"Рука Джотто" - читать интересную книгу автора (Пирс Йен)

ГЛАВА 9

Несмотря на строжайший приказ Боттандо экономить деньги, Флавия добиралась из аэропорта на такси: она была слишком ограничена временем, чтобы думать о расходах. Первым делом она нанесла визит коллегам из лондонской полиции и объяснила цель своего приезда. Она по опыту знала: люди ужасно нервничают, когда у них в округе появляются иностранцы и бродят повсюду без всякой видимой причины. Но для того чтобы заручиться поддержкой местной полиции, нужно было откровенно рассказать о том, что побудило ее приехать.

— Добрый вечер, мисс. Добро пожаловать в Англию, — приветствовал ее полицейский лет тридцати с небольшим. Его умное живое лицо вселило в нее надежду на успешное сотрудничество; те английские полицейские, с которыми ей до сих пор приходилось сталкиваться, не внушали доверия. Она считала их некомпетентными, и не без оснований. Дело в том, что каждый сотрудник английской полиции должен сначала пройти испытательный срок в качестве обычного постового, и только после того, как он полностью отупеет на этой работе, ему могут доверить должность, предполагающую наличие интеллекта. Поэтому многие, представив, что им в течение нескольких лет предстоит разбираться с пьяными драками в пабах, не выдерживают и уходят. Во всяком случае, так принято думать в Европе.

Однако энергичный и деловитый Мэнстед явно не принадлежал к этому распространенному типу, хотя в полицейской работе разбирался слабовато. Расспросив гостью о путешествии и о погоде, он выразил удовольствие от того, что ему представилась возможность пообщаться с сотрудником старейшего на континенте полицейского подразделения, занимающегося преступлениями в сфере искусства.

— У нас это направление находится в зачаточном состоянии, — со вздохом заметил он. — Только что началась новая реорганизация. Когда-то у нас тоже было подобное управление, но потом его закрыли и передали все дела на доследование местным органам. Когда к власти пришла другая партия, управление возродили, да только к тому времени все контакты были утеряны, а специалисты рассредоточились по другим организациям. Даже архив не сохранился.

— Наверное, ваши сотрудники хорошо разбираются в искусстве?

Мэнстед рассмеялся:

— О нет, конечно, нет. Покажите мне человека, который что-то понимает в своей работе. Придет же такое в голову! Нет. Все мы были обычными полицейскими до того, как перевелись в управление.

— А как же вы тогда определяете художественную ценность работ? Приглашаете людей со стороны или полагаетесь на собственное мнение?

— Мы бы приглашали специалистов, но кто будет им платить? При нашем бюджете даже штатные сотрудники не всегда получают зарплату вовремя. Выживаем за счет сознательных людей, которые помогают нам безвозмездно.

— Не понимаю, как в таких условиях можно работать.

— Я и сам не понимаю. Когда нам удается раскрыть громкое дело, ассигнования немного увеличиваются. «Ищите и обрящете» — вот наш девиз. Однако я что-то разговорился, — сказал он, с трудом отвлекаясь от любимой темы, — ведь вы приехали сюда не затем, чтобы выслушивать мои жалобы на беспомощность британской полицейской системы.

Флавия улыбнулась:

— У нас все обстоит примерно так же, если уж говорить начистоту. Я приехала, чтобы получить информацию о Форстере.

Мэнстед кивнул:

— За ним не числится ничего криминального. Он никогда не имел дела с полицией, даже в качестве свидетеля. Но мы, конечно, постараемся помочь вам чем сможем.

Флавия с трудом сдержала разочарованный возглас, хотя ничего другого не ожидала. Боттандо дал неизвестному преступнику прозвище «Джотто» именно потому, что о нем никто ничего не знал. Если такой человек и существует в действительности, то он должен быть кристально чист перед законом и людьми.

— Неужели на него совсем ничего нет, хотя бы на уровне слухов? — спросила она.

Мэнстед долго думал, прежде чем ответить, — он вообще был основательным человеком.

