"Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2" - читать интересную книгу автора (Гитин Валерий Григорьевич)
Сага о корсиканском чудовище
 |
Первые пятнадцать лет XIX века по праву называются «Эпохой Наполеона», потому что именно он, как это ни странно, ни парадоксально, ни ужасно, в конце концов, был в этот период времени центральной фигурой Истории. Можно сколько угодно вопрошать: «А, собственно, кто он вообще такой?», но это ничего не значит. Этот вопрос был, наверное, на устах у всех здравомыслящих людей начала XIX века, но он оставался без ответа.
Ответ, конечно, был, но предать его гласности — это означало оскорбить примерно 75% всех французов и достаточно значительный процент представителей других наций, которые бурно восхищались «великим человеком».
Бесспорно, он был велик в определенных аспектах, но это величие — если все же пренебречь стереотипами — ассоциируется с цирком, с балаганом, где демонстрируется человек, способный проглотить шпажный клинок, выпить ведро воды или перекусить пеньковый канат. Зрители приходят в восторг не потому, что перекушен канат (собственно, зачем портить полезную вещь?), а потому, что это удалось человеку, который, в принципе, ничем не отличается от любого из них. Такой вот неуклюжий с виду мужичонка, и надо же…
Вспоминается один «бородатый» анекдот.
Цирковое представление. Укротитель демонстрирует дрессированного крокодила. По его команде животное то становится на задние лапы, то ловит мяч, то кувыркается… И вот грохочет барабанная дробь, как всегда бывает перед исполнением особо опасного трюка…
Укротитель торжественно расстегивает брюки, достает член и сует его прямо в пасть крокодила. Страшные челюсти осторожно смыкаются. Укротитель бьет крокодила по голове резиновой дубинкой, и тот послушно раскрывает пасть. Укротитель показывает потрясенным зрителям совершенно невредимый член.
Да, что-то общее прослеживается.
Трюкачество, не более того. Пошел в Италию, завоевал ее, ограбил, вернулся, а там все осталось прежним, как поверхность воды после того, как улягутся круги от брошенного камня. То же самое — Египет и Сирия. Разогнал толпу, штурмующую здание Конвента. Да, но это удалось бы любому, у кого хватило бы должной жестокости применить артиллерию в этих условиях.
Бесспорно, он талантлив как полководец. У него потрясающая харизма. Он — хитрый и беспринципный политик. Он тверд, напорист и целеустремлен. Но что такого уникального в этих данных? То, что он оказался в нужное время в нужном месте? Да, это так, но по воле случая, судьбы, чего угодно, а не вследствие особой одаренности или усердия.
Еще одно. Он был феноменально беспринципен, ему было абсолютно наплевать, кто и кому противостоит в обществе, которое он глубоко презирал, не делая различий между собственно обществом и толпой. Когда восторженная толпа бежала за каретой, в которой он ехал 10 брюмера, после удачного государственного переворота, Наполеон сказал сидящей напротив Жозефине: «Если бы меня везли на эшафот, эта сволочь радовалась бы ничуть не меньше».
В принципе, он, конечно, прав, но не как главное действующее лицо им же срежиссированных событий: это называется в таком варианте двойной игрой, которая рано или поздно из тайной превратится в явную, и тогда обманутые в своих искренних (хоть и не слишком глубоких и благородных) чувствах очень оперативно сменят свое раболепное почитание на презрительную ненависть.
Здесь, конечно, нельзя списывать со счетов и корсиканский реванш, потому что ненависть к захватчикам его родной земли — французам никак не могла вдруг угаснуть с получением чина офицера французской армии. Не следует забывать о том, что Корсика — именно та местность, где вендетта (кровная месть) считается едва ли не самым богоугодным делом из всех вероятных.
Следует отметить, что к такому понятию, как «дело» Наполеон относился очень ответственно, вкладывая в это отношение ту долю самоуважения, которая отличает только людей творческих и внутренне свободных.
КСТАТИ:
«Самая большая из всех безнравственностей — это браться за дела, которые не умеешь делать».
Он не знал никакого иного дела, кроме военного, и тем не менее брался за абсолютно все дела в перевернутом с ног на голову государстве, компенсируя свое невежество фразой, ставшей крылатой: «Большие батальоны всегда правы». Он во многом напоминает Остапа Бендера, но если тот действовал на свой страх и риск, то за этим стояли нерассуждающие гренадеры, к тому же большими батальонами, и если Остап, проигрывая шахматистам-любителям сеанс одновременной игры, не нашел ничего лучшего, чем ударить шахматной доской по единственной электрической лампочке, освещавшей ристалище, а затем бежать со всех ног от возмездия за аферу, то Наполеон, делая, по сути, то же самое, не только не бежал, а еще и обвинял всех окружающих в некомпетентности, непатриотичности, тупости, отсталости и т.п.
Когда он в первые дни и месяцы своего диктаторского консульства вел переговоры с опытными политиками, финансистами, правоведами и другими специалистами, те попросту приходили в ужас от вопиющего невежества первого лица государства и при этом от его категорического нежелания выслушивать чьи-либо советы.
Так было при экстренной разработке новой конституции, призванной закрепить его права, так было при решении проблемы свободы прессы, когда Наполеон приказал закрыть сначала 60 газет из существующих 73-х, а затем еще девять. Оставшиеся четыре газеты были отданы под суровый надзор министра полиции.
Однако его непреклонная решительность в деле ликвидации разбойничьих шаек, контролировавших практически все дороги Франции, может быть упомянута лишь в хвалебном тоне. Такого рода организованную преступность он ликвидировал меньше чем за полгода, и это неоспоримый факт. Исходя из этого, остается только саркастически усмехаться в ответ на разглагольствования нынешних министров внутренних дел «о заметных достижениях» в борьбе с организованной преступностью. Они, как правило, часто сменяют друг друга, эти министры, и каждый новый непременно произносит знакомый текст о «заметных достижениях».
Вспоминая о блистательном решении этого вопроса Наполеоном и не менее блистательном решении проблемы итальянской мафии диктатором Муссолини, приходишь к неутешительным выводам о том, что наши «силовые министры» либо некомпетентны, либо, что гораздо хуже, непосредственно заинтересованы в неэффективности решений своих основных задач.
Их аргументы типа: «Так то ж диктатура, а у нас…» — просто стыдно слушать. Разбойник — не член общества, поэтому общественное устройство не имеет никакого значения в войне с ним. Никакого. На войне действуют законы войны, и в вооруженного противника следует стрелять, не интересуясь мнением прокурора на этот счет. Или не нужно называть происходящее войной.
А в то время Наполеон, произнеся очередную историческую фразу: «На войне как на войне», послал специальные отряды на войну с разбойниками. Командирам этих отрядов приказано было пленных не брать, ликвидировать, не вникая в подробности, и самих разбойников, и тех, кто дает им пристанище, и тех, кто скупает награбленное, и тех полицейских, которые пособничают, и т.п. Уже через месяц-полтора дороги Франции стали в принципе безопасны, а через шесть месяцев стали пригодны для пикников и леса.
КСТАТИ:
«Справедливость — это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало, будь то Бог, ангел или, наконец, человек».
 |
Пожалуй, отношение к преступникам было единственным безусловно справедливым проявлением характера Наполеона. Если и не все, то подавляющее большинство всех прочих проявлений его характера было окрашено в какие угодно цвета, но только не в тот, что мог бы символизировать взвешенную справедливость.
Это был деспот в чистом виде. Он даже не брал на себя труд играть, подобно Сталину, роль «отца» своих подданных. Этот человек вел себя подобно солдату, изнасиловавшему глуповатую бабенку, которая после случившегося всячески заискивает перед ним, терпит побои и бывает счастлива, когда он соблаговолит хотя бы шлепнуть ее по заднице.
После победы над австрийцами в битве при деревне Маренго (14 июня 1800 года) огромная, несметная толпа парижан простояла весь день перед Тюильрийским дворцом, приветственными криками вызывая Наполеона. Он так и не вышел на балкон. Зачем?..
КСТАТИ:
«Чтобы хорошо вести дела, нужно только всех удовлетворить. А для того чтобы всех удовлетворить, нужно всех очаровать, а для того чтобы всех очаровать, нужно — не то чтобы лгать, а так объясняться, чтобы никто ничего не понимал, а всякий бы облизывался».
Инструктируя разработчиков своей конституции, он сказал: «Пишите так, чтобы было кратко и неясно».
Наполеону удалось очаровать в числе прочих и российского императора Павла Первого, но их дружба, едва начавшись, оборвалась внезапной смертью Павла, в чем Наполеон усматривал «руку Лондона». Известно, что, узнав о трагедии в Петербурге, он топал ногами и кричал: «Англичане промахнулись по мне в Париже (имелось в виду неудавшееся покушение роялистов), но они не промахнулись в Петербурге!»
Пожалуй, англичане были единственными в мире людьми, которых он не собирался очаровывать и мирные отношения с которыми признал бы действительными только после их поражения в войне. Война с Англией была состоянием его души.
В числе прочих мотивов его англофобии было ясное осознание того, что эта страна, в отличие от многих и многих, никогда, ни при каких обстоятельствах не признает в нем законного правителя Франции, как, собственно, должно было бы сделать правительство любой страны в ответ на притязания узурпатора.
