"Павильон" - читать интересную книгу автора (Вентворт Патриция)

Глава 4

Николас Карей поехал в Гроув-Хилл, потому что там осталось много его вещей, и нужно было их разобрать. Когда он вспоминал о них в последние годы, то думал, что Эмми Лестер забрала их с собой при переезде или выбросила на помойку. Но нет — в письме, в котором она поздравляла его с возвращением в Англию, говорилось, что весь чердак в старом доме забит его вещами. «Ты ведь знаешь, дом купили Харрисоны, наши дальние родственники, и Джек Харрисон уважил мою просьбу, оставил все как есть. Его Эллу я знаю мало, но подозреваю, что она будет рада, если ты приедешь и сам решишь, что оставить, а что выбросить. У нас здесь не так много места, но кое-что мы сможем сохранить».

Он читал письмо, и перед глазами вставала Эмми — добрая взбалмошная тетушка с сердцем мягким, как масло.

Но при этом отнюдь не дура, в людях она разбиралась:

В строчках, относящихся к Элле Харрисон, он почувствовал некий подтекст, а когда с ней познакомился, то убедился: Эмми видела ее насквозь, и то, что она сумела рассмотреть, категорически ей не нравилось.

Странное это ощущение — спустя годы снова попасть в знакомые места. Как будто из небытия выходит тот человек, каким ты был, когда жил здесь раньше. Вообще-то это уже не ты, потому что ты отсюда уехал. Любови и увлечения, печали и отчаяния — они уже не твои, годы затуманили память о них, они больше не радуют и не огорчают.

Но когда снова оказываешься здесь наяву, проходишь по старым улицам, видишь знакомые места, то туман рассеивается. Николасу вдруг вспомнилось одно стихотворение, и он тихо прошептал:

Над городом серым — серый туман,

Туман давних лет, туман моих слез.

Здесь призраки бродят и шепчут о том,

Что наши надежды ветер унес.

Харрисоны предложили ему переночевать, он и остался. Позже он говорил себе, что письмо тети Эмми должно было его насторожить, надо было сослаться на то, что он очень занят, и в тот же вечер уехать. В Элле Харрисон было сосредоточено все, что он терпеть не мог в женщинах. Вон что сталось с Джеком — бедняга уже поплатился своей душой! Как Николас понял, они ездили в какой-то бурный круиз, и для Джека каждая минута этого круиза была мучением и горькой отравой.

— Мы грандиозно развлекались! Толпа веселых людей!

Мария Пасторелла, кинозвезда! Ресницы в полметра! Фигура — умереть и не встать! Ее теперешний муж — богач из Южной Америки! У него такое имя, что никто не мог его выговорить, и мы называли его Дада! Ох уж эти южноамериканцы! Что он иногда нес! Он ко мне относился очень тепло, Только ко мне, и его жене это очень не нравилось!

Как мы веселились, напропалую! Я теперь всем друзьям говорю: отправляйтесь в круиз, не теряйте время зря!

Она обратилась к мужу, сидевшему в другом конце комнаты:

— Джек, я полагаю, Грэхемы продадут свой дом и поедут! Винифред прямо дрожит от нетерпения! Говорит, покупатель, который осматривал их дом, в диком восторге!

Предложил пять тысяч, она отказалась, а теперь… теперь он дает целых шесть!

Она снова повернулась к Николасу.

— Кстати, ведь вы их знаете? — лукаво спросила она. — И, по-моему, очень хорошо знаете! — Она захихикала.

Он терпеть не мог такую манеру. — Ничто не умирает так намертво, как старая любовь, верно? Но бедная девушка с тех пор так и сидит в девках, скоро уже заплесневеет! Не повезло ей. А раньше она, наверное, была очень даже ничего?

Осмелев за укрытием из развернутой газеты, а может, из-за присутствия в доме другого мужчины, Джек сказал:

— Она и сейчас очень симпатичная.

Смех Эллы на этот раз был не таким беззаботно-звонким.

— Ну, знаешь, Джек! Мужчины — это все-таки нечто!

Она же совсем опустилась, но вкусы у всех разные. Конеч" но, Винифред превратила ее в рабу, только они этого не показывают.

Николас сказал, что хотел бы пойти на чердак и наконец-то заняться разборкой своих вещей.