— Практически у всех, с кем я говорил, он вызывал неприязнь, это точно. Но при этом все дружно уверяли меня, что ничего не знают о его бизнесе. А ведь им, казалось бы, нечего бояться — Форстер уже мертв и не сможет никому отомстить.

— Понятно. Как вы думаете: если кому-нибудь из его знакомых сказать, что за последние двадцать пять лет он пощипал практически каждую крупную коллекцию Европы, этот человек удивится?

— Я думаю, любой из них будет в шоке, — ответил Мэнстед. — А что, вы действительно так считаете?

Она покачала головой:

— Не совсем.

— Но ваш босс так думает?

— Он ничего не думает: кое-кто из администрации возражает против его версии.

Мэнстед наблюдал за ее лицом с легкой полуулыбкой.

— Понимаю, — медленно сказал он, — во всяком случае, мне кажется, что понимаю. Один из этих, да?..

Флавия неопределенно хмыкнула, не желая вдаваться в подробности.

— Скажите мне прямо, что конкретно вас интересуем — сказал Мэнстед, решив для себя, что если она не хочет обременять его лишней информацией, то для него это даже лучше.

— Нас бы устроило, если бы оказалось, что его все-таки убили.

— К сожалению, фактов, прямо указывающих на это, у нас пока нет. Ваш коллега… как его имя?

— Коллега? — с недоумением посмотрела на него Флавия. — Ах, Джонатан. Да, и что?

— Видите ли, если бы он не оказался на месте происшествия и не привлек внимание полиции к удивительному стечению обстоятельств — Форстера убили в то утро, когда он должен был встретиться с вашим коллегой по поводу исчезновения какой-то картины, — то его смерть скорее всего зарегистрировали бы как несчастный случай. Да и сейчас многие полагают, что он просто выпил лишнего и поскользнулся на лестнице.

— Как знать, может быть, они правы, — сказала Флавия.

— В самом деле, как знать? — с готовностью согласился Мэнстед. — Но я не сомневаюсь: рано или поздно мы докопаемся до истины. А теперь — может быть, выпьете что-нибудь?

Примерно в то же время, когда самолет Флавии садился в аэропорту Хитроу, Аргайл приступил к делу, которое в большей степени соответствовало его способностям и наклонностям, чем починка водопровода конца девятнадцатого века. За это ему следовало благодарить Мэнстеда, который, будучи человеком добросовестным, позвонил в полицейский участок Норфолка и предупредил коллег, что Форстер, оказывается, находился в международном розыске, в связи с чем к ним на помощь из Италии откомандирован чиновник очень высокого ранга.

Мэнстед немного преувеличил, повысив Флавию в звании, зато добился своей цели: полиция Норфолка не на шутку всполошилась. Первым делом они вспомнили про Аргайла и немедленно послали за ним. Не то чтобы они всерьез рассчитывали на него, но его содействие могло по крайней мере ограничить вмешательство из Лондона. Судя по всему, смерть Форстера все-таки могла быть не случайной, и, если так, она каким-то образом была связана с картинами. Сами они имели весьма смутное представление о ситуации на рынке произведений искусства, поэтому знания Аргайла в этом вопросе были для них единственным шансом оставить дело в своем ведении. Они отлично понимали, что Мэнстед старается использовать любую возможность заявить о себе в прессе; для них это означало, что в случае удачного завершения дела большую часть заслуг он присвоит себе. Следовательно, им нужно было постараться увязать все концы с концами как можно скорее — тогда Мэнстед, возможно, и не стал бы лезть к ним со своими советами.

Не каждый английский поселок может похвастаться своим собственным специалистом по искусству Возрождения. Аргайл оказался для местной полиции просто подарком судьбы. Они попросили его просмотреть деловые бумаги Форстера и высказать мнение о том, насколько чистым был его бизнес.