Он прекрасно понимал, что является всего лишь удачливым самозванцем, и усматривал решение своей проблемы в том состоянии бытия, которое было ему наиболее близко, понятно и доступно в плане самоутверждения — то есть в войне. Это была та сфера, где его авторитет считался непререкаемым, где он мог проявить все свои таланты и где он воспринимался как действительно великий человек, причем на совершенно законных основаниях. Война надежно отвлекала его подданных от многих и многих насущных проблем. Он умел спровоцировать то, что французский мыслитель Жак Тюрго (1727—1781 гг.) называл «лакейским патриотизмом», а князь Петр Вяземский (1792—1878 гг.) — «квасным патриотизмом», когда чернорабочие, глубоко презирая жителей далекой и совершенно неведомой им страны, заходят в этом презрении так далеко, что начинают кипеть желанием показать им «кузькину мать» и при этом боготворят того политического лидера, который «во исполнение воли народа» эту самую «кузькину мать» пытается показать в совершенно реальном плане.
Глубоко презирая своих подданных, Наполеон тем не менее, культивировал в их массовом сознании чувство превосходства над другими народами, чтобы применить это чувство в качестве горючего для успешной работы военной машины.
Как выразился сам Наполеон: «Первый консул не равен королю, милостью Божией, получившему свое государство в наследственное владение. Ему необходимы впечатляющие события — ему необходима война».
И войны следовали одна за другой, впечатляя не слишком притязательное массовое сознание.
Впечатляли массовое сознание и покушения на диктатора, после каждого из которых поднималась волна репрессий против истинных или мнимых политических противников, чему народные массы были безмерно рады. Они всегда радуются в подобных случаях, такова уж природа массового сознания.
КСТАТИ:
«Чем мельче жители, тем более великой кажется им империя».
Поэтому вся мелочь и проголосовала в ходе плебисцита за то, чтобы Бонапарт был объявлен «пожизненным консулом», что означало превращение Франции в абсолютную монархию.
Наполеон перестроил в монархическом плане всю административную систему и создал новый Гражданский кодекс, проявляющий особую заботу об интересах крупной буржуазии, которая должна была боготворить человека, объявившего несостоятельными все претензии Церкви и дворянства к приобретателям национализированного во время революции имущества.
Был открыт Французский банк и учреждена новая денежная единица — франк, сохранивший установленный в ту пору свой золотой эквивалент до 1914 года.
Но основная, определяющая черта той эпохи заключалась в том, как отмечали современники, что «Франция в нынешней ситуации не признает никаких границ; все окружающие ее территории либо уже стали ее собственностью, либо могут в любое время стать таковой…»
К примеру, Бонапарт «положил глаз» на Цизальпийскую республику (со столицей в Милане) и без лишних раздумий навязал этому суверенному государству свою конституцию, переименовал его в «Итальянскую республику» и объявил себя президентом этой самой республики. Так-то…
А вот Пьемонт, тот был попросту присоединен к французской территории без каких-либо формальностей. Та же участь постигла и герцогство Пармское. Швейцария, Голландия и ряд других государств вынуждены были подписать «оборонительный и наступательный договор», отдающий их в полную власть французского Первого консула.
Он развернул довольно бурную деятельность на Ближнем Востоке, в Вест-Индии и даже на американском континенте. Впрочем, там он ничего не захватывал, а лишь продал штат Луизиану Соединенным Штатам.
Британия в очередной раз решила «остановить выскочку», начав новую войну, где ее главным козырем было бесспорное преимущество на море.
И вот тут-то произошел один инцидент, как нельзя более характеризующий Наполеона вне привычных стереотипов. У Первого консула просит аудиенции некий Роберт Фултон (1765—1815 гг.), американский изобретатель, разработавший проект подводной лодки «Наутилус» и парохода. Каждое из этих изобретений способно было, как уверял их автор, коренным образом изменить соотношение сил на море в пользу Франции.
Наполеон внимательно выслушивает Фултона, но не дает ему определенного ответа. Предложение никак не вдохновило его, мыслящего совсем иными категориями, как оказалось впоследствии.
Но изобретатель не сдавался. Он построил в порту Бреста подводную лодку «Наутилус», которая погружалась на глубину до 10 метров и, благодаря баллону со сжатым воздухом, могла находиться под водой почти шесть часов. Во время испытаний «Наутилуса» Фултон, ориентируясь по компасу, подвел свою субмарину под днище списанного шлюпа, укрепил там мину и затем, к изумлению и восторгу зрителей, взорвал ее!
Наполеон никак не отреагировал на это событие, гораздо более значимое для Истории, чем все его походы, вместе взятые. Может быть, он интуитивно понимал это и потому, сгорая от зависти, делал вид, что «не очень-то и хотелось»? Да нет, не понимал он такой элементарной вещи, не понимал в силу такой же элементарной ограниченности, иначе бы пригасил личные амбиции ради такой блестящей перспективы, какая открывалась перед ним благодаря изобретениям Роберта Фултона.
А изобретатель, так и не дождавшись ответа Наполеона, демонтировал свою субмарину и затопил ее металлические детали. Наполеон, узнав об этом, пришел в бешенство, называя Фултона мошенником, шарлатаном и вымогателем. Изобретателя спас от суда лишь статус американского гражданина.
КСТАТИ:
Говорят, что по пути в последнее изгнание на остров Св. Елены Наполеон увидел далеко в море пароход и сказал, что весьма сожалеет об упущенной возможности в корне изменить ход Истории…
Не доверяя научно-техническому прогрессу, Наполеон действовал старыми испытанными методами. Он вынудил все страны Западной Европы закрыть свои порты для ввоза туда английских товаров и начал формирование на северном побережье Франции войск вторжения.
Желая использовать в своих целях католическую Церковь, он подписывает с Папой Римским соглашение (так называемый «конкордат»), согласно которому католицизм признается «религией огромного большинства французских граждан» и. разрешается богослужение. Епископов и архиепископов назначает лично Наполеон, а папа лишь посвящает их в соответствующий сан, папские послания допускаются для обнародования во Франции только с разрешения правительства. Наполеон знал, что делает. Сразу же после подписания конкордата во всех школах страны был введен обязательный катехизис, в котором проводилась, как аксиома, мысль о том, что Наполеон — образ Бога на земле, и ему следует покоряться так же безусловно, как Божьей воле, и т.п.
КСТАТИ:
«Никто не возражает против низвержения идолов. Но в то же время не возражает и против того, чтобы его самого сделали идолом».
Нужно отдать должное этому человеку: он, как говорится, сделал сам себя как исторического персонажа вообще и как идола широких масс — в частности. Можно говорить о его ограниченности, о его жестокости (без этих двух качеств невозможно стать кумиром масс), об исторической бесполезности его завоеваний, о его общей недалекости, о нарциссизме, цинизме и многом другом, включая необыкновенную везучесть и столь же необыкновенную харизму, но при всем этом нельзя забывать о том, что он достиг очень больших высот без какой-либо страховки и поддержки. Только сам, своей головой и своими руками он придумал и возвел здание собственного величия, перед которым склонялись многие и многие…
Это он придумал орден Почетного Легиона, едва ли имеющий аналоги в плане престижности.
Он придумал еще много чего такого, что в совокупности своей является тем материалом, из которого выплавляется статуя, предназначенная для культовых отправлений.
Он не обладал отрешенной беспечностью гения и поэтому охранял государственный строй имени его самого со всей непреклонностью и тщательностью. Кроме официальной полиции существовала еще полиция, которая должна была следить за официальной, не считая разветвленной сети штатных и внештатных агентов, следивших и за первыми двумя полициями, и за всеми остальными счастливыми гражданами счастливой страны.
КСТАТИ:
«Нам не дано было родиться под счастливой звездой. Мы родились на ней».
И попробовал бы кто сказать или, еще того хуже, написать что-либо в ином ключе!
 |
Знаменитая писательница, дочь дореволюционного министра и кумира первого этапа революции — Жака Неккера, госпожа Анна Луиза Жермена де Сталь (1766—1816 гг.) допустила весьма досадную оплошность, не упомянув в одной из своих книг о Наполеоне и высказав мысль о том, что в Париже можно прожить и без личного счастья. В этом цензура усмотрела пренебрежение к первому лицу государства и закамуфлированное заявление о том, будто в Париже все несчастны, ну а почему, понятно…
Весь тираж этой книги был изъят и уничтожен.
В то же время нельзя не отметить и тот факт, что когда на определенном этапе революции тысячи насильников и убийц, называвших себя революционерами, вдруг прониклись трогательной заботой об общественной нравственности и начали жечь на улицах Парижа и других городов книги, которые они считали «непристойными», Первый консул республики приказал оборудовать в здании Национальной библиотеки специальное хранилище для таких книг, чтобы спасти их от «народного гнева».
Таким образом было спасено множество литературных произведений, по тем или иным причинам попавшим в списки «непристойных». Думается, что определять степень этой «непристойности» с удовольствием помогали «народу» те политические лидеры, которые были отъявленными графоманами и таким вот образом мстили литературе за свои творческие неудачи.
Собственно, удачливые литераторы, за редчайшими исключениями, в революцию не идут. Это удел несостоявшихся, и не только в литературе, но и в любом деле.
В те времена книгам, ввиду возможности их тиражирования, все же повезло гораздо больше, чем картинам и скульптурам, множество которых было уничтожено при погромах дворцов аристократов. Особенно досталось произведениям эротического содержания. Видимо, изображенные на полотне холеные, дышащие утонченным сладострастием, а главное, чисто вымытые женские тела вызывали особо бурную негативную реакцию погромщиков. То же касалось и скульптур.
