо, относится к третьей и последней стадии его осады ши Али, как то действительно и было.

Захват Дженне имел такой же характер, как и завоевание Томбукту и дает наряду с картиной военных обычаев и морали того времени дополнительные черты к характеристике ши Али.

В ходе сражения за Дженне ши Али решил вступить в переговоры с одним из вассалов правителя Дженне. В Хитайе он узнал ответ курана (Куран-по-видимому, титул главного военачальника, правителя г. Дженне (дженне-коя). – Прим. ред.), который, услышав о намерениях сонгайского царя, воскликнул: "Позор мне! Приходит некий султан из своей земли, чтобы сражаться с нашим господином, проходит мимо нас – и мы не отразили его!" Куран напал на лагерь ши Али ночью, совершенно неожиданно. Битва, в которой основным оружием были лук и стрелы, продолжалась до самого утра, когда войско сонгаев, несомненно, большее и лучше организованное, одержало победу. Остатки войска курана, по данным "Тарих ал-Фатташ", бежали в Хаджар, что означает "земля камней", очевидно, из-за скалистой местности между Бандиагарой ч и Хомбори.

Следующего вассального военачальника, носившего почетный титул тункой, ши Али встретил в Куне. Как и курана, он обратил его в бегство. Сонгайскому вождю, прежде чем он подступил к Дженне, пришлось сразиться еще и с третьим военачальником – сорья. Так или иначе, но в конце концов ши Али подошел под прикрытием ночи к Дженне. Однако тамошний султан не устрашился полчищ ши Али и во главе своего войска бесстрашно вступил в битву. На следующую ночь войско Дженне вернулось в город, и султан приказал своим людям возвести вокруг города тата – укрепленную стену. Ши Али со своей стороны применил новую тактику и расположил вокруг города 400 судов, создав такое плотное кольцо блокады, что никто не мог ни проникнуть в город, ни выйти из него. Ши Али рассчитывал, что город сдастся сразу, и пришел в отчаяние, когда этого не произошло.

По данным "Тарих эс-Судан", Дженне держался потому, что город находился якобы под покровительством четырех "праведных" халифов – Абу Бекра, Омара, Османа и Али, – каждый из которых охранял свою часть города. Но союз между великими халифами и султаном в одну прекрасную ночь был нарушен вследствие того, что некий высокого ранга офицер надругался над горожанкой. После этого события халифы, как рассказывается, покинули город, и, согласно хронике, военное счастье вернулось к ши Али. В другой связи эс-Саади пишет, что причиной победы сонгайского царя было переданное одним офицером из Дженне сведение, что город донельзя изнурен голодом и сдастся, если ши Али сумеет еще некоторое время держать осаду. Возможно, что обе эти версии относятся к одной серии событий. Во всяком случае, ши Али продолжал осаду, и в конце концов город сдался.

Сдача Дженне описывается как самая трогательная история в цепи завоеваний ши Али Бера. По эс-Саади, султан Дженне Конборо посоветовался с военачальниками и другими высшими чинами, и все сошлись на том, что сдача – единственный выход. Султан послал к ши Али посланца для переговоров о мире. Царь сонгаев принял посланного дружелюбно. В церемонии сдачи принимал участие и сам султан Дженне. Он прибыл со старшими военачальниками в лагерь ши Али. Едва он увидел государя сонгаев, как тотчас же сошел с лошади и прошел остаток пути пешком. Ши Али принял его, по свидетельству "Тарих эс-Судан", "сердечно и с большим уважением". Увидев, как молод султан Дженне, ши Али, пожав руку Конборо, прошел с ним на возвышение с возгласом: "Как! И эта столь долгая битва шла против ребенка!" Позже ши Али объяснили, что старый султан Дженне умер во время осады, передав власть сыну. Великодушие ши Али по отношению к султану Дженне проистекало, очевидно, из уважения воина к мужественному врагу. Чтобы закрепить свои позиции в Дженне, ши Али даже заключил брак с молодой матерью султана.

Предполагается, что ши Али прожил в Дженне примерно год. Сначала он поселился в доме дженне-коя, то есть во дворце султана, но через некоторое время переселился в другой дом, так как во дворце его беспокоили змеи и скорпионы.

Если ши Али и повел себя великодушно по отношению к молодому султану Дженне, то с жителями одной завоеванной области он обошелся так, что это не оставили без внимания арабские хронисты. В то время, когда ши Али решил взять Дженне измором, ему доложили, что жители Томбукту, часть которых была родом из Валаты, а часть-из Футути и Тишита, боясь, видимо, преследований ши Али, покидают Томбукту и возвращаются в родные места. Царь немедля послал в Томбукту вестника, который сообщил, что всем верным ши Али гражданам надлежит собраться на следующую ночь на другом берегу Нигера в Хаукии, а тех, кто не подчинится распоряжению, умертвят.

Как повествуется, чтобы придать больше веса своим словам, вестник выхватил меч из ножен и объявил, что меч он получил от царя и потому может казнить всех непокорных. Город сразу начал пустеть. Многие бросали имущество, захватив с собой только еду на вечер и подстилку для сна. Приказ ши Али вселил такой ужас в горожан, что они бросились из города пешком, не тратя времени на седлание лошадей. Часть слабых и больных провела ночь в Алиборо, часть – в Дженте. Остальные стали переправляться на другой берег Нигера, и, как говорит хроника, многим это удалось. Еще до захода солнца Томбукту был пуст. В городе остались только неспособные двигаться, больные и слепые, у которых не было никого, кто помог бы им выбраться из города.

"Тарих ал-Фатташ" не рассказывает, как закончилось выселение из Томбукту. Хронист упоминает только, что ши Али особенно жестоко притеснял жителей этого города вплоть до самой смерти.

Закрепив свое господство в Дженне, ши Али, по рассказам, вернулся в Гао с большой толпой пленных фульбе (которых он, стало быть, вопреки хроникам не прикончил на месте). Следующие годы ши Али провел южнее Томбукту, стремясь, видимо, и там упрочить свое положение. Примерно в 1478 г. он совершил еще один поход в Хомбори. Когда он находился в окрестностях озера До, ему донесли, что войско моей находится на марше к Валате (куда за несколько лет до этого бежали толпы мусульман из Томбукту). Семьи и имущество моей оставили в Дире. Ши Али сразу двинулся вдогонку за моей. По дороге на Валату он прошел через деревню Сила, начальнику которой следовало остановить моей (чего он не сделал), и убил его.

Затем ши Али пошел в Сама, где провел рамадан. По Делафоссу, он, видимо, отказался от преследования моси-коя и двинулся со своим войском на Дире, чтобы захватить имущество моей. Тем временем моей дошли до Валаты, разграбили ее и двинулись обратно на свои земли. Дойдя до Нигера, моей услышали, что ши Али захватил их имущество, и решили дать бой сонгайскому царю. Но моси-кой отказался от этого намерения, когда приблизился к сонгайскому войску и увидел, сколь оно огромно. Ши Али со своей стороны, увидев, что враг в беспорядке отступает, исполнился мужества и пустился в погоню. Он настиг моей в Коби и наголову разбил их там.

По "Тарих ал-Фатташ", военные операции против моей продолжались шесть-семь лет. К этому времени относят один из самых больших строительных замыслов тех времен. Ши Али решил построить канал от Рас-эль-Ма (Рас-эль-Ма (арабск.) значит "голова воды". – Прим. авт.), расположенного на перешейке озера фагибине, до Валаты. Причины этого проекта были военно-политического характера: главную силу воинства сонгаев составлял флот, и ши Али хотел, построив канал, использовать быстроходные суда в сражениях с туарегами Валаты, а также с моей, которые время от времени начинали притеснять этот город (В наши дни мысль о постройке канала может казаться невероятной: ведь все примерно 250 км (по птичьему полету) от Рас-эль-Ма до Валаты – пустыня. Но пятьсот лет назад положение было иным: эта местность была тогда значительно богаче водой и строительство канала в то время можно сравнить с прокладкой фарватера по болоту. Г. Палоси, который изучал строительный план ши Али, убедился, что на трассе не видно следов "канала, вырытого руками человека, узкого и планомерно прямого", а есть скорее русло реки со множеством изгибов. Очевидно, ши Али более стремился использовать естественный фарватер, а не строить новый канал. Во всяком случае, даже замысел показывает, на сколь огромные операции был готов ши Али, чтобы обеспечить безопасность своего государства. – Прим. авт.).

Канал так и не был построен, хотя, по некоторым сведениям, он не дошел до Валаты всего семи километров (Если это соответствует действительности, то строительная задача ши Али была грандиозной, даже если он и использовал старое русло реки. Близ Рас-эль-Ма русло канала так ясно видно, что можно измерить его ширину: в Эр-Исагране это 36 м. Основная причина почти полного исчезновения канала кроется в происшедшем превращении этой местности в пустыню. Местные жители помнят, что каких-нибудь полвека назад здесь еще была вода. В наши дни о былой влажности говорят только уцелевшие акации и финиковые пальмы. – Прим. авт.).

Адам Конаре Ба относит время постройки канала именно к моменту погони ши Али за моей. По его мнению, царь сонгаев хотел ошеломить живших в Валате моей, подойдя к городу по воде: узнав, что моей уже покинули Валату, ши Али отказался от своего намерения. Такое толкование не выглядит достаточно убедительным: вряд ли строительство канала могло остаться в тайне, даже если бы строители использовали при этом речную систему. Да и трудно рассчитывать, что моей так долго останутся в Валате, что за это время можно будет выкопать канал в несколько сот километров. (Ведь если бы моей собирались долго пребывать в Валате, они не оставили бы свое имущество в Дире.) Очевидно, планируя строительство канала, ши Али руководствовался более серьезными стратегическими соображениями. Впрочем, возможно, он отказался от прокладки канала, просто убедившись, что затеял непосильное дело.

Сведения о смерти ши Али удивительно неопределенны и противоречивы, особенно если принять во внимание, что другие события его жизни освещены довольно хорошо. Единственно, что достоверно, – это время его смерти: царь сонгаев умер в октябре-ноябре 1492 г. Автор «Тарих ал-Фатташ» считает смерть ши Али возмездием, хотя и несколько запоздалым, жестокому царю, который властвовал так долго, что «люди потеряли всякую надежду увидеть тот день, когда это зло кончится». О причине смерти ши Али хронист говорит только, что она последовала «благодаря одному благочестивому человеку, оказавшемуся в тяжелом положении, поскольку [ши Али] похитил у него дочь». Когда этот человек пошел к царю с жалобой, тот пригрозил сжечь его на костре. Человек ушел «с глазами, полными слез», громко жалуясь Аллаху на свою судьбу: «О господь мой, о творец мой, я молю тебя, всевидящего, всезнающего и всеслышащего, тебя, владыко, молю я прикончить эту распутную и развращенную тварь, которая так долго злоупотребляла твоим попущением и которой твое милосердие напрасно дозволило притеснять благочестивых людей; услышь мой вопль и помоги мне, благоговейно молю тебя».

«Тарих ал-Фатташ» рассказывает, что у ши Али в тот день были и два других благочестивых человека – мори эс-Садик и мори Джейба (Мори – обычное для языков Западного Судана обозначение мусульманского священнослужителя или богослова; примерно соответствует аналогичному употреблению арабского слова шейх. – Прим. ред.). Они пришли жаловаться царю на несправедливость, которую проявил по отношению к ним один из царских родственников. Ши Али, как только увидел их, велел арестовать обоих и изгнать на один из островов. Эти престарелые люди также молили Аллаха о. мести, и, говоря об этом, «Тарих ал-Фатташ» с удовлетворением констатирует, что в тот же самый день Аллах лишил ши Али, находившегося в области Хаджар, жизни. Воины сразу же похоронили его в никому неизвестном месте и вернулись к своим занятиям так быстро, что тамошние жители даже не заметили, что кого-то похоронили, тем более царя. Хроника упоминает, что на следующий день после смерти ши Али несколько воинов вернулись на остров, где были оставлены мори эс-Садик и мори Джейба, и освободили обоих старцев.

«Тарих ал-Фатташ» ничего не знает о причинах смерти ши Али, а «Тарих эс-Судан» сообщает, что царь утонул при разливе реки. Это сообщение не выглядит достаточно убедительным, поскольку, как напоминает Руш, к октябрю-ноябрю вода в Нигере всегда уже спадает. Устная традиция рассказывает, что Ши Али был убит после непродолжительной борьбы за власть с сыном его сестры по имени Кассеи Маммара, он же аския Мухаммед. Возможно, последнему, считавшемуся благочестивым мусульманином и имевшему прочное положение командующего сонгайским войском, надоел в конце концов произвол царя, и он его убил. Понятно, что арабские хроники, превозносящие аскию, хранят молчание об имени убийцы. «Тарих ал-Фатташ» упоминает лишь о том, что аския устроил заговор в расчете захватить власть, но он не принес успеха, так как армия осталась верной сыну ши Али – Абубакару, или ши Баро.

О причинах успехов ши Али Бера

Как расширялась подвластная ши Али территория и на чем основывались его военные успехи? Как произошло, что он создал за 20 лет самую мощную империю в Западном Судане? Идет ли речь только о беспощадной жестокости, которая держала в страхе соседние народы и заставляла их признавать его господство?

Когда в последнее время историки стали беспристрастно рассматривать деятельность ши Али, стало ясно, что сонгайский царь был отнюдь не только садистом и распутником, как его рисуют арабские хроники.

Существенной чертой ши Али Бера как полководца была его необычайная энергичность. Все время его господства было одним непрерывным военным походом: своими быстрыми передвижениями он, несомненно, хотел показать вассалам, что зорко стережет свои необъятные владения. Вассалы не могли поэтому плести свои интриги, так как никто не знал, когда и откуда появится войско ши Али.

Другим фактором, способствовавшим возвышению империи сонгаев, было тонкое политическое чутье царя. Завоевание Томбукту и Дженне и особенно резко отличающееся отношение ши Али к жителям этих городов говорят о том, что он прекрасно понимал раницу между находившимися под его властью территориями и не упускал этого из виду. Политическое чутье помогало ему и в выборе времени завоевательных походов. Кроме того, Западный Судан уже созрел для рождения новой империи: сфера власти Мали сжималась, а грабительские набеги моей и туарегов тревожили мелкие племена. Весьма вероятно, что эти племена- прежние вассалы Мали, испытывали облегчение, возвращаясь под эгиду сильной центральной власти после периода раздробленности и неопределенности. Таким образом, внешние обстоятельства были также на стороне ши Али, и он сумел извлечь из них пользу. Возвышению Сонгай способствовала и целеустремленность ши Али: он сознательно шел к созданию империи. Об этом красноречиво свидетельствуют размеры его войска-оно было набрано не для охраны уже имевшихся владений, а для новых завоеваний. Войско поражало своей численностью (когда было в сборе): Акил бежал в Томбукту, увидев сонгайское войско на другом берегу Нигера; также и государь моей отказался от сражения, когда армия ши Али оказалась в поле его зрения.

Неоспорима также личная храбрость ши Али: он сам водил в бой всадников, которые играли важную роль в сражениях. Еще в детстве он научился искусству верховой езды, как и все дети сонгайской знати; с детства ему была привита мысль о необходимости быть храбрым: показать спину врагу считалось позором.