Констебль Хэнсон препроводил молодого человека в дом Форстера и разрешил бродить там и осматривать под его бдительным взором все, что ему заблагорассудится. Дом оказался просторнее, чем представлялось снаружи; в чердачном помещении Форстер оборудовал нечто вроде кабинета, представлявшего собой длинное помещение с низким потолком. Здесь находились все атрибуты современного делового человека: бухгалтерские книги, телефоны, факс, картотека. В углу были свалены картины, которым не хватило места на стенах столовой, холла и гостиной. Спускаясь и поднимаясь по лестнице, на которой предположительно споткнулся Форстер, Аргайл боязливо перешагивал шаткую ступень.

Коллекция картин, купленных Форстером для продажи, вызвала у Аргайла чувство глубочайшего изумления, смешанного с отвращением. Все это были грубые топорные поделки, свидетельствующие о полном отсутствии вкуса. Однако цены, указанные в каталогах, поражали воображение. Аргайл не считал себя корифеем в торговле картинами, но он по крайней мере предлагал покупателям те работы, которые нравились ему самому. Брать деньги за подобную дрянь мог только законченный циник. И уж конечно, не «Джотто» — из похищенных им картин можно было составить уникальную коллекцию, в которой были бы представлены практически все лучшие мастера эпохи Возрождения. Хотя, если подумать… вдруг это искусная маскировка? Кому в голову придет связать эти преступления с человеком, торгующим бездарной мазней?

Разобравшись с коллекцией, Аргайл переключил внимание на содержимое письменного стола. Там также не нашлось ничего интересного. Как и все торговцы картинами, Форстер вел двойную бухгалтерию — для себя и для налогового инспектора. Официальная налоговая декларация обычно представляет собой небольшую колонку из фантастических цифр с таким же фантастическим итогом. Даже Аргайл, знакомый с математикой лишь на уровне начальной школы, быстро освоил эту нехитрую науку. Первый раз ему помогала Флавия.

— Что это ты здесь понаписал? — спросила она, просмотрев его декларацию о доходах. — А где твои расходы?

— У меня их не было, — наивно ответил он.

— Ну как же? А помнишь, мы ездили в отпуск? Ты еще заходил там в краеведческий музей, так?

— Ну, заходил. И что из того?

— Пиши: поездка с исследовательскими целями. Так, сколько мы на нее затратили? Три миллиона лир. Теперь машина — ты заказывал однажды грузовик для доставки картины. Включи сюда же бензин, обслуживание, амортизацию. Еще миллион.

— Но…

— Задействуй воображение, Джонатан! — сердито сказала Флавия и быстро пробежалась по всему списку, там что-то убирая, там что-то вписывая, и так до тех пор, пока ее друг не превратился из человека со скромным доходом в абсолютного банкрота без всяких перспектив. В последующие полгода молодой человек жил с ощущением, что в любую минуту к нему в дверь может постучаться налоговый инспектор. «Только затем, чтобы кое-что уточнить, доктор Аргайл».

Однако рядом со сложной бухгалтерией Форстера его жалкие потуги казались ученическими каракулями. Аргайл просидел три часа, пытаясь разобраться в бесконечных колонках цифр. Заработав головную боль, он в конце концов пришел к выводу, что полиция зря понадеялась на него: он такой же бухгалтер, как и водопроводчик.

Из всех этих цифр явствовало только одно: доход Форстера год от года менялся, но оставался стабильно высоким — он даже смог позволить себе покупку дома и двух коттеджей в поселке. Правда, план отремонтировать коттеджи и продать их богатым лондонцам так и не был реализован. В одном из этих коттеджей, вспомнил Аргайл, жил Джордж Бартон. Из отчетов также следовало, что за последние два года — во всяком случае, официально — Форстер не продал ни одной картины. Вполне правдоподобно: Аргайл и сам стал жертвой падения спроса.

Что еще? Несколько лет назад доходы Форстера значительно возросли — когда мисс Бомонт положила ему зарплату за посреднические услуги — и полгода назад резко упали — когда Мэри Верней дала ему отставку.

