"Фальшивое зеркало" - читать интересную книгу автора (Фостер Алан Дин)

Глава 12

Забавные были эти зеркала. Как и мыслей, их невозможно было избежать…

По прошествии некоторого времени его пришла навестить Нейда Трондхайм. Она говорила, а он слушал. Они обменивались ничего не значащими фразами. Возникали долгие паузы. Затем она ушла. Следующим посетителем Раньи был высокий мужчина немного ниже ростом, чем Раньи, немного старше. Немного более светлый. Не зеркальное отражение, но похож.

Только тогда Раньи позволил себе расплакаться, не интересуясь, ашреганские это слезы или человеческие. Это стало дополнительной нагрузкой для его прооперированных глаз, но он не обращал внимания на это неудобство. Молодой человек был озадачен, вместо него вскоре появилась Трондхайм.

Раньи все еще приходилось разговаривать с ней через транслятор. Пусть он уже внешне и походил на человека, но речь его принадлежала представителям иной расы. Нейда была крайне терпелива.

– Внешность, – бормотал он. – Просто внешность. Почему?

– Потому что ты должен внешне походить на то, кем являешься внутренне, – ответила она прямолинейно.

Он вскинул голову и посмотрел на потолок своей комнаты.

– Я допускаю, что внешнее различие поражает, но это не важно, если я допускаю его умом.

– Тебя изучали и анализировали больше, чем какого-либо человека за всю последнюю историю. Хотя люди и ашреганы выглядят сходно, остается небольшое химическое и физическое различие. Амплитуры недоучли некоторые из них. Они не все изменили. Ты определенно человек. Такой же, как и я. Он взглянул на нее.

– Почему же арго известие не наполняет меня ликованием?

Их разговор прервали – открылась единственная дверь. Появился Первый-по-Хирургии, в форменном пиджаке и шортах. Даже такому космополиту, каким был он, стоило некоторых усилий, чтобы войти в комнату, занятую двумя людьми. Но он скрыл свои переживания.

Он показал Раньи листы с различными схемами и цифрами, десятки трехмерных изображений «все это можно было сфабриковать». Старший гивистам был очень убедителен, но не до конца сумел убедить Раньи. Одними лишь словами и цифрами невозможно описать целую человеческую жизнь. Краткий визит молодого человека, близко на него похожего, был бы более весомым доказательством, чем вся статистика.

Хотя и неготовый к согласию, он выразил готовность подумать о возможностях. Первый-по-Хирургии счел это крупной победой.

– У меня болит голова, – пожаловался Раньи.

Три пальца на руке гивистама щелкнули.

– Это и понятно, учитывая, как много излишних костей пришлось удалить с вашего черепа. Часть из них была использована для восстановления нормального для облика человека размера глазниц. По этой же причине некоторое время будут болеть и должным образом укороченные пальцы. Неудобство пройдет.

Безутешный пациент провел пальцами по простыне.

– Зачем все это?

– Чтобы вы чувствовали себя удобно среди особей своей расы, – сказала ему Трондхайм. Он поглядел на нее.

– Какой «расы»? Моей расы? Ты?

Она не отвела взгляд.

– Да. Со мной. Это поможет тебе объяснить… некоторые вещи.

– И еще. – Первый-по-Хирургии занял удобное место. – Нервный узел, имплантированный амплитурами в ваш мозг, был изолирован. Больше он вам уже не помешает.

– Понятно, – сказал он тихо. – Это означает, что Учителя больше не смогут со мной общаться напрямую?

– Очевидно. Мы надеемся, что операция восстановила и способность вашего мозга противостоять непрошенным умственным исследованиям. Отныне вы в безопасности от внешнего враждебного вторжения. Враждебное вторжение? Кто же теперь враг, а кто союзник? – подумал он устало. Это трудно понять простому солдату. Солдат… За кого он теперь и против кого?

