"Черная Книга Арды" - читать интересную книгу автора (Васильева Наталья, Некрасова Наталья)…Прикосновение. Другой. Кто? Сила. Пробужденный открыл глаза. Склонившийся над ним - Глаза — темное золото и медь, даже зрачки отливают золотом. …тьма, и из тьмы — узкое лицо, глаза — сияние, свет, ласково и тепло мерцающий, сила… Глаза Ауле потемнели, чуть расширились зрачки — он отвел взгляд. Мысли — ударами молота, отдаются в мозгу надтреснутым глухим звоном. …прикосновение — рука ложится на лоб, на грудь, сила — Сила, поднимающееся из глубин существа искрящееся тепло — отблеск света, скользнувший по лицу… Сквозь тяжелый звон, сковывающий все существо Пробужденного, он потянулся мыслью к тому, что в мыслях Ваятеля было …сплетение хрустальных нитей и лепестков пламени в бархатной черноте, сгусток души в руках сильных и осторожных, имя — искра, мерцающая во тьме, искра, разгорающаяся в ладонях ясным огнем, все ярче — Серебряная нить оборвалась с мучительным звоном. Стало почему-то холодно. Нареченный приподнялся, сел, упираясь ладонями в холодное и влажное — не зная, что это называется «земля». Вокруг было пусто. Сумрачные очертания непонятных сущностей, иных, чем он. Тепло и ощущение ласковой силы ушло. Совсем. …Он и сам не знал, зачем перенес этих двоих для пробуждения в Земли-без-Света. Наверное, просто потому, что знал: здесь они были созданы, здесь должны впервые осознать себя. Так будет лучше. Так надо. Братья — но так не похожи друг на друга и душой, и обликом… Лучший — Артано, искуснейший — Курумо. Один — насмешлив и дерзок, другой молчалив, спокоен, усерден. У старшего — глаза Мелькора, душа Мелькора; младший — словно орудие, пытающееся приспособиться к руке мастера. Артано был нетерпелив и порывист, его мысли часто обращались в вопросы, отточенной сталью скрещивавшиеся с мыслями Ваятеля. В мысли Курумо все образы знания, откованные Кузнецом, погружались, как в расплавленный воск; вбирая в себя и цепко запоминая все, он смотрел пристально темными, как Извечная Ночь, глазами — не понять, что думает. Никогда не возражал. Странен был. Часто Кузнец ловил себя на том, что рядом с ним чувствует себя не менее неуютно, чем под пронизывающим взглядом Артано. С Артано Ваятель был зачастую суров и неприветлив: страшился странных, почти кощунственных вопросов майя, на которые не смел искать ответа, его сомнений, стремительности мыслей и решений. Рожденный Пламенем, и сам — пламя, ярое и непокорное: Артано Аулендил, Артано Айканаро… Страшно предчувствовать, что когда-нибудь проснется память, дремлющая в глубине холодно-ярких глаз. И тогда он уйдет — и кара Единого настигнет его, как и его создателя… Однажды Артано принес ему странное орудие — первое, что сделал сам; и снова страх проснулся в душе Ваятеля. Острый клинок из голубоватой стали; и гибкие огнеглазые существа, сплетавшиеся в рукояти, мучительно напомнили Ваятелю — то, крылатое, танцующее-в-пламени. И хлестнул — холод отчужденности, как горсть сухого песка в лицо; Артано отступил на шаг, и на лице его появилась растерянность, какое-то горестное непонимание. С тем и ушел. Больше этого его творения Ваятель не видел. Сам Ауле давно смирился со своим предначертанием; от прежнего бытия осталась только глухая тоска. Он старался не вспоминать — и, наверно, это даже удалось бы ему, если бы не Артано… А майя все не мог забыть того, кого первым увидел при пробуждении. Тщетно искал черты Крылатого в лицах Валар; и тогда странная мысль родилась в его душе — мысль, показавшаяся ему безумной. Гнал ее — но мысль не уходила; и однажды он решился. В глазах Ауле метнулось — непонятное, и снова звучание его мысли напомнило майя о треснувшем колоколе. Из клубящегося мрака соткалась чудовищная в своей неопределенности черно-огненная фигура, излучавшая недобрую силу — огонь, поглощающий деревья и травы, вздымающий жгучий пепел, чудовищный жар, иссушающий моря и заставляющий рассыпаться в прах горы, опаляющий живых сотворенных, до мучительной неузнаваемости искажающий их облик… Образ стерся — Ауле уловил сомнение в мыслях Артано. Видение, сотканное майя, было похоже на Великую Музыку не больше, чем тень ветви — на живую цветущую ветвь, но и в этом отзвуке не было, не могло быть того, что нарисовал Ауле. И снова проступило полустертым воспоминанием: лицо — взгляд — отголосок Силы — образ ладони и мерцающей на ней живой искры… И со всей мощью всколыхнувшегося в душе ужаса и предчувствия Треснувший колокол. Сухой стук камня о камень, не рождающий эха. Тишина. Он больше не слышал мыслей майя: всколыхнулись тяжелые волны — исчезли, оставив незамутненной гладь темного бездонного озера. Глаза Артано были похожи на полированную сталь, в которой не увидишь ничего, кроме своего отражения. Холодные. Лишенные прежней родниковой прозрачности. Больше не будет вопросов, не будет …Он знал, что это запретно, он ничего не забыл — но все более неодолимым становилось жгучее желание создать Один за другим они открывали глаза — темные, как глаза их создателя, поднимались, изумленно оглядывая сверкающий драгоценными кристаллами высокий свод пещеры, подобный звездному небу. И тот, что пробудился первым, остановив наконец взгляд на Кузнеце, медленно, неумело улыбнулся, словно хотел что-то спросить. — Я… — выговорил Ауле на том языке, который сам сотворил для них, на языке камня и гор, пещер и подземных рек, — я Махал. Я создал вас. Его лицо пылало, он даже не заметил того, что сказанное им — святотатство, потому что символ и образ этот — — Махал, — повторил Новый и опять улыбнулся. Ткнул себя пальцем в широкую — только мехи раздувать! — грудь, потом обвел жестом других пробудившихся: во взгляде читался вопрос. — — Кхазад, — повторил Новый и тоже кивнул — запоминая. Создатель раскинул руки, запрокинув лицо к сияющим сводам — счастье переполняло его, все — золотое сияние и звонкая медь, хотелось смеяться, хотелось взлететь, распахнув крылья, хотелось… …Ничего этого майя не слышал — видел только, как внезапно замер Кузнец, как страх удушливо-темной волной затопил его глаза, как с побелевшим лицом, искаженным болью и тоской, он, словно повинуясь чужой воле, поднимает молот… Майя вцепился в руку Кузнеца, повис на ней — молча, стиснув зубы. Не выдержав пронзительно-светлого вопрошающего взгляда, Ауле отвернулся. Майя выпустил Ваятеля; дернул плечом, щуря дерзкие глаза. Ауле все ниже клонил голову. Майя остановился: мысли Кузнеца склубились в туман, на миг в них проступил и исчез образ — больше ничего понять было невозможно, и Артано спросил снова, уже угадывая ответ: …Из глубин непроглядного темного озера рванулся столб ослепительного пламени: Ваятель поднял голову в изумлении, и Сотворенный впился в его зрачки взглядом и больше не отпускал — его мысль хлестала огненным бичом, словно пытаясь из треснувшей бронзы извлечь хотя бы один чистый звук, и в какой-то миг из клубка вопящего тумана явилось вспышкой пламени тонкое яростное лицо, мучительно искаженное — Дымной чернотой заволокло видение, и что-то болезненно дергалось в этом дыму, дрожало, стремилось забиться в глубь золото-медных глаз, сжавшихся в точку зрачков, но Сотворенный в яростном нетерпении не отпускал взгляда Ваятеля. Ваятель вскинул крестом руки, заслоняясь от жгучего взгляда Сотворенного. Ваятель опустил тяжелые веки и ответил. Голос его звучал ровно, слова падали свинцовыми каплями, глухо и тускло: — Ты… пришел из тьмы… и… несешь в себе… тьму. Уходи, Он отвернулся и медленно побрел прочь, еще ожидая, что Сотворенный остановит его. Но бесшумные шаги позади не были шагами Артано, и Кузнецу не нужно было оборачиваться, чтобы понять, …На мгновение майя показалось — он видит перед собой Властителя Изначальных; даже головой тряхнул, отгоняя наваждение, — но стоило вглядеться, и он уже не понимал, как мог ошибиться. И дело было не в том, что стоящий перед ним был в черном и черными были его волосы, тяжелыми волнами спадающие на плечи. Весь он был как-то легче, тоньше, стремительнее — хотя и стоял неподвижно, даже шага не сделал навстречу вошедшему. Резче и острее — черты лица, и какая-то неуловимая неправильность в них — Майя так и остался стоять посреди подземного зала, не зная, с чего начать. Кажется, Ступающий-во-Тьме вовсе не намеревался помогать ему: просто рассматривал его — спокойно, внимательно — и еще было в его глазах что-то странное, то, что прежде майя читал иногда во взгляде Одинокой. Мысль, коснувшаяся его сознания, оставила ощущение глубокого мягкого голоса. Майя кивнул, но так ничего и не сказал. Снова майя не ответил, и Изначальный повторил: — Ты станешь говорить словами? Голос у него оказался