Каким образом он зарабатывал деньги, Джонатан так и не понял. За пять лет у него набралось всего две дюжины аукционных каталогов — после участия в торгах их принято оставлять у себя. Но этого было совершенно недостаточно, чтобы обеспечить такой высокий доход.

По бумагам создавалось впечатление, что Форстер испытывал определенные денежные трудности. Если только у него не было иных источников дохода, о которых он умалчивал, предпочитая не загружать лишней работой налогового инспектора. Казалось, ничто не указывало на то, что этот человек был вором-профессионалом высочайшего уровня. Но с другой стороны, не станет же он писать в налоговой декларации: «Один украденный Уччелло…».

Нет, все это ничего не дает. Как и тот факт, что, порвав с Уэллер-Хаусом, Форстер не посчитал нужным вернуть хозяйке кое-какие бумаги: в одной из папок Аргайл обнаружил официально заверенную опись коллекции, прилагавшуюся к завещанию. Исходя из того, что опись была составлена пятнадцать лет назад, молодой человек предположил, что она имела отношение к завещанию дяди Годфри. К сожалению, опись семидесяти двух картин и двадцати семи рисунков не содержала никакой полезной информации, кроме названий и авторства картин. Но, поскольку это было единственное описание коллекции и к тому же незаконно присвоенное, Аргайл спрятал его в карман, чтобы вернуть хозяйке. Он отметил, что рисунок с изображением руки значился как рисунок неизвестного французского художника восемнадцатого века. Подобная неопределенность никоим образом не могла удовлетворить любопытство Джонатана, но с ценой — тридцать фунтов — он мысленно согласился.

Аргайл широко зевнул и решил, что пора и отдохнуть. Он отложил изученные папки, прочее засунул в ящик стола, запер его и сообщил терпеливо ожидавшему Хэнсону, что на сегодня закончил. Он успел просмотреть едва ли четверть имевшихся в кабинете материалов, но остальное могло и подождать. От бумажной пыли у Аргайла пересохло в горле. Хэнсон, освободившийся от дежурства, с энтузиазмом поддержал его предложение посидеть в пабе.

Джонатан вернулся в Уэллер-Хаус ровно в половине восьмого, когда последний в этот день «F1-11» пронесся, почти задевая трубы на крышах домов. Аргайл прошел прямо на кухню и поставил на стол бутылку недорогого вина. Он купил его в пабе, отказавшись от любезного предложения старого Джорджа угостить его пинтой пива.

— А, это вы, — сказала миссис Верней, — чем сегодня занимались?

— Помогал полиции расследовать дело.

— Они подозревают вас?

— Нет, попросили разобраться в счетах и бумагах Форстера.

— Ну и как? Вы справились?

— Конечно, нет. Я не силен в бухгалтерии. Форстер мог быть чист как стекло или вторым Аль Капоне — я все равно не сумел бы понять это из его записей.

— До Аль Капоне ему далеко; на мой взгляд, он был самым заурядным жуликом.

— Хм. Кстати, я нашел там вот это. — Джонатан вручил Мэри Верней опись коллекции. Она взглянула на нее почти равнодушно.

— Он прятал ее у себя? Меня это нисколько не удивляет. Если вам попадется еще что-нибудь из моих вещей, будьте добры, прихватите и их заодно. Договорились?

— Разумеется, если только Хэнсон разрешит. Забавно, что Форстер уверял вашу кузину, будто не нашел в доме описи коллекции.

— Наверное, так ему было удобнее морочить ей голову. Ну да что теперь об этом: все равно ничего не вернешь. Надеюсь, вы любите крольчатину?

— Я обожаю крольчатину.

— Отлично. Я задушила этого кролика собственноручно. Как видите, я даже научилась здесь убивать. У нас тут немало людей, готовых распотрошить любое живое существо, покрытое шерстью. Убийство ближних — одно из основных деревенских занятий.

— Похоже на то.

— Э-э?