Наряду с конницей существенной частью военных сил ши Али был флот, состоящий из представителей племени сорко. Устная традиция подчеркивает хорошие отношения ши Али с сорко-рыболовами. Проект канала Рас-эль-Ма еще раз обнаруживает отсутствие у ши Али предубеждений против новшеств, даже наличие фантазии. Правда, этот план не был воплощен, но можно думать, что в других случаях ши Али извлекал пользу из своих новых и неожиданных идей.

Одной из важнейших причин успехов войска ши Али была строгая дисциплина и безоговорочное подчинение повелителю. В «Тарих ал-Фатташ» находим конкретный пример этому: после смерти ши Али только один его вассал, Баракой, отверг законного наследного принца ши Баро и присоединился к замышлявшему переворот аскии Мухаммеду. Если принять во внимание, что на стороне аскии Мухаммеда было не только такое важное обстоятельство, как старшинство по возрасту, что в Африке вызывало почтение, но и прочное место в сонгайском войске, – было бы неудивительно, если бы младшие военачальники и вассалы государства признали именно его новым властелином, поскольку ему противостоял не имеющий опыта юнец. Однако ши Али удалось создать в войске и среди вассалов такую устойчивую лояльность, что она сохранялась и после его смерти.

На положение ши Али как вождя народа, без сомнения, повлияло воспитание его в духе анимизма. Очевидно, он рано понял, как поверхностно все же был воспринят ислам народными массами. Проводимые ши Али ликвидация привилегированного положения и даже преследование мусульманских ученых вряд ли уменьшили бы приверженность к нему простого народа. Возможно, что ши Али намеренно использовал религиозные догматы и предрассудки в свою пользу: преследуя высший слой мусульман, он создавал себе ореол властителя, близкого народу, или, говоря современным языком, заботился о своем имидже.

В этой связи следует также помнить, что анимизм ши Али не только означал приближение к традиционным верованиям народа, но и позволял эксплуатировать народную веру в своих интересах. Дело в том, что в народе ши Али считался чародеем, наделенным сверхъестественными способностями. К нему восходят многие клановые легенды о колдовских силах предков. Подданные ши Али верили, что он может летать, становиться невидимым и превращаться в змея. Благодаря тайному союзу с грифами ши Али умел превращать в грифа своего коня Цинцибаду!

Несомненно, что часть легенд о ши Али родилась достаточно поздно, уже после его смерти, и они не имели особого значения при его жизни. Но невозможно отрицать, что у властителя-анимиста всегда предполагалось наличие корте – владения чарами, которое было тем большим, чем могущественнее был властитель. Чем больше удач ждало ши Али на пути к господству, тем более росло его корте; а чем сильнее было его корте, тем бессмысленнее было бороться против ши Али!

Смена династий

Смерть ши Али в октябре (или ноябре) 1492 г. означала не только смену правителя и династии, но и изменение всей духовной атмосферы Сонгайского государства. После четырех месяцев междоусобной войны его сын ши Баро успел отступить по Нигеру в Айону близ Тиллабери. Вместе с ним из страны ушли и другие сохантье – члены династии ши. Командующий войском ши Али аския (Абу Абдаллах) Мухаммед (бен Абу Бекр), он же Мухаммед Тородо, принадлежавший к текрурскому клану Силла, он же, по устной традиции, Мамари, одержав в феврале-марте 1493 г. ряд военных побед, в боях захватил власть и основал династию аския (Титул аския, как утверждают, происходит от сонгайского «ас куй», что значит «это не он». Так будто бы возопили дочери ши Али, когда Мухаммед Тородо, или аския Мухаммед, вступил на трон правителя Сонгай вместо ши Баро. В арабских хрониках аскию называют также Туре. Левцион соотносит это с сонинкским кланом Туре, который был связан с караванной торговлей и исламом. Этим предположением можно обосновать необычайно благосклонное отношение аскии Мухаммеда к исламу, а также то, какое большое значение он придавал оживлению торговли. – Прим. авт.).

В «Тарих ал-Фатташ», где его деяния несколько приукрашиваются, рассказывается, что между ши Баро и аския Мухаммедом после длительных и бесплодных переговоров произошло решающее сражение. Аския послал к ши Баро известного мусульманского ученого Мухаммеда Туле, чтобы подвигнуть только что пришедшего к власти государя вернуться в лоно ислама. Ши Баро был в то время в деревне Анфао. Новый правитель, понятно, еще опасался за свою власть, и проповеди Туле могли только раздражать его. Согласно хронике, ши Баро грубо обошелся с послом, грозился казнить его и наотрез отказался от предложения аскинг. Очевидно, молодой царь понимал, что дело не в его отношении к вере, а в желании мятежных командиров обрести повод и право для государственного переворота.

До начала военных действий аския послал в лагерь ши Баро еще двух эмиссаров, но и они вернулись ни с чем. Интересно, что третьим посланцем аскии был Махмуд Кати (Махмуд Кати был только одним из авторов хроники «Тарих ал-Фатташ»: этот памятник, законченный в 60-х годах XVII в., как показало исследование текста, включает по меньшей мере три слоя информации, из которых Махмуду Кати принадлежит лишь самый ранний, относящийся, скорее всего, к первой четверти XVI в. – Прим. ред.), то есть автор «Тарих ал-Фатташ».

Его задача была особенно опасной, поскольку ши Баро пригрозил второму посланцу (один из вассалов Баро предлагал его просто прикончить): пусть аския готовится к бою, а не посылает гонцов – они будут убиты. Махмуд Кати ухитрился уцелеть в ходе своего опасного посредничества. Он говорил с ши Баро «с наивозможнейшим подобострастием, ибо так повелел аския Мухаммед, повелитель верующих» (Махмуд Кати уже на столь раннем этапе действовал как доверенное лицо аскии Мухаммеда. Близкие отношения с царем следует учитывать, читая «Тарих ал-Фатташ». – Прим. авт.).

Генеральное сражение началось через 52 дня после первой попытки переговоров и принесло быструю победу аскии Мухаммеду, несмотря на то, что главная часть войска сражалась на стороне ши Баро. По «Тарих ал-Фатташ», воины ши Баро в ходе яростной битвы попали в такое отчаянное положение, что «полагали, что все пропало и настал конец света». Очевидно, войска ши Баро действительно впали в панику, поскольку даже денди-фари Афумба, «один из храбрейших мужей», который отличался в сражениях уже во времена ши Али, счел положение столь безнадежным, что утопился.

После этого сражения власть окончательно перешла от династии «чародеев»-ши к династии аскиев, которая поддерживала не анимизм, а духовное и религиозное наследие ислама. Правоверным властителем династии аскиев был сам аския Мухаммед, о котором Махмуд Кати говорит, что «равного ему было не найти ни среди его предшественников, ни среди преемников». Аския Мухаммед заботился о бедных и, что для автора «Тарих» было еще важнее, об ученых мусульманах-улемах, которым он «щедро дарил рабов и богатства». Если ши Али, согласно арабским хронистам, был олицетворением всего дурного, то аския Мухаммед, по их мнению, воплощал все хорошее, что есть в людях.

Взаимоотношения аскии и мусульманских ученых характеризует приведенный в «Тарих ал-Фатташ» диалог сонгайского царя с мусульманским судьей кади Махмудом бен Омаром. Аския Мухаммед прибыл в Томбукту без свиты, верхом, в сопровождении только своего слуги Али Фолена, очевидно, с тем, чтобы выяснить, почему в городе не выполняются его предписания. Деликатность аскии видна из того, что Али Фолен был послан пригласить кади для беседы с царем наедине. Аския Мухаммед не хотел, таким образом, делать выговор судье публично. Когда тот пришел к аскии и они обменялись обычными приветствиями и любезностями, царь перешел прямо к делу:

– Я направил сюда гонца с распоряжениями. Осуществил ли ты

мои приказания в Томбукту? Нет, ты отослал моего вестника обратно

и затем помешал привести в исполнение мои распоряжения.

Разве малликой [царь Мали] не правил в Томбукту?

– Да, – ответил шейх, – он правил этим городом.

– Разве в Томбукту не было в те времена кади?

– Да, он был, – ответил Махмуд.

– Лучше ли ты, чем тот кади, или он был лучше тебя?

– Он был лучше меня и более прославлен.

– Мешал ли тот кади властителю Мали осуществлять его власть

в Томбукту?

– Нет, этого он не делал.

– Туареги, – продолжал аския, – разве они также

не были властителями в Томбукту?

– Да, были.

– И разве в те времена в городе не было кади?

– Да, он был.

– Лучше ли ты, чем тот кади, или тот кади был лучше тебя?

– Он был лучше меня и более знаменит, – сказал шейх.

– Не был ли следующим властителем в Томбукту ши [ши Али]?

– Он действительно был здесь владыкой.

– И разве тогда не было в городе кади?

– Да, он был.

– Был ли он более благочестив, чем ты, или ты более благочестив

и знаменит, чем он?

– Вовсе нет, он был более благочестив, чем я, и более талантлив.

– И мешал ли кто-нибудь из тех кади своему властителю

осуществлять его распоряжения и делать то, что он хотел,

– брать пошлины и налоги?

– Нет, они никогда не препятствовали своим властителям,

никогда не ставили преград их желаниям.

– Ну, хорошо, – сказал аския, – почему же ты мешаешь мне

и ставишь преграды на моем пути? Почему ты отсылаешь назад людей,

которых я послал сюда выполнять мой приказ?

Почему ты набрасываешься на них и выгоняешь их из города?

Что ты хочешь этим показать и почему ты так действуешь?

На эти слова шейх (да помилует его Аллах!) ответил:

– Ты забыл или только прикидываешься, что забыл,

тот день, когда ты пришел ко мне, пал к моим ногам,

коснулся моей одежды и сказал: «Я отдаюсь твоему попечению,

спаси меня от адского пламени, помоги мне и возьми меня за руку,

чтобы я не погиб. Я вверяю себя тебе». Вот почему я прогнал

твоих посланцев и отказался повиноваться твоему приказу.

– Я забыл это, клянусь Аллахом! – воскликнул аския. -

Но теперь я вспомнил, и ты прав. Во имя Аллаха, ты заслужил награды,

поскольку отвратил несчастие. Пусть Аллах считает тебя преградой

между адским пламенем и мною! Я прогневил всемогущего, но теперь молю

его о милости и возвращаюсь к нему. Сегодня я еще раз

вверяю себя тебе и присоединяюсь к тебе. Сохраняй свое место,

которое Аллах дал тебе, и всегда охраняй меня!

Хотя аския Мухаммед был ревностным мусульманином и слушал советы ученых мужей, это не мешало ему быть энергичным и решительным властителем: за три с половиной года он так укрепил свое положение, что мог со спокойной душой отправиться в двухлетний хаджж в Мекку. За время правления, длившееся добрых 35 лет, он расширил границы Сонгай по сравнению с прежними и сделал это государство самой большой империей всех времен в Западной Африке.

Аския Мухаммед

Аския Мухаммед, едва придя к власти, начал расширять свое государство. По «Тарих ал-Фатташ», он был властителем Сонгай уже несколько лет, когда завоевал Дьягу. Эта область славилась своими каменщиками, которых там насчитывалось, согласно хронике, пять сотен. Четыре сотни из них аския увел с собой в Гао, а остальных отдал своему брату Омару Комдьяго. По свидетельству хроники, в тот же год аския учредил для Омара особую должность – канфари – второго лица в государстве после царя.

В 1496-1497 гг. брат аскии присоединил к империи Тендирму, где начал строить свою резиденцию. Для этого ему и нужны были те сто каменщиков, которых дал ему аския. Ему не удалось руководить строительными работами, так как через 25 дней гонец аскии позвал Омара Комдьяго к царю. Строительство города, однако, не прекратилось, так как аския послал следить за работами баламу Мухаммеда Корей, он же «светлый Мухаммед», и бенга-фарму Али-Кинданкангайя.

Аския призвал брата, так как решил совершить хаджж. Почему аския Мухаммед пожелал отправиться в Мекку сразу по приходе к власти, вполне понятно: он знал, что удачное путешествие укрепит его положение в государстве. Он не был законным преемником династии, что давало бы ему право на трон. Хаджж дал бы ему бараку – благодать, освящение его власти свыше. Он поднял бы его престиж как в глазах мусульман, так и анимистов.

Аския Мухаммед имел образец для подражания, когда планировал свое паломничество, – мансу Мусу. Он хорошо помнил, как государь Мали с помощью хаджжа укрепил свое положение. Подобно мансе Мусе, аския послал своих сборщиков собирать подати для расходов на путешествие. Но основная часть средств была взята, видимо, из сундуков двора. «Тарих ал-Фатташ» сообщает, что 300 тысяч золотых слитков были накоплены еще во времена ши Али, а во дворце ши Али были закопаны и попрятаны сундуки с несметными богатствами.

Хотя аския Мухаммед и взял за образец хаджж мансы Мали, свита его была значительно меньше. Воинов у него было с собой «только» 800. В их число входили и военачальники, в частности, сын аскии Муса, а также Али Фолен, носитель громкого титула хукокорей-кой, то есть «начальник дворцовых евнухов». (Вместе с Али Фоленом аския через некоторое время после хаджжа совершил описанную выше инспекционную поездку в Томбукту. Али Фолен оставался ближайшим советником царя все время его правления. – Прим. авт.). Кроме того, в свиту царя входили четыре «светлых» начальника, очевидно туареги, и поддерживавший аскию Мухаммеда во время междоусобной войны баракой Кура бен Муса, а также семь мусульманских ученых, один из которых – автор «Тарих ал-Фатташ» Махмуд Кати.

Согласно арабским хроникам, паломничество прошло успешно: по описаниям, аския вел себя в Мекке как пламенный мусульманин. О его правоверном поведении лучше всего говорит анекдот, связанный с неким мужем, о котором шла молва, будто он владеет несколькими волосками пророка Мухаммеда. Купцы приходили к нему и за соответствующую мзду получали возможность омочить волосы пророка в воде, которая после этого становилась священной. Купцы уносили эту воду и могли ее использовать в благочестивых целях. Аския, подобно другим, пошел к этому человеку и попросил показать ему волосы пророка. Увидев их, аския тут же схватил один из них и проглотил!

Аския купил в Мекке участок земли и построил там дом, в котором встречался с местными знатоками ислама. В Мекке ему поднесли синий тюрбан, который окончательно узаконил его правление: он получил прозвище эль-Хадж, то есть царь, совершивший паломничество. Он получил в Мекке также почетные титулы имама и халифа и стал, таким образом, амир-аль-муминином, или «повелителем верующих» (В мусульманской правовой теории любой независимый мусульманский государь считается верховным имамом, то есть и религиозным главой подчиненной ему общины мусульман, совпадающей с государством. Поэтому получать утверждение в этом сане аскии Мухаммеду, собственно, не было нужды. Что же касается сана халифа и связанного с ним титула «повелитель верующих», то более вероятно, что такую инвеституру аския скорее мог получить не в Мекке, а в Каире, где мамлюкские султаны со второй половины XIII в. содержали марионеточных халифов из числа потомков династии Аббасидов, уничтоженной монголами в 1258г. – Прим. ред.). Так, с помощью хаджжа он объединил в своей особе власть светскую и власть духовную. В Каире аския Мухаммед, говорят, посещал гадателей, чтобы узнать судьбу своего государства. Предсказатели намекали, что для Томбукту особенно опасным может оказаться голод. Дженне в свою очередь может быть уничтожен потопом, который сметет все и вся. Мрачные предсказания, видимо, не омрачили души аскии: «Тарих ал-Фатташ» рассказывает, что следом царь услышал и множество более приятных предреканий (Из текста хроники «Тарих ал-Фатташ» следует, что это предсказание принадлежало не «гадателям» и не ал-Магили, а одному из крупнейших мусульманских авторитетов того времени Джалал ад-Дину Абд ар-Рахману ас-Суйюти (1445-1505). – Прим. ред.).

