"Турмс бессмертный" - читать интересную книгу автора (Валтари Мика)

Книга IV Богиня из Эрикса

1

Я, Турмс, танцевавший когда-то во время грозы на дороге в Дельфы, был уже совсем другим человеком, когда ехал из Гимеры в Эрикс. Ибо с наступлением очередной поры жизни человек как бы рождается и растет заново — и вдруг, потрясенный, замечает, как трудно ему вспомнить и ощутить себя прежним. Так что жизнь есть непрерывное возрождение, и начало каждой новой ее поры подобно прыжку через пропасть, которая внезапно становится шире, и вот уже преодолеть ее невозможно, а обратного пути нет.

Легкие, как дымка, весенние облачка парили над обрывистыми сицилийскими горами, ласковое весеннее солнышко прогревало густую зелень сицилийских лесов и толщу воды в реках, которые выходили из берегов, когда мы держали путь из Гимеры в западную часть острова и в Эрикс. За те зимние месяцы, которые мы провели у Танаквиль, мы успели облениться на ее мягких ложах да за обильными столами во время пиршеств в городе. Поэтому Дориэй, Микон и я радовались возможности размяться до хруста в суставах, чувствуя с наслаждением, как наливаются силой наши мышцы.

Мы не отклонялись от широкой дороги паломников, и сиканы, живущие в горах, поросших непроходимыми лесами, не нападали на нас. Они служили богине но хранили также свои древние обычаи, считая себя старейшими обитателями этих мест. Города их, находящиеся в глубине острова, жили не торговлей, а земледелием, поэтому они были не так богаты, как те, кто основал на побережье Карфаген. Исключением была лишь Сегеста, которая за свой хлеб могла покупать лучшие товары Карфагена и Греции.

Преодолев крутые горные перевалы и бескрайние леса, мы очутились среди мирных долин Сегесты, и первое, что мы увидели, были упитанные псы, гнавшиеся за диким зверем. Охотники, одетые в греческую одежду, подбадривали их криками, прося не посрамить род песьего бога Кримисса, который взял себе в жены прекрасную Сегесту. Они бесцеремонно раздвинули занавески у носилок и, узнав Танаквиль, спросили:

— Зачем тебе ехать в Эрикс, славная вдова? Ты и так уже получила от богини много, даже слишком много даров. Останься лучше в Сегесте, а мы будем бороться за право стать твоим новым избранником и наследником твоих богатств.

Когда они ушли, Микон сказал:

— Поля здесь плодородны от крови многих народов. Лежат тут и колонисты из Фокеи. Так выполним же пожелание Дионисия и принесем жертвы у их могил.

Совершить это было тем легче, что жители Сегесты установили плиты на месте упокоения мужей, которые вторглись в их страну и хотели покорить ее. Собравшиеся посмотреть на нас горожане с гордостью показывали на памятные камни по краям поля, объясняя:

— Многие сюда приходили, но немногие ушли отсюда.

Их отцы и деды хоронили побежденных врагов в поле; потомки же оказались настроены благодушно.

— Мы живем в просвещенный век, — говорили они, — и нам не приходится больше воевать, защищая свой край. Если кто-то нападет на нас, Карфаген сочтет это поводом к войне, а кто же захочет ссориться с Карфагеном?

После жертвоприношения Дориэй с любопытством огляделся по сторонам и спросил:

— Если они ставят плиты на могилах чужих героев, то тут должно быть и надгробие моего отца, спартанца Дориэя. И гробнице его пристало быть богаче других. Ведь мой отец был из рода Геракла и прибыл сюда, чтобы вступить во владение этой страной как его наследник.

К счастью, жители Сегесты не поняли его дорийского наречия. Я спросил их, есть ли здесь надгробие спартанца Дориэя, но они только покачали головами, а потом сказали:

— Как-то раз мы, было дело, одолели в сражении отряд спартанцев, но из их имен нам запомнилось лишь одно: Филипп из Кротона. Это был многократный победитель игр в Олимпии и красивейший из людей его времени. Даже мертвый он был так прекрасен, что мы поставили ему памятник и раз в четыре года устраиваем соревнования в его честь.

Дориэй на миг словно онемел, а потом закричал с таким гневом, что у него побагровело лицо и лопнул наплечник:

— Гнусная ложь! Это мой отец, Дориэй, завоевывал лавровые венки в Олимпии, это он был красивейшим из людей его времени! Как мог какой-то там кротонец превзойти его? Видно, из зависти к моему отцу чужие боги из Сегесты околдовали людей, и те похоронили его под другим именем, дабы он не смог войти в сонм бессмертных.