Обширные ресурсы приведены в действие, чтобы убедить его в том, что он – человек. Но он продолжает сопротивляться. Сознательно?.. Или из простою упрямства? Или из страха? Отобрано ли у него нечто жизненно важное? Или восстановлено? Откуда ему знать? Как ему это узнать? Встреча с Учителем смогла бы разрешить все его проблемы, но он подозревал, что вряд ли встретит их на Омафиле. Значит, решение необходимо принимать по-иному. В одном он был абсолютно убежден. Если все, что ему показали и рассказали, правда; если он на самом деле – человек, значит, вся его предшествующая жизнь – хорошо продуманная ложь.

Знали ли об этом его родители? Его мать и отец, которых он так уважал, которыми гордился с того момента, как научился говорить. Или они были лишь послушными орудиями в руках амплитуров? Или, напротив, их участие было более зловещим и продуманным?

Он заморгал, ощутив теплое прикосновение руки Трондхайм.

– С тобой все в порядке, Раньи? – Даже его собственное имя звучало странно, подумал он. Она произносила его с не правильным ударением. Первый-по-Хирургии тревожно приблизился к его креслу.

– Вы не собираетесь вновь прибегать к насилию?

– Нет, я слишком устал для этого. Хотя мне бы и хотелось.

Устало глядя на своего пациента, хирург вновь сел на свое место.

Раньи обратился к Трондхайм.

– Сейчас, слушая тебя, я вспоминал свое детство.

– Своих родителей – ашреганов? – проговорила она сочувственно. Он сделал неопределенный жест. Затем после некоторого колебания сделал характерный жест человека для данного случая – кивнул головой. Движение показалось ему естественным.

– Вольно или невольно, они – лишь инструменты в руках Амплитура, – сказал Первый-по-Хирургии.

Несмотря на обещание, Раньи вдруг захотелось с размаху дать ему по шее. Вполне естественная реакция, сказал он сам себе. Чем больше пытался он себя убедить, что ему лгут, тем больше его разум и тело противились.

– Все будет хорошо, – увещевала его Трондхайм.

– Да? – (Интересно, передает ли переводящее устройство вместе с его словами и испытываемый им страх и неуверенность?) – Всю жизнь я был ашреганом. Теперь на основании каких-то цифр и рисунков вы предлагаете мне стать человеком. Чтобы ни случилось, я всегда буду ашреганом.

К от удивлению, Нейда улыбнулась:

– Ты ведешь себя более по-человечески, чем сам предполагаешь, – сказала она.

– А я говорю, что вы не можете этого сделать. Это ненаучно, против принятых правил, очень опасно!

– Опасно для кого? – Седогривая дама-массуд высилась над гивистамом.

Хотя на нем была форма командира полевых войск, его последние обязанности носили в основном административный характер. Необычный знак различия на форме с’вана, терпеливо стоящего поодаль, определял его должность как научного советника со специальными привилегиями. Гивистам полагал, что такое сочетание крайне противоречиво. Первый-по-Хирургии, например, точно знал, что не мог бы совмещать службу в войсках с медициной.

Трое ученых стояли на длинной и широкой веранде, словно птичье гнездо прилепившееся к черной базальтовой скале. Рассветная заря, казалось, пытается смягчить их спор. Близился конец второю весеннего сезона. Таково было своеобразие этой планеты, происходившее в результате особенностей ее орбиты. Высокий лес рос у основания скалы, и где-то вдали ему на смену приходили поля. На горизонте солнечный свет, скрываемый горами Оумансы, переходил в желтое сияние.

За дальним городом собиралась гроза.

Странно подумать, – размышлял с’ван, – что в подобный день цивилизованным обитателям Оумансы придется взяться за оружие. Как и его товарищам, как и всем остальным их родственникам. Высоко над ними в незагрязненной атмосфере Омафила передвигались научные корабли, выискивая более удобные стратегические позиции, в поисках наилучшей возможности уничтожить, разрушить, взять в плен. С’ван пытался все это свести к шутке, но для этого ему не хватало чувства юмора.