Предсказателем гибели Дженне был Сиди Мухаммед бен Абделькерим, он же ал-Магили, у которого была репутация фанатичного мусульманского ученого. По данным хроники, позже он побывал в Гао и, несомненно, пытался навязать аскии свои крайние религиозные идеи. Это, очевидно, не удалось, поскольку вообще мусульманство аскии было умеренным. Говорят, что за все время правления он лишь однажды повел религиозную войну – джихад. Это произошло сразу после хаджжа, или в 1498 г. Согласно законам джихада, до открытого сражения аския призвал врага, которым был, как и для многих других западносудан-ских правителей, моси-кой, перейти в ислам. Этот призыв был формальностью: моси веками успешно противостояли распространению ислама, и у них не было никакого основания менять свою позицию и теперь. Ответ короля моси, как рассказывается, раздражил аскию. Это было неудивительно, так как моси-кой, как утверждают, ответил посланцу Сонгай, что, прежде чем дать окончательный ответ, он должен посоветоваться со своими богами!

После бесплодных переговоров последовало сражение, в котором аския одержал победу. Говорят, он взял так много пленных, что для них пришлось построить в Гао целый квартал. Но основная задача-обращение моей в ислам-достигнута не была, если исключить новообращенных пленников, в искренности которых следует усомниться (На глубокое укоренение анимизма у моси показывает то, что примерно 50 лет спустя царю аскии Дауду пришлось предпринять против них новый военный поход. – Прим. авт.).

В то же самое время, в 1498-1499гг., аския Мухаммед назначил в Томбукту нового кади – Махмуда бен Омара, который сменил на этом посту кади Хабиба, назначенного еще ши Али. Как показывает приведенная выше беседа между новым кади и аскией, у мусульманского судьи в Томбукту было в то время прочное положение. Наряду с кади к мусульманской верхушке Томбукту принадлежала целая группа влиятельнейших советников, власть которых не поддавалась контролю. Хроники упоминают среди них мори Салиха Дьявару, который дружил с братом аскии Омаром Комдьяго (Прозвище Омара-Комдьяго – значит «покоритель Дьяги», что указывает на битву, происшедшую в 1494 г. в южной Масине, где Омар возглавлял сонгайское войско. После того как во время хаджжа аскии Мухаммеда Омар был регентом, он вернулся на пост канфари (или курмина-фари), т. е. наместника западных земель. В этой части Сонгайской державы влияние ислама было всего ощутимее, об этом свидетельствует и то, что Омар послал своего сына Мухаммеда Бенкана в Санкоре на выучку мусульманским ученым. Неудивительно, что Салих Дьявара был доволен своим высокопоставленным учеником. – Прим. авт.). Из других мусульманских вельмож ближайшими советниками царя были мори Мухаммед Хаугаро, альфа Мухаммед Туле, который был в свое время послом аскии к ши Баро, а также Гао-Закария; все они принадлежали к свите аскии во время хаджжа.

Аския Мухаммед, несмотря на подстрекательства мусульманских фанатиков вроде ал-Магили, не начинал более религиозных войн, но продолжал планомерно расширять границы своей державы – новые земли приносили новые доходы. После джихада против моей армия сонгаев была направлена на Багану, область к западу от владений аскии, номинально принадлежавшую Мали. Армию повел, видимо, опять Омар Комдьяго. Багана-фари вступил в союз с фульбе, которые, видимо, со времен ши Али считали сонгаев своими злейшими врагами. Войска Омара Комдьяго выиграли сражение, которое обычно датируют рубежом XV-XVI вв. Эта победа означала существенное укрепление позиций Сонгай на западе.

В 1500-х годах государство расширялось на восток. Аския послал свои войска в область Аир, на Агадес, который был важным стратегическим пунктом на караванных путях через Сахару. Большая часть экспортируемых в Европу товаров по-прежнему шла через Сахару (В какой-то мере товары средиземноморских стран шли в государство аскии по океану и западным землями Мали. – Прим. авт.). В то же время сонгайская армия напала на Диалу, расположенную в Каарте, которая была одним из центров ослабевшего Мали и где находилась одна из многочисленных резиденций короля Мали. После этого войско аскии, видимо, вернулось в Гао, и прошло несколько мирных лет. Согласно «Тарих ал-Фатташ», аския послал свои войска в следующий раз на битву в 1505-1506 гг., и противником на этот раз было государство Боргу.

Уже ши Али пытался заставить эту область платить налоги Гао, но это ему не удалось, и для аскии этот поход кончился его катастрофическим разгромом. Согласно арабским хроникам, войско правителя Боргу окружило его и отрезало от основных сил сонгайской армии. Махмуд Кати рассказывает, что при аскии было 100 его сыновей (Это число включает также племянников аскии (со стороны братьев). – Прим. авт.).

Они требовали, чтобы он разрешил им вывести его из окружения, «поскольку ты единственный и если ты умрешь, то у нас нет отца, который заменил бы нам тебя». Рассказ «Тарих-ал-Фатташ» об этой битве несколько противоречив: хроника преувеличивает либо серьезность окружения, либо легкость выхода из него; в ней сообщается, что аския и его сыновья прорвались из окружения так, что ни один из них не был даже ранен. Хотя царь со своими сыновьями и вырвался из окружения, он потерпел неудачу в другом: одна из его жен – мать аскии Мусы, будущего царя сонгаев, – попала в плен к правителю Боргу.

На следующий год (1506-1507) аския отправил свое войско очень далеко, а именно в Галам, в верховья Сенегала, который в то время официально еще принадлежал Мали, хотя практически уже приобрел самостоятельность. О результатах этого похода арабские хроники молчат. Очевидно, аския намеревался уничтожить последние крохи великодержавности Мали. Другой причиной могло быть характерное и естественное для создателя империи желание пробиться к морю и таким образом вступить в контакт с португальцами, о которых аския должен был быть наслышан. Они появились на берегах Сенегала в 1440-х годах и оттуда мало-помалу продвигались в глубь континента.

Следующий военный поход сонгаев был направлен в западную часть их владений и связан с волнениями, начавшимися в 1490-х годах. Именно тогда вождь области Фута по имени Тенгела, или Тениедда, начал объединять некоторые роды фульбе в области Фута-Торо. Ему удалось создать там довольно сильный союз, который становился явной угрозой для ослабевшего Мали и мог быть опасен для сонгайских притязаний на господство. Когда в 1512 г. каньага-фаран из Кинги сообщил, что Тениедда пришел и грабит территорию Кинги, ответственный за безопасность западных частей Сонгай канфари Омар немедля снарядил армию и двинулся в поход. Однако, прежде чем он догнал Тениедду, тот успел уничтожить главный город кань-ага-фарана.

Омар, видимо, полагал, что его поход будет лишь небольшой карательной экспедицией, и не взял с собой большого войска. Но его армия, как повествует «Тарих ал-Фатташ», так измучилась в ходе длительного марша между Кинги и Тендирмой, что ее спасла от численно превосходящего и более сильного противника только милость Аллаха. Аллах и в самом деле не только спас войско Омара от погибели, но и даровал начальнику сонгаев победу над врагами (Здесь также видно апологетическое отношение хрониста к аскии: упоминая, что Омар убил Тенгеллу, и добавляя несколько позже, что брат сонгайского царя отсек голову вождю фульбе и увез ее в Тендирму, хронист подчеркивает, что это произошло без ведома аскии. – Прим. авт.).

От Тениедды командование армией фульбе перешло к его сыну Коли. Хотя Коли уклонился от сражения и отступил со своими ордами в Фута-Торо, он продолжал экспансионистскую политику отца. Он даже напал на золотоносную область Бамбук, правда, потерпел поражение от малийского войска, но не потому, что Мали вдруг окрепло, а потому, что Мали, почти утратившее свое великодержавие, получило помощь со стороны. По некоторым предположениям – со стороны Португалии, что вполне объясняет поражение Коли.

Следующая военная операция аскии была направлена на земли хауса к юго-востоку от Гао. Первым объектом на его пути оказался город-государство Каци-на, которое приняло ислам во второй половине XV в. Исламскую династию в Кацине основал Мухаммед Корау, который властвовал в быстро укрепляющемся государстве до 1493 г. В то же время развивалось и соседнее государство Кано, что вело к трениям между Кациной и Кано. Правитель Кано, носивший титул саркин-кано Мухаммед Румфа (1463 -1499), оказался сильнее и заставил Кацину платить дань.

После Мухаммеда Корау в Кацине несколько лет правил Ибрагим Сура (1493 -1498). Очевидно, именно во время его правления аския обратил внимание на этот город-государство. По данным некоторых исследователей, Кацина именно в это время стала данником не Кано, а Сонгай. Однако наиболее известный поход сонгаев на Кацину относится ко времени уже следующего ее царя – Али, примерно к 1513 -1514 гг. В результате этого похода положение аскии как получателя дани с Кацины стало неоспоримым. Судьба Али, напротив, оказывается неясной. Одни историки считают, что он продолжал властвовать до 1524 г., другие ссылаются на Льва Африканского, который дает понять, что аския убил короля города-государства Кацины (Между прочим, Джон Ханвик сообщает, что Али правил до 1524 г. – Прим. авт.).

Так же как и Кацина, Зегзег (Зариа) первоначально платил дань Кано, но во время похода аскии на хауса Зегзег перешел в круг владений сонгаев. То же произошло и с самим Кано. Благосостояние этого города основывалось на торговле и ремесле. Важный торговый путь из Кано к Гонья, расположенный у слияния Черной и Белой Вольты, был открыт еще во времена господства Якуба (1452-1463), предшественника Мухаммеда Румфа. Правление преемника Мухаммеда Румфа-Абдуллаха (1499-1509) – было временем возвышения Кано, когда вышеупомянутые соседние города Кацина и Зегзег стали его данниками. Разногласия между Сонгай и Кано могли происходить именно из-за права обложения данью этих двух государств хауса, и, прежде всего Кацины. Кано, несомненно, пытался вернуть себе это право уже после того, как Сонгай завоевал Кацину. В равной мере возможно и то, что нападение аскии на Кано было лишь частью большой военной операции, планировавшейся много ранее, против территорий, заселенных хауса. После долгой осады аскии удалось овладеть Кано и заставить его платить себе третью часть всех собираемых там налогов. Мухаммед Кисоки, который в то время правил Кано, предложил аскии в жены одну из своих дочерей. Очевидно, знаменитый сонгайский царь произвел на Кисоки впечатление мощью своего государства. Однако последующие годы показывают, что аския не сумел достаточно зорко следить за государствами хауса, хотя и оставил там после похода своих чиновников. Мухаммед Кисоки оставался у власти необычно долго (1509-1565).

Из Кано аския продолжил свой завоевательный поход в государство Гобир, которое также славилось богатством. Здесь образ его действий напоминает произвол ши Али: он убил короля Гобира, оскопил его сыновей и разорил неумеренными поборами это прежде столь процветавшее маленькое королевство. Но и этого ему показалось мало: аския увел из города значительную часть населения, с тем, чтобы поставить его на работы в Гао и других городах Сонгай или обогатить свою казну работорговлей.

Следующим деянием аскии была посылка войска вновь на восток к Агадесу в Аире. Система взимания дани, которую он создал в ходе предшествующих походов 1500-1501 гг., действовала недостаточно эффективно, несмотря на то, что для большей надежности был смещен тогдашний властитель Аира Мухаммед Талзи Танет.

Агадес, главную часть населения которого составляли арабские и берберские купцы, не доставлял ему условленных 150 тысяч дукатов. В новом походе 1515-1516 гг. сонгайским войском руководил, очевидно, денди-фари, отвечавший за безопасность юго-восточной части государства. Среди его помощников был правитель государства Кебби по имени Канта Кута, который был вассалом денди-фари. Ко времени военного похода в Аир власть аскии Мухаммеда была наиболее сильной, а его государство наиболее обширным. Однако сокращения подвластной территории было недолго ждать.

Старость аскии – начало внутренних распрей

Первым из сонгайских вассалов отложился именно Канта Кута, который поссорился с денди-фари из-за дележа военной добычи. Очевидно, денди-фари, ослепленный военными успехами сонгаев, не считал нужным исполнить обещания, которые он дал малозначительному, по его мнению, вассалу. Последствия были, однако, неожиданными: Кута отказался от вассальной зависимости и провозгласил государство Кебби свободным. Будучи одаренным военачальником, Кута умел лучше, чем денди-фари, использовать окрестные болота и раз за разом отражал нападения сонгаев.

За отложением Канты Кута последовали и другие: поскольку аския в это время уделял внимание в основном тому, чтобы вновь овладеть государством Кебби, он был вынужден ослабить свой контроль над недавно завоеванными хаусанскими государствами. Следствием этого было обособление некоторых из них от Сонгай. Таким образом, объединенный аскией Западный Судан существовал в этом единстве лишь несколько лет (Здесь речь идет о сравнительно позднем (с XIX в.) понимании топонима «Судан» как региона, где располагались города-государства хауса (т. е. нынешних южной части Республики Нигер и Северной Нигерии), в противоположность названию «Текрур», которым обозначалась практически вся территория к западу от него. – Прим. ред.).

Наряду с внешними угрозами власть аскии стали подрывать внутренние распри, прежде всего между его многочисленными сыновьями. Брат аскии, курмина-фари Омар, умер в 1519 г. Это было большой потерей для стареющего царя. Смерть Омара произошла в то время, когда аския отправился в Кабару, портовый город неподалеку от Томбукту. В тот самый день, когда он должен был вернуться в Гао, он узнал о болезни брата и решил навестить его в Тендирме. Когда он приехал, по данным арабских хроник – инкогнито, в административный центр курмина-фари, ему рассказали, что Омар только что умер. Говорят, что аския пробыл в городе три дня. Смерть брата, которому он всецело доверял, видимо, заставила его осознать опасности, грозившие государству. «Тарих ал-Фатташ» говорит, что он подъехал к ближайшей реке и воскликнул: «Как прекрасна и великолепна эта страна! Как жаль, что здесь не найдешь и двух людей, которые бы об одном и том же мыслили одинаково!» Последующие годы показали, сколь ошеломляюще проницательными были слова 70-летнего царя.

Новым курмина-фари аския назначил своего брата Йахью («Тарих ал-Фатташ» говорит, что о родстве Йахьи и аскии ходило много разных слухов. По одним, он будто бы был сыном одной из жен аскии (хотя и рожденным не от самого аскии), по другим – племянником, сыном брата матери аскии Кассы. Но чаще всего Йахья считается просто братом аскии. – Прим авт.). Это назначение не вызвало разногласий в придворных кругах, но, когда аския несколько позже назначил нового бенга-фарму, начались возражения. Бенга была озерной областью Сонгай, и должность ее правителя считалась особенно важной. По рекомендации Йахьи аския назначил на эту должность Баллу, своего младшего сына, который прославился своей храбростью. Старшие сыновья аскии открыто выражали недовольство этим назначением.

