"Черная Книга Арды" - читать интересную книгу автора (Васильева Наталья, Некрасова Наталья)АСТ АХЭ: Тростник на ветруОн не знал, что делать. Не было ему места больше нигде — ни в Обители Мандос, ни в Садах Лориэн. Ни в самом Валиноре. Не сразу он решился шагнуть в неизвестное. А решившись, распахнул крылья. Незнакомое, удивительное, непривычное чувство: полет. Серебряный ветер в лицо — ветер, несущий ледяные соленые брызги моря. Потом — сухой горький запах незнакомых трав. Чужой земли. Она неласково встретила его, эта земля. Скомкала, смяла крылья, бросила вниз, в кипящий снежной пеной прибой, на острые клыки скал. Он закрыл глаза… Чьи-то руки подхватили его, огромные крыла рассекли воздух, и — мгновенья, показалось, не прошло — майя ощутил, что лежит в жесткой высокой траве. …он шел. По прибрежному песку среди сухих стеблей поседевших от соли трав; по серебряному и бархатно-зеленому мху среди медных колонн сосен; под высоким сводом неба, то прозрачно-светлого, то затянутого низкими серыми тучами, то глядящего на него бессчетными ясными глазами звезд; под дождем, под водопадом золотых солнечных лучей, встречая грудью горький непокойный ветер незнакомой земли - Он шел. У обрывистого берега реки он видел стремительных ласточек, которых задержала на севере теплая осень; возню тоненько тявкающих золото-рыжих лисят в высокой шелковистой траве; тонконогих пугливых ланей и гордых королевских оленей, чья шкура отливала огнем заката; притаившись в кустах, беззвучно смеялся, глядя на забавный полосатый выводок диких поросят (с их клыкастыми угрюмыми родителями он предпочел не заводить близкого знакомства); видел однажды даже лося в тяжкой короне рогов — глаза у лося были большие, бархатно-темные, почти по-человечески грустные… Земля щедро одаривала его поздними ягодами — тело майя не требовало пищи, но густо-багряная клюква, горьковато-кислые коралловые грозди рябины и розово-алые брусничины казались удивительно приятными на вкус. Грибов в эту осень тоже было во множестве, однако майя такую диковину видел впервые и, хотя подозревал их в съедобности, попробовать все же не решался — только любовался иногда солнечными россыпями лисичек на зелено-серебряных мшаниках, разноцветными шляпками сыроежек, розовыми, с кольчатым рисунком и короткой мягкой бахромой рыжиками да бархатистыми крепенькими подосиновиками и белыми. Нахальные ярко-алые и оранжевые в белом крапе мухоморы и изысканные зеленовато-белые в кружевных оборочках поганки он нюхом признал несъедобными. Он шел, узнавая Арту. И она узнавала его, принимала — еще чуть настороженно, уже без неприязни. Он не знал, что значит — причинять зло или боль; потому как не боялся лесного зверья, не испугался и охотника, встретившегося ему однажды на рассвете. — Рах-ха! — Охотник вскинул левую руку ладонью вперед. В правой он крепко сжимал копье с железным грубой работы наконечником. Копье было тяжелым, с перекладиной — на крупного зверя. Наконечник целился в грудь майя. Тот улыбнулся со всем дружелюбием, на какое только был способен, развел руками, показывая, что оружия у него нет. Разглядывал охотника, надо признать, с откровенным любопытством; тот сдвинул брови — нападать не собирался, но и копья не опустил. Молчание затягивалось. И тут майя осенило. — Иртха? — спросил осторожно. — Йах, — коротко ответил охотник. — Йерри? Майя кивнул. Охотник опустил копье. Майя перевел дух и решил ковать железо, пока горячо. — Ортхэннэр? — не забывая доброжелательно улыбаться, спросил он. — Ортханна? — переспросил охотник. — Ну, да… то есть, йах. Ортхэннэр. Гортхауэр, — всем своим видом майя выражал горячее желание узнать, где оный Ортханна, тьфу, Ортхэннэр, сейчас находится. Пожалуй, и себе самому он не смог бы объяснить, почему спросил об Ортхэннэре, не об Отступнике. — Ах-хагра Гортхар, — удовлетворенно проговорил охотник. И разразился речью, явно непривычно длинной, из каковой майя, сосредоточившись, понял, что великий вождь Гортхар живет в обиталище у Трехглавой Горы и что идти к нему надо вдоль гор, туда, куда уходит Горний Огонь, а у озера, похожего на большой глаз, пройти через горы по перевалу. Слов благодарности на языке иртха майя не знал. — Халлэ, — сказал по какому-то наитию. Иртха неожиданно скупо улыбнулся и, проворчав что-то («Доброй дороги», — понял майя), без шороха скрылся в густом подлеске. Быстро холодало. Небо все чаще затягивало низкими тучами, — не раз приходилось майя искать под защитой скал убежища от мелкого осеннего дождя, — а по речным потокам корабликами плыли желтые и алые листья. Зябко кутаясь в отяжелевший от влаги плащ, майя размышлял. Слово, которое употребил иртха — Добрался. Нельзя сказать, что чертоги эти потрясли его — в Валиноре он видел не менее величественное и, быть может, не