"Фаворит. Том 2. Его Таврида" - читать интересную книгу автора (Пикуль Валентин Саввич)5. Тяжелая мухаПрусский король закончил играть на флейте. – А что поделывает старая карга Мария-Терезия после того, как Румянцев заключил выгодный для русских мир? – Она часто плачет, – отвечал ему Цегелин. Фридрих, продув флейту, упрятал ее в футляр. – Она всегда плачет, обдумывая новое воровство, и нам, бедным пруссакам, кажется, что пришло время беречь карманы… Фридрих не ошибался: уж если из Вены послышались рыдания императрицы, так и жди – сейчас Мария-Терезия кого-то начнет грабить. Так и случилось! Солдаты императрицы венской каждую ночь незаметно передвигали пограничные столбы, постепенно присоединяя к австрийским владениям Буковину, а дела России сейчас не были таковы, чтобы вступиться за буковинцев, издревле родственных народу русскому. Напыщенный девиз венских Габсбургов гласил: «Austriae est imperare ordi universo» (назначение Австрии – управлять всем миром). Чтобы укрепить свою кавалерию, Мария-Терезия как раз в это время хотела закупить лошадей в России. Екатерина – в отместку за Буковину! – ответила ей хамской депешей: Екатерина в какой уже раз жаловалась Потемкину: – Панин совсем стал плох! Даже о том, что творится в Рагузе и Ливорно, я узнаю со стороны… – Так что там в Ливорно? – спросил Потемкин. Английский посол в Неаполе, сэр Вильям Гамильтон, славный знаток искусств (а позже и обладатель жены, покорившей адмирала Нельсона), уведомил Орлова-Чесменского о том, что искомая персона, под именем графини Пинненберг, просила у него 7000 цехинов и новый паспорт на имя г-жи Вальмонд для проживания в священном городе. Установлено: самозванка остановилась в Риме, в отеле на Марсовом поле, ищет связей с папской курией и пьет ослиное молоко, дабы избавиться от склонности к чахотке… Все стало ясно. – За дело! – решил граф Алексей Григорьевич. Он вызвал к себе в каюту испанца де Рибаса: – Осип, чин капитана желателен ли тебе? – О, dio (о, боже)! – воскликнул тот, радуясь. И тут же получил тумака по шее: – Убирайся с эскадры и езжай в Рим… Де Рибас с трудом поднялся с ковра, ощупал шею: – За что такая немилость от вашей милости? Орлов открыл ящик в столе, сплошь засыпанный золотом. – Бери, – сказал, – полной лапой. – А сколько брать? – Сколько хочешь. И слушай меня внимательно… …Все последние деньги Тараканова вложила в обстановку своей комнаты, придав ей деловой вид. Умышленно (но вроде бы нечаянно) поверх раскрытой книги она бросила янтарные четки; на рабочем столе, подле шляпы для верховой езды, положила прекрасную (но фальшивую) диадему. Самозванка соблазняла теперь курию, принимая каноников и прелатов, будущих кардиналов; при этом в кабинет как бы случайно входил иезуит Ганецкий, кланяясь низко, приносил бумаги с печатями. – – Я занята сейчас. Прочту потом. Не мешайте… Тараканова теперь именем «сестры Пугачева» не бравировала, а папскую курию смущала клятвами: по восшествии на престол православная церковь России вступит в унию с католической. Прелаты внимали самозванке с благоговением, но ни в папский конклав, которому она хотела представиться, ни в свои кошельки, куда она хотела бы запустить лапку, прелаты ее не допускали. – Мои войска, – утверждала она с большой убежденностью в голосе и жестах, – стоят лишь в сорока лье от Киева, и скоро я буду там сама. А русский флот, зимующий в Ливорно, уже готов услужить мне… Ее подвел слуга-негр: на улице возле отеля он стал требовать жалованье за год, иначе – отказывался служить. Тараканова, бдительная после гибели Пугачева, была крайне удивлена, когда некий господин цветущего вида на глазах жадной до скандалов публики сам расплатился с негром, после чего развязно шепнул самозванке: – А не вы ли писали на эскадру в Ливорно?.. Тараканова затаилась. Через узкие щели оконных жалюзи она несколько дней подряд наблюдала, как этот красивый незнакомец блуждает под окнами отеля. Ожидание острой новизны сделалось нестерпимо, и наконец женщина повелела Даманскому: – Проверь, заряжены ли мои пистолеты, и пригласи этого человека с улицы ко мне… Да, это я писала в Ливорно! – сказала Тараканова входившему де Рибасу. Размахнувшись, он далеко и метко бросил через всю комнату кисет, с тяжелым стуком упавший на стол, и Тараканова догадалась о его содержимом – золото! – Изящнейший граф Чесменский, – сказал де Рибас, – приносит извинения за скромность своего первого дара… – Что вам угодно от меня, синьор? – Лишь поступить к вам в услужение. – Разве вы не офицер русской эскадры из Ливорно? – Я был им. Но ушел в отставку, не в силах выносить терзаний моего славного адмирала… Его благородная душа жаждет отмщения этой коварной женщине, которая отвергла Орловых от двора, а их брата Григория содержит в подземельях ужасного Гатчинского замка. Если б вы могли видеть, какими слезами мой адмирал орошал ваше письмо, в котором вы дали понять, что нуждаетесь в его возвышенном покровительстве. – Поверьте, – отвечала Тараканова, – нет такого женского сердца, которое бы не дрогнуло при