Число недовольных было немалым: по арабским хроникам из Томбукту, у аскии насчитывалось 34 сына! («Тарих ал-Фатташ» перечисляет имена следующих сыновей: аския Муса, уаней-фарма Муса Йонболо, корей-фарма Мори-Муса, курмина-фари Усман-Йубабо, Мори-Усман-Сакиди, Усман-Корей, Сулейман-Катенга, бенга-фарма Сулейман (Канкага), калиси-фарма Сулейман-Кондикойра, Омар-Кай, Омар-Туту, Омар-Йуйа, Букар-Гуро, Букар-Сонфоло, Букар-Кирин-Кирин, Али-Уайе, Али Косоли, бенга-фарма Али Кинданкангай, Мори-Мухаммед, Мухаммед-Гимби, Мухаммед-Кодира (последние двое известны также под именами Мухаммед-Дандума и Мухаммед эт-Тахир), фари-фарма Абдаллах, аския Исхак, аския Исмаил, Махмуд Думиа, Махмуд Данмаа, Махмуд-Букар, аския Дауд, Якуб, бенга-фарма Мухаммед (которого лучше знали под именем Хабиб-аллах), Халид, Ибрахим, бабели-фарма Фамао. К этим тридцати четырем хроника добавляет, что у аскии было «неисчислимое множество» других сыновей. – Прим. авт.)

Каждый из них создал себе окружение, которое поддерживало его в борьбе за открывающиеся перспективы. Поскольку у сыновей аскии часто были разные матери, то усмирять эти ссоры мог только их общий отец и оставшиеся верными ему влиятельные мусульмане. Аския был уже в преклонном возрасте, кроме того, у него начало слабеть зрение. Али Фолен старался сохранить в тайне болезнь царя и стал ограничивать его аудиенции, это в свою очередь усиливало раздражение сыновей. Открыто выражал свою вражду старший сын аскии фари-мундио Муса, который в конце концов пригрозил прикончить Али Фолена. Старый и верный слуга понял, что его положение стало критическим, и бежал к Йахье в Тендирму. Без Али Фолена слепой аския был бессилен и не мог удерживать власть в своих руках. Йахья сразу приехал в Гао и убедился, что недовольство и мятежный дух широко охватили двор. Он попытался спасти положение, проведя совет аскии с Мусой и другими сыновьями, но тщетно. Однажды он выехал верхом за пределы Гао; Муса со своими приверженцами поехал по его следу и настиг его около Рас-Аризура. После короткой схватки Йахья был убит.

Потеряв второго брата и последнюю опору, аския понял, что остался в одиночестве во власти своих сыновей, и в первую очередь Мусы. Когда последний в воскресный день 26 августа 1528 г. в связи с праздником правоверных ид-ал-адха (Ид ал-адха, праздник жертвы, связываемый с легендой о построении храма Каабы в Мекке библейским Авраамом и о получении им священного «черного камня», хранимого в этом храме, из рук архангела Гавриила. К этому празднику приурочивается время паломничества – хаджжа – в Мекку. – Прим. ред.) объявил, что берет власть в свои руки, у 80-летнего аскии не было другого выбора, кроме одобрения уже свершившегося. В ознаменование своего нового положения Муса вместе с придворными прошествовал к месту моления. Хотя после отстранения аскии обстановка в Сонгай многие годы была нестабильной, на территориях империи это не сказывалось. Власть Сонгай в государствах хауса ослабела еще в последние годы владычества аскии, да и область Аир уже тогда начала ускользать из-под надзора центрального правительства.

Лев Африканский в Сонгай

Историки, опирающиеся на арабские хроники, считают аскию Мухаммеда самым выдающимся сонгайским, а может быть, и вообще западносуданским, государем. Несомненно, эпоха его владычества означала вершину господства Сонгай. Аския наряду с расширением своей империи умело использовал аппарат чиновников и был относительно гуманным правителем, хотя, конечно, не следует принимать за чистую монету все похвалы хроник в его адрес.

О внешнеполитическом значении Сонгай писал в свое время крещеный испанский араб Лев Африканский, который путешествовал по Западному Судану как раз во времена аскии Мухаммеда. Хотя его отчеты содержат явные ошибки и преувеличения (Во всяком случае, говоря об африканских животных, Лев Африканский склонен к преувеличению: он упоминает о десятиметровых львах, о громадных и ужасающих драконах. – Прим. авт.), они строятся в основном на его личных впечатлениях. И поскольку он был в Судане только проездом и писал свои отчеты много позже, у него не было необходимости включать в них льстивые оценки правителей и старейшин. Так, он прямо пишет, что аския (он называет его «иския») «предательски» убил законных государей завоеванных им областей.

Лев Африканский был в Томбукту в 1513 г., то есть в то время, когда могущество Сонгай было особенно велико. Он ошибочно считал этот город столицей аскии, отчасти, видимо, потому, что Томбукту был центром внешней торговли и играл более важную роль в распространении ислама, чем Гао. Возможно также, что аския пребывал в Томбукту во время посещения его Львом Африканским. Во всяком случае, он называет аскию «королем Томбукту». Рассказав о местоположении Томбукту, Лев Африканский переходит к описанию самого города. Прежде всего он восхищается «роскошным храмом, стены которого сделаны из камня и извести», и «королевским дворцом, который построил прекрасный мастер из Гранады». Лев Африканский имеет в виду постройки, запланированные эс-Сахели и восходящие к правлению мансы Мусы. Ко времени Льва Африканского они простояли уже почти два столетия. После этого он упоминает многочисленные лавки и сообщает, что «берберийские купцы» или черные африканцы привозят в город ткани из Европы.

«Все женщины этой области ходят с закрытыми лицами,

за исключением рабынь, которые продают все,

что употребляется в пищу. Жители, и особенно чужестранцы,

которые здесь живут, очень богаты, настолько, что нынешний царь

даже выдал двух своих дочерей за двух братьев-купцов

ради богатства последних.* В Томбукту есть много

колодцев с пресной водой, и всегда, когда Нигер разливается,

вода по нескольким каналам доходит до города. Там величайшее

изобилие зерна и скота (поэтому жители потребляют

много молока и масла), однако очень недостает соли.

Поэтому ее доставляют из Тегаззы, отстоящей от Томбукту

примерно на 500 миль».

*(Упоминание об «обеих» вводит в заблуждение, во всяком случае если Лев имеет в виду аскию, а не Томбукту-коя, т. е. начальника города, так как, по «Тарих ал-Фатташ», у аскии было 19 дочерей: Уэйза-Бани, Уэйза-Ум-Хани, Уэйза-Айша-Коро, Уэйза-Хафса, Айша-Бенкан, Айша-Коро, Бентьи, Хава-Адама, Амкура, Мага-Масина, Фураса-Маненко, Киборо, Фати-Коро, Хаудакой, Да-лал, Нана-Хасса, Фари-Дионди, Фати-Уэйза, Кара-Тутьшга. Уэйза – почетное имя, которое носили только высокопочитаемые женщины. – Прим. авт.).

Лев Африканский рассказывает, что видел, как верблюжий вьюк соли продавали за 80 дукатов. Ниже он говорит, что 15-летняя рабыня (или раб) стоили в Гао шесть дукатов, а лошади, за которых купцы платили в Европе десять дукатов, продавались в Гао за 40 и даже 50 дукатов.

«Самое скверное европейское сукно продается

по четыре дуката канна*, сукно среднего качества -

монокино и минино – по 15, а тонкое венецианское алое,

фиолетовое или синее – по 30 дукатов канна.

Меч стоит здесь три или четыре кроны, также

шпоры, уздечки и другие подобные товары, пряности

продают здесь тоже по высокой цене, но соль

стоит дороже любого другого привозного товара».

*(Канна – средневековая итальянская мера длины, варьировавшаяся от 2,10 м на Мальте до 2,646 м в Неаполе. – Прим. ред.)

«Богатый король Томбукту», по описанию Льва Африканского, весьма напоминает малийского мансу Мусу, так же как и этикет при его дворе:

«Король обладает большим богатством в золотых пластинах и слитках,

из которых некоторые весят 1300 фунтов*,

и он содержит блестящий и хорошо устроенный двор.

И когда король отправляется со своими придворными из одного города

в другой, то он едет верхом на верблюде,

которого ведет кто-нибудь из знати; так же он поступает, и когда

идет в сражение, при этом все его воины едут на конях.

Тот, кто хочет говорить с королем, должен сначала пасть

перед ним на колени и посыпать голову и плечи землей;

обычай требует того же от тех, кто приветствует короля в первый раз,

а также от послов других княжеств. У него всегда около 3000 конных

и множество пеших воинов, которые вооружены отравленными стрелами.

У них часты столкновения с теми, кто не хочет платить дань.

Всех взятых в плен (неплатящих) он продает купцам в Томбукту».

* (1300 фунтов=590,2 кг. – Прим. авт.)

Подобно тому как добрых 150 лет до этого в Мали, в Сонгай очень ценились лошади. Рассказывая о них, Лев Африканский затрагивает и «национальную» политику аскии:

«Здесь очень мало выращивают лошадей.

Торговцы и придворные ездят верхом на маленьких

лошадках. Лучших лошадей доставляют сюда из

Берберии. Как только царь узнаёт, что в город

прибыли купцы с лошадьми, он приказывает

привести их к себе, выбирает себе лучшего коня и

платит за него хорошие деньги. Он так ненавидит

иудеев, что не разрешает никому из них приходить

в его город. Если он узнаёт, что какой-либо

из берберийских купцов имеет дело с иудеями, он

тут же конфискует его имущество».

Лев Африканский подтверждает пиетет аскии перед мусульманской цивилизацией и письменностью:

«Здесь много врачей, судей, священнослужителей и других ученых, содержание которых щедро

оплачивается королем. Сюда привозят также различные рукописи и книги из Берберии,

которые ценятся дороже других товаров».

По словам Льва Африканского, в качестве денег в Томбукту ходят золотые монеты без клейма. Для оплаты менее ценных покупок пользуются раковинами каури, которые, как свидетельствует автор, привозятся из Персии. 400 раковин соответствуют одному дукату. Много путешествовавший хронист удивляется широте торговых связей Сонгай за пределами Берберии: «Удивительно, как много товаров привозят сюда ежедневно, как они дороги и прекрасны».

В то же время Лев Африканский замечает, сколь неравно распределяется достаток в царстве Сонгай:

«В остальной части королевства (то есть за пределами городов Гао

и Томбукту) есть только деревни и хижины, где живут землепашцы и

пастухи, которые зимой покрывают свое тело шкурами животных,

летом же ходят совершенно нагими, прикрыв только срам.

Иногда у них есть обувь, сделанная из верблюжьей кожи.

Это невежественные и грубые люди, и едва ли найдешь одного грамотного

на сто миль вокруг. Они постоянно подвергаются грубому вымогательству,

так что у них почти ничего не остается на прожиток».

Заметки Льва Африканского, несомненно, основываются на его собственных наблюдениях и потому достоверны. Но следует помнить, что в то время – в начале XVI в. – ни в одной части света достаток не был распределен равномерно. Очевидно, аския все же пытался в какой-то мере прислушиваться к жалобам народа. Наряду с чиновничьим аппаратом аския и сам часто занимался решением споров, возникающих среди простого люда, поэтому он не мог не быть хоть сколько-нибудь в курсе того, как живут низшие слои населения. Переодевшись до неузнаваемости, он любил бывать среди народа. Лев Африканский подчеркивает стремление аскии лично разрешать конфликты между подчиненными. Все это, однако, не означает, что аския не был в то же время бесспорным самодержцем.

Существенной частью системы мусульманского социального обеспечения была раздача милостыни, и в этом отношении все хроники превозносят аскию. Хотя хроники и стремились польстить властителю, щедрость аскии – неопровержимый факт. Вряд ли, например, Махмуд Кати стал бы приводить в «Тарих ал-Фатташ» следующий случай без какого-либо реального к тому основания:

«В 913 г. [хиджры] он [аския] совершил путешествие в Кабару,

где встретил трех шейхов, потомков мори Хаугаро. Это были мори эс-Садык,

мори Джейба и мори Мухаммед, которых ши Али [сонни Али] арестовал

во время своего правления… Они страстно жаловались аскии на претерпленные

ими от ши Али жестокости и дурное обращение. Аския дал им по 10 рабов и

100 коров, и они отправились восвояси. По дороге они встретили

других своих братьев*, как и они, внуков мори Хаугаро,

которые шли к аскии Мухаммеду. Когда они спросили шейхов о государе,

те стали превозносить его обращение, доброту и щедрость.

Они рассказали, как получили от него рабов и коров.

«Нам, как вашим братьям, причитается из этого своя доля, -

сказали вторые, – поделим все поровну».

Первые братья отказались делиться, разгорелся спор. Он разрешился тем,

что все братья вернулись к аскии Мухаммеду и рассказали ему

все как было. Аския, будучи в хорошем настроении, выслушал братьев и

сказал: «Когда я давал подарок, я помнил не о всех потомках мори Хаугаро, а

только о тех троих, которые присутствовали. И то, что я дал им, и есть то,

что Аллах дал на вашу долю. Оно принадлежит вам полностью, такова

воля Аллаха». Потом он дал другим братьям по 10 рабов и 100 коров и

сказал: «Они принадлежат вам лично. И пока я жив, вы все имеете право

ежегодно требовать от меня такую же пеню».

Получившие подарки братья благодарили его и просили у Аллаха

долгого века аскии и мира его царствованию».

*(Согласно тексту «Тарих ал-Фатташ», вновь встреченных братьев было пятеро. – Прим. ред.)

Если потомки Хаугаро и не воспользовались обещанием аскии о ежегодной уплате пени (что составило бы 420 рабов и 4200 коров), сам по себе этот эпизод, относящийся примерно к 1507 г., говорит о том, что аския пытался наладить отношения с мусульманскими учеными, которых притеснял ши Али.

«Тарих ал-Фатташ» рассказывает также о другом подарке, который сделал аския мусульманским ученым, и этот случай характеризует как общественные ценности времен величия Сонгай, так и собственную позицию аскии Мухаммеда: говорят, он послал в Томбукту кади Махмуду бен Омару в подарок женщину и тысячу мискалей с таким письмом: «Если эта женщина родит тебе сына, дай ему мое имя и эту тысячу мискалей; если она родит дочь, дай ей 500 мискалей, а 500 оставь себе». «Тарих ал-Фатташ» сообщает, что женщина родила сына, будущего кади Мухаммеда.

Внутренние распри продолжаются

Хотя аския Муса отстранил отца от власти, он позволил ему остаться в Гао. После переворота началась кровавая междоусобная война, так как все сыновья аскии терпеть не могли Мусу. Курмина-фари Усман (или Утман) Йубабо, которого аския Мухаммед назначил правителем Тендирмы как раз накануне своего низвержения, пользовался также поддержкой и среди братьев Мусы. Прошло полгода, прежде чем Муса сумел разбить противников и укрепить свое господство. В боях пали многие братья Мусы; другие, например будущий царь страны Исмаил, нашли убежище у туарегов или в других местностях за пределами страны. К противникам аскии Мусы относился также бенга-фарма Балла (он же, по «Тарих ал-Фатташ», бенга-фарма Мухаммед или Хабиб-аллах).