Их ожидал накрытый стол. Автомат доставил напитки.

– Ваше мнение будет принято во внимание, но это ничего не изменит. – Полевой командир отпил из своего особенного приспособления для питья. Массудов всегда отличала преданность делу и боевые способности. Но они никогда не были слишком тактичны. С’ван поспешил использовать переводящее устройство, чтобы облегчить беседу по-гивистамски. Он мог бы говорить и по-массудски.

– Мне жаль, Первый, но командир прав. Решение уже принято на уровне Военного Совета. Даже если нам это не нравится, мы ничего не можем сделать.

– Это не является решением Военного Совета, – хирург был крайне зол, а это вносило в его окраску интересные изменения. Зубы его клацали, он уселся на один из ближних стульев. Среди представителей его расы воспитание было возведено в ранг изящного искусства. Губы с’вана, скрытые черной проволокоподобной бородой, медленно двигались:

– Мне кажется, что ваш персонал хотел завершить предварительные исследования.

– Завершить? Предварительные? – Гивистамец ничего не пил. – Мы едва начали. Подумайте – дитя человека, воспитанное, как ашреган! Любить, думать, разговаривать, верить, как ашреган и при этом любить сражение, как человек! Мы восстановили его человеческую сущность!

– Но не его человечность, – вставил массуд.

– Со временем это придет. Тем больше оснований оставить от здесь, чтобы мы смогли ему помочь!

– Лично я с вами согласен. – С’ван одним залпом осушил приспособление для питья.

– Тогда почему не отдан соответствующий приказ? – Гивистам пристально наблюдал за восходом солнца. Зачем принимать столь поспешное решение?

Массуд отставил свое приспособление для питья в сторону и заявил:

– Я думаю, это какая-то игра. Но эту игру Совет должен вести.

– Он еще не привык к новым климатическим условиям, – продолжил хирург. – Как вы говорите, еще не до конца восстановил свою человечность. Мы не в состоянии так же перестроить его образ мысли, как мы перестроили его телесный образ. А вы предлагаете протезировать вновь его внешность ашрегана. – Пальцы его нервно щелкнули.

– Если Совет это предлагает, значит, он совсем потерял свою мудрость, мы не только потеряем индивидуума, но и те возможности, которые он нам представляет.

Полевой командир, отхлебнув из своего приспособления, заявил:

– Живя и работая среди вейсов и мотаров, он научился некоторым манерам:

– Я напоминаю вам, что нужно принимать во внимание пожелание и самого индивидуума. А он решительно поддерживает это предложение.

– Я столь же симпатизирую этому существу, – вздохнул гивистам, – но в первую очередь мы должны думать об Узоре.

– Как и думают мои руководители. Ну а то, что желание Совета и пожелания индивидуума совпадают, лишь ослабляет ваши позиции. – Массуд наклонился вперед.

– Как вам известно, этот Раньи-аар, вероятно, один из многих, кого похитили и переделали в пренатальном состоянии амплитуры. Его желание вернуться домой, рассказать все обманутым друзьям, способствовать началу восстания – все это Совет полагает в высшей степени достойным риска.

– Но на самом ли деле именно это он намерен осуществить? – спросил хирург.

– Правда всегда является первой жертвой войны. – Слова эти были полны несвойственной для массудов философии, поэтому его коллеги поглядели на него с удивлением. – Я видел анализ ксенопсихолога. В настоящее время Раньи-аар не верит никому, даже самому себе. Поэтому надо позволить ему разобраться во всем самостоятельно. Иначе он станет нам совершенно бесполезен. Как вы говорите, хирург, его проблемы нельзя разрешить путем хирургического вмешательства. Он сам должен убедить себя, кем именно он является.