Он сам удивился своей вспышке злости. Раньше у него такое бывало, но за пять лет скитаний он научился держать себя в руках. Когда темперамент давал себя знать, он немедленно «опускал шторы и запирал ставни», пока гнев не улетучивался. Он бывал в таких местах, где природная горячность могла стоить жизни. Он ходил по чужим дорогам, соблюдал чужие обычаи, поддерживал чужие компании, все чужое…

Элла вела его к лестнице на чердак, не подозревая о том, с каким удовольствием он бы ее сейчас придушил. А он красивее, чем на фотографии, которой так гордится его тетка. Стройный, загорелый — как раз таких она любит. Элла была в восторге и не сомневалась, что он тоже восхищается ею. Она, конечно же, в его вкусе — яркая, с роскошными волосами, вся в кудряшках. Она была очень довольна и собою, и Николасом.

При виде того, сколько вещей он, оказывается, запихал на чердак, Николас ужаснулся. Только вещи матери занимали три сундука. Помнится, некоторые из них очень ценные. Все старательно уложено. Раньше он думал, что будет разбирать их вместе с Алтеей. В огромной коробке лежали шерстяные одеяла, Эмми следила за ними и каждый год перекладывала камфорой. В последний раз специально для этого приезжала из Девоншира. В отдельном ящике лежало постельное белье. Стояли связки книг. Были и картины — портреты дедов и прадедов. Он узнал очаровательную даму времен регенства, в муслиновом платье, с голубой лентой в волосах. Что ему с ней делать? Что делать со всем этим? Оставить пылиться на чердаке у Эллы Харрисон? Он словно чувствовал, что им тут лучше, чем внизу, в обществе теперешней хозяйки дома.

Он поднял крышку очередного ящика и увидел фотоальбом, придавивший груду писем и бумаг. Надо бы все это просмотреть, но где и как? Мысль о том, чтобы задержаться у Харрисонов подольше, привела его в ужас. Жуткая баба! Бедняга Джек при ней как раздавленный червяк.

Но где же ворошить это барахло, если не здесь? Его нельзя перетащить в отель, нельзя отвезти в Девоншир. Тетя Эмми не переживет, если он начнет уничтожать фотографии троюродных сестер. А что еще прикажете с ними делать? Он полагал, что три четверти писем и бумаг тоже придется разорвать. Он решил разбираться на месте.

В углу он заметил пустую бельевую корзину — в нее можно складывать то, что пойдет на выброс. Он заполнил корзину уже на треть, когда взял в руки потрепанную книгу — что-то про технику. Из книги выпали фотокарточки и рассыпались по полу. Фотокарточки были много моложе книги, лет на семь. Говоря точнее, им было шесть лет, и он сам их снимал. На всех была Алтея Грэхем: в саду здесь, в саду возле дома Грэхемов. Среди этих пяти фотографий одна была совсем плохая: Алтея держит на коленях кота Птолемея. Птолемей очень не любил фотографироваться, а уж если Птолемей что-то не любил, он бурно выражал свое возмущение. Фотография вышла плохой потому, что Алтея изо всех сил старалась не смеяться, Эмми кричала ей: «Перестань!», а кот царапался и орал, как только Николас брался за фотоаппарат. Сцена встала перед ним как живая: Эмми в сарафане, с перепачканными землей руками, Алтея в зеленом полотняном платье. Вообще-то глаза у нее рыжевато-серые, но из-за зеленого платья и зелени сада они казались такими же зелеными, как у Птолемея. Фотокарточка очень плохая, и все же в корзину она не полетит. Да и все карточки плоховаты, ну и что? Главная задача фотографии — настроить память на то, чтобы воскресить в воображении давний забытый образ.

Он еще долго смотрел на них. В каком-то порыве чуть не порвал. Воскрешение мертвых — греховный обряд, и он в нем не участвует. В конце концов он положил их в записную книжку и принялся рвать письма от дяди, которого не любил за то, что тот был его опекуном. Мимолетная мысль, что теперь дядя послужил козлом отпущения, улучшила настроение.

Чем больше он рылся в вещах, тем больше удивлялся поразительной людской привычке обрастать барахлом. После пяти лет странствий это казалось чистым безумием.

А на следующий день выяснилось, что его ждут на вечеринке с коктейлями у миссис Джастис. Харрисоны уже сказали, что приведут с собой Николаса. Вдобавок и сама миссис Джастис позвонила, поговорила с ним о славных прошлых деньках, о Софи и ее благоверном, о внуках, особенно о последних, о недавно родившихся близнецах, и право, дескать, как приятно будет снова встретиться. Миссис Джастис всегда ему нравилась, такая большая и энергичная женщина, она несколько напоминала бульдозер, но добродушный бульдозер, который давит добротой, энтузиазмом и полезными советами. Рыжая Софи была резвой девчушкой, умудрялась держаться выше сплетен. Сейчас она верховодит семьей, кажется в Вест-Индии. И у Софи целая орава детей!

Николас вдруг почувствовал, как он постарел.