менее прекрасное. Они просто были Невольно стараясь ступать тише, майя пошел вперед, завороженно разглядывая светильники из темного металла и резного камня, осторожно касаясь прохладных стен, — и потому только в последний миг, почти миновав, заметил темную фигуру под высокой стрельчатой аркой: кажется, сперва просто принял ее за статую. — Ортхэннэр! Фаэрни вышел на свет. — Ты — Суула, — сказал коротко, уверенно. — Он говорил о тебе. Майя кивнул, улыбаясь — но улыбка застыла на его лице, когда он пригляделся. Он помнил Артано. Ортхэннэр был другим. Совсем. И не в черных одеждах было дело, не в лице, ставшем жестче и взрослее. Глаза. Глаза Ортхэннэра были ледяными. Обжигающе-холодными. — Идем. Он ждет тебя, — тихо сказал Ортхэннэр. …Он еще успел увидеть зиму — холодный невесомый пух, одевающий землю, и ломкую черноту ветвей; он еще успел узнать Смертных-фааэй — первых учеников Крылатого; он еще успел побывать в кланах-иранна… Но что-то не давало покоя, и однажды он решился сказать. — Тано, — не поднимая глаз, говорил Суула. — Я хочу посмотреть… хочу пойти туда, где они жили. Позволь. Они не смотрели друг на друга. — Иди, — тяжело вымолвил Вала. … …Как добрался назад, Суула не знал тогда и не мог вспомнить потом. Шел как слепой и под аркой замка, шатнувшись, рухнул ничком — не вскрикнув. Не ощутил, как подняли его, но от прикосновения узких пальцев к виску — дернулся, как от ожога, и распахнул глаза. Без белков. Как скол темного граната. Неузнающие. Кровь и пламя во тьме. — Я, — проговорил запекшимися губами, не слыша себя, — пойду… к ним. Я скажу… Они должны… понять… никогда… никогда… Больше он не видел и не помнил ничего. — Тано… вы, вы все… они тоже… все пришли в этот мир из любви к нему. Они должны увидеть то, что видел я. Я могу. Я сделаю это. Я покажу им. Расскажу. Они поймут. …Они говорили долго. Трое постигших, что значит — терять. Знающих, что значит — непонимание. Видевших, что значит — война. Он выслушал их. Молча. Не перебивая, не споря, не возражая. На рассвете он исчез. Добраться до Благословенной Земли оказалось не легче, чем до Эндорэ: это его удивило. Стена тумана остановила его полет, и он рухнул в ленивые волны; отфыркиваясь, вынырнул среди золотисто-зеленого, нежданно теплого колыхания, невольно радуясь тому, что майяр не знают человеческой усталости: слишком долго пришлось плыть в вечном вечернем сумраке, пока не показались окутанные туманом прибрежные скалы. — Я принес слово айну Мелькора Могучим Арды. Я прошу Изначальных выслушать меня… В тронном зале на вершине Таникветил Суула стоял — как в Круге Судей, щурил глаза от сияния бессчетных драгоценных камней, от золото-лазурного блеска изысканно-сложной мозаики, от вечного света Валинора: успел отвыкнуть. Изначальные смотрели на него — все четырнадцать; он поклонился Феантури, после — всем прочим и заговорил. …о лесах в золоте осени, о дорогах и замке в горах — о Смертных и иртха, об Учителе и Гортхауэре; ткал видения, задыхаясь от нахлынувшего щемяще-светлого чувства — так рассказывают о доме; о ласковом свете и горчащей красоте Лаан Гэлломэ, о том, что — не может, …об обожженных руках и о золе Лаан Ниэн, о Трех Камнях, о том, что гнев и боль бывают сильнее живущих, о яростных Нолдор — и снова о Тано; мешая слова Валинора и Ах'энн — он говорил о войне, о боли, о мудрости, о том, что Света нет без Тьмы, и о любви… …он говорил. …с яростной верой — о том, что возлюбившие мир не могут не понять друг друга, — и о том, что Изначальные превратили Аман в золотую клетку для Старших Детей, и о свободе; о справедливости и милосердии — и снова о любви… …он говорил. …он просил Великих остановить войну, пока это еще возможно, — все яснее понимая бесполезность своих слов, ощущая неверие, непонимание, гнев Изначальных как свинцовую тяжесть, давящую на плечи, сжимающую виски жарким тугим обручем. — Да поймите же!.. — отчаянно крикнул в искристое душное сияние. — Смотрите сами! …словно гигантская рука швырнула его прочь, вниз с ледяной алмазной вершины — тело дернулось нелепо, ища опоры, и еще миг он верил, что знакомые руки подхватят, не дадут упасть, — ждал, что хлестнет в лицо соленый воздух, рассеченный сильным взмахом черных крыльев… Потом был удар. И острые осколки, шипами впившиеся в скулу. …Он открыл глаза и близко увидел, как в сверкающей пыли медленно течет, расплывается густая темная влага. Вишневое вино… Потом раскаленные стальные когти боли рванули его тело, ночные глаза распахнулись в беспомощном непонимании, шевельнулись уже непослушные губы: Лазурная эмаль неба лопнула со звоном — в шорохе битого стекла обрушился мир. …Узколицые, безмолвные, облаченные в одеяния цвета ночи и застывшей крови посланники Чертогов Мандос укрыли тело плащом, подняли и понесли прочь. |
||
|