Жителей Сегесты повергла в трепет ярость Дориэя, и нам с Миконом стоило больших усилий успокоить его. Остыв, он сказал:

— Теперь я понимаю, почему дух моего отца не давал мне покоя и почему овечьи кости всякий раз показывали мне путь на запад. Эти горы, долины, поля — наследие Геракла, а значит, это земля моего отца и моя. Но я уже не хочу никакой земли. Отныне главная моя цель — вернуть покой духу моего отца. Я должен исправить эту роковую ошибку.

Я испугался, что Дориэй начнет добиваться правды в Сегесте и задержит всех нас. Поэтому я заметил:

— Чем меньше ты будешь говорить в этом городе о своем отце и наследии Геракла, тем лучше для нас. Не забывай, что мы собирались ехать в Эрикс, а не искать неведомую могилу на полях Сегесты.

Танаквиль же сказала:

У тебя царские замыслы, Дориэй. Но позволь мне дать тебе совет. Я пережила трех мужей, и у меня в таких делах есть опыт. В Эриксе ты получишь ответ на все вопросы, которые не дают тебе покоя, обещаю тебе это.

Микон тоже предостерег его:

— Больше, чем гнева жителей Сегесты, бойся себя самого, Дориэй. Если ты и дальше станешь так же легко впадать в бешенство, то не доживешь до старости: однажды, прежде чем ты придешь в себя, у тебя лопнут жилы. А может быть, твое ранение в голову от удара веслом во время сражения у Лады оказалось опаснее, чем мы думали? У твоего предка Геракла тоже случались приступы ярости после того, как он стукнулся головой…

Дориэй рассердился и сказал, что это был не удар веслом, а достойный воина удар мечом, и что его вовсе не ранили в голову, а просто смяли шлем. Тут было о чем поспорить, но по крайней мере теперь он говорил разумно и перестал угрожать жителям Сегесты.

Сегеста со своими храмами, дворцами и банями была культурным и красивым городом, а нравы здесь были даже более греческие, чем в Гимере. Местные жители вели свое происхождение от троянцев, считая, что их праматерь Сегеста явилась из Трои и здесь ее взял в жены речной бог с песьим обличьем по имени Кримисс.

Нас гостеприимно встретили в доме сыновей Танаквиль от прежнего брака. Это был богатый дом, который окружали многочисленные хозяйственные постройки, сараи и амбары для зерна. Нам оказали всяческие почести, но Танаквиль запретила сыновьям показываться ей на глаза, пока они не сбреют бороды. Прихоть ее едва ли пришлась им по душе: ведь оба были уже в годах, а гладко выбритый подбородок только подчеркивал бы их возраст. Но из уважения к матери они послушались ее и даже отослали из дома своих взрослых детей, чтобы их присутствие не напоминало Танаквиль, что она далеко не молода.

Мы могли совершенно свободно осматривать город и его достопримечательности. В храме речного бога Кримисса мы видели священного пса, которому, следуя древнему обряду, каждый год отдавали в жены самую красивую девушку в городе. Но Дориэю, который возмущался — к счастью, не вслух — варварскими обычаями горожан — больше полюбились прогулки вдоль городских стен, где для развлечения знати устраивались кулачные бои и состязания по борьбе.

В день нашего отъезда Дориэй проснулся опечаленный и, качая головой, посетовал:

— Каждую ночь я ждал, что во сне мне явится дух моего отца, но мне ничего не снилось. От этого я сам не свой и не знаю, что мне и думать.

По прибытии в Сегесту нам одолжили чистую одежду, а ту, в которой мы путешествовали, отдали выстирать слугам. Теперь же, собираясь в дорогу, мы недосчитались теплой шерстяной хламиды Дориэя. Мы перерыли весь дом и наконец обнаружили ее висящей на чердаке: она была толще остальной одежды и дольше сохла, вот слуги о ней и забыли.

Танаквиль накинулась на сыновей. Уж в ее-то доме такого бы не было, заметила она язвительно. А Дориэй с горечью добавил, что, влача жизнь изгнанника на чужбине, он привык терпеть оскорбления и обиды и не ждал ничего другого от жителей Сегесты.

Поэтому такой поначалу гостеприимный для нас дом мы покидали как очаг раздора. Дориэй не подпустил к своей хламиде виноватых слуг и сам сорвал ее с веревки. В тот же миг из ее складок выпорхнула маленькая птичка, а за ней другая, и обе с сердитым писком стали виться вокруг Дориэя.

Дориэй встряхнул хламиду. Оттуда выпало птичье гнездо, а из него выкатились два маленьких яичка, которые разбились о каменные плиты пола. Пока мы жили в доме, в складках хламиды успели свить гнездо и отложить яйца птицы!

Улыбнувшись, Дориэй воскликнул:

— Вот знамение, которого я ждал. Хламида словно не хочет ехать со мной из города: птицы свили в ней гнездо. Это добрый знак.