Я не раз отмечал, что грубые, примитивные натуры, совершающие крайне негативные с точки зрения элементарной нравственности поступки, вплоть до инцеста и скотоложства, крайне агрессивно реагируют на эротизм в искусстве. Вот почему все тоталитарные режимы, выстраивающие фундаменты своих идеологий на принципах мировоззрения социального дна, всегда характеризуются агрессивно-показным целомудрием. Бывают, правда, исключения из общего правила, но в этих случаях решающее значение приобретают личные пристрастия диктатора, как это наблюдалось в эпизоде с эротическим романом «Дитя борделя», написанным талантливым Пиго-Лебреном (подлинное имя — Шарль Пиго де л'Эпинуа). Роман и его автор избежали государственного преследования лишь благодаря высокому покровительству Наполеона, считавшего Пиго-Лебрена одним из лучших писателей своей эпохи.
А роман этот начинается так: «Сын властелина, как и сын простого сапожника, появляется на свет Божий лишь благодаря движению зада и, восседая на троне, он может быть обязан рождением своему лакею.
Сильные мира сего, не кичитесь высоким происхождением, и это говорю вам я, отец одного герцога и двух маркизов. Вы спросите, кто я такой? Я — дитя борделя!»
Видимо, подобные мысли импонировали Наполеону, ставшему властелином отнюдь не благодаря высокому происхождению.
 |
Он устанавливал свои правила социальной игры, при этом ничуть не заботясь об их соблюдении при смене обстоятельств, поэтому люди, желающие ему угодить, должны были пребывать в постоянном напряжении и готовности назвать черное белым, если того потребует изменчивая ситуация или просто то пли иное настроение молодого властелина.
Он обладал цепкой памятью, несокрушимой логикой и способностью мгновенно реагировать на любые колебания окружающей человеческой среды.
И при этом — глубочайшее презрение к этой самой среде, к ее чаяниям, радостям и печалям, но презрение не инстинктивное, не безусловное, а вполне осознанное и выработанное в результате практического опыта.
КСТАТИ:
«Свобода, вероятно, еще может быть потребностью очень небольшого круга лиц, от природы одаренных более высокими способностями, чем общая масса, но именно поэтому свобода может подавляться практически безнаказанно, чего не скажешь о равенстве, которое является идеалом массы».
Тем не менее он как-то высказался относительно того, что равенство — не более, чем ловушка для простаков, что даже не подлежит обсуждению.
КСТАТИ:
О равенстве мы заняты заботами,
болота и холмы равняем мы;
холмы, когда уравнены с болотами,
становятся болотами холмы.
У него было несметное количество врагов, что вполне естественно при такой жизни, но при этом — ни одного друга, ни одного, а это уже чревато психологическими сложностями, не говоря уже о многом другом…
Роялисты видели в нем наглого узурпатора верховной власти, республиканцы — могильщика революции, а незаангажированное большинство французов — человека, который всего лишь человек, а потому может, неровен час, склониться в пользу того, чтобы передать власть Бурбонам или, еще того хуже, республиканцам, которые непременно ввергнут страну в хаос анархии.
В 1800 году на него было совершено покушение при помощи так называемой «адской машины» — бомбы замедленного действия, которая взорвалась, правда, не вовремя, на пути движения Наполеона в Оперу. Был еще целый ряд заговоров, также не достигших поставленной цели. Один из них, разработанный англичанами, был довольно масштабным и охватывал немалое число людей из ближайшего окружения Наполеона. Среди них были двое высокопоставленных военных — генералы Моро и Пишегрю. Последний, правда, с некоторого времени находился на нелегальном положении, так как бежал с места ссылки, но это лишь придавало остроту ситуации.
Главным же исполнителем задуманной операции был вождь бретонских повстанцев Жорж Кадудаль, проживающий в Лондоне и тайно переправленный на французскую территорию.
Среди заговорщиков не наблюдалось единства взглядов и, естественно, той железной дисциплины, без которой заниматься подобного рода делами попросту бессмысленно. Пока они выясняли отношения, наполеоновская полиция уже располагала всеми необходимыми данными, вследствие чего 15 февраля 1804 года генерал Моро был арестован у себя на квартире, а спустя восемь дней — и генерал Пишегрю, выданный полиции за вознаграждение в 300 000 франков его ближайшим другом.
Да, недаром же на здании французской тайной полиции были выбиты слова: «Предают только свои…»
А триста тысяч франков все-таки больше, чем тридцать серебренников. Со времен Христа цена вознаграждения за предательство возросла достаточно заметно, что и говорить.
Наполеон был в ярости, обвиняя в организации заговора Бурбонов, хотя никаких доказательств их участия в этом деле не было. Тем не менее, Наполеон отдает приказ арестовать жившего в Германии герцога Энгиенского, вся вина которого заключалась в том, что он был в родстве с Бурбонами.
В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии вторгся на территорию германского Бадена, арестовал герцога Энгиенского и увез во Францию при полном отсутствии реакции на происходящее со стороны баденских властей.
После скоростного заседания в Венсенском замке французского военного суда герцога Энгиенского расстреляли во рву.
Кадудаль был вскоре пойман и гильотинирован, а генерал Пишегрю повесился в тюремной камере. В ответ на слухи о возможном убийстве генерала Наполеон заметил с улыбкой: «У меня есть суд, который осудил бы Пишегрю, и нашелся бы взвод солдат, который расстрелял бы его. Я никогда не делаю бесполезных вещей».
Генерал Моро отделался ссылкой.
Этот неудавшийся заговор ускорил решение Наполеона принять титул императора, дабы отбить охоту реванша у представителей королевской фамилии, рассеянных по белу свету после казни Людовика XVI. Это решение горячо поддерживали «новые французы», разбогатевшая за время его правления плебейская знать, которая надеялась купить еще и титулы баронов, графов, герцогов и князей при новой, буржуазной монархии, как ее называли. Главным их мотивом было, однако, не получение титулов, о которых они и мечтать бы не могли при всяком ином режиме, а необходимость оградить себя и свою быстро нажитую (приватизированную) собственность от возможных притязаний старых хозяев-аристократов.
И вот 18 апреля 1804 года сенат присваивает Первому консулу республики титул императора. Как говорится, нарочно не придумаешь:
Решение сената поддержал и всенародный референдум, выражавший волю масс постоянно ощущать узду в твердой руке и шпоры абсолютной власти.
КСТАТИ:
«Всякий тиран настолько заинтересован в том, чтобы свой народ мог грабить только он сам, а средства, которыми достигается эта цель, настолько просты и ясны, что людям, быть может, живется лучше при самой жестокой тирании, чем при анархии».
И не какой-то там король, как эти Бурбоны, а бери выше — император!
Совсем как Карл Великий после коронации в 800 году, Наполеон желал быть не только наследником империи Карла, но и той, которая была еще ранее, — Римской. Как говорится, любить — так королеву, а грабить — так на миллион. Весь мир считал эту его затею бредом шизофреника, но что такое весь мир для этого человека, играющего только по своим правилам и меняющего их, когда заблагорассудится! Он пожелал, чтобы Папа Римский лично участвовал в предстоящей церемонии коронации, как это происходило более тысячи лет назад, когда состоялась коронация Карла Великого. Но не совсем так. Карл ездил короноваться в Рим, к Папе, а вот Наполеон пожелал, чтобы по такому случаю Папа Римский прибыл в Париж!
 |
Папа понимал, что в случае его отказа это «корсиканское чудовище» оккупирует Рим, что он требовался в качестве необходимого аксессуара, без которого церемония коронации выглядела бы каким-то пошлым «междусобойчиком» регионального масштаба, что без такого аксессуара никак…
И он выехал во Францию, предварительно оговорив, что Наполеон будет со всем возможным почетом встречать его на границе и сопровождать в Париж, иначе просто не поймут… Наполеон пообещал выполнить все в точности так, как они договорились.
Но встречал он Папу Римского не на границе, а под самым Парижем, в лесу Фонтенбло, да еще во время охоты, окруженный псарями и собаками. Наполеон не удосужился даже выйти из кареты, в которой сидел, когда папский кортеж показался на лесной дороге. Какой-то человек в костюме охотника бесцеремонно распахнул дверцу папской кареты и предложил пересесть в карету «его величества».
Папа покорно пересел в карету корсиканца, которая тут же тронулась и помчалась в Париж. Это напоминало похищение, но никак не торжественную встречу первосвященника.
Второго декабря в соборе Парижской Богоматери состоялось торжественное венчание и помазание на царство Наполеона Бонапарта.
Я представляю себе участников этого акта: сановников, генералов, кардиналов, баронов нового образца, таких же герцогов, графов и князей, сморкающихся в руку и расставляющих пальцы веером, и при этом самого настоящего Папу Римского, который берет с алтаря большую императорскую корону, чтобы водрузить ее на голову Наполеона Бонапарта, как десять столетий назад Папа Римский в соборе Святого Петра водружал ее на голову Карла Великого.
И тут имеет место совершенно непредвиденный, немыслимый, но общеизвестный исторический факт. Коронуемый проворно выхватывает корону из рук Папы Римского и напяливает ее себе на голову! Все только ахнули, даже «новые графья». Далее Жозефина опускается перед ним на колени, и он надевает ей на голову корону поменьше. Вот так. Мы, мол, никому и ничем не обязаны…
КСТАТИ:
«Укрепи тряпку на палке, и многие скажут, что это знамя».