именно такой, какой и ожидал услышать майя. Слова были иными — по-другому говорят в Валиноре, когда выбирают — Да. — Так говори. — Был среди Народа Валар. Ушел. — Зачем? — Хотел видеть. Хотел понять. — И что же ты увидел? — Еле уловимая усмешка в голосе — как искорка. Говорить словами было непривычно, тяжело, и майя немного помолчал, прежде чем ответить: — Чего не увидел — сказать легче. Говорили — искажаешь Замысел. Говорили — извращаешь кэлвар и олвар. Говорили — бездны огня и пустыни без жизни создаешь. Этого — не видел. Теперь — вижу тебя. — И что понял? — Что не вернусь. Изначальный помолчал: задумался. Тени и блики скользили по его лицу, неуловимо меняя облик. — Вижу — ты был среди майяр Ауле, — странно он подчеркнул слово «майяр». — Как имя тебе? — Имени больше нет, Ступающий-во-Тьме. Называли — Артано. Артано Аулендил, — во взгляде майя вспыхнул мрачноватый упорный огонек — и словно в ответ в глазах Изначального заплясали огненно-золотые искры, черты лица стали острее и резче: — Так — не стану называть, — Знать. Изначальный пожал плечами: странный его, из тьмы сотканный плащ колыхнулся, словно ветер хотел распахнуть его — только ветра не было. — Смотри. Поднял руку; на его ладони вспыхнула искорка — разгорелась — пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя… сплетенные пальцы рук — пламя и тьма, и ветер, и песнь — вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов — снова сплетающаяся, сливающаяся в одно — ветер, поющий в сломанном стебле тростника, — звон металла — звон струн — танец огня… Внезапно майя почувствовал странное: словно бы Изначальный держал сейчас в ладони его душу — смятенную, еще не обретшую себя, лишенную цельности, лишенную имени — суть рождающейся души. Он разделился надвое — был здесь, в поющем подземном зале, а его — Подожди!.. Пламя сжалось в единственную алую искру — и угасло; Изначальный медленно опустил руку и так же медленно поднял глаза, сейчас — задумчиво-серые. — Ты создал меня? Сталь во взгляде: — Ты только это хотел знать? Майя ощутил какую-то затягивающую холодную пустоту внутри; и этот, самый главный вопрос, который собирался задать с самого начала, показался вдруг неважным. И — с силой почти отчаянной: — Хочу остаться с тобой — позволь! Возьми — это все, что есть, — снял с пояса кинжал, протянул — резко, порывисто. — Только — прими к себе! Сталь и темное золото. Сталь и медь. Светлые льдистые искры на темном железе. — Дар не нужен, Прозрачная золотисто-зеленая волна радости поднимает высоко — выше — и душа готова сорваться с пенного гребня вверх, распахнув крылья. — Камни — твоя песнь? — Видел — огонь. Хотел сохранить. Не застывшее — живое. Вот… — майя неловко развел руками. — А что Ауле? — Сказал: твой замысел — мой замысел. Иного в тебе нет. Непонятно. Я ведь сам увидел… Чуткие пальцы Изначального скользнули по рукояти кинжала — двум сплетенным змеям, серебряной и черненой, с отливом в синеву: — Это?.. — Не знаю. Не мое. Не его. Другая песнь. Услышал. Красиво. Словно — знак. Сделал — а понять не могу. — Почему решил отдать мне? — Изначальный все еще разглядывал клинок. — Ты поймешь. У тебя руки творца. А еще — хотел остаться. Примешь? Изначальный медленно провел рукой по клинку — железо вспыхнуло льдистым бледным пламенем, потом чуть потускнело, словно остывая, но свет, холодный и прозрачный, остался внутри самого металла, — и коротким движением протянул кинжал майя. — Отвергаешь? — Нет. Это — твоя первая песнь. Пусть останется у тебя. Идем… … — Смотри, — тихо сказал Изначальный. Но слова уже были не нужны — и без того майя не мог бы оторвать глаз от неба, где, ослепительным светом заполняя глаза, горело — раскаленное, огненное, сияющее… Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой: — Что это? Откуда? — Сай-эрэ. — Твоя песнь… — Нет. Оно было раньше, прежде Арты. Смотри. И майя смотрел и видел, как огненный шар, темнея — словно остывал кипящий металл, — скрылся за горизонтом. И стала тьма, но теперь он ясно видел в ней свет — искры, мерцающие холодным светом капли. — Что это? — Гэлли. Тоже — сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там — иные миры… — Тоже — песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто? — Многие были и до Эру; и он не единственный творец… Изначальный надолго замолчал, потом