имени чесменского героя. Мои чувства к нему не внезапны: я давно испытываю их, всегда извещенная о его щедрости и благородстве. – Пусть скромные золотые цехины от адмирала станут золотом ваших будущих приятностей в жизни. – А как здоровье моего адмирала? – Ужасно! Сейчас он снял в Пизе двухэтажный отель Нерви, где в одиночестве и молитвах проводит свои тяжкие дни. Конечно, Орлов не смеет и надеяться, что вы удостоите его сиятельство своим посещением. Но… все-таки. – Я подумаю, – сказала в ответ Тараканова. Грандиозная эскадра России с пушками и бомбами – это ли еще не подарок судьбы? Де Рибас вкрадчиво спросил ее: – Нас никто не слышит? – Мы одни. В этом будьте уверены. – Тогда я сообщу вам главное: стоит вам появиться в Ливорно, и вся эскадра принесет вам присягу на верность – как императрице Елизавете Второй… Но сначала – Пиза? – Пожалуй, – согласилась женщина. – В Риме я чувствую себя неважно от сухости воздуха, а в Пизе климат лучше. Золото лежало на столе – доступное! Ганецкий доложил, что у отеля топчется, желая войти, кардинал Альбани. Тараканова гордо тряхнула головой: – Передайте кардиналу, что в помощи священного престола я более не нуждаюсь… Альбани пытался удержать ее в Риме, говорил: – Вы начинаете игру с огнем. – И с огнем, и с водою, – отвечала Тараканова со смехом. Теперь она именовала себя графиней Зелинской. 15 февраля в Пизе ее ожидала торжественная встреча: перед отелем Нерви офицеры салютовали шпагами, почетный караул с эскадры отдал самозванке почести, как царственной особе. Таракановой было приятно встретить здесь и де Рибаса. – А вы уже в чине капитана? – спросила она. – Благодаря служению вам, – отвечал пройдоха. В дар Орлову она преподнесла мраморный барельеф со своим профилем. Алехан действовал напористо, а Тараканова, излишне чувственная, легко отдалась ему, о чем граф сразу же оповестил императрицу: «Признаюсь, что я оное дело исполнил с возможной охотою, лишь бы угодить вашему величеству». Не династию Романовых спасал он от покушений самозванки – себя спасал, карьеру свою, благополучие всего клана Орловых. Он даже предложил самозванке свою руку и сердце. «Но она сказала мне, – сообщал Алехан в столицу, – что теперь не время, ибо она еще несчастлива, а когда окажется на своем месте (читай – на троне), тогда и меня осчастливит…» В конце февраля Орлов сказал, что следует показаться на эскадре, дабы подготовить экипажи кораблей к присяге. Ранним утром они выехали в Ливорно, в отеле Нерви остался де Рибас, бумаги самозванки были упакованы им в плотные тюки – для отправки в Россию. Из кареты Тараканова пересела в шлюпку, украшенную коврами и шалями из индийского муслина. Под звуки оркестра с палубы «Ростислава» спустили кресло, обтянутое розовым бархатом, Тараканова уселась в нем, словно царица, и матросы, щелкая босыми пятками по тиковой палубе, с неприличными припевками подняли ее на палубу. – Урра… урррра-а! – перекатывалось над рейдом. Пушки извергли мощную салютацию – в ее честь. – Теперь вы уже дома, – объявил Алехан Орлов… Ветер радостно наполнил паруса. Вот и Лигурийское море. – А что виднеется там… слева? – спросила женщина. – Корсика, – скупо отвечал Самуил Карлович Грейг… Тараканова обнаружила, что Орлов куда-то исчез. К ней подошел караул гвардии с капитаном Литвиновым. – А где же адмирал? Позовите сюда Чесменского. – Орлов, яко заговорщик, арестован и предстанет перед судом. Тараканова требовала хотя бы де Рибаса. – А сей изменщик, – отвечал ей, – уже повешен… Повинуйтесь! Мимо Гибралтара она проплыла почти равнодушно, казалась даже веселой и много пела по-итальянски. Но, увидев берега Англии, ей знакомые, хотела броситься в море. Ее удержали матросы. Тут женщина поняла, чту ждет ее впереди, и надолго потеряла сознание. Холодные ветры нелюдимо гудели в парусах, чужое море неласково стелилось под килями громоздких кораблей. 22 мая эскадра Грейга бросила якоря. Тараканову вывели на палубу, отстранив от нее камеристку Мешеде и верного Даманского. Она зябко вздрагивала, кашляла. Увидев на берегу строение, Тараканова спросила: – Как называется эта ужасная крепость? – Кронштадт, – отвечали ей. Ночью пришла галера, доставившая ее в Петербург – прямо в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В растерянности женщина оглядела страшные, молчащие стены. – О dio… – простонала она. В камеру вошел генерал, сказавший по-русски: – Не пугайтесь! Я фельдмаршал и здешних мест губернатор, князь Александр Михайлович Голицын, мне поручено допросить вас… Первый вопрос самый легкий – кто вы такая? Увы, ни слова по-русски Тараканова не знала. Ее тонкую и нежную шею украшал странный кулон – на белой эмали черный ворон, оправленный в золото. Женщина в яростном гневе сорвала с себя этот кулон и зашвырнула его в угол: – О, карамба! О, какое гнусное коварство! В перерыве между танцами Екатерина воскликнула: – Ради одной паршивой мухи потребно стало гонять вокруг Европы целую эскадру – с адмиралом Грейгом во главе! – Тяжелая попалась нам муха, – согласился Потемкин. |
||
|