Не нужно было этого делать, ох не нужно. Это коронование было, по сути, началом конца или той последней каплей, которая переполнила чашу терпения глав европейских государств, даже тех, которые до этого времени не придавали должного значения кровавому балагану, устроенному тем, кого уже все без исключения называли не иначе как «корсиканским чудовищем».
Спешно была образована новая, третья по счету, антифранцузская коалиция, руководимая британским премьер-министром Уильямом Питтом (1759—1806 гг.), который, ввиду совершенно реальной угрозы вторжения французской армии, сформированной в Булони, был готов пойти на любые затраты ради спасения Англии от наполеоновского владычества. Он пообещал полное материальное обеспечение любой антинаполеоновской инициативе, от кого бы она не исходила.
Это обещание весьма существенным образом подогрело благородное негодование законных монархов против узурпатора, и вскоре новая коалиция уже готова была приступить к самым решительным действиям.
А Наполеон, в свою очередь, готовился к форсированию Ла-Манша и говорил, что ждет хотя бы одного туманного дня, чтобы навсегда покончить с «владычицей морей». Однако его планы изменились в одночасье, когда стало известно о том, что Австрия, Пруссия и Россия в союзе с Великобританией перешли от слов к делу и формируют огромную армию, которая способна оказать решающее влияние на ход европейских событий.
Наполеон, не раздумывая, начинает передислокацию своей группы войск, стоящей в Булони, и перебрасывает их на берега Дуная со скоростью, которая сделала бы честь и полководцам более поздних эпох. Он был чрезвычайно талантливым военачальником, и этого у него никак не отнять. Была проведена поистине блистательная операция, в ходе которой австрийская армия под командованием генерала Мака капитулировала в полном составе. Наполеон двинул свои войска на Вену и взял ее без каких-либо хлопот.
Это был удар, которого никак не ожидали участники коалиции, надеявшиеся на безусловную победу генерала Мака и, естественно, решение проблемы «маленького капрала», как называли Наполеона его солдаты. Не тут-то было…
КСТАТИ:
«Надежда — мастерица подделывать истину; пусть же трезвость ее сдерживает, заботясь больше о полезном, чем о желаемом».
Разгром Мака заставил призадуматься тех, кто рассчитывал на скорый мир в Европе. Российский император Александр I (1777—1825 гг.) приехал в Берлин, чтобы склонить прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770—1840 гг.) к объявлению войны Наполеону, к чему тот не был готов морально. В конце концов он обрел необходимую решимость под влиянием энергичного красавца Александра, которого горячо поддержала королева Луиза (1776—1810 гг.), одна из красивейших женщин своей эпохи.
Игривая Луиза стала инициатором очень странного ритуала, когда они втроем спустились в мавзолей Фридриха II Великого и поклялись у его гроба в вечной и нерушимой дружбе. Описание этого ритуала обошло все европейские газеты, которые высказывались о нем в довольно ироническом тоне, замечая, что любовь втроем вполне допустима, однако же не у гроба Великого Фридриха, этого вечного военного оппонента России…
А дальше… дальше наступило 2 декабря 1805 года, когда под австрийской деревней Аустерлиц произошла битва, запечатленная на скрижалях Истории как одна из самых грандиозных и кровопролитных. Ее еще называли «битвой трех императоров» — австрийского, российского и французского. Когда думаешь о том, что там полегло 20 000 русских, шесть из пятнадцати тысяч австрийских солдат и девять из восьмидесяти тысяч французов, приходит в голову естественный вопрос: «Зачем?» Ведь эта битва в принципе ничего не решала и, кроме того, была обречена на поражение русских и австрийцев еще до ее начала, о чем предупреждал господ императоров Михаил Кутузов (1745—1813 гг.), единственный, пожалуй, сведущий в военном деле человек из всей компании, которую составляли Александр I, Франц I, австрийский император, и их придворные военачальники.
Кутузов, изучив обстановку, посоветовал немедленно уносить ноги и как можно дальше, чтобы не потерять армии, но честолюбивый Александр, действуя вопреки не только военной науке, но и здравому смыслу, а к тому же поддержанный столь же азартным Францем, приказал готовиться к бою.
И грянул бой, в ходе которого Наполеон отделал эту парочку императоров, как зарвавшихся лакеев. Он не просто разбил наголову их армии, он их уничтожил, растер по земле, да так, чтоб позор был несмываемым.
Александр и Франц бежали с поля боя и лишь благодаря счастливой случайности не попали в плен, спасибо казачьему разъезду…
 |
М-да, император — это не профессия.
А «корсиканское чудовище» вышло из этой истории не просто победителем, а «великим полководцем», как писали европейские газеты.
Безусловно, он был талантливым военачальником, очень талантливым, не чета многим и многим, но в определенной мере его успехи были обусловлены бесталанностью противников. Эту мысль со всей наглядностью подтвердил русский поход, где Наполеон вчистую проиграл Кутузову, которому была предоставлена свобода действий, и он смог полностью проявить свой полководческий талант. Но это еще впереди, а пока он победно шествует по Европе, не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления. После разгрома коалиции Пруссия вынуждена была вступить с ним в союз, отдав значительную часть своей территории. Австрию ждала та же участь. Далее — образование так называемого Рейнского союза, куда вошло полтора десятка германских княжеств, которые «избрали» Наполеона своим
Впрочем, его будут предавать все — и родственники, и чужие люди, но и те, и другие в подавляющем большинстве своем, кроме Талейрана и еще двух-трех действительно умных и способных людей, были серыми посредственностями, которые, пожалуй, только и умели, что предавать.
А пока — разгром Пруссии. Король, королева Луиза, их дети и несколько придворных находят приют в городе Мемеле. Во французских газетах по приказу Наполеона печатаются статьи, оскорбляющие достоинство королевы Луизы. Видимо, «маленького капрала» раздражало то, что первая красавица Европы никогда не замечала его величия…
Впрочем, понятие «величие» весьма и весьма субъективно…
КСТАТИ:
«Сент-Бев однажды видел первого императора: это было в Булони, в тот момент, когда Наполеон мочился. С тех пор Сент-Бев вспоминает всех великих людей и судит о них приблизительно так, как будто он видит их в этой позе».
Наполеон говаривал, что от великого до смешного — один шаг. Нужно только окончательно решить, что считать великим, а что смешным, чтобы знать, в какую сторону шагать…
А Наполеон широко шагал на Восток. В поверженном Берлине он подписал декрет о континентальной блокаде Англии. Это означало, что не только Франция и ее союзники, а все страны Европы обязываются бойкотировать торговлю с Великобританией, чтобы обескровить ее экономику. Такую акцию было возможно осуществить, лишь подчинив единой воле все без исключения европейские государства, что и стояло на повестке дня…
В ноябре 1806 года французы вступили в Польшу, которая, по простоте душевной, встретила их как освободителей от российской оккупации, а заодно от австрийской и прусской. Ну с теми последними можно было уже не церемониться, будь на то позволение великого императора, а вот Россия… Собственно, по этому поводу великий император и находится здесь, в Речи Посполитой…
В декабре 1806 года произошла битва с русскими войсками при Пултуске. Битва закончилась, можно сказать, вничью, что означало отсрочку решения российско-французских проблем. Наполеон расположился зимними лагерями в Польше, постепенно подтягивая подкрепления из Франции. Самым ярким, пожалуй, эпизодом этого периода был его роман с польской графиней Марией Валевской (1789—1817 гг.), с которой, говорят, он вступил в морганатический брак и она родила ему сына, которого впоследствии не признали наследником, что само по себе, может быть, не так уж плохо, учитывая, чем кончилась эпопея «корсиканского чудовища».
А Валевская, видимо, действительно любила, если единственной из всех его женщин навестила изгнанника на острове Эльба. Корыстный мотив исключен: ведь он тогда был фактически никем…
Но это чуть попозже, а пока он торжествует победу над русскими войсками при Гейльсберге (10 июня 1807 года), а через четыре дня — под Фридландом, после чего самонадеянный Александр I вынужден был просить мира. Чтобы прийти к такому решению, потребовалось положить в землю десятки тысяч солдат. Просто так…
Ну, не извращение ли все подобное, если посмотреть на него без очков, тонированных стереотипами, комплексами, «лакейским патриотизмом», да и не лакейским тоже… Против Наполеона, конечно, следовало воевать хотя бы ради спасения Европы, и если бы страны-участницы коалиций поставили перед собой именно эту цель, то, может быть, карьера этого выскочки закончилась бы гораздо раньше и без такого количества пролитой крови, чего он явно не стоил, но ведь монархи этих стран хотели попутно поживиться тем, что плохо лежит, а так нельзя: и рыбку съесть, и… ног не замочить.
25 июня 1807 года в Тильзите (ныне г. Советск — потрясающее название!) состоялась встреча Александра и Наполеона. Туда же приехал и прусский король, но «маленький капрал» не пожелал его видеть. Зато с Александром он беседовал долго и, можно сказать, доверительно.
— Из-за чего, собственно, мы воюем? — спросил Наполеон.
— Наверное, из-за Англии, — ответил Александр, — но я ненавижу англичан в той же мере, в какой их ненавидите вы, и буду вашим помощником во всем, что вы будете против них предпринимать.
— В таком случае — мир! — проговорило «корсиканское чудовище».
— Мир! — подхватил Александр.
Вспомнив, о своем друге Фридрихе Вильгельме III, Александр завел разговор о судьбе Пруссии, на что Наполеон отреагировал очень резко. «Подлый народ! — воскликнул он. — Подлая нация, подлая армия, держава, которая всех обманывала и которая не заслуживает права на существование!»