Поняв, что сражение оборачивается в пользу его брата, Балла искал убежища в доме кади Томбукту Махмуда бен Омара. Но это не спасло его от мести аскии Мусы: Муса силой заставил брата выйти из дома кади и убил его. Кади еще до решающего сражения тщетно пытался уговорить Мусу отказаться от битвы. Новый государь пренебрег и увещаниями посланников из Тьентьи, которые просили его пощадить правителей Бары и Дирмы, бывших союзниками курмина-фари. Аския Муса с самого начала своего правления показал, что не будет придерживаться покровительственной политики отца по отношению к ученым людям ислама.

Вернувшись в столицу Сонгай, аския Муса стал последовательно обходить назначениями уцелевших братьев. На самые важные должности он стал назначать более дальних родственников, в том числе возвел в сан курмина-фари своего кузена Мухаммеда Бенкан (сына Омара Комдьяго). Кровавый террор аскии Мусы привел к неизбежному результату: оставшиеся в живых братья создали тайный союз и убили аскию в апреле 1531 г. Аския Муса продержался у власти лишь два года и десять месяцев.

Мухаммеду Бенкан довелось оказаться в Гао в момент убийства аскии Мусы, и он решил, что его час настал: ни минуты не медля, он провозгласил себя царем Сонгай. Когда братья-заговорщики вернулись в столицу, рассчитывая провозгласить царем старшего из них, они увидели, что место уже занято, и более того: ведущие мусульманские особы приносят клятву Мухаммеду Бенкану. Несомненно, что одной из причин успеха Мухаммеда Бенкана была именно его хорошая репутация среди исламских ученых. Его отец – Омар Комдьяго- был правителем, которого очень чтили мусульмане, а сам Мухаммед Бенкан посещал мусульманскую школу в Санкоре.

Мухаммед Бенкан, он же аския Бенкан-Корей, или аския Мухаммед II, принадлежал к числу тех немногих государей, о рождении которых есть сведения в арабских хрониках. Он родился еще при ши Али, когда аския Мухаммед был еще только старшим начальником в войске последнего. По «Тарих ал-Фатташ», «Мар-Бункан» (то есть Мухаммед Бенкан) при появлении на свет орал так громко, что ши Али услышал его крик в своем дворце. Ши Али вызвал аскию Мухаммеда и его брата Омара к себе и спросил, не родился ли ночью ребенок. Аския объяснил, что у одной из наложниц Омара, родился сын.

Услышав это, ши Али пожелал, чтобы новорожденного убили. В «Тарих ал-Фатташ» рассказывается, что аския и Омар, услышав приговор, пали наземь в знак своей верности и умоляли сохранить ребенку жизнь. Тогда ши Али повелел им пойти и посмотреть, есть ли у новорожденного зубы. Аския и Омар повиновались и обнаружили, что у ребенка действительно были уже зубы. Узнав об этом, ши Али воскликнул: «Из этого ребенка вырастет низкий распутник, но я пощажу его. Именно ты, Маа-Кейна (то есть аския Мухаммед), пострадаешь от него и увидишь, какое зло причинит он тебе и твоим детям».

Новорожденному сохранили жизнь, и прошло много десятилетий, прежде чем предсказание ши Али сбылось; в конце концов аския действительно пострадал от своего племянника, хотя из него и не получилось «низкого распутника», как несколько аффектированно сказал, согласно «Тарих ал-Фатташ», ши Али.

На самом деле Мухаммед Бенкан остался в истории Сонгай как смелый воин, который не колеблясь спешивался, чтобы сражаться плечом к плечу со своими пехотинцами. Рассказывается, что он выиграл сражение против анимистов Гурмы, но полностью проиграл битву с государством Кебби. Он старался вернуть своему двору прежний блеск. Несомненно, он пытался таким образом укрепить свое положение узурпатора.

Его двор щеголял в красивых одеждах, а отпущенные из гарема женщины могли ходить без покрывал (это обстоятельство могло повлиять на автора «Тарих ал-Фатташ», когда он отшлифовывал формулу предсказания ши Али!). В распоряжении царя был собственный оркестр, который повсюду сопровождал его. В оркестре было два ранее невиданных в Западном Судане инструмента: труба-фоторифо и барабан-габтанда.

Но по отношению к старому и слепому аскии Мухаммеду Мухаммед Бенкан все же сделал роковую ошибку. Очевидно, он считал присутствие в Гао старого и слепого, но удивительно крепкого духом царя неприятным напоминанием о законной династии Сонгай. В конце концов он отправил аскию из царского дворца под домашний арест на остров Канкага, лежащий посреди Нигера, где условия жизни были суровыми. Рассказывают, что на острове аския страдал от москитов и лягушек. Но более всего аскию угнетал позор, который выпал на его долю на старости лет.

Чтобы иметь союзника против недоброжелательных придворных, Мухаммед Бенкан призвал в Гао друга своего детства и сына аскии Мухаммеда – Исмаила, который. скрывался у туарегов после того, как оказался в стане побежденных в сражении с аскией Мусой. Чтобы укрепить союз с Исмаилом, Мухаммед Бенкан отдал ему в жены свою дочь и потребовал клятвы в неизменной верности. Если Исмаил и соблюдал клятву, то в высшей степени формально.

Когда он навестил своего престарелого отца на острове Канкага, тот посоветовал ему установить связь с его старыми служителями-евнухами, которые помогут ему свергнуть власть Мухаммеда Бенкана. В хронике рассказывается, что Исмаил готов был вступить в заговор, поскольку его сестер унижали при дворе Бенкана, заставляя их показываться на людях без покрывал. Для низвержения царя необходим был военачальник, который имел бы свои вооруженные силы, поскольку Мухаммед Бенкан создал для себя гвардию телохранителей в 1700 человек, которые, видимо, хранили ему верность. Исмаил задался целью склонить на свою сторону Сума-Котобаки, который в это время занимал должность денди-фари. Этого сановника удалось восстановить против его господина, и Мухаммед Бенкан был низложен в апреле 1537 г.

Царь, стоявший у власти почти шесть лет, весьма поспешно бежал из столицы. Ему рассказали, что Исмаил уже успел перекрыть дороги на Гурму и в государство хауса. Для бегства оставался путь только в Томбукту. После мучительного путешествия Мухаммед Бенкан достиг все же цели и нашел убежище – вновь у кади Махмуда. После нескольких дней отдыха он продолжал путь в Тендирму, где его брат Усман-Тинфирен занимал должность курмина-фари. Посланные в погоню люди Исмаила настигли свергнутого царя близ озера Горо, но он был уже не один. Он сумел собрать приверженцев, к числу которых среди прочих принадлежал его сын Бакари, а также армия Усмана-Тинфирен. Взвесив все обстоятельства, войска Исмаила решили не вступать в битву и вернулись в Гао.

Усман-Тинфирен предложил, видимо, ободренный нежеланием воинов Исмаила сражаться, что они пойдут на Гао и вернут Мухаммеду Бенкану престол. Низвергнутый царь счел все же это предложение нереальным. Он знал, что в Гао они столкнутся с превосходным войском и силы его брата потерпят поражение. «Кроме того, – заметил он, – если сонгайский народ разгневается на кого-либо, он никогда его не простит» (Если верить хронике, то Мухаммед Бенкан был весьма близким к народу повелителем: для тех времен было довольно редким, чтобы царь принимал во внимание чувства и ощущения народа. – Прим. авт.).

Вообще наступление вряд ли удалось бы: Исмаил послал новое войско против Мухаммеда Бенкана и Усмана-Тинфирен. Конницу вел Йари-Сонко-Диби, но и он в конце концов не пожелал вступить в бой с силами курмина-фари и ограничился оскорблениями и насмешками над ним с другого берега Нигера. Делафосс полагает, что Мухаммед Бенкан не счел это уклонение Йари-Сонко-Диби за трусость и решил удалиться вместе со своим сыном и братом в изгнание в Мали. Там с ними обращались столь скверно, что Усман в конце концов уехал в Валату.

Мухаммед Бенкан провел остаток жизни в Таба. Он умер много позже и при странных обстоятельствах. Правивший тогда в Сонгай аския Дауд, проходя через город, где жил в "изгнании Мухаммед Бенкан, послал свой оркестр исполнить перед прежним властелином приветственную мелодию. Это внимание оказалось не по силам Мухаммеду Бенкану: потрясенный, он умер, очевидно, от сердечного приступа.

После свержения Мухаммеда Бенкана аския Исмаил первым делом вернул в Гао аскию Мухаммеда и поселил его в царском дворце. Со своей стороны аския Мухаммед облачил Исмаила в традиционное одеяние калифа и тем самым как бы признал легитимность его правления и причислил к законной династии. На следующий год дряхлый, примерно 90-летний аския Мухаммед скончался. Ненамного пережил его и Исмаил: он умер естественной смертью в ноябре 1539 г., успев пробыть у власти всего два года и девять месяцев. За это время Сонгай пережил великий голод. Но вряд ли это событие было непосредственной причиной кончины царя.

После совещаний высших представителей власти власть перешла без междоусобиц к Исхаку, сыну аскии Мухаммеда, основателя династии. Хотя смена правления обошлась без кровопролитий, время Исхака отнюдь не было спокойным. Новый царь, охваченный манией преследования, начал уничтожать своих реальных, а по большей части мнимых противников. Это очень хорошо отражено в его политике раздачи должностей. Он успел сменить трех курмина-фари: одного казнил, второй оказался замешанным в заговоре, и только третий, Дауд, сохранил свою должность и потом стал преемником аскии Исхака на сонгайском престоле. Исхак умер 24 марта 1549 г., пробыв на престоле добрый десяток лет.

Об аскии Исхаке рассказывается, что он получил в детстве воспитание в духе ислама. Это, однако, не мешало ему обращаться с мусульманскими учеными по собственному произволу. Упоминается, что он назначил кадиями в Дженне и Тендирме людей, которые вовсе не желали этого. Налоговая политика Исхака также была весьма жестокой. Все же, несмотря на его произвол, Исхак рисуется в хрониках благочестивым мусульманином, который соблюдал предписания о каждодневных молитвах, а также раздавал бедным щедрое подаяние.

Хотя при Исхаке гегемония Сонгай в Западном Судане была еще неоспоримой, но уже стали проявляться первые признаки возникновения новых держав. Султан Марокко Ахмед ал-Аредж сообразил, какие огромные доходы приносят Сонгай таможенные сборы с транссахарской торговли солью, и в 1546 г. потребовал себе права облагать пошлиной туарегские караваны, возившие соль из Тегаззы на Нигер. Ответ аскии Исхака был недвусмысленным: «Ахмед, который обложит [эти караваны] пошлиной, – это, во всяком случае, не тот султан, который ныне правит в Марокко. Что касается Исхака, который примет это предложение, то это, разумеется, не я. Тот Исхак еще не родился». Для большей надежности Исхак отправил отряд из 2000 туарегов ограбить Бани-Асбих-торговый центр в южном Марокко. Марокканский султан хотел отомстить, послав своих людей разграбить Сонгай, но эта попытка полностью провалилась уже в Вадане.

Аския Дауд: новый расцвет Сонгай

Когда Исхак умер в Гао, об этом сразу послали весть курмина-фари Дауд у в Тендирму, и тот поспешил броситься в столицу, чтобы присутствовать при принятии решения о новом царе. Его единственным соперником был арбинда-фарма Букар, сын дочери аскии Мухаммеда, и, как говорят, особенно любимый народом. Утверждают, что Дауд пришел к власти без кровопролития. Но из «Тарих эс-Судан» можно понять, что Дауд постарался убрать соперника с помощью магии. В той же хронике на нового царя возлагается ответственность за убийство хи-коя Мусы. Едва придя к власти, Дауд назначил новых людей на важнейшие должности, а именно: курмина-фари, хи-коя, фари-мундио (управляющего царскими доменами) и денди-фари.

Аскию Дауда считали первым крупным царем после аскии Мухаммеда, основателя династии. О прочности его власти свидетельствует и долгое время правления – 33 года (1549-1582). «Тарих ал-Фатташ» сообщает, что «Дауд собрал урожай, который посеяли его отец и братья, на его благо трудившиеся». О государственных трудах аскии Мухамеда действительно можно говорить как о заслуживающих внимания, что трудно сказать о делах братьев Дауда. В действительности вызывает удивление, как гегемония Сонгай не ослабла во времена всех этих внутренних раздоров и борьбы братьев за власть.

Об аскии Дауде говорится, что он часто посылал своих воинов в поход в разные части государства. Это рассматривается как признак того, что окраинные территории Сонгай время от времени уклонялись от уплаты условленных податей. Это неудивительно, если вспомнить, какая внутренняя борьба раздирала государство Дауда. В то же время некоторые походы Дауда считаются чем-то вроде инспекторских поездок, в ходе которых не было настоящих сражений. Их целью было, прежде всего показать бдительность центрального правительства по отношению к окраинным частям и предотвратить заранее попытки мятежа.

Одной из главных задач аския Дауд, подобно аскии Мухаммеду, считал обращение в ислам моей. Согласно хроникам, он четырежды ходил на них в походы и, хотя ни разу не потерпел прямого поражения, тем не менее, не смог достичь желаемой цели и обратить этих анимистов в ислам. Правда, его войско не возвращалось из государства моси с пустыми руками, а привозило обильную добычу и рабов.

Аския Дауд сражался также против Гурмы, Хомбори и Бандиагара. Рассказывается, что он в 1558-1559 гг. водил свое войско в Мали и выиграл сражение при Дибикара против этого некогда великого государства. Говорят, Дауд привел из Мали множество пленников. Среди них была дочь правителя Мали Нару, которую Дауд взял в жены. Эта принцесса привезла с собой в Гао множество драгоценностей и рабов, которые несли ее багаж. На этом основании считается, что, несмотря на уменьшение территории государства, малийский государь был тогда еще богатым властителем.

Единственное настоящее поражение войско Дауд а, точнее его небольшая, но отборная часть, понесло в 1554 г. в Кацине. Тогда Дауд послал 24 всадников под командой хи-коя Али Додо за данью в хаусанский город Кацину. В местности Карфата они столкнулись с войском Кацины из 400 всадников. Несмотря на свою малочисленность, воины Али Додо вступили в бой. 15 его воинов пали, остальные были взяты в плен. Царь Кацины Ибрагим Майе разрешил пленникам вернуться к Дауду, так как «столь бесстрашные люди не заслуживают смерти».

Хотя границы Сонгай со времен аскии Мухаммеда несколько сузились, правление аскии Дауда считалось эпохой второго расцвета государства, как с точки зрения земных богатств, так и духовной жизни. Ислам стал существенной частью духовной атмосферы государства и даже правительства. Говорят, Дауд знал Коран наизусть и к тому же изучал «Рисале», книгу исламских молитв, которым ежедневно обучали его мусульманские ученые («Рисале», точнее «Ар-Рисала» («Послание» или «Записка»), о которой идет речь, – это, скорее всего, не «книга исламских молитв», а богословский трактат суфийского теолога и мистика Абу-Касима Абд ал-Керима ал-Кушайри (986-1074). – Прим. ред.).

Иногда мусульманские ученые вели себя прямо-таки своевольно по отношению к властителю. Однажды, когда отношения Дауда с томбуктским кади ал-Акибом были напряженными, кади заставил царя, прибывшего в Томбукту, долго дожидаться на улице, прежде чем соблаговолил принять его. Когда царя наконец впустили в дом кади, он, несмотря на такое обращение, проявил смирение перед духовным пастырем. После этого их отношения наладились.