– Если он сможет сделать задуманное, просветить своих друзей, то амплитуры лишатся плодов своего эксперимента, утратят наиболее эффективную боевую единицу, когда-либо ими созданную. Узор уже в скором времени получит от этого явную выгоду.

Первый-по-Хирургии закрыл двойные веки, потому что свет восходящего солнца усилился.

– Но может случиться и так, что, вернувшись в знакомое окружение, в нем усилится ашреганское начало. Тогда он для нас потерян навсегда. С’ван щелкнул своими короткими зубами в подражание гивистаму. Как и всегда, хирург не мог бы определить, было это насмешкой или просто выражением веселья.

– Это – риск. Конечно, если только рапорты, которые я видел, правдивы, его пребывание здесь может содержать риск иного рода.

– Нет, нет! – Первый-по-Хирургии говорил устало. – Они весьма точны.

Он угрожал совершить самоубийство, если ему не разрешат вернуться к своему народу. Если он примет такое решение, ничто не помешает ему. Это огорчительно. Как ашреган он не совершил бы подобного деяния, значит, мы могли бы оставить его здесь для наблюдений. Но в этом будет заключаться наша неудача. Для него быть человеком – значит, являть собой успех наших усилий, но именно поэтому мы и теряем его. Ирония обстоятельств! Теперь пришла очередь с’вана пофилософствовать.

– Жизнь состоит из последовательного выбора между противоречиями, хирург.

– Значит, я думаю, что надо его отпустить. Но я этого боюсь. Клянусь моим Кругом!

– Вы сделали здесь великие дела, хирург. Но во времена конфликтов чистое исследование должно уступить место практическим тревогам. – На этот раз с’ван говорил абсолютно серьезно.

– Я понимаю это. – Гивистам вновь глотнул свой напиток и заключил:

– Но это вовсе не означает, что мне это нравится.

– Психолог с Земли, с которым мы проконсультировались, подтвердил, что удерживать его здесь против его воли – опасно, – сказал полевой командир.

– Психолог? Человек? – фыркнул гивистам. – В терминах заключается явное противоречие. Под руководством Узора они лишь теперь начинают понимать многие странности своего поведения. Не думаю, что они нам могут оказать какую-либо помощь. – Так как поблизости не было ни одного человека, хирург мог говорить свободно.

Верхняя губа массуда поднялась, полевой командир почистил зубы. Его нос и бакенбарды задумчиво задергались.

– Хорошо, если это является лишь попыткой обмана, мы сразу об этом узнаем. Если же нет, мы сумеем многого достигнуть. Даже если его обнаружат и убьют, у него будет время посеять смуту среди своих товарищей по оружию.

– Все равно я думаю, что это неудачная идея, и свое мнение я официально заявлю, – пробормотал хирург.

– Это ваша привилегия, улыбнулся с’ван, зная, что из-под бороды его улыбка не будет заметна товарищам.

Они все еще спорили, хотя уже наступал вечер. Грязная униформа, в которой его захватили в плен на Эйрросаде, была сохранена в прежнем виде. Грязная и разорванная, она была возвращена ему в прозрачном пакете.

Протезы, которые восстанавливали его ашреганский облик, неудобно клацали. Он вновь глядел в зеркало и видел свое привычное изображение. Это волновало его. Медицинский персонал заверил его, что сходство гарантировано. Голова, глаза, нос, пальцы выглядели вполне естественно. Если только не применить специальный растворитель, изъять протезы, не повредив кости, было невозможно. На этот счет, заверили они его, он может не беспокоиться. Хотя они и не обладали умениями амплитуров, но как хирурги гивистамы и о’о’йаны были весьма искусны. Раньи чувствовал, что обман пройдет.