Александр просил хоть что-нибудь оставить злополучной Пруссии, но Наполеон твердо стоял на своем: «Поделить, и чтоб следа на карте не осталось!»
Узнав об этом, Фридрих Вильгельм пришел в отчаяние и не нашел ничего лучшего, чем срочно вызвать в Тильзит королеву Луизу в надежде, что ее красота подействует умиротворяюще на непреклонного победителя. В этом, конечно, была немалая доля пошлейшего сутенерства, но прусский король уже не анализировал средства, дающие хоть какую-то надежду на достижение заветной цели. Королева Луиза, постаравшись забыть о газетной травле, устроенной Наполеоном, приехала в Тильзит, где ее муж и Александр наскоро научили ее, что именно нужно просить у «чудовища», во время беседы
Фридрих Вильгельм и его приближенные замерли в напряженном ожидании. Так прошли полчаса, час, полтора…
 |
Фридрих Вильгельм, наконец-то осознав, что не все средства, ведущие к цели, могут считаться приемлемыми, бросился к двери, за которой происходило свидание, и резко распахнул ее. Луиза и Наполеон, сидевшие рядом на диване, недовольно обернулись. Король быстро вывел свою супругу из гостиной, чувствуя спиной насмешливый взгляд корсиканца.
«Если бы он вошел несколькими минутами позже, — говорил Наполеон своим маршалам за ужином, — мне, как порядочному человеку, пришлось бы уступить Магдебург».
КСТАТИ:
«Победитель, разрушая крепости и города, всегда оставляй калитку. Для себя».
Пруссии были, все же оставлены некоторые области, причем с оговоркой: «…из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому».
Россия присоединилась к континентальной блокаде. А вот маленькая Португалия отказалась участвовать в этой блокаде, несмотря на угрозы Наполеона стереть ее с лица земли. В конце концов он добился от Испании согласия на проход по ее территории французской армии и двинулся на Португалию, однако Англия успела высадить там мощный десант, и вторжение «властелина мира» было отбито со всей определенностью. Свой гнев Наполеон выместил на Испании, лишив престола испанских Бурбонов и назначив королем брата Жерома. Но не тут-то было…
Не всякий, даже очень талантливый, гениальный полководец способен, оказывается, учесть тот очевидный факт, что испанский темперамент ничуть не уступает в яркости проявлений корсиканскому, что испанцы тоже умеют ненавидеть оккупантов, и самое главное: для испанских скотоводов, промышленников, для всего крестьянства, прямо или косвенно связанного с добычей шерсти, разрыв экономических отношений с Англией, главным потребителем шерсти, означал полное разорение. Мораль, патриотизм, политика — все это важные факторы, но когда речь заходит о физике или арифметике, реакция людей становится однозначной и легко прогнозируемой. Смена короля по прихоти пришельца — это, несомненно, обидно, но достаточно абстрактно, а вот разорение семьи — это и обидно, и конкретно, и осязаемо, и вообще…
Испания восстала, причем вся, так что каждого оккупанта подстерегал за каждым углом остро отточенный испанский нож.
А на западе вновь подняла голову Австрия, которая заключила союз с Великобританией.
5—6 июля 1809 года в битве под Ваграмом Наполеону удалось нанести поражение австрийской армии, но с большим трудом и непривычно большими потерями своего личного состава.
Но Австрия была снова поставлена на колени.
Пока. Все, что ни происходит в жизни, все происходит пока…
Его брак с Жозефиной тоже был
И тогда Наполеон сказал ей: «У политики нет сердца, а есть лишь одна голова», после чего изложил свое решение развестись с нею. Жозефина упала на пол и билась в конвульсиях, но император был непреклонен в своем стремлении стать еще и основателем династии. Он быстро получил от Папы Римского разрешение на развод и, после неудачной попытки сватовства к сестре Александра Первого женился на молодой австрийской эрцгерцогине Марии Луизе (1791—1847 гг.), между прочим, племяннице Марии Антуанетты. И толпа встречала его молодую жену с такими же радостными воплями, с какими провожала на казнь ее тетку. Толпе все равно, куда и кого везут, она знает только два состояния: ликование или гнев, так что не стоит она серьезного к себе отношения.
Новая жена была молода, белокура, голубоглаза и достаточно дородна для того, чтобы ее прозвали «австрийской коровой». Она была целомудренна и при этом глупа. Но самое, пожалуй, негативное ее качество заключалось в поражающем равнодушии, скорее даже в душевной черствости. Ей были, как говорится, «по барабану» все победы и поражения ее мужа, его конфликты с ее родней, судьбы окружающих ее людей, да все, в принципе, что не имело непосредственного отношения к ее здоровью и настроению. Она родила наследника престола и на этом считала свою миссию выполненной. Когда ее супруга сослали на остров Эльбу, она не ответила ни на одно из его многочисленных писем с просьбами приехать к нему вместе с сыном. Такое ей и в голову не могло прийти. Зачем?
Это вот Мария Валевская мчалась туда сломя голову, чтоб поддержать, утешить, а законная супруга, которая так гордилась своей богобоязненностью и целомудрием, перестала даже мужем его называть. Теперь она упоминала о нем не иначе как о «господине с острова Эльба». Она наслаждалась жизнью на курорте Экслебена, где, как говорили, некий камергер «заменял ей супруга во всех отношениях».
Еще одно подтверждение того, что такие понятия, как «целомудрие» и «порядочность», — далеко не синонимы, увы…
Дело, конечно, не в целомудрии как таковом, но давно уж замечено, что люди тогда гордятся своим целомудрием, когда больше гордиться нечем. С ведома (если не по прямому указанию) Наполеона одна из его любовниц мадемуазель Жорж, актриса, навестила Петербург, где за весьма недолгое время успела побывать в постелях и императора Александра, и его брата Константина. Несмотря на отточенную сексуальную технику, мадемуазель Жорж не произвела ни на одного из братьев ожидаемого впечатления, а Константин высказался с присущей ему грубой прямотой: «Эта мадемуазель Жорж в своей области (хорошо сказано!) не стоит того, что стоит в своей моя парадная лошадь!»
КСТАТИ:
«Все мы немножко лошади».
 |
Если бы все разногласия между первыми лицами тех или иных государств ограничивались сферой сексуальных достоинств каких-то актрисок! Если бы… Но разногласия, как правило, имеют гораздо более глубокие корни, и между Россией и Францией накалялась та атмосфера, которую принято называть предгрозовой, а для ее возникновения требуются достаточно веские причины.
Среди этих причин можно назвать и политику Наполеона касательно Польши, которую он попросту отторгал от России, и то, что он препятствовал присоединению к России дунайских княжеств, и изоляция от Англии по условиям тильзитского союза, и многое другое, одинаково несправедливое и со стороны России, и со стороны Наполеона. Объективно чужая Польша, чужая Прибалтика, чужие дунайские княжества… Чтоб другому не досталось? А если бы оставить этих людей в покое и не стремиться отнять у них те небольшие земли, которые определены Богом как их отечества? Куда там…
Так что не нужно торопиться сжимать кулаки, слыша трафаретное: «Наполеон напал…» Да, он действительно напал на Россию в ночь на 24 июня 1812 года, но это был просто первый удар, нанесенный одним из участников разборки, где нет правых, а все виноваты.
Просто Наполеон оказался оборотистее, решительнее, что ли…
Вот что он писал в своем приказе от 22 июня 1812 года:
«Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никаких объяснений в своих странных поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на ее произвол. Россия увлечена роком. Судьбы ее должны свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы больше не солдаты Аустерлица? Она ставит нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в ее пределы…»
Что ж, достаточно убедительная аргументация. Александру было гораздо легче аргументировать свои действия: на Россию напали, следовательно, священный долг… Это бесспорно, но, если применять справедливые, единого достоинства гири на весах, то нельзя отрицать ту же священность долга поляков, литовцев, шведов и других защищать свою родину от вторжения российского агрессора.
Есть единые критерии оценки таких понятий, как «агрессия», «экспансия», «терроризм» и т.д., и если они будут адаптироваться под заказчика, то не стоит вообще обращаться к этим понятиям. Тогда будут использоваться аргументы типа: «Значит, так надо было» или «Если бы не мы, так другие», не говоря уже о таком, который приводит в восторг психиатров: «Но ведь это они атаковали нас на этой линии Маннергейма!» Если яблоко падает с дерева вниз, то это называется «вниз» и никак не по-другому, иначе мы утратим понятия не только о добре и зле, но и о законах физики, а это уже чревато…
КСТАТИ:
«Каждый располагает словарем по своей прихоти, начиная с того, что выдвигает положение: я прав, а вы заблуждаетесь».
Но факт остается фактом: Наполеон во главе своей «великой армии» перешел Неман и углубился в просторы России.
Он уверенно шагал в направлении своего краха. Потом, и очень скоро, Наполеон вынужден будет признать, что этот поход был его роковой ошибкой. Как-то он сказал, что История состоит из времени и пространства. В этой войне, кроме армий противника и восставшего гражданского населения, ему противостояли также время и пространство, что почему-то явилось для него полной неожиданностью. Создается впечатление, что он не имел представления о географических и климатических условиях России, о составе ее населения, о господствующей общественной морали, религии, менталитете, то есть о тех исходных данных, не изучив которые детальнейшим образом, нельзя не то чтобы начинать войну, но даже думать о ней. А он начал, и до того бездумно, до того по-дилетантски, что просто не верится, что это был именно он, а не, скажем, его бездарный брат или кто-либо еще, перенявший его манеры, но не обладающий ни соответствующим опытом, ни талантом.
