"Фаворит. Том 1. Его императрица" - читать интересную книгу автора (Пикуль Валентин Саввич)5. Не перестаю удивлятьсяСтарый король объезжал свои владения, под колесами с шипением расползалась грязища бранденбургских проселков. Парижским трактатом закончилась Семилетняя война, а Губертсбургский мир все-таки оставил Силезию за королем. Но… какою ценой заплатила за это Пруссия? Хмурый рассвет начинался над пепельными полянами. Открыв дверцу кареты, Фридрих II сказал де Катту: – Наверное, такой же пустыней была Германия после набегов Валленштейна, и слава богу, что на этот раз дело не дошло до открытого людоедства. Теперь я не знаю, сколько нужно столетий, чтобы здесь снова распустились прекрасные гиацинты. Отныне я не король – я лишь врач у постели тяжелобольной Пруссии. Де Катт спросил его величество: – С чего решили вы начать возрождение страны? – С армии! Быстрее освоить опыт минувшей войны, улучшить подготовку войск. Старых солдат отпущу по домам, наберу молодых. Да, я утомил своих неприятелей войною, но я не хочу, чтобы они отдохнули от нее раньше моей обнищавшей Пруссии. – Неужели вы снова хотите воевать? – Но другими средствами – Карета тащилась дальше. Взору открывались сгоревшие фольварки, заброшенные огороды, пожарища и виселицы, крапива и репейники, пашни были вытоптаны в кавалерийских атаках. Король вытянул руку, показывая вдаль: – Смотрите, де Катт, такое нечасто можно увидеть: две вдовы тянут на себе плуг, а ими, как скотиной, понукает сирота-мальчик. Я не могу этим несчастным вернуть мужей, павших во славу Пруссии, но я могу отдать им раненых лошадей кавалерии. Экономный хозяин Фридрих возами раздаривал по деревням картофель. Король ел его сам и заставлял есть других. – Не морщитесь, – говорил он гостям в Сан-Суси, – в этом картофеле, вареном и жареном, я прозреваю великое будущее… Он велел строить новые деревни, осушать болота, мостить дороги. «Я знаю, – писал король, – что человек никогда не в силах переделать природу, но зато он всегда способен возделать под собой землю, чтобы прокормить себя и свою семью». Министра Финка-фон-Финкенштейна он спросил: – А когда просыпается русская императрица? – Говорят, в пять утра. – Куда ей до меня! – отмахнулся король. – Я с четырех часов уже на ногах, и нет даже минуты свободной, чтобы сыграть на флейте. День начинаю с первыми петухами, как сельские бауэры… Его навестил поникший банкир Гоцковский, который во время войны поставлял королю фальшивые «ефимки». Теперь, уличенный в преступлении, он должен был расплатиться с Россией за финансовый ущерб, нанесенный русской казне. Фридрих сказал: – В чем дело? Возьми и расплатись. – Но я банкрот, – разрыдался Гоцковский. – Какое совпадение – я тоже! – Так что же нам делать? – Давись, а я посмотрю, – отвечал король… Он явился в кадетский корпус Берлина, где произнес речь, воодушевляя юных выпускников-офицеров: – Дети мои! У нас больше нет противников, которые бы осмелились напасть на Пруссию, но зато нет и союзников, готовых защитить нас. Служите честно! Все помыслы – для армии. А я, ваш старый Фриц, еще разок извернусь ужом, и верьте, что в Пруссии дела пойдут опять как по маслу… Я не бросаю слов на ветер. Послом в Россию он направил графа Виктора Сольмса. – Вы должны быть там любезны, – наказал король. – Сейчас не таковы наши дела, чтобы задирать нос. Но только не впутайте меня в войну из-за какого-нибудь жентильома Понятовского… Сейчас его занимала Варшава! Аудиенции запросил русский посол, князь Владимир Долгорукий, и король выслушал его доклад. – Благодарю, – кивнул он. – Мне приятно знать намерения вашей государыни о делах польских. Я буду поддерживать лишь ту кандидатуру, какую наметит ваша мудрейшая государыня. Долгорукий отписывал Екатерине: «Как ваше императорское величество имеете партизанов[8] в Польше, так и он (король) имеет своих, которые, соединясь, могут и королевство все склонить». Пруссия начинала Екатерина была терпима к личным своим недугам. – Мои способности скромны, – признавалась она, – посему я вынуждена работать неустанно, как пчела. Панин же половину дня спит, потом ест и развлекается с фрейлинами, утруждая себя на полчаса в сутки. Но любое дело он проницает насквозь… Финансы и политика, политика и финансы – страшная кутерьма бумаг завалила рабочий стол Екатерины. – Никита Иваныч, слышала я, что в Турции с финансами тоже нет сладу. Что делает султан, коли ему деньги нужны? – Он отрубает голову