«Тарих ал-Фатташ» рассказывает и другой эпизод времен Дауда, связанный с религией. Было принято, чтобы паломники из Мекки возвращались домой через Гао. Но они не входили в город, прежде чем не получали на то разрешение царя, и разбивали лагерь за городом, куда царь, по обычаю, шел им навстречу. Так поступил и аския Дауд, когда услышал, что из Мекки пришел караван. Прибыв с небольшой свитой в лагерь паломников, аския спешился и, дабы проявить почтение к пилигримам, стал целовать руки окружившим его паломникам.

На сей раз среди них был и один раб Дауда. Царь, который не помнил его, взял уже его руку, чтобы поцеловать, но стоявший сзади придворный узнал раба, выдернул его руку из руки царя и стал поносить человека, который забыл свое общественное положение. Придворный поклялся Дауду, что отрубит рабу руку, которая так гнусно коснулась царя. Аския обернулся к альфа Кати (Альфа Кати – представитель второго поколения авторов хроники «Тарих ал-Фатташ», потомок современника аскии Мухаммеда – Махмуда Кати. – Прим. ред.) и спросил, как следует поступать с человеком, который забыл свое место. Кати, молча следивший за происходящим, ответил: «Придется отрубить ему руку. Это самое меньшее, что ты можешь сделать». Царь был, видимо, несколько ошеломлен ответом Кати, поскольку просил «во имя Аллаха» рассказать ему, правда ли, что в подобных случаях отрубают руку. Кати ответил: «Почему бы и не разрешить отрезать руку человеку… который был в Мекке и тронул рукой Черный камень… посетил могилу пророка, коснулся этой рукой благородного трона посланца Аллаха… а также могил Абу Бекра и Омара и которому все еще было мало милостей и благоволения, связанных с этими благородными деяниями. Нет, он захотел еще той же самой рукой коснуться твоей руки и получить это самое ничтожное и краткое удовлетворение из всех удовлетворений этого мира! Разумнее поступил бы владелец этой руки, если бы отнесся к ней бережнее и не протягивал бы ее к твоей руке. Но коль скоро он поступил именно так, то мне кажется, что его руке уготован печальный конец: упаси нас Аллах от повторения подобного!»

Аския Дауд понял смысл речи Кати. Он приказал отправить чиновника, предложившего отрубить рабу руку, в тюрьму и дал паломнику 100 тысяч раковин каури. Он решил, кроме того, освободить 50 рабов, принадлежавших к племени отца паломника, и 50 других-из рода его матери. Он освободил также 100 поденщиков, занятых на казенных работах. А альфе Кати за мудрый совет аския дал десять одежд и пять рабов. В данном случае аския Дауд послушался совета мусульманского ученого и поступил, как положено послушному мусульманину. Но известны случаи и прямо противоположного поведения царя. Некоторые обычаи двора Гао восходили к временам анимизма, и один высокий гость – мусульманин из Томбукту, пораженный увиденным, заметил Дауду: «Когда я вошел сюда, я был ошеломлен и подумал, что ты сошел с ума, так как увидел, что ты сплевываешь [на рукава евнухов], а люди носят прах на головах своих ради тебя». На это, говорят, аския рассмеялся и ответил: «Я не безумен, я в своем уме, однако я глава безумцев, порочных и возгордившихся, и потому делаю и себя безумным».

Во времена Дауда Сонгай, по крайней мере его двор, не оторвался еще от своего анимистического прошлого. Очевидно, аския Дауд был достаточно реальным политиком, чтобы понимать значение этого прошлого, особенно для народа.

Итак, хотя в обычаях сонгайского двора и были в те времена уловимы остатки анимизма, положение ислама как официальной религии было неоспоримым. Соседние государства рассматривали Сонгай именно как страну мусульман. Это, однако, не хранило страну от внешних опасностей, причем, как это ни парадоксально, наибольшую опасность представляли отнюдь не анимисты, а единоверцы Сонгай.

Внешняя угроза: Марокко

Марокко уже во времена аскии Исхака заявляло претензии на подати с соляных копей Тегаззы. Эти притязания были отклонены силой. В 1556-1557 гг., то есть в середине правления аскии Дауда, султан Марокко Мухаммед аш-Шейх вновь выступил с такими притязаниями. Он организовал в Тегаззе волнения, в результате которых сонгайский управитель и сборщик податей тегазза-мундио Мухаммед Икома и многие туареги-торговцы солью были убиты. Спасшиеся от бойни в Тегаззе бросились в Гао. Они просили, чтобы аския Дауд отказался от добычи соли в Тегаззе и перешел южнее. Говорят, что аския Дауд согласился, и в 1562 г. возникли новые соляные копи между Тегаззой и Таоде-ни, в месте, которое известно под названием «Тегазза ал-Гизлан», что значит «Газелья Тегазза». Таким образом, старый центр торговли солью хотя бы отчасти перешел под власть марокканского султана. По некоторым сведениям, аш-Шейх будто бы делил доходы от копей пополам с сонгайским царем.

В 1578 г. султаном в Марокко стал Ахмед ал-Мансур, который стремился расширить свои владения столь же настойчиво, как и его предшественник. Он потребовал у аскии Дауда годовой доход с копей Тегаззы под предлогом уплаты жалованья «исламским войскам», которые сражаются с христианами.

Дауд, видимо, понимал политическую реальность расширяющегося Марокко и не считал возможным отклонить это предложение, опираясь на свои вооруженные силы или наняв туарегов для грабительского набега на марокканские торговые центры. В то же время он не хотел соглашаться и с требованием султана, поскольку это означало бы признание господства марокканцев в Тегаззе. Он предпочел сделать примирительный жест и передал султану Марокко 10 тысяч мискалей золота; этим подарком он хотел показать, что готов нести свою долю ответственности в распространении ислама.

Поскольку аския Дауд не совершал хаджж в Мекку, его репутация в средиземноморском мусульманском мире, несмотря на долгий срок правления, не была столь высокой, как у царей Западного Судана, совершавших паломничество. Среди ближайших соседей Сонгай его мусульманство никогда не ставилось под вопрос: хроники подчеркивают наряду с его отношением к ученым также начатый в Томбукту ремонт больших мечетей, участие в основании библиотек и создании различных благотворительных учреждений как свидетельства его безупречной преданности исламу.

Но с точки зрения исламского центра, он был всего лишь властителем далекой окраины. Блестящий поход в стиле прежних властителей Сонгай мог бы изменить это представление, но, очевидно, Дауд боялся вспышки внутренних противоречий в Сонгай в случае его длительного отсутствия. И весьма вероятно, что опасения его имели под собой основание.

Аския Дауд умер в 1582 г. естественной смертью в своем дворце в Гао. Его старший сын Мухаммед Бенкан был тогда курмина-фари в Тендирме. Перед смертью Дауд объявил, что хотел бы, чтобы его преемником стал Мухаммед Бенкан (На самом деле назначение Мухаммеда Бенкан за четыре года до этого на должность курмина-фари означало уже выбор преемника. – Прим. авт.). Но желание Дауда не осуществилось, так как Мухаммеда Бенкан не было в момент кончины отца в столице, и он не смог защитить свои права. Новым царем выбрали старшего из присутствовавших царевичей – Мухаммеда ал-Хаджа. Имена Мухаммеда Бенкан и Мухаммеда ал-Хаджа проскальзывают в рассказах о политических делах Сонгай еще ранее, в том же году. Тогда Мухаммед Бенкан был явно влиятельнее.

Делафосс рассказывает, что «ужасающая эпидемия» уничтожила в тот год огромную часть населения Томбукту, что было использовано правителем Масины Бубу Марьяма, который напал на снаряженный Мухаммедом ал-Хаджем корабль, возвращавшийся в Дженне, и захватил его. Впервые в истории Сонгай был совершен пиратский набег. Мухаммеда Бенкан послали в карательную экспедицию в Масину – он был тогда курмина-фари и, по всей видимости, самый сильный военачальник в государстве. После него в Масине остались столь основательные следы, что Дауду пришлось, во всяком случае на словах, осудить его действия.

Услышав о болезни отца, Мухаммед Бенкан сразу направился из Тендирмы в Гао. В Томбукту он узнал, что отец умер и что власть захватил его брат. Сперва он вернулся в Тендирму, где начал собирать войско, с помощью которого мог бы устранить брата. Но через некоторое время он изменил свое решение, отказался от должности и удалился в Томбукту учиться под руководством мусульманских ученых. Свою армию он послал в Гао, и она влилась в войско Мухаммеда ал-Хаджа. Новый царь принял отставку старшего брата и одобрил его переезд в Томбукту.

Новым курмина-фари он назначил другого своего брата – ал-Хади (Согласно «Тарих ал-Фатташ», у аскии Дауда был 61 ребенок, из которых более половины умерло молодыми. Из десяти его сыновей некоторые стали со временем царями Сонгай. Кроме того, у аскии Дауда были сыновья, которые никогда не стали правителями, но которые занимали высокие должности. Из дочерей аскии Дауда «Тарих ал-Фатташ» упоминает следующих: Касу (жену дженне-коя Мана-Бала), Арахаму-Рарауей, Биту (жену магшарен-коя), Ариао (мать кади Боцо, имевшего должность в Лоло), Сафию (жену Сиди Салима эл-Аснуни), Аматуллах (жену эл-Катиба Дараме), Айшу Кимаре (жену автора «Тарих ал-Фатташ» Махмуда Кати, которая умерла в Томбукту, так что кади «не успел коснуться ее»), Алаймату и Уэйзу Умм-Хани. – Прим. авт.).

Но через некоторое время ал-Хадж изменил свое отношение к пребыванию Мухаммеда Бенкан в Томбукту. Армейское командование убедило царя в том, что на свободе Мухаммед Бенкан представляет собой политическую угрозу. Военачальники подчеркивали, что хотя Мухаммед Бенкан сам и не замышляет переворота, но само его существование может заронить в душу царя подозрение, что люди, которые бывают в Томбукту, состоят в противоправительственном заговоре. Точка зрения военных выглядела реалистической для тех времен, полных переворотов и заговоров. Аския ал-Хадж принял совет во внимание и выслал своего брата в Ганто, где тот и жил до конца дней.

В подчинение курмина-фари ал-Хади аския ал-Хадж назначил сына Мухаммеда Бенкан – Бакари. Бакари снискал почести, разбив неожиданным нападением правителя Масины Бубу Марьяма (Попав в плен, Бубу Марьяма предпочел жизнь изгнанника в Гао возвращению на родину. После Бубу Марьяма правителем Масины стал Хамаду-Амина. – Прим. авт.). В начале 1584 г. курмина-фари ал-Хади узнал от братьев, находившихся в Гао, что царь болен. Это известие толкнуло его на попытку захвата власти. Когда аския ал-Хадж услышал, что ал-Хади вышел из Тендирмы по направлению к Гао, он послал к нему гонца просить, чтобы курмина-фари вернулся в свою резиденцию. Ал-Хади, однако, продолжал путь в Гао. Хотя царь и был болен, ал-Хади не достиг власти, а, напротив, ал-Хадж хитростью взял его в плен и также выслал в Ганто.

В том же 1584 п султан Марокко Ахмед ал-Мансур послал к аскии ал-Хаджу посланника Мансура бен ал-Филали. Главной целью его было разведать положение дел в Гао. Ал-Хадж был, видимо, осведомлен о настоящих целях посланника, ведь султан открыто проявлял интерес к территориям, расположенным по южной границе Сахары. Уже в предшествующий год он посылал свои отряды в оазисы Туат и Гурара, из которых Туат был важен для караванной торговли. Несмотря ни на что, аския ал-Хадж вежливо принял марокканца и обменялся с ним в качестве подарков «многочисленными рабами и 80 евнухами». Ал-Филали пробыл в Гао три года и сумел за это время войти в доверие к царю. Марокканцу стал также ясен внутренний разлад в стране, одним из признаков которого было отстранение аскии ал-Хаджа от власти в декабре 1586 г.

Конечной целью марокканского султана был, несомненно, захват Сонгай, но засылка разведчика в Гао на несколько лет показывает, что он не хотел торопиться. В то время как его посланник собирал сведения об обороноспособности Сонгай, ал-Мансур стремился укрепиться среди государств-соседей Сонгай. В 1584 г. он послал отряды усмирять арабов Мавритании. После этого те же войска продвинулись к реке Сенегал, чтобы склонить вождей племен фульбе признать себя вассалами султана Марокко. И это удалось, хотя, согласно «Тарих ал-Фатташ», и очень дорогой ценой: 20 тысяч людей султана погибли в Сахаре от голода и жажды.

Немного позже ал-Мансур, согласно Делафоссу, послал отряд из 200 человек, вооруженных ружьями, в Тегаззу. Местные жители бросились просить помощи у аскии ал-Хаджа, но напрасно: сонгайский царь, очевидно, понял, что потерял старые соляные копи, захваченные Марокко, так как в 1585 г. он окончательно перевел торговлю солью в Таодени.

Когда сонгайские принцы в январе 1586 г. низвергли аскию ал-Хаджа, он был также отправлен в изгнание – в Тондиби. Его место в пришедшем в упадок государстве было передано Мухаммеду Бани, которого свергнутый ал-Хадж считал «самым глупым из всех потомков наших отцов». Этот выбор оказался роковым для Сонгай.

Междоусобная война

Когда в январе 1586 г. Мухаммед Бани пришел к власти, уже были налицо все признаки развала государства. Извне Сонгай угрожали марокканцы, и внутренне страна была слабее, чем когда-либо. Такие добродетели времен ши Али и аскии Мухаммеда, как верность и повиновение, исчезли. Государственная власть ослабла, заговоры и алчность возросли. Улучшению положения никак не способствовало и то, что властителем стал бездарный царевич.

История помнит Мухаммеда Бани, несмотря на его прозвище (Бани – «хороший», «нежный». – Прим. авт.), жестоким властителем. Став царем, он, прежде всего убил изгнанных в Ганто Мухаммеда Бенкана и ал-Хади. Короткое правление Мухаммеда Бани, по «Тарих ал-Фатташ», – год, четыре месяца и восемь дней – помнят как время жестокой засухи и дороговизны. Хотя Мухаммед Бани умер своей смертью (надо думать, от сердечного приступа, вызванного тучностью и перенапряжением), обстоятельства этого события и его причины разоблачают общее положение в государстве, яростные распри внутри господствующей верхушки.

Междоусобная война, едва не приведшая к распаду Сонгай, началась с ничтожной ссоры двух чиновников. Ирония истории состояла в том, что государство рухнуло бы в любом случае, поскольку взаимная подозрительность и интриги достигли такого накала, что, рано или поздно, все равно нашелся бы повод для выяснения внутренней расстановки сил, а ничтожная размолвка между служившим в Кабаре баламой Садиком и кабара-фармой Алу могла бы обойтись и без кровопролития.

Принцип разделения власти между этими двумя чиновниками был ясен: балама был начальником гарнизона Кабары, а кабара-фарма был в свою очередь царским чиновником, который ведал гаванью и взиманием сборов с судов, двигавшихся по реке. Но положение осложнялось тем, что балама Садик был сыном аскии Дауда, а кабара-фарма Алу всего лишь евнухом царя Мухаммеда Бани.

Раздоры между этими двумя людьми начались, видимо, уже задолго до того, как стали достоянием публики. Алу был известен как дерзкий чиновник, которого, во всяком случае, не любили мусульманские ученые (У автора «Тарих ал-Фатташ» Махмуда Кати были личные счеты с Алу: тот ухитрился присвоить себе пашенные угодья, которые Кати получил от аскии Дауда. – Прим. авт.). Садика они, напротив, любили, что в свою очередь раздражало Алу.