Такое можно было сделать только нарочно, как это делают самоубийцы, или же под влиянием временного помрачения рассудка.
КСТАТИ:
«Напрасный труд увещевать человека, полагающего, что он умен».
Он называл эту войну «польской», потому что, перейдя Неман, его войска вступили на бывшую польскую территорию, население которой, конечно же, поддержало бы его действия, направленные на их освобождение от власти российского самодержавия, но он проигнорировал это соображение. Видимо, «маленький капрал» счел себя слишком великим для столь «мелочных» проблем какого-то там населения или для того, чтобы использовать в своих интересах его антироссийские настроения.
Была у него одна удачная в стратегическом плане мысль: дать свободу российским крепостным, которые ради сохранения этой свободы взорвут изнутри государственный строй России, что принесет ему гарантированную победу.
Эту мысль, честно говоря, я бы не назвал плодотворной, и прежде всего потому, что большинство крепостных — и это впоследствии, после реформы 1861 года, подтвердилось со всей убедительностью, — вовсе не было настроено обретать свободу, которая гораздо более хлопотна, чем сытое и гарантирующее прожиточный минимум рабство. Ностальгия определенной (и немалой) части бывших советских людей по СССР — лучшее тому подтверждение, так что весьма вероятно, что Наполеон отказался от этой мысли, предвидя подобное со стороны освобожденных рабов.
КСТАТИ:
Чем дряхлый этот раб так удручен?
Его ведь отпустили? Ну и что же.
Теперь он на свободу обречен,
а он уже свободно жить не может.
Наполеон уповал только на свой полководческий талант и на боеспособность своей «Великой армии». Она действительно была очень высока, когда он перешел Неман, и если бы на этом этапе и в тех краях состоялось генеральное сражение, на которое Наполеон так рассчитывал, то, вероятнее всего, эта война на том была бы и закончена, однако все сложилось совсем не так…
Две русские армии, одна под командованием военного министра Михаила Барклая-де-Толли (1761—1818 гг.) и вторая под командованием Петра Багратиона (1765—1812 гг.), отступая, сумели уклониться от навязываемого Наполеоном генерального сражения, что было весьма разумным стратегическим приемом, в результате которого русские войска сохранили свои силы, а вот французские их растрачивали в процессе долгих переходов, да еще при отсутствии должного количества продовольствия, в том числе и фуража, что вскоре вызвало массовый падеж лошадей.
Желаемая битва, которая рисовалась Наполеону новым Аустерлицем, так и не состоялась на этом этапе войны, если не считать нескольких боевых контактов с русскими арьергардами.
Он понимал, что нужно любой ценой воспрепятствовать объединению армий Багратиона и Барклая-де-Толли, понимал, но так и не воспрепятствовал…
Русские армии объединились под Смоленском. Здесь между командующими возникли разногласия, относительно дальнейших действий. Барклай считал, что нужно двигаться дальше на восток, избегая большого сражения, а Багратион, в гораздо большей степени подверженный влиянию стереотипного патриотизма, настаивал на том, что отдавать Смоленск без боя никак нельзя. Они сошлись на том, что французам окажут сопротивление один корпус и одна дивизия, а остальные силы продолжат отход в сторону Москвы.
Столичные «ура-патриоты» обвинили Барклая-де-Толли в измене, выдвигая главным аргументом своего обвинения его нерусское происхождение. А тут еще и князь Багратион — грузин…
Но русские войска оказали под Смоленском далеко не условное сопротивление. Это была яростная и кровопролитная битва, после которой французы вошли в полуразрушенный, усеянный трупами Смоленск, кроме всего прочего охваченный многочисленными пожарами. Все пороховые склады города были взорваны. Ветер разносил искры, от которых разгорались новые пожары. Картина весьма напоминала библейские катастрофы.
Говорят, что Наполеон медленно проехал в сопровождении небольшой свиты по улицам Смоленска, молчаливый и подавленный. Говорят, что войдя в отведенную ему квартиру, он швырнул саблю на стол и отрывисто бросил: «Кампания 1812 года окончена».
Он понимал, что планируемая им битва с убедительной победой и заключением мира с поверженным русским императором в конце концов превратилась в туманную мечту, в мираж, который ускользает по мере приближения к нему…
КСТАТИ:
«Что делает героическим? Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей великой надежде».
Героическое начало, бесспорно, было развито в этом человеке сверх всякой стереотипной меры, но это начало было своего рода «вещью в себе», таким же в общем-то балаганным свойством, как способность двигать ушами или задерживать дыхание на пять минут. Или еще того хуже, однако ближе к теме, — умение киллера всаживать своей жертве пулю точно в середину лба. Да, гениальной дерзости агрессия, но именно агрессия, насилие, разбой, доведенные до виртуозности, однако не вызывающие ни восхищения, ни какой иной позитивной реакции у нормального человека. И вполне нормальные люди, на земли которых он вторгся так бесцеремонно, при этом не беря их вообще в расчет, а думая лишь о том, как бы разобраться с их императором, отреагировали вполне адекватно на происходящее: они предоставили захватчику выжженную землю, где он не мог найти ни крыши над головой, ни еды, ни питья, ни сена для своих лошадей, ничего…
Правда, далеко не все в России были способны проникнуться и стратегической, и философской мудростью Барклая-де-Толли, уступающего противнику землю, которой тот уже не мог воспользоваться, и сохраняющего армию, которая скажет свое решающее слово, но не при самоубийственной демонстрации рекламного патриотизма, а при действительном спасении отчизны.
И ладно бы еще солдаты, которые говорили между собой о том, что «немец продает землю русскую», но ведь и генералы в уютных штабах всплескивали холеными руками, восклицая: «Барклай ведет гостя прямо в Москву!»
И ладно бы еще генералы в штабах, которые разбирались в стратегии не лучше, чем свиньи в бисере, но император Александр Первый, чья полководческая бездарность проявилась в полной мере при Аустерлице, чья неуклюжая дилетантская политика, собственно, и привела к этой войне, изо всех сил пытался отмежеваться от действий своих полководцев, при этом охаивая Барклая, да еще как-то по-кухонному, по-приказчицки что ли. Например, он с удовольствием, как смачный анекдот, пересказывал всем желающим, и в том числе иностранным дипломатам, слова, сказанные атаманом Платовым Барклаю после сдачи Смоленска: «Вы видите, — на мне из военного только плащ. Я никогда больше не надену русского мундира, так как это стало теперь позорным».
Почему-то такие мысли не пришли в голову славного атамана (если он действительно произнес эти слова) после позорнейшего разгрома под Аустерлицем или под Фридландом.
Но общее настроение было именно таким.
В итоге император Александр отстранил Барклая-де-Толли от командования всеми вооруженными силами и назначил на его место Кутузова, которого он весьма недолюбливал, но более подходящими кандидатурами не располагал.
Кутузов отлично понимал, что стратегия Барклая была не только правильной, но и единственно возможной в создавшейся ситуации, что против Наполеона активно работают и отдаленность от тыловых баз, и невозможность ведения длительной войны на «выжженной земле» неприятеля, и огромные пространства России, и ее суровый климат, и, что самое, пожалуй, главное, — мощное народное сопротивление захватчикам, именно народное, санкционированное не властью, а человеческими чувствами.
Но при этом великий полководец понимал и то, что отдать Наполеону Москву без совершенно излишнего, но так желаемого всеми генерального сражения ему, русскому, так же не позволят, как это не позволили сделать немцу Барклаю. И он скрепя сердце, более чем кто-либо осознавая жестокую бессмысленность такой битвы, имевшей сугубо политическое значение, но отнюдь не военное, решил сделать то, чего от него требовали те, кто не нес за это никакой ответственности. Все это напоминало Троянскую войну и вещую Кассандру, которая все предвидела, но ей никто не верил, потому что желаемое всегда привлекательнее действительного, особенно для коллективного ума…
И вот наконец-то произошло то, чего так ждали Наполеон и ура-патриоты России. В 110 километрах к западу от Москвы 26 августа (7 сентября) 1812 года состоялось одно из самых жестоких и кровопролитных побоищ в истории человечества — Бородинская битва.
К ее началу силы противников были, в принципе, равны: у Наполеона в распоряжении 135 тысяч солдат и 587 пушек, у русских — 103 тысячи солдат регулярной армии, 7000 казаков и около 10 тысяч ополчения, а также 640 пушек.
Существующий и поныне стереотип представляет Бородино как некий поворотный момент, решивший судьбу России в этой войне. В создании этого стереотипа принимали участие и политики, и историки, и великие живописцы, и великие поэты, которые, преклоняясь перед действительно беспримерным мужеством своих соотечественников, создали миф о судьбоносности этого сражения, которое было сугубо политической акцией и мало чем повлияло на исход этой войны.
АРГУМЕНТЫ:
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Потрясающей выразительности картина гениального мастера, картина, которая воздает должное человеческому героизму и вызывает взрыв патриотических чувств, да, все именно так, но всякое деяние должно оправдываться логикой, то есть целью, ради которой оно совершается. Если нужно отдать жизнь ради спасения родины, это один мотив, а вот ради политической акции — совсем иной…
Кто-то скажет: «Ну и что? Зачем болтать лишнее? Зачем принижать значение великого подвига? Даже если все обстояло именно так, зачем отнимать у людей гордость за своих предков?»