— Форстер. Я слышал, уже кого-то арестовали?

— Да, — небрежно бросила она, — Гордона. Но я не считаю его виновным.

— Вы слишком хорошо думаете о своих соседях, — заметил Аргайл.

— Разве?

— Конечно. Когда я сказал вам, что Форстер, возможно, был связан с криминалом, вы сразу отвергли эту мысль, хотя он и не вызывал у вас симпатии. Теперь полиция арестовала Гордона, и вы опять не согласны с тем, что он — убийца, хотя и подозреваете его в грабежах.

Мэри Верней пожала плечами:

— Я тешу себя мыслью, что научилась разбираться в людях и знаю, кто на что способен. Пожалуйста, вы можете собирать доказательства того, что Джеффри был вором, я не против. Кто знает? Может быть, вы окажетесь правы. Надеюсь, вам удастся меня в этом убедить. Будьте добры, передайте мне уксус, он стоит справа от вас.

— Расскажите мне о Форстере, — попросил Аргайл, усаживаясь за кухонным столом поудобнее. Разливая в стаканы вино, он испытал некоторое смущение — слишком убогим показался ему собственный вклад в вечернюю трапезу.

— Рассказать? А что вас интересует?

— Все. Вы хорошо его знали? Каким он был?

— Ах, — задумчиво произнесла она, — это запутанная история. — Она посыпала картофель перцем и яростно перемешала его в сковородке. — Но почему бы и нет? Их обоих уже нет в живых. Вы знали, что он был любовником моей кузины?

— Мне намекнули об этом в пабе.

— Форстер познакомился с Вероникой давно. Время от времени он навещал нашу семью, а когда умер дядя Годфри, оказал семье большую услугу, подсказав, как уменьшить налог на наследство. В последние два года он целиком завладел умом и сердцем Вероники. О любви, разумеется, не было и речи — он просто использовал ее.

— Почему вы так думаете?

— Увы, Вероника была не очень привлекательной особой. Я имею в виду не физически, а… ей не хватало какой-то теплоты, человечности. Не знаю, понимаете ли вы, о чем я. Кроме того, у нее был неуравновешенный характер — наверное, об этом вам уже сообщили. Форстер знал за кузиной эту слабость, и, когда у него возникли финансовые проблемы, принялся охмурять ее, рассчитывая наложить лапу на фамильное серебро, как я полагаю. Не могу точно сказать, что он продал; Вероника тем более ничего не знала: она безгранично доверяла ему и к тому же говорила, что нет смысла нанимать эксперта, если собираешься все время проверять его. Нужно отдать ему должное: он был великолепным актером.

— В чем это выражалось?

— Все считали его пренеприятной личностью — все, кроме Вероники. При этом никто не сумел бы объяснить, чем он был так неприятен. Все просто знали: этому человеку нельзя доверять. Бог знает, как только его жена прожила с ним столько лет.

— У него есть жена? Куда же она подевалась?

— Говорят, на несколько дней уехала в Лондон — еще до его смерти. Так что вот-вот должна вернуться. Во всяком случае, ее никто не заподозрит в том, что это она столкнула мужа с лестницы.

— Почему вы так думаете? Или это опять ваш оптимизм в отношении человеческой натуры?

Мэри Верней медлила с ответом, не зная, как выразить свою мысль.

— Она абсолютно непостижимая женщина. Хотя, видит Бог, у нее был мотив для убийства.

— Расскажите, какая она?

— Очень простая и наивная, намного моложе Форстера. Она была слишком неопытна, чтобы за красивыми словами разглядеть его истинное лицо, а когда вышла за него замуж, было уже поздно. Я, правда, не уверена, что с годами Джессика избавилась от иллюзий, — уж очень она глупа. Такие люди всегда становятся жертвами. Это совершенно бесхарактерная, бесцветная личность. И выглядит она так, словно каждый вечер замачивает лицо в отбеливателе, — совсем не умеет следить за собой. Она очень милая и кроткая… и все-таки я не представляю, как она жила с ним все эти годы. Но раз она терпела мужа столько лет, с какой стати ей было вдруг убивать его?

— Иногда такое случается.

— Да, конечно, но тогда получается, что она должна была тайно приехать в поселок, столкнуть его с лестницы и потом так же незаметно вернуться в Лондон к сестре. Для жены Форстера это слишком сложно.

Аргайлу этот довод не показался убедительным, и Мэри Верней, заметив его скептический взгляд, рассмеялась:

— Вы просто ее не видели. К тому же еще не известно, был он убит или сам упал с лестницы. Кстати, почему вы так настаиваете на версии убийства?

— Слишком уж странное совпадение — он умер в тот день, когда мы должны были встретиться.

— Вам повезло: вы избежали неприятного разговора.

— Я говорю серьезно.

— Знаю. Но даже если Джеффри был вором, все равно его смерть в день вашего приезда могла оказаться случайным совпадением.

— Он согласился поговорить со мной об украденной картине.

— Собираясь пригрозить вам преследованием за клевету.

— Но ведь вы сами говорите, что никогда не доверяли Форстеру.

— Ну да, он бессовестно использовал людей в своих целях, он был лжец и мошенник. Весь его бизнес был построен на лжи.

— Чем же он тогда сумел привлечь вашу кузину?

— В нем был некоторый шарм. Мне такие мужчины не нравятся, — уточнила миссис Верней, — но есть женщины, которые находят их привлекательными. Знаете, этакий красивый ловкий кавалер. А бедняжка Вероника была уже немолода и очень несчастна. Она рано потеряла мужа — глупый осел напился на пятую годовщину их свадьбы и утонул в собственном пруду на глубине в пять дюймов. У него даже не хватило сил откатиться в сторону. Вероника считала его бесхарактерным и не особенно убивалась по нему. Она даже вернула себе девичью фамилию, решив, что Бомонт звучит более аристократично, чем Финси-Грош. Больше ей не встретился человек, ради которого она захотела бы пожертвовать своей фамилией.

Как видите, у нее не было ни мужа, ни детей, ни сердечных привязанностей, конечно, она стала легкой добычей для опытного соблазнителя.

— Вы полагаете, он обманывал ее?

— Продавая вещи из коллекции Вероники, он только называл суммы и никогда не показывал счетов. Я уверена: большую часть денег Форстер присваивал. Несколько раз я пыталась вразумить ее, но она ничего не желала слушать.

— Ваша сестра умерла в январе?

— Да, мы тогда жили вместе. У нее случился очередной приступ, и доктор Джонсон вызвал меня обсудить положение. Мне пришлось остаться, за ней больше некому было присматривать.

— А в чем заключалась ее болезнь?

— Время от времени на нее накатывала депрессия. Несколько лет она могла быть совершенно нормальным человеком, а потом вдруг начинала сходить с ума.

— И как это выражалось?

— Ох, по-разному. В такие моменты от нее можно было ждать чего угодно. Иногда она исчезала на целую неделю, и никто не знал, где она пропадала. Иногда запиралась в доме и никого не впускала к себе. Иногда беспробудно пила. В последний раз она напилась. Смерть наступила в результате передозировки таблеток и спиртного.

— А почему вы согласились за ней присматривать?

Миссис Верней пожала плечами:

— Она отказывалась от серьезного лечения, но оставлять ее одну в период обострения было опасно. А я единственная, кто мог с ней как-то справляться. Честно говоря, она была просто невыносимой. Однажды я не выдержала и уехала, и именно в тот день она умерла. Я утешаю себя тем, что это был несчастный случай, хотя и не уверена в этом.

— А как все произошло?

— Ну, глупо, конечно, но мы опять поссорились. Из-за Форстера, между прочим. До Вероники наконец стало доходить, что не такой уж он прекраснодушный человек, как ей всегда казалось. Она поделилась со мной своими сомнениями, и я посоветовала ей прогнать его. Но сестра вдруг взбеленилась, начала кричать на меня — как она только меня не называла! Терпение мое лопнуло, и я уехала в Лондон, а Вероника проглотила таблетки, запив их изрядным количеством виски. Прояви я чуть больше выдержки, ей не пришлось бы утешать себя таким способом…

— Вы чувствуете себя виноватой?

Мэри Верней покачала головой:

— Иногда, под настроение. Умом я понимаю, что рано или поздно несчастье должно было случиться, однако я бы предпочла, чтобы Вероника обошлась без моего участия. Но она и тут меня не пощадила — это так типично для нее.

— Вы не были с ней близки?

— По правде говоря, мы не очень любили друг друга. Она завещала мне дом только ради того, чтобы он остался в семье. Я оказалась единственной близкой родственницей с положительным денежным балансом. Но, если честно, у меня нет ни денег, ни желания содержать этот дом. Положить вам еще кролика?

— Нет, больше не могу.

— А кусочек пудинга? Он очень хорош.

— С удовольствием.

Мэри Верней положила ему на тарелку большой кусок пудинга и покрыла его толстым слоем взбитых сливок. Они ненадолго прервали разговор, наслаждаясь десертом.

— А как вы вошли в эту семью? — спросил Аргайл, которому не хотелось признаваться в том, что он читал семейную переписку.

— Очередь дошла до меня? — улыбнулась Мэри Верней. — Хорошо. Моя мать, Мэйбл, считалась в семье паршивой овцой. Она плохо кончила, но, на мой взгляд, прожила гораздо более интересную и яркую жизнь, чем все остальные члены семьи.

Моя мать обладала артистичной натурой — так принято именовать в приличных семьях неуравновешенных, если не сказать невменяемых, родственников. Наверное, поэтому я лучше других понимала Веронику. У меня уже был подобный опыт общения. Моя мать получила хорошее воспитание и должна была унаследовать Уэллер-Хаус — несмотря на многочисленные попытки моей бабушки, в семье не было сыновей. Предполагалось, что Мэйбл найдет себе богатого мужа и будет жить как все. Но Мэйбл заразилась разными передовыми идеями и поехала медсестрой в Испанию, где шла война. Семья была в шоке. Одно дело — сочувствовать безработным и совсем другое — вытирать задницы большевикам. Естественно, ее лишили наследства, и, насколько я знаю, моя мать не возражала. Что до меня, то я появилась на свет, выражаясь казенным языком, при невыясненных обстоятельствах, перед самым началом войны. Когда мать умерла, мне исполнилось только четырнадцать лет, и семья была вынуждена взять надо мной опеку. Я представляла собой малообещающий материал, но они все-таки попытались сделать из меня настоящую леди. Боюсь, что не оправдала их надежд. Вот, собственно, и вся история. Вам не наскучило слушать?

— Боже, нет, конечно. А что было дальше?

— Да все как у всех — вышла замуж, родила детей, развелась. Муж выделил мне хорошее обеспечение.

— Так вы живете на его деньги?

— Да, он оказался порядочным человеком, хоть я и не любила его. С этого момента в моей жизни не происходило ничего интересного. Я переезжала с места на место, потом обосновалась в Лондоне, занималась одним, другим, третьим — но все так, больше от скуки.

— Вы больше не были замужем?

Она покачала головой:

— Не нашлось подходящих кандидатов. Во всяком случае, на роль мужа. Кстати, — неожиданно вспомнила она, — вам звонила Флавия.

— О-о?

— Она хочет встретиться с вами завтра в Лондоне во время ленча.

— Как жаль уезжать — здешняя жизнь начинает мне нравиться.

— Приятно слышать. А вы возвращайтесь. Может быть, и Флавия соберется в наши края?

— Понятия не имею. Но я бы не удивился.

— В таком случае надеюсь, что ваша Флавия — современная девушка и согласится пожить у меня без всяких церемоний. Как насчет кофе?