Его проинструктировали, чтобы он ни о чем не откровенничал ни с кем с военным персоналом Узора, который доставит его обратно на Эйрросад, ни с командой корабля, которая доставит его поближе к месту пленения. Конечно, его присутствие на корабле людей уже само по себе давало пищу для размышлений. Но один-единственный пассажир просто игнорировал все вопросительные взгляды. Он сидел у окна и смотрел наружу. Его необщительность заставила нервничать людей, и сделало массудов более дергаными, чем обычно. В воздухе витал вопрос: если этот пассажир – один из тех воинственных дьяволов, которых сделали из ашреганов амплитуры, то почему же они его возвращают обратно в спорную зону? Многим казалось, что его стоило уничтожить, но оружие не было извлечено из чехлов. Осторожно подобранная смешанная команда была в высшей степени дисциплинированной.

Поэтому они без единого выстрела высадили его на вязкую почву и удалились на запад пока их не обнаружили вражеские перехватывающие станции.

Раньи вновь очутился среди высящихся вокруг незнакомых растений, как и тогда, кажется, было это совсем недавно. Где-то высоко в листве раздавались звуки какого-то живого существа, словно вопрошавшего, безопасно или нет выйти ему из своего убежища. Вода вновь вымочила его насквозь, напомнив о том утреннем дожде.

Они высадили его в приятном, мирном, относительно сухом месте. Хорошее место для размышлений и расслабления. Хотя последнее время он слишком много думал. Лучше сосредоточиться на предстоящей тяжелой дороге, а не терять энергию на вопросы, ответов на которые он все равно не знает. Если он замешкается, он может встретить патруль Узора. Было бы крайне неловко вновь оказаться в плену. Сориентировавшись на местности, он направился на восток.

Фауна Эйрросада вызвала у него больше тревоги, чем подразделения массудов и людей. Однажды на него налетело какое-то существо на восьми ногах и острыми ядовитыми зубами попыталось вцепиться ему в колено. Оно разорвало ему брюки, но не поранило. Он направил на отвратительное существо поток лучей из лазерного пистолета, и оно скорчилось и умерло. Он пробирался через поваленные деревья, через гниющие сучья, обходил густые, перевитые лианами кустарники, пока наконец снаряд не разорвался неподалеку, оставив лишь дым, пепел и изуродованное дерево справа от него. Он бросился навзничь и очутился в вязкой грязи рядом с небольшим камнем. Лежа он напрягая, пытаясь понять, откуда последовал выстрел. Другой снаряд просвистел над тем местом, где только что находилась его голова, и угодил в толстый ствол дерева, расколов его надвое и обрушив на землю кучу ветвей, лиан и листьев.

Раньи поднялся на колени и бросился влево, держа пистолет наготове. Раздался голос, приказывающий ему остановиться, положить руки на голову и повернуться. Он с минуту колебался, затем подчинился. Кто бы ни были нападавшие, он находился у них на прицеле.

К счастью, они не были паникерами. Он слышал, как они напряженно между собой переговаривались, ощутил, как в спину ему ткнулось дуло винтовки. Лишь когда они оказались совсем рядом, он медленно повернулся и открыл лицо.

Когда они признали в нем одного из своих, то едва смогли сдержать изумление. Изумление уступило место облегчению и новой волне удивления, когда он назвал себя.

– Почтенный унифер, ваша смерть была зарегистрирована уже довольно давно, – солдат поспешил вернуть Раньи его винтовку. Другой протянул ему пакет с едой. В нем была обыкновенная мягкая, полностью очищенная ашреганская еда, не та грубая, которую ели люди. Он с жадностью набросился на нее, даже не ожидая, пока она подогреется. Третий солдат внимательно разглядывал лес.

– Этот сектор кишит вражескими патрулями. Они все время нападают на нашу передовую линию. Некоторые пытаются подползти по земле – если это, конечно, можно назвать землей.

– Я видел слайдеры и наши собственные летающие плоты, – солгал Раньи.

– Но сверху трудно что-либо различить сквозь густую листву.

Третий солдат с готовностью согласился.

– Неудивительно, что вас не сумели обнаружить, унифер. Я только рад, что мы обнаружили вас раньше, чем вражеские патрули. Извините, что мы дали по вам залп, но вы должны нас понять – мы не ожидали встретить в этом районе никого, кроме массудов или людей. Вас же считали мертвым. – Раньи слегка расслабился, поняв, что солдат ничего не подозревает.

Солдат, наблюдавший за лесом, заговорил:

– Ваш особый отряд увели с планеты и перебросили для выполнения какой-то другой задачи, унифер.

Убедившись в безопасности, он повернулся и поглядел на молодого офицера.

– Как же вы провели все это время на таком пятачке джунглей? – спросил тот.

– Я потерял свой определитель направления, – ответил Раньи. – Потерял почти все. Меня ранили и пришлось скрываться от вражеских патрулей. Я искал пищу, строил временные укрытия. Я был слишком занят тем, чтобы остаться в живых, у меня не оставалось времени для поиска обратной дороги.

– Он сделал неопределенный жест рукой. – Я знал, что если буду вести скаля спокойно и не попадусь в руки врагу, то наши ребята меня спасут. Я уверен, что все вы получите за это награды.

Это замечание отвлекло солдата от новых вопросов и возможных подозрений.

– Я провел много времени в дупле дерева, – продолжил сочинять Раньи, видя, как захватил их рассказ о его приключениях. – Там было сухо и никто не смог меня обнаружить. Нужно было время, чтобы зажила моя нога. У меня было повреждено лицо и руки, – добавил он, осененный вдохновением. Все солдаты дотронулись тыльными сторонами правых рук до его правой руки.

– Мы рады, что нашли вас, унифер.

Он почувствовал, как мысли, более присущие человеку, чем ашрегану, начали овладевать им.Были ли это люди одной с ним крови или нет? И вообще – каково подлинное различие между ашреганом и Homo Sapience? Несколько генов, незначительная разница в облике и в росте. Приятно было вновь говорить на знакомом языке, есть еду, к которой привык с детства, вновь погрузиться в знакомый мир слов и жестов. Он попытался привыкнуть к знакомому, но не к теплу и не к симпатии, которые ослабляли его и тревожили.

Совершенно естественно, что его встревоженные спасители восприняли эту реакцию как результат продолжительного пребывания в джунглях. Они поспешили доставить его в спокойную обстановку.

Его нервозность быстро прошла. Все были очень рады его видеть. Никто не сказал и не проявил ни подозрительности, ни уверенности. Его вымысел о ранении и чудесном спасении были восприняты как должное, и потому, что не было оснований сомневаться в нем, и потому, что они хотели ему верить. Когда возникает необходимость в существовании героев и они столь реальны, что нет нужды их выдумывать, остальные берут на себя задачу в них верить. Никто не задал вопроса по поводу его внешности или общего физического состояния. Как бы они ни были встревожены, чудом было то, что он остался в живых. Когда же они стали расспрашивать о подробностях его пребывания в джунглях, он дал волю своему богатому воображению. Когда наконец Раньи доставили в его собственный отряд, прием был теплым и радушным. Если бы он даже рассказал, что все это время собирал образцы минералов на одном из спутников Эйрросада, они бы и этому легко поверили. Его бесконечно похлопывали по спине, так, что в конце концов он стал опасаться за целость своих протезов.

– Так долго! – Открытое восхищение читалось в глазах Бирачии. Раньи в смущении отвернулся. – Известие о твоей гибели было официально зарегистрировано два месяца назад.

– Оно оказалось преждевременным, – все, что он сумел выдавить из себя.

Они шли через передовую огневую базу, спрятанную в сплошных джунглях, не очень далеко от того места, где был спрятан Раньи. Казалось, все узнавали его, все приветствовали – ашреганы и насекомовидные криголиты не менее радушно, чем члены его собственного отряда. Он стремился ответить на каждое приветствие, остро осознавая, насколько его прибытие подняло их моральный дух.