Да нет, величие подвига — величина постоянная, и ее отнять или девальвировать попросту невозможно, но совершать подвиги по воле политиков, которым они нужны для прикрытия своей алчности или глупости, — шалишь!
Все равно события развивались так, как предсказал Кутузов, все равно нужно было оставить Москву, и она была оставлена, потому что это был единственно разумный выход из создавшегося положения, но тогда в угоду каким соображениям (риторический вопрос) было загублено на поле Бородина 75 тысяч человек и более 35 тысяч лошадей, трупы которых, между прочим, никто не убирал многие месяцы?
КСТАТИ:
«Чтобы согреть Россию, некоторые готовы ее сжечь».
Слава — вещь хорошая, но она не должна стоить непомерно дорого. Не следует путать славу с честью…
Бородинская битва закончилась вничью, хотя каждая из сторон конфликта уверенно приписала себе звание победительницы.
А затем «корсиканское чудовище» заглотнуло все наживки Кутузова: оно вошло в полупустую Москву, которую тут же подожгли ее жители; оно наблюдало разложение своей армии и при этом ничем не могло помешать этому разложению; оно вынуждено было покинуть неизвестно зачем оккупированную Москву, обвиняя москвичей в вандализме, и при этом отдало приказ своему маршалу Мортье на прощание взорвать Кремль и храм Василия Блаженного (этот приказ был выполнен лишь частично); оно начало отступление, но по совершенно гибельным, разоренным местностям, став, по сути, марионеткой, направляемой волей «кукловода» Кутузова.
Остатки «Великой армии» шли восвояси по ею же разоренной Смоленской дороге, терпя жестокие лишения и подвергаясь постоянным нападениям со стороны и регулярной русской армии, и казаков, и партизан. Можно сказать, что только ленивый не бил отступающих «завоевателей мира»…
Окончательная развязка этого жестокого балагана наступила на реке Березине, где сомкнулось кольцо стратегического окружения армии Наполеона и где она практически перестала существовать.
Пытаясь хоть как-то оправдать бесславное завершение так лихо начатой войны, Наполеон скажет, театрально разведя руками: «Нас победила зима, мы стали жертвой русского климата».
Самая беспардонная ложь. Погода в течение всей войны была на несколько градусов теплее, чем обычно бывало в то время года. Существуют документальные свидетельства того, что в октябре 1812 года, как раз во время отступления из Москвы, показатели температуры составляли в районе Смоленска 10, а в Ревеле и Риге — 7 градусов
А в ноябре, даже в конце ноября, когда совершался тот трагический переход через Березину, река была свободна ото льда, которого просто не могло быть по причине отсутствия морозов. Так что описания того, как русские снаряды взрывали лед на реке, — чистой воды вымысел.
А Наполеон писал, что «в ночь с 14 на 15 ноября термометр упал до отметки
Сплошная ложь, которой он пытался оправдать свои непростительные просчеты. О ком-нибудь другом можно было бы зло заметить, что плохому танцору всегда мешают гениталии, но он-то уж никак не «плохой танцор», и то, что произошло в России, свидетельствует не о какой-то врожденной бездарности, а о головокружении от успехов, когда человек, вдруг попавший, как говорится, из грязи в князи, утрачивает ощущение реальности, игнорирует непреложные правила, выполнение которых обязательно и для ветерана, и для новобранца, и самое, пожалуй, губительное — начинает недооценивать, презирать противника, что почти всегда оборачивается неизбежным крахом, и что, собственно, произошло в России…
КСТАТИ:
«Надо быть действительно великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла».
Все же меня не оставляет ощущение того, что он все время играл какую-то чужую, не свойственную его истинной натуре роль, что он все же был Санчо Пансой в должности губернатора.
Хотя бы такой вот эпизод. В 1806 году, после разгрома Пруссии, в Нюрнберге у книгопродавца Пальма нашли анонимную брошюру «Германия в своем глубочайшем унижении», написанную скорее в виде философского трактата, чем прокламации. И тем не менее Наполеон потребовал, чтобы правительство расстреляло автора этой брошюры. Книгопродавец Пальм отказался назвать его имя. И тогда Наполеон приказывает расстрелять самого Пальма…
Ну, как-то не по-императорски все это. И сам по себе поступок, и то, что он не сообразил, насколько он унизителен.
КСТАТИ:
«Если сила есть право деспота, то бессилие есть его вина».
А потом, как и следовало ожидать, его империя стала расползаться, как гнилая мешковина, и вся Европа в конце концов нашла в себе силы подняться с колен и поддержала Россию в ее стремлении добить раненого кабана в его логове, чтобы навсегда избавиться от угрозы нападения, продиктованного безумным и жестоким честолюбием, напоминающем манию, которую можно выбить из головы только вместе с мозгами.
Что там говорить, если с 1809 года он держал под стражей Папу Римского, у которого отнял Рим, чтобы подарить этот город своему новорожденному сыну!
Поразительно, как это во всей Европе не нашлось ни одного хорошего стрелка… Был, правда, один случай в 1809 году, но это было скорее намерение, чем попытка…
На смотре гвардии в Шенбрунне к его коню подошел какой-то молодой человек, но его схватили раньше, чем он успел обнажить кинжал.
В ходе допроса выяснилось, что это был саксонский студент по фамилии Штапс. Между ним и Наполеоном состоялся следующий диалог:
— За что вы хотели меня убить?
— Я считаю, что пока вы живы, ваше величество, моя родина и весь мир не будут знать свободы и покоя.
— Кто вас надоумил сделать это?
— Никто.
— Вас учат этому в ваших университетах?
— Нет, государь.
— Вы хотели быть Брутом?
Студент ничего не ответил.
— А что вы сделаете, если я вас отпущу сейчас на свободу? Будете опять пытаться убить меня?
Штапс помолчал, а затем проговорил:
— Буду, ваше величество.
Утром следующего дня он был расстрелян по приговору военно-полевого суда.
Наполеон запретил писать и говорить об этом происшествии. Когда в 1813 году началось так называемое «восстание народов», он еще надеялся отбиться, прорвать сжимающееся кольцо загонщиков, и огрызался достаточно яростно и жестоко, но происшедшие после русского похода изменения в его системе были необратимыми, и Франция уже перестала быть кобылой, легко управляемой с помощью хлыста и шпор.
Он проиграл, несмотря на целый ряд побед, которые на время останавливали загонщиков, но не сбивали их со следа. Кольцо сжималось. Союзники подступали к Парижу, и в 5 часов вечера 30 марта 1814 года после боя, который длился несколько часов и забрал 9000 жизней (из них 6000 русских) союзников, Париж капитулировал.
По инициативе Талейрана, мгновенно приспособившегося к изменившимся обстоятельствам, сенат принял решение о низложении его шефа Наполеона и провозглашении королем Франции Людовика XVIII (1755—1824 гг.), брата казненного в 1793 году Людовика xvi.
Наполеон подписал отречение от престола, за что получил в полное державное владение
Через пять дней после подписания отречения он предпринял попытку покончить жизнь самоубийством, но яд не подействовал, по крайней мере не привел к летальному исходу.
20 апреля 1814 года он простился со своей гвардией, поцеловал знамя и сел в карету, которая помчала его к южному побережью Франции… 3 мая он прибыл на остров Эльбу, население которого со всем почтением встретило своего нового государя.
В таком повороте событий можно усмотреть немало странного и чреватого весьма серьезными последствиями, которые не замедлили проявиться уже вскоре после окончания эпохи, названной «наполеоновской», и продолжают проявляться и по сей день. Речь идет о нравственной оценке человеческих поступков, оценке, которая должна формироваться на базе тех или иных норм человеческого поведения, исходящих из наиболее общих понятий о добре и зле. Наполеон же почему-то рассматривался и продолжает рассматриваться вне этих понятий, что создает двойной стандарт их оценки.
Он захватил власть в стране, он установил в этой стране деспотический режим, он полностью разрушил понятие о суверенитете государства, перекраивая карту Европы по своему усмотрению, он принес неисчислимые страдания многим народам, устанавливая для них насильственным путем режим своего правления, его завоевательная политика привела к гибели сотен тысяч людей… Можно продолжить этот перечень, но любого из его пунктов с лихвой хватило бы для смертного приговора международного трибунала, который обязан был бы собраться после взятия Парижа, потому что оставить без должной оценки эти ужасающие преступления — означает их оправдание.
Уникальность личности Наполеона? Да, бесспорно, это незаурядная личность, наделенная огромными возможностями и талантами, но почему это обстоятельство должно влиять на правовую оценку его разрушительных, преступных деяний?
Если в дом врывается вооруженный грабитель, то по нему при наличии такой возможности следует открывать огонь, и здесь совершенно неуместным было восклицание кого-то из домашних: «Не стреляй! Он позавчера победил на математической олимпиаде!»
То же самое и в истории с Наполеоном. Аргумент типа: «Но это же Наполеон!» так же неприемлем, как и «Но это же Ленин!» и т.п.
Если поступки того или иного человека позволяют со всей уверенностью назвать его душегубом, то его таланты, образованность или личное обаяние никак не могут повлиять на эту оценку. Душегуб есть душегуб, и здесь ни к чему замечания наподобие «Ну он же хотел как лучше…»
А главы стран-победительниц, которые хорошо знали все его «художества» и немало пострадали от них, тем не менее вместо приговора международного трибунала дарят преступнику цветущий остров в Средиземном море, титул короля этого острова и право взять с собой достаточно значительный воинский контингент: 1100 солдат. Зачем? С какой целью? А сотни солдат не хватило бы для церемонии смены караула или чего-то подобного, что напоминало бы… А если ему ничто не будет напоминать о безграничной власти, которой он пользовался так преступно?