своему визирю, затем конфискует его имущество – деньги, считайте, в казне султана. – А если они нужны его гвардии – янычарам? – Янычары по совместительству служат и пожарными. Когда им нужны деньги, они подпаливают Константинополь со всех сторон, а при тушении пожара грабят все, что можно унести. – С чего же сыты чиновники султана? – О! Для них существует налог «на зубы»: население платит за то, что во время еды зубы султанских чиновников стираются. – Забавно. А ведь вы мой… визирь! Но я султанша добрая и деньги стану изыскивать иными путями. Наконец Петербург известился о смерти Августа III – при этом императрица подпрыгнула, как шаловливая девочка. – И как я сейчас прыгаю, – защебетала она, – тако же в Сан-Суси скачет от радости король прусский… Срочно был зван совет, на котором престарелый Бестужев-Рюмин горою встал за выборы короля из саксонской династии: – Таково уж от Петра Великого заведено, чтобы в Польше крулем сидел немец, и нам тому остается следовать… Екатерина прервала его словами: – Алексей Петрович, ария твоя исполнена по нотам саксонским. Извещена я, что ведешь переписку тайную с Дрезденом! Кого бы ни избирать королем, но обязательно Пяста. На мое усмотрение, так пущай Адам Чарторыжский или… Станислав. При имени Понятовского Григорий Орлов взбеленился: – Лучше уж тогда литовского пана-кохана Радзивилла! Лучше уж гетман коронный Браницкий, но только не этого… Сцена вышла крайне неприличной, и все поняли истоки ярости фаворита. Екатерина прекратила скандал – с гневом: – Здесь не амуры порхают, а история делается… Панин настаивал на сближении с Фридрихом: – Уже давно пора от союза со странами католического юга Европы обратиться к лютеранско-протестантскому северу! Возникал новый вариант русской политики – «СЕВЕРНЫЙ АККОРД», в котором священной Римской империи (Австрии) места не было, а главным козырем в этом альянсе должна стать Пруссия. – Фридрих, – утверждал Панин, – вынужден искать союза с Россией или опять же с Францией, дабы вновь обрести свою прежнюю силу. Ежели мы сейчас отпугнем короля суровостью обращения, его всегда приголубят в Версале, а Версаль – не забывайте! – в Турции и Швеции воду мутит. Вену он тоже противу нас подзуживает. И наконец, – заключил Панин, – мы должны постоянно учитывать, что любое ослабление Пруссии моментально приводит к усилению Австрии, а для нашего кабинета это нежелательно. Между тем корона польская от Августа III переходила к его сыну, Фридриху-Христиану Саксонскому, и Екатерина спросила: – А лежал ли в оспе этот молодой человек? Ей ответили, что еще не «лежал». – Ну, так ляжет… – хмыкнула женщина. Зимний дворец изнутри был еще бедновато-пуст, а галерею старых картин Екатерина раздарила Академии художеств. Уверясь, что с афериста Гоцковского деньгами ничего не получить, она согласилась «погасить» его долг картинами. – С поганой овцы хоть шерсти клок, – сказала Екатерина и картинами из Берлина обвесила свои апартаменты, где принимала по вечерам друзей (комнаты же называла в шутку «Эрмитажем»). – Лиха беда – начало, – хвасталась она теперь первым Рембрандтом, первым Хальсом и первым Иордансом… Гетман намекнул, что сейчас умирает граф Брюль, ведавший при саксонских курфюрстах закупкою картин для Дрездена. – Похлопочите заранее о покупке картин брюлевских и будете иметь портреты Рубенса, пейзажи Брейгеля, наконец, и Тьеполо – чем плох? Ваше величество, покупайте – не прогадаете! Не прошло и месяца, как Фридрих-Христиан умер. – От чего же умер? – спросила Екатерина. – От оспы. – Вот видите! Я уже становлюсь пифией… Сама же императрица составляла редчайшее исключение среди монархов Европы – ее лицо не обезобразила оспа. Она скупила всю галерею Брюля и, когда комнаты Эрмитажа уже не вмещали собрания картин, попросила архитектора Деламота сделать пристройку к Зимнему дворцу – для развески сокровищ… Она понимала, что собирание галереи есть В эти суматошные дни Букингэм, добившись у нее аудиенции, завел речь о продлении прежнего договора, на что Панин небрежно заметил, что вице-канцлер Голицын проект нового торгового соглашения уже переправил в Лондон – для изучения. – Но этим проектом, – горячился Букингэм, – Россия окончательно захлопнула для Англии ворота в Персию. Екатерина вмешалась: – Если в Лондоне нашу Астрахань называют «воротами», то скоро Россию сочтут за «проходной двор», через который Ост-Индская компания перетаскивает свои грузы. А мы не позволим строить в Казани английские корабли, которые, будучи нагружены русскими товарами, уплывают в Персию, а там начинают плавать уже под флагом восточных сатрапов. На Каспийском море у нас свои, и очень старые, интересы… После этого разговора Букингэма хватил удар! В дипломатических кругах блуждали невероятные слухи, якобы Фридрих уже развешивает в Познани прусские гербы, а ювелиры Петербурга готовят венчальные короны – для Станислава и Екатерины. Панин говорил, что до избрания Понятовского желательно пресечь вздорные сплетни. Екатерина устроила для послов иноземных «большой выход». Зимний дворец, правда, еще не был готов для пышных церемоний: здание внутри подверглось перестройке. Во дворце с утра до ночи работали позолотчики, зеркальщики, паркетчики, обойщики, штукатуры, резчики – все ломалось, все созидалось заново. Екатерина ежедневно виделась с архитектором Жаном Деламотом, спрашивала, как идут дела, на что веселый француз отвечал неизменно: – В основном я выкидываю ваши стенки в окна. – Браво, маэстро, фора!.. Дипломаты собирались в Аудиенц-камере, чистый свет струился через высокие окна, отражаясь в лаковых плитах драгоценного паркета. Облачившись, Екатерина вышла из опочивальни в «Светлый кабинетец», отсюда она, как актриса перед выходом на сцену, послушала через кулисы, о чем рассуждает ждущая ее публика… Турецкий посол внушал послу шведскому: – России с Пруссией всегда удобно придраться к полякам. Петербург станет ратовать за угнетенных православных, а Берлин истощит себя в хлопотах за лютеран, притесняемых католической шляхтой… Удивляюсь! У вас, в странах христианских, одна кость на всех – Христос, но глодаете вы ее каждый на свой лад. Неожиданно берлинский посол Виктор Сольмс сказал австрийскому послу Мерси д’Аржанто: – Вы меня, кажется, толкнули, граф? Екатерина услышала злорадный смешок цесарца: – С чего бы безмятежной и богатой Австрии толкать Пруссию, которая шатается от слабого дуновения зефиров? Екатерина присела, заглянув в щелочку. – Уж не рассчитывает ли Вена, что, если вы собьете меня с ног, то мой великий король вернет вашей императрице Силезию?.. Господа, – взывал Сольмс к коллегам, – прошу всех засвидетельствовать, что посол Марии-Терезии ведет себя крайне непристойно по отношению ко мне, послу короля Пруссии. – Извините, я ничего не видел, – сказал посол Швеции. – Я тоже, – отодвинулся французский атташе Беранже. Броско сверкнул аграф в чалме посла Турции: – Христианская дипломатия вводит новые приемы зондирования обстановки – толчками и пинками. Я напишу об этом моему султану Мустафе, мудрость которого погружает вселенную в глубочайшую скорбь от собственного невежества: пусть он посмеется! Но где же русская императрица, которая сейчас поддаст нам дыму? Турецкое выражение «поддать дыму» равнозначно русскому «напустить туману». Екатерина расставила руки, и камергеры вложили в них скипетр и державу. Она подмигнула Панину: – Пусть открывают двери. Сейчас поддам дыму… С высоты трона она сделала заявление для Европы: – По кончине короля польского Августа Третьего возникли при дворах различных лжи нескладные, якобы мы намерены, соглася себя с королем прусским, отнять от Речи Посполитой провинции некоторые и оныя меж собой разделить. Такие лжи нимало не заслуживают нашего просвещенного уважения… Да и нет в том нужды, – договорила Екатерина, – чтоб стараться о расширении границ империи Российской: она ведь и без того пространством своим необозрима! – Gut, – непонятно к чему буркнул Сольмс. Императрица удалилась в соседние комнаты, где слуги накрыли кофейный прибор на две персоны – для нее и Панина. – Никита Иванович, я нигде не сбилась? – Если б все умели держаться, как ваше величество… Екатерина закусила горчайший кофе пти-фуром. – До времени, пока Понятовский короны не восприял, не станем спешить, союз наш с Пруссией скрепляя. Лучше я завтрева «Ироду» треклятому пошлю курьера с арбузами астраханскими… Раздался грохот: это весельчак Деламот разломал очередную растреллиевскую стенку. Простор нужен, простор! Когда посол Долгорукий доставил арбузы в заснеженный Сан-Суси, король выбрал самый крупный, подбросив его к потолку. – Что может быть мудрее вашей справедливой монархини, которая одной рукой раздает арбузы, а другой наделяет коронами счастливых любовников… Не перестаю удивляться! Опережая события, Фридрих переслал Понятовскому прусский орден Черного Орла, обычно даваемый лишь царствующим особам. |
||
|