Ему тяжело было смотреть на своих друзей, зная то, что он узнал об истории их появления на свет. Внешний их облик, на который он до сих пор не обращал особого внимания, теперь вызывал в нем почти болезненный интерес. Черепные выступы, которые были лишними, глаза, которые казались теперь странно большими, пальцы неестественной длины, необычно плоские ноздри, отсутствие внешнего уха – все теперь казалось ему чуждым и знакомым одновременно. Он переживал определенный кризис в восприятии. Чем дольше находился он в знакомом окружении и среди старых друзей, тем темнее становилась тень сомнения, однажды упавшая на его мысли. Было ли все то, о чем он узнал и что увидел, так уж несомненно? На каждый ли его вопрос он получил соответствующий ответ? То, что им манипулировали, он знал определенно. Но кто? С какой стороны? Амплитуры?.. Узор?.. Обе стороны?

Кто он, что он, и к кому он лоялен теперь? Должен ли он руководствоваться при этом генами, внешностью или своими старыми друзьями? В течение очень короткого отрезка времени он узнал массу такого, что целиком разрушило его предыдущее мировосприятие. По крайней мере, так ему казалось. Или он верил в это. Тогда.

Легче было проживать последовательность дней, просто быть, существовать, просто, а не мучить себя бесконечными вопросами о тайнах бытия. Но от одной мысли он не мог избавиться. Одно всегда стояло у него перед глазами. Как ни пытался он избежать этой мысли, но, глядя на своих друзей, он видел, что они – люди, которым были привиты некоторые черты ашреганов, что они больше похожи на людей, чем все остальные вокруг. Когда его, как он и ожидал, стали расспрашивать, о том, как он сумел выжить так долго без провианта, он начал рассказывать им историю о том, как собирал съедобные фрукты, орехи, убивал и ел маленьких животных, собирал в листья папоротников дождевую воду. Он делал все, чему их учили во время тренировок, потому и сумел выжить. Они жадно его слушали, и могли бы слушать бесконечно долго.

Встречал ли он во время своей одиссеи врагов? Несколько, согласился он. Нет, не массудов и не людей, а гивистама и одного лепара. Да, их присутствие в зоне боев удивило его. Больше, чем они сами полагали. Он обошелся с ними так, как тот требовали обстоятельства. Во время одной из подобных бесед симпатичная Коссинза-иив с извинениями подошла к нему:

– Раньи-аар, я должна сообщить вам нечто важное. – Остальные попытались зашикать на нее. – Извини, но я не могу больше держать это в секрете.

– Секрет? – спросил Раньи настороженно.

– Ты уже знаешь, что на нашу передовую базу завтра прибывает новый отряд специальных бойцов с Коссуута.

Раньи был искренне удивлен:

– Впервые об этом слышу.

Новобранцы с родины. Новые выпускники. Неужели так много времени прошло с той поры, когда его единственной заботой было хорошо преодолеть Лабиринт?

– Когда они присоединятся к нам, наши силы удвоятся. В следующий раз, когда командование даст нам специальный приказ, мы сумеем ударить по врагу значительно мощнее, чем делали это до сих пор здесь или на Кобе.

– Великолепно, – Раньи проявил минимум энтузиазма. – Это секрет?

– Нет. – Коссинза улыбалась. Вокруг нее некоторые тоже заулыбались. – Твой брат приезжает с отрядом. Они дали ему соответствующую степень. Как бы со стороны Раньи слышал, как выражает удовольствие услышанной новостью. Итак, Сагио здесь, на Эйрросаде. Чудесно. До сих пор он успешно обманывал ашреганов, криголитов, своих товарищей, но сумеет ли он обмануть собственного брата?