Князь Клеменс Меттерних (1773—1859 гг.), ведущий с ним переговоры от имени австрийского правительства в июне 1813 года, когда союзные армии уже наступали на запад, отмечал полное пренебрежение Наполеона человеческими судьбами и жизнями.
«Я потерял, правда, в России 200 тысяч человек, в том числе 100 тысяч лучших французских солдат, — сказал он тогда. — О них я, действительно, жалею. Что касается остальных, то это были итальянцы, поляки и, главным образом, немцы!» При последнем слове он сделал пренебрежительный жест. «Допустим, — ответил Меттерних, — но согласитесь, государь, что это не тот аргумент, который следует приводить, говоря с немцем».
 |
Есть предположение, что союзники поступили так уважительно с поверженным чудовищем лишь потому, что он оставался кумиром большинства французов. Но это было не так. Не большинства французов, а определенной части, то есть «новых французов», которые, конечно, не желали допустить ситуации, когда пришлось бы вернуть награбленное законным владельцам или расстаться с графскими титулами, на которые у них имелось не больше прав, чем на обладание, скажем, Московским Кремлем. Эти «новые» — понятное дело, такие же самозванцы, как и их «император», поэтому с ними нужно было поступить соответственно их статусу, а остальные французы начали бы поносить своего кумира с той же готовностью, с какой это делал и делает любой народ после того, как кто-то с высоты произносит роковое слово «можно». Это доказано Историей.
Так или иначе, что произошло, то произошло. Наполеон, вместо того чтобы предстать перед трибуналом, стал королем островного государства площадью в 223 квадратных километра, с тремя городами и несколькими тысячами жителей.
Его навещали родственники, друзья, бывшие соратники. На Эльбе побывала и графиня Валевская, единственная из его подруг. Жозефина, возможно, тоже приехала бы к нему в «заточение», но спустя несколько недель после прибытия его на Эльбу она умерла в своем дворце неподалеку от Парижа.
Он внимательно следил за происходящими во Франции событиями. Их наиболее точно охарактеризовал Талейран, назвав нелепыми в еще большей мере, чем можно было предположить. А о Бурбонах он сказал так: «Они ничего не забыли и ничему не научились».
КСТАТИ:
«На штык можно опереться, а сесть на него нельзя».
Бурбоны упрямо игнорировали очевидные реалии бытия, которое во многом изменилось за истекшие 20 лет. Они хотели восстановить феодальные отношения, восстановить абсолютизм, всесилие духовенства, произвол старого дворянства, игнорируя предостережение Гераклита о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. А тут еще и армия начала страдать от ностальгии по былым грабежам захваченных городов…
Наполеон, зная обо всем этом, принял решение вернуться к прежней жизни, тоже позабыв предостережение Гераклита, и 1 марта 1815 года он в сопровождении своих 1100 солдат высадился на французский берег неподалеку от мыса Антиб. Каким образом французские и английские военные суда, крейсировавшие вокруг Эльбы, не встретились с судами, перевозившими изгнанника и его солдат, остается белым пятном на скрижалях Истории.
На берегу Наполеона пылко приветствовала таможенная стража, а затем и жители городков Канн и Грасс.
Он двинулся на север, повсюду встречая самый дружественный прием.
Под Греноблем его ждали высланные наперерез войска, способные стереть в порошок его небольшой отряд. И вот они встретились…
Наполеон приказал своему отряду остановиться и повернуть ружья дулами к земле, а сам двинулся вперед. Приблизившись к строю солдат с ружьями наперевес, он расстегнул сюртук и сказал: «Солдаты пятого полка! Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!»
Строй мгновенно распался и солдаты бросились приветствовать человека в скромном сером сюртуке.
Он обладал какой-то нечеловеческой харизмой. Тысячи людей вдруг проникались жгучим желанием повиноваться ему, ловить каждый его взгляд, жест, каждое слово, которое воспринималось как величайшая мудрость. И их ни в коей мере не волновали ни законность его статуса, ни степень преступности его приказов.
Его восторженно встречал Париж. Эта встреча, по свидетельствам современников, наводила на мысль о массовом безумии, которым, собственно, и характеризовался этот период Истории, запечатленный под названием «Сто дней».
А 18 июня 1815 года недалеко от Брюсселя, у селения под названием
 |
Наполеон еще раз отрекся от престола. Он собирался уехать в Америку, но не смог этого сделать из-за плотной блокады французских берегов английской эскадрой и сдался на милость своих извечных врагов. Английское правительство, с согласия союзников, отправило его на
Было предпринято немало отчаянных попыток организовать его побег с острова, но все они закончились неудачей.
Согласно существующему стереотипу, остров Святой Елены был специально выбран англичанами, чтобы уморить там своего пленника, что там крайне нездоровый климат, ядовитые испарения и т.п.
В действительности климат острова Святой Елены можно уверенно назвать курортным. В самом жарком месяце средняя дневная температура едва достигает 24 градусов по Цельсию, а в самом холодном месяце — 18, разумеется, с отметкой «плюс». Остров щедро покрыт разнообразной растительностью, а питьевая вода вкусна и богата минералами.
И Наполеон отнюдь не сидел там в заточении. Он жил в довольно удобном и большом доме, совершал верховые прогулки и вообще пользовался полной свободой передвижения.
С губернатором острова он не ладил, посему отказывался принимать его у себя (!), а сам к нему тоже не ходил, потому что приглашения были адресованы «генералу Бонапарту», а он себя по-прежнему считал императором. Великобритания вообще никогда не признавала за ним этот титул, считая его амбиции проявлением душевной болезни.
С ним на острове пребывали (разумеется, добровольно) маршал Бертран с женой, генерал граф Монтолон с женой, которая, говорят, была любовницей Наполеона, генерал Гурго и Лас-Каз, его хронист.
Вот они-то и довершили работу по созданию имиджа нового мессии, записывая отдельные фразы поверженного «властелина мира», обрабатывая их и преподнося как вершину человеческой мудрости.
Его смерть, наступившую 5 мая 1821 года от рака желудка, преподнесли почтеннейшей публике как результат вражьих происков, систематически отравлявших мирового гения.
Позднейшие исследования показали, что эта смерть могла действительно наступить вследствие отравления, но не пищевого, а вследствие вдыхания паров мышьяка, входящего в состав красителя для обоев, которыми была задрапирована его спальня…
Жизнь и смерть Наполеона обросли таким количеством легенд, что разобраться в них не представляется возможным даже при использовании новейших средств научного анализа.
Среди наиболее фантастических сообщений на эту тему есть и такое. У Наполеона, оказывается, был двойник, которого звали Эжен Робо, который долгое время сопровождал везде и всюду своего патрона.
Когда же патрона сослали на остров Святой Елены, Робо возвратился в свою родную деревню. Но о нем не забыли. Министр королевской полиции направил в эту деревню специального агента, который должен был неотступно следить за Эженом Робо, немедленно докладывая о каждом его подозрительном поступке.
Однако осенью 1818 года Робо внезапно исчез, покинув свое хозяйство на произвол судьбы. Полиции напасть на его след не удалось, хотя его искали по всей Франции и с особой тщательностью.
Но вот через полтора века после этих событий историки вдруг обнаружили в церковном архиве деревни, где жил Робо, странную запись напротив его имени: «…умер на острове Святой Елены…» Дата смерти не указана.
Можно ли это сообщение считать доказательством того, что Робо был переправлен на Святую Елену и подменил собой Наполеона!? Едва ли. Но есть фраза, обнаруженная в личном письме (осень 1818 года) коменданта острова, где сообщается о том, что Наполеон покинул вверенную ему территорию. Если так, то тогда становятся понятными сообщения современников о том, что у Наполеона почему-то изменились манеры и даже почерк, начиная с зимы 1818 года, а кроме того, он начал забывать многие факты из своей же биографии…
Все может быть.
Это была яркая, ослепительно яркая личность, отмеченная печатью гениальности, но под знаком тьмы, потому что зло, которое Наполеон причинил человечеству, безусловно, перевешивает его деяния позитивного характера. Лев Толстой сравнивал его с бурлящей под корабельным носом водой, которая никак не влияет на ход судна. Пожалуй, роль «маленького капрала» была все же более значительной, чем пена под носом корабля, но и переоценивать ее не следует, так как ни один из его походов в принципе ничего не изменил в общем порядке вещей, принося лишь порабощение и деспотию, то есть был преступен в своей основе.
А то, что он внушал французам, что они в большей, чем все остальные народы, мере достойны счастья и процветания, можно расценить лишь как шулерский трюк, которым владеют все политиканы.
Вот то, что он обуздал революционный хаос, — это действительно заслуга перед нацией, которой этот хаос грозил окончательной гибелью.
Личность, конечно, далеко не однозначная, личность гениально порочная, но безусловно — Личность.
Пожалуй, самое негативное в истории Наполеона — даже не те неисчислимые беды, которые он обрушил на человечество, а то, что он создал прецедент, когда артиллерийский капитан может стать императором, он показал пример, ставший настолько заразительным, что легион его последователей (в разных сферах, не только в государственно-политической) вот уже почти два столетия пускается во все тяжкие и обрушивает страшные беды на человечество, но при этом ни один из них не стал Наполеоном, что вполне естественно: Наполеоном нельзя стать, Наполеоном нужно родиться…
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |