"Убийца по прозвищу Англичанин" - читать интересную книгу автора (Сильва Дэниел)

27 Вена

На западной окраине Вены Габриелю пришлось крепко вцепиться в руль, так как руки у него тряслись. Он не был в этом городе с того вечера, когда взорвалась бомба, – с того вечера, когда были пожар и кровь и была произнесена тысяча лживых слов. Он услышал вой сирены и не был уверен, происходит это в действительности или в воспоминаниях, пока синие огни «скорой помощи» не засверкали в его зеркальце заднего вида. Он съехал на обочину – сердце так и стучало о ребра. Он вспомнил, как ехал в «скорой помощи» с Леей и молился, чтобы она избавилась от боли ожогов, какую бы цену ни пришлось за это заплатить. Он вспомнил, как сидел возле раздробленного тела своего сына, а в это время в соседней комнате начальник австрийской службы безопасности кричал на Ари Шамрона, ругая его за то, что он превратил центр Вены в зону войны.

Габриель вернул машину в поток транспорта. Необходимость вести машину помогла утихомириться его взбунтовавшимся чувствам. Пятью минутами позже он остановился в квартале Стефансдом у магазина сувениров. Анна открыла глаза:

– Куда вы?

– Подождите меня здесь.

Он вошел в магазин и через пару минут вернулся к машине с полиэтиленовым пакетом в руке. Он протянул его Анне. Она вынула оттуда пару больших солнечных очков и бейсбольное кепи со словом «Вена» на тулье.

– А что прикажете мне с этим делать?

– Вы помните, что произошло в Лиссабонском аэропорту в тот вечер, когда вы показали мне место, где находилась отсутствующая коллекция вашего отца?

– Это был долгий вечер, Габриель. Освежите мою память.

– Женщина остановила вас и попросила автограф.

– Это случается постоянно.

– Именно это я и имею в виду. Так что наденьте их.

Она надела солнечные очки и заткнула волосы под кепи. Оглядела себя в зеркальце пудреницы и, повернувшись, посмотрела на него:

– Как я выгляжу?

– Как знаменитость, которая пытается спрятаться с помощью пары больших очков и дурацкой шапки, – устало произнес он. – Но пока сойдет.

Он подъехал к отелю «Кайзерин Элизабет» на Вайбурггассе и зарегистрировался под фамилией Шмидт. Им дали номер с полами медового цвета. Анна упала на кровать, как была – в кепи и очках.

Габриель прошел в ванную и долго рассматривал свое лицо в зеркале. Он поднес правую руку к носу, ощутил запах пороха и огня и увидел лица двух мужчин, которых он убил на вилле Рольфе в Цюрихе. Открыл кран горячей воды, вымыл руки и шею. Внезапно ванная наполнилась призраками – бледными безжизненными мужчинами с пулевыми отверстиями на лице и на груди. Габриель опустил глаза и увидел, что раковина полна крови. Он вытер руки о полотенце, но без толку: на них по-прежнему была кровь. Потом комната завращалась, и он упал на колени перед стульчаком.

Когда он вернулся в спальню, Анна лежала с закрытыми глазами.

– Вы в порядке? – пробормотала она.

– Я пойду на улицу. А вы никуда не выходите. И не открывайте двери никому, кроме меня.

– Вы ненадолго, верно?

– Не слишком.

– Я буду вас ждать, – сказала она, впадая в сон.

– Как скажете.

И она тут же заснула. Габриель накрыл ее одеялом и вышел.

Спустившись вниз, в холл, Габриель сказал услужливому портье по-венски, чтобы фрау Шмидт не тревожили. Портье кивнул с таким видом, словно хотел создать впечатление, что готов отдать жизнь, лишь бы никто не помешал отдыху фрау Шмидт. Габриель подтолкнул к портье несколько шиллингов и вышел из отеля.

Он погулял по Штефансплац, проверяя, нет ли за ним «хвоста», запоминая лица. Затем вошел в собор и прошел сквозь скопления туристов к боковому алтарю. Посмотрел на запрестольную икону, изображавшую мученичество святого Штефана. Габриель как раз закончил реставрацию этого полотна в тот вечер, когда взорвали машину Леи. Его работа хорошо сохранилась. Только наклонив голову, чтобы посмотреть на полотно при косо падающем свете, он смог увидеть разницу между нанесенным слоем краски и оригиналом.

Он повернулся и оглядел лица людей, стоявших позади. Он не признал никого. Но нечто другое поразило его. Все они были точно в трансе от красоты запрестольной иконы. По крайней мере хоть что-то хорошее появилось в результате его пребывания в Вене. Он в последний раз взглянул на полотно, затем вышел из собора и направился в Еврейский квартал.

Варварская мечта Адольфа Гитлера избавить Вену от евреев была в значительной мере осуществлена. До войны тут жило что-то около двухсот тысяч евреев, многие – в муравейнике улиц вокруг Юденплац. Теперь же там осталось всего несколько тысяч, главным образом вновь прибывшие с востока, и старый Еврейский квартал превратился в ряды магазинов, ресторанов и ночных клубов. Среди венцев он был известен как Бермудский треугольник.

Габриель прошел мимо закрытых баров на Штернгассе, затем свернул в извилистый проулок, который привел его к каменной лестнице. Наверху лестницы была тяжелая, утыканная гвоздями дверь. Рядом с дверью – маленькая медная дощечка: «Претензии военного времени и запросы. Только по договоренности». Он нажал на звонок.

– Что вам угодно?

– Я хотел бы увидеть мистера Лавона, пожалуйста.

– Вам назначено?

– Нет.

– Мистер Лавон не принимает без назначения.

– Боюсь, у меня чрезвычайные обстоятельства.

– Могу я узнать ваше имя, пожалуйста?

– Скажите ему, что это Габриель Аллон. Он меня вспомнит.

Комната, в которую провели Габриеля, была классически венской по своим пропорциям и обстановке: высокий потолок, натертый деревянный пол, блестевший в лучах света, падавшего из высоких окон, книжные полки, провисшие под тяжестью бесчисленных томов и папок. Лавон выглядел тут затерянным. Но сливаться с фоном было особым даром Лавона.

Однако в данный момент он рискованно балансировал наверху библиотечной лесенки, листая содержимое объемистой папки и что-то бормоча про себя. Свет из окон освещал его в зеленоватых тонах, и тут Габриель понял, что стекла здесь пуленепробиваемые. Внезапно Лавон поднял глаза от своих бумаг и слегка наклонил голову, чтобы видеть поверх пары заляпанных очков для чтения с полукруглыми стеклами, которые сидели на кончике его носа. На папку упал пепел с сигареты. Он, казалось, этого не заметил, так как закрыл папку, поставил ее на место и улыбнулся:

– Габриель Аллон! Ангел-мститель Шамрона! Бог ты мой, что ты тут делаешь?

Он спустился по лесенке, как человек, у которого от старости все болит. Как всегда, он, казалось, надел на себя всю имевшуюся у него одежду: голубую рубашку на пуговицах, бежевый свитер, шерстяную кофту, обвисший пиджак «в елочку», который выглядел на размер больше, чем нужно. Лавон был небрежно побрит, и на ногах у него были носки без ботинок.

Он взял Габриеля за руки и поцеловал в щеку. «Как же давно это было? Двадцать пять лет назад», – подумал Габриель. По лексикону операции «Гнев Господень», Лавон был филер. Археолог по образованию, он выслеживал членов «Черного сентября», изучал их привычки и придумывал, как их убить. Он был блестящим наблюдателем, хамелеоном, который мог меняться в зависимости от окружающей среды. Эта операция потребовала от всех них невероятного физического и психологического напряжения, но Габриель помнил, что Лавон пострадал больше всех. Работая один, на периферии, подолгу находясь среди врагов, он стал страдать хроническим заболеванием желудка, снявшим тридцать фунтов с его и без того худой фигуры. Когда все было кончено, Лавон стал заместителем профессора в Ивритском университете, а выходные дни проводил на раскопках на Западном Берегу. Вскоре он услышал другие голоса. Подобно Габриелю, он был сыном родителей, переживших геноцид. Поиски древних реликвий показались ему пустяками, ведь столько было всего нераскопано о ближайшем прошлом. Он обосновался в Вене и употребил свои немалые таланты на работу другого рода: стал выслеживать нацистов и награбленное ими добро.

– Так что же привело тебя в Вену? Дела? Развлечения?

– Аугустус Рольфе.

– Рольфе? Банкир? – Лавон наклонил голову и уставился на Габриеля поверх очков. – Габриель, ты же не был из тех, кто… – Он изобразил из своей руки револьвер.

Габриель расстегнул молнию на куртке, достал конверт, который он забрал из ящика в письменном столе Рольфе, и протянул его Лавону. Тот вскрыл конверт с такой осторожностью, словно у него в руках был кусок античной керамики, и достал содержимое. Он посмотрел на первую фотографию, потом на вторую – на его лице не отразилось ничего. Потом поднял глаза на Габриеля и улыбнулся:

– Ну и ну, герр Рольфе хранил чудесные фотографии. Где ты их нашел, Габриель?

– В письменном столе старика в Цюрихе.

Лавон взял пачку документов.

– А эти?

– Там же.

Лавон снова просмотрел фотографии.

– Фантастика.

– То есть?

– Мне надо достать несколько папок. Я попрошу девочек подать тебе кофе и чего-нибудь поесть. Мы тут пробудем какое-то время.

Они сели напротив друг друга за квадратный большой стол – между ними лежала кипа папок. Габриель подумал о людях, приходивших сюда до него: пожилые люди, убежденные, что мужчина, живущий в квартире рядом, один из их мучителей в Бухенвальде; дети, старающиеся вскрыть номерной счет в Швейцарии, где их отец держал свои сбережения, прежде чем его отправили на восток, в архипелаг смерти. Лавон выбрал одну из фотографий – Рольфе сидит в ресторане рядом с мужчиной, у которого двойные шрамы на щеках, – и поднес ее к Габриелю.

– Узнаешь этого человека?

– Нет.

– Его звали Вальтер Шелленберг, бригаденфюрер СС. – Лавон взял из кипы верхнюю папку и раскрыл ее на столе перед собой. – Вальтер Шелленберг был главой Четвертого отдела Главной конторы по безопасности рейха. Четвертый отдел занимался разведкой за границей, что делало Шелленберга международным шпионом нацистской партии. С ним связаны некоторые наиболее драматичные эпизоды из истории разведки во время войны: инцидент с Венло, попытка выкрасть герцога Виндзорского и операция «Цицерон». На Нюрнбергском процессе он был осужден как член СС, но получил маленький срок – всего шесть лет тюрьмы.

– Шесть лет? Всего? Почему?

– Потому что в последние месяцы войны он добился выпуска нескольких евреев из лагерей смерти.

– Как это ему удалось?

– Он их продал.

– Тогда почему же величайший шпион нацистской партии ужинал с Аугустусом Рольфе?

– У разведок во всем мире есть одно общее: все они существуют на деньги. Даже Шамрон не смог бы выжить без денег. Но когда Шамрону нужны деньги, он просто кладет руку на плечо богатому другу и рассказывает ему, как он захватил Эйхмана. У Шелленберга была особая проблема. Его деньги ходили только в Германии. Ему нужен был банкир в нейтральной стране, который мог снабжать его валютой, а потом переправлять эти деньги через подставную компанию или как-либо иначе его агентам. Шелленбергу нужен был такой человек, как Аугустус Рольфе.

Лавон взял документы, которые Габриель вынул из письменного стола Рольфе.

– Возьмем вот этот перевод. Полторы тысячи фунтов перечислены со счетов «Пиллар энтерпрайзис лимитед» на счет мистера Айвана Эдберга в «Энскильде банк» в Стокгольме 23 октября тысяча девятьсот сорок третьего года.

Габриель внимательно просмотрел документ, затем вернул его через стол.

– Швеция была, конечно, нейтральной страной и рассадником для разведки в военное время, – сказал Лавон. – У Шелленберга наверняка находился там агент, если не целая сеть. Я подозреваю, что мистер Эдберг был одним из этих агентов. Возможно, глава команды и казначей сети.

Лавон положил ордер на перевод средств назад в папку и вынул другой документ. Он проглядел его сквозь свои очки для чтения, щурясь от дыма сигареты, которую держал в губах.

– Еще один ордер на перевод: тысяча фунтов стерлингов со счета «Пиллар энтерпрайзис лимитед» мистеру Хосе Суаресу на Лиссабонский банк. – Лавон опустил бумагу и посмотрел на Габриеля. – Португалия, как и Швеция, была нейтральной страной, и Лиссабон был местом развлечений для шпионов. Шелленберг сам действовал оттуда во время истории с герцогом Виндзорским.

– Значит, Рольфе был тайным банкиром Шелленберга. Но как это объясняет фотографию, на которой Рольфе находится в Берхтесгадене вместе с Гиммлером и Гитлером?

Лавон с благоговением истого венца приготовил следующую чашку кофе: точное количество густых сливок и ровно столько сахара, чтобы убрать горечь. Габриель подумал о том, как Лавон жил на конспиративной квартире в Париже и пил минеральную воду и слабый чай, потому что его больной желудок не переносил ничего больше.

– Все изменилось в Германии после Сталинграда. Даже те, кто действительно верил Гитлеру, понимали, что настал конец. Русские продвигались с востока, оккупация была неизбежна с запада. Все, кто за время войны накопил богатства, отчаянно хотели удержать их. И к кому, ты думаешь, они обратились?

– К банкирам Швейцарии.

– И Аугустус Рольфе был единственным в своем роде, кто имел возможность нажиться на изменениях в приливах войны. Судя по этим документам, похоже, что он был важным агентом Вальтера Шелленберга. Я подозреваю, что нацистские шишки питали глубочайшее уважение к герру Рольфе.

– Как к человеку, которому можно было доверить свои деньги?

– Свои деньги. Свои украденные сокровища. Все.

– А что ты скажешь насчет этого списка, где стоят имена и банковские счета?

– По-моему, вполне можно предположить, что это его германские клиенты. Я сверю эти фамилии с нашими данными и посмотрю, не соответствуют ли они известным членам СС и нацистской партии, но я подозреваю, что это псевдонимы.

– В банковских архивах могут быть другие записи, связанные с этими счетами?

Лавон отрицательно покачал головой:

– Обычно настоящие фамилии владельцев номерных счетов известны только банковскому начальству. Чем знаменитее вкладчик, тем меньше народу знает фамилию обладателя счета. Если эти счета принадлежали нацистам, я сомневаюсь, чтобы кто-либо знал о них, кроме Рольфе.

– Коль скоро он хранил этот список после стольких лет, значит ли это, что счета до сих пор существуют?

– Я полагаю, это возможно. Это зависит в значительной степени от того, кому они принадлежали. Если владелец счета был в состоянии выбраться из Германии по окончании войны, тогда я сомневаюсь, чтобы такой счет все еще существовал. Если же владелец счета был арестован союзниками…

– …тогда вполне возможно, что его деньги и ценности все еще находятся в сейфе банка Рольфе.

– Возможно, но едва ли. – Лавон собрал документы и фотографии и положил их обратно в конверт. Затем посмотрел на Габриеля и сказал: – Я ответил на все твои вопросы. Теперь настало время тебе ответить на мои.

– Что ты хочешь узнать?

– Вообще-то всего одну вещь, – сказал Лавон, держа в руке конверт. – Мне хотелось бы знать, какого черта ты занимаешься секретными бумагами Аугустуса Рольфе.

Лавон ничего так не любил, как хорошую историю. Это всегда было так. Во время операции, связанной с «Черным сентябрем», они с Габриелем оба не спали – Лавон из-за желудка, Габриель из-за угрызений совести. Габриель вспомнил сейчас, как Лавон сидел на полу, худющий, скрестив ноги, и спрашивал Габриеля, каково это убить человека. И Габриель рассказывал ему, потому что ему нужно было кому-то об этом рассказать.

«Значит, нет Бога, – сказал тогда Лавон. – Существует только Шамрон. И Шамрон решает, кто будет жить, а кто умрет. И он посылает таких, как ты, парней осуществлять его страшную месть».

Сейчас, как и тогда, Лавон не смотрел на Габриеля, пока тот говорил. Он смотрел вниз, на свои руки и вертел зажигалку ловкими маленькими пальцами, пока Габриель не кончил.

– У тебя есть список картин, которые были взяты из тайного хранилища?

– Есть, но я не уверен, насколько он точен.

– В Нью-Йорке есть один человек. Он посвятил свою жизнь произведениям искусства, украденным нацистами. Он знает содержимое всех коллекций, всех денежных переводов, всего, что было найдено и возвращено, всего, что все еще неизвестно где. Если кто-то и знает что-либо о том, как Аугустус Рольфе собирал свою коллекцию, – это он.

– Спокойно, Эли. Очень спокойно.

– Дорогой мой Габриель, другого пути я не знаю.

Они надели пальто, и Лавон проводил его через Юденплатц.

– А дочь знает что-нибудь об этом?

– Пока еще нет.

– Я тебе не завидую. Я позвоню тебе, когда услышу что-либо от моего друга в Нью-Йорке. А пока иди к себе в отель и отдохни. Вид у тебя не очень хороший.

– Не помню, когда я в последний раз спал.

Лавон покачал головой и положил маленькую руку на плечо Габриелю.

– Ты снова убил кого-то, Габриель. Я это вижу по твоему лицу. Мету смерти. Пойди к себе в номер и вымой лицо.

– А ты будь умницей и почаще смотри, что происходит за твоей спиной.

– Когда-то я следил, что происходит за твоей.

– Ты был лучшим из лучших.

– Я доверю тебе одну тайну, Габриель. Я по-прежнему самый лучший.

С этими словами Лавон повернулся и растворился в толпе на Юденплатц.

А Габриель направился в маленькую тратторию, где он ел последний раз со своими Леей и Дани. Впервые за десять лет он стоял там, где взорвалась машина. Он посмотрел вверх и увидел шпиль Святого Штефана, словно плывший над крышами домов. Внезапно подул ветер – Габриель поднял воротник пальто. Чего он ожидал? Что на него нахлынет горе? Ярость? Ненависть? К большому своему удивлению, он не чувствовал ничего. Он повернулся и под дождем пошел назад к своему отелю.

Просунутая под дверь его номера «Ди прессе» лежала на полу в нише. Габриель поднял газету и вошел в спальню. Анна все еще спала. В какой-то момент она разделась, и в приглушенном свете он увидел светящуюся кожу ее плеча. Газета упала из рук Габриеля на кровать рядом с ней.

На него навалилась усталость. Ему необходимо было поспать. Но где? На кровати? Рядом с Анной? Рядом с дочерью Аугустуса Рольфе? Как много она знала? Какие тайны скрывал от нее отец? Какие тайны скрыла она от Габриеля?

Он вспомнил слова Джулиана Ишервуда, который сказал ему в Лондоне: «Всегда считай, что она знает о своем отце и его коллекции больше, чем говорит тебе. Дочери склонны защищать своих отцов, даже когда они думают, что их отцы полнейшие мерзавцы». Нет, подумал Габриель, он не ляжет рядом с Анной Рольфе. В чулане он обнаружил дополнительное одеяло и подушку и постелил себе на полу. Впечатление было такое, что он лежит на холодном мраморе. Он протянул руку и вслепую пошарил по покрывалу в поисках газеты. Тихонько, чтобы не разбудить Анну, он раскрыл газету. На первой странице был рассказ об убийстве в Лионе швейцарского писателя Эмиля Якоби.