Переглянувшись, мы с Миконом решили, что уничтоженное гнездо — это скорее дурной знак. Но Танаквиль, закрывая рот руками, сказала:

— О Дориэй, не забудь это знамение! В Эриксе я еще напомню тебе о нем.

На следующий день мы завидели вдали вершину священной горы в Эриксе, окутанную облаками. Когда же облака рассеялись, нашим взорам открылся возвышавшийся на горе старинный храм Афродиты.

Весна уже ступила на землю Эрикса: луга пестрели цветами, а в рощах ворковали голуби. Только море все еще было неспокойно. Не мешкая, мы стали взбираться наверх безлюдной тропой паломников, которая вилась вокруг крутой горы. Когда заходящее солнце озарило пурпуром темнеющее внизу море и священную гору с ее лесами и лугами, мы добрались до расположенного на вершине маленького городка. Стражники, заметив нас еще издали, не закрывали ворота, чтобы мы могли попасть в город до наступления ночи.

У ворот нас встретила целая толпа местных жителей, которые громко гомонили и, дергая нас за полы одежды, на разных языках зазывали к себе в дом. Но Танаквиль, зная царящие здесь нравы, отделалась от назойливых охотников за постояльцами и повела нас через весь город в сторону храма. В доме, окруженном садом, нас приняли как дорогих гостей, наших лошадей и ослов отвели в конюшню, а для нас разожгли огонь в очаге, так как ранней весной на священной горе вечерами бывало холодно.

Наш смуглый хозяин вышел поздороваться с нами и сказал на хорошем греческом:

— До праздника весны далеко, море бурное, и богиня еще не прибыла из заморских краев. Поэтому у меня в доме жизнь идет по-зимнему, и я не знаю, смогу ли оказать вам прием, который подобает вашему сану. Но если вас не пугают холодные сырые комнаты, жесткие постели и скудная пища, располагайтесь тут, как у себя дома, до тех пор, пока вам не надоест в Эриксе.

После этого он степенно удалился, не любопытствуя, что за дела у нас в городе, и поручил нас заботам слуг и рабов. Он держался с таким достоинством, что я проникшись уважением, спросил Танаквиль, кто этот, несомненно, известный в городе человек. Но Танаквиль засмеялась и ответила:

— Это известный скряга, самый жадный и самый бессердечный во всем Эриксе, но, поселившись здесь, мы хотя бы будем избавлены от непрошеных гостей.

Ведь этот священный город с приходом праздника весны оживает после зимней спячки, и до наступления осени, когда богиня опять уплывает на своем золотом корабле, местные жители только и делают, что стараются заработать на паломниках; все так и норовят обмануть приезжего, вытянуть из его кошелька последний грош. Богатые грабят бедных, бедные бедных, ибо нет такого богача, который не нашел бы здесь ценной вещицы на память, как нет бедняка, которому не уступили бы дешевого глиняного божка или приворотное зелье. Этих людей кормит храм, и если бы богиня однажды не прибыла к ним на праздник весны, они пошли бы по миру. Но веселая богиня закрывает глаза на то, что горожане обманывают приезжих, они же пользуются этим, так как дело того стоит. Ведь обманутые вновь и вновь возвращаются сюда к богине, конечно, поумнев. Вот так, было дело, и я, тогда молодая вдова, дорого заплатила за науку в этом городе. Теперь-то я женщина опытная, и меня не проведешь. Я не скрывал разочарования:

— Так нам придется дожидаться весеннего праздника? Жалко терять столько времени.

Но Танаквиль хитро улыбнулась:

— У Афродиты из Эрикса, как и у всех богов, есть своя тайна. С началом весны она со свитой прибывает из Африки на корабле с алым парусом. Но и зимой храм не пустует. Наоборот, как раз в пору затишья здесь бывают самые высокие гости и приносятся самые важные жертвы — когда не мешают шумные толпы паломников, моряки и торговцы. Ведь извечный источник богини остается на своем месте и зимой, и летом, и богиня всегда может прийти в храм, но лишь во время праздника весны является людям и купается в своем источнике.

Ее слова заронили в мою душу сомнения, и, взглянув в ее лукавые глаза, я спросил:

— Танаквиль, ты на самом деле веришь в богиню? Она запнулась, задумалась на миг и наконец твердо сказала:

— Турмс из Эфеса, ты сам не знаешь, что говоришь. Источник богини в Эриксе очень старый. Он старше греков, старше тирренов, да и финикийцев. Этот священный источник был тут еще до того, как богиня явилась финикийцам под именем Астарты, а грекам под именем Афродиты. Во что же мне и верить, если не в богиню?

От тепла пылающего очага я вышел во двор подышать ночной прохладой. В небе мигали мелкие весенние звезды, а горный воздух был напоен запахами земли и сосен. Из тьмы ночи выступали величественные очертания храма, и мною овладело предчувствие, что тайна, которой окружена богиня, глубже, нежели я ожидал.