"Фаворит. Том 1. Его императрица" - читать интересную книгу автора (Пикуль Валентин Саввич)4. Непорочный лесАх, Казань, Казань! Золотая твоя голова… Разом грянули колокола соборные, с минаретов завывали муэдзины татарские – пора и день начинать. Вот уж не думал Прошка, что загостится в доме лейтенанта Мамаева, который Казанским адмиралтейством ведал. Курносов мамадышский лес в Петербург уже отправил, теперь корабельную древесину надо из Казани забрать. Хотя Мамаев был здесь вроде дяди Хрисанфа в Соломбале, но в Казани все иное – дворянское. Казачок платье чистил, умываться давал, у стола Прошке лакей прислуживал. В обширной горнице стенки украшали темные, как иконы, парсуны давние – с них взирали на юное поколение предки мамаевские. Висел и список пергаментный: на нем изображен был павший замертво рыцарь, из живота которого вырастал дуб с ветвями, а в золотых яблоках были имена потомков его начертаны. Хозяин настырно в комель дуба указывал: – Вишь, вишь! От самого Мамая происходим. – Так Мамая-то мы на поле Куликовом чесали. – И что с того? Мы и московским царям служили. А ныне я в ранге-то лейтенантском – попробуй-ка, дослужись… Ели дворяне сытно, рыбу да медвежатину, на столе икра гурьевская, на десерт – желе лимонное с вином «розен-бэ». Соловьи заливались в соседних комнатах, а кот был на диво умен. Мамаев хвастал, что казанские коты самые разумные на Руси, по указу Елизаветы котов для нее только из Казани ко двору поставляли. Данила Петрович Мамаев встал и повелел: – Умри, Базиль! Кот мигом соскочил с лавки, брякнулся о пол, члены свои вытянул, хвост трубкой на сторону откинул и глаза блудливые в притворстве зажмурил. – О-о, не делай всех нас несчастными! – возопил тут Мамаев, руки заламывая, и кот живо воспрял, за что и был вознагражден осетринкою. – Да, ума у него палата, – согласился Прошка. – Но вот у нас в Соломбале коты эти самые прямо чудеса вытворяют. Своими глазами видел, как один рыжий верхом на собачке Двину форсировал, дела котовские в городе сделал, всем кошкам знакомым визиты учинил, откланялся и обратно на собачке домой приплыл… Хорошо жилось в Казани! Но особенно радовало Прошку сияние глаз девичьих, которые уже не раз замирали на нем. Анюточка Мамаева была пятнадцати лет – уже невеста, и, когда Прошка похвалил сияние ее глаз, девушка сказала, что глаза у нее не папины: – А от мамочки, коя из породы дворян Рославлевых. – А я имею честь из поморов Курносовых быть! – Вы, сударь, фамилию свою вполне ликом оправдываете. – Что делать? Курносые тоже сердце имеют… Прошка и намеки всякие пробовал уже делать: – Вы кого-нибудь любите ли, сударыня? – Маменьку. – А еще кого? – Папеньку. За такую осмотрительность Прошка ее похвалил: – Но я вас, сударыня, об иной любви спрашиваю. – Ах, сколь вы привязчивы, сударь! Да у меня ведь родня-то изобильная: и тетушки, и дядюшки – мне есть кого любить. – А вот, скажем, если бы муж у вас появился… – И не стыдно вам такое мне говорить! – Любили бы вы его, сударыня? – Ежели родители прикажут – конечно же. – Очень мне трудно, сударыня, беседу с вами вести… На этом Прошка разговор о любви пока закончил. Адмиралтейство же на реке Казанке стояло, место звалось Бежболда (по-татарски «семь топоров» означает). Матросы казанские из татар были набраны, на Волге они воевали с разбойниками, да и сами от разбойников мало чем отличались. Прохор Акимович начал браковать деревья, выговаривая со знанием дела, благо дело тиммерманское с детства ему привычное: – Сучок крапивный – к бесу, откатывай! Табак с рожком – негоден. Ух, свиль-то какой, будто сама ведьма скручивала… Косослоя много у вас. Метик, отлуп – сколько ж браку вы запасли! На што лес-то губили? Нет у вас в Казани порядку… Все штабеля раскидал, отобрав лесины только добрые: их сразу клеймили с комля тавром адмиралтейским. И не знал парень, что, бракуя деревья, наживает врага себе лютого. – Вот ведь как бывает! – упрекал его Мамаев. – Ты с человеком со всей душою, последнее готов ему отдать, лучшего куска не жаль, а он… Зачем же ты, сынок, обижать меня хочешь? Прошка и не думал обижать отродье Мамаево. – Данила Петрович, – отвечал он, – гнили-то разной и на питерских верфях хватает. На что мне лишнюю из Казани таскать? Я ведь не для себя – для флота нашего стараюсь. – Вижу я, какой ты старательный! Нет того, чтобы уважить хозяина, который приютил, обогрел, поит да кормит… Ложась спать, Прошка обнаружил под подушкой кисет с десятью рублями. Едва утра дождался – вернул хозяину: – Уж не потерял ли кто? Возьмите. – Я ведь от добра, – сказал Мамаев. – Ты человек незнатный, едва из лаптя вылез, щей валенком нахлебался, так зачем мзду мою отвергаешь с таким видом, будто я враг тебе? Тиммерман понял, чего домогается душа Мамаева: ему бы только тавро на лесе проставить! Но совесть свою парень не запятнал: – Денег от вас не возьму. Есть у меня деньги, нет у меня денег – я лучше не стану. Детишки по лавкам еще не плачут, жена конфет не требует, с чего бы я волноваться стал? – Эх, дурак ты, дурак! – окрысился Мамаев… На беду парня, Анюта дозволила ему поцеловать себя. И так им целование понравилось, что, не раздумывая, оба в ноги отцу повалились, прося благословения. Мамаев сказал: – Это кстати! Сейчас благословлю вас… Взял лейтенант дочку за косу, намотал ее на руку и поволок в чулан, где и запер. А жениха шпагой на двор выгнал. – Эй, служивые! – крикнул. – Давайте бою ему… Матросы казанские набежали в столь изрядном количестве, в каком Прошка их даже на верфи не видывал. Стали они метелить сироту поморскую с такой небывалой поспешностью, что не успевал отмахиваться. А лейтенант, хозяин очень гостеприимный, вокруг бегал, девизы злодейские возглашая: – Бей хлопа! Жарь семя навозное… Мы-то от самого Мамая корень ведем, а он откель взялся такой? Бей… Избили и разбежались. Мамаев в доме закрылся. Прошка поднял с земли камень, шарах – по окнам. – Эй ты… адмирал из лужи! – крикнул он. – Меня уж так били, как тебе, дураку, и не снилось. Но помни: еще все локти изгрызешь себе, будешь в ногах у меня валяться… Всадил для верности еще два камня по окнам и ушел. Жаль, конечно, Анютку! Уж больно глаза красивые… Прошка Курносов доставил на верфи столицы восемь обозов с чудесным сухим корабельным лесом. – Без порока! – доложил он в Адмиралтействе. Лес проверили: тавро было пробито исключительно на добротных лесинах – ни сучка, ни гнили, ни косослоя. Иван Логгинович прилежание в людях уважал, даже поцеловал парня: – Говорил же я тебе: ты хорош – и мы хороши будем… При докладе императрице Голенищев-Кутузов-Средний рассказал о рвении, проявленном тиммерманом П. А. Курносовым, на это Екатерина отвечала, что добрые поступки надобно поощрять: – В таких делах, кои интереса казенного касаются, полушками отдариваться нельзя. Мелочность в наградах – порок вредный. Она отпустила из «кабинетных» сумм 100 рублей для тиммермана – с публикацией! Имя Прохора Курносова появилось в официальных прибавлениях «С.-Петербургских ведомостей», а Иван Логгинович велел парню собираться в Англию: – Ты, миленький, на джины с пуншами не набрасывайся там, а мы тебя ждать будем. Да высмотри секреты корпусного строения, чтобы корабли наши королевским не уступали… Перед отплытием, скучая без знакомцев, Прошка навестил дом Рубановских, куда однажды относил книгу аббата Госта. Двери ему отворила красавица Настя. – Никак уже в господа вышли? – оглядела она парня. – Да все топором… в люди вымахиваюсь. – Хорош жених, – засмеялась она. – Не в вашу честь, сударыня. – Или я плоха? – обиделась красавица. Прошка обид прежних не забывал: – А помните, как в прошлый-то раз, когда вам сказали, что я плотник, так вы… Ну-ка вспомните, что вы ответили? – А что я ответила? – Вы тогда сказали: «Фу!» – Фу, – повторила девка и ушла на кухню… В горнице сидели пажи – Ушаков с Радищевым. – Э, опять плотник, – узнали они его. Капрала Федора Ушакова в гостях не было: на пинке «Нарген», уже в чинах мичманских, уплыл он далеко – до Архангельска. Прошка поведал пажам, что на флоте большие перемены: приучают народ бывать подолгу в практических плаваниях; ради экономии парусов и такелажа в гаванях не томятся – флоту место в морях, где команды привыкают к непогодам и положениям аварийным. В конце Прошка сказал, что ему тоже пора. Уплыл он! На одни только сутки зашли во французский порт Кале, чтобы грузы оставить, пассажиров забрать. Там подкатила к борту богатейшая карета: слуги долго таскали багаж, нарядно одетый юноша поднялся на палубу. Был он хорош. Даже очень. Глянул на Прошку: – Слушай, курносый, не земляк ли ты мне? Это был граф Андрей Разумовский, сын бывшего гетмана. Плыл он в Англию ради волонтерства на королевском флоте. Прошку по-доброму пригласил для ужина в каюту свою: – Садись, хлопче. Без русской речи соскучился… Были они почти одногодки. Прошка сказал: – Вам-то зачем в беду морскую соваться? Англичан я немножко понюхал: у них на флоте что не так – за шею и на рею. Дадут они вашему сиятельству полизать росы с канатов якорных. Разумовский весело расхохотался: – Забавно ты лясы точишь, но я ведь вроде вояжира вольного буду плавать. Меня беготней по вантам они изнурять не станут. Уж если меня и повесят, так только в России… Лакеи приводили каюту в порядок. Андрей Разумовский своими руками установил перед собой овальный портрет отрока. Прошка сказал: – Курносый он, как и я… А кто такой? – Мой милый друг – цесаревич Павел! Павел, еще мальчик, имел чин генерал-адмирала российского, и потому служение на морях было для Разумовского придворною необходимостью. Стало покачивать. Вещи заерзали. Сын гетмана побледнел, но Прошка его утешил: – Наш пакетбот шустрый – скоро и Англия… |
||
|