проговорил тихо: — Ты станешь моим Это был миг рождения слова, но майя понял. — Тано… — только и сумел выговорить он, — благодарю, И почему-то ему показалось, что привычное это слово — «Мастер» — сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя, — тревога и ожидание, страх и радость — огромная, невероятная, и счастливое изумление — словно вот тут, на его глазах, с ним — произошло необъяснимое нежданное чудо. — А имя твое — Ортхэннэр. — Изначальный улыбнулся светло и спокойно. — Тебе многое предстоит узнать, ученик… Слова для Народа Валар — то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны — можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного — почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с гармониями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов. Тано говорил — Он учился словам: Изначальный улыбнулся — и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна: — Разве ты сам не слышишь?.. Шепот осыпающегося песка — — Разве все ветра поют одним голосом? Изначальный помолчал; его глаза в тени длинных ресниц казались сейчас почти черными: — А я давно один… Ортхэннэр помолчал, не сразу решившись задать вопрос: — Ты сказал странно: Неуловимая ускользающая улыбка, золотые искры в зеленых озерах глаз: — Потому что — не майя. Не рука моя, не орудие в руке. Иной, чем я. Новый. Идущий своим путем. Фаэрни. … — И чему ты думаешь научиться? — Всему. Всему, что не знает Ауле. — Зачем тебе это? — Как это — зачем? — недоуменно поднял брови фаэрни. — Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спрашиваешь? — Я не хочу, чтобы ты торопился. Сначала разберись в себе. Убедись, что не употребишь знания во зло. — Но разве знание может быть злом? — Конечно. Вот смотри. Изначальный поднял руку, и Ортхэннэр увидел на его запястье странный черно-золотой браслет. Нет, не браслет — гибкое, прекрасное существо обвивало руку Учителя. — Что это? — Ллисс. — Я не знал, что такое бывает… — Рукоять твоего клинка — помнишь? — Да… Но мне казалось — я просто услышал. Как видение Ткущего-Туманы. А тут — живое… — Протяни руку. Ортхэннэр повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокруг его запястья. — Красивая… Твоя песня? — Да… Ты говоришь — красивая? И все же она опасна. — Разве такое может быть опасным? — Да. Ее яд — энгэ. Новое слово отозвалось в душе тяжелым звоном, глухим и темным. — Что это, Тано? — Ты знаешь, что такое одиночество? Фаэрни сдвинул брови и глуховато ответил: — Да. — А страх? Забвение? — Я видел страх… Забвение — меня пытались заставить забыть… — Представь себе, что ты — одинок. Ты — душа без защиты тела, обнаженная и беспомощная. И ты знаешь, что можешь утратить память обо всем, что пережил, что знал и умел, что видел — кем был; ты — один на один с собой, со страхом перед забвением, страхом потерять себя… мне тяжело это объяснить, таирни. Ведь я сам — Бессмертный… — Кажется, я понял, — задумчиво проговорил Ортхэннэр. И, вспыхнув радостной, какой-то детской улыбкой: — Но и я бессмертен! Значит, я никогда не забуду тебя… Смутился, опустил глаза. Мелькор положил руку ему на плечо. — Ты говорил, Тано… — Да. Этот же яд может продлить жизнь — если знать, как использовать его; нам это не нужно — но пригодится Детям… Двойственность. Потому во многих мирах существа, подобные этому, — знак знания: оно равно может нести и жизнь, и смерть. И так же опасно оно в неопытных руках, ибо может обернуться злом. Первым твоим творением был клинок. Потому я и спросил. … — Знаешь, Тано… иногда почему-то кажется — мир так хрупок… — Потому я и хочу, чтобы ты был осторожен, таирни. В тебе — сила; одно неверное движение, шаг с пути — и ты начнешь разрушать. — Я понимаю, — фаэрни обернулся к Мелькору — и замер. «Крылья?!» Изначальный смотрел на ночное небо, тихо улыбаясь — то ли своим мыслям, то ли чему-то не слышимому пока для Ортхэннэра. Огромные черные крылья за спиной. «Конечно… если Валар могут принимать любой облик, кому же и быть крылатым, как не ему?..» — Почему… — тихо, почти шепотом, боясь спугнуть видение, — почему в твоей песне нет крылатых? Изначальный улыбнулся тихо каким-то своим мыслям; задумчиво ответил: — Это не только мой мир. Я жду… Помолчал. — Иди. Теперь иди — смотри на мир сам. Своими глазами. Потом возвращайся. Я… буду ждать, таирни. |
||
|