В марте 1588 г. между сановниками возникла открытая ссора, когда Алу стал утверждать, что раб Садика украл у его рабыни по имени Гонгай набедренное покрывало. Садик допросил подозреваемого раба и убедился в его невиновности. Это, однако, не удовлетворило кабара-фарму: он схватил раба Садика и бросил его в тюрьму, дав ему перед этим 100 ударов бичом из бычьей кожи. Узнав об этом, Садик пришел с небольшим отрядом воинов в служебное помещение Алу, убил его дротиком и освободил своего раба.

Садик знал, что его ждут серьезные неприятности, ведь Алу был личным представителем царя в Кабаре. Поэтому он немедленно послал весть своему брату Салиху, который был курмина-фари в Тендирме, и сообщил ему, что собирается восстать против законного властителя. Он предложил объединить военные силы и вместе захватить Гао, после чего Салих будет провозглашен новым царем. Говорят, курмина-фари Салих принял эту весть «с радостью и торжеством». Он немедленно собрал свои войска. В армии курмина-фари, как рассказывается, было 4600 всадников, а пеших и «не счесть». К Салиху присоединились подчиненные ему бара-кой и дирма-кой.

Балама Садик пришел навстречу брату в Тойа, где они совещались, как осуществить свой замысел. Салих стал лагерем между Кабарой и Амадиа, а Садик вернулся в Кабару снаряжать свою армию. Но согласие между братьями было нарушено, поскольку в дело вмешались интриганы. Нет точных сведений о том, в чью пользу они действовали, но, во всяком случае, они рассказали Салиху, что Садик хочет его обмануть и на самом деле убить его, чтобы самому взять власть в Гао. Салих, посомневавшись, поверил. Он взял 40 конников и глубокой ночью поехал в Кабару! Услышав цокот копыт, Садик догадался, что дело идет о заговоре, и вышел из дома черным ходом «со щитом и руками, полными дротиков». В «Тарих ал-Фатташ» подробно рассказывается, что между братьями произошел поединок, причем каждый считал другого обманщиком. Курмина-фари бросил в баламу три дротика, но ни один не попал в цель. Садик же попал [в брата] своим дротиком так, что он «прошел между лопаток и вышел из груди». Смертельно раненный Салих ушел из Кабары и умер неподалеку от города. Стычка братьев произошла, согласно хронике, 24 марта 1588 г. Говорят, что Садик привез тело брата в Кабару и положил его в своем доме. Он пытался узнать, кто виновник интриги, но без успеха. Когда сведения о смерти курмина-фари распространились, то его военачальники пришли клясться в верности Садику. Мало кто знал о братоубийстве.

Сведения о событиях в Кабаре быстро дошли до Мухаммеда Бани в Гао, который с удивительной пассивностью следил за происходящим. У него была разветвленная сеть шпионов (По «Тарих ал-Фатташ», от царского дворца каждый день уходили в разные страны примерно сто шпионов, которые, возвратись, рассказывали властителю, что происходит в какой части царства. Не исключено, что даже упоминаемые в хронике интриганы были на жалованье у царя. – Прим. авт.), и вскоре Мухаммед Бани узнал, что балама Садик движется на Гао с большим войском и что его поддерживают мусульмане Томбукту и жители западных областей Сонгай. Только бенга-фар-ма бежал в Гао. За спиной Мухаммеда Бани стояли восточные области, а также племена, жившие близ столицы. Ситуация напоминала в какой-то мере борьбу между ши Баро и аскией Мухаммедом, хотя у ши Баро в свое время была большая поддержка среди вождей племен и больше земель, чем у егр противника.

Мухаммед Бани решил выступить против Садика, когда тот подошел достаточно близко к столице. Ожидая прибытия мятежников, царь собрал мощную армию – 30 тысяч воинов, и располагал, таким образом, пятикратным превосходством в силах. Когда Садик был в двух днях пути от Гао, Мухаммед Бани верхом на коне повел свое войско против мятежников. Около полудня был сделан привал, и царь удалился в свой шатер на отдых. Тучный Мухаммед Бани не привык к походным условиям, поэтому, как рассказывают, он так был измучен дорогой, что не имел сил даже снять доспехи, а лег прямо на постель и заснул. Когда евнухи в назначенное время пришли будить его, они обнаружили, что царь мертв.

То, что произошло затем, ярко рисует картину неразберихи и разложения, царивших среди придворных в Сонгай благодаря всеобщим интригам. Когда придворные узнали о смерти царя, они и не подумали доложить об этом законному наследнику престола, а скрыли это и стали обсуждать, кого сделать новым царем. Наконец, было решено, что престол не получит никто из сыновей аскии Дауда, поскольку они, по мнению придворных, уже причинили достаточно вреда своими раздорами. В конце концов решили провозгласить царем сына аскии Исмаила, бенга-фарма Махмуда, который успел одобрить это решение, прежде чем верный раб по имени Табакали раскрыл законному наследнику трона Исхаку планы дворцовых чинов. С помощью братьев и верных друзей Исхак обезвредил заговорщиков и провозгласил себя новым царем. А еще несколько ранее жители Томбукту, «торжествуя и празднуя», признали царем баламу Садика. Так в Сонгай оказалось два царя.

Согласно Делафоссу, аския Исхак II обсудил военное положение со своим секретарем Абубакари Ланбаро и решил назначить командующими сыновей покойного ал-Хаджа-Омара Като и Мухаммеда. По «Тарих ал-Фатташ», войска Исхака выступили против мятежников 10 апреля 1588 г. В то время балама Садик не знал еще о смерти Мухаммеда и о переходе власти к Исхаку. Он уже торжествовал победу, когда вдруг увидел, что по пустыне галопом несется группа парадно одетых всадников. Узнав среди них членов царской семьи, он был уверен, что они восстали против Мухаммеда Бани и хотят принести ему клятву верности. Но когда всадники подъехали ближе, истина открылась. Садику сообщили, что на престол взошел новый царь, который требует клятвы верности от своих братьев. Если Садик не пойдет на это, его покарают как мятежника. Балама Садик ни в коем случае не собирался признать брата правителем, но он понимал и безнадежность своего положения. Говорят, он попытался переманить всадников аскии Исхака на свою сторону, но безуспешно. Два брата Садика, которые были среди всадников Исхака, пожалели попавшего в безнадежное положение Садика и помогли ему бежать. Исхак тем не менее решил довести дело с Садиком до конца и послал в погоню за ним хасал-фарму Алу улд Сабиля и евнуха Атакурма Дьякате во главе 50 всадников. Исхак приказал, чтобы отряд не возвращался без Садика, живого или мертвого.

Делафосс рассказывает о сражении баламы Садика и аскии Исхака (Делафосс называет Садика баламой Садиком Тункара. – Прим. авт.). Командующий войском Омар Като поклялся привести баламу в Гао и убить его дротиком. Для большей верности он заставил поклясться в этом все войско. Балама, как рассказывается, стоял лагерем в Гумбу-Койра, неподалеку от Гао. Первым против Садика из войска Исхака выступил Марен-фан, который метнул свой дротик в шатер баламы. После этого на баламу напал отряд туарегов, составлявших часть армии, но без успеха. Наконец, в сражение вступила собственная конница Исхака. Говорят, балама лично участвовал в сражении. Он метнул дротик в царя, но Омар Като спас аскию Исхака, бросив свой дротик в то же самое время в Садика, – дротик отскочил от его шлема. Битва длилась весь день, и в конце концов войско аскии Исхака одержало верх.

Садик успел бежать в Томбукту, куда прибыл 25 апреля вместе со своими союзниками – губернатором Баганы, а также правителями Хомбори и Бары; оба они были ранены в сражении. Из Томбукту Садик бежал далее в Тендирму, и начальники последовали за ним. Отряды аскии Исхака в конце концов настигли беглецов и убили Садика и других военачальников в Ганто, близ могил Мухаммеда Бенкан и ал-Хади. Правителя Хомбори аския Исхак велел зашить в бычью шкуру и похоронить заживо в одной из конюшен Гао. После этого он казнил начальника туарегов в Томбукту, главу городаги многих других, некоторых запорол до смерти бичами, Других заточил в тюрьму.

Таким образом, аския Исхак вышел победителем в междоусобной войне, но война эта оказалась для Сонгай роковой: в ходе ее погибла примерно половина всех военных сил страны, а это давало существенное преимущество марокканцам, которые давно уже замышляли захватить Западный Судан. По данным «Та-рих ал-Фатташ», в этой междоусобице погибла Тендирма. Из войска курмина-фари Салиха уцелело лишь несколько младших командиров и солдат.

Решающее сражение в междоусобной войне произошло в апреле 1588 г. Через два года Сонгай перестало существовать как великая держава.

Гибель Сонгай

Честолюбивые замыслы марокканского султана Ахмада ал-Мансура кажутся, во всяком случае задним числом, столь очевидными, что историкам трудно объяснить, как могли властители Сонгай столь безразлично относиться к грозной политической опасности с севера. Объяснений этому много. Одно из наиболее правдоподобных – это Сахара: цари Сонгай, видимо, не в состоянии были представить себе, что кто-то отправит свою армию через пустыню и после этого она еще сохранит боеспособность. Предыдущие военные неудачи Марокко подкрепляют это представление. Весьма вероятно, что сонгайские цари рассчитывали на численное превосходство своего войска и знание местных условий. Они не осознавали того, что с появлением огнестрельного оружия размер войска стал утрачивать свое значение: даже тысячи луков и дротиков слабее нескольких ружей и пушек.

Как бы то ни было, но властители Сонгай вели себя по отношению к Марокко либо безразлично, либо заносчиво. И та и другая позиции были гибельны. Когда ал-Мансур послал ал-Филали ко двору Гао, его приняли гостеприимно и позволили наблюдать междоусобицы в стране, хотя и понимали, что он лазутчик. Когда же он через много лет вернулся в Марокко, то привез с собой точные сведения о распрях южных соседей и, что было еще важнее, о слабости их армии. В качестве советника ему служил сонгай Улд Кирин-фил, который годился и для дипломатических интриг. По некоторым источникам, Улд Киринфил был братом Исхака II и Мухаммеда Бани, но скорее он был просто придворным Исхака, которого за злоупотребления сослали в Тегаззу. Оттуда он бежал или был вывезен в Марракеш. В письме ал-Мансуру он рассказал о внутренней слабости Сонгай и просил у султана помощи для свержения Исхака П. Насчет происхождения и подлинности письма есть разногласия. Но ал-Мансур сообразил, что его можно использовать как повод для завоевательного похода. Он тут же написал Исхаку II, что собирается взыскивать с каждого вьюка соли, отправляемого из Тегаззы, мискаль подати (Как развивалось налогообложение в Тегаззе и как распределялись собранные суммы между царем Сонгай и султаном Марокко, до сих пор окончательно не установлено. – Прим. авт.).

К этому известию, посланному на рубеже 1589- 1590 гг., он приложил письмо Улд Киринфила. Ответ Исхака Мансуру был вполне достоин великодержавного владыки, но при этом столь высокомерен, что свидетельствовал именно о его слабости. Ко всему прочему, Исхак приложил к письму два наконечника дротиков и пару ручных кандалов, что символизировало его решимость сразиться с Мансуром и взять его в плен.

Ал-Мансур воспользовался оскорбительным письмом Исхака, чтобы склонить свой совет к одобрению его военного плана. Сначала он встретил со стороны своих советников сильное противодействие: они тоже не верили, что войско сумеет пересечь Сахару. Но ал-Мансур был непоколебим: почему армия не сумеет форсировать пустыню, если это доступно караванам обычных торговцев? Кроме того, речь идет о посылке в Западный Судан не огромного войска, а небольшого, но действенного, вооруженного огнестрельным оружием отряда, который нетрудно обеспечить всем необходимым в пути. Ал-Мансур был убежден в превосходстве огнестрельного оружия и заставил в конце концов свой совет поверить в успех экспедиции.

О численности армии ал-Мансура есть разные мнения. По Делафоссу, в ней было 3000 человек пехоты и конницы. Для обеспечения войск в Сахару была послана огромная масса носильщиков, землекопов и врачевателей. По одному испанскому источнику, армия состояла из 4000 солдат и 600 «инженеров» (Суданские хроники ничего не сообщают о наличии у марокканцев иного огнестрельного оружия, кроме мушкетов. Что касается «инженеров», то речь явно идет не о саперах в нашем понимании, а об обслуживающем персонале, включая и ремесленников. – Прим. ред.).

Ударной силой армии были мортиры, стрелявшие каменными ядрами. Для перевозки снаряжения потребовалось 8-10 тысяч верблюдов и тысяча вьючных лошадей. Хотя армия сражалась под знаменами султана Марокко, но только часть людей (1500 человек) составили марокканцы. Артиллерийская прислуга была укомплектована англичанами, а главнокомандующим был испанец Джудар-паша (По «Тарих ас-Судан» Джудару подчинялись в качестве младших начальников Мустафа эт-Турки, Мустафа бен Аскер, Ахмед эл-Харузи, Ахмед бен эл-Хаддад эл-Мари, Ахмед бен Атива, Аммар ал-Фета, Ахмед бен Юсеф, Али бен Мустафа, Бу-Шейба эл-Амри и Бу-Гейта ал-Амри. – Прим. авт.).

Марокканская армия вышла в путь 22 декабря 1590 г. Время было тщательно выбрано: это прохладный сезон, а дожди обеспечили путь водопоями. Через два месяца войско достигло Нигера.

Хотя аския Исхак пренебрег лазутчиком ал-Мансура, он пришел в ярость от угрожающего письма ал-Мансура и приложенного к нему доноса Улд Киринфила. Исхак арестовал сборщика податей в Тегаззе Хамму бен Абд-эл-Хакка ад-Драи, едва тот прибыл в Гао. Официальным мотивом ареста был шпионаж в пользу султана Марокко, но, очевидно, Исхак прежде всего хотел отомстить за бегство (если это было бегство) Улд Киринфила, а также показать всем, что он более не потерпит около себя шпионов. В какой-то мере Исхак начал понимать, что положение становится критическим.

Собственные лазутчики Сонгай действовали столь энергично, что Исхак почти с самого начала получал сведения о готовящемся походе марокканцев. Брат царя, балама Мухаммед Гао, предложил поручить ему уничтожить все южные водопои в Сахаре, что означало бы гибель от жажды войска Джудара. Времени для этого было достаточно, но почему-то Исхак не счел это необходимым (Возможно, что Исхаку представлялось, что армия Марокко неизбежно растает, пересекая Сахару; можно полагать, что он боялся, что разрушение водопойных мест может гибельно повлиять на караванную торговлю через Сахару. – Прим. авт.).

Ко всему прочему, царь сам отправился из Гао далеко на запад, в Каба (Предполагается, что Исхак мог рассчитывать, что Джудар выйдет (после пересечения Сахары) около Валаты, и хотел встретить его по возможности дальше от столицы. – Прим. авт.). Когда он узнал наконец, что марокканский отряд идет на Гао, то быстро отправился в обратный путь. Теперь-то он приказал засыпать колодцы, но туареги напали на его гонцов прежде, чем те успели доставить это распоряжение вождям племен, а в конце концов и сами гонцы попали в руки марокканцев. Таким образом, колодцы с питьевой водой не были уничтожены.