В том, что Сагио – его брат, Раньи не сомневался. У них были одинаковые рост и сила, одинаковые стремления и навыки. Раньи был несколько умнее, его младший брат несколько выше ростом. Сходство перевешивало различия. И он, и его брат были одного племени, как бы это ни называть по-иному. Раньи было неважно, одни и те же были у них родители или нет. Сагио был и останется его братом навсегда. Все его тревоги улеглись, когда на следующее утро он увидел своего брата выходящим из транспорта. Что же касается Сагио, окажись Раньи даже двухголовым, это и тогда не уменьшило бы удовольствие его младшего брата от встречи.

Часы напролет они беседовали, рассказывали друг другу о происшедшем за это время, вспоминали. Если Сагио и обратил внимание на некоторую сдержанность брата, когда упомянул родителей, то предпочел не обращать на это внимания.

– Я слышал о том, что с тобой произошло. Я даже себе представить всего этого не могу.

«Дорогой брат», более искренних слов он не смог бы произнести!

Какова, интересно, будет его реакция, когда он узнает правду, думал Раньи. Как и все прочие, Сагио был убежден, что его брат был героем. Но это не имело значения, потому что он был героем для ашреганов, но не принадлежал к их расе. Ни Сагио, ни Коссинза, ни умный Соратии-еев. Или принадлежали? Ему было необходимо выяснить правду, без вмешательства со стороны людей, ашреганов, амплитуров или кого бы то ни было еще. Пусть они борются за будущее миров, за всю Галактику. Борьба за него самого, за его собственное Я касалась лишь его.

Когда он решил, что наступил наконец подходящий момент для открытия истины, то вдруг осознал, что его могут и убить. Причем даже родной его брат Сагио, возможно, примет в этом участие. Поблизости не было ни вооруженных людей, ни гивистамов, чтобы защитить его. Его жизнь была в их руках и в ничьих больше. Что бы он ни думал о тех, кто взял его в плен, он вынужден был признать тот риск, на который они пошли, позволив ему вернуться сюда, к его близким. Это предполагало доверие… или отвагу. И то, и другое было характерными чертами людей. Перед тем как начать говорить, перед тем как поставить на карту свою жизнь, он должен был быть абсолютно уверен во всем. Таково было его предназначение, и он должен был его исполнить. Пока же он расслабился в компании брата, погрузившись в воспоминания о более простых временах, о тех днях, когда он был полностью уверен во всем, когда Назначение было оправданием всему. В отличие от нынешнего времени, прежние убеждения уже не казались ему столь грандиозными. Как ему убедить Сагио и своих друзей в том, что они не ашреганы, а лишь жертвы обмана амплитуров? У него не было с собой тех проклятых изображений, не было схем и диаграмм, не было средств для проведения тестов над своими недовольными компаньонами. Только его собственная репутация и сила характера, и этого, он был уверен, вполне достаточно. Он знал, что ему не стоило делать. Он находился в безопасности среди тех, кто восхищался им и уважал его. На основе существующих правил он мог бы, сославшись на усталость от боев, переехать в другие колонии, где нет сражений. На Коссууте будут только рады заполучить его инструктором. Он мог бы попытаться забыть о том, что видел, о том, что узнал, вернуться домой и прожить остаток жизни среди знакомого окружения, среди друзей. Его вторжение в ход событий в любом случае ничего не изменит в тысячелетнем конфликте. Даже если он и человек, он ничем не был обязан этим незнакомым существам.

Но он не мог отмахнуться от ответственности, которая на него давила, – ответственности за неродившихся. Если его друзья не подвергнутся лечению, их отпрыски унаследуют те физические уродства и те внутренние изменения, которые были привнесены амплитурами. Ребенка, который родится от них, уже невозможно будет убедить в его человеческом происхождении. Какой бы ни была его собственная судьба, он не представил, как он может помочь, у кого не будет уже никакого выбора.

Он начнет с Сагио. Это решение, по крайней мере, легко принять. Его брат хотя бы выслушает то, что другим покажется бредом сумасшедшего. Если повезет, он сумеет кое-что разъяснить и другим, пока его не увезут на лечение.