Вернувшись в Гао, Исхак стал срочно собирать войска. Говорят, ему удалось собрать 10-18 тысяч конницы и 30-100 тысяч пехоты. Очевидно, низшие цифры ближе к истине. Но главная разница между сонгайской и марокканской армиями была в том, что Исхак не имел огнестрельного оружия. Правда, огнестрельное оружие марокканцев не было для войск Сонгай полной неожиданностью, так как ал-Мансур пользовался им еще за пять лет до этого, во время волнений, связанных с Тегаззой. Но, очевидно, Исхак все же принципиально недооценивал значения огнестрельного оружия, поскольку и не пытался вооружить им свою армию.

Генеральное сражение между марокканцами и войском Сонгай произошло 12 марта 1591 г. в Тандиконди-бугу, близ Тондиби (Тондиби (букв. «Черная скала») – местность на левом берегу Нигера примерно в 45 км к северу от Гао. – Прим. ред.). До этого отдельные отряды Исхака пытались помешать продвижению марокканской армии, но безуспешно. Историки удивляются, почему Исхак не вступил в бой с марокканцами, как только они вышли к Нигеру, а дал им 10 дней отдыха после трудностей, перенесенных при переходе через пустыню. Эта задержка была связана с переговорами Исхака и Джудара. Джудар пытался без боя принудить Сонгай признать верховную власть Марокко. Очевидно, это была лишь тактическая уловка для выигрыша времени – марокканскому главнокомандующему прекрасно был известен оскорбительный ответ Исхака султану, и у него не было ни малейших оснований ожидать капитуляции Сонгай, тем более что армия Марокко, которая за время перехода пустыни еще уменьшилась, не могла по численности сравниться с сонгайской.

Перед началом сражения аския Исхак прибег к тактическому приему: огромное стадо скота было пущено перед наступающим войском прямо на противника. Войска Джудара, привыкшие к строгой дисциплине, не растерялись, а расступились, пропустив стадо сквозь строй (По другим сведениям, марокканцы с помощью нескольких выстрелов заставили стадо остановиться и повернуть вспять. Это было полной неожиданностью для войск Исхака и привело их менее дисциплинированные подразделения в смятение. – Прим. авт.).

Сам бой был коротким. Ал-Мансур правильно оценивал эффективность огнестрельного оружия по сравнению с луками, стрелами и дротиками. Несмотря на огнестрельное оружие марокканцев, Исхак решил сражаться до конца. В «Тарих ал-Фатташ» красноречиво рассказывается, как аския-альфа (Абу Бакари Лан-баро) долго умолял царя отступить: «Побойся Аллаха, не иди на смерть, не убивай своих братьев, не губи весь Сонгай разом и на одном месте! Аллах велит тебе дать отчет за человеческие души, которые сегодня здесь погибнут, ведь ты будешь повинен в их смерти, если не разрешишь им отступить. Мы не требуем, чтобы ты бежал, но отведи своих людей подальше от огня. Подумаем о том, что нам должно предпринять, и завтра снова выйдем на поле боя с решимостью, если так будет угодно Аллаху!»

В конце концов, царь и армия отступили, за исключением отборной части войска – сонна (суна), которая состояла, согласно хронике, из 99 человек. Они связали себя друг с другом и продолжали из-за своих щитов стрелять во врагов, пока на них не обрушилась атакующая часть марокканцев, которая истребила их всех до последнего («Тарих ал-Фатташ» упоминает наряду с отрядом суна еще многих военачальников сонгайской армии, которые покрыли себя славой в этом неравном сражении. Брат Исхака балама Мухаммед-Гао, сын аскии Омар, корей-фарма Алу и барвй-кой Табакахи, согласно хронике, бросались в самые жаркие места боя. – Прим. авт.). Но личного мужества уже было мало здесь, во время первого сражения с применением огнестрельного оружия на излучине Нигера.

Проиграв сражение при Тондиби, Исхак II решил уйти за Нигер и приказал жителям Гао и Томбукту поступить так же. Некоторые попытались выполнить вполне разумное распоряжение царя, так как у марокканцев не было лодок. Но горожан охватила паника, и переправа через реку превратилась в хаос; многие погибли или потеряли те жалкие пожитки, которые успели прихватить.

Джудар-паша вошел в Гао, где местные мусульманские ученые приняли его дружелюбно. Одни историки объясняют это тем, что Исхак II не сумел привлечь на свою сторону верхушку мусульман. Другие полагают, что гнев мусульманских ученых зародился во время междоусобных войн, когда они стояли на стороне баламы Садика.

Джудар удивлялся бедности Гао. Записаны его слова разочарования в реляции султану Марокко: «Дом начальника погонщиков ослов в Марракеше роскошнее, чем дворец властелина Гао». Не следует понимать эти слова слишком буквально, хотя, конечно, Джудар был и впрямь разочарован видом столицы могущественной державы Западного Судана. Разочарован тем более, что жители Гао, убегая, взяли с собой столько ценных вещей, сколько смогли. Таким образом, военная добыча марокканцев была не так обильна, как они предвкушали, – а ведь Сонгай славилось золотом. Тем не менее, возможно, сообщение Джудара имело целью ввести султана в заблуждение: преувеличивая бедность Сонгай, Джудар рассчитывал, что султан назначит дань для Марокко поменьше, а это означало, что добыча самого Джудара будет побольше. Сравнение дворца с домом начальника погонщиков ослов сомнительно и по тому соглашению о дани, которую Исхак II обязался платить султану.

Когда Исхак понял, что сражаться против ружей и мортир марокканцев – дело безнадежное, он объявил, что согласен [ежегодно] платить дань султану Марокко в знак подданничества в размере 100 тысяч золотых пластин и 1000 рабов. Джудар, армия которого поредела как от сражений, так и от тропических болезней, счел предложение Исхака приемлемым и поспешил сообщить об этом султану. Джудар хотел вернуться в Марокко прежде, чем его армия окончательно растает. Он начал с того, что перевел свои войска из Гао в Томбукту, где, как он полагал, климат был здоровее. Опасения Джудара были обоснованы: он потерял за несколько недель 400 человек от болезней, пало также много лошадей.

Жители Томбукту, те, кто остался в городе, поначалу приняли Джудара дружелюбно. Однако его жестокое правление и безжалостность, с которой марокканский военачальник превратил квартал богатейших купцов из Гадамеса в опорный пункт своей армии, вызвали в городе затаенное недовольство. А когда он начал строго облагать торговцев Томбукту налогами и не смог удержать своих солдат от насилий над простыми горожанами, город созрел для возмущения. За несколько недель было убито 76 марокканцев.

Марокканский султан, который находился далеко от Западного Судана и театра военных действий, не поверил донесениям Джудара о предложениях аскии Исхака. Он почел это «за обман всех его надежд». Он сразу послал в Сонгай нового главнокомандующего, пашу Махмуда бен Зергуна. Тот взял с собой лишь небольшой отряд, очевидно потому, что марш из Феса в Томбукту рассчитывал совершить как можно быстрее. И действительно, несмотря на все трудности, отряд пересек Сахару всего за семь недель и прибыл в Томбукту в августе 1591 г.

Исхак, который со своими сторонниками ожидал в Гурме ответа на свое предложение, был ошеломлен приходом Махмуда бен Зергуна и особенно военными действиями, к которым тот перешел, не медля ни часу. Рассказывают, будто Махмуд срубил все росшие близ Томбукту деревья, сорвал с домов двери и соорудил из этих материалов два корабля, на которых пустился в погоню за Исхаком. Приказ султана был прост и ясен: Сонгай должно быть полностью покорено, и Махмуд бен Зергун должен, кроме того, овладеть всеми прославленными золотыми россыпями Западного Судана.

Хотя основная часть сонгайского войска была рассеяна, у Исхака еще оставалось 1200 всадников, с которыми он попытался разбить марокканцев. Но, проиграв в борьбе с агрессором две битвы, он утратил доверие своих подданных, и прежде всего всадников. Морально уничтоженный, он был готов отречься от престола в пользу своего брата Мухаммеда-Гао. «Тарих ал-Фатташ» пишет о трагическом прощании низложенного царя. Прежде чем удалиться в изгнание, Исхак должен был отдать все свои царские регалии и символы власти, от него требовали даже, чтобы он расстался с сыном Албаркой.

Аския Исхак II стяжал себе дурную славу в Гурме, так как за недолгое время правления успел послать туда несколько карательных экспедиций. В столице Гурмы – Биланге – официально его приняли соответственно его достоинству: ему предложили обильную и вкусную трапезу и отвели вместительный дом. Но рано поутру горожане, вооруженные луками и стрелами, окружили дом Исхака, вскарабкались на террасы, стреляя из луков, и обрушили одну из стен дома, которая убила Исхака и его свиту.

Мухаммед-Гао, сменив на престоле Исхака, попытался утвердить свою власть в смятенном государстве, но не смог овладеть положением. В конце концов он сообщил Махмуду, что готов принять новые требования султана и присягнуть ему на верность. Марокканский офицер, посланный Махмудом к Мухаммеду, потребовал, чтобы тот явился в марокканский лагерь и там принес клятву. Мухаммед спросил совета у своих приближенных, и все единодушно уговаривали его не ходить туда, так как видели в этом обман. Только секретарь царя, аския-альфа, посоветовал идти, и Мухаммед внял его роковому совету. Аския-альфа же был подкуплен Махмудом: едва Мухаммед-Гао прибыл в марокканский лагерь, его убили на месте (Мухаммед-Гао не был «убит на месте»: захватив в плен, его доставили вместе с его приближенными в Гао и около месяца держали в заточении. Только после этого пленных перебили в качестве репрессалии за нападение сонгаев на марокканские отряды. – Прим. ред.).

За свое мимолетное правление Мухаммед-Гао успел освободить своих братьев Мустафу и Нуха, которых Мухаммед-Бани выслал в 1486 г. в Денди. После убийства Мухаммеда-Гао войска, которые не подчинились ставленнику марокканцев, марионеточному аскии Сулейману, пожелали иметь новым царем Мустафу, старшего из братьев. Он, однако, не пожелал принять власть, и властителем оставшейся свободной части Сонгай стал аския Нух. Последний собрал армию и стал решительно сражаться с марокканцами. Паша Махмуд двинулся на армию Нуха, полагаясь на силу огнестрельного оружия. Но к тому времени сонгаи уже поняли, что сражаться с марокканцами на открытой местности невозможно, поэтому армия Нуха остановилась в Денди, на юго-востоке от Гао, где болотистая местность сама по себе трудна как поле битвы, да и нездорова для марокканцев. Используя неожиданные нападения, аския Нух сумел ослабить преимущества марокканцев в вооружении. Приспособленность сонгайской армии к местным условиям и невосприимчивость к тропическим болезням укрепляли боеспособность армии Нуха.

В то время как Махмуд начал преследовать войско Нуха в Денди, Йахья, начальник туарегов в Томбукту, бежавший из города, когда услышал о результатах битвы при Тондиби, вернулся в родной город, рассчитывая разграбить его. Этот разбойничий набег в октябре 1591 г. произвел в городе сумятицу. В конце концов горожане восстали против марокканцев, которые под командованием Мустафы ат-Турки укрылись в казармах. Получив известие об этих беспорядках, Махмуд быстро послал из Денди на помощь Мустафе 324 человека с огнестрельным оружием, которыми командовал Мами бен Беррун. Подмога подошла 27 декабря 1591 г. Проявляя терпение, Мами сумел внести успокоение и заставил жителей, бежавших из города во время сражения при Тондиби, вернуться обратно. Торговцы из Дженне и ученые принесли клятву верности Мами, а, следовательно, и марокканскому султану, и уплатили в качестве дани Мами 60 тысяч золотых пластин.

Хотя Мами вел себя с жителями Томбукту великодушно, он был очень жесток по отношению к туарегам, так как считал их зачинщиками беспорядков. Говорят, он убивал каждого попадавшегося ему туарега и продавал туарегских женщин и детей в рабство. Впрочем, туареги платили ему тем же: они уничтожили его аванпосты в Рас-эль-Ма и других местностях и вышли в поход на Томбукту. Мустафа ат-Турки, который отвечал за охрану города, попал в трудное положение, поскольку город не имел необходимых средств для обороны.

Согласно Делафоссу, у Мустафы была, например, всего-навсего одна лошадь. От окончательной гибели город спасла присланная султаном Марокко помощь – 1500 человек пехоты и 500 всадников. В это же время Махмуд-паша вернулся в Томбукту после неудачного преследования аскии Нуха в Денди. Он не смог разгромить сонгайцев и теперь вымещал злость на жителях Томбукту. Еще из Денди он послал распоряжение казнить двух начальников города, публично отрубив им руки и ноги. Это вызвало гнев населения, и положение отнюдь не улучшила та хитрость, с помощью которой Мухаммед сумел захватить для себя большую часть городских богатств. Он послал по улицам города глашатая, который кричал, что на следующий день в городе будут искать оружие и что все здания, за исключением домов, принадлежащих потомкам прежнего кади Сиди Махмуда (Сиди Махмуд – имеется в виду кадий Махмуд ибн Омар ибн Мухаммед Акит, чьи сыновья были кадиями в Томбукту на всем протяжении XVI в. – Прим. ред.), будут тщательно обысканы.

Горожане поняли, что, помимо оружия, марокканцы заберут все, что хоть в малой мере их заинтересует. Поэтому в следующую ночь они снесли все ценные вещи в дома потомков Сиди Махмуда, полагая, что там они будут в безопасности. На самом деле они облегчили Махмуду грабеж, так как он арестовал всех потомков кади и забрал из их домов богатства, копившиеся столетиями в Томбукту. Марокканскому султану он отложил на 100 тысяч мискалей ценной добычи, а оставшееся взял себе или роздал своим людям.

Деспотизм и жестокость Махмуда, раздражавшие жителей Томбукту, привели к тому, что они послали жалобу ко двору султана Марокко. Но, несмотря на обещания султана, положение не улучшилось. Только когда ал-Мансур узнал, что большую часть награбленной добычи Махмуд оставил себе, он отстранил его от власти, назначив новым наместником Томбукту Мансура бен Абдеррахмана, которому велел убить Махмуда.

Махмуд в то время вновь решил преследовать аскию Нуха, который ушел из Денди в Хомбори. Когда он узнал от вестника, посланного ему Абу Фарисом, сыном султана Марокко, о судьбе, которая ждет его, едва новый начальник прибудет в Томбукту, он предпринял яростное нападение на войска аскии Нуха, очевидно, имея целью погибнуть в сражении. Махмуду повезло и в этом: он погиб от сонгайской стрелы. Голову его послали аскии Нуху, тот переслал ее далее царю Кебби, который в свою очередь выставил ее на шесте на базарной площади.

Смерть Махмуда-паши относят к началу 1595 г. Новый паша – Мансур – прибыл в Томбукту в марте того же года и через три месяца занялся преследованием аскии Нуха. С помощью своей армии в 3000 человек он сумел разбить Нуха и взять множество пленных. Сам Нух погиб в сражении. Его смерть можно рассматривать как конец активного сопротивления Сонгай. Брат аскии Нуха, Мустафа, принял власть в Денди, когда брат его сражался в Хомбори. Но, хотя Денди и представляло собой обломок прежней Сонгайской державы, оно имело уже очень малое значение в позднейшей истории Западного Судана.